2 история создания произведений борисоглебского цикла. Различия в описаниях событий и взаимоотношения текстов. Сказание о Борисе и Глебе: о сухой фактографии
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 16 (307).
Филология. Искусствоведение. Вып. 78. С. 110-114.
РОЛЬ МОТИВОВ «ПОВЕСТЕЙ О КНЯЖЕСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ»
В КОМПОЗИЦИИ «ЧТЕНИЯ О БОРИСЕ И ГЛЕБЕ»:
К ПРОБЛЕМЕ МЕЖЖАНРОВЫХ ВЗАИМОСВЯЗЕЙ
Проводится жанрово-композиционный анализ «Чтения о Борисе и Глебе», которое рассматривается учеными как характерный образец агиографического жанра. Исследование показало, что в тексте «Чтения» можно выделить ряд мотивов, присущих жанру летописной исторической повести. Также в статье дается определение термина «повести о княжеских преступлениях» и перечисляются мотивы, характерные для этого типа повестей.
Ключевые слова: древнерусская литература, летописание, агиография, историческая по-
весть, «повести о княжеских преступлениях», жанрово-композиционный анализ.
«Чтение о житии и погублении блаженую страстотерпца Бориса и Глеба» (далее - «Чтение») входит в цикл литературных памятников, посвященных описанию гибели братьев Бориса и Глеба, наряду с летописной повестью «Об убиении Борисове» 1015 г. и «Сказанием и страстью и похвалой святую мученику Бориса и Глеба» (далее - «Сказание»). Эта гибель была истолкована русской церковью как мученическая смерть, а Борис с Глебом были первыми официально канонизированными русскими святыми. Культ их имел важное политическое значение для своего времени .
Термин «повести о княжеских преступлениях» был введен Д. С. Лихачевым для характеристики особой разновидности исторической повести в составе русского летописания XI-XIII вв. . В настоящее время употребление этого термина вызывает дискуссии, так как содержательное наполнение его до сих пор четко не определено. А. М. Ранчин считает данный термин вообще неудачным: «.. .Термин “повести о княжеских преступлениях” представляется неудачным даже в качестве метафоры: среди текстов, по отношению к которым употребляется это выражение, есть и такие, в которых нет и речи о преступлениях князя, но описываются преступления против князя.» . Мы в своей работе будем придерживаться концепции Д. С. Лихачева. Однако при этом считаем возможным более широкое понимание термина.
Жанрово-композиционный анализ произведений, традиционно относимых к данному жанровому типу, позволяет сделать вывод о том, что «повести о княжеских преступлениях» - это летописные исторические повести,
жанр, композиция, жанрообразующий мотив,
главными мотивами сюжета которых являются преступления, совершаемые против русских князей, а также русскими князьями друг против друга и против Русской земли в ходе междоусобных войн Х!-ХШ вв. Основная идея «повестей о княжеских преступлениях» оказывается созвучной общей моралистической идее летописи - идее нравственного Суда, ответственности русских князей за судьбы своей земли перед Богом .
Рассуждая о церковно-догматических основаниях канонизации Бориса и Глеба, известный религиозный философ Г. П. Федотов пишет: «Князья Борис и Глеб были первыми святыми, канонизированными Русской Церковью. Святые Борис и Глеб создали на Руси особый, не вполне литургически выявленный чин “страстотерпцев” - самый парадоксальный чин русских святых.» .
Проблема соотношения памятников Бори-со-Глебского цикла издавна обращала на себя внимание исследователей. Так, А. А. Шахматов, Л. Мюллер, датируют «Чтение» 80-ми гг.
XI в. и считают, что его автор имел целью создать текст, который отвечал бы требованиям собственно агиографического жанра. Нестор, автор «Чтения», располагал тем же кругом источников, что и автор «Сказания» . С. А. Бугославский, которому принадлежит наиболее обстоятельное исследование памятников Борисо-Глебского цикла, первоначальным письменным текстом о Борисе и Глебе считает «Летописную повесть», но в более
древнем виде, чем в дошедших до нас списках летописей. «Чтение», считает Бугославский, было написано в период между 1108-1115 гг., и Нестор пользовался текстом «Сказания» .
К изучению произведений Борисо-Глебско-го цикла обращался в своих работах И. П. Еремин . Сопоставление «Сказания» и «Чтения» позволило ему выявить отличие этих текстов. Так, «Сказание о Борисе и Глебе», по его мнению, чрезмерно документализирова-но, перегружено фактами, «историчностью», а образы, созданные в произведении, чересчур материальны, недостаточно одухотворены . «Чтение», напротив, удовлетворяет «самым строгим требованиям классического жития» . И. П. Еремин, анализируя структуру «Чтения», выделил вступление и рассказ о посмертных чудесах, которые соответствуют агиографическому канону. Им постулируется обобщенность созданных Нестором образов Бориса и Глеба как соответствие «Чтения» агиографическому канону .
К вопросу о соотношении текстов БорисоГлебского цикла обращается в своих работах А. М. Ранчин . Он приходит к выводу о существовании двух несохранившихся произведений о Борисе и Глебе: Древнейший летописный свод (на него указывает и А. А. Шахматов) и Житие - неизвестный нам текст (гипотезу о существовании которого выдвигает А. М. Ранчин). А. М. Ранчин отмечает важность произведений о Борисе и Глебе для древнерусской литературы как истоков текстов агиографического характера, посвященных князьям-стра-стотерпцам .
К вопросу о датировке «Чтения» и «Сказания» о Борисе и Глебе обращается А. Н. Ужан-ков. Он указывает на непосредственную связь даты написания житий святых со временем их канонизации. Исследователь приходит к выводу, что «Чтение» было написано Нестором между 1086-1088 гг. к официальной канонизации святых, пришедшейся на время княжения в Киеве Всеволода Ярославича (1078-1093 гг.) .
Целью данной статьи является исследование жанрово-композиционного своеобразия «Чтения» в связи с отражением в его тексте характерных мотивов жанра «повестей о княжеских преступлениях». Репрезентативность цели основывается на тесной взаимосвязи «Чтения» с неоднородным в жанровом отношении анонимным «Сказанием о Борисе и
Глебе» и летописной повестью «Об убиении Борисове», которую, в свою очередь, традиционно относят к жанру «повестей о княжеских преступлениях» .
Обратимся, в первую очередь, к композиции произведения. В тексте «Чтения» можно выделить четыре части: вступление, основную часть, заключение и рассказ о посмертных чудесах. Вступление построено по традиционной житийной схеме . Важным элементом вступления является история крещения Русской земли и современные автору события. Активно используя цитаты из Писания, параллели с героями библейской истории, отсылки к притче о виноградаре , Нестор создает образы Бориса и Глеба в традициях агиографии. Житийной традиции соответствуют и созданные образы, и посмертные чудеса святых.
В основной части произведения можно выделить мотивы, характерные для жанров мирской литературы, в частности, для «повестей о княжеских преступлениях».
Анализ произведений, традиционно относимых исследователями к жанру «повестей о княжеских преступлениях» (летописных повести «Об убиении Борисове» 1015 г., повести об ослеплении Василька Теребовльского 1097 г., повести об убиении Игоря Ольговича 1147 г., повести о клятвопреступлении Владимирки Галицкого 1152 г., повести «Об убиении Андрея Боголюбского» 1175 г. ), привел к выводу о возможности выделить в этом жанре ряд жанрообразующих мотивов . К ним относятся мотив заговора, мотив страха убийц перед преступлением, мотив предупреждения князя об опасности, убийство князя, убийство княжеского любимца, обращение с телом убитого князя, мотив сопротивления князя убийцам. Эти мотивы нашли отражение в «Чтении».
Мотив заговора, который характеризуется соединением элементов исторической повести и агиографии. Преступление совершалось против князя с целью захвата его власти в междоусобной войне Х!-ХШ вв. Но в то же время во всех произведениях данного жанрового типа всегда присутствует упоминание дьявола, по наущению которого и происходит заговор. Например, в «Повести об ослеплении Василька теребовльского»: «...Иприде Святополкъ сДавыдомь Кы-еву, и ради быша людье вси: но токмо дьяволъ печаленъ бяше о любви сей. И влезе сотона в сердце некоторым мужем...» .
В «Чтении» трактовка мотива заговора также носит ярко выраженный агиографический характер: «...Бе бо блаженный (Борис) кро-токъ и смиренъ. Таче же того не терпя врагъ (дьявол). но яко же преже рекохъ. вниде въ сердце брату его. иже бе старей. имя ему Святополкъ. Нача мыслити на праведнаго. Хо-тяше бо оканныи всю страну погубити и вла-дети единъ... » . Как видим, мысль об убийстве брата возникает у Святополка не только по наущению дьявола, который хочет погубить благоверного князя Бориса, но и из вполне мирского желания одному владеть всей Русской землей, то есть агиографический аспект соединяется с историческим. После того, как Святополк узнает об убийстве Бориса, он также хладнокровно посылает убийц к Глебу .
Мотив страха убийц перед преступлением. В «Чтении» убийцы, находясь рядом с шатром князя Бориса, не нападают, пока тот не произносит до конца молитвы: «...Нечестивии же. яко шедшее. не дерзнуша напасти на праведнаго. Не попусти имъ Богъ дондеже конца заутренею...» . В то же время такое поведение убийц, как и убийство князя в несколько этапов, может объясняться тем, что описание преступления носит во многом условный («этикетный») характер .
Мотив предупреждения князя об опасности. Князья знают о готовящемся против них заговоре, но либо не верят, либо не противятся смерти. Этот мотив повторяется в тексте «Чтения» несколько раз. Первый раз Борис получает предупреждение вскоре после того, как узнает о смерти отца: «.Исе неции. пришедъше къ блаженному. възвестиша. яко братъ твои хощеть тя погубити... » . Затем Бориса предупреждают еще раз об опасности, но уже после того, как он отпустил свою дружину .
Убийство князя. Обычно оно происходит в несколько этапов: сначала убийцы ранят князя, при этом думают, что завершили свое преступление, а тот успевает произнести молитву; затем убийцы понимают, что не до конца сделали свое дело и добивают князя. Также происходит и в «Чтении»: «.И они же акы зверие диви нападоша на нь. И внизоша во нь сулици свои... Имьневъ же блаженнаго мертва суща изидоша вонъ. Блаженныи же воскочи. въ оторопе бывъ. изиде изъ шатра. и въздевъ на небо руце. моляшеся... Се же ему рекшю. единъ отъ губитель притекъ оудари въ сердце
его. Итако блаженыи Борисъ предасть душю в руце Божии. Месяца июля въ 24 день...» .
Подробно в «Чтении» описывается и гибель Глеба . Характерно, что посланные Святополком убийцы не сами совершают убийство, а приказывают повару Глеба зарезать своего господина. Такая форма убийства для древнерусского автора, видимо, была особенно символична, ведь неслучайно этот повар сравнивается с Иудой, а Глеб с агнцем непорочным: «...Оканьныи же поваръ не по-ревноваше оному. иже бе палъ на святомъ Борисе. но оуподобися Июде. предателю...» .
Мотив убийства княжеского любимца (слуга, пытаясь защитить своего князя, сам гибнет от рук убийц). Этот мотив в «Чтении» представлен в несколько иной вариации, нежели в летописной «Повести об убиении Борисове» 1015 г. и в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе». В «Чтении» говорится об убийстве слуги, но не уточняется, как в других текстах, его имя, не рассказывается о том, что он был княжеским любимцем и том, как с него сняли золотую цепь. «Чтение»: «.И се единъ отъ престоящихъ ему слугъ паде на немъ. Они же и того пронизоша...» . Ср. «Сказание»: «...Бяше же сь родъмь угринъ, имьньмь же Георгии. И бьаше възложилъ на нь гривьну злату, и бь любимъ Борисъмь паче мьры. И ту же и проньзоша... » .
Обращение с телом убитого князя (обычно с телом убитого князя обращаются непочтительно, и только по прошествии некоторого времени князя хоронят с почестями). Тело убитого Глеба бросили в пустынном месте под колоду, оно пролежало там до тех пор, пока князь Ярослав не приказал отыскать его: «...Окань-нии же ти изнесоше тело святого. повергоша в пустыни подъ кладою...» . Убитого Бориса положили в церкви св. Василия в Вышгороде.
Мотив сопротивления князя убийцам, характерный для многих исторических летописных повестей о княжеских преступлениях, отсутствует во всех произведениях БорисоГлебского цикла, так как он противоречит жанровой традиции мартирия, которой в данном случае следует автор. Такое поведение князей должно было усилить их ореол мученичества, ведь они добровольно идут на смерть, полностью полагаясь на волю Бога, тем самым не нарушая ни христианских, ни мирских законов.
Этот ореол мученичества усиливает и тот факт, что у князей-братьев была возможность изменить ход событий, то есть они испытывают искушение сохранить свою жизнь, но побеждают его в себе. Так, воины Бориса говорят ему о своей верности и предлагают ввести его в город; но Борис отвергает такую возможность и отпускает воинов, заботясь об их душах: «...Ни братье моя. ни отчи. Не тако прогневаите господа моего брата. еда како на вы крамолу въздвигнеть. Но оуне есть мне одиному оум-рети. нежели толику душь... » .
Анализируя трактовку авторами БорисоГлебского цикла мотива «непротивления» князей-страстотерпцев, нельзя забывать о том, что «Чтение», анонимное «Сказание» и летописная «Повесть» были первыми памятниками древнерусской литературы, в которых политическое убийство получило такой широкий резонанс и осмыслялось не только как нравственное преступление против человека, но и как преступление против Русской земли. Процитируем Г. П. Федотова: «Легко и соблазнительно увлечься ближайшей морально-политической идеей, которую внушают нам все источники: идеей послушания старшему брату... Мы не знаем, насколько начало старшинства было действенно в княжеской и варяжской дружинной среде в начале XI в. Князь Владимир нарушил его. Св. Борис первый сформулировал его на страницах нашей летописи. Быть может, он не столько вдохновляется традицией, сколько зачинает ее, перенося личные родственные чувства в сферу политических отношений. Совершенно ясно, что добровольная смерть двух сыновей Владимира не могла быть их политическим долгом» .
Исследование позволяет говорить о взаимосвязях летописной Повести 1015 г., анонимного «Сказания» и «Чтения», но определить характер этих взаимосвязей трудно, и подтверждением тому является большое количество высказанных учеными гипотез. Тем не менее, исследование показывает, что в «Чтении» можно выделить ряд мотивов, характерных не для агиографии, а для жанра «повестей о княжеских преступлениях»: мотив заговора, мотив предупреждения князя об опасности, мотив убийства князя, мотив убийства княжеского любимца, мотив обращения с телом князя. Конечно, в «Чтении», в отличие от летописной Повести, исходя из задачи, стоящей перед его автором, эти мотивы «сглаживаются», приобретают агиографическую трактовку.
Объяснить это можно тем, что произведения, посвященные описанию гибели святых братьев, были первыми произведениями, в которых, как отметил Г. П. Федотов, «традиции зачинались». Мы можем говорить именно о традиции, которая реализовывалась в композиции, наборе мотивов, речевых штампов, агиографической стилистике других «повестей о княжеских преступлениях». Так, и в повести об убийстве Игоря Ольговича 1147 г., и в повести «Об убийстве Андрея Боголюбского» 1175 г. будут возникать детали, связанные именно с произведениями Борисо-Глебского цикла. Примером может служить «меч святого Бориса», который заговорщики крадут из спальни Андрея Боголюбского. А в «Чтении» формировалась другая традиция - традиция княжеского жития. Сосуществование жанров друг с другом было одной из основных особенностей жанровой системы древнерусской литературы. Жанры древнерусской литературы находились в отношениях тесной взаимосвязи и иерархической взаимозависимости, что позволяет говорить именно о системе жанров, элементы которой взаимообусловлены друг другом .
Список литературы
1. Данилевский, И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004. 383 с.
2. Еремин, И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. 2-е изд., доп. Л., 1987. 327 с.
3. Еремин, И. П. Литература Древней Руси. Этюды и характеристики. М.; Л., 1966. 364 с.
4. Лихачев, Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. ; Л., 1947. 479 с.
5. Минеева, С. В. История древнерусской литературы: учеб. пособие. Курган, 2002. 115 с.
6. Минеева, С. В. Проблемы комплексного анализа древнерусского агиографического текста. Курган, 1999. 356 с.
7. Повесть временных лет. Сказание о Борисе и Глебе // Памятники литературы Древней Руси: начало русской литературы. XI - начало
XII в. М., 1978. С. 248-254; 278-303.
8. Ранчин, А. М. Вертоград Златословный: древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. 576 с.
9. Ранчин, А. М. Статьи о древнерусской литературе: сб. ст. М., 1999. 195 с.
10.Сказание о Борисе и Глебе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I (XI - пер. пол. XIV в.) / отв. ред. Д. С. Лихачев. Л., 1987. С. 398-408.
11.Сочнева, Н. А. Жанрообразующие мотивы «повестей о княжеских преступлениях» в составе древнерусской летописи // Сборник научных трудов аспирантов и соискателей Курганского государственного университета. Вып. XII. Курган, 2010. С. 81-83.
12.Ужанков, А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. № 2 (2). С. 28-50.
13.Федотов, Г. П. Святые Древней Руси. М., 1997. С.35-47.
14.Giorgetta Revelli. Monumenti literary su Boris e Gleb. Roma, 1993. Р. 601-691.
«Сказание о Борисе и Глебе» — просто сборник фактов, увлекательные байки или же особо чуткое видение мира, окружавшего автора? Поговорим об этом в статье!
Сказание о Борисе и Глебе: о сухой фактографии
Перво-наперво, постараемся отжать из летописей и иных источников сухие факты. Что мы точно знаем о Борисе и Глебе? Крайне немного.
Знаем, что были они сыновьями Владимира Святославича, предположительно – старшими, то есть среди претендентов в очереди на великокняжеский престол занимали первые места. Видимо, именно оттого в междоусобице, разразившейся между братьями после смерти отца, первыми и погибли.
А может быть – погибли просто оттого, что, в отличие от других братьев, за власть не боролись и сопротивление не оказывали. В то время как их брат Ярослав (будущий Ярослав Мудрый), согласно «Повести временных лет», был гораздо более воинственным и, отстаивая право не платить Киеву дань, в 1015 году собирался воевать даже с собственным отцом.
Вообще надо сказать, что точных лет рождения никого из сыновей Владимира мы не знаем, однако уделы, которыми владели Борис и Глеб – Ростов и Муром соответственно – свидетельствуют о том, что были они скорее младшими.
Киевская летопись упоминает также, что Борис рождён «от болгарыни». В более поздней традиции «болгарыню» благочестиво отождествляют с христианской женой Владимира царевной Анной, сестрой Василия II Болгаробойцы. Однако отождествление это – натяжка: древнерусские памятники упоминают Бориса и Глеба в числе сыновей Владимира от языческих жён. А вот потомков князя от Анны «Повесть временных лет» не знает совсем. Да и зачем давать потомку крещёных греков языческое имя Глеб (имя Борис к тому времени вошло в болгарские святцы)?
Возможно, языческое многожёнство Владимира во многом обусловило и натянутые отношения между его отпрысками. Система престолонаследия в Древней Руси первых веков была родовой, когда имущество отца делилось на всех сыновей по старшинству, отцовский же престол доставался старшему брату.
В случае же с сыновьями Владимира фактически сразу образовалось несколько самостоятельных династических ветвей. Одна из них – полоцкие Изяславичи или Рогволодовичи – тут же обособилась, другие начали борьбу за власть между собой.
По сообщению большинства источников, Борис и Глеб были убиты в 1015 году Святополком, фактическим сыном Ярополка, старшего брата Владимира, на беременной жене которого Владимир женился.
Чуть позже Святополком был убит ещё один сын Владимира – Святослав. Потом за смерть братьев начал мстить Ярослав Владимирович, который в 1019 году убил Святополка в Битве на Альте. Впрочем, некоторая часть исследователей предполагает, что отношения между участниками конфликта были сложнее.
О важности канонизации Бориса и Глеба
Смерть Бориса и Глеба, отказавшихся нарушить принцип послушания старшему, – ведь после смерти Владимира Святополк занял место отца – была воспринята как мученическая. Более того, братья, по-видимому, стали первыми русскими святыми, канонизацию которых официально признал Константинополь.
Они не были первыми по времени подвига (таковыми считаются Феодор Варяг и его сын отрок Иоанн, погибшие в Киеве ещё во времена язычества Владимира), ни первыми по статусу (однако равноапостольных Ольгу и Владимира Константинополь не признал, поскольку собственные святые такого ранга слишком возвысили бы епархию вчерашних язычников). Значение Бориса и Глеба в другом – они фактически положили начало восточнославянским святцам.
Наличие собственных святых укрепляло статус епархии, наличие канонизированных родственников – статус династии Рюриковичей. Отсюда логично предположить, что Рюриковичи канонизации святых братьев всячески способствовали. Правда, поскольку святые Борис и Глеб не упомянуты в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, почитание их скорее всего началось всё-таки не при самом Ярославе, а при Ярославичах, то есть в 1060-е.
О столь важных святых, какими были Борис и Глеб, в Древней Руси почти одновременно было составлено несколько произведений: «Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба», летописная повесть, вошедшая в состав «Повести временных лет». Позже возникли многочисленные проложные сказания, паремийные чтения, похвальные слова и церковные службы. Однако самое знаменитое из древнерусских произведений о святых братьях – «Сказание о Борисе и Глебе».
Что хотел сказать автор?
Мы подходим, наверное, к самому интересному вопросу – стоит ли произведения древнерусских авторов рассматривать как простое собрание фактов? Нет. Стоит ли, в таком случае, рассматривать их как «байки»? Тоже нет. Древнерусские произведения отражали мир таким, каким понимали его древние авторы. Так возник своеобразный писательский приём, который Дмитрий Сергеевич Лихачёв назвал «литературным этикетом».
По мнению знаменитого учёного, древние книжники представляли себе мир как некий неизменный заведённый Богом порядок. Соответственно, всех действующих лиц в нём можно было поделить на несколько ролей: праведник или грешник, святой, военачальник, достойный образцовый князь или недостойный князь-предатель – это перечень лишь самых частых.
Соответственно, автор древнерусского произведения не пытался просто отобразить факты (хотя и не прибегал к откровенному вымыслу. Привычные нам по литературе Нового времени вымышленные персонажи появятся в литературе Древней Руси веке в XVII). Древнерусский автор оценивал каждого героя и изображал персонажа в его роли.
И неважно, если иногда приходилось позаимствовать, например, поступки одного святого и приписать их другому, или выделить в разных персонажах сходные черты там, где автору Нового времени интересны были бы, наоборот, разные. Ведь каждый герой, по мнению древнего книжника, выполнял свою жизненную задачу, а способность читателя извлечь из рассказа поучение была важнее жизненной правды в мелочах.
Итак, в Древней Руси идея была важнее факта и типаж важнее героя. Но даже и при таком понимании роли книжности у сочинителя оставалось в распоряжении немало литературных приёмов – например, трактовка поступков героя, а ещё – аллюзии, когда в тех или иных исторических событиях читатель узнавал тот или иной «вечный» сюжет – библейский или мифологический. Впрочем, факты книжник тоже не игнорировал, а просто отбирал то, что вписывалось в актуальную для него схему.
При этом стоит признать: древняя литература очень непроста. Мы плохо представляем себе круг чтения тогдашних книжников, не умеем с такой свободой узнавать библейские сюжеты. Летописи со временем переписывались в своды, так что сложно сказать, «чей» летописец создавал тот или иной сюжет, а ведь текущие отношения с патроном летописца тоже могли повлиять на оценку героя. Так, например, в разных древнерусских летописях есть два диаметрально противоположных описания князя Игоря Святославича – того самого, который стал персонажем ещё и знаменитого «Слова о полку Игореве». К тому же уровень мастерства древних авторов и конкретный набор используемых ими приёмов очень менялся от эпохи к эпохе.
Так что во многом древние тексты – это головоломка, ключ от которой утерян, и восстановить его могут попытаться лишь те исследователи, чей книжный опыт и кругозор будет отчасти сопоставим с самими авторами прошлых веков. И ведь скрытая образность древнерусских памятников – это только одно из направлений для исследования.
«Сказание о Борисе и Глебе» — психология праведника. Князь Борис
Жанровым образцом для автора «Сказания о Борисе и Глебе» послужил, очевидно, особый тип греческого жития – мартирий. Именно поэтому автор не рассказывает обо всей жизни своих героев от рождения, но создаёт повествование только о их гибели.
Ещё одна отличительная особенность «Сказания» — глубокий психологизм. Здесь много эмоций, и герои постоянно произносят пространнейшие внутренние монологи. Пожалуй, настолько подробно к внутреннему состоянию героя русская литература вновь обратится веке в XVIII. Правда, в случае со «Сказанием» мы должны признаться: монологи героев здесь вымышлены автором, ведь достоверно знать, о чём думали князья, он не мог. А вот о чём положено было думать идеальным князьям, представлял вполне.
Два образа «Сказания» очевидно контрастируют между собой. Старший Борис здесь хоть и плачет, размышляя о своей будущей смерти (о которой он словно бы заранее знает), но его мысли больше напоминают поучения с библейскими цитатами. Отвергает Борис и предложение дружины, которая изъявляет готовность пойти на Киев и добыть своему повелителю отцовский престол.
Убийцы застают отпустившего дружину князя одного ночью в шатре; Борис молится. Дальше, видимо, желая подчеркнуть для читателя благоверие князя и ещё более заставить сопереживать происходящему, автор допускает явную несообразность. Пока убийцы ходят вокруг княжеского шатра, не решаясь войти внутрь и исполнить задуманное, Борис успевает прочесть утреню и канон. Много веков спустя такой литературный приём с замедлением времени назовут ретардацией.
Но даже и самый напряжённый момент повествования автору, очевидно, хочется продлить, поэтому Бориса в его рассказе закалывают трижды. К тому же повествование об этом неправдоподобно затянувшемся убийстве прерывается то проникновенной речью жертвы к нападавшим, то отступлением о печальной участи княжеского отрока Георгия, то краткой ремаркой о судьбе дружины.
Составители мартириев считали, что сопереживание святым заставит читателей задуматься о вечном.
Психология отрока. Глеб
Совершенно другим «Сказание» рисует Глеба. Несмотря на то, что ко времени описываемых событий муромскому правителю не могло быть меньше двадцати восьми лет (а для Древней Руси это был очень почтенный возраст), «Сказание» характеризует князя скорее как человека юного, непосредственного, и даже несколько наивного и неопытного.
Так, в отличие от своего рассудительного брата, известие о смерти отца и коварстве Святополка Глеб получает от брата Ярослава; причём, узнав всё это, он, по сравнению с Борисом, гораздо больше плачет и даже «стенает», и «омачает» слезами землю.
Увидев плывущих ему навстречу убийц, князь почему-то решает, что те хотят его поприветствовать, а разобравшись, в чём дело, начинает умолять их не трогать его и даже – вещь, немыслимая для средневековья, — предлагает этим княжеским наёмникам быть его господами, изъявляя готовность стать их рабом. В разговоре с ними Глеб подчёркивает, что «возрастом ещё младенчествует».
Лишь позже, убедившись в неотвратимости происходящего, князь несколько придёт в себя, в его речи появится смирение и размеренность, равно как и верный признак авторского вмешательства – обширные библейские цитаты.
Исцеление слепого у гробницы князей. Мощи князей переносят в храм. Сильвестровский сборник
Житие для вчерашних язычников
Ещё одной особенностью «Сказания» исследователи считают то, что целью автора здесь было прославить не только своих героев – святых Бориса и Глеба, — но и весь род правящих князей – потомков Владимира. Не случайно своё повествование книжник начинает с библейского изречения о том, что «род праведных благословится».
Другая особенность «Сказания», возможно, состоит в том, что автор ориентировался на своих читателей – недавних язычников. Отсюда – некоторые языческие категории мышления, которые можно усмотреть в его рассуждениях.
Например, «окаянный» Святополк назван таковым с самого начала повествования, ещё до того, как он начал творить что-то неблаговидное. Можно предположить, что виной тому было рождение князя, которого автор называет «сыном двух отцов». Более того, такое происхождение Святополка могло бросать тень на весь род Владимира.
В дальнейшем князь оправдывает своё прозвище, совершая братоубийство. И здесь опять интересно проследить, как сочетаются в авторских рассуждениях различные аргументы. Автор подчёркивает: братоубийца не только «стал вторым Каином», но и «осквернил себя кровью». А значит, гибель Бориса и Глеба могла восприниматься, в том числе, и как очистительная жертва. И признаки такого восприятия в авторском повествовании есть.
Разговаривая со своими будущими убийцами, умоляя их не убивать его, Глеб, по-видимому, не случайно использует образы негодной жертвы. «Не пожинайте колоса, ещё не созревшего, и лозу, не до конца выросшую», — говорит князь. За этим следует и совсем странный аргумент: «Се несть убийство, но сырорезание!» В современных переводах последнее слово обычно заменяется на «живодёрство», но не идёт ли здесь речь о неграмотно принесённой жертве.
В убийстве Глеба есть и ещё одно странное обстоятельство – автор почему-то не забывает упомянуть о том, что юного князя зарезал его повар. И здесь убийство опять уподобляется жертвоприношению: «Заклал его, как агнца непорочного и невинного».
Доказательств того, что древний текст воспринимался именно так, у нас нет. Странно лишь то, что образы, объединённые общей темой, встречаются здесь слишком часто, позволяя построить научную гипотезу.
Так «Сказание о Борисе и Глебе» позволяет нам проследить круг проблем, с которыми сталкиваются исследователи, — когда факты нужно отделить от образов, а последние, по возможности, ещё и попытаться истолковать.
Вы прочитали статью «Сказание о Борисе и Глебе»: что имел в виду автор ? Читайте также.
Изучение событий, связанных с трагической смертью и церковным прославлением князей Бориса и Глеба, насчитывает уже почти полторы сотни лет. Однако данная тема по-прежнему остается одной из самых сложных в отечественной медиевистике. Причинами этого являются, во-первых, продолжающаяся дискуссия по вопросу о происхождении и взаимоотношении древнерусских памятников Борисоглебского цикла, во-вторых, наличие существенных расхождений в освещении событий 1015-1019 гг. в отечественных и зарубежных источниках. В последние десятилетия А. Поппе, Л. Мюллер, М. Х. Алешковский, Дж. Ревели, А. В. Назаренко, А. Н. Ужанков рассмотрели и проанализировали практически все аспекты истории гибели и канонизации первых русских святых. На повестке дня уже давно стояла задача создания обобщающего монографического исследования, которое бы аккумулировало достижения последних лет и обозначило направления будущих разработок. Поэтому выход в свет книги Н. И. Милютенко "Святые князья-мученики Борис и Глеб" ожидался с большим нетерпением.
Работа состоит из 2 частей: "Исследование" (с. 5-282) и "Тексты, переводы и комментарии" (с. 283-402). Вторая часть включает публикацию основных памятников Борисоглебского цикла: "Сказания и страсти и похвалы святую мученику Бориса и Глеба", "Сказания чюдес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида", 3 паремийных чтения, Несторово "Чтение о житии и о погублении блаженую страстотерпцю Бориса и Глеба". В приложениях (с. 404-414) изданы древнейшая проложная статья о Борисе и Глебе на 24 июля, фрагменты книги 2-й "Польской истории" Яна Длугоша , отрывок из летописной повести "О убиении Борисове" по Лаврентьевскому списку с восполнением пропусков по Ипатьевской летописи. Свою цель автор видит в "комплексном исследовании обстоятельств борьбы за власть после смерти св. равноап. князя Владимира на основе русских и иностранных письменных источников, данных сфрагистики, нумизматики и археологии".
Во введении к 1-й части работы Милютенко кратко остановилась на специфике почитания святых Бориса и Глеба, указывая, что "причина их гибели только борьба за власть" (с. 6). Исследовательница отмечает, что ни одно из произведений Борисоглебского цикла "не называет Святополка язычником и не пытается представить смерть братьев как мученичество за веру" (с. 6). Действительно, убийцы не предлагали святым князьям отречься от Христа. Братья стали жертвой политического преступления, княжеской усобицы, как многие до и после них. Неслучайно Г. П. Федотов, называя святых Бориса и Глеба "самым парадоксальным чином русских святых", указывал, что в основе их подвига лежит идея жертвенности и "непротивления смерти". Их святость - в добровольности жертвы, в нежелании "противитися старейшему брату" и силой настоять на своем земном праве, которому страстотерпцы предпочитают Небесное "нераздрушимое Цесарьство". Несомненно, значение мученического подвига Бориса и Глеба для политической системы Древней Руси, основанной на принципе сеньората, связь первоначального почитания святых князей с княжеской династией заставляют поставить под сомнение утверждение автора о том, что культ Бориса и Глеба обусловлен присущим архаическим пластам народного сознания представлением "о праведном правителе", с "взаимодействием новых христианских и древних языческих идеалов" (с. 9).
1-я глава исследования "Святые Борис и Глеб и правители-мученики" состоит из 4 разделов. В разделе "Вводные замечания" кратко излагается история убийства и становления почитания святых князей вплоть до состоявшегося в 1072 г. перенесения их мощей в новый храм, организованного старшими Ярославичами. Ссылаясь на исследование Н. Ингэма, Милютенко пишет, что культ правителя-мученика был типичен для "всей северной периферии христианского мира с Запада на Восток" (с. 15). Во 2-м разделе "Правители-мученики - от языческой жертвы к христианскому самопожертвованию" на примере, в первую очередь европейских исторических и агиографических сочинений прослеживаются некоторые закономерности складывания культа правителя-мученика. Трудно не согласиться со словами автора о целесообразности изучения почитания святых Бориса и Глеба в общеевропейском контексте. Для сопоставления привлекаются рассказы о гибели и посмертном прославлении королей Нортумбрии Эдвина (ум. 633 г.) и его племянника Освальда (ум. 642 г.), королей Восточной Англии Эдмунда (ум. 870 г.) и Этельберта (ум. 787 г.), конунга Олафа Норвежского (ум. 1030 г.), королей Сигизмунда Бургундского (ум. 524 г.) и Эдуарда Английского (ум. 978 г.), чешского князя Вячеслава (ум. 929/935 г.), королей Кнута IV Датского (ум. 1086 г.) и Эрика IX Шведского (ум. 1160 г.), ярла Магнуса (ум. 1115 г.), а также русских князей Игоря Ольговича Черниговского (ум. 1147 г.) и Андрея Юрьевича Боголюбского (ум. 1174 г.). Исследовательница приходит к заключению об отсутствии единой агиографической модели при описания подвигов правителей-мучеников, но при этом отмечает сходство в становлении их почитания. Представляет интерес вывод Милютенко о том, что культ правителя-мученика в Европе основывался на "сплаве древних представлений о роли священного царя в обществе с новыми понятиями о христианских добродетелях" (с. 38). Отмечается, что почитание останков правителя-мученика в Европе связано с языческими представлениями о чудодейственной силе тела вождя, которую оно продолжает сохранять и после смерти. "Так, тело Хальдвана Черного,- пишет автор,- при котором были обильные урожаи, было расчленено на четыре части, и каждая была захоронена в своем кургане в каждой из четырех частей Норвегии" (с. 37). Однако очевидно отличие этих действий от христианского по форме и содержанию почитания останков князей-страстотерпцев (в том числе Бориса и Глеба) на восточнославянских землях.
В 3-м разделе "Прославление свв. Бориса и Глеба при Ярославе" рассматриваются основные хронологические вехи прославления святых князей. Отмечается, что еще в 1015 г. тело Глеба могло быть перенесено с места убийства в смоленскую церковь по приказанию князя Станислава, младшего брата Ярослава. В вышгородскую церковь его мощи были перевезены, скорее всего, в конце 1020-х или начале 1030-х гг. (с. 43). Трудно согласиться с мнением автора о том, что почитание святых зародилось в среде простых горожан и позже было поддержано княжеской властью , представляется неверным утверждение, что князь Ярослав не поддерживал зарождающийся культ. Не следует забывать, что в своей борьбе со Святополком Ярослав выступал в роли мстителя за убиенных братьев. Об этом свидетельствует и летописная повесть, и Сказание о святых Борисе и Глебе. Более того, согласно Сказанию о чудесах, именно по инициативе Ярослава рядом с могилами святых сначала была построена небольшая деревянная часовня, а впоследствии пятиглавая церковь, расписанная и украшенная "всею красотою". В нее при личном участии князя и высшего духовенства были перенесены мощи Бориса и Глеба. Ссылаясь на "Слово о законе и благодати" митрополита Илариона, в котором, как известно, отсутствует похвала святым Борису и Глебу, Милютенко высказала следующее предположение: "Возможно, Ярослав чувствовал даже некоторое разочарование, что тщетно пропагандируемый им культ равноапостольного Владимира никак не прививался в Киеве, а поклонение убитым в междоусобице братьям распространялось в полном смысле слова, как пожар" (с. 49). К сожалению, автор оставила без внимания аргументацию немецкого исследователя Л. Мюллера, который объяснил причину молчания Илариона . По его мнению, отсутствие упоминания о Борисе и Глебе в момент, когда Ярослав добивался канонизации своего отца, было связано, во-первых, с опасениями произвести неблагоприятное впечатление на митрополита-грека, а во-вторых, с тем, что в отличие от князей-мучеников Владимир не проявил дара чудотворения .
По мнению Милютенко, торжественное перенесение мощей Бориса и Глеба с участием князя Ярослава и митрополита Иоанна I в новую церковь состоялось в 1051/52 г. Основанием для такой датировки выступают следующие слова Сказания о чудесах: "По сих же дньх Ярослав преставися, пожив добре по съмрьти отца своего лет 38, и оставив наследьникы отца своего и приимьникы престола своего, сыны своя Изяслава, Святослава и Вьсеволода, оуправив им, якоже бе лепо. Изяслава Кыеве стареишаго, а Святослава - Чьрнигове, а Вьсеволода - Переяславли, а прокыя по инем волостьмь, и миноувъшем летом 20 и церкви оуже обетъшавъши: и оумысли Изяслав възградити церковь новоу святыима страстотьрпьце". Указание на 20 лет исследовательница понимает как определение времени, которое прошло с момента строительства церкви Ярославом до возведения около 1072 г. его сыном Изяславом нового храма: "В "Сказании чудес" говорится, что Изяслав Ярославич начал строить новый храм в память святых братьев, когда церкви его отца "минуло 20 лет"" (с. 45). Между тем, если соотнести это хронологическое указание со строительством церкви Ярославом, оно придется на время святительства Илариона (с 1051 г.). Однако, согласно Сказанию о чудесах, участником перенесения мощей Бориса и Глеба в Ярославову церковь был митрополит Иоанн . Для того чтобы примирить свою гипотезу с показаниями источников, Милютенко предположила, что митрополит Иоанн I "незадолго до своей смерти в 1051 г." участвовал в перенесении мощей святых в построенную Ярославом церковь (с. 50). Таким образом, ставится под сомнение точка зрения, согласно которой Иоанн I был предшественником митрополита Феопемта, упомянутого в летописи под 1039 г. в связи с новым освящением Десятинной церкви в Киеве . Однако отнесение святительства Иоанна I к 1040-м - началу 1050-х гг. в работе не аргументируется. На мой взгляд, предложенная Милютенко интерпретация текста сомнительна: указание на 20 лет, скорее всего, имеет в виду период, прошедший со времени кончины Ярослава, что согласуется с указанием на общее число лет его правления после смерти Владимира ("пожив добре по съмрьти отца своего лет 38").
По мнению исследовательницы, канонизация Бориса и Глеба "состоялась только 2 мая 1115 г., когда мощи святых были перенесены внуками Ярослава в пятиглавый каменный храм" (с. 54). Подтверждение этому Милютенко видит в отсутствии упоминания о святых в Послании Владимира Мономаха Олегу Святославичу (1096 г.) и в летописной повести об ослеплении Василька Теребовльского (события 1097-1100 гг.). Отмечается и отсутствие дней памяти Бориса и Глеба в месяцесловах Остромирова (1056/57 г.) и Архангельского Евангелий (1092 г.). На мой взгляд, датировка общерусской канонизации святых князей 1115 г. является неоправданно поздней. Против этого, в частности, свидетельствует упоминание Бориса и Глеба в перечне святых в берестяной грамоте N 906, обнаруженной в ходе археологических работ 1999 г. в Новгороде на Троицком раскопе (усадьба "Е") в слоях, которые датируются 3-й четвертью XI в. В летописной статье 6601 (1093) г., которая современна описываемым событиям, 24 июля упоминается в качестве дня "святою мученику Бориса и Глеба", который имеет обычай праздноваться жителями Киева . Кроме того, обращает на себя внимание и тот факт, что в 1094/95 г. в Сазавский монастырь в Чехии были доставлены фрагменты мощей святых Бориса и Глеба . В том, что общерусское прославление святых князей состоялось значительно раньше 1115 г., убеждает и анализ состава литургических песнопений Борису и Глебу по рукописям XII в.: самые ранние списки - в июльской минее конца XI - начала XII из собрания РГАДА (ф. 381, Тип. 121, л. 28 об.-31) и кондакаре при Студийском уставе того же времени (Государственая Третьяковская галерея, К-5349) . Относительно отсутствия памяти Бориса и Глеба в месяцесловах Остромирова и Архангельского Евангелий, замечу, что этот аргумент сам по себе не может служить основанием для поздней датировки общерусской канонизации святых. Так, в месяцеслове Остромирова Евангелия отсутствует, например, память святым Кириллу и Мефодию .
2-я глава "История подвига святых Бориса и Глеба" предваряется кратким изложением авторской концепции истории возникновения и взаимоотношения основных памятников Борисоглебского цикла. Значительная часть 2-го раздела "Русские летописи и иностранные источники" посвящена изложению этапов истории древнерусского летописания XI-XII вв. преимущественно в русле концепции А. А. Шахматова. Анализируя летописные тексты, рассказывающие о времени правления Владимира и Ярослава, исследовательница приходит к выводу, что они писались в разное время и первоначально представляли собой 2 не связанных друг с другом рассказа. Это, по ее мнению, "соответствует традиции византийской хронографии, где история излагалась по царствованиям императоров" (с. 67-68). Высказывается мнение, что время княжения Ярослава было описано "непосредственно создателем Древнейшего свода" (с. 68). При этом ничего не говорится о том, что представляло собой "повествование о Владимире": где, кем и когда оно было создано. На мой взгляд, гипотеза о разновременности написания историй правления Владимира и Ярослава слабо аргументирована, она не подкреплена текстологическим анализом летописных текстов. Остановлюсь на тех немногих доказательствах, которые приводятся в работе.
Первый довод состоит в том, что рассказу о смерти Владимира и гибели Бориса и Глеба предшествует большая лакуна, охватывающая 996-1113 гг. (с. 64). Отсюда делается вывод о прекращении летописной фиксации событий около 995 г. и ее возобновлении только в годы правления Ярослава. Вместе с тем автор не поясняет, почему время написания статей, повествующих о событиях княжения Владимира в Повести временных лет, следует относить к середине 90-х гг. X в. Вероятно, Милютенко предполагает существование устойчивой традиции фиксации событий на Руси в конце X - начале XI в. по годам. Однако это предположение нуждается в дополнительном обосновании, которого в работе нет. На мой взгляд, лакуна в летописных известиях сама по себе не может служить доказательством перерыва в работе летописца. Если же следовать данной методике стратификации древнейших летописных текстов, то можно, например, заключить, что работа над "сводом Ярослава" протекала в 3 этапа, так как статьи 6542, 6543, 6554, 6556 и 6557 гг. в Повести временных лет оставлены пустыми.
2-й довод Милютенко заключается в том, что описания битв времен Владимира в летописи лишены каких-либо специфических военных подробностей, тогда как "летописец Ярослава проявлял большой интерес к военному делу" (с. 68). "Даже описание знаменитой обороны Святославом болгарского города Доростола от императора Иоанна Цимисхия... лишено каких-либо специфических военных подробностей, что особенно заметно при сравнении с рассказом о тех же событиях Льва Диакона",- замечает исследовательница (с. 68). Здесь, как и выше, вновь возникают серьезные вопросы к методике работы автора с летописными текстами. Во-первых, какую ценность для сравнения текстов Повести временных лет, содержащих описания сражений времен Владимира и Ярослава, имеет рассказ византийского историка 2-й половины X в.? Во-вторых, на каком основании время написания летописного рассказа о битве под Доростолом отнесено к 995 г.? Почему он не мог быть написан, например, 100 лет спустя автором Начального свода или составителем Повести временных лет?
К сожалению, автор не обращается к работам, в которых гипотезы Шахматова о существовании Древнейшего свода, свода Никона, Новгородского свода середины XI в. подвергаются критике. Вообще складывается впечатление, что к реконструированным Шахматовым сводам XI в. автор относится как к реально существующим текстам, забывая, что они не более чем гипотеза. "Древнейший свод,- пишет исследовательница,- как памятник, созданный в эпоху, когда еще были живы многие очевидцы событий 1015-1020-х гг., представляет для нас наибольший интерес" (с. 64). При характеристике польских латиноязычных источников отмечается: "К сожалению, в отличие от "Хроники" Титмара и Древнейшего свода, они были записаны спустя почти сто, а то и двести лет после событий по припоминаниям" (с. 69).
В параграфе 3 "Предыстория борьбы за власть 1015-1019 гг." рассказывается о политических событиях на Руси в период с 969 г. (болгарский поход Святослава) по 1014 г. (отказ Ярослава платить дань Киеву). Особое внимание уделяется вопросу о том, кого следует считать матерью Бориса и Глеба. Предположение А. Поппе и В. Я. Петрухина , согласно которому ею была византийская принцесса Анна, автор считает неубедительным. По мнению исследовательницы, мать Бориса и Глеба "была взята из Волжской Болгарии после заключения мира в 985 г." (с. 75). Никаких аргументов в пользу этой версии не приводится. Между тем, имея в виду последующую женитьбу Владимира на Анне и указание источников на сравнительно юный возраст Бориса и Глеба в момент гибели, трудно представить, что святые родились в результате брака, который был заключен около 985 г. Заметим, что в свете "болгарского" происхождения матери Бориса и Глеба более убедительной выглядит мнение о ее принадлежности к правившей на Балканах болгарской царской династии.
Подвергается сомнению версия Сказания и летописи о том, что Борис был посажен отцом в Ростове. Автор отдает предпочтение версии Несторова Чтения, где местом княжения Бориса назван город Владимир (Владимир-Волынский): "Таче посла и потом отець и на область Владимер, юже ему дасть" . Следуя гипотезе, высказанной в начале XX в. Шахматовым , автор полагает, что получение Борисом Волыни ущемляло права Святополка, владевшего Туровской волостью, что спровоцировало многолетний конфликт между братьями (с. 78). При этом, однако, остается без объяснения свидетельство Повести временных лет, согласно которому в результате перераспределения княжений между Владимировичами, происшедшего после смерти Вячеслава, Владимир был отдан сыну Всеволоду . Не берется в расчет и мнение С. А. Бугославского, который по этому поводу писал: "Приняв во внимание последовательный прием Нестора не называть собственных имен, даже важных для его рассказа, как Киев, Вышгород, Ярослав, Глебовы убийцы, с другой стороны, зная, что Нестор пользуется фактическим материалом только летописи и Сказания, мы полагаем, что "Владимир" здесь собственное имя князя (его Нестор не избегает), а не название области; слово "Владимир", таким образом, является приложением к слову "отець", но поставлено, с точки зрения современного языка, не на месте" .
Параграф 4 "В лето 6523 (1015) г." посвящен событиям, связанным со смертью Владимира и началом конфликта между его сыновьями. Автор приводит рассказ Яна Длугоша о выступлении Ярослава против Владимира и захвате им отцовской казны, а также о совместном выступлении Бориса и Святополка против новгородского князя . Отмечается, что расхождения между рассказами Длугоша и Повести временных лет не являются существенными (!). Так, сообщение о захвате Ярославом Киева интерпретируется в работе следующим образом: "Возможно, никакого разграбления Киева, о котором пишет Длугош, на самом деле не было. Ярослав мог прибыть к отцу с вполне мирными намерениями (в тексте сказано, что он "пошел обманом против Киева"), и все ограничилось частной дракой новгородско-варяжской дружины с киевлянами" (с. 87). Последующая размолвка Святополка с Борисом объясняется "старыми столкновениями", когда один княжил на Волыни, а другой в Турове, а также давним стремлением Владимира обеспечить младшему сыну киевский стол (с. 90). Милютенко не принимает гипотезу Н. Н. Ильина о том, что убийство Бориса и Глеба было делом рук Ярослава .
Исследовательница ставит под сомнение рассказ Сказания и летописи о том, что Святополк послал послов к Глебу в Муром от имени уже умершего отца с просьбой приехать в Киев. Эта версия "с некоторой натяжкой объясняет, каким образом Глеб попал на Днепр, к тому же намного севернее Киева - в Смоленск" (с. 95). Исторически более достоверной признается версия, изложенная в Несторовом Чтении, согласно которой в момент смерти отца Глеб находился в Киеве. Когда же Святополк сел на киевском столе и начал подготовку к убийству Бориса, Глеб "восхоте отбежати на полунощныя страны, сущю тамо брату святую" . Спасаясь от "законопреступного" брата, Глеб сел на корабль и поплыл вверх по Днепру. "Эта версия есть только у Нестора,- замечает исследовательница, - но она единственная логично объясняет, как святой оказался на Днепре близ Смоленска и как убийцы смогли его найти" (с. 95). Однако версия Чтения не столь безупречна. Еще в конце XIX в. П. В. Голубовский обратил внимание на неестественное поведение Святополка, который послал убить Бориса и в то же время позволил Глебу убежать из Киева . Заслуживает внимания в данном случае и точка зрения Бугославского, который, предполагая зависимость Несторова Чтения от Сказания, писал: "Сообщение о бегстве Глеба на "полунощныя" страны (в Новгород) к "иному" брату (к Ярославу) подсказано тем же Сказанием, где говорится (немного ниже сообщения о Святополке, призывающем Глеба): "Присла Ярослав к Глебу, река: не ходи, брате, отець ти умьрл, а брат ти убиен от Святопълка". То, что Глеб, несмотря на предостережение, которое могло, конечно, запоздать, все же поехал, должно было удивить Нестора и заставить его изменить фактическое изложение его источников" . К сожалению, мнения предшественников Милютенко в расчет не берет.
В параграфах 5 и 6 "Война 1016-1019 гг." и "Русские и скандинавские источники о смерти Святополка" на основе русских, немецких, польских и скандинавских свидетельств излагаются события борьбы за власть между Святополком и Ярославом. Сопоставляя данные "Эймундовой пряди" с "Хроникой" Георгия Амартола и библейскими аллюзиями древнерусских книжников (сравнение Святополка с Авимелехом и Юлианом Отступником), автор пришла к выводу, что Святополк был убит варягами Эймунда по распоряжению Ярослава. Поэтому упоминание о болезни Святополка в летописи появилось вследствие редактирования, предположительно, автором Начального свода, который посчитал, что "намеки на это событие, подразумевавшие участие в деле Ярослава, нежелательны" (с. 131). Однако, на мой взгляд, автор излишне доверчиво относится к рассказу скандинавского источника об убийстве Бурицлава. Дело в том, что сюжет убийства с отрубанием головы и ее демонстрацией брату, содержащийся в "Пряди об Эймунде", вероятнее всего, имеет литературное происхождение. Сюжетно и текстуально он совпадает с рассказом "Саги о Харальде Суровом", в котором викинг Хахон убивает Асмунда, бывшего воспитанника и приближенного конунга Свена. Поэтому есть основания полагать, что рассказ об убийстве Бурицлава "Пряди об Эймунде" представляет собой набор "традиционных мотивов, а его кульминация является переложением фрагментов более ранней и известной саги" .
3-я глава "Сказание, и страсть, и похвала", состоящая из 9 разделов, посвящена истории сложения Сказания о святых Борисе и Глебе (в книге - "Анонимное сказание"). В 1-м разделе "Общие замечания" справедливо отмечается, что вопрос о взаимоотношении летописной повести и Сказания "по сей день не решен" (с. 134). Действительно, сегодня можно говорить о существовании по крайней мере двух противоположных точек зрения. Согласно 1-й, Сказание было источником летописца, согласно 2-й - представляет собой амплификацию летописного рассказа. Уже в заключительной части 2-го раздела высказывается предположение о существовании "первоначальной редакции" Сказания о святых Борисе и Глебе, которую автор именует "Сказанием страсти" (реже - "Сказание и страсть").
В разделе 3 "Гибель Бориса" исследовательница сопоставляет рассказы Сказания и летописи, повествующие о смерти Бориса. При этом фрагменты Сказания, дословно совпадающие со статьей 1015 г., объявляются "вставками из летописи". "Они,- заключает Милютенко,- отличаются от окружающих их текстов по стилю, а в ряде случаев содержат информацию, противоречащую всему остальному изложению Сказания. Таковы сообщения о посольстве Святополка к Борису, о предупреждении Бориса о готовящемся убийстве, о смерти тяжелораненого Бориса на бору от руки наемников-варягов. Безусловно, все фрагменты, противоречащие тексту самого агиографа, были вставлены каким-то редактором, местами работавшим очень небрежно". Отсюда делается вывод о существовании первоначального текста, к которому впоследствии были присоединены обширные летописные фрагменты (с. 145).
Обратимся к тем доказательствам, которые приводятся в подтверждение этой точки зрения. После краткого изложения летописной версии истории гибели Бориса Милютенко обращает внимание на "фактическое расхождение между Сказанием и Повестью временных лет": "Согласно статье 1015 г., смерть Владимира скрывают от Святополка: "Умре же [Владимир] на Берестовемь, и потаиша и, бе бо Святополк в Кыеве"... В Сказании вестник говорит Борису, "како Святополк потаи смьрть отца своего", т. е. Святополк скрыл кончину Владимира от Бориса" (с. 140). Это противоречие в работе не объясняется. Однако есть основания считать, что в данном случае Сказание восходит к летописному тексту. "Вторичность редакции Сказания,- замечает Бугославский,- видна из грамматического несогласования чтений "проимав" и "обьртевъше", "cъвесивъше" со "Святополък". Автор Сказания по смыслу неудачно исправил неясное чтение летописи. В последней говорилось: "потаиша и: бе бо Святополк Кыеве", и далее в тексте, которым пользуется Сказание: "Святополк же седе Кыеве по отци своемь"; вполне естественно было догадаться, что потаил Святополк, особенно если после "и" ("потаиша и бе бо Святополк") не читать двоеточия и предположить здесь испорченный текст" .
Далее исследовательница утверждает, что сообщение Сказания о "вокняжении Святополка в Киеве" ("Святопълк же седя Кыеве по отци") является вставкой из летописи, поскольку "читателю это уже известно из речи вестника" (с. 141). Других аргументов не приводится. Но, во-первых, в сообщении вестника не говорится о вокняжении Святополка в Киеве: "И се приде вестьник к нему съказа отчю ему съмьрть, како преставися отець его Василий (в се бо имя бяше наречен в святемь Крьщении), и како Святопълк потаи съмьрть отца своего, и ночь проимав помост" . Во-вторых, упоминание о том, что Святополк "седя в Кыеве" было необходимо автору Сказания как переход от пространного рассказа о благочестивых размышлениях Бориса к событийному ряду. Поэтому, на мой взгляд, нет оснований видеть в этом указании "вставку из летописи", которая якобы внесла противоречие в исходный текст Сказания.
Вставкой из летописи объявляется и сообщение Сказания о совещании Святополка с убийцами (в нижеприведенном тексте выделено курсивом), которое прерывает рассказ "агиографа о том же событии". Обратимся к источникам.
Летопись Сказание
"Святопол же приде ночью Вышегороду, отай призва Путшю и вышегородьскые болярьце, и рече им: Прияете ли ми всем сердцемь? Рече же Путьша с вышегородьци: Можем главы своя сложити за тя. Он же рече им: Не поведуче никому же, шедше убийте брата моего Бориса. Они же вскоре обещашася ему се створити" . "Пришед Вышегороду ночь отаи, призъва Путьшю и вышегородьскые муже и рече им: Поведите ми по истине, приязньство имеете ли к мне? Путьша рече: Вьси мы можем главы своя положити за тя. Видев же диявол, и искони ненавидяи добра ч[е]ловека, яко вьсю надежю свою на Господа положил есть святый Борис, начат подвижьнеи бывати, и обретъ, якоже преже Каина на братоубииство горяща, тако же и Святополка, по истине въторааго Каина улови мыслью: яко да избиеть вся наследьникы отца своего, а сам приимьть всю власть един. Тъгда призъва к себе оканьныи трьклятыи Святопълк съветьникы всему злу и начальникы всеи неправьде, и отъвьрз пресквьрньная уста, испусти зълыи глас, рече: Путьшине чади, аще убо обещастеся главы своя положити, шедъше убо, братия моя, отаи, къде обрящете брата моего Бориса, съмотрьше время убиите и. И обещашася ему тако сътворити" .
Из приведенных текстов видно, что автор Сказания распространяет рассказ летописи. Если же предположить, что рассказ о совещании Святополка с Путшей и вышгородскими боярами является более поздней вставкой, то тогда будет непонятно, почему, обращаясь к своим сторонникам, Святополк говорит: "Путьшине чади", поскольку нигде выше о Путше не говорится. Еще одно противоречие Милютенко усматривает в рассказе Сказания о гибели Бориса. Агиограф сообщает, что раненый Борис выбежал из шатра и начал читать молитву, в которой возблагодарил Господа за то, что сподобился "труда святых мученик". Помолившись, святой обратился к убийцам с призывом завершить начатое дело: "Братие, приступивъше, сконьчаите служьбу вашю, и буди мир брату моему и вам, братие" . Те, кто находился рядом с Борисом, "от сльз не можааху ни словесе рещи, от страха же, и печали горькы, и мъногых сльз, нъ с въздыханиемь горькымь жалостьно плакаахуся" . О смерти Бориса агиограф сообщает следующей фразой: "И абие усъпе, предав душю свою в руце Бога жива, месяца иулия в 24 дьнь, преже 9 каланд августа" . В статье 1015 г. этот рассказ отсутствует. Вслед за сообщением об избиении отроков Бориса в Сказании, как и в летописи, рассказывается о том, что убийцы обернули тело князя в шатер, положили на телегу и повезли. Через некоторое время оказалось, что Борис еще жив. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, которые пронзили Бориса мечом в сердце. Таким образом, по Сказанию, Бориса убивают дважды. Это противоречие автор объясняет тем, что рассказ летописи был "механически присоединен" к первоначальной версии Сказания о смерти Бориса. Между тем указанное противоречие можно объяснить стремлением автора Сказания распространить рассказ летописи, подчинив описание кончины Бориса законам агиографического жанра (ср. молитвенное обращение Бориса к Богу с просьбой о прощении Святополка, призыв к убийцам исполнить свою миссию, плач окружающих и др.). Это стремление, на мой взгляд, и стало причиной отступления автора Сказания от своего источника - летописи. Еще академик А. И. Соболевский, отмечая зависимость Сказания от летописи, писал: "И здесь правдоподобный рассказ летописи сделался неправдоподобным в Сказании. Последнее, чтобы вложить в уста Борису одну лишнюю речь, заставило его, проколотого копьями, освободиться из-под лежавшего на нем убитого слуги и выскочить из шатра!". Таким образом, нет никаких оснований для вывода о существовании неизвестного ни в рукописях, ни по упоминаниям в других источниках некоего "Сказания страсти" - "первоначальной редакции" Сказания о святых Борисе и Глебе.
В разделах 4 и 5 "Гибель Глеба и обретение его мощей" и "Гибель Святополка и Альтская битва" автор выделила в тексте Сказания те фрагменты, которые принадлежат "Сказанию страсти", и те, которые можно отнести на счет редактора. Сделано это весьма произвольно. Так, например, раздел 5 начинается со следующего утверждения: "В "Сказании страсти" первоначальной редакции не было ни рассказа о войне Ярослава со Святополком, ни читающегося сейчас в тексте Анонимного сказания описания Альтской битвы 1019 г. Агиограф ограничился упоминанием, что Ярослав всегда побеждал Святополка" (с. 154). Никаких аргументов автор, опять же, не приводит. Таким образом, вся заключительная часть Сказания бездоказательно объявляется более поздней вставкой. Любопытно (с точки зрения методики работы автора с источниками), что при анализе рассказа Сказания о гибели Глеба делается следующее наблюдение: "В отличие от дополнений к части, повествующей о Борисе, летописные фрагменты не нарушают общей последовательности и логичности рассказа о гибели Глеба" (с. 147); и ниже: "Описание убийства Глеба почти дословно повторяет текст из Повести временных лет, но это опять не позволяет утверждать (так!), что вставка была сделана автором "Сказания страсти". Вспомним, что в повествовании о Борисе к житийному рассказу был просто приписан летописный" (с. 148). Из этих рассуждений хорошо видно, что текст Сказания мало интересует Милютенко: существование "Сказания страсти" не рабочая гипотеза, а аксиома. Раздел 6 "Стиль "Сказания страсти" и летописной повести "О убиении Борисове"" начинается с утверждения, что наличие в современном тексте Анонимного сказания вставок из Повести временных лет или предшествовавших ей летописных сводов несомненно (с. 166). В связи с этим ставится вопрос: могла ли первоначальная редакция Сказания, "Сказание страсти", стать источником для летописного рассказа? На этот вопрос Милютенко отвечает отрицательно и заключает, что автор "Сказания страсти" пользовался летописным рассказом "О убиении Борисове", хотя и не полностью следовал ему (с. 166).
В разделе 7 "Древность летописного рассказа" отмечается, что повесть "О убиении Борисове" является древнейшей в цикле произведений, посвященных святым князьям. Милютенко обращает внимание, что в летописной повести Борис и Глеб ни разу не названы святыми. Это дает основания для датировки "первоначального летописного рассказа" временем "до канонизации святых" и позволяет отнести его к Древнейшему своду, составленному при Ярославе Мудром. Здесь же констатируется, что данный рассказ стал источником древнейшего Проложного чтения о Борисе и Глебе и "Сказания страсти", а также послужил основой для Повести о мести Ярослава Святополку за убитых братьев, составленной в середине 1040-х гг. Текст летописного рассказа о Борисе и Глебе, известный по Повести временных лет, сложился, по мнению исследовательницы, в Начальном своде. В него вошел "обильный цитатный материал" (что это за "материал" и откуда был позаимствован, автор не поясняет) и "риторические отступления из Повести о мести Ярослава за убитых братьев" (с. 170). Раздел 8 "Датировка Анонимного сказания" посвящен определению времени составления двух сказаний - "Сказания страсти" и Анонимного сказания о Борисе и Глебе. Составление первого, по мнению автора, было приурочено к перенесению мощей святых при Ярославе Мудром в 1051 г., второе писалось около 1115 г., "к столетию гибели святых и к торжественному освящению нового храма" при Владимире Мономахе. Наконец, в разделе 9 "Автор "Сказания страсти"" Милютенко отстаивает гипотезу о принадлежности Сказания о Борисе и Глебе (точнее, его "первоначальной редакции" - "Сказания страсти") Иакову мниху - автору "Памяти и похвалы", высказанную еще в 1-й половине - середине XIX в. М. П. Погодиным и митрополитом Макарием (Булгаковым). Кроме уже известных аргументов приводятся и новые. Так, отмечается, что, во-первых, в Сказании и Памяти "особо упомянуто о нападении печенегов во время предсмертной болезни Владимира"; во-вторых, "важным аспектом в определении авторства Иакова следует считать сходство стилистики обоих произведений"; в-третьих, в Сказании, как и в Памяти, имеются вставки из летописи; в-четвертых, оба памятника упоминают о Ярополке Владимировиче, причем в Памяти его судьбе уделено "особое внимание"; в-пятых, общим для этих памятников является "система повторов" (с. 173-174). Указанные доводы не оставляют у автора сомнений, что гипотеза об авторстве Иакова является наиболее вероятной. При этом не упоминаются те аргументы против атрибуции Сказания мниху Иакову, которые были высказаны в XIX - начале XX в. Д. И. Иловайским, А. И. Соболевским, П. В. Голубовским, Н. К. Никольским, С. А. Бугославским, Н. И. Серебрянским и Д. И. Абрамовичем.
4-я глава "Сказание чудес", состоящая из 6 разделов, посвящена истории текста этого произведения. Исследовательница принимает точку зрения, согласно которой Сказание о чудесах представляет собой самостоятельное произведение, написанное отдельно от Сказания о Борисе и Глебе. Составные части памятника, по ее мнению, представляют собой последовательную работу трех авторов. Здесь Милютенко следует гипотезе Бугославского. 1-й этап работы она датирует 1072-1076 гг., 2-й - 1072-1093 гг., 3-й - временем перенесения мощей Бориса и Глеба в 1115 г.
В 5-й главе "Паремийные чтения святым Борису и Глебу", состоящей из 5 разделов, рассматривается текст так называемых исторических паремий, повествующих о событиях 1015-1019 гг. Вслед за П. В. Голубовским автор предполагает существование общего для летописи и паремии источника - "Повести о борьбе Ярослава" (или "Повести о мести Ярослава за убитых братьев"). По мнению Милютенко, составитель гипотетической Повести дополнил рассказ об убиении Бориса и Глеба из Древнейшего свода цитатами из Ветхого Завета и "Хроники" Георгия Амартола, придавшими ему торжественный характер (с. 238). Поскольку цель создания Повести - объяснить причины выступления Ярослава против старшего брата, время ее создания определяется периодом правления этого князя - от середины 1040-х гг. до 1053 г. Отрывки из этого произведения читались на торжественной литургии в день победы Ярослава над Святополком на Альте (24 июля). Предполагается, что сведения Повести впоследствии были использованы прп. Никоном Печерским при составлении летописного свода 70-х гг. XI в. Этот вывод основан на том, что Нестор, который, как полагает исследовательница, работал над своим Чтением о Борисе и Глебе в 1080-х гг., использовал летопись, в которой "источник Паримийного чтения уже был включен" в текст (с. 240). Составление "исторических паремий" датируется в работе временем после 1054 г., а вероятнее всего - вскоре после 1072 г. (с. 246).
Заключительная 6-я глава работы ""Чтение о житии и погублении блаженую страстотерпцу Бориса и Глеба", творение Нестора" состоит из 4 разделов. Раздел 1 "Нестор - агиограф и летописец" начинается с не вполне понятно кому адресуемого упрека в том, что Нестор Печерский является сегодня "незаслуженно забытым" (с. 249). Используя аргументацию Шахматова, автор датирует создание Чтения и Жития прп. Феодосия Печерского 1080-ми гг. К сожалению, в данном случае не берутся в расчет мои наблюдения, которые позволяют отнести время составления жизнеописания прп. Феодосия к началу XII в. В соответствии с гипотетическими построениями Шахматова (без учета современных работ) излагается история жизни Нестора, участие в летописании игуменов Никона и Сильвестра, взаимоотношение редакций Повести временных лет, состав не дошедшего до нас Жития св. Антония Печерского и его влияние на летописную традицию. Поэтому и вывод, к которому пришла Милютенко, лишен всякой оригинальности. "С полной уверенностью,- читаем в заключении,- доказать то, что Нестор агиограф был также автором Повести временных лет, нельзя. Но и отрицать это на основании сравнения летописи с Чтением и Житием Феодосия невозможно" (с. 256).
Значительная часть раздела 2 "Источники Несторова Чтения и композиция произведения" посвящена рассмотрению содержания памятника. Автор приняла точку зрения Бугославского, согласно которой Сказание было основным источником Чтения. При этом, однако, отмечается, что Нестор располагал "уникальными сведениями", которые "никто, кроме него, не знал": о княжении Бориса во Владимире-Волынском, о браке Бориса, о пребывании Глеба в момент смерти отца в Киеве, о нахождении "старейшиной града" мощей Глеба и извещении об этом Ярослава. Хотя о происхождении этих сведений ничего не говорится, в их достоверности автор не сомневается. Между тем появление в Чтении сообщений о браке Бориса, который "умолен быв от бояр, да не ослушается отца", и о чудесном обретении мощей Глеба, на мой взгляд, объясняется стремлением Нестора усилить агиографическую составляющую своего источника - Сказания. Так, в рассказе об обретении мощей Глеба Нестору важно отметить, что "охотники" только через год обнаружили тело святого, которое не было тронуто ни зверями, ни птицами; а "старейшина града", извещенный о находке, увидел святого "светящася, яко молнии".
Достоверность сообщения Чтения о том, что в момент смерти отца Глеб находился в Киеве, вызывает сомнения. Выше Нестор вопреки Сказанию и летописи пишет, что Владимир оставил Бориса и Глеба при себе, "занеже единаче детеска беста" . Причину отступления Нестора от сюжетной линии своих источников следует объяснять желанием агиографа отметить совместное пребывание братьев в Киеве, чтобы в житийной манере сообщить об их братолюбии и "тесной духовной дружбе". Так, согласно Нестору, Борис читает жития святых мучеников и выражает желание "по стопам их ходити"; Глеб же внимательно слушает брата и никуда от него не отлучается: "Глеб послушаше его, седя, и не отлучашеся от блаженаго Бориса, но с ним день и нощь послушаше его" . Это отступление и стало причиной появления рассказа о бегстве Глеба из Киева на "полунощныя" страны к "иному" брату.
В разделе 3 "Особенности стиля Нестора и образы свв. Бориса и Глеба" автор указывает на свойственную Нестору публицистичность и страстность в сочетании с простым и понятным языком (с. 269). Справедливым представляется мнение автора о значении и сути подвига Бориса и Глеба в понимании Нестора. Отмечается, что главным для автора Чтения было акцентировать внимание читателя, во-первых, на покорности святых братьев власти верховного князя, а во-вторых, на их стремлении спасти от гибели ценой собственной жизни верных слуг, которые могли бы погибнуть в результате вооруженного противостояния со Святополком. Эту мысль автор высказала и в заключительном, 4-м разделе "Подвиг Бориса и Глеба в понимании Нестора". Здесь же отмечается, что излишняя политизация Чтения Нестора была причиной того, что оно было не так широко распространено, как Сказание (с. 277).
Общее заключение имеет весьма опосредованное отношение к проведенному исследованию. В нем, вопреки ожиданиям, читатель не найдет ни рассказа о гибели святых братьев и становлении их почитания, ни истории создания памятников Борисоглебского цикла. Вместо этого предлагается достаточно краткий и поверхностных обзор истории почитания Бориса и Глеба и её отражение в последующей литературе.
Подводя итоги, хотелось бы сказать, что главными причинами неубедительности значительной части выводов, к которым пришла Милютенко, следует считать пренебрежение методами текстологического и источниковедческого анализа источников, слабое знание историографии темы, нелогичность частных построений и структуры исследования в целом. Так, в начале 2-й главы автор пишет, что "основой для реконструкции исторической ситуации начала XI в. стали материалы текстологического, литературоведческого и источниковедческого анализа житийных памятников Борисоглебского цикла, летописных рассказов о гибели святых и о войне Ярослава со Святополком, а также иностранных источников" (с. 56). В действительности полноценный текстологический и источниковедческий анализ указанных памятников в работе отсутствует. Методика работы автора такова: сначала предлагается гипотеза, а затем из разных источников (без предварительной оценки их достоверности и взаимоотношений) черпаются факты, способные ее подкрепить. При этом Милютенко не замечает, что высказанное поначалу в качестве гипотезы мнение вскоре трактуется как исторический факт и становится основой для новых предположений. Достоверными в работе признаются лишь те сведения источников, которые укладываются в авторскую концепцию. Весьма показательным в данном случае является использование известий из Истории Яна Длугоша о совместном выступлении Святополка и Бориса против Ярослава. Так, отметив, что комплексного анализа русских известий этого произведения до сих пор нет, исследовательница ограничилась лишь указанием на то, что сообщаемые Длугошем факты взяты "откуда-то в готовом виде" (с. 84-85), а также неясным намеком на некие полоцкие тексты, направленные против Ярослава (с. 69). Почему эти сведения заслуживают большего доверия, чем рассказ Повести временных лет или Сказание о Борисе и Глебе, не поясняется. Еще один пример. Автор приняла версию Чтения о том, что Глеб бежал из Киева вверх по Днепру, пытаясь избежать смерти. Аргументируя свой выбор, она пишет, что версия Нестора "единственная логично (так!) объясняет, как святой оказался на Днепре близ Смоленска" (с. 95). Другие аргументы не предлагаются.
На страницах своего исследования Милютенко неоднократно упрекает "современных авторов", которые не считаются с "работами коллег". Однако этот упрек в полной мере можно адресовать самой исследовательнице. Так, существенным минусом работы является отсутствие обстоятельного историографического введения. Слабое знание работ предшественников привело к появлению многочисленных ошибок и неточностей. Приведу несколько примеров. "Никто из исследователей,- пишет автор,- не обратил внимания на знаменательный факт: в сохранившийся текст Анонимного сказания рассказ из Повести временных лет внесен почти полностью" (с. 135). Однако еще в конце XIX в. А. И. Соболевский, сопоставив Сказание с летописью, заключил, "что оно в своей главной части есть не что иное, как извлечение из летописи" . Это мнение поддержал Бугославский, который, проведя тщательное сравнение текстов Сказания и летописной повести о Борисе и Глебе, пришел к выводу, что данные памятники "находятся в таком близком текстуальном родстве, что между ними не трудно установить прямую зависимость". Исследователь отметил, что "автор Сказания использовал весь материал летописного рассказа о смерти братьев". О том, что Сказание является житийной амплификацией летописного текста, в разное время писали Шахматов, Серебрянский и Мюллер .
"Название "Анонимное сказание",- замечает исследовательница,- было предложено Н. Н. Ворониным. До этого существовало предположение, что автором памятника являлся Иаков Мних, постриженик монастыря на Альте, впоследствии монах Киево-Печерской обители, автор "Памяти и похвалы князю Владимиру"" (с. 136). Незнание историографии вновь подвело автора. Еще в конце XIX в. мнение о принадлежности Сказания о святых Борисе и Глебе монаху Иакову подверглось критике со стороны Соболевского, который, между прочим, отмечал: "Изложение крайне слабой в литературном отношении Памяти не имеет сходства с изложением довольно складно и красиво написанного повествования о Борисе и Глебе, и это обстоятельство, в связи с тем, что Иаков, по-видимому, не был знаком с Начальной летописью, а автор Сказания заимствовал из этой летописи почти весь свой фактический материал,- говорит в пользу принадлежности этих двух произведений разным авторам" . Эту точку зрения поддержали Н. Левитский, Н. К. Никольский, С. А. Бугославский и Н. И. Серебрянский . Уже в 1916 г. Д. И. Абрамович имел все основания писать, что "мнение о принадлежности Сказания Иакову Мниху, автору Послания некоего отца к духовному сыну и Памяти и похвалы князю русскому Владимиру, теперь уже оставлено в науке" . Не соответствует действительности и утверждение Милютенко о том, что название "Анонимное сказание" было предложено Ворониным (с. 136). Впервые его ввел в научный оборот Бугославский еще в 1928 г. Под влиянием его работ данный термин использовал Н. К. Гудзий в своей хрестоматийной "Истории древней русской литературы" . Ошибочным следует признать и следующее утверждение: "А. Поппе обратил внимание на то, что рассказ о строительстве церкви Святославом и его неудачном завершении Всеволодом в "Сказании чудес" начинает следующую часть, а не примыкает к шестому чуду" (с. 183-184). Это наблюдение было сделано задолго до появления работ польского слависта . Согласно Милютенко, "причисление Бориса и Глеба к лику святых впервые объяснил исключительно политическими расчетами Н. Н. Ильин" (с. 50). Между тем в 1938 г. эта мысль была сформулирована в уже упомянутом учебнике Н. К. Гудзия , а в 1940 г.- в диссертационном исследовании Бугославского . Примеров такого рода неточностей в работе немало. Обращает на себя внимание и отсутствие в исследовании исчерпывающего обзора истории публикации памятников, посвященных святым Борису и Глебу. Более того, в аннотации к работе Милютенко допустила серьезную ошибку, утверждая, что Чтение Нестора не издавалось полностью с 1916 г. Думаю, что эту неточность следует объяснять некомпетентностью автора, которой остались незнакомы фундаментальные публикации памятников Борисоглебского цикла, выполненные Бугославским в 1928 г. и Дж. Ревелли в 1993 г.
Структура исследования в целом представляется неудачной. "Исторические реконструкции" автора определяют обзор и характеристику состава и этапов создания письменных источников. Источниковедческому анализу основных памятников Борисоглебского цикла предшествует изложение событий 1015-1019 гг. Это заставляет автора снабжать текст многочисленными отсылками к наблюдениям последующих глав книги. В своем исследовании Милютенко идет не от источника, а от события, которое ею же реконструировано. Так, в 6-м параграфе 2-й главы доказывается, что Святополк был тайно убит по приказанию Ярослава. Отсутствие этих сведений в летописи объясняется работой редактора. "Когда же была проведена редактура летописной статьи?" - задается вопросом исследовательница (с. 131). И ниже отвечает на него: "Не раньше составления Начального свода в начале 1090-х гг." (с. 132). Думаю, что комментарий излишен.
Невнимательностью, по всей видимости, следует объяснять наличие в работе противоречивых суждений и выводов. Как уже отмечалось, в главе 1 Милютенко датирует канонизацию Бориса и Глеба 2 мая 1115 г., "когда мощи святых были перенесены внуками Ярослава в пятиглавый каменный храм" (с. 54). Ниже отмечается, что "в 1072 г. церковное почитание свв. Бориса и Глеба несомненно было признано всеми" (с. 54). Та же мысль звучит в самом начале работы: "Князья Борис и Глеб, в крещении Роман и Давид, сыновья Владимира, крестителя Руси, были первыми русскими святыми, канонизированными православной Церковью. Это произошло не позднее 1072 г., когда их мощи были торжественно перенесены из старой деревянной церкви, построенной еще их братом Ярославом, в новую" (с. 5). В 3-й главе встречаем следующее утверждение: "Полагаем, первая канонизация должна была произойти во времена Ярослава незадолго до 1051 г." (с. 171). Таким образом, читателю предлагаются сразу три даты канонизации братьев: "до 1051 г.", 1072 г. и 1115 г.
Не украшает работу и целый ряд опечаток и фактических ошибок: А.С. Хорышева вместо А.С. Хорошева (с. 8), Б.Н. Рыбаков вместо Б.А. Рыбаков (с. 37), Н.Н. Серебрянский вместо Н.И. Серебрянский (с. 38, 39), Н.Н. Никольский вместо Н.К. Никольский (с. 67, 167, 233), смерть Мстислава Великого датирована 1133 г. вместо 1132 г. (с. 38), время положения мощей святых князей в одном из алтарей чешского Сазавского монастыря определяется 1065 г. вместо 1095 г. (с. 282). В "Содержании" отсутствует третий параграф первой главы - "Прославление свв. Бориса и Глеба при Ярославе" (с. 429).
Сказанное позволяет заключить, что "комплексного исследования всех обстоятельств борьбы за власть после смерти св. равноап. князя Владимира с полным охватом русских и иностранных письменных источников, данных сфрагистики, нумизматики и археологии" у автора, к сожалению, не получилось. За исключением любопытных наблюдений над спецификой становления почитания святых Бориса и Глеба в контексте западноевропейских христианских традиций ни на один из серьезных вопросов, связанных с историей жизни и гибели святых, с этапами написания памятников Борисоглебского цикла и с их сложными текстологическими взаимоотношениями, процессом формирования лика святых князей на Руси, рецензируемая работа ответа не дает. Перед читателем, который возьмет на себя труд познакомиться с книгой Н. И. Милютенко, встанет непростая задача разобраться в сложной системе внутренне противоречивых гипотетических построений, не подкрепленных текстологическим и источниковедческим анализом источников.
ПРИМЕЧАНИЯ
См. также другие работы исследовательницы: Милютенко Н. И. Переяславское сказание о Борисе и Глебе в составе Летописца Переяславля-Суздальского // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом) (далее - ТОДРЛ). Т. 47. СПб., 1993. С. 65-81; ее же. Рассказ о прозрении Ростиславичей на Смядыни // Там же. Т. 48. СПб., 1993. С. 121-128; ее же. Святые Борис и Глеб и другие правители-мученики в Европе // Восточная Европа в древности и Средневековье: Язычество, христианство, церковь: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто, Москва, 20-22 февраля 1995 г.: Тезисы докладов. М., 1995. С. 38-41; ее же. "Речь философа" в Повести временных лет и "Чтение о Борисе и Глебе" Нестора // Восточная Европа в древности и Средневековье: Автор и его текст: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто, Москва, 15-17 апреля 2003 г.: Тезисы докладов. М., 2003. С. 171-175; ее же. История сложения Паремийного чтения Борису и Глебу // ТОДРЛ. Т. 56. СПб., 2004. С. 121-145.
По изданию: Щавелева Н. Древняя Русь в "Польской истории" Яна Длугоша (книги 1-6): Текст, перевод, комментарии. М., 2004. С. 229-230, 235-236.
Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 50.
Указанная точка зрения была в свое время высказана Г. П. Федотовым и Г. Ленхоффом (См.: Федотов Г. П. Указ. соч. М., 1990. С. 40; Lenhoff G. The Martyred Princes Boris and Gleb: A Socio-Cultural Study of the Cult and the Texts. Los Angeles, 1989 (Slavic Studies. Vol. 19). P. 48).
По мнению Л. Мюллера, "Слово" свт. Илариона составлено из 4 первоначально самостоятельных частей: "Слово о законе и благодати"; подборка цитат из Ветхого Завета о будущем призвании "языцей"; "Похвала Владимиру" и "Молитва от всей Русской земли" (Мюллер Л. Киевский митрополит Иларион: жизнь и творчество // Понять Россию: Историко-культурное исследование. М., 2000. С. 98).
Muller L. Des Metropoliten Ilarion Lobrede auf Vladimir den Heiligen und Glaubensbekenntnis. Wiesbaden, 1962. S. 23-25.
Цит. по: Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2.: Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе / Сост. Ю. А. Артамонов. М., 2007. С. 552.
См.: Поппе А. Митрополиты и князья Киевской Руси // Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237 гг.). СПб., 1996. С. 448-449.
Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. Изд. 2. М., 2004. С. 282.
"Наутрия еже в 24, в святую мученику Бориса и Глеба, бысть плачь [велик] в граде, а не радость, грех ради наших великих и неправды, за оумноженье безаконии наших" (ПСРЛ. Т. 1. М., 2001. Стб. 222).
Fontes rerum Bohemicarum. T. 2. Praha, 1871. P. 251.
Назаренко А. В., Серёгина Н. С., Турилов А. А. Борис и Глеб: Дни памяти, богослужебные тексты // Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 49.
См.: Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Понять Россию: Историко-культурное исследование. М., 2000. С. 79-80.
Поппе А. В. Феофана Новгородская // Новгородский исторический сборник Вып. 6(16). СПб., 1997. С. 102-120; его же. "А от болгарыне Бориса и Глеба" // От Древней Руси к России нового времени: Сборник статей к 70-летию Анны Леонидовны Хорошкевич / Сост. А. В. Юрасов. М., 2003. С. 72-76; Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ, князь, религия // Из истории русской культуры. Т. 1: Древняя Русь. М., 2000. С. 175-179.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 577.
Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 87-94.
ПСРЛ. Т. 1. М., 1998. Стб. 121.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 287.
Щавелева Н. И. Указ. соч. С. 235-236.
Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источники: Опыт анализа. М., 1957.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 579.
Голубовский П. В. История Смоленской земли до начала XV в. Киев, 1895. С. 248.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 288.
Глазырина Г. В., Джаксон Т. Н., Мельникова Е. А. Скандинавские источники // Древняя Русь в свете зарубежных источников: Учебное пособие для студентов вузов / Под. ред Е. А. Мельниковой. М., 1999. С. 522.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 288-289.
Там же. С. 532.
ПСРЛ. Т. 1. М., 2001. Стб. 132.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 534.
Там же. С. 537.
Там же. С. 538.
Соболевский А. И. "Память и похвала" св. Владимиру и "Сказание о свв. Борисе и Глебе": По поводу статьи г. Левитского // Христианское чтение. СПб., 1890. N 5-6. С. 802.
Погодин М. П. Иаков мних, русский писатель XI в., и его сочинения // Известия Отделения русского языка и словесности. Т. 1. СПб., 1852. С. 326-334; Макарий (Булгаков), митр. Три памятника русской духовной литературы XI в. // Христианское чтение. СПб., 1850. Ч. 2. С. 301-316.
Голубовский П. В. Служба святым мученикам Борису и Глебу в Иваничской минее 1547-79 гг. // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. Т. 14. Вып. 3. Киев, 1900. С. 149-152.
Артамонов Ю. А. Житие Феодосия Печерского: Проблемы источниковедения // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000 г.: Проблемы источниковедения / Отв. ред. Л. В. Столярова. М., 2003. С. 173-277.
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 575.
Там же. С. 576.
Соболевский А. И. В каком году крестился св. Владимир? // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1888. Июнь. С. 397
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 242-243.
Шахматов А. А. Указ. соч. СПб., 1908. С. 33-35; Серебрянский Н. Древнерусские княжеские жития: Обзор редакций и тексты. М., 1916. С. 81-107; Мюллер Л. Летописный рассказ и Сказание о святых Борисе и Глебе: Их текстуальное взаимоотношение // Russia Mediaevalis. 2002. T. X1. C. 22-33.
Соболевский А. И. Памятники древнерусской литературы, посвященные Владимиру св. // Чтения в Историческом обществе Нестора летописца. Кн. 2. Отд. 2. Киев, 1888. С. 8. См. также: его же. В каком году крестился св. Владимир? С. 397-398; его же. Год крещения Владимира Святого // Чтения в Историческом обществе Нестора летописца. Кн. 2. Отд. 2. Киев, 1888. С. 3, примеч. 1.
Левитский Н. Важнейшие источники для определения времени крещения Владимира и Руси и их данные: По поводу мнения проф. Соболевского // Христианское чтение. Ч. 1. N 3-4. СПб., 1890. С. 408-409; Никольский Н. К. Ближайшие задачи изучения древнерусской книжности. СПб., 1902. С. 29-30; его же. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X-XI вв.). Корректурное издание. СПб., 1906. С. 254-255; Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // Известия Отделения русского языка и словесности. Т. 19. Кн. 1. СПб., 1914. С. 132; Серебрянский Н. И. Указ. соч. М., 1915. С. 105-106.
Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916. С. VII.
См.: Бугославский С. А. Україно-руськи пам"ятки XI-XVIII вв. про князiв Бориса та Глiба: (Розвiдка й тексти). Київ, 1928.
Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1956. С. 97.
См.: Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 190.
"Ярослав Мудрый энергично добивался у Византийской Церкви канонизации нескольких выдающихся русских деятелей, в том числе своей прабабки Ольги, но особенно настойчиво - по самым злободневным для него политическим мотивам - своих братьев Бориса и Глеба, убитых из-за политического соперничества со старшим сыном Владимира Святославича, и этого он в конце концов добился" (Гудзий Н. К. Указ. соч. С. 96).
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. С. 7-8.
Тот факт, что указанные издания упоминаются в последнем абзаце введения, не меняет дела. Очевидно, ни ту, ни другую публикацию автор в руках не держала. Достаточно сказать, что указание на издание 1928 г. сопровождается ссылкой на диссертационное исследование Бугославского: "См.: Бугославский С. А. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе. Рукоп. дис. на соискание уч. степени д. фил. н. // ИМЛИ. Архив, ф. Бугославского (73), N 1" (с. 12). Однако в экземпляре диссертации, который хранится сегодня в Рукописном отделе ИМЛИ, тексты Борисоглебского цикла отсутствуют. Что же касается издания памятников, выполненного итальянской исследовательницей Дж. Ривелли, то оно даже не приведено в разделе "Источники", помещенном в конце работы.
Ю. А. Артамонов,
кандидат исторических наук
Роль библейских реминисценций в памятниках Борсоглебского, прежде всего в Сказании об убиении Бориса и Глеба и в Чтении о Борисе и Глебе Нестора, цикла очень существенна. Так, текст Сказания об убиении Бориса и Глеба открывается цитатой из Псалтири (Пс. 111: 2): «Родъ правыихъ благословиться, рече пророкъ, и семя ихъ въ благословлении будеть» (Успенский сборник XII—XIII вв. Изд. подг. О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон. М., 1971. С. 43). О ней как о лейтмотиве, о тематическом ключе (thematic clue) писал Р. Пиккио (Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. М., 2003. С. 449—450, 485). Братья представлены в памятниках Борисоглебского цикла как благословенные дети Владимира Крестителя, и вместе с отцом они образуют в Борисоглебских памятниках и в традиции почитании триаду. Текст Сказания обнаруживает соответствия с евангельским повествованием о распятии Христа. Ночное уединенное моление Бориса соотнесено с молением Христа о чаше; слова Бориса убийцам, выражающие приятие горестного и вместе с тем радостного жребия, напоминают о Христе, приемлющем предуготованное; Борис молится перед иконой Христа, прося его сподобить такой же смерти. Тело умершего Христа пронзено копьем (Ин. 19: 34), убийцы копьями пронзают тело Бориса. Борис уподобляет себя овну: «въмениша мя яко овьна на сънедь» (Успенский сборник. С. 49). Глеба убивает ножом, как агнца, собственный повар Горясер; эти именования Бориса и Глеба уподобляют их Христу — Агнцу Небесному. Роль повара-предателя похожа на роль отступника Иуды. Глеб, обращающий слова моления к убийцам, именует себя молодой лозой — виноградной лозой называет себя Иисус Христос (Ин. 15: 1—2).
Повар - убийца святого Глеба в Чтении Нестора уподоблен Иуде: «оканьныи же поваръ <...> уподобися Июде предателю», «оканьнии же ти изнесоше тело святаго» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Литературные памятники о Борисе и Глебе. Genova, 1993. Р. 660-662).
Уподобление убийц князя Иуде и евреям, повинным в распятии Христа, встречается еще в первом памятнике славянской княжеской агиографии — в Первом славянском житии князя Вячеслава Чешского (Востоковской легенде). Ср.: «Да егда възрасте и смысла добы и брат его, тогда дьявол вниде в сердце злых съветник его, яко же иногда в Июду предателя, писано бо есть “Всяк въстаяи на господин свои Июде подобен есть” [цитата из Тим. 1: 8. — А. Р. ]»; «и сотвориша злы и тои съвет неприязнен, яко же и к Пилату събрася на Христа мысляще, тако же и онии злии пси тем ся подобяще, съвещаяся, како быша убити господина своего» (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 37, 38).
Позднее такое уподобление встречается, например, в Повести об убиении Андрея Боголюбского.
Место убиения Бориса наделяется символическими, а не физическими признаками тесноты, узости благодаря цитате из Псалтири (21: 17): «Обидоша мя пси мнози и уньци тучьни одержаша мя» (Успенский сборник. С. 47).
Слова из 21 псалма о тельцах и псах истолковывались в христианской традиции как прообразование взятия под стражу Христа, тем самым в Сказании указывалось на христоподобие Бориса. В Углицкой лицевой Псалтири 1485 г. к псалму дается такая иллюстрация: «Писание : Юнци тучни одержаша мя. Отверзоша на мя уста своя. Пс. 21. Миниатюра : Между воинами, которых по двое с обеих сторон, стоит священная фигура, с сиянием вокруг головы, над нею надпись: IC. XC. У воинов на голове воловьи рога. Писание : Яко обидоша мя пси мнози. Пс. 21. Миниатюра : Также священная фигура, а по сторонам ее по два воина с песьими головами». Люди с песьими головами изображены и на миниатюре византийской Лобковской (Хлудовской) Псалтири IX в. (Буслаев Ф.И. Древнерусская литература и православное искусство. СПб., 2001. С. 211-212).
На этих изображениях сочетаются вместе элементы означаемого (воины) и означающего (рога, песьи головы). Соответственно, и убийцы Бориса должны, очевидно, восприниматься как не совсем люди. Впрочем, по мнению Л.А. Дурново и М.В. Щепкиной, на миниатюре Хлудовской Псалтири изображены ряженые с собачьими головами-масками (См. комментарий М.В. Щепкиной к воспроизведению иллюстрации в изд.: Щепкина М.В. Миниатюры Хлудовской Псалтыри: Греческий иллюстрированный кодекс IX века / Вст. статья и общ. ред. И.С. Дуйчева. М., 1977. Л. 19об.). Однако для русской традиции лицевых Псалтирей эта семантика иллюстраций к Пс. 21: 19 не могла быть значима: фигуры с собачьими головами должны были восприниматься как псиглавцы, кинокефалы.
Параллель «убийцы святого — псы» воспринята Сказанием о Борисе и Глебе из Псалтири, возможно, через посредство Второго славянского жития князя Вячеслава Чешского (Легенды Никольского). В Легенде Никольского легенде сообщается о судьбе убийц Вячеслава, из коих иные, «пескы лающе, в гласа место скржьчюще зубы, воследующе грызением пескым» (Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. С. 82). Упоминание о брате и инициаторе убийства Вячеслава Болеславе «но и сам брат его, якоже поведают мнози прежнии, часто нападающим нань бесом» (Там же. С. 82). сходно с характеристикой братоубийцы Святополка в Сказании о Борисе и Глебе: «нападе на нь бlсъ» (Успенский сборник. С. 54). Христологическая (в том числе и прежде всего литургическая) символика также роднит Легенду Никольского и Сказание о Борисе и Глебе.
Место, где находится братоубийца Святополк, наделяется коннотациями адского пространства благодаря цитате из Псалтири (Пс. 9: 18): «оканьнии же възвратишася въспять, яко же рече Давыдъ: “Да възвратятся грешници въ адъ”» (Летописная повесть об убиении Бориса и Глеба. - Повесть временных лет / Подг. текста, пер., статьи и коммент. Д.С. Лихачева / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. (Серия «Литературные памятники»). С. 60); «оканьнии же они убоице възвративъше ся къ посълавъшюуму я. Яко же рече Давыдъ <...>» (Сказание о Борисе и Глебе. - Успенский сборник. С. 53)
Мощи святых оказываются в центре Руси, братоубийца изгоняется на периферию русского пространства (осмысляемого, вероятно, как сакральное). Святополк, потерпев поражение на том самом месте, где был предан смерти Борис, бежит из Русской земли, и его бегство - реализация речения из Книги Притчей Соломоновых (28: 1, 17) о бегстве и скитаниях, на которые обречен нечестивец, даже если он никем не гоним; напоминает рассказ о бегстве Святополка и упоминание о страхе, на который обречен Каин Богом (Быт., гл. 4). Сходно повествование о бегстве Святополка с историей злой смерти нечестивца Антиоха IV («Гордого») Епифана, пустившегося в паническое бегство и мучимого жестокими болями.
На эту параллель между летописной повестью 1019 г. и 2 Книгой Маккавейской (гл. 9) указал Г.М. Барац (Барац Г.М. Собрание трудов по вопросу о еврейском элементе памятниках древне-русской письменности. Берлин, 1924. Т. 2. О составителях «Повести временных лет» и ее источниках, преимущественно еврейских. С. 178). Однако Книги Маккавейские были переведены на славянский язык только в конце XV в. и вошли в состав т. н. Геннадиевской Библии (Алексеев А.А. Текстология славянской Библии. СПб., 1999. С. 197). Описание бегства Святополка могло быть навеяно описанием бегства и смерти Антиоха Епифана в переводной Хронике Георгия Амартола (Кн. 7, гл. 109).
Также история бегства Святополка напоминает историю царя Ирода, изложенную в хронике Георгия Амартола (Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. М., 2001. (Серия «Жизнь замечательных людей»). С. 176—177). А.Ю. Карпов также указал на соответствие повествования о бегстве Святополка Окаянного речению Книги Притчей Соломоновых (28: 1, 17). (См.: Там же. С. 176.)..
Убийца святых Бориса и Глеба умирает «зле» в «пустыне» «межю Чехы и Ляхы» (Успенский сборник. С. 54), то есть как бы в пространственном вакууме, в межграничье, «нигде».
Может быть, когда в начале Чтения о Борисе и Глебе цитируется рассказ Книги Бытия (2: 8), не случайно сохраняется упоминание о насаждении Рая «и насади на востоце породу» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb Р. 601): Рай (Восток) противопоставлен Западу (области ада), месту смерти Святополка.
А.В. Маркову принадлежит наблюдение, что выражение «межю Чехы и Ляхы» — старинная поговорка, означающая «где-то далеко». Он же указал, что эта поговорка сохранилась в говорах Архангельской губернии (Марков А. В. Поэзия Великого Новгорода и ее остатки в Северной России // Пошана. Харьков, 1908. Т. 18. С. 454). Пример есть в Словаре В.И. Даля. (О толкованиях этого выражения см. также: Ильин Н.Н. Летописная статьях 6523 года и ее источник. М., 1957. С. 43—44, 156; Демин А.С. «Повесть временных лет» // Древнерусская литература: Восприятие Запада в XI — XIV вв. М., 1996. С. 129.)
В реальности Святополк, видимо, умер несколько позже и не в межграничье, а либо в пределах Русской земли, в Берестье, либо в Польше (см. сводку данных об этом и их анализ в кн.: Карпов А.Ю. Ярослав Мудрый. С. 178—179.).
Символический смысл смерти Святополка за пределами Русской земли отмечал Ю.М. Лотман, резюмировавший: «Исход путешествия (пункт прибытия) определяется не географическими (в нашем смысле) обстоятельствами и не намерениями путешествующего, а его нравственным достоинством» (Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах. // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996.С. 246).)
Трудно сказать, обладает ли земля между двумя католическими странами в Сказании о Борисе и Глебе семантикой земли «грешной». (Окончательное разделение церквей произошло в 1054 г., а Сказание, по-видимому, было написано после этого события; впрочем, известие о смерти Святополка «межю Чехы и Ляхы» могло содержаться в тексте-источнике Сказания.) Подобное восприятие католических земель, Запада отличало культурное сознание Московской Руси, но до XIV в. устойчивое негативное отношение к латинскому Западу, кажется, не было в Древней Руси общепринятым (Флоря Б.Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). СПб., 2004. С. 22; 24—25).
Впрочем, в Сказании могло быть отражено отношение к Западу, свойственное монашеской культуре Древней Руси, а в монашеской среде восприятие «латинских» стран было менее терпимым, чем, например, в княжеских и придворных кругах (См. об этом восприятии: Флоря Б.Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.). С. 213.).
Пространственный вакуум, в который исторгнут из Русской земли Святополк, напоминает «злую землю», в которую бежит от лица Господня Каин, совершив братоубийство (ср. параллели «Святополк — Каин» в борисоглебских памятниках). Вот как об этом сказано в переводной «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова: «Таче пакы по братоубиении, Каинъ, яко от Бога отгнанъ, яко же пишется, изыде Каинъ от лица Божиа, и вселись въ землю Наидъ, да речетъ, яко изъ гнанъ бысть Каинъ от лица Божиа, и посланъ бысть въ заточение въ землю зъ лу» (Книга нарицаемая Козьма Индикоплов / Изд. подгот. В.Ф. Дубровина. М., 1997. С. 114).
Кроме того, бегство Святополка в «пустыню», видимо, соотнесено с гибелью «в пустыне» императора Юлиана Отступника»: два «боярина», посланные персидским царем, заманили войска Юлиана в пустынную местность: «введоста и в пустую землю и безводнoую»; на протяжении нескольких предложений в рассказе Хроники Иоанна Малалы о злосчастном походе Юлиана, закончившемся смертью нечестивца, убитого святым Меркурием, трижды повторяются лексемы с корнем «пуст-»: дважды «пустыня» и один раз «пустое место» (Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе. Репринтное издание материалов В. М. Истрина / Подгот. изд., вступ. ст. и приложения М.И. Чернышевой. М., 1994. С. 306—307; этот рассказ есть и в составе Летописца Еллинского и Римского: Летописец Еллинский и Римский. СПб., 1999. Т. 1. Текст. С. 309; аналогичный рассказ присутствует и в Хронике Георгия Амартола (кн. 10, гл. 44, 3). В Сказании и в Чтении Нестора Святополк прямо сравнивается с римским императором.
Н.И. Милютенко на основании сравнения в Сказании и Чтении смерти убитого по воле Божией Юлиана со смертью Святополка, а также сопоставления Святополка с убитым Авимелехом в так называемых «Исторических» паремийных чтениях Борису и Глебу делает вывод, что Святополк был действительно убит (приказ об этом был якобы отдан Ярославом); посредством таких уподоблений древнерусские книжники «намекают» на это. См.: Святые князья-мученики Борис и Глеб / Исследование и подг. текстов Н.И. Милютенко. СПб., 2006. С. 124—133. Это предположение логично, если принимать во внимание интересы победившего Ярослава Мудрого (Ярослав хотел смерти брата и мог отдать приказ о его уничтожении), но не бесспорно, если исходить из данных текстов. Думается, что сравнения Святополка с Авимелехом и Юлианом объясняются желанием подчеркнуть грех (Авимелех также был повинен в истреблении братьев) и нечестивость (параллель с Юлианом) Святополка; в сопоставлении с Юлианом также значима гибель в чужой земле. «Намек» на «внезапную гибель» Святополка мог «появиться» независимо от воли книжников, которые в посредством аналогий с Авимелехом и Юлианом всего лишь стремились трактовать смерть братоубийцы как божественное возмездие, не утверждая при этом, что Святополк был действительно убит.
История гибели Святополка одновременно может быть интерпретирована как реализация строк Псалтири: «Оружие извлекоша грешници, напрягоша лукъ свой състреляти нища и убога, заклати правыя се)рдцемъ. Оружие ихъ внидетъ въ сердца ихъ, и луцы ихъ съкрушатся» (36: 14—15). (Славянский перевод цитируется по Острожской Библии: Библиа, сиречь Книги Ветхаго и Новаго Завета. Острог, 1581. Фототипическое переиздание. М.; Л. 1988. Л. 7 втор. пагинации. В так называемой Елизаветинской Библии, принятой в современной Церкви, этот фрагмент сильнее отличается от цитаты в тексте Сказания.) Эти строки Псалтири цитируются в Сказании о Борисе и Глебе при характеристике умысла Святополка.
Исторжение Святополка из родной земли представлено в Сказании как реализация библейской цитаты: «Оканьнии же они убоице, възвративъшеся къ пославъшюуму я, яко же рече Давыдъ <…>: “оружие звлекоша грешьници, напрягоша лукъ свои заклати правыя сьрдьцьмь, и оружие ихъ вънидеть въ сьрдьца, и лоуци ихъ съкрушаться, яко грешьници погыбноуть” [Пс. 15: 20]. И яко съказаша Святопълку, яко сътворихомъ повеленое тобою: и си слышавъ, възнесеся срьдьцьмь. И събыссться реченое псалмопевцемь Давыдъмь: “Чьто ся хвалиши, сильныи, о зълобе? Безаконие вьсь дьнь неправьду умысли языкъ твои, възлюбилъ еси зълобу паче благостыне, неправьду, неже глаголаати правьду <…>. Сего ради раздрушить тя Богъ до коньца, въстьргнеть тя и преселить тя отъ села твоего и корень твои отъ земля живущихъ” [Пс. 51: 3—7]» (Успенский сборник. С. 53). Святополк, реально , физически исторгнут из родной земли. Он, плод злого корня , противопоставлен роду праведных - Борису, Глебу и их отцу Владимиру. Эта цитата перекликается с цитатой из Псалтири открывающей текст Сказания, говорящей о благословении рода праведных и отнесенной к Владимиру и его сыновьям-страстотерпцам: «”Родъ правыихъ благословиться, рече про рокъ, и семя ихъ въ благословлении будеть” [Пс. 111: 2]. Сице убо бысть малъмь преже сихъ» (Успенский сборник. С. 347). Это речение - лейтмотив Сказания о Борисе и Глебе. Сказание начинается рассказами о смерти трех праведников, а заканчивается описанием гибели грешника. Владимиру, Борису и Глебу смерть отворяет дверь в вечность. Святополка же физическая смерть обрекает на «гибель вечную». Благословенная судьба Бориса и Глеба противопоставлена пути Святополка - пути греха и смерти.
Борис, в противоположность Святополку, в Чтении Нестора замечает, что предпочтет умереть здесь, на Руси, нежели в иной земле; «Борис в “Чтении” Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм <…>» (Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья, Религия. // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 1. (Древняя Русь). С. 178).
Передвижению «персонажей» Сказания о Борисе и Глебе в пространстве по горизонтали, имеющему ценностный символический смысл, соответствует такое же символическое движение по вертикали. Святополк «и муце, и огню предасться. И есть могыла его и до сего дьне, и исходитъ отъ нее смрадъ злыи <...>» (Успенский сборник. С. 55). Злой смрад — знак пребывания души Святополка под землей, в аду. Мотивы панического бегства никем не гонимого грешника и смерти на чужой стороне отсылают к Книге Левит (26: 17), на что указал Г.М. Барац (Барац Г. М. Собрание трудов… Т. 2. С. 179). Вот развернутая цитата из ветхозаветного текста: «<…> и посеете вотще семена ваша, и поядятъ я супостаты ваша <…> и побегнете ни кому ж гонящу васъ <…> И наведу на вы мечь мстяи месть завета <…> и разсыплю вы въ языки <…> и вы будете въ земли врагъ вашихъ <…> И оставльшымся от васъ вложу страхъ въ сердца ихъ въ земли врагъ ихъ, и поженетъ ихъ гласъ листа летяща, и побенутъ яко бежащии от рати, и падутъ ни кимже гоними. <…> И погибнете въ языцехъ <…>» (Левит, 26: 17, 25, 33, 34, 36, 38). Образы семян и бесплодия из этого фрагмента, возможно, тоже проецируются на текст Сказания о Борисе и Глебе: бесплодности семени братоубийцы Святополка противостоит благословение «семени» — рода, потомства Владимира Святого, об избранности этого «семени» говорится цитатой из Псалтири в самом начале текста.
Показательно, что в повествовании Новгородской первой летописи о гибели братоубийцы сказано о дыме, поднимающемся от его могилы: «яже дымъ и до сего дни есть» (Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.; Л., 1950. С. 175, текст по Комиссионному списку младшего извода). А в нескольких списках Несторова Чтения вместо упоминания о раке («раце»), в которой погребено тело Святополка Окаянного говорится о мраке, в котором он пребывает: «видевши в мраце его» (Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Genova, 1993. Р. 665, note 11, чтение пяти списков). Это сообщение, по-видимому, вторичное, но показательно как свидетельство осмысления гибели «второго Каина»: это заключение души в аду. Лексема «мрак» появилась в тексте, поскольку она содержит коннотации, связанные с адом. Мрак, окружающий могилу Святополка, контрастирует с огненным столпом над местом погребения святого Глеба. Оба были захоронены в глухих местах, но Глеба Бог прославил, Святополку же воздал, наказав за великое зло.
Злой смрад — знак пребывания души Святополка под землей, в аду. Души же Бориса и Глеба возносятся в небо, к престолу Бога, а их тела, нетленные и не источающие смрада, положены в Вышгороде — городе, в чьей названии присутствует сема «вышина», «высота». Агиограф обыгрывает внутреннюю форму названия «Вышгород», наделяя этот город признаком избранности и славы, связанной со святыми братьями: «Блаженъ поистине и высокъ паче всехъ градъ русьскыихъ и вышии градъ, имыи въ себе таковое скровище, ему же не тъчьнъ ни вьсь миръ. Поистине Вышегородъ наречеся, вышии и превышии городъ всехъ» (Успенский сборник. С. 57). Прославлению Вышгорода предшествует цитата из Евангелия от Матфея (5: 14—15), в которой также сказано о городе, находящемся в высоком месте , на горе : «Яко же рече Господь: Не можеть градъ укрытися врьху горы стоя, ни свеще въжьгъше спудъмь покрывають, нъ на светиле поставляють, да светить тьмьныя”, — тако и <...> си святая постави светити въ мире премногыими чюдесы» (Там же. С. 55-56).
Вероятно, в тексте Сказания о Борисе и Глебе проведена параллель между цитатой из Книги Притч Соломоновых (2: 21; 14: 32) и похвалой городу Вышгороду. Борис перед смертью «помышляаше слово премудрааго Соломона: “правьдьници въ вlкы живуть и отъ Господа мьзда имъ, и строение имъ отъ Вышьняаго”» (Успенский сборник. С. 46). Структура слов «Вышгород» и «Вышний» («Вышьний») похожа: оба содержат один и тот же корень. Обретению блаженства Борисом в вечности (у престола
Вышнего
) соответствует в земном пространстве перенесение мощей страстотерпца в Вышгород, который предстает богоизбранным, святым городом.
© Все права защищены
Недавно М. Ю. Парамонова, оценивая направленность работ, посвященных почитанию князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, резюмировала: «Изучение культа Бориса и Глеба пользовалось приоритетным вниманием в российской медиевистике, отчасти благодаря особенностям соответствующих агиографических источников. Культ стал самым ранним случаем официально установленного почитания святых русского происхождения и породил обширную и богатую литературную традицию. Наиболее выдающиеся российские филологи, текстологи и историки были вовлечены в дискуссии об источниках текстов, принадлежащих к Борисоглебскому циклу. Долгое время проблема происхождения культа обыкновенно сводилась к вопросу о происхождении, датировке и авторстве индивидуальных текстов.
И только в течение последних десятилетий культ начал рассматриваться как сложный феномен, который развивался в системе различных и переплетенных между собой (intricate) факторов, включая христианскую практику почитания святых, дохристианские (или нехристианские) верования и практики, взаимодействие между церковным и светским обществами (communities) и более широкий контекст европейских династических и королевских культов. В связи со специфическим историческим контекстом, в котором культ двух святых князей возник в Киевской Руси, также рождается вопрос о возможных внешних влияниях на этот процесс». В этих строках весьма точно отмечены основные тенденции и линии развития в изучении как почитания святых братьев, так и посвященных им текстов.
Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст
М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2017. 512 с.
ISBN 978-5-91244-205-6
Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст - Содержание
Предисловие
- Глава первая. К вопросу о текстологии Борисоглебского цикла
- Глава вторая. К вопросу об истории текста летописной повести о Борисе и Глебе
- Глава третья. Сказание и Чтение о Борисе и Глебе в составе Великих Миней Четиих митрополита Макария
- Глава четвертая. Пространственная структура в летописных повестях 1015 и 1019 гг. и в житиях святых Бориса и Глеба
- Глава пятая. Поэтика антитез и повторов в Сказании о Борисе и Глебе
- Глава шестая. К интерпретации историко-богословского введения в Чтении о Борисе и Глебе преподобного Нестора: семантический архетип житий Бориса и Глеба и образцы для почитания
- Глава седьмая. Некоторые наблюдения над функциями реминисценций из Священного Писания в памятниках Борисоглебского цикла
- Глава восьмая. Библейская цитата-топос в Сказании о Борисе и Глебе: традиционное и индивидуальное в древнерусской словесности
- Глава девятая. Об одном странном сравнении в Сказании о Борисе и Глебе
- Глава десятая. Формирование культа святых князей Бориса и Глеба: мотивы канонизации
- Глава одиннадцатая. Памятники Борисоглебского цикла в славянском и западноевропейском контексте: инвариантный сюжет убиения невинного правителя
- Глава двенадцатая. Святость Бориса и Глеба на фоне культов правителей-страстотерпцев: языческие реликты и христианская интерпретация
ПРИЛОЖЕНИЯ
- 1. Святополк Окаянный: установление отцовства
- 2. К вопросам о формировании почитания святых Бориса и Глеба, о времени их канонизации и о достоверности посвященных им текстов
Вместо послесловия
Список сокращений
Библиография
Указатель имен
Ранчин Андрей Михайлович - Памятники Борисоглебского цикла: текстология, поэтика, религиозно-культурный контекст - Вместо послесловия
Как заметил Лермонтов в предисловии ко второму изданию "Героя нашего времени": "Во всякой книге предисловие естьпервая и вместе с тем последняя вещь; оно и служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий».
В моем случае лишним оказывается не предисловие, а послесловие: все, что хотел сказать автор, содержится в главах книги. Делать же какие-либо общие выводы не только излишне, но и преждевременно, ибо изучение памятников Борисоглебского цикла продолжается, а многие заключения автора книги скорее имеют характер осознанных гипотез, нежели претендуют на бесспорную истину. Тем не менее все же выскажу некоторые соображения общего характера.
Текстологическое изучение памятников Борисоглебского цикла приводит меня (не меня первого) к заключению, что взаимоотношения между произведениями, посвященными святым братьям, значительно более сложны, чем простое влияние одних (одного) на другие (другой). Можно предположить, что история сложения этих памятников была более прихотливой и интригующей, чем обычно думается. Каковы были причины этого? Гадательно можно допустить, что это объясняется, например, какими-то политическими причинами, своего рода цензурой, вызванной, к примеру, изначально бытовавшими в не дошедших до нас произведениях упоминаниями о десигнации Бориса отцом, а возможно, и какими-то другими известиями, неблагоприятными для Ярослава Мудрого. (Но точно не известиями о причастности к этой трагедии самого Ярослава; таких известий попросту быть не могло - версия о нем как об убийце одного или обоих братьев несостоятельна.)
Прославление Бориса и Глеба, по-видимому, относится к правлению Ярослава Мудрого, причем не исключено, что ко времени несколько более раннему, чем 1039 г. Почитание Бориса и Глеба сформировалось не как «политический» культ, доминирующими были собственно религиозные мотивы. При этом представление о «вольной жертве» в подражание Христу наслоилось на богатую дохристианскую основу, как это происходило и в случае с культами других правителей или представителей правящих династий, оказавшихся жертвами в борьбе за власть.
Борис и Глеб, несомненно, не воплощают в себе некую чисто русскую святость - подобные святые многочисленны в новокрещеных христианских странах. Однако в их почитании и в их житийных образах есть особый акцент на кротости и готовности с любовью прощать своих врагов. Церковное почитание и трактовка подвига братьев в их житиях осмысляется посредством многочисленных аналогий из Ветхого Завета и, конечно же, в свете христоподобия святых. Подвиг Бориса и Глеба был воспринят на Руси как событие исключительное, равное по своей значимости событиям Священной истории.
При этом летописные и агиографические памятники о братьях-страстотерпцах образуют единую традицию; на латинском Западе, где формировалось почитание невинноубиенных королей и конунгов, историографическая (хроники и саги) и житийная линии далеко не всегда сближались, порой они радикально расходились в оценках и трактовках. Воздействие и крещения, и страстотерпчества Бориса и Глеба на сознание древнерусского правящего слоя оказалось неизмеримо более глубоким, чем аналогичные события в Франкском государстве или в Скандинавии: в Киевской Руси убийства князьями соперников в борьбе за власть после 1015 г. сходят на нет. Таковы некоторые предварительные итоги - выводы, частично совпавшие с тем, что было написано до меня.
