Андрей платонов рассказы и сказки. Андрей платонов - башкирские народные сказки в пересказе андрея платонова. Сокровенный человек1 Этой повестью я обязан своему бывшему товарищу – Ф. Е. Пухову и тов. Тольскому, комиссару Новороссийского десанта в тыл Вра

В суровые годы тяжелых испытаний, выпавших на долю народа во время Великой Отечественной войны, писатель обращается к теме детства с тем, чтобы найти и показать самые сокровенные истоки в человеке.

В рассказах "Никита", "Еще мама", "Железная старуха", "Цветок на земле", "Корова", "Маленький солдат", "На заре туманной юности", "Дед-солдат"", "Сухой хлеб", создавая обра­зы детей, писатель последовательно проводит мысль о том, что человек формируется как существо общественное, нравственное в раннем детстве.

«Еще мама» впервые опубликован в журнале «Вожатый», 1965, № 9. «Мать, рождая сына, всегда думает: не ты ли - тот?»,-записывал Платонов в своих заметках. Воспоминания о своей первой учительнице А. Н. Кулагиной приобретают в плато­новской прозе присущий ему высокий символический смысл. «Мать» в мире художественной платоновской прозы-символ души, чувства, «нужной ро­дины», «спасения от беспамятства и забвения». Вот почему «еще мама»-та, кто вводит ребенка в «прекрасный и яростный» мир, учит ходить по его дорогам, дает нравственные ориентиры.

Поведение взрослого человека как патриота, защитника своей родины писатель объясняет этим самым главным и определяющим опытом детства. Для маленького человека познание окружающего мира оказывается сложным процессом познания самого себя. В ходе этого познания герой должен занять определенную позицию по отношению к своему социальному окружению. Выбор этой позиции исключительно важен, так как им определяется все последующее поведение человека.

Мир детства у Платонова-это особый космос, вхождение в который на равных дозволено не всякому. Этот мир - прообраз большой вселенной, ее социальный портрет, чертеж и абрис надежд и великих утрат. Образ ребенка в прозе XX века всегда глубоко символичен. Образ ребенка в прозе Платонова не только символичен - он щемяще конкретен: это мы сами, на­ша жизнь, ее возможности и ее утраты... поистине, «велик мир в детстве...».

«Ребенок долго учится жить,-пишет в записных книжках Платонов,- он учится самоучкой, но ему помогают и старшие люди, которые уже при­учились жить, существовать. Наблюдать за развитием сознания в ребенке и за осведомленностью его в окружающей неизвестной действительности со­ставляет для нас радость».

Платонов - чуткий и внимательный исследователь детства. Иногда само название рассказа («Никита») дается по имени ребенка - главного героя произведения. В центре «Июль­ской грозы» - девятилетняя Наташа и ее брат Антошка.

«Происхождение мастера» перед читателем в незабываемых деталях проходят детство, отрочество и юность Саши Дванова, неповторимых детских образов в других платоновских рассказах. Афоня из рассказа «Цветок на земле», Айдым из повести «Джан», легко запо­минаемые, хотя и не названные по именам дети из рассказов «Родина электричества», «Фро», «Лунная бомба»...

Каждый из этих детёй наделен от рождения драгоценными свой­ствами, нужными для гармоничного физического и душевного ро­ста: безотчетным чувством радости бытия, жадным любопытством и неуемной энергией, простодушием, доброжелательностью, потребностью любить и действовать.

«...В юности, - писал Платонов, - всегда заложена возможностьблагородного величия грядущей жизни: лишь бы человече­ской общество не изуродовало, не исказило, не уничтожило этот дар природы, наследуемый каждым младенцем».

Впрочем, не только особенным интересом к детству и юности как решающим моментам человеческой жизни, предпочтительным изо­бражением молодого героя или откровенной поучительностью, но и по самому существу своего таланта, стремящегося охватить мир целиком, как бы единым, непредубежденным и всепроницающим взглядом, близок Платонов юным. Недаром уже первые книги его и «Сокровенный человек» (1928) в издательстве «Молодая гвардия», а последние прижизнен­ные сборники «Солдатское сердце» (1946), «Волшебное кольцо» (1950) и др. печатались в издательстве «Детская литература».

Немногим, казалось бы, отличаются обстоятельства жизни двух маленьких бедолаг - Саши и Прошки Двановых, живущих в ни­щей крестьянской семье. Только и разницы, что Саша - сирота, в Прошкином доме приемыш. Но этого достаточно, чтобы мало-помалу сформировались характеры, в главном диаметрально про­тивоположные: бескорыстный, честный, безоглядно добрый и от­крытый всем людям Саша и хитрый, хищный, себе на уме, изворот­ливый Прошка

Конечно, дело не в том, что Саша сирота, а в том, что с помощыо добрых людей - Прошкиной матери, но более всего Заxаpa Павловича - Саша преодолевает свое биографическое сирот­ство, и сиротство социальное. «Страной бывших сирот» назвал Советскую Россию Платонов в 30-с годы. Будто о Саше Дванове, самостоятельном, сызмала познавшем истинную цену хлеба и людской доброты, сказал, огляды­ваясь назад из сороковых годов, Михаил Пришвин в повести-сказке «Корабельная чаща»: «Время народного сиротства нашего кончи­лось, и новый человек выходит в историю с чувством беззаветной любви к матери своей - родной земле - не полным сознанием своего культурного мирового достоинства».

Платонову пришвинская мысль органически близка. Мать - Родина - Отец - Отечество - семья - дом - природа - про­странство - земля - таков еще один ряд характерных для платоновской прозы опорных понятии. «Мать... - самая близкая род­ственница всех людей», - читаем в одной из статей писателя. Какие удивительно пронзительные образы матери запечатлены на страни­цах его книг: Вера и Гюльчатай («Джан»), Люба Иванова («Воз­вращение»), безымянная древняя старуха в «Родине электриче­ства»... Кажется, в них воплощены все ипостаси материнства, заклю­чающего в себе и любовь, и самоотверженность, и силу, и мудрость, и прощение.

История становления человека как одухотворенной личности - глав­ная тема рассказов А. Платонова, героями которых являются дети. Анализируя рассказ "Никита", где герой этого рассказа, крестьянский мальчик Никита, тяжело и трудно пре­одолевая возрастной эгоцентризм, раскрывается со стороны своей доброты, формируется как "Добрый кит" (под таким заглавием рассказ был напечатан в журнале «Мурзилка»).

Изображению сложного процесса перехода отельного человека к жизни "со всеми и для всех" посвя­щён рассказ А. Платонова "Еще мама". Герой этого рассказа малолетний Артем через образ матери познает и осмысливает весь мир, приобщается к великому содружеству людей своей родины.

В расска­зах "Железная старуха" и "Цветок на земле" тот же герой - малень­кий человек, но уже под другим именем - Егора, Афони, в процессе познания мира впервые сталкивается с добром и злом, определяет для себя главные жизненные задачи и цели - окончательно победить самое большое зло - смерть ("Железная старуха"), открыть тайну самого большого блага - жизни вечной ("Цветок на земле").

Путь к подвигу во имя жизни на земле, нравственные истоки и корни его проявлены в прекрасном рассказе "На заре туманной юности", который о свидетельствует о единстве проблематики и детализации в творчестве писателя военных и довоенных лет.

О связях творчества. А. Платонова с фольклором писали и фольклористы, и этнографы, не акцентируя внимания на том, что мысль рассказчика направлена, прежде всего, на раскрытие нравственной стороны поступков героев сказки. Связь творчества А. Платонова с фольклором значительно глубже и органичнее. В целом ряде рассказов ("Никита", "Еще мама", "Уля", "Фро"). А. Платонов обращается к композиционной схеме волшебной сказки, описанной в классическом труда В. Я. Проппа. А. Платонов пишет не сказки, а рассказы, но в их основе лежат архаические жанровые структуры. В этом жанровое своеобразие многих рассказов А. Платонова, что объясняется не только устойчивостью жанровых форм, но и особенностями художест­венного мышления писателя, сосредоточенного на анализе и изображении первопричин и первооснов человеческого бытия.

Обычно такие стилистические средства создания художественной выразительности, как метафора, метонимия, олицетворение рассматри­ваются в качестве элементов поэтики. Применительно к целому ряду произведений А. Платонова ("Никита", "Железная старуха", "Еще мама", "На заре туманной юности") говорить об обычном использо­вании этих приёмов в качестве стилистических приемов нельзя. Не­обычность их использования А. Платоновым состоит в том, что в рас­сказах, героями которых являются дети, они стали естественной и органичной формой восприятия мира. Речь должна идти не о метафоре, а метафоризации, не о метонимии, а метонимизации, не об олицетворении, а об олицетворяющей апперцепции и ее разновидностях. Особенно наглядно эта "стилистика" выступает в расска­зе "Никита". Способ познания и восприятия мира через тот или иной эмоционально окрашенный и этически значимый образ-понятие является для героев произведений А. Платонова почти нормой.

Так, герой рассказа "Еще мама" "прокладывает" себе путь в большой мир людей своей родины, вооруженный одним единственным "орудием" - образом-понятием родной матери. Герой, метафорически и метонимически при­меряя его ко всем непознанным существам, вещам и явлениям окружаю­щего мира, посредством этого образа расширяет свой внутренний мир. Так изображает А. Платонов первую встречу человека с родиной, сложный и трудный путь самопознания и социализации человека.

АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ - русский советский писатель и драматург, один из наиболее самобытных по стилю и языку русских литераторов первой половины XX века.

Родился 28 августа 1899 в Воронеже. Отец - Климентов Платон Фирсович - работал машинистом паровоза и слесарем в воронежских железнодорожных мастерских. Дважды ему присваивали звание Героя труда (в 1920 и в 1922), а в 1928 он вступил в партию. Мать - Лобочихина Мария Васильевна - дочь часового мастера, домохозяйка, мать одиннадцати (десяти) детей, Андрей - старший. Мария Васильевна рожает детей практически каждый год, Андрей, как старший, принимает участие в воспитании и, позднее, прокормлении всех своих братьев и сестёр. Оба родителя похоронены на Чугуновском кладбище Воронежа.

В 1906 поступает в церковно-приходскую школу. С 1909 по 1913 учится в городской 4-классной школе.

С 1913 (или с весны 1914) по 1915 работает подёнщиком и по найму, мальчиком в конторе страхового общества «Россия», помощником машиниста на локомобиле в имении Усть полковника Бек-Мармарчева. В 1915 работает литейщиком на трубном заводе. С осени 1915 по весну 1918 - во многих воронежских мастерских - по изделию мельничных жерновов, литью и т.д.

В 1918 поступает на электротехническое отделение Воронежского политехнического института; служит в главном революционном комитете Юго-Восточных железных дорог, в редакции журнала «Железный путь». Участвовал в Гражданской войне в качестве фронтового корреспондента. С 1919 публиковал свои произведения, сотрудничая с несколькими газетами как поэт, публицист и критик. Летом 1919 побывал как корреспондент газеты «Известия Совета Обороны Воронежского укрепленного района» в Новохопёрске. Вскоре после этого был мобилизован в РККА. Работал до осени на паровозе для военных перевозок в качестве помощника машиниста; затем был переведён в Часть Особого Назначения (ЧОН) в железнодорожный отряд рядовым стрелком. Летом 1921 закончил годичную губернскую партийную школу. В этом же году выходит его первая книга - брошюра «Электрификация», а также были опубликованы его стихотворения в коллективном сборнике «Стихи». В 1922 у него родился сын Платон. В том же году в Краснодаре выходит книга стихов Платонова «Голубая глубина». В этом же году назначается председателем губернской Комиссии по гидрофикации при земельном отделе. В 1923 Брюсов положительно откликается на книгу стихов Платонова. С 1923 по 1926 работает в губернии как инженер-мелиоратор и специалист по электрификации сельского хозяйства (зав. отделом электрификации в Губземуправлении, построил три электростанции, одну из них - в селе Рогачёвка).

Весной 1924 участвует в Первом Всероссийском гидрологическом съезде, у него возникают проекты гидрофикации края, планы страхования урожаев от засухи. Тогда же, весной 1924, вновь подаёт заявление о вступлении в РКП(б) и принимается ячейкой ГЗО в кандидаты, но так и не вступает. В июне 1925 состоялась первая встреча Платонова с В. Б. Шкловским, прилетевшим в Воронеж на самолёте Авиахима для пропаганды достижений советской авиации с лозунгом «Лицом к деревне». В 1920-х сменил свою фамилию с Климентов на Платонов (псевдоним образован от имени отца писателя).

В 1931 опубликованное произведение «Впрок» вызвало резкую критику А. А. Фадеева и И. В. Сталина. Писатель получил возможность перевести дух только тогда, когда РАПП сам был посечён за перегибы и распущен. В 1934 Платонова даже включили в коллективную писательскую поездку по Средней Азии - и это уже было знаком некоторого доверия. Из Туркмении писатель привёз рассказ «Такыр», и вновь началось его преследование: в «Правде» (18 января 1935) появилась разгромная статья, после которой журналы снова перестали брать платоновские тексты и возвращали уже принятые. В 1936 публикуются рассказы «Фро», «Бессмертие», «Глиняный дом в уездном саду», «Третий сын», «Семён», в 1937 - повесть «Река Потудань».

В мае 1938 был арестован пятнадцатилетний сын писателя, вернувшийся после хлопот друзей Платонова из заключения осенью 1940 неизлечимо больным туберкулёзом. Писатель заразится от сына, ухаживая за ним, с этих пор и до смерти он будет носить в себе туберкулёз. В январе 1943 сын Платонова умер.

Во время Великой Отечественной войны писатель в звании капитана служит военным корреспондентом газеты «Красная звезда», военные рассказы Платонова появляются в печати. Существует мнение, что это было сделано с личного разрешения Сталина.

В конце 1946 был напечатан рассказ Платонова «Возвращение» («Семья Иванова»), за который писатель в 1947 подвергся нападкам и был обвинён в клевете. В конце 1940-х, лишённый возможности зарабатывать на жизнь сочинительством, Платонов занимается литературной обработкой русских и башкирских сказок, которые печатаются в детских журналах. Мировоззрение Платонова эволюционировало от веры в переустройство социализма к ироничному изображению будущего.

Умер 5 января 1951 в Москве от туберкулёза. Похоронен на Армянском кладбище. У писателя осталась дочь - Мария Платонова, которая готовила книги отца к изданию.

Рассказ о войне для чтения в начальной школе. Рассказ о Великой Отечественной войне для младших школьников.

Андрей Платонов. Маленький солдат

Недалеко от линии фронта внутри уцелевшего вокзала сладко храпели уснувшие на полу красноармейцы; счастье отдыха было запечатлено на их усталых лицах.

На втором пути тихо шипел котел горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу успокаивающие слова, а затем и они впали в безмолвие.

Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребенок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребенок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться. На вид ребенку было лет десять, а одет он был как бывалый боец — в серую шинель, обношенную и прижавшуюся к его телу, в пилотку и в сапоги, пошитые, видно, по мерке на детскую ногу. Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощенное, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребенка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца; он тосковал, что разлучается с отцом или старшим другом, которым, должно быть, доводился ему майор.

Второй майор привлекал ребенка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребенку, что скоро возьмет его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребенок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, — людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрет. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком.

— Ну, Сережа, прощай пока, — сказал тот майор, которого любил ребенок. — Ты особо-то воевать не старайся, подрастешь, тогда будешь. Не лезь на немца и береги себя, чтоб я тебя живым, целым нашел. Ну чего ты, чего ты — держись, солдат!

Сережа заплакал. Майор поднял его к себе на руки и поцеловал лицо несколько раз. Потом майор пошел с ребенком к выходу, и второй майор тоже последовал за ними, поручив мне сторожить оставленные вещи.

Вернулся ребенок на руках другого майора; он чуждо и робко глядел на командира, хотя этот майор уговаривал его нежными словами и привлекал к себе как умел.

Майор, заменивший ушедшего, долго увещевал умолкшего ребенка, но тот, верный одному чувству и одному человеку, оставался отчужденным.

Невдалеке от станции начали бить зенитки. Мальчик вслушался в их гулкие мертвые звуки, и во взоре его появился возбужденный интерес.

— Их разведчик идет! — сказал он тихо, будто самому себе. — Высоко идет, и зенитки его не возьмут, туда надо истребителя послать.

— Пошлют, — сказал майор. — Там у нас смотрят.

Нужный нам поезд ожидался лишь назавтра, и мы все трое пошли на ночлег в общежитие. Там майор покормил ребенка из своего тяжело нагруженного мешка. «Как он мне надоел за войну, этот мешок, — сказал майор, — и как я ему благодарен!» Мальчик уснул после еды, и майор Бахичев рассказал мне про его судьбу.

Сергей Лабков был сыном полковника и военного врача. Отец и мать его служили в одном полку, поэтому и своего единственного сына они взяли к себе, чтобы он жил при них и рос в армии. Сереже шел теперь десятый год; он близко принимал к сердцу войну и дело отца и уже начал понимать по- настоящему, для чего нужна война. И вот однажды он услышал, как отец говорил в блиндаже с одним офицером и заботился о том, что немцы при отходе обязательно взорвут боезапас его полка. Полк до этого вышел из немецкого охвата, ну с поспешностью, конечно, и оставил у немцев свой склад с боезапасом, а теперь полк должен был пойти вперед и вернуть утраченную землю и свое добро на ней, и боезапас тоже, в котором была нужда. «Они уж и провод в наш склад, наверно, подвели — ведают, что отойти придется», — сказал тогда полковник, отец Сережи. Сергей вслушался и сообразил, о чем заботился отец. Мальчику было известно расположение полка до отступления, и вот он, маленький, худой, хитрый, прополз ночью до нашего склада, перерезал взрывной замыкающий провод и оставался там еще целые сутки, сторожа, чтобы немцы не исправили повреждения, а если исправят, то чтобы опять перерезать провод. Потом полковник выбил оттуда немцев, и весь склад целый перешел в его владение.

Вскоре этот мальчуган пробрался подалее в тыл противника; там он узнал по признакам, где командный пункт полка или батальона, обошел поодаль вокруг трех батарей, запомнил все точно — память же ничем не порченная, — а вернувшись домой, показал отцу по карте, как оно есть и где что находится. Отец подумал, отдал сына ординарцу для неотлучного наблюдения за ним и открыл огонь по этим пунктам. Все вышло правильно, сын дал ему верные засечки. Он же маленький, этот Сережка, неприятель его за суслика в траве принимал: пусть, дескать, шевелится. А Сережка, наверно, и травы не шевелил, без вздоха шел.

Ординарца мальчишка тоже обманул, или, так сказать, совратил: раз он повел его куда-то, и вдвоем они убили немца — неизвестно, кто из них, — а позицию нашел Сергей.

Так он и жил в полку при отце с матерью и с бойцами. Мать, видя такого сына, не могла больше терпеть его неудобного положения и решила отправить его в тыл. Но Сергей уже не мог уйти из армии, характер его втянулся в войну. И он говорил тому майору, заместителю отца, Савельеву, который вот ушел, что в тыл он не пойдет, а лучше скроется в плен к немцам, узнает у них все, что надо, и снова вернется в часть к отцу, когда мать по нему соскучится. И он бы сделал, пожалуй, так, потому что у него воинский характер.

А потом случилось горе, и в тыл мальчишку некогда стало отправлять. Отца его, полковника, серьезно ранило, хоть и бой-то, говорят, был слабый, и он умер через два дня в полевом госпитале. Мать тоже захворала, затомилась — она была раньше еще поувечена двумя осколочными ранениями, одно было в полость — и через месяц после мужа тоже скончалась; может, она еще по мужу скучала... Остался Сергей сиротой.

Командование полком принял майор Савельев, он взял к себе мальчика и стал ему вместо отца и матери, вместо родных — всем человеком. Мальчик ответил ему тоже всем сердцем.

— А я-то не из их части, я из другой. Но Володю Савельева я знаю еще по давности. И вот встретились мы тут с ним в штабе фронта. Володю на курсы усовершенствования посылали, а я по другому делу там находился, а теперь обратно к себе в часть еду. Володя Савельев велел мне поберечь мальчишку, пока он обратно не прибудет... Да и когда еще Володя вернется и куда его направят! Ну, это там видно будет...

Майор Бахичев задремал и уснул. Сережа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.

Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трех кроватях — майор Бахичев и я, а Сережи Лабко- ва не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушел куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.

Наутро Сережа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушел, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку — может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери.

Взыскание погибших

Из бездны взываю
[ова мертвых

Мать вернулась в свой дом. Она была в беженстве от немцев, но она нигде не могла жить, кроме родного места, и вернулась домой.
Она два раза прошла промежуточными полями мимо немецких укреплений, потому что фронт здесь был неровный, а она шла прямой ближней дорогой. Она не имела страха и не остерегалась никого, и враги ее не повредили. Она шла по полям, тоскующая, простоволосая, со смутным, точно ослепшим, лицом. И ей было все равно, что сейчас есть на свете и что совершается в нем, и ничто в мире не могло ее ни потревожить, ни обрадовать, потому что горе ее было вечным и печаль неутолимой - мать утратила мертвыми всех своих детей. Она была теперь столь слаба и равнодушна ко всему свету, что шла по дороге подобно усохшей былинке, несомой ветром, и все, что она встретила, тоже осталось равнодушным к ней. И ей стало еще более трудно, потому что она почувствовала, что ей никто не нужен, и она за то равно никому не нужна. Этого достаточно, чтобы умереть человеку, но она не умерла; ей было необходимо увидеть свой дом, где она жила жизнь, и место, где в битве и казни скончались ее дети.
На своем пути она встречала немцев, но они не тронули эту старую женщину; им было странно видеть столь горестную старуху, они ужаснулись вида человечности на ее лице, и они оставили ее без внимания, чтобы она умерла сама по себе. В жизни бывает этот смутный отчужденный свет на лицах людей, пугающий зверя и враждебного человека, и таких людей никому непосильно погубить, и к ним невозможно приблизиться. Зверь и человек охотнее сражаются с подобными себе, но неподобных он оставляет в стороне, боясь испугаться их и быть побежденным неизвестной силой.
Пройдя сквозь войну, старая мать вернулась домой. Но родное место ее теперь было пустым. Маленький бедный дом на одно семейство, обмазанный глиной, выкрашенный желтой краской, с кирпичною печной трубой, похожей на задумавшуюся голову человека, давно погорел от немецкого огня и оставил после себя угли, уже порастающие травой могильного погребения. И все соседние жилые места, весь этот старый город тоже умер, и стало всюду вокруг светло и грустно, и видно далеко окрест по умолкшей земле. Еще пройдет немного времени, и место жизни людей зарастет свободной травой, его задуют ветры, сровняют дождевые потоки, и тогда не останется следа человека, а все мученье его существованья на земле некому будет понять и унаследовать в добро и поучение на будущее время, потому что не станет в живых никого. И мать вздохнула от этой последней своей думы и от боли в сердце за беспамятную погибающую жизнь. Но сердце ее было добрым, и от любви к погибшим оно захотело жить за всех умерших, чтобы исполнить их волю, которую они унесли за собой в могилу.
Она села посреди остывшего пожарища и стала перебирать руками прах своего жилища.

Давно, в старинное время, жил у нас на улице старый на вид человек. Он работал в кузнице при большой московской дороге; он работал подручным помощником у главного кузнеца, потому что он плохо видел глазами и в руках у него мало было силы. Он носил в кузницу воду, песок и уголь, раздувал мехом горн, держал клещами горячее железо на наковальне, когда главный кузнец отковывал его, вводил лошадь в станок, чтобы ковать ее, и делал всякую другую работу, которую нужно было делать. Звали его Ефимом, но все люди называли его Юшкой. Он был мал ростом и худ; на сморщенном лице его, вместо усов и бороды, росли по отдельности редкие седые волосы; глаза же у него были белые, как у слепца, и в них всегда стояла влага, как неостывающие слезы.

Юшка жил на квартире у хозяина кузницы, на кухне. Утром он шел в кузницу, а вечером шел обратно на ночлег. Хозяин кормил его за работу хлебом, щами и кашей, а чай, сахар и одежда у Юшки были свои; он их должен покупать за свое жалованье - семь рублей и шестьдесят копеек в месяц. Но Юшка чаю не пил и сахару не покупал, он пил воду, а одежду носил долгие годы одну и ту же без смены: летом он ходил в штанах и в блузе, черных и закопченных от работы, прожженных искрами насквозь, так что в нескольких местах видно было его белое тело, и босой, зимою же он надевал поверх блузы еще полушубок, доставшийся ему от умершего отца, а ноги обувал в валенки, которые он подшивал с осени, и носил всякую зиму всю жизнь одну и ту же пару.

Когда Юшка рано утром шел по улице в кузницу, то старики и старухи подымались и говорили, что вон Юшка уж работать пошел, пора вставать, и будили молодых. А вечером, когда Юшка проходил на ночлег, то люди говорили, что пора ужинать и спать ложиться - вон и Юшка уж спать пошел.

А малые дети и даже те, которые стали подростками, они, увидя тихо бредущего старого Юшку, переставали играть на улице, бежали за Юшкой и кричали:

Вон Юшка идет! Вон Юшка!

Дети поднимали с земли сухие ветки, камешки, сор горстями и бросали в Юшку.

Юшка! - кричали дети. - Ты правда Юшка?

Старик ничего не отвечал детям и не обижался на них; он шел так же тихо, как прежде, и не закрывал своего лица, в которое попадали камешки и земляной сор.

Дети удивлялись Юшке, что он живой, а сам не серчает на них. И они снова окликали старика:

Юшка, ты правда или нет?

Затем дети снова бросали в него предметы с земли, подбегали к нему, трогали его и толкали, не понимая, почему он не поругает их, не возьмет хворостину и не погонится за ними, как все большие люди делают. Дети не знали другого такого человека, и они думали - вправду ли Юшка живой? Потрогав Юшку руками или ударив его, они видели, что он твердый и живой.

Тогда дети опять толкали Юшку и кидали в него комья земли, - пусть он лучше злится, раз он вправду живет на свете. Но Юшка шел и молчал. Тогда сами дети начинали серчать на Юшку. Им было скучно и нехорошо играть, если Юшка всегда молчит, не пугает их и не гонится за ними. И они еще сильнее толкали старика и кричали вкруг него, чтоб он отозвался им злом и развеселил их. Тогда бы они отбежали от него и в испуге, в радости снова бы дразнили его издали и звали к себе, убегая затем прятаться в сумрак вечера, в сени домов, в заросли садов и огородов. Но Юшка не трогал их и не отвечал им.

Когда же дети вовсе останавливали Юшку или делали ему слишком больно, он говорил им:

Чего вы, родные мои, чего вы, маленькие!.. Вы, должно быть, любите меня!.. Отчего я вам всем нужен?.. Обождите, не надо меня трогать, вы мне в глаза землей попали, я не вижу.

Дети не слышали и не понимали его. Они по-прежнему толкали Юшку и смеялись над ним. Они радовались тому, что с ним можно все делать, что хочешь, а он им ничего не делает.

Юшка тоже радовался. Он знал, отчего дети смеются над ним и мучают его. Он верил, что дети любят его, что он нужен им, только они не умеют любить человека и не знают, что делать для любви, и поэтому терзают его.

Дома отцы и матери упрекали детей, когда они плохо учились или не слушались родителей: «Вот ты будешь такой же, как Юшка! - Вырастешь, и будешь ходить летом босой, а зимой в худых валенках, и все тебя будут мучить, и чаю с сахаром не будешь пить, а одну воду!»

Взрослые пожилые люди, встретив Юшку на улице, тоже иногда обижали его. У взрослых людей бывало злое горе или обида, или они были пьяными, тогда сердце их наполнялось лютой яростью. Увидев Юшку, шедшего в кузницу или ко двору на ночлег, взрослый человек говорил ему:

Да что ты такой блажной, непохожий ходишь тут? Чего ты думаешь такое особенное?

Юшка останавливался, слушал и молчал в ответ.

Слов у тебя, что ли, нету, животное такое! Ты живи просто и честно, как я живу, а тайно ничего не думай! Говори, будешь так жить, как надо? Не будешь? Ага!.. Ну ладно!

И после разговора, во время которого Юшка молчал, взрослый человек убеждался, что Юшка во всем виноват, и тут же бил его. От кротости Юшки взрослый человек приходил в ожесточение и бил его больше, чем хотел сначала, и в этом зле забывал на время свое горе.

Юшка потом долго лежал в пыли на дороге. Очнувшись, он вставал сам, а иногда за ним приходила дочь хозяина кузницы, она подымала его и уводила с собой.

Лучше бы ты умер, Юшка, - говорила хозяйская дочь. - Зачем ты живешь? Юшка глядел на нее с удивлением. Он не понимал, зачем ему умирать, когда он

родился жить.

Это отец-мать меня родили, их воля была, - отвечал Юшка, - мне нельзя помирать, и я отцу твоему в кузне помогаю.

Другой бы на твое место нашелся, помощник какой!

Меня, Даша, народ любит! Даша смеялась.

У тебя сейчас кровь на щеке, а на прошлой неделе тебе ухо разорвали, а ты говоришь - народ тебя любит!..

Он меня без понятия любит, - говорил Юшка. - Сердце в людях бывает слепое.

Сердце-то в них слепое, да глаза у них зрячие! - произносила Даша. - Иди скорее, что ль! Любят-то они по сердцу, да бьют тебя по расчету.

По расчету они на меня серчают, это правда, - соглашался Юшка. - Они мне улицей ходить не велят и тело калечат.

Эх ты, Юшка, Юшка! - вздыхала Даша. - А ты ведь, отец говорил, нестарый еще!

Какой я старый!.. Я грудью с детства страдаю, это я от болезни на вид оплошал и старым стал…

По этой своей болезни Юшка каждое лето уходил от хозяина на месяц. Он уходил пешим в глухую дальнюю деревню, где у него жили, должно быть, родственники. Никто не знал, кем они ему приходились.

Даже сам Юшка забывал, и в одно лето он говорил, что в деревне у него живет вдовая сестра, а в другое, что там племянница. Иной раз он говорил, что идет в деревню, а в иной, что в самоё Москву. А люди думали, что в дальней деревне живет Юшкина любимая дочь, такая же незлобная и лишняя людям, как отец.

В июле или августе месяце Юшка надевал на плечи котомку с хлебом и уходил из нашего города. В пути он дышал благоуханием трав и лесов, смотрел на белые облака, рождающиеся в небе, плывущие и умирающие в светлой воздушной теплоте, слушал голос рек, бормочущих на каменных перекатах, и больная грудь Юшки отдыхала, он более не чувствовал своего недуга - чахотки. Уйдя далеко, где было вовсе безлюдно, Юшка не скрывал более своей любви к живым существам. Он склонялся к земле и целовал цветы, стараясь не дышать на них, чтоб они не испортились от его дыхания, он гладил кору на деревьях и подымал с тропинки бабочек и жуков, которые пали замертво, и долго всматривался в их лица, чувствуя себя без них осиротевшим. Но живые птицы пели в небе, стрекозы, жуки и работящие кузнечики издавали в траве веселые звуки, и поэтому на душе у Юшки было легко, в грудь его входил сладкий воздух цветов, пахнущих влагой и солнечным светом.

По дороге Юшка отдыхал. Он садился в тень подорожного дерева и дремал в покое и тепле. Отдохнув, отдышавшись в поле, он не помнил более о болезни и шел весело дальше, как здоровый человек. Юшке было сорок лет от роду, но болезнь давно уже мучила его и состарила прежде времени, так что он всем казался ветхим.