Критики о творчестве н в гоголя. «Литературная критика Белинского, связанная с Гоголем. Гоголь о христианизации и будущем литературы

гоголь творчество художественный поэтика

Литература о Гоголе, как известно, огромна и возрастает с каждым годом. Исследуется биография писателя, его творческий путь, влияние на других писателей и на другие виды искусства. Каждый из авторов сосредотачивает свое внимание на некоторых, важных с его точки зрения, гранях гоголевского творчества. Исходя из темы нашей работы, нас интересуют труды, посвященные поэтике Гоголя. Несмотря на огромное количество литературы, посвященной Гоголю, работ о собственной речевой ткани художественной прозы Гоголя сравнительно мало. А между тем именно в стилистике Гоголя определены основные направления развития и совершенствования изобразительных средств языка русской классической литературы 19 века, давшей миру Достоевского, Толстого и Чехова.

Что касается категории «поэтика», то, как известно, бытует двоякое - более узкое и более широкое - ее понимание. Первое ограничивается проблемами поэтической речи и стиля. Второе предполагает изучение не только речевых, но и других структурных моментов художественного текста.

О широком понимании поэтики говорит, в частности, В.В. Виноградов: «Поэтика как наука о формах, видах, средствах и способах организации произведений словесно-художественного творчества, о структурных типах и жанрах литературных сочинений стремится охватить… не только явления поэтической речи, но и самые разнообразные стороны строя произведений литературы и устной народной словесности» Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М., 1963, с. 184.. И далее В.В. Виноградов называет некоторые проблемы такой поэтики: мотивы и сюжет, приемы и принципы сюжетосложения, художественное время, композиция как система сочетания и движения речевого, функционально-стилистического и идейно-тематического планов, сюжетно-динамическая и речевая характеристика персонажей, жанровая специфика.

В трудах Манна Ю.В., посвященных поэтике Гоголя, категория «поэтика» рассматривается именно в таком, широком смысле. В трудах «Поэтика Гоголя» и «Поэтика Гоголя. Вариации к теме» не дается сплошного описания всех многообразных аспектов гоголевской поэтики, в частности, проблем стиля, а только намечены основные соединяющие линии. Наряду с обычными аспектами поэтики (композиция, сюжетосложение, принципы характеристики персонажей и т.д.) в книгах рассматриваются и такие, которые как бы осуществляют объединение и координацию различных уровней художественного целого. Таковы проблемы реального и фантастического, соотношения духовных и физических способностей, проблема «общей ситуации» и т.д. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Москва, 1987. Само выдвижение этих проблем подсказывается гоголевской эволюцией; иначе говоря, их последовательность в известной мере предопределена естественным движением художественной системы Гоголя, хотя это движение, разумеется, вовсе не сводится только к названным проблемам.

В трудах Л.И. Ереминой художественная проза Гоголя исследуется как образно-речевое целое, в переплетении собственно речевых и образно-семантических связей и отношений, определяющих глубинную структуру текста. В художественных приемах Гоголя Л.И. Еремина находит приемы углубления семантической перспективы слова-образа; при этом возникают новые и неожиданные смысловые пересечения, «приращения смысла». Взаимосвязь разных значений слова обычно составляет образный центр текста. Семантические «сближения и отталкивания» объединяют, казалось бы заведомо противопоставленные, компоненты повествования, выявляя при этом сложные, неоднозначные зависимости между гоголевским текстом и речевым контекстом эпохи. Еремина Л.И. О языке художественной прозы Гоголя. Москва, 1987.

Согласно Л.И. Ереминой, в гоголевском повествовании слово живет не только во внутритекстовых, но и в межтекстовых зависимостях. И каждое употребление слова-образа несет в себе след прежних семантических связей и смыслов. При этом создается не только художественно эстетический эффект «игры» в слове, Нои обнаруживается ироническая позиция рассказчика, повествующего о странностях окружающего мира. Трагедийность внешне комических ситуаций, отражающих объективно существующие «несообразность и несоответствие», - важнейшее слагаемое поэтики Гоголя по Л.И. Ереминой.

Иронический повествователь замечает все разнообразные странности окружающей русской жизни: и «магазин с картузами, фуражками, и надписью «Иностранец Василий Федоров»», и тараканов, выглядывающих «как чернослив» из всех углов, и фельдъегеря «с усами в аршин», скачущего навстречу бричке Чичикова, и чахлые деревца «не выше тростника» в городе NN, о котором было сказано в газетах: «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день…», и слоеный пирожок, «нарочно сберегаемый для проезжающих в течение нескольких неделей», которым угощают Чичикова в том же городе. И многие другие несообразности видит читатель вместе с насмешливым автором.

«Гоголевский период русской литературы» - понятие огромное, ознаменовавшее целую эпоху в развитии русской культуры и русского национального самосознания.

Творческая практика Гоголя на долгие годы определила общее направление в расширении и совершенствовании изобразительных приемов и средств языка русской художественной литературы.

В книге Л.И. Ереминой «О языке художественной прозы Гоголя (Искусство повествования)» пересматривается соотнесенность собственно диалогических сцен и авторского повествования. Диалогичность текста (как средство соположения и соотнесения ситуаций, «взаимоотражающих друг друга характеров») составляет сущностную черту поэтики Гоголя. В книге исследуются «смещенные» формы диалога, собственно речевые средства отстранения характерологического слова персонажа на фоне разговорного «контекста эпохи».

Для художественной системы Гоголя чрезвычайно важна эстетически значимая неполнота выявления приема. Повествование на грани реальности, взаимопроникновение и взаимосвязанность яви и сна, живого и предметного миров создает особенный, колеблющийся образ, запечатленный как бы несколькими проекциями. Предметный мир располагается как бы на грани одушевленности. Взаимная соотнесенность и взаимная проницаемость двух миров (живого и неживого, реального и фантастического, сна и яви) во многом определяют стилистику художественного творчества Гоголя. Л.И. Еремина. О языке художественной прозы Н.В. Гоголя. М., 1987, с. 4.

Отстранение будничной, пошлой жизни стало изобразительным приемом в художественной системе гоголевской прозы.

Пословицы и поговорки, разнообразные фразеологические обороты с различной степенью идиоматичности и устойчивости составляют то фоновое знание, которое соответствует речевой культуре эпохи и которое делает понятным читателю собственно гоголевское словоупотребление. О необходимости конкретно-исторического изучения творческого наследия писателя писал В.В. Виноградов: «… всестороннее изучение и глубокий анализ языка художественного произведения невозможны без знания культуры языка и социально-исторического контекста соответствующей эпохи. Широкий контекст литературного языка и его стилей, а также общенародного разговорного языка с его разветвлениями является историческим фоном и исторической средой осмысления и оценки способов стилистического построения словесно-художественного произведения» В.В. Виноградов. О языке художественной литературы. М., 1959..

Что касается современников Гоголя, то вокруг первого тома «Мертвых душ» сразу же разгорелись жаркие споры. Вопрос о книге Гоголя, по словам Белинского, был «столько же литературным, сколько и общественным». «Между восторгом и ожесточенной ненавистью к «Мертвым душам» середины решительно нет...», -- писал Прокопович Гоголю в октябре 1842 года. Одни обвиняли автора в клевете на Россию, другие, напротив, увидели в поэме апофеоз Руси.

На выход «Мертвых душ» не замедлили откликнуться и журналы. Наиболее подробные и интересные разборы дали Шевырев в «Москвитянине» и Плетнев в «Современнике» -- как раз те критики, которые ближе других стояли к Гоголю и более чем кто-либо были посвящены в его замыслы. Так, Плетнев писал, что «на книгу Гоголя нельзя иначе смотреть, как только на вступление к великой идее о жизни человека, увлекаемого страстями жалкими, но неотступно действующими в мелком кругу общества». Замечание Шевырева о «неполноте комического взгляда, берущего только вполобхвата предмет», особенно понравилось Гоголю.

В том же 1842 году в Москве вышла брошюра Константина Сергеевича Аксакова "Несколько слов о поэме Гоголя: «Похождения Чичикова, или Мертвые души»", в которой он сравнивал Гоголя с Гомером, находя у них общий взгляд на мир -- «всеобъемлющее эпическое созерцание». По мысли критика, поэма Гоголя возрождала в русской литературе традиции гомеровского эпоса. «Уж не тайна ли русской жизни лежит, заключенная в ней, не выговорится ли она здесь художественно?» -- вопрошал Аксаков, разумея всю поэму в целом.

Брошюра вызвала резкий отклик Белинского, оспорившего многие положения Аксакова и предложившего свое понимание значения Гоголя для современной литературы. Сравнение с Гомером казалось критику неприемлемым: "В смысле поэмы «Мертвые души» диаметрально противоположны «Илиаде». В «Илиаде» жизнь возведена на апофеозу: в «Мертвых душах» она разлагается и отрицается..." Аксаков ответил статьей, разгорелась полемика. Отголоски ее есть и в спорах современных литературоведов.

Белинский неоднократно обещал написать большую статью о Гоголе и дать подробный разбор его книги, но так и не сделал этого. Возможно, он как никто другой понимал сложность художественного мира гоголевской поэмы. "Как всякое глубокое создание, «Мертвые души» не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих, -- писал он, -- читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение".

Однако именно Белинскому принадлежит определение поэмы, как «творения чисто русского, национального, выхваченного из тайника народной жизни <...> дышащего страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни», и Гоголя как «русского национального поэта во всем пространстве этого слова». Одним из первых критик подчеркнул и важнейшую особенность творчества Гоголя -- его исключительную оригинальность и самобытность. На этом стоит остановиться.

«У Гоголя не было предшественников в русской литературе, -- утверждал Белинский, -- не было (и не могло быть) образцов в иностранных литературах. О роде его поэзии, до появления ее, не было и намеков». Впоследствии историками литературы было накоплено немало наблюдений о связи Гоголя с различными литературно-художественными явлениями и авторами -- от Гомера и Библии до Вальтера Скотта и малороссийской повести начала XIX века.

И все же вывод Белинского, думается, в значительной мере верен и сейчас. Еще первый биограф Гоголя Пантелеймон Александрович Кулиш указывал на важнейший источник необычайной оригинальности его творений -- народную стихию, их питающую. Кулиш П.А. Опыт биографии Н. В. Гоголя, со включением до сорока его писем. Спб., 1854. В этом, как представляется, и заключается разгадка своеобразия творческой манеры Гоголя и, в частности, особенностей поэтики «Мертвых душ». В связи с этим нам необходимо вернуться к замыслу поэмы в целом, к ее, так сказать, «сверхзадаче» в понимании Гоголя.

Аполлон Александрович Григорьев (1820–1864) являлся одним из главных критиков журнала «Москвитянин».

Григорьев о Гоголе и Островском

В своих работах по литературе критик предпринимал попытки объединить представление об её исторической обусловленности, беспристрастном воспроизведении действительности с необходимостью отображать в ней непреходящие идеалы нравственности.

В трудах «Русская литература в 1851 году» (1852) и «Русская изящная литература в 1852 году» (1853)

он противопоставляет творчество , в работах которого происходило объединение указанных идеалов.

Оценивая творчество Гоголя, автор приходит к утверждению, что изображённые автором идеалы искусственны и прилагаются к реальной жизни лишь в силу субъективного желания писателя. С другой стороны, подчинена истинному идеалу, а потому более прогрессивна в социально-этическом отношении.
Вместе с тем, работы Гоголя Григорьев оценивал выше, чем труды представителей «натуральной школы», которая лишь копирует частности жизни и не способна отличить случайные явления от «необходимых». Работы Островского критик считал наиболее удовлетворяющими запросы в литературе, поскольку главным выразителем народного сознания для него было купечество, которое, в отличие от крестьян, имело возможность свободно развиваться.

Концепция «органической критики» Григорьева

Сменив несколько журналов и не найдя там постоянной поддержки, критик в 1850-е становится сотрудником издания «Время». Именно тогда окончательно оформляется его концепция так называемой «органической критики».

«Органические» и «деланные» произведения

В работе «Критический взгляд на основы, значение и приёмы современной критики искусства» (1857) автор делит литературные произведения на:

• «органические» (обусловленные самой жизнью)
• и «деланные» (созданные в результате сознательных писательских усилий и восходящие к уже сформированной художественной модели).

По его мнению, цель критики – возведение «деланных» произведений к первоисточнику, оценка «органических» согласно художественному восприятию критика и поиск сочетания историчности и идеальности в литературе.

Григорьев о недостатках «теоретической» критики

Писатель отзывался о «чистой» эстетической критике скептически, поскольку та была занята, по его мнению, лишь «протоколированием» художественных приёмов и рассуждала «вне контекста», но, однако, критиковал и метод историзма, который брал за основу только сиюминутную истину, пренебрегая принципом её относительности. Он отвергал любую «теоретическую» критику, поскольку та противоречила главному «органическому» принципу – естественности. Этим подходам критик противопоставил «историческое чувство» в противоположность «историческому воззрению» и «мысль сердечную» как альтернативу «мысли головной».

Взаимоотношение нравственности и искусства

В работе «Искусство и нравственность» (1861) Григорьев снова настаивал на рассмотрении этических категорий лишь в исторической проекции. В данной статье критик приходит к смелому умозаключению:

искусство имеет право нарушать нравственные устои своего времени. Будучи результатом деятельности творческих сил, искусство не может подчиняться никаким условным категориям, в том числе и нравственности, более того, в рамках последней искусство нельзя ни измерять, ни судить.

О связи литературы и народности

В качестве одного из основных критериев «органичности» литературы Григорьев указывал то, насколько она соответствует народному духу. В этой связи критик отмечал колоссальный талант которому удалось создать и бунтарский образ Алеко, и образ подлинно русского Белкина.

Подобная творческая универсальность и стала причиной знаменитого григорьевского восклицания «Пушкин наше всё».

Не менее глубокому постижению, по мнению писателя, феномен русской жизни подверг Островский. В труде «После «Грозы» Островского» (1860) критик решительно отвергает тезис об обличительной специфике работ драматурга и развивает идеи о том, что основные задачи отечественной литературы обусловлены проблемами народности.
Именно идеологическая близость с Достоевским и стала причиной его активного сотрудничества с журналом «Время», на страницах которого критик занимался разработкой проблемы взаимного влияния литературы и народности («Народность и литература» (1861)) и вопроса об отношениях личности с социумом («Тарас Шевченко» (1861)).

Григорьев Аполлон Александрович, литературный критик, поэт и мыслитель, один из идеологов почвенничества. Склонен был отрицать трансцендентализм во имя психологизма, но «трансцендентальная закваска», как выражался Григорьев, у него осталась. Определяющим влиянием была внутренняя связь у Григорьева с романтизмом, с его ощущением глубины и таинственности в природе и в человеке. Как истинный романтик, Григорьев верит в существенное единство красоты и добра, искусства и нравственности. Центральное место в отчетах Григорьева неизменно занимал Пушкин. Значение Пушкина нельзя ограничить его ролью "как нашего эстетического воспитателя". Пушкин - "наше все: Пушкин - представитель всего нашего душевного, особенного...» Григорьев считал, что Пушкин - пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок. Итак, Пушкин для Григорьева не просто первый поэт "жизни действительной", хотя это важно, и не только поэт-"художник" (как для Белинского), поэт-артист (как для Дружинина), поэт формы (как для Чернышевского), но первый органично-национальный и самобытный русский художник, впервые же создавший в своем творчестве органические русские типы. Самобытность Пушкина не в том, что он избежал влияния иных национальных организмов и литературных типов, но в том, что он измерил их русской нравственно-эстетической мерой, отобрав то, что не мешало национальной нравственно-этической норме. Называя в 1859 г. Пушкина создателем "коренного" русского типа, Григорьев в эту пору считает данный тип лишь прообразом русской нравственной нормы (идеала), а не ее непревзойденным образцом, как будет утверждать в конце своего творческого пути. Это объясняет его отношение к пушкинскому Ивану Петровичу Белкину, в котором, по словам критика, защита "простого и доброго" и реакция "против ложного и хищного" сочетаются с "застоем, закисью, моральным мещанством". Послепушкинская русская литература, согласно Григорьеву, была призвана, продолжая дело Пушкина, развить, углубить намеченный в лице Белкина русский органический нравственно-общественный тип. Восприятие Пушкина у Григорьева, таким образом, скорее априорное, чем историческое, так как в немалой степени предопределено собственным нравственным идеалом критика. Это обстоятельство не помешало, однако, Григорьеву в целом верно очертить эволюцию Пушкина через романтизм к поэзии русской жизни, а также высоко оценить пушкинскую прозу, отметить принципиальный характер знаменитых пушкинских стихов. Неоднозначно отношение Григорьева и к Гоголю. Не подвергая сомнению органичность созданных им типов, критик считает естественным, правомерным и его отрицание - как разоблачения «фальши».Близка критику и высокость гоголевского идеала, в свете которого он видит русскую жизнь. Однако характер этого идеала Григорьев, сам исходивший из абсолютной, неизменной нормы, считает заблуждением Гоголя. Дело в том, что "вечный" идеал Григорьева неразрывен с тем, что сам критик называл "физиологическими" началами русского национального организма, и поэтому в такой же мере духовен, как и "телесен". Что же касается Гоголя, особенно позднего, то его идеал, говорит Григорьев, приобрел аскетическую, собственно религиозную сущность и направленность, что не позволило автору "Мертвых душ" положительно воплотить "кровные, племенные" симпатии русского человека, продолжить дело Пушкина по созданию органичного русского типа.

Белинский о Гоголе

РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В 1843

Со времени выхода в свет "Миргорода" и "Ревизора" русская литература приняла совершенно новое направление. Можно сказать без преувеличения, что Гоголь сделал в русской романической прозе такой же переворот, как Пушкин в поэзии. Тут дело идет не о стилистике, и мы первые признаем охотно справедливость многих нападок литературных противников Гоголя на его язык, часто небрежный и неправильный. Нет, здесь дело идет о двух более важных вопросах: о слоге и о создании. К достоинствам языка принадлежит только правильность, чистота, плавность, чего достигает даже самая пошлая бездарность путем рутины и труда. Но слог, это - сам талант, сама мысль. Слог - это рельефность, осязаемость мысли; в слоге весь человек; слог всегда оригинален как личность, как характер. Поэтому у всякого великого писателя свой слог: слога нельзя разделить на три рода - высокий, средний и низкий: слог делится на столько родов, сколько есть на свете великих или по крайней мере сильно даровитых писателей. По почерку узнают руку человека и на почерке основывают достоверность собственноручной подписи человека; по слогу узнают великого писателя, как по кисти - картину великого живописца. Тайна слога заключается в уменьи до того ярко и выпукло изливать мысли, что они кажутся как будто нарисованными, изваянными из мрамора. Если у писателя нет никакого слога, он может писать самым превосходным языком, и все-таки неопределенность и - ее необходимое следствие - многословие будут придавать его сочинению характер болтовни, которая утомляет при чтении и тотчас забывается по прочтении. Если у писателя есть слог, его эпитет резко определителен, всякое слово стоит на своем месте, и в немногих словах схватывается мысль, по объему своему требующая многих слов. Дайте обыкновенному переводчику перевести сочинение иностранного писателя, имеющего слог; вы увидите, что он своим переводом расплодит подлинник, не передав ни его силы, ни определенности. Гоголь вполне владеет слогом. Он не пишет, а рисует; его фраза, как живая картина, мечется в глаза читателю, поражая его своею яркою верностию природе и действительности. Сам Пушкин в своих повестях далеко уступает Гоголю в слоге, имея свой слог и будучи, сверх того, превосходнейшим стилистом, то есть владея в совершенстве языком. Это происходит оттого, что Пушкин в своих повестях далеко не то, что в стихотворных произведениях или в "Истории Пугачевского бунта", написанной по-тацитовски. Лучшая повесть Пушкина - "Капитанская дочка", далеко не сравнится ни с одною из лучших повестей Гоголя, даже в его "Вечерах на хуторе". В "Капитанской дочке" мало творчества и нет художественно очерченных характеров, вместо которых есть мастерские очерки и силуэты 279. А между тем повести Пушкина стоят еще гораздо выше всех повестей предшествовавших Гоголю писателей, нежели сколько повести Гоголя стоят выше повестей Пушкина. Пушкин имел сильное влияние на Гоголя - не как образец, которому бы Гоголь мог подражать, а как художник, сильно двинувший вперед искусство и не только для себя, но и для других художников открывший в сфере искусства новые пути. Главное влияние Пушкина на Гоголя заключалось в той народности, которая, по словам самого Гоголя, "состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа". Статья Гоголя "Несколько слов о Пушкине" лучше всяких рассуждений показывает, в чем состояло влияние на него Пушкина. Приученная к тону и манере повестей Марлинского, русская публика не знала, что и подумать о "Вечерах" Гоголя. Это был совершенно новый мир творчества, которого никто не подозревал и возможности. Не знали, что думать о нем, не знали, слишком ли это что-то хорошее, или слишком дурное. Повести в "Арабесках": "Невский проспект" и "Записки сумасшедшего", потом "Миргород" и, наконец, "Ревизор" вполне обрисовали характер гоголевской поэзии, и публика, равно как и литераторы, разделились на две стороны, из которых одна, преусердно читая Гоголя, уверилась, что имеет в нем русского Поль-де-Кока, которого можно читать, но под рукою, не всем признаваясь в этом; другая увидела в нем нового великого поэта, открывшего новый, неизвестный доселе мир творчества. Число последних было несравненно меньше числа первых, но зато последние, в этом случае, представляли собою публику, а первые - толпу. Наша толпа отличается невероятною чопорностию, достойною мещанских нравов: она всего больше хлопочет о хорошем тоне высшего общества и видит дурной тон именно в тех произведениях, которые читаются в салонах высшего общества. Между тем реформа в романической прозе не замедлила совершиться, и все новые писатели романов и повестей, даровитые и бездарные, как-то невольно подчинились влиянию Гоголя. Романисты и нувеллисты старой школы стали в самое затруднительное и самое забавное положение: браня Гоголя и говоря с презрением о его произведениях, они невольно впадали в его тон и неловко подражали его манере. Слава Марлинского сокрушилась в несколько лет, и все другие романисты, авторы повестей, драм, комедий, даже водевилей из русской жизни, внезапно обнаружили столько неподозреваемой в них дотоле бездарности, что с горя перестали писать; а публика (даже большинство публики) стала читать и обращать внимание только на молодых талантливых писателей, которых дарование образовалось под влиянием поэзии Гоголя. Но таких молодых писателей у нас немного, да и они пишут очень мало. И вот еще одна из главных причин бедности современной русской литературы! Если кто больше всего и больше всех виноват в ней, так это, без сомнения, Гоголь. Без него у нас много было бы великих писателей и они писали бы и теперь с прежним успехом. Без него Марлинский и теперь считался бы живописцем великих страстей и трагических коллизий жизни; без него публика русская и теперь восхищалась бы "Девою чудною" барона Брамбеуса, видя в ней пучину остроумия, бездну юмору, образец изящного слогу 280, сливки занимательности и пр. и пр.

Гоголь убил два ложные направления в русской литературе: натянутый, на ходулях стоящий идеализм, махающий мечом картонным, подобно разрумяненному актеру, и потом - сатирический дидактизм. Марлинский пустил в ход эти ложные характеры, исполненные не силы страстей, а кривляний поддельного байронизма; все принялись рисовать то Карлов Мооров в черкесской бурке, то Лиров и Чайльд-Гарольдов в канцелярском вицмундире. Можно было подумать, что Россия отличается от Италии и Испании только языком, а отнюдь не цивилизациею, не нравами, не характером. Никому в голову не приходило, что ни в Италии, ни в Испании люди не кривляются, не говорят изысканными фразами и не беспрестанно режут друг друга ножами и кинжалами, сопровождая эту резню высокопарными монологами. Презрение к простым чадам земли дошло до последней степени. У кого не было колоссального характера, кто мирно служил в департаменте или ловко сводил концы с концами за секретарским столом в земском или уездном суде, говорил просто, не читал стихов и поэзию предпочитал существенности, - тот уже не годился в герои романа или повести и неизбежно делался добычею сатиры с нравоучительною целью. И - боже мой! - как страшно бичевала эта сатира всех простых, положительных людей за то, что они не герои, не колоссальные характеры, а ничтожные пигмеи человечества. Она так безобразно отделывала их своею мочальною кистию, своими грязными красками, что они нисколько не походили на людей и были до того уродливы, что, глядя на них, уже никто не решался брать взяток, ни предаваться пьянству, плутовству и проч. Прошло это время, - и общество, которое так хорошо уживалось с такою литературою, теперь часто ссорится с нею, говоря: как можно писать то-то, выставлять это то, выдумывать такое-то - и многие из этого общества чуть не со слезами на глазах клянутся, что ничего не бывает, например, подобного тому, что выставлено в "Ревизоре", что все это ложь, выдумка, злая "критика", что это обидно, безнравственно и пр. И все, довольные и недовольные "Ревизором", знают чуть не наизусть эту комедию Гоголя... Такое противоречие стоит того, чтоб обратить на него внимание...

Сатира - ложный род. Она может смешить, если умна и ловка, но смешить, как остроумная карикатура, набросанная на бумагу карандашом" даровитого рисовальщика. Роман и повесть выше сатиры. Их цель - изображать верно, а не карикатурно, не преувеличенно. Произведения искусства, они должны не смешить, не поучать, а развивать истину творчески-верным изображением действительности. Не их дело рассуждать, например, об отеческой власти и сыновнем повиновении: их дело - представить или норму истинных семейственных отношений, основанных на любви, на общем стремлении ко всему справедливому, доброму, прекрасному, на взаимном уважении к своему человеческому достоинству, к своим человеческим правам; или изобразить уклонение от этой нормы - произвол отеческой власти, для корыстных расчетов истребляющей в детях любовь к истине и добру, и необходимое следствие этого - нравственное искажение детей, их неуважение, неблагодарность к родителям. Если ваша картина будет верна - ее поймут без ваших рассуждений. Вы были только художником и хлопотали из того, чтоб нарисовать возникшую в вашей фантазии картину как осуществление возможности, скрывавшейся в самой действительности; и кто ни посмотрит на эту картину, всякий, пораженный ее истинностию, и лучше почувствует и сознает сам все то, что вы стали бы толковать и чего бы никто не захотел от вас слушать... Только берите содержание для ваших картин в окружающей вас действительности и не украшайте, не перестраивайте ее, а изображайте такою, какова она есть на самом деле, да смотрите на нее глазами живой современности, а не сквозь закоптелые очки морали, которая была истинна во время оно, а теперь превратилась в общие места, многими повторяемые, но уже никого не убеждающие... Идеалы скрываются в действительности; они - не произвольная игра фантазии, не выдумка, не мечты; и в то же время идеалы - не список с действительности, а угаданная умом и воспроизведенная фантазиею возможность того или другого явления. Фантазия есть только одна из главнейших способностей, условливающих поэта; но она одна не составляет поэта; ему нужен еще глубокий ум, открывающий идею в факте, общее значение в частном явлении. Поэты, которые опираются на одну фантазию, всегда ищут содержания своих произведений за тридевять земель в тридесятом царстве или в отдаленной древности; поэты вместе с творческою фантазиею обладающие и глубоким умом, находят свои идеалы вокруг себя. И люди дивятся, как можно с такими малыми средствами сделать так много, из таких простых материалов построить такое прекрасное здание...

Этою творческою фантазиею и этим глубоким умом обладает в замечательной степени Гоголь. Под его пером старое становится новым, обыкновенное - изящным и поэтическим. Поэт национальный более, нежели кто-нибудь из наших поэтов, всеми читаемый, всем известный, Гоголь все-таки не высоко стоит в сознании нашей публики. Это противоречие очень естественно и очень понятно. Комизм, юмор, ирония - не всем доступны, и все, что возбуждает смех, обыкновенно считается у большинства ниже того, что возбуждает восторг возвышенный. Всякому легче понять идею, прямо и положительно выговариваемую, нежели идею, которая заключает в себе смысл, противоположный тому, который выражают слова ее. Комедия - цвет цивилизации, плод развившейся общественности. Чтоб понимать комическое, надо стоять на высокой степени образованности. Аристофан был последним великим поэтом древней Греции. Толпе доступен только внешний комизм; она не понимает, что есть точки, где комическое сходится с трагическим и возбуждает уже не легкий и радостный, а болезненный и горький смех. Умирая, Август, повелитель полумира, говорил своим приближенным: "Комедия кончилась; кажется, я хорошо сыграл свою роль - рукоплещите же, друзья мои!" В этих словах глубокий смысл: в них высказалась ирония уже не частной, а исторической жизни... И толпа никогда не поймет такой иронии. Таким образом, поэт, который возбуждает в читателе созерцание высокого и прекрасного и тоску по идеале изображением низкого и пошлого жизни, в глазах толпы никогда не может казаться жрецом того же самого изящного, которому служат и поэты, изображавшие великое жизни. Ей всегда будет видеться жарт в его глубоком юморе, и, смотря на верно воспроизведенные явления пошлой ежедневности, она не видит из-за них незримо присутствующие тут же светлые образы. И еще много времени пройдет, и много новых поколений выступит на поприще жизни прежде, чем Гоголь будет понят и оценен по достоинству большинством...

Сочинение

Писал критик и о Гоголе. История отношений не очень богата событиями, но исполнена драмматизма. Белинского никогда не связывали узы дружбы с Гоголем. В январе 1842 года Гоголь отдает свою рукопись «Мертвых душ» Белинскому, для предоставления последней в Санкт-Петербургский комитет цензуры, после неудачи в Москве. Это, пожалуй, единственный из случаев сближения критика с писателем. В 1847 году, когда до Гоголя дошли резкие отзывы «Современника» на книгу «Выбранные места из переписки с друзьями»в июне-августе Гоголь написал сразу три письма Белинскому.

Сначала на его статью в «Современнике», потом в ответ на знаменитое письмо Белинского, которое вскоре читала вся мыслящая Россия. Эти письма свидетельствуют о том, как не далек был Гоголь от Белинского идейно. Слово Белинского задевало его непосредственно и глубоко. В 1839 году Белинский принимается за разбор комедии Грибоедова и посвящает этому почти половину статьи «Горе от ума». Через 7 лет после смерти великого критика Герцин опубликует письмо Белинского Гоголю в журнале «Полярная звезда» в Лондоне.

В последний год жизни (1848) Белинский еще напечатает дополнение к своему «завещанию» – «Взгляд на русскую литературу 1848 года». Вспоминая о своем первом знакомстве с Белинским Достоевский скажет: «Я застал его страстным социалистом и признается, что также страстно «принял тогда все учения его». Умер Белинский 25 мая 1848 года в Санкт-Петербурге от туберкулеза, прожив всего 37 лет. «Творческое наследие великого русского критика огромно. Белинский предстает перед нами рыцарем идей революционной демократии, борцом за правдивое, реалистическое искусство, необходимое народу. Без наследия замечательного критика невозможно осознать многие важнейшие уроки русской классики, и прежде всего – уроки гуманистические, нравственные, сохраняющие свое значение и для нашего времени». Белинский о Пушкине Белинский был истинным гением литературной критики, проницательней-шим судьей и ценителем талантов. Он всегда мог увидеть и точно указать то особенное, что отличает одного писателя от другого.