Название рассказов платонова. Андрей платонов - башкирские народные сказки в пересказе андрея платонова. Сокровенный человек1 Этой повестью я обязан своему бывшему товарищу – Ф. Е. Пухову и тов. Тольскому, комиссару Новороссийского десанта в тыл Врангеля

Платонов

2afe4567e1bf64d32a5527244d104cea

"Умная внучка" - краткое содержание:

Жили-были дедушка с бабушкой и была у них семилетняя внучка Дуня. Очень умная была девочка, старики нарадоваться не могли, так она им помогала. Но вскоре бабушка умерла и осталась Дуня вдвоем с дедушкой. Однажды поехал дед в город, в дороге догнал своего богатого соседа и поехали они вместе. Дед ехал на кобыле, а сосед на жеребце. Остановились на ночлег и ночью кобыла деда родила жеребенка. И забрался жеребенок под телегу богача.

Поутру, богач обрадовался и сказал деду, что его жеребец родил жеребенка. Дед начал доказывать, что только кобыла это может сделать, они с соседом поспорили и решили обратиться к царю, чтобы он их рассудил. Но царь загадал им 4 сложные загадки и сказал, что кто правильно их разгадает, тот и получит жеребенка. А на время, пока они решали загадки, царь забрал у них лошадей и телеги.

Дед расстроился, пришел домой и рассказал все внучке. Дуня быстро разгадала загадки и на следующий день богач и Дунин дед пришли к царю с ответами. Выслушав их, царь спросил у деда, кто помог ему разгадать загадки. Дед во всем признался, тогда царь начал давать задания для его внучки. Но умная внучка оказалась еще и хитрой. Когда внучка приехала к царю, она укорила его и научила как рассудить ситуацию с жеребенком. Нужно было просто пустить лошадь деда и жеребца богача в разные стороны. За кем побежит жеребенок - с тем он и останется. Так и сделали, естественно, жеребенок побежал за матерью. А царь осерчал, что семилетняя умная внучка так его унизила и спустил им вдогонку злую собаку. Но дедушка ласково огрел песика сначала кнутом, а потом добавил оглобелькой, что отбило у злой собаки все желание кусаться.

Платонов

50c3d7614917b24303ee6a220679dab3

"Морока" - краткое содержание:

Отслужил солдат 25 лет и отправился домой. Но перед этим он решил зайти и посмотреть на царя, а то перед родственниками не удобно будет. Солдат очень был горазд сочинять сказки.

Дошел Иван-солдат доя царя-Агея, а царь тот очень любил сказки слушать и сочинять, да другим рассказывать. Загадал царь сначала солдату три загадки, но Иван их быстро разгадал. Понравился царю солдат, одарил он его царскими монетами и попросил рассказать историю. Но Иван попросил сначала погулять, так ка 25 лет служил и хотел немного побыть на свободе, а после гуляний обещал Агею рассказать историю.

Отпустил царь Ивана погулять и пошел солдат в трактир к купцу. Быстро спустил там царские деньги, а когда деньги кончились, стал угощать купца и рассказал ему сказку, будто он медведь, да и купец не заметил, как и сам стал медведем. Испугался, но Иван рассказал ему что делать надо - звать гостей и угощать их. Понаехали гости, опустошили кабак, да разъехались, а купец прыгнул с полатей, да потерял сознание. Когда очнулся - никого уже не было, только трактир его пустой стоял. Отправился купец к царю, чтобы отыскать солдата и рассказал Агею, что с ним сделал Иван. Но царь лишь посмеялся. Но и сам захотел, чтобы Иван ему рассказал такую сказку.

Отыскали Ивана, привели к царю, и начал Иван рассказывать Агею сказку, что начался потоп и они превратились в рыб. И царь не заметил, как втянулся в сказку и стал верить Ивану. Они поплыли по волнам, потом попались в рыбацкие сети, с Ивана содрали чешую, а рыбе-царю отрубили голову. Когда сказка закончилась, царь осерчал и выгнал Ивана, и указ издал, чтобы никто его во двор не пускал.

Так и ходил Иван-солдат, скитаясь от двора ко двору и нигде его не пускали, даже в родной дом не пустили, ибо царь не велел. Но некоторые пускали Ивана в обмен на сказку, так как знали какой он был мастер в этом деле.

Платонов

788d986905533aba051261497ecffcbb

Краткое содержание "Иван Бесталанный и Елена Премудрая" :

В одной деревне жила старушка с сыном. Сына звали Иван, и был он настолько бесталанным, что ничего у него не получалось, за что бы он ни брался. Его старая мать сокрушалась по этому поводу и мечтала женить его на хозяйственной жене.

Однажды, когда мать с сыном доели все, что было в их доме, старушка вновь принялась сокрушаться по своему непутевому сыну, а Иван тем временем сидел на завалинке. Мимо проходил старик и попросил поесть. Иван честно ответил, что все съестное в их доме закончилось, но он помыл старика в бане и уложил спать на печке. А утром дедушка пообещал Ивану, что не забудет его добро и обязательно отблагодарит.

На следующий день Иван пообещал матери, что раздобудет хлеба и отправился к старику. Старик привел его в свою избу в лесной деревне, накормил жареным бараном с хлебом, а две краюхи хлеба и еще одного барана отослал матери Ивана. Разговорившись и узнав, что Иван не женат, дед позвал свою дочку и выдал ее замуж за Ивана.

Дочка у старика была очень умной и звали ее Елена Премудрая. Жили они с Иваном хорошо, мать Ивана стала сытой и довольной. Дедушка иногда уходил в дорогу, где собирал мудрость и записывал ее в свою книгу мудрости. Однажды он принес волшебное зеркало, в которое можно было видеть весь мир.

Вскоре дед собрался в очередной поход за мудростью, призвал Ивана и дал ему ключ от амбара, но настрого запретил давать Елене примерять платье, которое висело в дальнем углу. Когда дед ушел, Иван пошел в амбар и обнаружил там сундуки с золотом и другим добром, а в дальнем чулане волшебное красивое платье из самоцветов, не удержался и позвал Елену.

Елене платье очень понравилось и она уговорила Ивана дать ей его примерить. Надев платье и высказав пожелание, она превратилась в голубку и улетела от Ивана. Иван собрался в путь-дорогу и отправился на поиски Елены Премудрой. В дороге он спас от смерти щуку и воробья, которые обещали его отблагодарить.

Долго шел Иван и дошел до моря. Там он встретил местного жителя и узнал, что в этом царстве живет Елена Премудрая и пришел к ее дворцу. Вокруг дворца был частокол, на котором были насажены головы женихов Елены, которые не смогли ей доказать своей мудрости. Иван встретился с Еленой и она дала ему задание спрятаться так, чтобы она не смогла его найти.

Ночью Иван помог прислужнице Дарье заштопать волшебное платье Елены Премудрой, за что она была ему очень благодарна. А поутру Иван начал прятаться. По началу он спрятался в стоге сена, но Дарья с крыльца закричала ему, что даже она его видит< так как его выдавали собаки. Тогда Иван позвал щуку, которая спрятала его на дне.

Однако Елена воспользовалась своими волшебными предметами - зеркальцем и книгой мудрости и нашла его. В первый раз она его простила и разрешила спрятаться еще раз. Тогда Иван попросил помощи у воробья. Воробей обратил Ивана в зерно и спрятал в клюве. Но Елена Премудрая снова нашла его при помощи книги мудрости, разбив при этом свое зеркальце, которое не смогло найти Ивана.

И во второй раз Елена не стала казнить Ивана, а разрешила ему перепрятаться. На этот раз ему помогла Дарья, которую он спас от смерти, зашив платье. Дарья обратила Ивана в воздух и вдохнула в себя, а затем выдохнула в книгу мудрости и Иван стал буквой. Елена Премудрая долго смотрела в книгу, но ничего не смогла понять. Тогда она швырнула книгу об пол, буквы разлетелись и одна из них превратилась в Ивана.

Тогда Елена Премудрая поняла, что ее муж Иван не такой уж и бесталанный, раз смог обхитрить волшебное зеркальце и книгу мудрости. И он вновь стали жить-поживать и добра наживать. А на следующее утро к ним в гости пришли их родители и порадовались за них. А Иван бесталанный и Елена Премудрая жили еще долго и счастливо, и их родители тоже.

Платонов

e7f8a7fb0b77bcb3b283af5be021448f

"Финист - ясный сокол" - краткое содержание:

Жил отец с тремя дочерьми, мать умерла. Младшую звали Марьюшкой и была она рукодельницей и делала всю работу по дому. Среди всех дочерей была она самой красивой и трудолюбивый. Отец часто ездил на базар и спрашивал дочек, каких подарков им привезти. Старшая и средняя дочери всегда заказывали вещи - сапожки, платья, а младшая всегда просила отца привезти перышко Финиста - ясного сокола.

2 раза отец не мог найти перышка, но на третий он встретил старика, который дал ему перышко Финиста - ясного сокола. Марьюшка очень обрадовалась и долго любовалась перышком, но к вечеру уронила его и тут же явился Финист - ясный сокол, ударился об пол и превратился в добра молодца. Всю ночь они проговорили с Марьюшкой. И следующие три ночи также - Финист прилетал к вечеру и улетал утром.

Сестры услышали, что их младшая сестра с кем-то разговаривает по ночам и рассказали отцу, но он не стал ничего делать. Тогда сестры навтыкали иголок и ножей в окно и, когда вечером прилетел Финист - ясный сокол, он стал биться в окно и поранился, а Марьюшка от усталости уснула и не слышала этого. Тогда Финист прокричал, что улетает и если Марьюшка захочет его найти, ей нужно будет сносить три пары чугунных ботинок, 3 чугунных посоха износить об траву и сглодать 3 каменных хлеба.

Наутро Марьюшка увидела кровь Финиста и все вспомнила. Кузнец ей сделал чугунную обувь и посохи, она взяла три каменных хлеба и отправилась на поиски Финиста - ясного сокола. Когда износила первую пару обуви, посох и изглодала первый хлеб, нашла избушку, в которой жила старуха. Там она переночевала, а наутро старушка дала ей волшебный подарок - серебряное донце, золотое веретенце и посоветовала зайти к своей средней сестре, может быть она знает, где искать Финиста - ясного сокола.

Когда Марьюшка износила вторую пару чугунной обуви и второй посох, изглодала второй каменный хлеб, она нашла избушку средней сестры старухи. У нее Марьюшка переночевала и утром получила волшебный подарок - серебряную тарелку с золотым яичком и совет зайти к старшей сестре старух, которая уж наверняка знала, где Финист - ясный сокол.

Истерлась третья пара чугунной обуви, третий посох и Марьюшка изглодала третий каменный хлеб. Вскоре она увидела избушку старшей сестры, где переночевала и поутру получила в подарок волшебное золотое пялечко и иголочку.

Отправилась Марьюшка обратно босиком и увидела вскоре двор, в котором стоял красивый терем. В нем жила хозяйка с дочкой и прислугой, а замужем дочка была за Финистом - ясным соколом. Напросилась Марьюшка к хозяйке на работу и хозяйка взяла ее. Радовалась она такой умелой и неприхотливой работнице. А вскоре дочка увидела у Марьюшки ее волшебные подарки и обменяла их на встречу с Финистом - ясным соколом. Но не узнал он Марьюшки - так исхудала она в долгом походе. Две ночи Марьюшка отгоняла мух от Финиста - ясного сокола, покуда он спал, но так и не смогла его разбудить - дочка поила его на ночь снотворным зельем.

Но на третью ночь плакала Марьюшка над Финистом и упала ему на лицо и на грудь ее слезы и обожгли его. Тут же он проснулся, узнал Марьюшку и обратился соколом, а Марьюшку обратил в голубку. И полетели они к Марьюшке домой. Отец и сестры очень им обрадовались, а вскоре они и свадьбу сыграли и жили счастливо до конца своих дней.

Рассказ о войне для чтения в начальной школе. Рассказ о Великой Отечественной войне для младших школьников.

Андрей Платонов. Маленький солдат

Недалеко от линии фронта внутри уцелевшего вокзала сладко храпели уснувшие на полу красноармейцы; счастье отдыха было запечатлено на их усталых лицах.

На втором пути тихо шипел котел горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу успокаивающие слова, а затем и они впали в безмолвие.

Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребенок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребенок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться. На вид ребенку было лет десять, а одет он был как бывалый боец — в серую шинель, обношенную и прижавшуюся к его телу, в пилотку и в сапоги, пошитые, видно, по мерке на детскую ногу. Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощенное, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребенка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца; он тосковал, что разлучается с отцом или старшим другом, которым, должно быть, доводился ему майор.

Второй майор привлекал ребенка за руку к себе и ласкал его, утешая, но мальчик, не отымая своей руки, оставался к нему равнодушным. Первый майор тоже был опечален, и он шептал ребенку, что скоро возьмет его к себе и они снова встретятся для неразлучной жизни, а сейчас они расстаются на недолгое время. Мальчик верил ему, однако и сама правда не могла утешить его сердца, привязанного лишь к одному человеку и желавшего быть с ним постоянно и вблизи, а не вдалеке. Ребенок знал уже, что такое даль расстояния и время войны, — людям оттуда трудно вернуться друг к другу, поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрет. И в последней своей просьбе и надежде мальчик смотрел на майора, который должен оставить его с чужим человеком.

— Ну, Сережа, прощай пока, — сказал тот майор, которого любил ребенок. — Ты особо-то воевать не старайся, подрастешь, тогда будешь. Не лезь на немца и береги себя, чтоб я тебя живым, целым нашел. Ну чего ты, чего ты — держись, солдат!

Сережа заплакал. Майор поднял его к себе на руки и поцеловал лицо несколько раз. Потом майор пошел с ребенком к выходу, и второй майор тоже последовал за ними, поручив мне сторожить оставленные вещи.

Вернулся ребенок на руках другого майора; он чуждо и робко глядел на командира, хотя этот майор уговаривал его нежными словами и привлекал к себе как умел.

Майор, заменивший ушедшего, долго увещевал умолкшего ребенка, но тот, верный одному чувству и одному человеку, оставался отчужденным.

Невдалеке от станции начали бить зенитки. Мальчик вслушался в их гулкие мертвые звуки, и во взоре его появился возбужденный интерес.

— Их разведчик идет! — сказал он тихо, будто самому себе. — Высоко идет, и зенитки его не возьмут, туда надо истребителя послать.

— Пошлют, — сказал майор. — Там у нас смотрят.

Нужный нам поезд ожидался лишь назавтра, и мы все трое пошли на ночлег в общежитие. Там майор покормил ребенка из своего тяжело нагруженного мешка. «Как он мне надоел за войну, этот мешок, — сказал майор, — и как я ему благодарен!» Мальчик уснул после еды, и майор Бахичев рассказал мне про его судьбу.

Сергей Лабков был сыном полковника и военного врача. Отец и мать его служили в одном полку, поэтому и своего единственного сына они взяли к себе, чтобы он жил при них и рос в армии. Сереже шел теперь десятый год; он близко принимал к сердцу войну и дело отца и уже начал понимать по- настоящему, для чего нужна война. И вот однажды он услышал, как отец говорил в блиндаже с одним офицером и заботился о том, что немцы при отходе обязательно взорвут боезапас его полка. Полк до этого вышел из немецкого охвата, ну с поспешностью, конечно, и оставил у немцев свой склад с боезапасом, а теперь полк должен был пойти вперед и вернуть утраченную землю и свое добро на ней, и боезапас тоже, в котором была нужда. «Они уж и провод в наш склад, наверно, подвели — ведают, что отойти придется», — сказал тогда полковник, отец Сережи. Сергей вслушался и сообразил, о чем заботился отец. Мальчику было известно расположение полка до отступления, и вот он, маленький, худой, хитрый, прополз ночью до нашего склада, перерезал взрывной замыкающий провод и оставался там еще целые сутки, сторожа, чтобы немцы не исправили повреждения, а если исправят, то чтобы опять перерезать провод. Потом полковник выбил оттуда немцев, и весь склад целый перешел в его владение.

Вскоре этот мальчуган пробрался подалее в тыл противника; там он узнал по признакам, где командный пункт полка или батальона, обошел поодаль вокруг трех батарей, запомнил все точно — память же ничем не порченная, — а вернувшись домой, показал отцу по карте, как оно есть и где что находится. Отец подумал, отдал сына ординарцу для неотлучного наблюдения за ним и открыл огонь по этим пунктам. Все вышло правильно, сын дал ему верные засечки. Он же маленький, этот Сережка, неприятель его за суслика в траве принимал: пусть, дескать, шевелится. А Сережка, наверно, и травы не шевелил, без вздоха шел.

Ординарца мальчишка тоже обманул, или, так сказать, совратил: раз он повел его куда-то, и вдвоем они убили немца — неизвестно, кто из них, — а позицию нашел Сергей.

Так он и жил в полку при отце с матерью и с бойцами. Мать, видя такого сына, не могла больше терпеть его неудобного положения и решила отправить его в тыл. Но Сергей уже не мог уйти из армии, характер его втянулся в войну. И он говорил тому майору, заместителю отца, Савельеву, который вот ушел, что в тыл он не пойдет, а лучше скроется в плен к немцам, узнает у них все, что надо, и снова вернется в часть к отцу, когда мать по нему соскучится. И он бы сделал, пожалуй, так, потому что у него воинский характер.

А потом случилось горе, и в тыл мальчишку некогда стало отправлять. Отца его, полковника, серьезно ранило, хоть и бой-то, говорят, был слабый, и он умер через два дня в полевом госпитале. Мать тоже захворала, затомилась — она была раньше еще поувечена двумя осколочными ранениями, одно было в полость — и через месяц после мужа тоже скончалась; может, она еще по мужу скучала... Остался Сергей сиротой.

Командование полком принял майор Савельев, он взял к себе мальчика и стал ему вместо отца и матери, вместо родных — всем человеком. Мальчик ответил ему тоже всем сердцем.

— А я-то не из их части, я из другой. Но Володю Савельева я знаю еще по давности. И вот встретились мы тут с ним в штабе фронта. Володю на курсы усовершенствования посылали, а я по другому делу там находился, а теперь обратно к себе в часть еду. Володя Савельев велел мне поберечь мальчишку, пока он обратно не прибудет... Да и когда еще Володя вернется и куда его направят! Ну, это там видно будет...

Майор Бахичев задремал и уснул. Сережа Лабков всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война. Я тоже уснул, пользуясь ненужным временем, чтобы оно не проходило зря.

Проснулись мы в сумерки, в самом конце долгого июньского дня. Нас теперь было двое на трех кроватях — майор Бахичев и я, а Сережи Лабко- ва не было. Майор обеспокоился, но потом решил, что мальчик ушел куда-нибудь на малое время. Позже мы прошли с ним на вокзал и посетили военного коменданта, однако маленького солдата никто не заметил в тыловом многолюдстве войны.

Наутро Сережа Лабков тоже не вернулся к нам, и бог весть, куда он ушел, томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку — может быть, вослед ему, может быть, обратно в отцовский полк, где были могилы его отца и матери.

Давно, в старинное время, жил у нас на улице старый на вид человек. Он работал в кузнице при большой московской дороге; он работал подручным помощником у главного кузнеца, потому что он плохо видел глазами и в руках у него мало было силы. Он носил в кузницу воду, песок и уголь, раздувал мехом горн, держал клещами горячее железо на наковальне, когда главный кузнец отковывал его, вводил лошадь в станок, чтобы ковать ее, и делал всякую другую работу, которую нужно было делать. Звали его Ефимом, но все люди называли его Юшкой. Он был мал ростом и худ; на сморщенном лице его, вместо усов и бороды, росли по отдельности редкие седые волосы; глаза же у него были белые, как у слепца, и в них всегда стояла влага, как неостывающие слезы.

Юшка жил на квартире у хозяина кузницы, на кухне. Утром он шел в кузницу, а вечером шел обратно на ночлег. Хозяин кормил его за работу хлебом, щами и кашей, а чай, сахар и одежда у Юшки были свои; он их должен покупать за свое жалованье - семь рублей и шестьдесят копеек в месяц. Но Юшка чаю не пил и сахару не покупал, он пил воду, а одежду носил долгие годы одну и ту же без смены: летом он ходил в штанах и в блузе, черных и закопченных от работы, прожженных искрами насквозь, так что в нескольких местах видно было его белое тело, и босой, зимою же он надевал поверх блузы еще полушубок, доставшийся ему от умершего отца, а ноги обувал в валенки, которые он подшивал с осени, и носил всякую зиму всю жизнь одну и ту же пару.

Когда Юшка рано утром шел по улице в кузницу, то старики и старухи подымались и говорили, что вон Юшка уж работать пошел, пора вставать, и будили молодых. А вечером, когда Юшка проходил на ночлег, то люди говорили, что пора ужинать и спать ложиться - вон и Юшка уж спать пошел.

А малые дети и даже те, которые стали подростками, они, увидя тихо бредущего старого Юшку, переставали играть на улице, бежали за Юшкой и кричали:

Вон Юшка идет! Вон Юшка!

Дети поднимали с земли сухие ветки, камешки, сор горстями и бросали в Юшку.

Юшка! - кричали дети. - Ты правда Юшка?

Старик ничего не отвечал детям и не обижался на них; он шел так же тихо, как прежде, и не закрывал своего лица, в которое попадали камешки и земляной сор.

Дети удивлялись Юшке, что он живой, а сам не серчает на них. И они снова окликали старика:

Юшка, ты правда или нет?

Затем дети снова бросали в него предметы с земли, подбегали к нему, трогали его и толкали, не понимая, почему он не поругает их, не возьмет хворостину и не погонится за ними, как все большие люди делают. Дети не знали другого такого человека, и они думали - вправду ли Юшка живой? Потрогав Юшку руками или ударив его, они видели, что он твердый и живой.

Тогда дети опять толкали Юшку и кидали в него комья земли, - пусть он лучше злится, раз он вправду живет на свете. Но Юшка шел и молчал. Тогда сами дети начинали серчать на Юшку. Им было скучно и нехорошо играть, если Юшка всегда молчит, не пугает их и не гонится за ними. И они еще сильнее толкали старика и кричали вкруг него, чтоб он отозвался им злом и развеселил их. Тогда бы они отбежали от него и в испуге, в радости снова бы дразнили его издали и звали к себе, убегая затем прятаться в сумрак вечера, в сени домов, в заросли садов и огородов. Но Юшка не трогал их и не отвечал им.

Когда же дети вовсе останавливали Юшку или делали ему слишком больно, он говорил им:

Чего вы, родные мои, чего вы, маленькие!.. Вы, должно быть, любите меня!.. Отчего я вам всем нужен?.. Обождите, не надо меня трогать, вы мне в глаза землей попали, я не вижу.

Дети не слышали и не понимали его. Они по-прежнему толкали Юшку и смеялись над ним. Они радовались тому, что с ним можно все делать, что хочешь, а он им ничего не делает.

Юшка тоже радовался. Он знал, отчего дети смеются над ним и мучают его. Он верил, что дети любят его, что он нужен им, только они не умеют любить человека и не знают, что делать для любви, и поэтому терзают его.

Дома отцы и матери упрекали детей, когда они плохо учились или не слушались родителей: «Вот ты будешь такой же, как Юшка! - Вырастешь, и будешь ходить летом босой, а зимой в худых валенках, и все тебя будут мучить, и чаю с сахаром не будешь пить, а одну воду!»

Взрослые пожилые люди, встретив Юшку на улице, тоже иногда обижали его. У взрослых людей бывало злое горе или обида, или они были пьяными, тогда сердце их наполнялось лютой яростью. Увидев Юшку, шедшего в кузницу или ко двору на ночлег, взрослый человек говорил ему:

Да что ты такой блажной, непохожий ходишь тут? Чего ты думаешь такое особенное?

Юшка останавливался, слушал и молчал в ответ.

Слов у тебя, что ли, нету, животное такое! Ты живи просто и честно, как я живу, а тайно ничего не думай! Говори, будешь так жить, как надо? Не будешь? Ага!.. Ну ладно!

И после разговора, во время которого Юшка молчал, взрослый человек убеждался, что Юшка во всем виноват, и тут же бил его. От кротости Юшки взрослый человек приходил в ожесточение и бил его больше, чем хотел сначала, и в этом зле забывал на время свое горе.

Юшка потом долго лежал в пыли на дороге. Очнувшись, он вставал сам, а иногда за ним приходила дочь хозяина кузницы, она подымала его и уводила с собой.

Лучше бы ты умер, Юшка, - говорила хозяйская дочь. - Зачем ты живешь? Юшка глядел на нее с удивлением. Он не понимал, зачем ему умирать, когда он

родился жить.

Это отец-мать меня родили, их воля была, - отвечал Юшка, - мне нельзя помирать, и я отцу твоему в кузне помогаю.

Другой бы на твое место нашелся, помощник какой!

Меня, Даша, народ любит! Даша смеялась.

У тебя сейчас кровь на щеке, а на прошлой неделе тебе ухо разорвали, а ты говоришь - народ тебя любит!..

Он меня без понятия любит, - говорил Юшка. - Сердце в людях бывает слепое.

Сердце-то в них слепое, да глаза у них зрячие! - произносила Даша. - Иди скорее, что ль! Любят-то они по сердцу, да бьют тебя по расчету.

По расчету они на меня серчают, это правда, - соглашался Юшка. - Они мне улицей ходить не велят и тело калечат.

Эх ты, Юшка, Юшка! - вздыхала Даша. - А ты ведь, отец говорил, нестарый еще!

Какой я старый!.. Я грудью с детства страдаю, это я от болезни на вид оплошал и старым стал…

По этой своей болезни Юшка каждое лето уходил от хозяина на месяц. Он уходил пешим в глухую дальнюю деревню, где у него жили, должно быть, родственники. Никто не знал, кем они ему приходились.

Даже сам Юшка забывал, и в одно лето он говорил, что в деревне у него живет вдовая сестра, а в другое, что там племянница. Иной раз он говорил, что идет в деревню, а в иной, что в самоё Москву. А люди думали, что в дальней деревне живет Юшкина любимая дочь, такая же незлобная и лишняя людям, как отец.

В июле или августе месяце Юшка надевал на плечи котомку с хлебом и уходил из нашего города. В пути он дышал благоуханием трав и лесов, смотрел на белые облака, рождающиеся в небе, плывущие и умирающие в светлой воздушной теплоте, слушал голос рек, бормочущих на каменных перекатах, и больная грудь Юшки отдыхала, он более не чувствовал своего недуга - чахотки. Уйдя далеко, где было вовсе безлюдно, Юшка не скрывал более своей любви к живым существам. Он склонялся к земле и целовал цветы, стараясь не дышать на них, чтоб они не испортились от его дыхания, он гладил кору на деревьях и подымал с тропинки бабочек и жуков, которые пали замертво, и долго всматривался в их лица, чувствуя себя без них осиротевшим. Но живые птицы пели в небе, стрекозы, жуки и работящие кузнечики издавали в траве веселые звуки, и поэтому на душе у Юшки было легко, в грудь его входил сладкий воздух цветов, пахнущих влагой и солнечным светом.

По дороге Юшка отдыхал. Он садился в тень подорожного дерева и дремал в покое и тепле. Отдохнув, отдышавшись в поле, он не помнил более о болезни и шел весело дальше, как здоровый человек. Юшке было сорок лет от роду, но болезнь давно уже мучила его и состарила прежде времени, так что он всем казался ветхим.

В суровые годы тяжелых испытаний, выпавших на долю народа во время Великой Отечественной войны, писатель обращается к теме детства с тем, чтобы найти и показать самые сокровенные истоки в человеке.

В рассказах "Никита", "Еще мама", "Железная старуха", "Цветок на земле", "Корова", "Маленький солдат", "На заре туманной юности", "Дед-солдат"", "Сухой хлеб", создавая обра­зы детей, писатель последовательно проводит мысль о том, что человек формируется как существо общественное, нравственное в раннем детстве.

«Еще мама» впервые опубликован в журнале «Вожатый», 1965, № 9. «Мать, рождая сына, всегда думает: не ты ли - тот?»,-записывал Платонов в своих заметках. Воспоминания о своей первой учительнице А. Н. Кулагиной приобретают в плато­новской прозе присущий ему высокий символический смысл. «Мать» в мире художественной платоновской прозы-символ души, чувства, «нужной ро­дины», «спасения от беспамятства и забвения». Вот почему «еще мама»-та, кто вводит ребенка в «прекрасный и яростный» мир, учит ходить по его дорогам, дает нравственные ориентиры.

Поведение взрослого человека как патриота, защитника своей родины писатель объясняет этим самым главным и определяющим опытом детства. Для маленького человека познание окружающего мира оказывается сложным процессом познания самого себя. В ходе этого познания герой должен занять определенную позицию по отношению к своему социальному окружению. Выбор этой позиции исключительно важен, так как им определяется все последующее поведение человека.

Мир детства у Платонова-это особый космос, вхождение в который на равных дозволено не всякому. Этот мир - прообраз большой вселенной, ее социальный портрет, чертеж и абрис надежд и великих утрат. Образ ребенка в прозе XX века всегда глубоко символичен. Образ ребенка в прозе Платонова не только символичен - он щемяще конкретен: это мы сами, на­ша жизнь, ее возможности и ее утраты... поистине, «велик мир в детстве...».

«Ребенок долго учится жить,-пишет в записных книжках Платонов,- он учится самоучкой, но ему помогают и старшие люди, которые уже при­учились жить, существовать. Наблюдать за развитием сознания в ребенке и за осведомленностью его в окружающей неизвестной действительности со­ставляет для нас радость».

Платонов - чуткий и внимательный исследователь детства. Иногда само название рассказа («Никита») дается по имени ребенка - главного героя произведения. В центре «Июль­ской грозы» - девятилетняя Наташа и ее брат Антошка.

«Происхождение мастера» перед читателем в незабываемых деталях проходят детство, отрочество и юность Саши Дванова, неповторимых детских образов в других платоновских рассказах. Афоня из рассказа «Цветок на земле», Айдым из повести «Джан», легко запо­минаемые, хотя и не названные по именам дети из рассказов «Родина электричества», «Фро», «Лунная бомба»...

Каждый из этих детёй наделен от рождения драгоценными свой­ствами, нужными для гармоничного физического и душевного ро­ста: безотчетным чувством радости бытия, жадным любопытством и неуемной энергией, простодушием, доброжелательностью, потребностью любить и действовать.

«...В юности, - писал Платонов, - всегда заложена возможностьблагородного величия грядущей жизни: лишь бы человече­ской общество не изуродовало, не исказило, не уничтожило этот дар природы, наследуемый каждым младенцем».

Впрочем, не только особенным интересом к детству и юности как решающим моментам человеческой жизни, предпочтительным изо­бражением молодого героя или откровенной поучительностью, но и по самому существу своего таланта, стремящегося охватить мир целиком, как бы единым, непредубежденным и всепроницающим взглядом, близок Платонов юным. Недаром уже первые книги его и «Сокровенный человек» (1928) в издательстве «Молодая гвардия», а последние прижизнен­ные сборники «Солдатское сердце» (1946), «Волшебное кольцо» (1950) и др. печатались в издательстве «Детская литература».

Немногим, казалось бы, отличаются обстоятельства жизни двух маленьких бедолаг - Саши и Прошки Двановых, живущих в ни­щей крестьянской семье. Только и разницы, что Саша - сирота, в Прошкином доме приемыш. Но этого достаточно, чтобы мало-помалу сформировались характеры, в главном диаметрально про­тивоположные: бескорыстный, честный, безоглядно добрый и от­крытый всем людям Саша и хитрый, хищный, себе на уме, изворот­ливый Прошка

Конечно, дело не в том, что Саша сирота, а в том, что с помощыо добрых людей - Прошкиной матери, но более всего Заxаpa Павловича - Саша преодолевает свое биографическое сирот­ство, и сиротство социальное. «Страной бывших сирот» назвал Советскую Россию Платонов в 30-с годы. Будто о Саше Дванове, самостоятельном, сызмала познавшем истинную цену хлеба и людской доброты, сказал, огляды­ваясь назад из сороковых годов, Михаил Пришвин в повести-сказке «Корабельная чаща»: «Время народного сиротства нашего кончи­лось, и новый человек выходит в историю с чувством беззаветной любви к матери своей - родной земле - не полным сознанием своего культурного мирового достоинства».

Платонову пришвинская мысль органически близка. Мать - Родина - Отец - Отечество - семья - дом - природа - про­странство - земля - таков еще один ряд характерных для платоновской прозы опорных понятии. «Мать... - самая близкая род­ственница всех людей», - читаем в одной из статей писателя. Какие удивительно пронзительные образы матери запечатлены на страни­цах его книг: Вера и Гюльчатай («Джан»), Люба Иванова («Воз­вращение»), безымянная древняя старуха в «Родине электриче­ства»... Кажется, в них воплощены все ипостаси материнства, заклю­чающего в себе и любовь, и самоотверженность, и силу, и мудрость, и прощение.

История становления человека как одухотворенной личности - глав­ная тема рассказов А. Платонова, героями которых являются дети. Анализируя рассказ "Никита", где герой этого рассказа, крестьянский мальчик Никита, тяжело и трудно пре­одолевая возрастной эгоцентризм, раскрывается со стороны своей доброты, формируется как "Добрый кит" (под таким заглавием рассказ был напечатан в журнале «Мурзилка»).

Изображению сложного процесса перехода отельного человека к жизни "со всеми и для всех" посвя­щён рассказ А. Платонова "Еще мама". Герой этого рассказа малолетний Артем через образ матери познает и осмысливает весь мир, приобщается к великому содружеству людей своей родины.

В расска­зах "Железная старуха" и "Цветок на земле" тот же герой - малень­кий человек, но уже под другим именем - Егора, Афони, в процессе познания мира впервые сталкивается с добром и злом, определяет для себя главные жизненные задачи и цели - окончательно победить самое большое зло - смерть ("Железная старуха"), открыть тайну самого большого блага - жизни вечной ("Цветок на земле").

Путь к подвигу во имя жизни на земле, нравственные истоки и корни его проявлены в прекрасном рассказе "На заре туманной юности", который о свидетельствует о единстве проблематики и детализации в творчестве писателя военных и довоенных лет.

О связях творчества. А. Платонова с фольклором писали и фольклористы, и этнографы, не акцентируя внимания на том, что мысль рассказчика направлена, прежде всего, на раскрытие нравственной стороны поступков героев сказки. Связь творчества А. Платонова с фольклором значительно глубже и органичнее. В целом ряде рассказов ("Никита", "Еще мама", "Уля", "Фро"). А. Платонов обращается к композиционной схеме волшебной сказки, описанной в классическом труда В. Я. Проппа. А. Платонов пишет не сказки, а рассказы, но в их основе лежат архаические жанровые структуры. В этом жанровое своеобразие многих рассказов А. Платонова, что объясняется не только устойчивостью жанровых форм, но и особенностями художест­венного мышления писателя, сосредоточенного на анализе и изображении первопричин и первооснов человеческого бытия.

Обычно такие стилистические средства создания художественной выразительности, как метафора, метонимия, олицетворение рассматри­ваются в качестве элементов поэтики. Применительно к целому ряду произведений А. Платонова ("Никита", "Железная старуха", "Еще мама", "На заре туманной юности") говорить об обычном использо­вании этих приёмов в качестве стилистических приемов нельзя. Не­обычность их использования А. Платоновым состоит в том, что в рас­сказах, героями которых являются дети, они стали естественной и органичной формой восприятия мира. Речь должна идти не о метафоре, а метафоризации, не о метонимии, а метонимизации, не об олицетворении, а об олицетворяющей апперцепции и ее разновидностях. Особенно наглядно эта "стилистика" выступает в расска­зе "Никита". Способ познания и восприятия мира через тот или иной эмоционально окрашенный и этически значимый образ-понятие является для героев произведений А. Платонова почти нормой.

Так, герой рассказа "Еще мама" "прокладывает" себе путь в большой мир людей своей родины, вооруженный одним единственным "орудием" - образом-понятием родной матери. Герой, метафорически и метонимически при­меряя его ко всем непознанным существам, вещам и явлениям окружаю­щего мира, посредством этого образа расширяет свой внутренний мир. Так изображает А. Платонов первую встречу человека с родиной, сложный и трудный путь самопознания и социализации человека.

ОЧЕРЕДНОЙ

Третий свисток… Я вхожу в ворота завода, прохожу мимо контрольной будки и иду по огромному заводскому двору в свою «первую», как нумеровалась наша литейная. Асфальтовая дорожка бежит и вьется вокруг выступов и стен колоссальных зданий, где - я слышу - уже начал биться ровным темпом мощный пульс покорных машин.

В мастерскую вхожу почти радостный, - ведь сейчас она оживет, задрожит, загремит - и пойдет игра до вечера…

Здороваюсь с товарищами по работе и усаживаюсь на железной плите пола и спуска к вагранной печи. Закуриваем - иначе нельзя - перед работой и после нее, пред уходом, это делается всегда и всеми. Рука почти автоматически вертит бумагу; не спеша делимся табаком…

Засыпаем в печи металл. Пускаем электромоторы, открываем нефть. И - гаснет солнце за высокими окнами, забывается все… Клубы желто-зеленого чада вихрями рвутся из печей от плавящегося металла. Газ лезет в глаза, горчит рот, тяготит душу…

Содрогаются высокие подпотолочные балки, пляшут полы и стены, ревет пламя под бешеным напором струй нефтяной пыли и воздуха… Неумолимо и насмешливо гудит двигатель; коварно щелкают бесконечные ремни…

Что-то свистит и смеется; что-то запертое, сильное, зверски беспощадное хочет воли - и не вырвется, и воет, и визжит, и яростно бьется, и вихрится в одиночестве и бесконечной злобе… И молит, и угрожает, и снова сотрясает неустающими мускулами хитросплетенные узлы камня, железа и меди…

Бьются горячие пульсы дружных машин; мелькая швами, вьются змеи - ремни.

Илюш, а Илюш! Ты б слазил, глянул, что там за штука такая. Намеднись ты как ловко насос проноровил… - Обращаются ко мне.

Перед самым спуском уже готового металла в тигли неожиданно застопорил мотор, и монотонно гудящая печь смолкла, накаленные стенки потемнели.

Я иногда исправлял небольшие поломки в машинах, избегая тем необходимости звать монтера. Так это было неделю назад с насосом, подающим воздух. Я сначала хотел отказаться, но, подбадриваемый, взял ящик с инструментом и полез по лестнице к электродвигателю, подвешенному к стене.

Неисправность была пустяковая, и я ее быстро обнаружил. Снизу дали ток - и мертвый мотор ожил, завыл и захлопал приводным ремнем.

И вновь полился поток пламени на распростертый в печах металл.

За звенящими побитыми стеклами окон полуденное солнце омывало землю, и на секунду у меня мучительно сжалось сердце и страстно захотелось в поле - к птицам, цветам, шуршащей травке; в поле - где я, когда был без работы, бродил, утопая в зелени, тянущейся к небу, к жизни, к весеннему неокрепшему солнцу, к тем вон бегущим вольным бродяжкам-облакам…

Льется жидкий металл, фыркая и шипя, ослепляя нестерпимо, ярче солнца. Осторожно и внимательно стоим мы вокруг наполняющегося несгораемого горшка. Потом сразу хватаем вдвоем за длинные штоки и бегом несем искрящееся литье в соседнюю мастерскую, где выливаем металл в приготовленные формы.

Когда опорожним всю печь, вновь наполняем ее болванками корявой пузырчатой меди и ждем, покуривая и регулируя нефть.

Около нашей печи работали трое - Игнат, старый рабочий, почти ослепший от блеска литья, с постоянно гноящимися, налитыми кровью глазами, и двое нас, новичков, я и Ваня, только недавно поступивших на завод. Мы работали весело, и день пролетал незаметно. Полуголые, мы хохотали и обливались водой, рассказывали, думали - и слушали нескончаемую, глухую, связавшую начало с концом песнь машин…

И, скажи ты мне на милость, что это огонь не залаживается: чихает - и шабаш!.. - Игнат, наш «старшой», был недоволен и ворчал. После обеда, в печи, действительно, что-то стало часто пофыркивать и клубы вонючего дыма были гуще, чем обыкновенно.

Ну-ну, стерва, ну-ну, растяпа, черт, поговори у меня, поговори! - Игнат подвинчивал нефти и подбадривал фыркающее пламя. Внутри печи теперь уже раздавались целые взрывы и странное поплескивание; металл нагревался плохо.

Что-то не ладилось. Я подошел, не зная зачем, к мотору, посмотрел на измеритель числа оборотов и прислушался. Машина работала чудесно.

Обернувшись, чтобы уходить, я на мгновение увидел белый огненный бич, рванувшийся высоко из нашей печи. Глухой удар ухнул и повторился раза четыре под сводами крыши мастерской, взмахивая вверх свистящими полосами огня и тяжело опуская их вокруг…

Я стоял у мотора, шагах в десяти от печи и видел, как метнулся куда-то Ваня, как присел, обхватив голову, Игнат…

Инстинктивно я схватил рукоятку и прервал ток. Мотор, повертевшись немного по инерции, остановился.

Упавшие бичи раскаленного металла расходились по радиусам от печи и еще шипели, медленно охлаждаясь, испуская свою страшную силу. Как гады, побеждающие и свободные, они дерзко и вызывающе раскинулись на железном полу во властных изгибах, оставляя на черном далеком потолке и балках беловатые отсветы - свои отражения. В ужасе столпились люди. Странное, необычное безмолвие перекатывалось по заводу из мастерской в мастерскую. Где-то далеко мерно пульсировали машины.

Погубили, окаянные, - вздыхал кто-то из толпы рабочих, - ах, мучители треклятые… Им, проклятым, деньга дорога, так они заместо нефти хотят, чтоб вода горела. Напустили воды в бак - и ладно….

Я догадался обо всем. Вода, попав с нефтью в печь на жидкое литье, превратилась мгновенно в пар, который разорвал печь и выкинул вон расплавленный металл…

Ваня лежал на полу вниз лицом, двигал ногами и руками и грыз зубами железные узоры. Белый бич попал на его спину и скоро - скорее, чем на полу - остыл на ней. Спина Вани была похожа на шлак, что выбрасывают из топок паровых котлов.

Рабочие стояли молча; за окнами потемнело.

Судороги в пальцах руки Вани быстро замирали; ноги уперлись неподвижно носками в пол, выставив обугленные пятки.

Старый Игнат был подле и плакал, вытирая невидящие глаза тряпками, которыми он обмотал свои сваренные руки.

Через полчаса все машины были пущены, печи заправлены. Послушные моторы, воя, отдавали свою силу. Ремни, соединенные в концах своих с началом, змеясь и щелкая, бежали, бежали…

Склонившееся послеполуденное солнце равнодушно уперлось лучами в тяжко изогнутые хребты трепещущих машин.

Был двор на краю города. И на дворе два домика - флигелями. На улицу выходили ворота и забор с подпорками. Тут я жил. Ходил домой я через забор. Ворота и калитка всегда были на запоре, и я к тому привык. Даже когда лезешь через забор, посидишь на нем секунду-две, оттуда видней видно поле, дорогу и еще что-то далекое, темное, как тихий низкий туман. А потом рухнешься сразу на земь в лопухи и репейники и пойдешь себе.

Выйдет навстречу не спеша - знает, что это я - Волчек, поглядит кроткими человечьими глазами и подумает что-то.

Я тоже всегда долго глядел на него, в нем каждый раз было другое, чем утром.

Раз шел я по двору и увидал, что Волчек спит в траве. Я тихо подошел и стал. Рыжий Волчек чуть посапывал и ноздрями на земле выдувал чистоту. По шерсти у него пробиралась попова собака.

Кругом было тихое неяркое утро. Солнце приподнималось в теплом тумане, который все рассеивался и рассеивался и сжимался в голубой высоте в облака.

Далеко выл у запертого семафора паровоз и звонили колокола по церквам. Репьи стояли тонко и прямо, ни ветра, шума, ни ребятишек не было.

Волчек проснулся и не двинулся, а лежал как лежал с открытыми глазами, глядел в темную сырость под лопухи.

Я наклонился и притих. Волчек, должно быть, не знал, что он собака. Он жил и думал, как и все люди, и эта жизнь его и радовала и угнетала. Он, как и я, ничего не мог понять и не мог отдохнуть от думы и жизни. Во сне тоже была жизнь, только она там вся корчилась, выворачивалась, пугала и была светлее, прекраснее и неуловимее на черной стене мрака и тайны.

Спереди, пред ним и предо мной, все радуется и светится, а сзади стоит и не проходит чернота, и в снах она виднее, а днем она дальше и про нее забываешь.

Волчка давил виденный сон. В нем он тоже видел эти лопухи и сырую тьму по корням, но там они были и такие и не такие. И вот он опять смотрел и не мог ничего понять.

На дворе была еще собака Чайка. И когда были собачьи свадьбы, собаки бесились, гонялись за Чайкой, один Волчек был такой же, как всегда, и не грызся из-за Чайки.

Хозяин думал, что он больной, и давал ему больше костей и щей после ужина. Но Волчек был великан и совсем здоров.

Чужих ребят, какие приходили играть на двор, он не хватал за пылки, а бил оземь хвостом и глядел с уважением и кротостью.

Я Волчка за собаку не считал, за то и он полюбил меня, как любит меня мать.

Я тоже ничего не знал и не понимал и видел в снах тихое бледное видение жизни. Смутные облака трепетали в небе, и ветер гнул целые дубы, как хворостины, а я стоял в каком-то саду и не слышал, как шумел ветер, и сразу удивился и понял, что это сон, и проснулся.