Николай Агафонов - Непридуманные истории (сборник). Аудиокнига Протоиерей Николай Агафонов - Протоиерей Николай Агафонов. Преодоление земного притяжения Николай агафонов непридуманные

Об авторе. Протоиерей Николай Агафонов - известный Православный писатель. Родился в 1955 году. Окончил Ленинградскую Духовную Академию, был ректором Саратовской Духовной семинарии. Служил в Волгоградской, затем - в Самарской епархии. В 1999 году награжден орденом Святителя Иннокентия (III степени). Лауреат всероссийской литературной премии в честь святого благоверного князя Александра Невского за 2007 год. Лауреат Патриаршей литературной премии святых равноапостольных Кирилла и Мефодия 2014 года. Автор многих сборников рассказов и исторических романов. Член Союза писателей России. Клирик Петропавловской церкви г. Самары.

Протоиерей Николай Агафонов передал в редакцию первые главы новой повести «Стояние». Посвящена она нашумевшему куйбышевскому событию зимы 1956 года, которое потом в народе назовут Стоянием Зои. Это не первая попытка рассказать о чуде Святителя Николая в художественных образах. В середине 1990-х мы публиковали интересный рассказ писателя Николая Коняева «Неожиданная встреча». А не так давно вышел и художественный фильм «Чудо». И все же когда о нашем чуде рассказывает самарец, священник, да еще лауреат Патриаршей премии по литературе, - это особенно радостно. И первые главы повести меня обрадовали. Каждый пусть вынесет свое суждение об этом тексте. Как и всякое художественное произведение (даже и основанное на чудесных, но всё же не вымышленных, а совершенно реальных событиях), оно допускает разное к себе отношение. Кого-то зацепит то, что написал отец Николай. Кто-то найдет досадные отступления от канвы нашего представления о чуде. А кто-то будет вновь и вновь «биться головой об стену» - утверждать, как когда-то оголтелые комсомольцы, якобы «никакого чуда не было». Это так и должно быть. И всё же отец Николай своей повестью и удивит, и порадует наших читателей, как уже удивил и порадовал меня. Чудо в повести совершенно достоверно. Автор пишет так, словно сам был если и не на той вечеринке, то уж точно самолично видел окаменевшую Зою. Ощущение достоверности - и от деталей, и от характеров, и от авторского отношения к происходящему. Всё тут узнаваемо - и люди, и обстоятельства, в которых им приходится действовать. Да и само время то, не столь уж далекое от нас, и город наш в ту пору - выписаны мастерски и с любовью. Без грубого шаржирования, но и без сюсюканий по поводу советского прошлого.

Отец Николай проявил себя как настоящий духовный реалист - человек, которому как священнику ведомы такие тайны, которые сокрыты от взора даже и очень внимательных, но не посвященных в эти духовные тайны наблюдателей. Самарский писатель сделал еще один важный шаг в раскрытии тайны самарского чуда. И где не хватает фактов, ему на помощь спешит писательская интуиция...

С Божьей помощью мы в двух выпусках опубликуем начальные главы книги. А полностью повесть эта дойдет до читателей чуть позже. Пожелаем протоиерею Николаю успешно завершить начатое произведение.

Святителю отче Николае, моли Бога о нас!

1

Из проходной Трубного завода имени Масленникова валил рабочий люд. Пожилые рабочие шли кто парами, а кто в одиночку, а молодежь не спешила домой, сбиваясь в небольшие группы, балагурили, громко смеясь. Глядя на молодых, заводские ветераны снисходительно улыбались, направляясь к трамвайной остановке.

От одной молодежной стайки отделились две девушки лет семнадцати-восемнадцати и, отойдя в сторону, остановились. Оживленно разговаривая, они поглядывали на заводскую проходную.

Одна из девушек, явно выказывая нетерпение, поднялась на цыпочки и даже чуть подпрыгнула, стараясь разглядеть кого-то через головы выходящих.

Зойка, ты что, совсем сдурела! - одернула её подруга, - на нас же смотрят, а ты прыгаешь тут, как коза. Чего люди-то подумают?

А пущай себе думают. Я, между прочим, своего парня жду, а не чужого.

Тоже мне своего, - хмыкнула подруга, - всего-то две недельки как встречаетесь. В нашем цеху, между прочим, девчонок много. Так что сегодня твой, а завтра чужой.

Ну уж нет, - самодовольно засмеялась Зоя, - у нас любовь, как в кино.

Знаем мы это кино, - махнула рукой подруга, - погуляют, да и бросят.

Мой не бросит… а, вот и он идет, - радостно воскликнула Зоя и энергично замахала руками, - Коля! Коля! Мы здесь.

От толпы отделился молодой парень среднего роста в сером драповом пальто и пыжиковой шапке. Он направился к девушкам, а следом за ним шел высокий, чуть сутуловатый молодой человек в коричневом пальто с каракулевым воротником и каракулевой же шапке пирожком. Молодые люди остановились перед девушками. Парень в каракулевой шапке держался позади своего приятеля и глядел куда-то в сторону, стараясь всем своим видом показать, что здесь он оказался чисто случайно.

Николай подошел к Зое и взял её за руку. Лицо девушки при этом зарделось, и она опустила голову.

Может, в киношку мотнемся? - спросил парень.

Девушка слегка фыркнула:

А чего там смотреть? У нас в «Заре» уже третий день «Чука и Гека» крутят, это для школьников.

Эка невидаль, в «Победу» сходим, там про любовь кино.

У меня другое предложение, - Зоя лукаво сощурила глаза.

Излагай, - согласился Николай и широко улыбнулся.

Нас пригласили сегодня в гости. Ты как, не против?

Парень неопределенно пожал плечами:

А что мы там будем делать?

Зоина подруга прыснула смехом.

Так чего еще делать? - смутилась Зоя, - Новый год встречать.

Уж две недели как встретили.

А теперь Старый Новый год, - не унималась девушка.

Вот еще придумали. А кто же пригласил?

Ты его всё равно не знаешь, это Ларискин ухажер, - при этих словах Зоя кивнула в сторону подруги, - его Вадимом зовут. У него дома, между прочим, есть новый патефон и пластинки разные. Будет весело, потанцуем.

Николай колебался недолго, и после того как Зоя слегка сжала его пальцы рук, улыбнувшись, согласился:

Ну, раз весело, можно и пойти.

Зоя победно глянула на подругу и вновь обратилась к Николаю:

Адрес запомнишь? Улица Чкалова, дом восемьдесят четыре. Там во дворе несколько восемьдесят четвертых домов, так наш третий. В случае чего спросишь: где тут живет Болонкина? Это мама Вадима. Только не опаздывай, мы к девяти часам собираемся. Придешь?

Ладно, приду.

Тогда до встречи.

Подруги засмеялись и, взявшись за руки, побежали к трамвайной остановке. Лариса на бегу обернулась и, помахав рукой, прокричала:

С праздничком вас, товарищ Хазин!

Когда девушки перешли Новосадовую улицу, Зоя спросила:

Кто такой Хазин?

Вот ты, девка, даешь, - удивилась Лариса, - Хазина не знаешь? Это же комсорг нашего цеха. Ах да, ты ведь у нас недавно, значит, еще узнаешь. Этот Хазин, между нами говоря, зануда еще тот. Ты обратила внимание, как он нас глазками-то сверлил? Небось, завидно, что другие гулять будут, а его не пригласили.

А чего ему завидовать? У него, я думаю, и своя компания есть.

Знаем мы их компанию, по соцсоревнованию, - и довольная тем, что так складно получилось, Лариса громко рассмеялась.

Парни некоторое время шли молча, пока Хазин, многозначительно хмыкнув, сказал:

Да, товарищ Трошин, ну и в компанию же ты угодил…

Это ты к чему?

А к тому, Коля, что Вадим Болонкин, к которому ты в гости намылился, еще тот субъект.

Поясни, - попросил Николай.

А чего тут пояснять? Мамаша его, Клавдия Петровна, у Центрального рынка пивом торгует, а сынок, между прочим, вор-рецидивист.

Откуда знаешь? - растерянно спросил Николай.

А чего не знать, коли земля круглая? Болонкину эту мои родители знают, да и сыночек известен. Кстати, для сведения, этот субъект недавно с отсидки вернулся.

Николай остановился и поскреб затылок.

Во-во, почеши репу-то и подумай, что может у тебя, комсомольца, быть общего с карманником. Да и праздник какой-то поповский - Старый Новый год. Ерунда это всё на постном масле.

Зойка обидится, - озадачился Николай, - я ведь ей обещал.

Хазин пожал плечами:

Смотри сам. Сейчас ты на хорошем счету, а можешь всё себе испортить.

2

Кузьма Петрович к ночному дежурству подготовился основательно. Новый год по старому стилю он чтил всегда и даже превыше общепризнанного Нового года, а потому все необходимое для встречи праздника взял с собою.

Придя на дежурство, он расположился, как всегда, в зеркальном цеху у стола с газетой в руках. Газету обычно прочитывал всю, но не с первой страницы, а начиная с последней. Однако на этот раз всю осилить не смог и как дошел до передовицы, где писали о подготовке к областной партийной конференции, так и задремал, уронив голову на руки. Поспав таким образом с часок, встрепенулся, поднял голову и, поглядев на стенные ходики, многозначительно произнес:

Пора, брат, пора.

С этими словами он встал из-за стола и заковылял к умывальнику.

Поплескав себе на лицо воды, Петрович вытерся полотенцем и стал готовить праздничный стол. Вначале аккуратно расстелил на столе недочитанную газету. Затем запустил руку в сумку и выудил оттуда краюху ржаного хлеба. За хлебом последовал завернутый в тряпицу кусок соленого сала. Петрович с наслаждением вдохнул в себя чесночный дух и стал нарезать сало тонкими пластинками. Вслед за этим были извлечены несколько варенных в мундире картошек и пол-литровая банка квашеной капусты.

«Опля!» - произнес Кузьма Петрович и, словно изображая фокусника, извлек из сумки бутылку водки. Поставил водку на стол и, прищурив один глаз, любовался с минуту на сотворенный им натюрморт, а затем пошарил в ящике стола и извлек граненый стакан. Дунув в него, придирчиво осмотрел на свет, для верности протер края стакана указательным пальцем, наполнил его на две трети.

Встав из-за стола, Кузьма Петрович застегнул верхнюю пуговицу потертой гимнастерки и огляделся. Вокруг стояли и лежали готовые зеркала. Большие, почти в рост человека, предназначенные для шифоньеров, и поменьше, для умывальников. Прихватив стакан, Кузьма Петрович заковылял к одному из больших зеркал.

Глядя на свое отражение, он приосанился и торжественно произнес:

Страна доверила тебе, товарищ Сапожников, архиважное дело - охрану социалистической собственности. Ты уже не раз оправдывал это высокое доверие. Верим, что и впредь оправдаешь, а потому будь здоров весь год и не кашляй, дорогой товарищ Сапожников. С Новым годом тебя! - при этих словах он осторожно, чтобы не разбить зеркало, чокнулся со своим отражением и не торопясь выпил содержимое стакана.

Занюхав водку рукавом гимнастерки, подкрутил ус и, озорно подмигнув своему зазеркальному собутыльнику, стал отбивать ритм костылем об пол, а потом неожиданно на высокой ноте запел:

Хорошо тому живется,

У кого одна нога:

И порточина не рвется,

И не надо сапога.

Лихо развернувшись на месте, он заковылял к столу и, присев на табурет, принялся неторопливо закусывать. С аппетитом поев, бывший старшина вытер тыльной стороной ладони губы и вынул из кармана кисет с табаком. Аккуратно оторвав от газеты кусочек бумаги, стал скручивать цигарку, мурлыча под нос:

Мы родную землю защищали,

Каждый маленький клочок,

Эх, не зря же жгли мы на привале

Партизанский табачок.

Кузьма Петрович заложил за ухо готовую самокрутку, снял с вешалки телогрейку, накинул ее на плечи и направился к выходу. Курить в цеху он себе не позволял. Выпить - это одно, про то в инструкциях ничего не написано, а вот курить - ни-ни, на то есть правила пожарной
безопасности.

Шел снег. Прищурив глаза, Кузьма Петрович любовался на покрытую девственно-белым ковром улицу Чкалова, продолжая мурлыкать свою песенку:

Эх, махорочка-махорка,

Породнились мы с тобой,

Вдаль глядя за горы зорко,

Мы готовы в бой!

Во дворе дома, что напротив цеха, послышались испуганные крики. Затем калитка распахнулась, и на улицу буквально вывалилась компания молодых людей. При этом какая-то девушка сквозь слезы причитала:

Боже мой, Боже мой, что это было? Маменьки родные, да что это такое?

Одного из парней вытошнило прямо на снег.

Кузьма Петрович брезгливо поморщился, праздничное настроение было испорчено.

Вот она, молодежь, наша смена, тьфу, - плюнул с досады, затушил окурок и уже собирался вернуться в цех, как вдруг один парень кинулся к нему.

Постой, батя, у тебя же телефон в дежурке, я знаю.

Ну а раз знаешь, значит, должен знать, что этот телефон только для служебного пользования.

Да ты чего, батя, с дуба рухнул, какое еще служебное? Там с девушкой непонятно что происходит.

С этой? - презрительно хмыкнул сторож, кивнув головой в сторону девицы, продолжавшей свои причитания.

С этой всё нормально, та в доме осталась, - напирал парень, - да что языком-то трепать, дай в «скорую» позвонить.

Не положено, - и Кузьма Петрович заслонил собою дверь.

Елки-моталки, вот заладил: положено да не положено… А умирать молодой девушке положено? - наступая на сторожа, истерично заорал парень.

Но-но, охолонись малость, а то вместо «скорой» в милицию позвоню.

Да плевать, звони куда хочешь, - продолжал кричать парень, - но если девушка помрет, это уже на твоей совести будет.

Эко куда повернул, - не то удивленно, не то растерянно крякнул Кузьма Петрович и отступил от двери. - Ладно, чего орешь, идем со мной, сам всё будешь врачам объяснять.

3

Застолье в доме начальника Ленинского отдела милиции Михаила Федоровича Тарасова по случаю присвоения ему очередного звания подполковника завершилось далеко за полночь. Гости расходились шумно, даже с криками «ура». Тарасов проводил всех и не спешил возвратиться домой, он прислонился к дверному косяку плечом и с наслаждением вдыхал свежий морозный воздух.

Улица, в дневное время постоянно оглашаемая грохотом трамваев, теперь, в ночные часы, была
необычно тиха. Тарасов вдруг ощутил ностальгическую тоску по тишине. Не этой временной, а настоящей тишине, возможной только где-нибудь в деревенском уголке.

С Ульяновской улицы, распевая песню про удалого Хасбулата, вывернула пьяная компания. Тарасов, зябко передернув плечами, пошел в дом.

«Еще пяток годков потяну лямку, - подумал Тарасов, - получу полковника - и на пенсию, а уж тогда и дня в городе не останусь. Как там говорил классик: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Буду рыбачить, охотиться, книжки почитывать». Он мечтательно вздохнул, раскрывая дверь своей двухкомнатной квартиры.

Телефон, словно дожидаясь возвращения хозяина, разразился продолжительной трелью. Поморщившись, подполковник всё же снял трубку и сердито буркнул:

Тарасов у аппарата.

Товарищ майор, ой! Простите, товарищ подполковник, у нас на участке ЧП.

Докладывай, - сохраняя недовольный тон, сказал Тарасов, хотя и понимал, что в столь поздний час его по пустякам тревожить не станут. Неурочный звонок мог означать одно: случилось убийство, да не простая бытовуха, а что-нибудь этакое, о чем еще придется докладывать выше…

На улице Чкалова в доме 84 застыла девушка с иконой в руках… Проще сказать, окаменела.

Слушай, Мельников, а ты сам, часом, не того...

Я не об этом, а о том, не тронулся ли ты умом, лейтенант?

От того, что увидел, пожалуй, можно и тронуться…

Ладно, - оборвал его Тарасов, - а чего мне-то звонишь? Ну, окаменела баба, с кем не бывает. Протрезвится и помягчеет. А если кому-то плохо, тогда «скорую» вызывай, а не баламуть начальство.

Товарищ подполковник, вам лучше самому посмотреть. «Скорая» уже была, да от этого толку мало. Считаю, что обстановка может выйти из-под контроля. Уже сейчас здесь народ кой-какой ошивается, в дом пытаются проникнуть. А с утра, когда слухи разнесутся по городу, я и сам не знаю, что тут будет... Словом, необходимы ваши личные указания.

А… - досадливо махнул рукой Тарасов, - всё равно в толк не возьму, чего ты там городишь. Жди, разберемся на месте.

Через полчаса он входил в райотдел милиции. Его встретил дежурный по отделу лейтенант Петр Мельников. Вид у него был до того потерянным, что Тарасов вместо пожатия руки просто похлопал парня по плечу:

Ладно, пойдем в кабинет, там всё и расскажешь.

В небольшой комнате, уставленной шкафами с папками, Тарасов, не снимая шинели, сел к письменному столу на шаткий стул и бросил на стол шапку. Затем достал портсигар, закурил папиросу и посмотрел на лейтенанта. Тот нервно теребил портупею.

Чего стоишь? Садись.

Мельников тут же присел напротив и тоже снял свою шапку, но на стол не положил, а мял в руках.

Закуривай, - Тарасов пододвинул Мельникову портсигар.

Мельников машинально взял портсигар, но тут же положил обратно.

Спасибо, товарищ подполковник, не курю.

Молодец, значит, здоровеньким помрешь, - мрачно пошутил Тарасов и вздохнул: - Мне бы тоже бросить, да фронтовая привычка... Ну, давай всё по порядку, только кратко, воды, сам знаешь, не люблю.

Выпустив папиросный дым в сторону от Мельникова, он вновь глянул на него и в удивлении присвистнул:

Ого! Ты чего это с волосами сделал?

Мельников машинально провел по голове рукой и непонимающе уставился на начальника.

Тот протянул к нему руку. Мельников смутился, но головы не отдернул. Перебирая пальцами седую прядь волос двадцатишестилетнего лейтенанта, Тарасов покачал головой:

Доводилось такое видать, так то на войне было… Чего тут у вас творится?

4

Значит, так, - начал Мельников, массируя себе виски, - в ноль часов пятьдесят минут ночи к нам поступил сигнал со станции «скорой помощи». Сообщили, что в доме 84 по улице Чкаловской, где проживает гражданка Болонкина Клавдия Петровна, находится восемнадцатилетняя девушка в непонятном состоянии. То ли мертва, то ли жива, они установить затрудняются. Я взял с собою сержанта Котина, и мы направились по указанному адресу. То, что увидели в доме… короче, лучше бы этого совсем не видеть.

Так всё же, что вы там увидели? - прервал Мельникова Тарасов, закуривая новую папиросу.

Разрешите? - Мельников взял со стола графин с водой и, наполнив стакан, залпом выпил.

Там, товарищ подполковник, посреди комнаты стоит девушка с иконой в руках. Вначале я подумал, что это статуя. Ну, одели в платье и поставили. Дотронулся до неё рукой, а она живая. Вы представляете, живая статуя. Уж поверьте мне, зрелище жуткое. Сержант Котин, так тот как глянул, так и вовсе из дома убежал. Потом мне заявил: «Пусть меня из органов увольняют, но в комнату с каменной бабой не пойду».

С чего же ты решил, что она живая? Может, действительно кто-то манекен в дом принес? - усмехнулся Тарасов. - Какой-нибудь умник решил подшутить над родной милицией.

Мельников посмотрел на своего начальника удивленным взглядом.

Что же я, живого человека не распознаю...

Если живая, так чего же она стоит?

Так она же окаменела, товарищ подполковник!

Ну, ты брось мне сказки рассказывать, как это можно окаменеть? Ты сам-то что выяснил? Откуда эта каменная девка взялась?

Если коротко, товарищ подполковник, то из опроса свидетелей дело обстояло следующим образом. В квартире гражданки Болонкиной собралась компания отметить Старый Новый год. Самой хозяйки дома не было, она ушла к подруге в гости, а дом предоставила молодежи. Гостей принимал её сын Вадим Сергеевич Болонкин.

Постой-постой, а не тот ли это Болонкин, что проходил у нас по делу о карманных кражах?

Тот самый, Михаил Федорович. Недавно вернулся из мест заключения. Это его вторая ходка, первая еще по малолетке была. Среди блатных кличка Умник.

Шибко умный, что ли? - полюбопытствовал Тарасов.

Собрались у этого Умника парни и девчата. Посидели, выпили, включили патефон и стали танцевать. У одной из девушек, Зои Карнауховой, нормировщицы с Трубного завода, не пришел её парень. Вот она от обиды и взяла с божницы икону Николы Угодника, вроде парня её тоже звали Николай, да и пошла с этой иконой танцевать. Во время танца, как утверждают свидетели, произошло что-то невероятное.

Некоторые вроде гром слышали. Кто-то видел свет, как от молнии, а в квартире так наоборот свет погас. Впоследствии выяснилось, что это выбило пробки. Когда же свет включили, то увидели, как эта самая Зоя стоит, словно окаменевшая, посреди комнаты с иконой в руках. Ну, они, естественно, испугались и выскочили из дому на улицу. Потом всё же сообразили в «скорую помощь» позвонить.

Медики приехали и тоже впали чуть ли не в шок от увиденного. Стоит эта девушка как мертвая, а сердце послушали - бьется, значит, выходит, жива, да и дыхание есть. Попытались сделать уколы, но мышцы тела до того сжаты, что иголка гнется или ломается, но в тело не проникает.

Погоди, лейтенант, а чего же они тогда её в больницу не увезли?

Пытались, так от пола не смогли оторвать. Она словно к нему приросла.

Да это же бред? Цирк, да и только! Ну прямо шапито! Фокусы! Я тебе, лейтенант, вот что скажу: головы вам заморочили, - Тарасов решительно встал. - Пойдем разбираться на месте. Надо выяснить, кто это всё подстроил. Тут, как я посмотрю, не только милицию, но и даже нашу советскую медицину ввели в заблуждение.

5

Напротив дома 84 по улице Чкалова стоял автомобиль «скорой помощи» с включенным двигателем. В кабине «скорой» мирно дремал шофер. Возле самого дома стояли человек десять-двенадцать и что-то бойко обсуждали между собой. Завидев подходившего лейтенанта с начальником районной милиции, они наперебой стали просить:

Дайте нам взглянуть на каменную бабу. Почему нас не пускают?

Не положено. Идите на своих каменных баб любуйтесь, - зло пошутил Тарасов, - а здесь смотреть нечего.

Люди зароптали, но расходиться не стали. У дверей дома стоял сержант Котин. Отдав честь Тарасову, он успел шепнуть Мельникову:

Товарищ лейтенант, подмога требуется. Народ прямо с ума сходит, уже через окно пробовали забраться.

На кухне сидела уже немолодая, слегка полноватая женщина. Это была хозяйка дома Клавдия Петровна Болонкина. Врач мерила ей давление. Увидев вошедшего подполковника, Болонкина испуганно глянула на него припухшими от слез глазами и сразу отвернулась. Врач, закончив измерять давление, вопросительно поглядела на начальника милиции.

Еще с войны Тарасов трепетно относился ко всем медицинским работникам, а потому сразу же поспешил вежливо представиться:

Начальник Ленинского райотдела милиции подполковник Тарасов.

Кудинкина Татьяна Петровна, врач «скорой помощи», - вставая с табурета, в свою очередь представилась женщина и, не дожидаясь со стороны милицейского начальства вопросов, указала рукой в сторону двери, ведущей в горницу, - пойдемте, я вас провожу. Советую валидол приготовить...

Она вошла в комнату первая, а за ней прошел Тарасов. В одной половине горницы стоял сдвинутый к стене стол с остатками праздничного ужина и початыми бутылками водки и вина. В другой половине спиной к ним стояла девушка в простеньком темно-синем шерстяном платье. Ее густые светло-русые волосы волнами спадали на плечи, и Тарасов, еще не видя лица девушки, подумал: «Наверное, красавица». Он обошел её кругом. Девушка действительно оказалась красивой, но Тарасова больше всего поразил её взгляд. Широко открытые глаза были устремлены на икону, которую она держала в руках. Во взгляде читались одновременно и испуг, и удивление.

Тарасову захотелось тут же выйти, как будто в комнате не хватало воздуха, но он, пересилив себя, спросил:

Сами понять не можем, - тут же отозвалась врач, и тоже негромко, как обычно стараются говорить при покойниках. - Такой общей спазмы мышц в медицинской практике никогда не наблюдалось.

А почему не вынули из рук икону? - Тарасов и сам не заметил, как перешел на шепот, словно боясь, что его услышит застывшая девушка.

Пробовали. Не получилось. Хотели в больницу увезти, но не смогли оторвать от пола, словно она к нему приросла.

Каким образом?

Врач развела руками:

Один Бог ведает, каким.

А вы что, в Бога верите?

Врач ничего не ответила.

Может быть, каким-то клеем ноги и туфли намазаны? - не то спросил, не то размышлял вслух Тарасов. Врач молча пожала плечами.

Простояв с минуту, что-то обдумывая, Тарасов резко развернулся и вышел из горницы. Проходя мимо кухни, он поманил Мельникова рукой, чтобы тот следовал за ним.

Вот что, лейтенант, - сказал Тарасов, когда они вышли в сени, - ты оставайся пока здесь, утром пришлю замену. В дом никого не пускать. Хозяйке скажи, чтобы пожила временно у родственников, а я буду звонить начальству, пусть сами кумекают, что со всей этой мистикой делать.

Священник Николай Агафонов

Непридуманные истории. Рассказы

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС 12-218-1567

© Агафонов Николай, свящ., 2013

© Издательство «Никея», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

Предисловие

Чудесное всегда с нами рядом, но мы не замечаем его. Оно пытается говорить с нами, но мы не слышим его, потому что оглохли от грохота безбожной цивилизации. Оно идет с нами рядом, дышит нам прямо в затылок. Но мы не чувствуем его, ибо наши чувства притупились бесчисленными соблазнами века сего. Оно забегает вперед и заглядывает прямо в глаза, но мы не видим его. Мы ослеплены своим ложным величием – величием человека, могущего переставлять горы без всякой веры, лишь с помощью бездушного технического прогресса. А если вдруг увидим или услышим, то спешим обойти стороной, сделать вид, что не заметили, не услышали. Ведь в тайнике своего существа мы догадываемся, что, приняв ЧУДО как реальность нашей жизни, мы должны будем изменить свою жизнь. Мы должны стать неприкаянными в мире сем и юродивыми для разумных мира сего. А это уже страшно или, наоборот, так смешно, что хочется плакать.

Протоиерей Николай Агафонов

Погиб при исполнении

Некриминальная история

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.

И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, – скажет, – и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголют премудрые, возглаголют разумные: «Господи! Почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…»

Ф. М. Достоевский.Преступление и наказание

Было уже десять часов вечера, когда в епархиальном управлении раздался резкий звонок. Только что прилегший отдохнуть Степан Семенович, ночной сторож, недовольно ворча: «Кого это нелегкая носит?», шаркая стоптанными домашними тапочками, поплелся к двери. Даже не спрашивая, кто звонит, он раздраженно крикнул, остановившись перед дверью:

– Здесь никого нет, приходите завтра утром!

– Срочная телеграмма, примите и распишитесь.

Получив телеграмму, сторож принес ее в свою каморку, включил настольную лампу и, нацепив очки, стал читать: «27 июля 1979 года протоиерей Федор Миролюбов трагически погиб при исполнении служебных обязанностей, ждем дальнейших указаний. Церковный совет Никольской церкви села Бузихино».

– Царство Небесное рабу Божьему отцу Федору, – сочувственно произнес Степан Семенович и еще раз перечитал телеграмму вслух. Смущала формулировка: «Погиб при исполнении…» Это совершенно не клеилось со священническим чином.

«Ну там милиционер или пожарный, в крайнем случае сторож, не приведи, конечно, Господи, это еще понятно, но отец Федор?» – пожал в недоумении плечами Степан Семенович.

Отца Федора он знал хорошо, когда тот еще служил в кафедральном соборе. Батюшка отличался от прочих клириков собора простотой в общении и отзывчивым сердцем, за что и был любим прихожанами. Десять лет назад у отца Федора случилось большое горе в семье – убит был его единственный сын Сергей. Произошло это, когда Сергей спешил домой порадовать родителей выдержанным экзаменом в медицинский институт, хотя отец Федор мечтал, что сын будет учиться в семинарии.

– Но раз выбрал путь не духовного, а телесного врача, все равно – дай ему Бог счастья… Меня будет на старости лечить, – говорил отец Федор Степану Семеновичу, когда они сидели за чаем в сторожке собора. Тут-то их и застала эта страшная весть.

По дороге из института увидел Сергей, как четверо парней избивают пятого прямо рядом с остановкой автобуса. Женщины на остановке криками пытались урезонить хулиганов, но те, не обращая внимания, уже лежащего молотили ногами. Мужчины, стоявшие на остановке, стыдливо отворачивались. Сергей, не раздумывая, кинулся на выручку. Кто его ножом пырнул, следствие только через месяц разобралось. Да что от этого проку, сына отцу Федору уже никто вернуть не мог.

Сорок дней после смерти сына отец Федор служил каждый день заупокойные обедни и панихиды. А как сорок дней прошло, стали частенько замечать отца Федора во хмелю. Бывало, и к службе приходил нетрезвым. Но старались не укорять, понимая его состояние, сочувствовали ему. Однако вскоре это стало делать все труднее. Архиерей несколько раз переводил отца Федора на должность псаломщика, для исправления от винопития. Но один случай заставил владыку пойти на крайние меры и уволить отца Федора за штат.

Как-то, получив месячную зарплату, отец Федор зашел в рюмочную, что находилась недалеко от собора. Завсегдатаи этого заведения относились к батюшке почтительно, ибо по своей доброте он потчевал их за свой счет. В тот день была годовщина смерти сына, и отец Федор, кинув на прилавок всю зарплату, приказал угощать всех, кто пожелает, весь вечер. Буря восторгов, поднявшаяся в распивочной, вылилась в конце пьянки в торжественную процессию. С соседней строительной площадки были принесены носилки, на них водрузили отца Федора и, объявив его Великим Папой Рюмочной, понесли через весь квартал домой. После этого случая отец Федор и угодил за штат. Два года он был без служения до назначения его в Бузихинский приход.

Степан Семенович в третий раз перечитал телеграмму и, повздыхав, стал набирать номер домашнего телефона владыки. Трубку поднял келейник владыки Слава.

– Его высокопреосвященство занят, зачитайте мне телеграмму, я запишу, потом передам.

Содержание телеграммы Славу озадачило не меньше, чем сторожа. Он стал размышлять: «Трагически погибнуть в наше время – пара пустяков, что весьма часто и происходит. Вот, например, в прошлом году погиб в автомобильной катастрофе протодиакон с женой. Но при чем здесь служебные обязанности? Что может произойти во время богослужения? Наверное, эти бузихинцы что-то напутали».

Слава был родом из тех мест и село Бузихино знал хорошо. Оно было знаменито строптивым характером сельчан. С необузданным нравом бузихинцев пришлось столкнуться и архиерею. Бузихинский приход доставлял ему хлопот более, чем все остальные приходы епархии, вместе взятые. Какого бы священника к ним архиерей ни назначал, долго тот там не задерживался. Прослужит год, ну от силы другой – и начинаются жалобы, письма, угрозы. Никто бузихинцам угодить не мог. За один год трех настоятелей пришлось сменить. Рассердился архиерей, два месяца к ним вообще никого не назначал. Бузихинцы эти два месяца, как беспоповцы, сами читали и пели в церкви. Только от этого мало утешения, обедню-то без батюшки не отслужишь, стали просить священника. Архиерей говорит им:

– Нет у меня для вас священника, к вам на приход уже никто не желает ехать!

Но те не отступают, просят, умоляют:

– Хоть кого-нибудь, хоть на время, а то Пасха приближается! Как в такой великий праздник без батюшки? Грех.

Смилостивился над ними архиерей, вызвал к себе бывшего в то время за штатом протоиерея Федора Миролюбова и говорит ему:

– Даю тебе, отец Федор, последний шанс для исправления, назначаю настоятелем в Бузихино, продержишься там три года – все прощу.

Отец Федор от радости в ноги архиерею поклонился и, побожившись, что уже месяц, как в рот не берет ни грамма, довольный поехал к месту своего назначения.

Проходит месяц, другой, год. Никто архиерею жалоб не шлет. Это радует его высокопреосвященство, но в то же время и беспокоит: странно, что жалоб нет. Посылает благочинного отца Леонида Звякина узнать, как обстоят дела. Отец Леонид съездил, докладывает:

– Все в порядке, прихожане довольны, церковный совет доволен, отец Федор тоже доволен.

Подивился архиерей такому чуду, а с ним и все епархиальные работники, но стали ждать: не может такого быть, чтобы второй год продержался.

Но прошел еще год, третий пошел. Не вытерпел архиерей, вызывает отца Федора, спрашивает:

– Скажи, отец Федор, как это тебе удалось с бузихинцами общий язык найти?

– А это нетрудно было, – отвечает отец Федор. – Я как приехал к ним, так сразу смекнул их главную слабость, на ней и сыграл.

– Это как же? – удивился архиерей.

– А понял я, владыко, что бузихинцы – народ непомерно гордый, не любят, когда их поучают, вот я им и сказал на первой проповеди: так, мол, и так, братья и сестры, знаете ли вы, с какой целью меня к вам архиерей назначил? Они сразу насторожились: «С какой такой целью?» – «А с такой целью, мои возлюбленные, чтобы вы меня на путь истинный направили». Тут они совсем рты разинули от удивления, а я дальше валяю: «Семинариев я никаких не кончал, а с детских лет пел и читал на клиросе и потому в священники вышел как бы полуграмотным. И по недостатку образования пить стал непомерно, за что и был уволен со службы за штат». Тут они сочувственно закивали головами. «И, оставшись, – говорю, – без средств к пропитанию, я влачил жалкое существование за штатом. В довершение ко всему моя жена оставила меня, не желая разделять со мной моей участи». Как такое сказал, так у меня на глазах слезы сами собой навернулись. Смотрю, и у прихожан глаза на мокром месте. «Так бы мне и пропасть, – продолжаю я, – да наш владыка, дай Бог ему здоровья, своим светлым умом смекнул, что надо меня для моего же спасения назначить к вам на приход, и говорит мне: «Никто, отец Федор, тебе во всей епархии не может помочь, окромя бузихинцев, ибо в этом селе живет народ мудрый, добрый и благочестивый. Они тебя наставят на путь истинный». А потому прошу вас и молю, дорогие братья и сестры, не оставьте меня своими мудрыми советами, поддержите, а где ошибусь – укажите. Ибо отныне вручаю в руки ваши судьбу свою». С тех пор мы и живем в мире и согласии.

Ярмилко Алексей

Протоиерей Николай Агафонов - Жены-мироносицы Коночкин Денис

Протоиерей Николай Агафонов - Жены-мироносицы

Ковалев Алексей 128kb/s

Протоиерей Николай Агафонов - Иоанн Дамаскин

Агафонов Николай (протоиерей) - Жены-мироносицы Коночкин Денис

Исторический роман известного российского прозаика Николая Агафонова повествует о великом подвиге тихих и скромных женщин, последовавших за Христом исключительно по зову сердца. Автор открывает перед нами те глубинные стремления и Агафонов Николай (протоиерей) - Жены-мироносицы

Ковалев Алексей

Книга раскрывает перед нами живой образ великого писателя и замечательного поэта VIII века – Иоанна Дамаскина. Действие романа разворачивается на драматическом фоне жестокого противостояния двух империй: христианской и мусульманск Протоиерей Николай Агафонов - Иоанн Дамаскин

Агафонов Николай (протоиерей) - Плавучий храм. Неприкаянное юродство простых историй Ярмилко Алексей

Агафонов Николай (протоиерей) - Плавучий храм. Неприкаянное юродство простых историй

Агафонов Николай (протоиерей) - Преодоление земного притяжения Ярмилко Алексей

Герои рассказов этой аудиокниги - генералы и солдаты, архиереи и семинаристы, монахи и учёные, комиссары и крестьяне. Эти рассказы не просто житейские истории, а наполненные комедийными и драматическими событиями судьбы людей. Сме Агафонов Николай (протоиерей) - Преодоление земного притяжения

Протоиерей Николай Агафонов - Протоиерей Николай Агафонов. Преодоление земного притяжения Ярмилко Алексей

Герои рассказов этой аудиокниги - генералы и солдаты, архиереи и семинаристы, монахи и учёные, комиссары и крестьяне. Эти рассказы не просто житейские истории, а наполненные комедийными и драматическими событиями судьбы людей. Сме Протоиерей Николай Агафонов - Протоиерей Николай Агафонов. Преодоление земного притяжения

Клингер Фридрих Максимилиан - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад Ярмилко Алексей 64kb/s

Клингер, Фридрих Максимилиан (1752-1831) - немецкий писатель.Талантливый ученый и просветитель-первопечатник, отринув современную ему науку и религию, предался силам тьмы и продал душу дьяволу, движимый "безумной жаждой познания и Клингер Фридрих Максимилиан - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад

Толстой Лев Николаевич - Рассказы Ярмилко Алексей 256kb/s

В сборник вошли рассказы классика русской литературы Льва Николаевича Толстого (1828 - 1910): «После бала», «Сила детства», «Ходынка», «Что я видел во сне», «Ягоды». В этих рассказах затрагиваются вопросы социальной справедливости Толстой Лев Николаевич - Рассказы

Протоиерей Николай Агафонов. Плавучий храм. Неприкаянное юродство простых историй. Ярмилко Алексей

Рассказ "Друзья", которым открывается этот сборник, был любимым рассказом приснопамятного архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Он дарил мои книги своим духовным чадам из священников и приговаривал: «В первую очередь прочтите расска Протоиерей Николай Агафонов. Плавучий храм. Неприкаянное юродство простых историй.

Святитель Иоанн Златоуст - Житие. Избранные поучения. Часть 2 Багдасаров Алексей 128kb/s

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС 12-218-1567

© Агафонов Николай, свящ., 2013

© Издательство «Никея», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Предисловие

Чудесное всегда с нами рядом, но мы не замечаем его. Оно пытается говорить с нами, но мы не слышим его, потому что оглохли от грохота безбожной цивилизации. Оно идет с нами рядом, дышит нам прямо в затылок. Но мы не чувствуем его, ибо наши чувства притупились бесчисленными соблазнами века сего. Оно забегает вперед и заглядывает прямо в глаза, но мы не видим его. Мы ослеплены своим ложным величием – величием человека, могущего переставлять горы без всякой веры, лишь с помощью бездушного технического прогресса. А если вдруг увидим или услышим, то спешим обойти стороной, сделать вид, что не заметили, не услышали. Ведь в тайнике своего существа мы догадываемся, что, приняв ЧУДО как реальность нашей жизни, мы должны будем изменить свою жизнь. Мы должны стать неприкаянными в мире сем и юродивыми для разумных мира сего. А это уже страшно или, наоборот, так смешно, что хочется плакать.

Протоиерей Николай Агафонов

Погиб при исполнении
Некриминальная история

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.

И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, – скажет, – и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: «Свиньи вы! Образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголют премудрые, возглаголют разумные: «Господи! Почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому их приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…»

Ф. М. Достоевский.

Преступление и наказание

Было уже десять часов вечера, когда в епархиальном управлении раздался резкий звонок. Только что прилегший отдохнуть Степан Семенович, ночной сторож, недовольно ворча: «Кого это нелегкая носит?», шаркая стоптанными домашними тапочками, поплелся к двери. Даже не спрашивая, кто звонит, он раздраженно крикнул, остановившись перед дверью:

– Здесь никого нет, приходите завтра утром!

– Срочная телеграмма, примите и распишитесь.

Получив телеграмму, сторож принес ее в свою каморку, включил настольную лампу и, нацепив очки, стал читать: «27 июля 1979 года протоиерей Федор Миролюбов трагически погиб при исполнении служебных обязанностей, ждем дальнейших указаний. Церковный совет Никольской церкви села Бузихино».

– Царство Небесное рабу Божьему отцу Федору, – сочувственно произнес Степан Семенович и еще раз перечитал телеграмму вслух. Смущала формулировка: «Погиб при исполнении…» Это совершенно не клеилось со священническим чином.

«Ну там милиционер или пожарный, в крайнем случае сторож, не приведи, конечно, Господи, это еще понятно, но отец Федор?» – пожал в недоумении плечами Степан Семенович.

Отца Федора он знал хорошо, когда тот еще служил в кафедральном соборе. Батюшка отличался от прочих клириков собора простотой в общении и отзывчивым сердцем, за что и был любим прихожанами. Десять лет назад у отца Федора случилось большое горе в семье – убит был его единственный сын Сергей. Произошло это, когда Сергей спешил домой порадовать родителей выдержанным экзаменом в медицинский институт, хотя отец Федор мечтал, что сын будет учиться в семинарии.

– Но раз выбрал путь не духовного, а телесного врача, все равно – дай ему Бог счастья… Меня будет на старости лечить, – говорил отец Федор Степану Семеновичу, когда они сидели за чаем в сторожке собора. Тут-то их и застала эта страшная весть.

По дороге из института увидел Сергей, как четверо парней избивают пятого прямо рядом с остановкой автобуса. Женщины на остановке криками пытались урезонить хулиганов, но те, не обращая внимания, уже лежащего молотили ногами. Мужчины, стоявшие на остановке, стыдливо отворачивались. Сергей, не раздумывая, кинулся на выручку. Кто его ножом пырнул, следствие только через месяц разобралось. Да что от этого проку, сына отцу Федору уже никто вернуть не мог.

Сорок дней после смерти сына отец Федор служил каждый день заупокойные обедни и панихиды. А как сорок дней прошло, стали частенько замечать отца Федора во хмелю. Бывало, и к службе приходил нетрезвым. Но старались не укорять, понимая его состояние, сочувствовали ему. Однако вскоре это стало делать все труднее. Архиерей несколько раз переводил отца Федора на должность псаломщика, для исправления от винопития. Но один случай заставил владыку пойти на крайние меры и уволить отца Федора за штат.

Как-то, получив месячную зарплату, отец Федор зашел в рюмочную, что находилась недалеко от собора. Завсегдатаи этого заведения относились к батюшке почтительно, ибо по своей доброте он потчевал их за свой счет. В тот день была годовщина смерти сына, и отец Федор, кинув на прилавок всю зарплату, приказал угощать всех, кто пожелает, весь вечер. Буря восторгов, поднявшаяся в распивочной, вылилась в конце пьянки в торжественную процессию. С соседней строительной площадки были принесены носилки, на них водрузили отца Федора и, объявив его Великим Папой Рюмочной, понесли через весь квартал домой. После этого случая отец Федор и угодил за штат. Два года он был без служения до назначения его в Бузихинский приход.

Степан Семенович в третий раз перечитал телеграмму и, повздыхав, стал набирать номер домашнего телефона владыки. Трубку поднял келейник владыки Слава.

– Его высокопреосвященство занят, зачитайте мне телеграмму, я запишу, потом передам.

Содержание телеграммы Славу озадачило не меньше, чем сторожа. Он стал размышлять: «Трагически погибнуть в наше время – пара пустяков, что весьма часто и происходит. Вот, например, в прошлом году погиб в автомобильной катастрофе протодиакон с женой. Но при чем здесь служебные обязанности? Что может произойти во время богослужения? Наверное, эти бузихинцы что-то напутали».

Слава был родом из тех мест и село Бузихино знал хорошо. Оно было знаменито строптивым характером сельчан. С необузданным нравом бузихинцев пришлось столкнуться и архиерею. Бузихинский приход доставлял ему хлопот более, чем все остальные приходы епархии, вместе взятые. Какого бы священника к ним архиерей ни назначал, долго тот там не задерживался. Прослужит год, ну от силы другой – и начинаются жалобы, письма, угрозы. Никто бузихинцам угодить не мог. За один год трех настоятелей пришлось сменить. Рассердился архиерей, два месяца к ним вообще никого не назначал. Бузихинцы эти два месяца, как беспоповцы, сами читали и пели в церкви. Только от этого мало утешения, обедню-то без батюшки не отслужишь, стали просить священника. Архиерей говорит им:

– Нет у меня для вас священника, к вам на приход уже никто не желает ехать!

Но те не отступают, просят, умоляют:

– Хоть кого-нибудь, хоть на время, а то Пасха приближается! Как в такой великий праздник без батюшки? Грех.

Смилостивился над ними архиерей, вызвал к себе бывшего в то время за штатом протоиерея Федора Миролюбова и говорит ему:

– Даю тебе, отец Федор, последний шанс для исправления, назначаю настоятелем в Бузихино, продержишься там три года – все прощу.

Отец Федор от радости в ноги архиерею поклонился и, побожившись, что уже месяц, как в рот не берет ни грамма, довольный поехал к месту своего назначения.

Проходит месяц, другой, год. Никто архиерею жалоб не шлет. Это радует его высокопреосвященство, но в то же время и беспокоит: странно, что жалоб нет. Посылает благочинного отца Леонида Звякина узнать, как обстоят дела. Отец Леонид съездил, докладывает:

– Все в порядке, прихожане довольны, церковный совет доволен, отец Федор тоже доволен.

Подивился архиерей такому чуду, а с ним и все епархиальные работники, но стали ждать: не может такого быть, чтобы второй год продержался.

Но прошел еще год, третий пошел. Не вытерпел архиерей, вызывает отца Федора, спрашивает:

– Скажи, отец Федор, как это тебе удалось с бузихинцами общий язык найти?

– А это нетрудно было, – отвечает отец Федор. – Я как приехал к ним, так сразу смекнул их главную слабость, на ней и сыграл.

– Это как же? – удивился архиерей.

– А понял я, владыко, что бузихинцы – народ непомерно гордый, не любят, когда их поучают, вот я им и сказал на первой проповеди: так, мол, и так, братья и сестры, знаете ли вы, с какой целью меня к вам архиерей назначил? Они сразу насторожились: «С какой такой целью?» – «А с такой целью, мои возлюбленные, чтобы вы меня на путь истинный направили». Тут они совсем рты разинули от удивления, а я дальше валяю: «Семинариев я никаких не кончал, а с детских лет пел и читал на клиросе и потому в священники вышел как бы полуграмотным. И по недостатку образования пить стал непомерно, за что и был уволен со службы за штат». Тут они сочувственно закивали головами. «И, оставшись, – говорю, – без средств к пропитанию, я влачил жалкое существование за штатом. В довершение ко всему моя жена оставила меня, не желая разделять со мной моей участи». Как такое сказал, так у меня на глазах слезы сами собой навернулись. Смотрю, и у прихожан глаза на мокром месте. «Так бы мне и пропасть, – продолжаю я, – да наш владыка, дай Бог ему здоровья, своим светлым умом смекнул, что надо меня для моего же спасения назначить к вам на приход, и говорит мне: «Никто, отец Федор, тебе во всей епархии не может помочь, окромя бузихинцев, ибо в этом селе живет народ мудрый, добрый и благочестивый. Они тебя наставят на путь истинный». А потому прошу вас и молю, дорогие братья и сестры, не оставьте меня своими мудрыми советами, поддержите, а где ошибусь – укажите. Ибо отныне вручаю в руки ваши судьбу свою». С тех пор мы и живем в мире и согласии.

На архиерея этот рассказ, однако, произвел удручающее впечатление.

– Что такое, отец Федор? Как вы смели приписывать мне слова, не произносимые мной? Я вас послал как пастыря, а вы приехали на приход овцой заблудшей. Выходит, не вы паству пасете, а она вас пасет?

– А по мне, – отвечает отец Федор, – все равно, кто кого пасет, лишь бы мир был и все были довольны.

Этот ответ совсем вывел архиерея из себя, и он отправил отца Федора за штат.

Бузихинцы вновь присланного священника вовсе не приняли и грозились, что если отца Федора им не вернут, то они до самого патриарха дойдут, но от своего не отступят. Самые ретивые предлагали заманить архиерея на приход и машину его вверх колесами перевернуть, а назад не перевертывать, пока отца Федора не вернут. Но архиерей уже поостыл и решил скандала далеко не заводить. И отца Федора бузихинцам вернул.

Пять лет прошло с того времени. И вот теперь Слава держал телеграмму, недоумевая, что же могло произойти в Бузихине.

А в Бузихине произошло вот что. Отец Федор просыпался всегда рано и никогда не залеживался в постели, умывшись, прочитывал правило. Так начинался каждый его день. Но в это утро, открыв глаза, он почти полчаса понежился в постели с блаженной улыбкой: ночью видел свою покойную мать. Сны отец Федор видел редко, а тут такой необычный, такой легкий и светлый.

Сам отец Федор во сне был просто мальчиком Федей, скакавшим на коне по их родному селу, а мать вышла к нему из дома навстречу и крикнула: «Федя, дай коню отдых, завтра поедете с отцом на ярмарку». При этих словах отец Федор проснулся, но сердце его продолжало радостно биться, и он мечтательно улыбался, вспоминая детство. Видеть мать во сне он считал хорошим признаком, значит, душа ее спокойна, потому как в церкви за нее постоянно возносятся молитвы об упокоении.

Бросив взгляд на настенные ходики, он, кряхтя, встал с постели и побрел к умывальнику. После молитвы, по обыкновению, пошел пить чай на кухню, а напившись, расположился тут же читать только что принесенные газеты. Дверь приоткрылась – и показалась вихрастая голова Петьки, внука церковного звонаря Парамона.

– Отец Федор, а я вам карасей принес, свеженьких, только что наловил.

– Ну проходи, показывай свой улов, – добродушно пробасил отец Федор.

Приход Пети был всегда для отца Федора радостным событием, он любил этого мальца, чем-то напоминавшего ему его покойного сына. «О, если бы он прошел мимо, не осиротил бы своего отца, сейчас у меня были бы, наверное, внуки. Но так, значит, Богу угодно», – мучительно размышлял отец Федор.

Петьку без гостинца не оставлял, то конфет ему полные карманы набьет, то пряников. Но, конечно, понимал, что Петя не за этим приходит к нему, а уж больно он любопытный, обо всем расспрашивает отца Федора, да такие вопросы иногда мудреные задает, что не сразу и ответишь.

– Маленькие карасики, – оправдывался Петя, в смущении протягивая целлофановый мешочек с дюжиной небольших, с ладонь, карасей.

– Всякое даяние благо, – прогудел отец Федор, кладя карасей в холодильник. – Да и самое главное, что от труда рук своих принес подарок. А это я для тебя припас. – И с этими словами он протянул Петьке большую шоколадную плитку.

Поблагодарив, Петя повертел шоколад в руке, попытался сунуть в карман, но шоколад не полез, и тогда он проворно сунул его за пазуху.

– Э-э, брат, так дело не пойдет, пузо у тебя горячее, шоколад растает – и до дому не донесешь, лучше в газету заверни. А теперь, коли не торопишься, садись, чаю попьем.

– Спасибо, батюшка, мать корову подоила, так молока уже напился.

– Все равно садись, что-нибудь расскажи.

– Отец Федор, мне дед говорит, что, когда я вырасту, получу от вас рекомендацию и поступлю в семинарию, а потом буду священником, как вы.

– Да ты еще лучше меня будешь. Я ведь неграмотный, в семинариях не учился, не те годы были, да и семинариев тогда уже не было.

– Вот вы говорите «неграмотный», а откуда же все знаете?

– Читаю Библию, еще книжки кое-какие есть. Немного и знаю.

– А папа говорит, что нечего в семинарии делать, так как скоро Церковь отомрет, а лучше идти в сельхозинститут и стать агрономом, как он.

– Ну, сказанул твой батя, – усмехнулся отец Федор. – Я умру, отец твой умрет, ты когда-нибудь помрешь, а Церковь будет вечно стоять, до скончания века.

– Я тоже так думаю, – согласился Петя. – Вот наша церковь сколько лет стоит, и ничего ей не деется, а клуб вроде недавно построили, а уж трещина по стене пошла. Дед говорит, что раньше прочно строили, на яйцах раствор замешивали.

– Тут, брат, дело не в яйцах. Когда я говорил, что Церковь будет стоять вечно, то имел в виду не наш храм, это дело рук человеческих, может и разрушиться. Да и сколько на моем веку храмов да монастырей взорвали и поломали, а Церковь живет. Церковь – это все мы, верующие во Христа, и Он – глава нашей Церкви. Вот так, хоть твой отец грамотным на селе слывет, но речи его немудрые.

– А как стать мудрым? Сколько надо учиться, больше, чем отец, что ли? – озадачился Петя.

– Да как тебе сказать… Я встречал людей совсем неграмотных, но мудрых. «Начало премудрости – страх Господень» – так сказано в Священном Писании.

Петя хитро сощурил глаза:

– Вы в прошлый раз говорили, что Бога любить надо. Как это можно и любить, и бояться одновременно?

– Вот ты мать свою любишь?

– Конечно.

– А боишься ее?

– Нет, она же не бьет меня, как отец.

– А боишься сделать что-нибудь такое, отчего мама твоя сильно бы огорчилась?

– Боюсь, – засмеялся Петя.

– Ну, тогда, значит, должен понять, что это за «страх Господень».

Их беседу прервал стук в дверь. Вошла теща парторга колхоза, Ксения Степановна. Перекрестилась на образа и подошла к отцу Федору под благословение.

– Разговор у меня, батюшка, наедине к тебе. – И бросила косой взгляд на Петьку.

Тот, сообразив, что присутствие его нежелательно, распрощавшись, юркнул в дверь.

– Так вот, батюшка, – заговорщицким голосом начала Семеновна, – ты же знаешь, что моя Клавка мальчонку родила, вот два месяца, как некрещеный. Сердце-то мое все изболелось: и сами невенчанные, можно сказать, в блуде живут, так хоть внучка покрестить, а то не дай Бог до беды.

– Ну а что не несете крестить? – спросил отец Федор, прекрасно понимая, почему не несут сына парторга в церковь.

– Что ты, батюшка, Бог с тобой, разве это можно? Должность-то у него какая! Да он сам не против. Давеча мне и говорит: «Окрестите, мамаша, сына так, чтобы никто не видел».

– Ну, что же, благое дело, раз надо – будем крестить тайнообразующе. Когда наметили крестины?

– Пойдем, батюшка, сейчас к нам, все готово. Зять на работу ушел, а евоный брат, из города приехавший, будет крестным. А то уедет – без крестного как же?

– Да-а, – многозначительно протянул отец Федор, – без кумовьев крестин не бывает.

– И кума есть, племянница моя, Фроськина дочка. Ну, я пойду, батюшка, все подготовлю, а ты приходи следом задними дворами, через огороды.

– Да уж не учи, знаю…

Семеновна вышла, а отец Федор стал неторопливо собираться. Перво-наперво проверил принадлежности для крещения, посмотрел на свет пузырек со святым миром, уже было почти на дне. «Хватит на сейчас, а завтра долью». Уложил все это в небольшой чемоданчик, положил Евангелие, а поверх всего облачение. Надел свою старую ряску и, выйдя, направился через огороды с картошкой по тропинке к дому парторга.

В просторной светлой горнице уже стоял тазик с водой, а к нему были прикреплены три свечи. Зашел брат парторга.

– Василий, – представился он, протягивая отцу Федору руку.

– Протоиерей Федор Миролюбов, настоятель Никольской церкви села Бузихино.

От такого длинного титула Василий смутился и, растерянно заморгав, спросил:

– А как же по отчеству величать?

– А не надо по отчеству, зовите проще: отец Федор или батюшка, – довольный произведенным эффектом, ответил отец Федор.

– Отец Федор-батюшка, вы уж мне подскажите, что делать. Я ни разу не участвовал в этом обряде.

– Не обряд, а Таинство, – внушительно поправил отец Федор совсем растерявшегося Василия. – А вам ничего и не надо делать, стойте здесь и держите крестника.

Зашла в горницу и кума, четырнадцатилетняя Анютка, с младенцем на руках. В комнату с беспокойным любопытством заглянула жена парторга.

– А маме не положено на крестинах быть, – строго сказал отец Федор.

– Иди, иди, дочка, – замахала на нее руками Семеновна. – Потом позовем.

Отец Федор не спеша совершил крещение, затем позвал мать мальчика и после краткой проповеди о пользе воспитания детей в христианской вере благословил мать, прочитав над ней молитву.

– А теперь, батюшка, к столу просим, надо крестины отметить и за здоровье моего внука выпить, – захлопотала Семеновна.

В такой же просторной, как горница, кухне был накрыт стол, на котором одних разносолов не пересчитать: маринованные огурчики, помидорчики, квашеная белокочанная капуста, соленые груздочки под сметанкой и жирная сельдь, нарезанная крупными ломтиками, посыпанная колечками лука и политая маслом. Посреди стола была водружена литровая бутыль с прозрачной, как стекло, жидкостью. Рядом в большой миске дымился вареный картофель, посыпанный зеленым луком. Было от чего разбежаться глазам. Отец Федор с уважением посмотрел на бутыль.

Семеновна, перехватив взгляд отца Федора, торопясь пояснила:

– Чистый первак, сама выгоняла, прозрачный, как слезинка. Ну что же ты, Вася, приглашай батюшку к столу.

– Ну, батюшка, садитесь, по русскому обычаю – по маленькой за крестника, – довольно потирая руки, сказал Василий.

– По русскому обычаю надо сперва помолиться и благословить трапезу, а уж потом садиться, – назидательно сказал отец Федор и, повернувшись к переднему углу, хотел осенить себя крестным знамением, однако рука, поднесенная ко лбу, застыла, так как в углу висел лишь портрет Ленина.

Семеновна запричитала, кинулась за печку, вынесла оттуда икону и, сняв портрет, повесила ее на освободившийся гвоздь.

– Вы уж простите нас, батюшка, они ведь молодые, все партийные.

Отец Федор прочел «Отче наш» и широким крестом благословил стол:

– Христе Боже, благослови ястие и питие рабом Твоим, яко свят еси всегда, ныне и присно и во веки веков, аминь.

Слово «питие» он как-то выделил особо, сделав ударение на нем. Затем они сели, и Василий тут же разлил по стаканам самогон. Первый тост провозгласили за новокрещеного младенца. Отец Федор, выпив, разгладил усы и прорек:

– Хорош первач, крепок, – и стал закусывать квашеной капустой.

– Да разве можно его сравнить с водкой, гадость такая, на химии гонят, а здесь свой чистоган, – поддакнул Василий. – Только здесь, как приедешь из города домой, и можно нормально отдохнуть, расслабиться. Недаром Высоцкий поет: «И если б водку гнать не из опилок, то чё б нам было с трех-четырех, с пяти бутылок?!» – И засмеялся. – И как верно подметил, после водки у меня голова болит, а вот после первака – хоть бы хны, утром опохмелишься – и опять целый день пить можно.

Отец Федор молча отдавал должное закускам, лишь изредка кивая в знак согласия головой.

Выпили по второй, за родителей крещеного младенца. Глаза у обоих заблестели, и, пока отец Федор, густо смазав горчицей холодец, заедал им вторую стопку, Василий, перестав закусывать, закурил папиросу и продолжил разглагольствовать:

– Раньше люди хотя бы Бога боялись, а теперь, – он досадливо махнул рукой, – теперь никого не боятся, каждый что хочет, то и делает.

– Это откуда ты знаешь, как раньше было? – ухмыльнулся отец Федор, глядя на захмелевшего кума.

– Так старики говорят, врать-то не станут. Нет, рано мы религию отменили, она ох как бы еще пригодилась. Ведь чему в церкви учат: не убий, не укради… – стал загибать пальцы Василий. Но на этих двух заповедях его запас знаний о религии кончился, и он, ухватившись за третий палец, стал мучительно припоминать еще что-нибудь, повторяя вновь: – Не убий, не укради…

– Чти отца своего и матерь свою, – пришел ему на выручку отец Федор.

– Во-во, это я и хотел сказать, чти. А они разве чтут? Вот мой балбес в восьмой класс пошел, а туда же… Понимаешь ли, отец для него – не отец, мать – не мать. Все по подъездам шляется с разной шпаной, домой не загонишь, школу совсем запустил. – И Василий, в бессилии хлопнув руками по коленям, стал разливать по стаканам. – А ну их всех, батюшка, – и, схватившись рукою за рот, испуганно сказал: – Чуть при вас матом не ругнулся, а я ведь знаю: это грех… при священнике… меня Семеновна предупреждала. Ты уж прости меня, отец Федор, мы народ простой, у нас на работе без мата дело не идет, а с матом – так все понятно. А это грех, батюшка, на работе ругаться матом? Вот ты мне ответь.

– Естественно, грех, – сказал отец Федор, заедая стопку груздочком.

– А вот не идет без него дело! Как рассудить, если дело не идет? – громко икнув, развел в недоумении руками Василий. – А как ругнешься хорошенько, – рубанул он рукой воздух, – так пошло – и все дела, вот такие пироги. А вы говорите «грех».

– А что я должен сказать, что это богоугодное дело, матом ругаться? – недоумевал отец Федор.

– Э-э, да не поймете вы меня, вот так и хочется выругаться, тогда б поняли.

– Ну, выругайся, если так хочется, – согласился отец Федор.

– Вы меня на преступление толкаете, чтобы я да при святом отце выругался… Да ни за что!

Отец Федор видел, что сотрапезник его изрядно закосел, выпивая без закуски, и стал собираться домой. Василий, окончательно сморенный, уронил голову на стол, бормоча:

– Чтобы я выругался, да не х… от меня не дождетесь, я всех в…

В это время зашла Семеновна:

– У, нажрался, как скотина, пить культурно и то не умеет. Ты уж прости нас, батюшка.

– Ну что ты, Семеновна, не стоит.

– Сейчас, батюшка, тебя Анютка проводит. Я тебе тут яичек свежих положила, молочка, сметанки да еще кое-чего. Анютка снесет.

Отец Федор благословил Семеновну и пошел домой. Настроение у него было прекрасное, голова чуть шумела от выпитого, но при такой хорошей закуске для него это были пустяки.

На лавочке перед его домом сидела хромая Мария.

– Ох, батюшка, слава Богу, слава Богу, дождалась, – заковыляла Мария под благословение отца Федора. – А то ведь никто не знает, куда ты ушел, уж думала – в район уехал, вот беда была бы.

– По какому делу, голубушка? – благословляя, спросил отец Федор.

– Ах, батюшка, ах, родненький, да у Дуньки Кривошеиной горе, горе-то какое. Сынок ее Паша, да ты его знаешь, он прошлое лето привозил на тракторе дрова к церкви. Ну так вот, позавчера у Агриппины, что при дороге живет, огород пахали. Потом, знамо дело, расплатилась она с ними, как полагается, самогоном. Так они, заразы, всю бутыль выпили и поехали. «Кировец»-то, на котором Пашка работал, перевернулся, ты знаешь, какие высокие у трассы обочины. В прошлом году, помнишь, Семен перевернулся, но тот жив остался. А Паша наш, сердечный, в окно вывалился, и трактором-то его придавило. Ой, горе-то, горе матери евоной Дуньке, совсем без кормильца осталась, мужа схоронила, теперь сынок. Уж батюшка, дорогой наш, Христом Богом просим, поедем, послужим панихидку над гробом, а завтра в церковь повезут отпевать. Внучек мой тебя сейчас отвезет.

– Хорошо, поедем, поедем, – захлопотал отец Федор. – Только ладан да кадило возьму.

– Возьми, батюшка, возьми, родненький, все, что тебе надо, а я пожду здесь, за калиткой.

Отец Федор быстро собрался и через десять минут вышел. У калитки его ждал внук Марии на мотоцикле «Урал». Позади его примостилась Мария, оставив место в коляске для отца Федора. Отец Федор подобрал повыше рясу, плюхнулся в коляску:

– Ну, с Богом, поехали.

Взревел мотор и понес отца Федора навстречу его роковому часу. Около дома Евдокии Кривошеиной толпился народ. Дом маленький, низенький, отец Федор, проходя в дверь, не нагнулся вовремя и сильно ударился о верхний дверной косяк; поморщившись от боли, пробормотал:

– Ну что за люди, такие низкие двери делают, никак не могу привыкнуть.

В глубине сеней толпились мужики.

– Отец Федор, подойди к нам, – позвали они.

Подойдя, отец Федор увидел небольшой столик, в беспорядке уставленный стаканами и нехитрой закуской.

– Батюшка, давай помянем Пашкину душу, чтоб земля была ему пухом.

Отец Федор отдал Марии кадило с углем и наказал идти разжигать. Взял левой рукой стакан с мутной жидкостью, правой широко перекрестился:

– Царство Небесное рабу Божию Павлу, – и одним духом осушил стакан.

«Уже не та, что была у парторга», – подумал он. От второй стопки, тут же ему предложенной, отец Федор отказался и пошел в дом.

В горнице было тесно от народа. Посреди комнаты стоял гроб. Лицо покойника, еще молодого парня, почему-то стало черным, почти как у негра. Но вид был значительный: темный костюм, белая рубаха, черный галстук, словно и не тракторист лежал, а какой-нибудь директор совхоза. Правда, руки, сложенные на груди, были руками труженика, мазут в них до того въелся, что уже не было никакой возможности отмыть.

Прямо у гроба на табуретке сидела мать Павла. Она ласково и скорбно смотрела на сына и что-то шептала про себя. В душной горнице отец Федор почувствовал, как хмель все больше разбирает его. В углу, около двери и в переднем углу, за гробом, стояли бумажные венки. Отец Федор начал панихиду, бабки тонкими голосами подпевали ему. Как-то неловко махнув кадилом, он задел им край гроба. Вылетевший из кадила уголек подкатился под груду венков, но никто этого не заметил.

Только отец Федор начал заупокойную ектенью, как раздались страшные вопли:

– Горим, горим!

Он обернулся и увидел, как ярко полыхают бумажные венки. Пламя перекидывалось на другие. Все бросились в узкие двери, в которых сразу же образовалась давка. Отец Федор скинул облачение, стал наводить порядок, пропихивая людей в двери. «Вроде все, – мелькнуло у него в голове. – Надо выбегать, а то будет поздно». Он бросил последний взгляд на покойника, невозмутимо лежащего в гробу, и тут увидел за гробом сгорбившуюся фигуру матери Павла – Евдокии. Он бросился к ней, поднял ее, хотел нести к двери, но было уже поздно, вся дверь была объята пламенем. Отец Федор подбежал к окну и ударом ноги вышиб раму, затем, подтащив уже ничего не соображавшую от ужаса Евдокию, буквально выпихнул ее из окна.

Потом попробовал сам, но понял, что в такое маленькое окно его грузное тело не пролезет. Стало нестерпимо жарко, голова закружилась; падая на пол, отец Федор бросил взгляд на угол с образами – Спаситель был в огне. Захотелось перекреститься, но рука не слушалась, не поднималась для крестного знамения. Перед тем как окончательно потерять сознание, он прошептал:

– В руце Твои, Господи Иисусе Христе, предаю дух мой, будь милостив мне, грешному.

Икона Спасителя стала коробиться от огня, но сострадательный взгляд Христа по-доброму продолжал взирать на отца Федора. Отец Федор видел, что Спаситель мучается вместе с ним.

– Господи, – прошептал отец Федор, – как хорошо быть всегда с Тобой.

Все померкло, и из этой меркнущей темноты стал разгораться свет необыкновенной мягкости, все, что было до этого, как бы отступило в сторону, пропало. Рядом с собой отец Федор услышал ласковый и очень близкий для него голос:

– Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

Через два дня приехал благочинный, отец Леонид Звякин, и, вызвав из соседних приходов двух священников, возглавил чин отпевания над отцом Федором. Во время отпевания церковь была заполнена до отказа народом так, что некоторым приходилось стоять на улице. Обнеся гроб вокруг церкви, понесли его на кладбище. За гробом, рядом со звонарем Парамоном, шел его внук Петя. Взгляд его был полон недоумения, ему не верилось, что отца Федора больше нет, что он хоронит его. В Бузихино на день похорон были приостановлены все сельхозработы. Немного посторонясь, шли вместе с односельчанами председатель и парторг колхоза. Скорбные лица бузихинцев выражали сиротливую растерянность. Хоронили пастыря, ставшего за эти годы всем односельчанам родным и близким человеком. Они к нему шли со всеми своими бедами и нуждами, двери дома отца Федора всегда были для них открыты. К кому придут они теперь? Кто их утешит, даст добрый совет?

– Не уберегли мы нашего батюшку-кормильца, – причитали старушки, а молодые парни и девчата в знак согласия кивали головами: не уберегли.

В доме священника для поминок были накрыты столы лишь для духовенства и церковного совета. Для всех остальных столы поставили на улице в церковной ограде, благо погода была хорошая, солнечная.

Прямо возле столов стояли фляги с самогоном, мужики подходили и зачерпывали, кто сколько хочет. Около одного стола стоял Василий, брат парторга, уже изрядно захмелевший, и объяснял различие между самогоном и водкой.

Предисловие

Священники, занимающиеся литературным творчеством, были всегда. Наше время – не исключение. К таким «авторам в сане» относится и отец Николай Агафонов. В своих произведениях он с любовью вглядывается в жизнь Церкви, но и приходскую повседневность рисует как наполненную мистической красотой.

Родился Николай Агафонов в уральском селе Усьва в 1955 году. Школа, армия – и вот он студент Московской духовной семинарии, куда поступил в 1976 году. В 1977 году стал диаконом, в 1979 – священником. 1992 год – окончание Ленинградской духовной академии и должность ректора Саратовской духовной семинарии, которую начинает с нуля под руководством архиепископа Пимена (Хмелевского). В 1995–1996 священник Николай Агафонов служил в храме Казанской иконы Божией Матери в с. Вязовка Татищевского района Саратовской области. Затем – в Пензенской области, в Волгограде и Кузнецке.

В настоящее время отец Николай служит в Самарской епархии (настоятель храма во имя Св. Жен Мироносиц г. Самары) и является преподавателем основного богословия Самарской Духовной семинарии.

Вероятно, напрямую из такой «простой» биографии происходит и простой, прозрачный (кому-то даже может показаться наивным) язык о. Николая Агафонова (кстати, члена Союза писателей России). Его повествования лишены «мучительных» поисков философской истины, пути героев ясны. Исповедники и мученики за веру, просто люди, связавшие свою жизнь с Церковью, не пытаются обосновать свой выбор.

Вероятно, это и подсказывает автору книги выбор сюжетов. Герой повести «Красное крещение» Степан, погруженный в патриархальный, православный уклад дореволюционной России, не может принять отречения от Христа, которого требует от него революционное время. Его судьба сливается с судьбами тех, кто остался верен истине, вере, Богу, так же как сливается воедино кровь убитых красноармейцами монахов: «Вскоре звон прекратился так же внезапно, как и начался. Послышался удар упавшего тела. Монахи обернулись и увидели сброшенного с колокольни звонаря Иеронима. Кровь, вытекающая из его разбитой головы, струйкой потекла по ложбинкам каменных плит и, встретившись с ручейком крови, текущей от убитого настоятеля, соединилась, и образовалась лужица, которая на глазах Степана ширилась и росла».

Простота исповедания веры предполагает, что о Боге может свидетельствовать не только православный и даже не только христианин. В повести «Свет золотой луны» о Боге свидетельствует мусульманин, чеченец, воюющий против федеральных войск. Впрочем, воюет потому, что после гибели жены у него не осталось интереса к этой жизни. О войне же рассуждает: «Порой мне кажется, что люди воюют потому, что не могут по-настоящему любить. Тот, кто любит по-настоящему, уже не может ненавидеть других людей.

Ты думаешь, я пошел воевать, чтобы за жену и детей мстить? Кому мстить? Всему русскому народу мстить? Но ведь моя жена тоже русская. Значит, ей мстить, той, которую любишь больше жизни». Именно любовь и вера, как ее источник заставляют чеченского боевика помогать бежать из плена русским. В своей вере иноверец поступает согласно евангельскому принципу «вера без дел мертва».

Впрочем, для православных спутников мусульманина в повести отведено также значительное место. Солдат Сергей отказывается принять ислам и отречься от Христа ради спасения жизни, Патриев, бывший детдомовец, жертвует собой, а Гаврилов открывает для себя молитву.

Есть в этой книге и рассказы-зарисовки церковноприходской жизни. Вот два архиерея, однокашники и друзья, исповедуются друг другу в малодушии по отношению к третьему другу, священнику, судьбу которого могли облегчить, но не сделали этого. Тут и специфичный архиерейский юмор. Один из владык, работающий в ОВЦС, прощаясь, говорит: «… Ты ни разу не видел танец эфиопских епископов под барабан? – Нет, – ответил озадаченный отец Николай. – Счастливый ты человек, хотя, впрочем, зрелище это прелюбопытное».

Мистический опыт приходской жизни зафиксирован в рассказе «Юродивый».

Что пользы человеку от веры? Зачем церковная жизнь? Ответ дается в рассказе. Герой рассказа «Чаю воскресения мертвых», печник Николай Иванович, так отвечает на эти вопросы: «Где только я не был.

Везде, кажись, был и все испытал. А понял одно: с Богом человеку завсегда хорошо жить. Любые беды с Ним не страшны…»

Главное, чем пленяют рассказы о. Николая, – своей искренностью и живым, непосредственным восприятием окружающего мира. Только человек, любящий и ценящий жизнь, способен увидеть ее краски и запечатлеть их в слове.

Дмитрий Дайбов

Повести

Красное крещение
Киноповесть

1

С высоты птичьего полета открываются живописные окрестности небольшого мужского монастыря. Беленые стены монастырской ограды среди зелени полей и перелесков не портят картины природы, а лишь подчеркивают, как гармонично вписано создание рук человеческих в мироздание Божие. Лучи раннего утреннего солнца уже поблескивают на золоченых куполах величественного собора. Небольшой, чистый, вымощенный камнем дворик между собором и братским корпусом пуст. Лишь возле монастырской калитки, на лавочке, сидит привратник – монах Тихон. Кажется, дремлет, но это обманчивое впечатление. Если присмотреться внимательно, можно заметить, как его старческая костлявая рука медленно перебирает четки, а губы под пышными седыми усами едва шевелятся, беззвучно произнося слова молитвы.

Неожиданно тишину утра нарушает грохот артиллерийского орудия. Старец вздрагивает и, открыв глаза, с недоумением смотрит в небо. По бескрайней лазури безмятежно плывут редкие пушистые облака. Все спокойно, и Тихон вновь прикрывает глаза, и рука, было застывшая, вновь привычным движением пальцев начинает неспешно перебирать четки.

2

В березовом перелеске на краю поля красные кавалеристы держат под уздцы запряженных лошадей. Лица их встревожены. Они напряженно всматриваются сквозь редкие стволы деревьев, потом поглядывают на своего командира, Артема Крутова, который спокойно покуривает, беспечно поглядывая на птаху, примостившуюся на ветке березы.

Раздается громкое «ура». Птица вспорхнула с ветки и улетела. Крутов проводил ее взглядом и чему-то улыбнулся. Справа от перелеска поднимаются цепи красноармейцев и устремляются вперед с винтовками наперевес.

Кавалеристы нервно переминаются с ноги на ногу и кидают вопросительные взгляды на Крутова: мол, не пора ли нам? Но тот продолжает спокойно покуривать папиросу.

На другом конце поля перед орудийным расчетом полевой пушки стоит прапорщик и кричит:

– Осколочным заряжай!

Выстрел из пушки изрядно проредил ряды красных, но не остановил. Застрочил пулемет. Красные залегли. Тут в атаку поднялись белые.

Крутов, отбросив папиросу, поднес к глазам бинокль и усмехнулся. Отложив бинокль, он повернулся к своим красноармейцам и весело подмигнул. Лицо его словно преобразилось, в нем уже нет былой безмятежности, а в глазах заискрился бесенок азарта.

– Ну что, хлопцы, застоялись? По коням! Зададим перцу белой сволочи!

Ловко вставив ногу в стремя, он легко вскакивает в седло. Красноармейцы проделывают то же самое почти одновременно с командиром. Рука Крутова ложится на эфес сабли, и в тишине леса раздается зловещий звук вытягиваемого из ножен клинка.

«Ввжжик», – пропела сабля Крутова, и эту песню металла подхватывает более сотни сабель.

– За мной! – дико орет Крутов и, вонзив шпоры в коня, выскакивает из леса, увлекая за собой бойцов.

Красная кавалерия, аллюром рассыпаясь по полю, устремилась на белую пехоту. Но тут Крутов краем глаза заметил выскочившую из-за оврага кавалерию белых. Не сбавляя бег коня, он повел поводья влево, и красноармейцы устремились за ним. Конница красных, выгибаясь в громадную дугу, проводит сложный маневр и на полном скаку врезается в кавалерийский эскадрон белых. Началась кровавая сеча.

Взрывы, выстрелы, ругань и стоны раненых уносятся в бездонное, казалось, невозмутимо-равнодушное небо…

3

Негромкое, но торжественное пение мужского монашеского хора наполняло душу спокойствием и умиротворением. Степан, семнадцатилетний юноша в подряснике послушника, стоял на клиросе среди монахов, поглядывая то в ноты, то на регента, и старательно тянул свою теноровую партию.

На амвон вышел настоятель монастыря архимандрит Таврион. Опираясь на посох, он внимательным глубоким взглядом с грустью обвел притихшую братию. Теперь, при полной тишине, в храм глухо, но все же доносятся раскаты выстрелов. Выдержав паузу, он начал свою проповедь:

– Братья мои, здесь, в храме, приносится мирная, бескровная жертва Христова, а за стенами обители льется кровь человеческая в братоубийственной войне.

Глаза настоятеля, посуровев, сверкнули гневом, и он продолжил:

– Ныне сбываются пророческие слова Писания: «Предаст же брат брата на смерть, и отец сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их»1
Евангелие от Матфея 10:21.

Степан с умилением смотрел на отца Тавриона и вспоминал тот день, когда он впервые прибыл в монастырь с родителями.

4

Вот они все сидят за полукруглым столом в покоях настоятеля. Отец Таврион в простом подряснике и черной скуфейке2
Остроконечная чёрная или фиолетовая бархатная шапка у православного духовенства, монахов.

Он сам почти ничего не ест, а старается потчевать гостей, мягко подтрунивая над ними. По правую руку от него сидит отец Степана – поручик Николай Трофимович Корнеев. Он в полевой офицерской форме и тоже старается шутить, поддерживая отца Тавриона. Мама Степана -

Анна Семеновна – вынужденно улыбается шуткам отца Тавриона какой-то вымученной улыбкой. Иногда ее большие карие глаза, полные любви и нежности, останавливаются на сыне, и тогда их заполняет печаль. Степан в гимназическом кителе сидит напротив отца Тавриона и беспечно кушает жареного судака, прислушиваясь к разговору старших.

– Так что же это получается, Николай Трофимович, с одной войны пришли и на другую идете? Не устали воевать-то? – с ноткой иронии спрашивает Корнеева отец Таврион.

– Устал, отец Таврион, конечно, устал, – тяжело вздохнув, отвечает Корнеев. – Да и в стороне оставаться, когда отечество супостатами терзается, не могу.

– Правильно изволили выразиться, Николай Трофимович. Супостаты они, коли руку на святое подняли, – одобрительно кивает головой отец Таврион, а затем поворачивается к Анне Семеновне:

– Ну а ты, сестренка, почему на войну собралась? Женское ли это дело? На кого же Степку оставишь? Ему родительский присмотр нужен.

Анна Семеновна ласково треплет сына по голове:

– Он у нас уже самостоятельный, – и переводит взгляд на отца Тавриона. – Не обессудь, отче, хотим тебя просить приютить племянника. Нам с Николаем будет спокойно, да и он о монастыре всегда мечтал. А что до меня, так я прошла курсы сестер милосердия…

Таврион внимательно посмотрел на Степана. Тот, засмущавшись, опустил взор.

– Вижу, что отрок сей нашего рода, иноческого, – сказал задумчиво отец Таврион и тут же добавил, обращаясь к Анне Семеновне: – Ты, сестра, за сына не беспокойся, при деле будет и под моим личным присмотром.

5

Очнувшись от воспоминаний, Степан прошептал: – Господи, спаси моих родителей, воина Николая и Анну.

Отец Таврион меж тем продолжал:

– За грехи и отступления от веры Господь попустил диаволу увлечь народ ложными обещаниями райской жизни на земле. Но там, где царствует грех, не может быть райского блаженства. Человек, отказавшийся от Бога, лишь умножит свои скорби. Молитесь, братия, ибо близок час испытания нашего. И помните, что только претерпевший до конца будет спасен3
Евангелие от Матфея 10:21–22: «Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их; и будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется».

Аминь.

6

Раздался стук в монастырские ворота, и привратник Тихон не торопясь заковылял к калитке. Приоткрыв небольшое окошечко, он выглянул, чтобы посмотреть, кто стучится. Но тут же, охнув, с поспешностью стал открывать калитку. В монастырь буквально ввалились два раненых офицера. Совсем юный корнет был ранен в руку, но другой, здоровой, рукой поддерживал поручика с перевязанной головой, который еле держался на ногах.

– Помогите ради Христа, нас преследуют красные, – умоляющим голосом обратился к привратнику корнет.

В это время из храма вышел отец Таврион с братией монастыря. Тихон торопливо заковылял к настоятелю и, подойдя, зашептал ему что-то на ухо. Голова раненого поручика безвольно свисала вниз, так что лица его не было видно. Степан присматривался к офицеру, и волнение его возрастало. В какой-то момент ему показалось, что это его отец. Не выдержав, он с криком побежал навстречу раненому поручику:

Поручик с усилием поднял голову и с недоумением посмотрел на подбегающего к нему Степана. Увидев лицо офицера, юноша в растерянности остановился. Поручик, поняв, что мальчик просто обознался, ободряюще улыбнулся Степану.

Слушая привратника, отец Таврион с тревогой и состраданием глядел на офицеров. В это время в ворота монастыря громко забарабанили.

– Отворяй ворота, живо! А не то разнесем все к чертовой матери.

– Отец келарь, – обратился настоятель к одному из монахов, – быстро уведите и спрячьте раненых. – Затем, повернувшись к привратнику, распорядился: – Иди, Тихон, отворяй, да не спеши.

7

В распахнутых воротах обители показались красные кавалеристы во главе с Крутовым. За ними строем шагал отряд латышских стрелков. Отец Таврион молча взирал на них. Крутов направил коня прямо на настоятеля, видимо, решив устрашить монаха. Но тот даже не шелохнулся. Крутов осадил коня прямо перед отцом Таврионом и с интересом разглядывал монаха. Потом молча объехал его кругом и весело прокричал, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Ну, святые угоднички Божьи, признавайтесь, куда золотопогонников подевали? А? Что молчите?

В это время в монастырь вкатилась бричка, запряженная парой лошадок. На бричке в небрежной позе развалился комиссар полка Коган Илья Соломонович. Бричка остановилась, комиссар не торопясь вынул носовой платок и так же не торопясь протер пенсне, а затем уж сошел с брички и направился в сторону Крутова и монахов.

– Ну ты, с палкой, – обратился Крутов уже конкретно к отцу Тавриону, опирающемуся на свой посох и в упор смотрящему на него. – Чего насупился, как мышь на крупу? Прошло ваше время народ пугать карой небесной. Теперь мы вас пугать станем карой земной, а это куда уж поконкретнее будет. – И рассмеялся, довольный собой, поглядел на Когана: мол, вот я какой, полюбуйся, товарищ комиссар.

Глаза отца Тавриона засверкали гневом, но он, опустив взгляд, едва сдерживая себя, с достоинством, четко разделяя слова, произнес:

– Что вам от нас угодно? Потрудитесь объяснить, по какому праву вы врываетесь в обитель Божью?

Крутов в деланом изумлении поднял брови, повернулся к своим бойцам и подмигнул. Те засмеялись, один лишь Коган сохранял молчаливую брезгливость:

Отец Таврион поднял строгий взгляд на Крутова и спокойно ответил:

– А я никого не видел. Извольте сейчас же покинуть нашу обитель.

Крутов уже собирался ответить на эти дерзновенные слова настоятеля, но тут неожиданно вмешался комиссар:

– Мне кажется, товарищ Крутов, у его высокопреподобия что-то со зрением случилось. Но мы это зрение ему поправим.

– А ведь ты прав, товарищ Коган, если человек не видит врагов революции, то он либо слеп, либо сам такой же враг. Я, вашу мать ети, – вдруг заорал Крутов, – весь монастырь наизнанку выверну, а золотопогонников найду.

При этих словах он соскочил с лошади и выхватил из кобуры маузер.

– Петров, Афанасьев, Собакин, обыщите храм. А вы трое со мной. Монахов охранять, чтоб ни один с места не тронулся. Если найдем офицеров, всю монашескую контру к стенке поставим.

И Крутов быстрым шагом направился к братскому корпусу. Комиссар продолжал брезгливо разглядывать настоятеля.

– Значит, не видели? Зубов! – позвал он своего возницу, вихлястого, развязного парня, явно уголовной наружности.

Когда Зубов приблизился, Коган склонился к его уху и что-то шепнул. Тот, глумливо ухмыльнувшись, кивнул Когану:

– Сейчас, товарищ комиссар, я ему мигом зенки вправлю.

Он вытащил из кармана складной нож и, поигрывая им, подошел к отцу Тавриону. Настоятель, не дрогнув, смотрел прямо в лицо Зубову. Того несколько смутил прямолинейный взгляд монаха.

– Чего, контра, зенки вылупил, – прошипел он и, обойдя архимандрита, стал позади него.

Зубов моргнул двум латышам, и те подошли к нему.

– Держите этого гада за руки, да покрепче.

Настоятель пытался отдернуть руки, но стрелки, вырвав у него посох и отбросив его в сторону, крепко взяли отца Тавриона с двух сторон за руки выше локтей. Зубов подсечкой уронил настоятеля на колени и схватился одной рукой за подбородок. При этом клобук архимандрита съехал набок, а затем и совсем упал на землю. Зубов, запрокинув голову монаха лицом кверху, быстрым движением проткнул ему один глаз ножом. Отец Таврион, дико вскрикнув, вырвал руку у латыша, схватившись за глаз.

– А-а-а… – застонал отец Таврион, мотая головой из стороны в сторону, – что же вы творите, ироды окаянные?

Монахи охнули при виде такой жестокости и подались вперед. Но латышские стрелки с винтовками наперевес оттеснили их к стене корпуса и взяли в плотное оцепление. Степан закричал, но стоящий с ним рядом монах Гавриил обхватил его рот рукой и прижал к себе. Из широко открытых глаз Степана полились слезы на руку Гавриила.

– Тише, Степка, тише, – зашептал монах. – Сейчас и до нас, парень, очередь дойдет. Молись.

Но молиться Степан не мог, в глазах его застыл безмолвный ужас.

– Ну, вот теперь, монах, отвечай: видел офицеров? – задал свой вопрос Коган.

– Нет, изверги, нет, я никого не видел. Не видел, супостаты.

– А ты, Зубов, недолечил человека, – ухмыльнулся Коган, – видишь, он говорит, что не видел.

– Да как же так, не видел? Ведь врет сволочь и не краснеет, – ухмыльнулся Зубов и снова достал нож. – Сейчас, товарищ Коган, мы это подправим.

При этих словах красноармейцы снова крепко схватили настоятеля за руки.

Келарь монастыря отец Пахомий закричал:

– Что же вы творите, проклятые! Креста на вас нет!

Он попытался прорвать оцепление солдат, но его тут же сбили с ног прикладом винтовки и, несколько раз ударив, снова водворили в толпу монахов. Зубов между тем подошел к отцу Тавриону и проколол ему второй глаз. Красноармейцы отпустили руки ослепленного отца Тавриона. Из пустых глазниц настоятеля текли кровавые слезы. Он воздел руки к небу и возопил:

– Вижу, теперь вижу, – кричит он.

Все, в том числе и монахи, в ужасе и удивлении переглянулись между собой.

– Наконец-то прозрел, – довольно ухмыляется Коган, – я же говорил, что зрение можно подправить.

– О! Чудо! – не обращая внимания на сарказм комиссара, воскликнул отец Таврион. – Вижу небо отверстое и Господа со Ангелы и всеми святыми! Благодарю Тебя, Господи, за то, что, лишив земного зрения, открыл духовные очи видеть славу…

Договорить отец Таврион не успел. Лицо комиссара перекосилось, и он, выхватив из кобуры револьвер, выстрелил в настоятеля. Архимандрит, вздрогнув всем телом, упал лицом на мощенную камнем монастырскую площадь. В это время вернулся Крутов. Взглянув на убитого архимандрита, покачал головой. Неожиданно раздался звон колокола. Монахи истово закрестились. Степан видел, как возле убитого отца Тавриона по белым камням растекается алая кровь. Его начал бить озноб.

– Прекратить звон сейчас же, – буквально завопил Коган.

Двое бойцов метнулись в сторону раскрытых церковных дверей. Вскоре звон прекратился так же внезапно, как и начался. Послышался удар упавшего тела. Монахи обернулись и увидели сброшенного с колокольни звонаря Иеронима. Кровь, вытекающая из его разбитой головы, струйкой потекла по ложбинкам каменных плит и, встретившись с ручейком крови, текущей от убитого настоятеля, соединилась, и образовалась лужица, которая на глазах Степана ширилась и росла. Все перед его глазами стало красным. Степан стал заваливаться на бок. Монах Гавриил бил его слегка по щекам и шептал:

– Степка, очнись. Очнись, ради Христа.

Степан открыл глаза и бессмысленно посмотрел на Гавриила.

В это время из-за угла собора вышли, прихрамывая и поддерживая друг друга, раненые офицеры. Они остановились и обессиленно прислонились к стене собора. Поручик, с усилием подняв голову, тяжелым взглядом обвел красноармейцев и, остановившись на Крутове, хриплым голосом проговорил:

– Хватит издеваться над безоружными монахами, мы вам нужны, вот нас и берите.

8

Пока все смотрели на выходивших офицеров, монах Гавриил быстро нагнулся к Степану и прошептал:

– Вот тебе ключ от подвала, беги из монастыря, спасайся.

Он указал ему на маленькое окошко – отдушину, ведущую в полуподвал братского корпуса, возле которого они стояли. Степан в нерешительности тряс отрицательно головой.

– Да лезь ты, кому говорят, пока не поздно, – с раздражением шептал монах.

Степан испуганно глянул на окошко, затем на отца Гавриила.

– Беги, Степка, – умоляюще зашептал Гавриил, подталкивая Степана к окошку.

Нагнувшись, Степан просунул голову в окно и полез. Монахи столпились поплотней у окошка, чтобы прикрыть бегство Степана от красноармейцев. Едва Степан успел протиснуться в окошко и свалиться на пол подвала, как красноармейцы повели монахов в глубь монастырского двора.