Урок литературы_Бездна человеческой души_по повести Андреева `Иуда Искариот`.  Претворение евангельского сюжета в повести Леонида Андреева «Иуда Искариот Бездна человеческой души иуда искариот

Ольга Фёдорова

Никто, кроме Иуды
(по повести Леонида Андреева «Иуда Искариот»; олимпиадное сочинение (серебро)

«… разве не знаете, что вы Храм Божий, и Дух Божий
живёт в вас? Если кто разорит Храм Божий, того
покарает Бог, ибо Храм Божий свят, а этот храм – вы…»
(Послание к коринфянам св. апостола Павла)

«Иуда Искариот» - одно из наиболее интересных и оригинальных произведений Андреева, проникнутое философией и глубоким реалистическим смыслом. Но реализм по Андрееву – понятие неоднозначное. Это взгляд на реальный мир со всеми его пороками, своеобразным очарованием, магией, а также на причины, побуждающие людей не оставаться либо на грани простого человеческого существования, либо на грани существования вообще. И что же, кого же он видит?
Андреев обращается к идее жизни и духа человеческого, углубляется в поиски предназначения человека как личности и смысла жизни – как своей, так и всего человечества вообще. Писатель идёт по стопам Достоевского, показывая «модели общества», но получается это у него более зримо, образно, достоверно, в ярких контрастных красках, и биополе у этих произведений очень сильно.
Можно назвать этот стиль поисками истины, а найти её можно, как давно известно, обратившись к древнейшим ценностям мировой культуры, основная из которых – Библия, книга не только религиозная, но и глубоко нравственная, и есть в ней всё – от начала жизни до её возможного конца, и даёт она почувствовать человеку истинную свободу и спасение в вере в светлый идеал, в светлую духовную и безгрешную жизнь, в будущее, которое может стать светлым, если мир изменится к лучшему.
Но главное – не только в Библии, но и в человеческой жизни вообще – любовь, и основная идея Андреева – любовь. Любовь и свобода.
Но почему же он, взяв за основу евангельский сюжет, решил оправдать всеми признанного предателя Иуду? Мало того, писатель максимально очеловечивает всех персонажей легенды, показывая их объёмно, со всех сторон, высвечивая их положительные и отрицательные стороны. Что самое главное, ему удалось убедить читателя в правоте Иуды, ведь если бы не он, это совершил бы кто-то другой. Выходит, что Иуда взял на себя грех всех других возможных предателей Христа – он, самый преданный, самый ясновидящий, самый любящий, ведь если Христос заранее знал, что ему суждено быть распятым, то и Иуда знал, какую роль сыграет он сам. И внешность его, на первый взгляд, отвратительная и безобразная, никак не соответствует самым ярким порывам его души.
Но души нет без любви. Так любит ли Иуда, и если да, то кого?
Сама по себе любовь бывает разной, и Иуда в силу своей противоречивой натуры может иметь только любовь-ненависть, бурную, страстную и безжалостную. И если душа – храм Божий, то сам Бог наделил Иуду такой любовью. Судьбу. Замкнутый круг. Но Христа так или иначе любили все и, прежде всего, за то, что он – святой, за все чудеса, совершённые им – а ведь делал он это тоже от любви, но от любви ли предал он предателя Иуду своим апостолам?
Иуда всё-таки любил Христа, любил по-своему, и это можно доказать, хотя по сюжету Нового Завета это чуть ли не ересь.
«… Он угадывал малейшее желание Иисуса, проникал в сокровенную глубину его ощущений, мимолётных вспышек грусти, тяжёлых мгновений усталости…»
Иисус был богом-человеком, значит, в нём существовали два начала: божественное и человеческое. Иуда признавал в нём Бога, но ненавидел божественное в его человеческой душе, любил поэтому его душу, его силу, спокойствие и отрешённость. Любил человеческое больше божественного, хотя и почитал Христа, служил ему, не вступая в открытые конфликты – ведь Иисуса любили все, а Иуду не любил никто, поэтому он и жаловался, что его обидели.
«… Даже люди, совсем лишённые проницательности, явно понимали, глядя на Искариота, что такой человек не может принести добра, а Иисус приблизил его и даже рядом с собою посадил Иуду…»
Он хотел понимания, ответной любви, но не получил ничего взамен, ведь Иуда – всего лишь человек. Это приводит его к конфликту с апостолами – ведь перед Христом они прятались под масками благочестия, а на деле были, как и сам Иуда, простыми людьми, избранными в ученики. Иуда же ни от кого не прячется, не скрывает своего человеческого начала, своей противоречивости и порочности, он выставляет всё это напоказ, заранее зная, что другие – ничуть не лучше. Он как бы говорит: «Посмотрите на меня: ведь вы – это я, зачем же закрывать на это глаза? Как вы изменились…. А я и не думал меняться. Все мы – не святые, а простолюдины, но мы призваны делать добро...»
Но среди апостолов шло постоянное соперничество за место рядом с Христом, за право быть отмеченным им, за возможность доказать свою верность. Так что же лучше – казаться или быть на самом деле? Кто же истинный предатель? Тот, кто убегает от опасности, тот, кто пытается сказать, но молчит, тот, кто подчиняется требованию Христа оставить его, или тот, кто предаёт, потому что остальные давно уже предали, чтобы проверить верность апостолов, чтобы показать людям, кто есть Сын Божий, чтобы все заступились за Иисуса и освободили его – Иуда же до конца был уверен в этом, а после прошёл с ним весь путь до Голгофы.
После распятия все обвинили его, Иуду, а когда тот упрекнул апостолов в том, что, что те «даже обедали», что они живут, когда Он ушёл, они промолчали, но следом уйти не решился никто, кроме Иуды. Он был свидетелем мук Христа, видел, что те люди, что встречали Спасителя радостными возгласами, теперь кричат: «Распни его!». А Иуда на этих людей-то и надеялся, ждал, что они не допустят гибели Иисуса. Ему не нужны были деньги, просто это было обоюдным испытанием, и прошли они этот путь вместе. На это способна только любовь.
А апостолы, когда они были нужны Христу в Гефсиманском саду – спали; так они и остались спящими.
Что же нужно было Иуде? Он не хотел быть первым, а вторым он уже был, что не так уж и мало. Всем известны преимущества второго – идти по горячим следам за первым, а далее уж – все остальные. Внешне Иуда старался не показывать своё «второе место», он даже уступал его другим, но внутренне он был рядом, он был вторым, даже стал вторым. Она оба зависят друг от друга, и если Христос обречён, то и Иуда тоже обречён – таков уж его жребий, и никто не в силах его изменить. Обречён он тем более и тогда, когда все отвернулись от Христа, не поняли его самого – «если нет тебя, зачем же быть мне?» Но у предательства бывает история, пролог и финал. И в прологе Иуда знал, что ему не избежать своей судьбы, и эта его обречённость не давала ему покоя.
А что же другие апостолы? У них – другие заботы: доказать друг другу, кто из них сильнее и достойнее – это главное. Была ли у них любовь? Наверное, какая-то своя у каждого, но только через личное «Я», через эгоизм. Иисус эгоистом не был, и Иуду он тоже по-своему, по-христиански любил и требовал любви к Иуде от остальных.
Образ Христа – это идея, такая хрупкая, но бесконечно сильная, мистическая, но и реальная тоже. Ведь он нёс людям добро, а иные видели в его глазах стремление к фейерверкам. Но он не маг, не волшебник, не колдун, а духовно разматериализованный Сын Божий, и не напрасно послан он на землю. Он возьмёт на себя все грехи человечества, но и это – тоже идея, а на деле вышло, что все грехи взял на себя Иуда. Никому ничего не доказывая, не добиваясь ничего, он стал мучеником за веру. А обидели его, не только обделив любовью, но и не разглядев, не поняв его предназначения.
«… он равнодушно слушал то, что говорили про него…. С самого утра, когда вывели из караульни избитого Иисуса, Иуда ходил за ним и как-то странно не ощущал ни тоски, ни боли, ни радости – одно только непобедимое желание всё видеть и всё слышать… - Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!..»
Предать должен был самый порочный, самый ненадёжный, самый уродливый из всех. Иуда знал это и глубоко страдал. Желая уйти от своей злой судьбы, он несколько раз спасал Христа, но больше никто не последовал его примеру. И это не значит, что он попал под крыло к дьяволу: он и не думал о дьяволе, как не думал и о Боге. Он видел перед собою Христа, и идея Учителя стала его идеей, так как не признать это он просто не мог. Не просто же так он был избран апостолом, ведь ничего не бывает просто так. Страшный парадокс падшего ангела. Не желая зла, совершил зло. И, самое главное, никто ничего не понял. Почему Иуда предал, а потом вернул эти деньги, назвав их грязными? И почему он повесился, неужели только из-за стыда?
Вот у Булгакова в «Мастере и Маргарите» всё просто и ясно с Иудой – предал, потому что любил деньги, жадность его и погубила. Идея – библейская, глубина – чисто художественная. Конечно, имея интереснейший основной сюжет, Булгаков не собирался заострять внимание на разборе предательства Иуды. Он считал, что всё уже написано, всё доказано, и он ничего здесь не станет менять.
А вот у Андреева Иуда чувствовал в себе душу, божественное начало, и ощущал в этом схожесть с Христом, который – целиком душа. Наверное, это ужасно сложно – быть душой и идеей в человеческом облике. Похоже, всё это никому, кроме Андреева, не приходило в голову. Вот такой вот парадокс – внешне Иуда был слаб, но в душе – очень силён, и этим он очень дорожил.
Вероятно, апостолы и не поняли всего этого, так как сами в итоге оказались слабее Иуды, и рассказали нам в Новом Завете об Иуде-предателе. Вероятно, и прокляли его только они, а сам Христос, может быть, и понял.
«Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернёмся на землю…»
Но зачем было Иуде убивать себя, если он знал, что Иисус воскреснет? Значит, он в чём-то сомневался, чувствовал себя виноватым за то, что подверг Христа такому чудовищному испытанию. Но Бог сам отдал своего сына на расправу людям, и иуда был лишь исполнителем божественной воли, внушившей ему эту навязчивую идею. Но он не хотел сказать себе, что, мол, жизнь продолжается, и доказал свою любовь к Христу ценой собственной, не имеющей теперь смысла, жизни. Это – отнюдь не проявление слабости, на это способна только истинная любовь, и поэтому – большая сила. И ещё Иуда перед смертью надеялся, что Христос поймёт его, последняя его просьба: «Возьми меня с собой». Это уже ближе к булгаковскому Понтию Пилату, косвенному виновнику гибели Христа – он же оказался-таки с ним вместе.
Как же так: «возьми с собой» - значит, «возьми меня в рай», а ведь ещё по дантовской теории нравственности предателей помещали в самый последний круг ада. Но если в раю Понтий Пилат, то почему Иуда должен быть в аду? По Андрееву, видимо, Христос поймёт Иуду и поместит в рай, а по Данте – всё же в ад. Но ведь в рай попадают праведники, а бывают ли люди совершенно безгрешными? И насквозь порочных людей тоже не бывает, поэтому у всех добрых и недобрых дел – пятьдесят на пятьдесят. Куда же они, в таком случае, попадут? Вновь на землю? А это идея, человеку дано перевоплощаться несколько раз, и что перевесит – доброе или злое, туда душа и попадёт.
Но если душа идеальна и от Бога – она безгрешна, следовательно, в каком бы теле она не была, всё равно останется безгрешной. И если душа – Бог, может ли он судить сам себя? Ещё один парадокс.
А если бы народ заступился за Христа? Распяли бы Иуду в качестве предателя. Ведь людей, как известно, хлебом не корми, только дай посмотреть на сладко-жуткие зрелища – всё-таки люди. А мог бы Христос после этого снова творить добро, как и прежде? Для тех же людей? Ответ прост: казни Иуды он просто не допустил бы. Иуда же допустил, потому что он – всего лишь человек, даже и не апостол уже, ведь своим поступком он автоматически исключил себя из их числа. Но Иуда, вероятно, догадывался, что Иисус может спасти сам себя, и что с того? Христос не мог не выполнить своей миссии, и искупление грехов человечества могло состояться только с его участием, а также при содействии Иуды и Бога. Напрашивается параллель с «Фаустом» Гёте – несмотря на то, что Фауст сказал роковые слова и тем самым отдал душу во власть дьявола, в силу смягчающих обстоятельств он попал в рай. Но главным их этих обстоятельств было то, что Бог был в курсе испытаний, сам испытывая Фауста. А Иуда? Разве это – не то же самое? Ведь Фауст тоже совершил много грехов, в том числе был виновником убийств. Но Фауст оправдан, Иуду же не оправдал никто. Никто, кроме неугомонного Андреева.
Герой эпохи Просвещения и герой «эпохи сомнений и поисков» искали истину, и оба нашли её в будущем времени. Фауст увидел грядущее, справедливое, а Иуда был уверен, что за метку обиды он получит вознаграждение вечным обществом Иисуса. Он даже не был уверен, не просил – он просто знал. Ведь, будучи от рождения обречённым совершить предательство, он понял и достиг того, что хотел от него Христос, а значит, и сам Бог, а именно: «Возлюби ближнего своего и меня как идею». Это, конечно, не значит «возлюби, предав». Но ведь Иуда поверил и в Христа, и в Любовь, и в добро, и в вечную жизнь, поэтому цель Бога достигнута – коль даже Иуда поверил, признал и полюбил. Таким образом, можно истолковать мысль Андреева так: Иуда достиг истины, а значит, достиг совершенства. И что же, а ад?
В Библии было множество персонажей, которых Бог подвергал всяческим испытаниям, уже этим отмечая их. Но, видимо, Иуда не захотел по прошествии всех этих испытаний получить награду от Бога, он не выдержал и ушёл из жизни. Может, в этом состоит главный грех Иуды? Он желал быть отмеченным не Богом-отцом, а Христом, не ожидая, пока последний воскреснет. Он выполнил свой долг, делать ему на земле больше было нечего, и он ушёл со сцены. Он знал, что воскресение – удел богов, что ему самому не дано воскреснуть, ведь он – всего лишь человек. И не хотел он сравняться с Богом, и не нёс ересь – он просто был исполнителем высочайшей воли, и ещё хотел помочь людям разобраться в том, что они сами творят.
Что же предлагает в итоге Андреев? Он вроде ни к чему не призывает, он просто напоминает о том, что есть добро и любовь, а где добро, там и зло, и зависть, а где любовь, там смерть, но «пролог – смерть, эпилог – любовь». Слово Андреева – это слово о Голгофе рода человеческого, ведь людям дано пройти длинный путь познания жизни, и одни пройдут его до конца, а другие сделают лишь несколько шагов.
«… Какое подлое сердце у Иуды! Он держит его рукою, а оно кричит «Осанна!» так громко, что вот услышат все. А вдруг – они поймут? Ещё не поздно. Иисус ещё жив. Вот смотрит он зовущими, тоскующими глазами…. Вдруг они поймут? Вдруг всею своею грозною массою они двинутся вперёд, молча, без крика, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса!..»
Христос – это модель человеческой жизни, возможно, идеальной жизни. Конечно, поедая вино и хлеб, только верующий вспомнит кровь и тело Христа, и это больше похоже на пережиток языческий верований, но не надо забывать о том, что это всё – символы. Символ даже того, что наша вечная жизнь куплена ценой одной (или всё же двух?) великой жертвы (брошенных в грязь монет?), и в суетном мире страстей мы редко вспоминаем об этом. Ценой всякой великой жертвы покупается каждая минута нашей жизни на земле, и в наших руках – сделать эту жизнь прекрасной и неповторимой, хотя бы для себя. Но каждый идёт своим путём, и иногда пути пересекаются, конечно, не просто так, ведь всё в жизни имеет смысл, даже те жертвы, которые приносим мы. Из-за любви, конечно. Вот Иван Сусанин отдал жизнь за царя, а Иуда Искариот отдал жизнь за Христа, может быть, этим сделав возможным воскресение. Иуда пошёл против себя, и Бог не хотел этой жертвы, значит, Иуда – бунтарь. Но никогда нельзя бунтовать против мира, в котором живёшь – это очень опасно. Всё кончится слишком хорошо или, наоборот, слишком плохо. Как известно, третьего не дано. Жизнь так сложна, что один бунтарь погоды не делает, а если бунтарей будет слишком много, то жизнь перестанет быть жизнью (революция, гражданская война и т. д.). Зато когда бунтарь хочет изменить мир через себя и избавить его от слишком ужасных пороков, он тут же становится кумиром.
Иуда не хотел менять мир, он хотел спасти его. Но как не вспомнить Достоевского – «красота спасёт мир», а красотой Иуда не обладал, и идея о том, что он, насквозь порочный предатель в будущем, осмелится полюбить ближнего и пожелает делать добро – парадокс. Конфликт человека и религии, или, если хотите, внешнего и внутреннего.
Вот до чего может дойти человек, имея внутренние силы. Ведь никому не придёт в голову признать Иуду святым, мучеником за веру, потому что он – предатель, и одно это уже подразумевает грех. Но – по Андрееву – Иисус понял Иуду, а значит, и простил. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», но злодей ли Иуда, гений ли Христос? Иуда – орудие в руках Бога, Христос – носитель божественной идеи, и объединяет их сам Бог, значит, они – братья.
Каин и Авель, правда, тоже были братьями, но Иуда, в отличие от Каина, хотел не убить, а спасти, доказать, что хотел пожертвовать собой, а не Христом. Так кто же виноват, что получилось так? Христос, вознесясь на небо от своих апостолов, возьмёт с собой Иуду, покровителя обиженных, и «Иуда будет в раю».

Владимир Крючков,
г. Саратов

Образ Иисуса в повести Л.Н. Андреева «Иуда Искариот», или Смеялся ли Христос?

“...Предание, согласно которому Христос никогда не смеялся, с точки зрения философии смеха представляется достаточно логичным и убедительным”. (С.С. Аверинцев )

О бъяснить художника - и эта мысль глубоко справедлива - призваны те “законы”, которые он - художник - над собою поставил. Таким “законом” для Л.Андреева, рискнувшего создать художественный образ Иисуса Христа, был следующий: “Я знаю, что Бог и Дьявол только символы, но мне кажется, что вся жизнь людей, весь её смысл в том, чтобы бесконечно, беспредельно расширять эти символы, питая их кровью и плотью мира” . Именно таким - “напитанным кровью и плотью мира” - предстаёт перед нами андреевский Иисус, и это в повести проявляется, в частности, в его смехе.

С традиционной, психологической точки зрения открытый, жизнерадостный смех не связан с какими-либо негативными представлениями, скорее он обладает положительной коннотацией. Однако в христианской системе ценностей философия смеха понимается иначе. С.С. Аверинцев об этом пишет: “Мудреца всегда труднее рассмешить, чем простака, и это потому, что мудрец в отношении большего количества частных случаев внутренней несвободы уже перешёл черту освобождения, черту смеха, уже находится за порогом... Поэтому предание, согласно которому Христос никогда не смеялся, с точки зрения философии смеха представляется достаточно логичным и убедительным. В точке абсолютной свободы (в которой находится Христос. - В.К. ) смех невозможен, ибо излишен” . С христианской точки зрения проявлением “абсолютной свободы” Иисуса Христа стало принесение Им добровольной жертвы в искупление грехов человеческих, всякое другое проявление свободы, демонстрация свободы, в том числе в смехе, была бы действительно излишней.

Но в повести Л.Андреева преобладает другая логика - не религиозно-мистическая, но психологическая, культурно-историческая, укоренённая в мировой культурной традиции и обоснованная М.Бахтиным. И смеющийся Иисус - казалось бы, совершенно незначительная деталь - свидетельствует о принципиальном отличии образа Иисуса Христа у Л.Андреева от евангельского Иисуса, что тоже было отмечено исследователями. “Даже тот, кто мыслится как символ высшей идеальной цельности, в изображении Л.Андреева не свободен от двойственности”, - утверждает Л.А. Колобаева , характеризуя образ Иисуса Христа. Кажется невероятным, но Иисус у Л.Андреева не просто смеётся (что уже являлось бы нарушением христианского предания, религиозного канона), хохочет : “С жадным вниманием, по-детски полуоткрыв рот, заранее смеясь глазами, слушал Иисус его (апостола Петра. - В.К. ) порывистую, звонкую, весёлую речь и иногда так хохотал над его шутками, что на несколько минут приходилось останавливать рассказ”. Здесь слово хохотал - сугубо андреевское, у других авторов, насколько нам известно, оно не приводится в связи с Христом. Сам Андреев был в жизни (о чём свидетельствуют воспоминания мемуаристов, в первую очередь литературный портрет Л.Андреева, созданный М.Горьким) человеком крайних настроений: и лириком-романтиком, и пессимистом-парадоксалистом. Иисус у Л.Андреева предстаёт, таким образом, не просто в человеческой (не божественной) ипостаси, но ещё и обретает некоторые исконно русские национальные черты (лиризм, сентиментальность, открытость в смехе, которая может выступать как беззащитная открытость). Безусловно, образ Иисуса у Л.Андреева - это в какой-то мере проекция его (Андреева) художнической, русской души. В связи с этим вспомним ещё раз слова автора о замысле его повести «Иуда Искариот» - это “совершенно свободная фантазия” . Фантазия, заметим, определяемая особенностями мировосприятия, стиля художника.

По традиции жизнерадостный смех расценивается как освобождающее начало - смеётся внутренне свободный, раскованный человек, например, человек эпохи Возрождения в романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». “Настоящий смех, амбивалентный и универсальный, не отрицает серьёзности, а очищает и восполняет её. Очищает от догматизма, односторонности, окостенелости, от фанатизма и категоричности, от элементов страха или устрашения, от дидактизма, наивности и иллюзий, от дурной одноплановости и однозначности, от глупой истошности. Смех не даёт серьёзности застыть и оторваться от незавершимой целостности бытия. Он восстанавливает эту амбивалентную целостность. Таковы общие функции смеха в историческом развитии культуры и литературы”, - утверждал М.М. Бахтин . Л.Андреев в своей повести-“фантазии” о Богочеловеке, ещё до появления работ М.М. Бахтина, интуитивно исповедует именно эту концепцию, философию смеха. Л.Андреев видит в Иисусе прежде всего ипостась человеческую, ещё и ещё раз её подчёркивая и тем самым как бы освобождая пространство для утверждения человеческого, деятельного начала, уравнивания Бога и Человека. В андреевской концепции Иисуса смех (“хохот”) логичен ещё и потому, что он уравнивает, сближает его участников, выстраивая отношения не по религиозной (готической) вертикали, а по земной, человеческой горизонтали.

Иисус Л.Андреева, как мы видим, так же, как и Иуда, представляет собой фантазию на евангельскую тему, и он близок в своём человеческом проявлении булгаковскому Иешуа из «Мастера и Маргариты». Это не “имеющий власть” (Евангелие от Матфея), знающий о Своём божественном происхождении и Своём предназначении Богочеловек, а отрешённый от реальной действительности, наивный, мечтательный художник, тонко чувствующий красоту и многообразие мира, и это знают Его ученики: “Иоанн нашёл между камней красивую, голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принёс её Иисусу; и ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в его глаза, а потом быстро скользнула холодным тельцем по его тёплой руке и быстро унесла куда-то свой нежный вздрагивающий хвостик”; Иуда передаёт Иисусу прекрасные цветы: “Отдала ли ты Иисусу лилию , которую нашёл я в горах? - обращается Иуда к Марии... - Улыбнулся ли он? - Да, он был рад. Он сказал, что от цветка пахнет Галилеей. - И ты, конечно, не сказала ему, что это Иуда достал, Иуда из Кариота? - Ты же просил не говорить. - Нет, не надо, конечно, не надо, - вздохнул Иуда. - Но ты могла проболтаться, ведь женщины так болтливы” .

В своём очерке о Л.Андрееве М.Горький, как известно, утверждал: “Во всём, что касалось тёмных сторон жизни, противоречий в душе человека, брожений в области инстинктов, он (Л.Андреев. - В.К. ) был жутко догадлив” . Противоречивость, недосказанность выбранного евангельского сюжета, загадка взаимоотношений Учителя и ученика и привлекла прежде всего Л.Андреева в его повести.

Андреевский Иисус загадочен, но в чём его загадка? Она носит не столько религиозно-мистический, сколько подсознательно-психологический характер. В повести говорится о великой тайне “прекрасных глаз” Иисуса - почему молчит Иисус, к которому мысленно с мольбой обращается Иуда: “Велика тайна твоих прекрасных глаз... Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты всё молчишь? Господи, Господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашёл! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжелее гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?”

При чтении повести возникает логичный (в психологической системе координат) вопрос: почему Иисус приблизил к себе Иуду - потому что он отверженный и нелюбимый, а Иисус не отрекался ни от кого? Если отчасти эта мотивировка и имеет место в данном случае, то она должна расцениваться как периферийная в достоверно-реалистической и в то же время не лишённой проникновения в глубины подсознательного повести Л.Андреева. Иисус, как свидетельствует Евангелие, пророчествовал о предстоящем предательстве Его одним из апостолов: “...не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол. А говорил Он об Иуде, сыне Симона Искариота, ибо предать Его должен был он, один из двенадцати” (Евангелие от Иоанна, 6, 70, 71). Между Христом и Иудой в повести Л.Андреева существует таинственная подсознательная связь, не выраженная словесно и тем не менее ощущаемая Иудой и нами - читателями. Эта связь (предощущение соединившего обоих навечно события) ощущается психологически и Иисусом - Богочеловеком, она не могла не найти внешнего психологического выражения (в загадочном молчании, в котором ощущается скрытое напряжение, ожидание трагедии), причём особенно явственно - в преддверии крестной смерти Христа. Было бы нелогично, если бы в этой повести было иначе. Ещё раз подчеркнём, что речь идёт о художественном произведении, где внимание к психологической мотивировке закономерно и даже неизбежно, в отличие от Евангелия - сакрального текста, в котором образ Иуды является символическим воплощением зла, персонажем с позиции художественной изобразительности условным, целенаправленно лишённым психологического измерения. Бытие евангельского Иисуса - это бытие в другой системе координат.

Евангельские проповеди, притчи, гефсиманская молитва Христа не упоминаются в тексте, Иисус находится на периферии описываемых событий. Эта концепция образа Иисуса была свойственна не только Л.Андрееву, но и другим художникам, в том числе А.Блоку, который также писал о наивности “Исуса Христа”, женственности образа, в котором действует не его собственная энергия, а энергия других 10 . Наивно (с точки зрения современников Иисуса - жителей Иерусалима, отрёкшихся от Учителя) и Его учение, которое при помощи своего страшного “эксперимента” как бы проверяет и выявляет его нравственную силу Иуда: мир движим любовью, и в душе человека изначально заложена любовь, понятие о добре. Но коль учение Иисуса - великая правда, почему она оказалась бессильной в отношении Его самого? Почему эта прекрасная мысль не находит отклика у жителей древнего Иерусалима? Поверив в правду Иисуса и восторженно приветствовав Его при въезде в Иерусалим, жители города затем разочаровались в её могуществе, разочаровались в своей вере и надежде и тем с большей силой стали упрекать Учителя в несостоятельности его проповедей.

Божественное и человеческое начала предстают в повести Л.Андреева в оригинальном, “еретическом” взаимодействии: Иуда становится у парадоксалиста Андреева личностью, сыгравшей величайшую роль в истории, а Иисус представлен в своей телесности, человеческой плотскости, причём соответствующие эпизоды (прежде всего избиение Иисуса римскими стражниками) воспринимаются как чрезмерно натуралистичные по отношению к Христу, но тем не менее возможные в той цепи аргументов, мотивировок, причин и следствий, которые были воссозданы художественной фантазией автора «Иуды Искариота». Эта сосредоточенность Л.Н. Андреева на человеческой ипостаси Богочеловека оказалась востребованной в литературе ХХ века, и в частности, она определила концепцию образа Иешуа Га-Ноцри в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Однажды, около полудня, Иисус и ученики его проходили по каменистой и горной дороге, лишенной тени, и так как уже более пяти часов находились в пути, то начал Иисус жаловаться на усталость. Ученики остановились, и Петр с другом своим Иоанном разостлали на земле плащи свои и других учеников, сверху же укрепили их между двумя высокими камнями, и таким образом сделали для Иисуса как бы шатер. И он возлег в шатре, отдыхая от солнечного зноя, они же развлекали его веселыми речами и шутками. Но, видя, что и речи утомляют его, сами же будучи мало чувствительны к усталости и жару, удалились на некоторое расстояние и предались различным занятиям. Кто по склону горы между камнями разыскивал съедобные корни и, найдя, приносил Иисусу; кто, взбираясь все выше и выше, искал задумчиво границ голубеющей дали и, не находя, поднимался на новые островерхие камни. Иоанн нашел между камней красивую, голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принес ее Иисусу; и ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в его глаза, а потом быстро скользнула холодным тельцем по его теплой руке и быстро унесла куда-то свой нежный, вздрагивающий хвостик. Петр же, не любивший тихих удовольствий, а с ним Филипп занялись тем, что отрывали от горы большие камни и пускали их вниз, состязаясь в силе. И, привлеченные их громким смехом, понемногу собрались вокруг них остальные и приняли участие в игре. Напрягаясь, они отдирали от земли старый, обросший камень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по склону. Тяжелый, он ударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался; потом нерешительно делал первый скачок — и с каждым прикосновением к земле, беря от нее быстроту и крепость, становился легкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не прыгал, а летел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую, круглую тушу. Вот край, — плавным последним движением камень взмывал кверху и спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимой пропасти. — Ну-ка, еще один! — кричал Петр. Белые зубы его сверкали среди черной бороды и усов, мощная грудь и руки обнажились, и старые сердитые камни, тупо удивляясь поднимающей их силе, один за другим покорно уносились в бездну. Даже хрупкий Иоанн бросал небольшие камешки и, тихо улыбаясь, смотрел на их забаву Иисус. — Что же ты, Иуда? Отчего ты не примешь участия в игре, — это, по-видимому, так весело? — спросил Фома, найдя своего странного друга в неподвижности, за большим серым камнем. — У меня грудь болит, и меня не звали. — А разве нужно звать? Ну, так вот я тебя зову, иди. Посмотри, какие камни бросает Петр. Иуда как-то боком взглянул на него, и тут Фома впервые смутно почувствовал, что у Иуды из Кариота — два лица. Но не успел он этого понять, как Иуда сказал своим обычным тоном, льстивым и в то же время насмешливым: — Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит, все ослы в Иерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик. Ты слышал когда-нибудь их крик, Фома? И, приветливо улыбаясь и стыдливо запахивая одеждою грудь, поросшую курчавыми рыжими волосами, Иуда вступил в круг играющих. И так как всем было очень весело, то встретили его с радостью и громкими шутками, и даже Иоанн снисходительно улыбнулся, когда Иуда, кряхтя и притворно охая, взялся за огромный камень. Но вот он легко поднял его и бросил, и слепой, широко открытый глаз его, покачнувшись, неподвижно уставился на Петра, а другой, лукавый и веселый, налился тихим смехом. — Нет, ты еще брось! — сказал Петр обиженно. И вот один за другим поднимали они и бросали гигантские камни, и, удивляясь, смотрели на них ученики. Петр бросал большой камень, — Иуда еще больше. Петр, хмурый и сосредоточенный, гневно ворочал обломок скалы, шатаясь, поднимал его и ронял вниз, — Иуда, продолжая улыбаться, отыскивал глазом еще больший обломок, ласково впивался в него длинными пальцами, облипал его, качался вместе с ним и, бледнея, посылал его в пропасть. Бросив свой камень, Петр откидывался назад и так следил за его падением, — Иуда же наклонялся вперед, выгибался и простирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем. Наконец оба они, сперва Петр, потом Иуда, схватились за старый, седой камень — и не могли его поднять, ни тот, ни другой. Весь красный, Петр решительно подошел к Иисусу и громко сказал: — Господи! я не хочу, чтобы Иуда был сильнее меня. Помоги мне поднять тот камень и бросить. И тихо ответил ему что-то Иисус. Петр недовольно пожал широкими плечами, но ничего не осмелился возразить и вернулся назад со словами: — Он сказал: а кто поможет Искариоту? Но вот взглянул он на Иуду, который, задыхаясь и крепко стиснув зубы, продолжал еще обнимать упорный камень, и весело засмеялся: — Вот так больной! Посмотрите, что делает наш больной, бедный Иуда! И засмеялся сам Иуда, так неожиданно уличенный в своей лжи, и засмеялись все остальные, — даже Фома слегка раздвинул улыбкой свои прямые, нависшие на губы, серые усы. И так, дружелюбно болтая и смеясь, все двинулись в путь, и Петр, совершенно примирившийся с победителем, время от времени подталкивал его кулаком в бок и громко хохотал: — Вот так больной! Все хвалили Иуду, все признавали, что он победитель, все дружелюбно болтали с ним, но Иисус, — но Иисус и на этот раз не захотел похвалить Иуду. Молча шел он впереди, покусывая сорванную травинку; и понемногу один за другим переставали смеяться ученики и переходили к Иисусу. И в скором времени опять вышло так, что все они тесною кучкою шли впереди, а Иуда — Иуда-победитель — Иуда сильный — один плелся сзади, глотая пыль. Вот они остановились, и Иисус положил руку на плечо Петра, другой рукою указывая вдаль, где уже показался в дымке Иерусалим. И широкая, могучая спина Петра бережно приняла эту тонкую, загорелую руку. На ночлег они остановились в Вифании, в доме Лазаря. И когда все собрались для беседы, Иуда подумал, что теперь вспомнят о его победе над Петром, и сел поближе. Но ученики были молчаливы и необычно задумчивы. Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхало утомленное тело, и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом, — и никто не вспомнил об Иуде. Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании слушали его речь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и, закинув голову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался сделать так, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его. Коснулся — и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речи Иисуса. Искариот остановился у порога и, презрительно миновав взглядом собравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе. И по мере того как смотрел, гасло все вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и только светлел Иисус с своею поднятой рукою. Но вот и он словно поднялся в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана, пронизанного светом заходящей луны; и мягкая речь его звучала где-то далеко-далеко и нежно. И, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь в нежную мелодию далеких и призрачных слов, Иуда забрал в железные пальцы всю душу и в необъятном мраке ее, молча, начал строить что-то огромное. Медленно, в глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, и плавно накладывал одна на другую; и снова поднимал, и снова накладывал; и что-то росло во мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы. Вот куполом почувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало расти огромное, и кто-то молча работал: поднимал громады, подобные горам, накладывал одну на другую и снова поднимал... И нежно звучали где-то далекие и призрачные слова. Так стоял он, загораживая дверь, огромный и черный, и говорил Иисус, и громко вторило его словам прерывистое и сильное дыхание Петра. Но вдруг Иисус смолк — резким незаконченным звуком, и Петр, точно проснувшись, восторженно воскликнул: — Господи! Тебе ведомы глаголы вечной жизни! Но Иисус молчал и пристально глядел куда-то. И когда последовали за его взором, то увидели у дверей окаменевшего Иуду с раскрытым ртом и остановившимися глазами. И, не поняв, в чем дело, засмеялись. Матфей же, начитанный в Писании, притронулся к плечу Иуды и сказал словами Соломона: — Смотрящий кротко — помилован будет, а встречающийся в воротах — стеснит других. Иуда вздрогнул и даже вскрикнул слегка от испуга; и все у него — глаза, руки и ноги — точно побежало в разные стороны, как у животного, которое внезапно увидело над собою глаза человека. Прямо к Иуде шел Иисус и слово какое-то нес на устах своих — и прошел мимо Иуды в открытую и теперь свободную дверь. Уже в середине ночи обеспокоенный Фома подошел к ложу Иуды, присел на корточки и спросил: — Ты плачешь, Иуда? — Нет. Отойди, Фома. — Отчего же ты стонешь и скрипишь зубами? Ты нездоров? Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать тяжелые слова, налитые тоскою и гневом. — Почему он не любит меня? Почему он любит тех? Разве я не красивее, не лучше, не сильнее их? Разве не я спас ему жизнь, пока те бежали, согнувшись, как трусливые собаки? — Мой бедный друг, ты не совсем прав. Ты вовсе не красив, и язык твой так же неприятен, как и твое лицо. Ты лжешь и злословишь постоянно, как же ты хочешь, чтобы тебя любил Иисус? Но Иуда точно не слышал его и продолжал, тяжело шевелясь в темноте: — Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес ему ящерицу — я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни — я гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, и ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда. — Ты что-то странное говоришь, Иуда! — Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою, — ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он не рубит? он не смеет, Фома. Я его знаю: он боится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любит глупых, предателей, лжецов. Ты лжец, Фома, ты слыхал об этом? Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что Иуда просто бранится, и только покачал в темноте головою. И еще сильнее затосковал Иуда; он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется под покрывалом все его большое тело. — Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своего отдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою — на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди, глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!

Цель урока : расширить знания учеников о творчестве Л. Н. Андреева, показать актуальность его творчества, совершенствовать навыки анализа текста.

Оборудование урока : портрет Л. Н. Андреева, издания его книг.

Методические приемы : рассказ учителя, беседа, повторение пройденного, межпредметные связи (с историей), комментированное чтение, анализ текста.

Ход урока.

I. Слово учителя о Леониде Андрееве.

Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) - один из тех русских писателей, которые определяли умонастроения общества на рубеже ХIХ-ХХ веков. достаточно привести мнение И. А. Бунина , который не был щедр на похвалы: «Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю».

Он начал как газетный фельетонист и судебный репортер, позже начал писать рассказы, сблизился с Горьким , с писателями литературного кружка «Среда», участвовал в издании сборников «Знание».

С творчеством Леонида Андреева вы немного знакомы. Какие его произведения вам запомнились?

(Рассказы «Петька на даче», «Баргамот и Гараська» , «Кусака» и др.)

Сам писатель объяснял выбор героя последнего рассказа так: «В рассказе «Кусака» героем является собака, ибо все живое имеет одну и ту же душу, все живое страдает одними и теми же страданиями и в великом и равенстве сливается воедино перед грозными силами жизни». В этих словах во многом отразились философские представления писателя.

Андреев писал об одиночестве (неважно, человека, собаки или абстрактного персонажа), о разобщенности душ, много размышлял о смысле жизни, о смерти, о вере, о Боге. Писал он и на актуальные, современные ему темы, но и в них взгляд писателя обобщенно-философский. Таков рассказ «Красный смех» (1904), посвященный событиям русско-японской войны. С необычайной экспрессивностью Андреев показал безумие кровопролития, безумие, бесчеловечность войны. Символическое название рассказа подчеркивает его обвинительный, антивоенный пафос.

Глубокое проникновение в психологию обреченного человека в «Рассказе о семи повешенных» на злободневную и сто лет назад тему терроризма. Автор с сочувствием пишет о приговоренных к смерти революционерах-террористах. Этот рассказ - отклик на реальные события. Андреев видит в приговоренных не столько преступников, сколько людей.

В творчестве Леонида Андреева острота современных ему вопросов соединяется со стремлением к их глубинному истолкованию, стремлением постичь «бездны» человеческой души, противоречия бытия.

Андреев не принял октябрьского переворота 1917 года, он стал эмигрантом, оставшись на территории, которая отошла к Финляндии.

Вспомним нашу историю. С каких событий началась первая русская революция 1905–1907 годов?

(Первая русская революция началась с Кровавого воскресенья, 9 января 1905 года, когда по инициативе священника Гапона петербургские рабочие пошли к Зимнему дворцу с петицией Николаю II, и это мирное массовое шествие было расстреляно царскими войсками. Год спустя выяснилось, что Гапон разоблачен эсерами как агент охранки и повешен ими в Озерках, дачном пригороде Петербурга.)

Леонид Андреев задумал произведение, в котором бы отразились эти события. Из письма Андреева Серафимовичу: «Между прочим, я подумываю со временем написать «Записки шпиона», нечто по психологии предательства». Со временем замысел приобрел более общие, философские черты: писатель переосмысливает евангельский сюжет, ставит вечные вопросы добра и зла под необычным углом. Постепенно задуманный рассказ перерос в повесть, она была закончена в феврале 1907 года.

III. Беседа по повести «Иуда Искариот».

Найдите описание внешности Иуды Искариота. В чем необычность его портрета?

(«Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму; но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту».
Во-первых, отметим необычность выбранных деталей портрета. Андреев описывает череп Иуды, сама форма которого внушает «недоверие и тревогу». Во-вторых, обратим внимание на двойственность в облике Иуды, несколько раз подчеркнутую писателем. Двойственность не только в словах «двойным», «двоилось», но и в парах однородных членов, синонимов: «странной и необыкновенной»; «недоверие, даже тревогу», «тишины и согласия»; «кровавых и беспощадных» - и антонимов: «разрубленный… и вновь составленный», «живая» - «мертвенно-гладкая», «подвижная» - «застывшая», «ни ночью, ни днем», «и свет, и тьму».
Такой портрет можно назвать психологическим : он передает суть героя - двойственность его личности, двойственность поведения, двойственность чувств, исключительность его судьбы.)

Почему Иуда всю жизнь искал встречи с Иисусом?

(Иуда кровно связан с нищим и голодным людом. Жизнь наложила на одну его половину и души, и внешности свой мертвящий отпечаток. Другая половина жаждала познания, истины. Он знал правду о грешной, темной сущности людей и хотел найти силу, способную преобразить эту сущность.)

На чьей стороне Иуда: на стороне людей или на стороне Иисуса?

(Иуда - один из людей, он считает, что Иисус не будет понят теми, кто не имеет даже хлеба насущного. Издеваясь над апостолами, он совершает грех: крадет деньги, но крадет, чтобы накормить голодную блудницу. Иисус вынужден одобрить поступок Иуды, продиктованный любовью к ближнему. Иисус признает победу Иуды над апостолами. Иуда способен воздействовать на толпу, силой своего унижения защищает Христа от ярости толпы.

Иуда становится посредником между Иисусом и людьми.)

В чем корень конфликта между Иисусом и Иудой?

(Иисус проповедует милосердие, всепрощение, долготерпение. Иуда же страстно желает сотрясти основы грешного мира. Он вечно лжет, он обманщик и вор. Иисус знает о предательстве Иуды, но принимает свою судьбу.)

Как ведет себя Иуда после предательства?

Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) - один из тех русских писателей, которые определяли умонастроения общества на рубеже ХIХ-ХХ веков. достаточно привести мнение И. А. Бунина, который не был щедр на похвалы: «Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю».

Он начал как газетный фельетонист и судебный репортер, позже начал писать рассказы, сблизился с Горьким, с писателями литературного кружка «Среда», участвовал в издании сборников «Знание».

С творчеством Леонида Андреева вы немного знакомы. Какие его произведения вам запомнились?

(Рассказы «Петька на даче», «Баргамот и Гараська», «Кусака и др.)

Сам писатель объяснял выбор героя последнего рассказа так: «В рассказе «Кусака» героем является собака, ибо все живое имеет одну и ту же душу, все живое страдает одними и теми же страданиями и в великом и равенстве сливается воедино перед грозными силами жизни». В этих словах во многом отразились философские представления писателя.

Андреев писал об одиночестве (неважно, человека, собаки или абстрактного персонажа), о разобщенности душ, много размышлял о смысле жизни, о смерти, о вере, о Боге. Писал он и на актуальные, современные ему темы, но и в них взгляд писателя обобщенно-философский. Таков рассказ «Красный смех» (1904), посвященный событиям русско-японской войны. С необычайной экспрессивностью Андреев показал безумие кровопролития, безумие, бесчеловечность войны. Символическое название рассказа подчеркивает его обвинительный, антивоенный пафос.

Глубокое проникновение в психологию обреченного человека в «Рассказе о семи повешенных» на злободневную и сто лет назад тему терроризма. Автор с сочувствием пишет о приговоренных к смерти революционерах террористах. Этот рассказ - отклик на реальные события. Андреев видит в приговоренных не столько преступников, сколько людей.

В творчестве Леонида Андреева острота современных ему вопросов соединяется со стремлением к их глубинному истолкованию, стремлением постичь «бездны» человеческой души, противоречия бытия.

Андреев не принял октябрьского переворота 1917 года, он стал эмигрантом, оставшись на территории, которая отошла к Финляндии.

II. История создания повести «Иуда Искариот»

Вспомним нашу историю. С каких событий началась первая русская революция 1905-1907 годов?

(Первая русская революция началась с Кровавого воскресенья, 9 января 1905 года, когда по инициативе священника Гапона петербургские рабочие пошли к Зимнему дворцу с петицией Николаю II, и это мирное массовое шествие было расстреляно царскими войсками. Год спустя выяснилось, что Гапон разоблачен эсерами как агент охранки и повешен ими в Озерках, дачном пригороде Петербурга.)

Леонид Андреев задумал произведение, в котором бы отразились эти события. Из письма Андреева Серафимовичу: «Между прочим, я подумываю со временем написать «Записки шпиона», нечто по психологии предательства». Со временем замысел приобрел более общие, философские черты: писатель переосмысливает евангельский сюжет, ставит вечные вопросы добра и зла под необычным углом. Постепенно задуманный рассказ перерос в повесть, она была закончена в феврале 1907 года.

Александр Блок откликнулся на выход повести Андреева в свет: «За нею (повестью) - душа автора - живая рана. Думаю, что страдание ее - торжественно и победоносно. (...) Все мы знаем уже могущественное дуновение андреевского таланта, и можно только удивляться тому, что и годы не убивают это чудовищное напряжение».

III. Беседа по повести «Иуда Искариот»

Найдите описание внешности Иуд Искариота. В чем необычность его портрета?

(«Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму; но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту».

Во-первых, отметим необычность выбранных деталей портрета. Андреев описывает череп Иуды, сама форма которого внушает «недоверие и тревогу». Во-вторых, обратим внимание на двойственность в облике Иуды, несколько раз подчеркнутую писателем. Двойственность не только в словах «двойным», «двоилось», но и в парах однородных членов, синонимов: «странной и необыкновенной»; «недоверие, даже тревогу», «тишины и согласия»; кровавых и беспощадных» - и антонимов: «разрубленный… и вновь составленный», «живая» - «мертвенно-гладкая», подвижная» - «застывшая», «ни ночью, ни днем», «и свет, и тьму».

Такой портрет можно назвать психологическим: он передает суть героя - двойственность его личности, двойственность поведения, двойственность чувств, исключительность его судьбы.)

Почему Иуда всю жизнь искал встречи с Иисусом?

(Иуда кровно связан с нищим и голодным людом. Жизнь наложила на одну его половину и души, и внешности свой мертвящий отпечаток. Другая половина жаждала познания, истины. Он знал правду о грешной, темной сущности людей и хотел найти силу, способную преобразить эту сущность.)

На чьей стороне Иуда: на стороне людей или на стороне Иисуса?

(Иуда - один из людей, он считает, что Иисус не будет понят теми, кто не имеет даже хлеба насущного. Издеваясь над апостолами, он совершает грех: крадет деньги, но крадет, чтобы накормить голодную блудницу. Иисус вынужден одобрить поступок Иуды, продиктованный любовью к ближнему. Иисус признает победу Иуды над апостолами. Иуда способен воздействовать на толпу, силой своего унижения защищает Христа от ярости толпы.

Иуда становится посредником между Иисусом и людьми.)

В чем корень конфликта между Иисусом и Иудой?

(Иисус проповедует милосердие, всепрощение, долготерпение. Иуда же страстно желает сотрясти основы грешного мира. Он вечно лжет, он обманщик и вор. Иисус знает о проклятии Иуды, но принимает свою судьбу.)

Как ведет себя Иуда после предательства?

Комментарий учителя:

В статье 1907 года «О реалистах» Александр Блок писал: «Продав Христа первосвященнику, Иуда окружает Иисуса «тихой любовью, нежным вниманием», «стыдливый и робкий, как девушка в своей первой любви». «Целованием любви» предает он Иисуса и «высоко над теменем земли поднимает на кресте любовью распятую любовь». И, предавший, не разлучается ни на мгновение с Преданным: греет над костром костлявые руки и слушает отречение Петра. Смертельно тоскует у окна караульни, где истязают Иисуса солдаты так, как истязают современные тюремщики».

Почему, по Андрееву, Иуда предал Христа?

(Обсуждение: Андреев показывает, что Иуда был вынужден обречь Иисуса на жертвенную смерть, чтобы пробудить истинную веру, совесть людей.

Иуда - трагическая фигура. Он считает: чтобы темная, нищая духом толпа уверовала в идеал, в Христа, ей необходимо чудо. Этим чудом станет воскресение Христа после мученической смерти.

Иуда тоже выбрал свой крест. Предавая Христа, он обрекает себя на вечное проклятие, навсегда закрепив за собой позорное прозвище предателя.)

Проблемные вопросы:

Согласны ли вы с мыслью, что Иуда в повести Андреева - «предатель поневоле», что его предательство - оборотная сторона любви к Иисусу?

Можно ли оправдать «предателя поневоле»?

(Дискуссия.)

Поэзия Серебряного века

Урок 14. Символизм. «Старшие символисты»

Цели урока: дать понятие о символизме; кратко охарактеризовать творчество основоположников русского символизма.

Методические приемы: лекция учителя; анализ стихотворений.

Ход урока

I. Повторение

Вспомним, какое значение имеет выражение «серебряный век».

Какова суть этой метафоры?

II. Лекция учителя

Понятие «серебряный век» относится прежде всего к поэзии. Для этого времени характерны активная литературная жизнь: книги и журналы, поэтические вечера и состязания, литературные салоны и кафе; обилие и разнообразие поэтических талантов; огромный интерес к поэзии, в первую очередь, к модернистским течениям, самыми влиятельными из которых были символизм, акмеизм и футуризм.

Символизм - литературно-художественное направление, считавшее целью искусства интуитивное постижение мирового единства через символы. Объединяющим началом такого единства виделось искусство, «земное подобие творчества божественного». Ключевым понятием символизма является символ - многозначное иносказание, в отличие от аллегории - однозначного иносказания. Символ содержит в себе перспективу безграничного развертывания смыслов. «Символ - окно в бесконечность» (Ф. Сологуб). Кроме того, символ является и полноценным образом, его можно воспринимать и без содержащихся в нем потенциальных смыслов. Символ в сжатом виде отражает постижение единства жизни, ее истинной, скрытой сущности.

Многие художественные открытия и философские идеи ХХ века были предсказаны выдающимся философом, поэтом, переводчиком Владимиром Сергеевичем Соловьевым (1853-1900). Он верил в спасительную миссию Красоты (Вспомним «положительное всеединство» - Красота, Добро и Истина. Об этом писал Достоевский, с которым Соловьев был близок в молодости). Посредником в достижении «всеединства» призвано было стать искусство. Облик же «положительного всеединства» - воплощение вечно-женственного начала в мистических образах души Мира, Премудрости Божией, Софии. Вечная Женственность у Соловьева - объект платонического культа и созерцательного любования, а не действия, предполагающего ответное чувство. Соловьев был склонен к активному использованию символов, загадочных по смыслу, но определенных по форме. Единственно верный путь поэзии, с точки зрения символистов, - прозрение «миров иных» сквозь мнимую, иллюзорную действительность. Стихотворение В. Соловьева 1892 года - яркая иллюстрация этих взглядов:

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами -

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий -

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете -

Только то, что сердце к сердцу

Говорит в немом привете?

Философские образы Соловьева породили творческий отклик у его последователей-символистов.

Теоретические основы символизма дал Д. С. Мережковский (1866-1941), в 1892 году выступивший с лекцией «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы». Новым течениям, по мнению Мережковского, предстояло возродить литературу, совершив «огромную переходную и подготовительную работу». Основными элементами этой работы он назвал «мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности». В 1894 году в Москве вышло три сборника с программным названием «Русские символисты», ведущим автором которых был начинающий поэт Валерий Брюсов. Социальные, гражданские темы были отодвинуты символизмом. На первый план вышли темы экзистенциальные: Жизнь, Смерть, Бог.

Информация для учителя

Справка: экзистенциализм (философия существования) - мировоззрение, ставившее вопросы о том, как жить человеку перед лицом надвигающихся исторических катастроф, опирающееся на принцип противопоставления субъекта и объекта. Человек несет ответственность за все совершенное им, а не оправдывает себя «обстоятельствами».

С самого начала своего существования символизм оказался неоднородным течением. Д. Мережковский и В. Брюсов стали во главе так называемых «старших символистов», которые понимали символизм как литературную школу. Неоднородность течения проявлялась даже географически. Московское крыло, группировавшееся вокруг Брюсова, задачи нового течения ограничивало собственно литературными рамками. Главный принцип их эстетики - «искусство для искусства». Характерен афоризм Брюсова: «Создания искусства - приотворенные двери в вечность». Большое внимание уделялось формальному экспериментированию, совершенствованию технических приемов стихосложения. Установка на самоценность, автономность искусства выражена в строках Брюсова: «Быть может, все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов». Одним из знаковых стихотворений Брюсова является «Творчество» (1895):

(Читает учитель или заранее подготовленный ученик.)

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски

В звонко-звучной тишине

Вырастают, словно блестки,

При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне...

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий

С лаской ластятся ко мне,

И трепещет тень латаний

На эмалевой стене.

III. Анализ стихотворения «Творчество»

Каковы особенности этого стихотворения?

Отметим оригинальный способ связи строф: последняя строка становится второй в следующей строфе. Отметим характерную лексику, образы: тени, сон, тишина, ночь, тайны, луна; цветопись: фиолетовый, лазоревый (т. е. красный, не пугать с лазурным - голубым); звукопись: ярко выраженную аллитерацию - созвучие плавных сонорных согласных «л», «м», «н», «р», благодаря которой стихотворение звучит как завораживающий поток звуков.