Война и мир в современной критике. «Война и мир»: шедевр или «многословная дребедень»? Характеры главных героев и их эволюция

Портрет Льва Толстого. 1868 г.

Роман «Война и мир» - крупнейшее произведение Толстого, вершина его художественного творчества. По словам писателя, он отдал работе над романом «пять лет непрестанного и исключительного труда, при на­илучших условиях жизни». В действительности эта рабо­та продолжалась еще дольше - с 1863 по 1869 гг.

Начав в 1860 г. исторический роман «Декабристы», Лев Толстой хотел рассказать в нем о времени возвращения декабристов из сибирской ссылки (середина 1850-х гг.), и потом он решил изобразить период самого восстания де­кабристов - 1825 год. Это в свою очередь привело писа­теля к мысли показать эпоху, предшествовавшую декабрь­скому восстанию, то есть Отечественную войну 1812 г. И события еще более ранней поры - 1805-1807 гг. Так Постепенно замысел произведения расширялся и углуб­лялся, пока не приобрел форму грандиозной национально-геройческой эпопеи, охватившей почти четверть века русской жизни.

Пьер на Бородинском поле

Роман «Война и мир» - произведение, равного кото­рому нет во всей мировой литературе. С убеждающей си­лой рисует Лев Толстой храбрость и героизм русской армии, отразившей удары наполеоновских полчищ. Проникнутые сознанием правоты своего дела, русские воины проявля­ют на поле боя невиданное мужество. Батарея капитана Тушина, оставленная под Шенграбеном одна на поле боя, ведет целые сутки ураганный огонь по неприятелю, за­держивая его наступление. Легендарные подвиги свер­шает русское войско на Бородинском поле, где решалась судьба Москвы и всей России.

Лев Толстой показывает, что сила русской армии состояла не только в храбрости солдат и воинском искусстве полководцев, но и в поддержке всего народа. «Цель народа, - говорит Лев Толстой, - была одна: очистить свою землю от нашествия». Для народа не было вопроса - хорошо или плохо будет под властью интервентов. Жизнь отчизны несовместима с владычеством интервентов - вот какое убеждение жило в душе каждого русского человека. И в этом - истоки необычайного размаха народного партизанского движения и той «скрытой теплоты патриотизма», которая определяла собою «дух войска» и всей
страны. Отсюда и несокрушимая сила «дубины народной войны», которая уничтожила вражеское нашествие.

"Война и мир" Л.Н.Толстого. Бал у Ростовых.

Война была суровым испытанием не только военной мощи, но и моральной силы народа. И это испытание русский народ выдержал с честью. С чувством националь­ной гордости показывает Лев Толстой мужество, стойкость и душевное благородство народа, проявившиеся в труд­ные годы войны. К народу-богатырю, к его жизненной мудрости тянутся лучшие люди дворянского общества - Андрей Болконский, Пьер Безухов, Наташа Ростова, Ва­силий Денисов и другие герои романа.

В близости к народу заключается и секрет огромного авторитета Кутузова. Ненавидимый царем, травимый придворными кругами, главнокомандующий Кутузов был силен своей неразрывной связью с солдатской массой, лю­бовью народа. Верный сын родины, он всем существом своим понимал цель Отечественной войны, и поэтому его деятельность являлась лучшим и полным выражением воли народа.

Справедливость, однако, требует отметить, что Лев Толстой при всем своем изумительном мастерстве не воссоздал образ Кутузова во всей его многогранности. Вследствие, своих ложных исторических воззрений писатель в от­дельных авторских рассуждениях обеднил образ полко­водца, недооценил его энергию, дальновидность и страте­гический гений.

Плодом ошибочных воззрений Толстого является в романе образ солдата Платона Каратаева. Он изображен человеком покорным, равнодушным, пассивным. В душе Каратаева нет протеста против угнетения, как нет и жгу­чей ненависти к интервентам. Не такими были русские солдаты. Сам Лев Толстой показал в своей эпопее могучий подъем всенародной активности и патриотизма.

Эпопея «Война и мир» является произведением, в ко­тором наиболее полно воплотился победоносный дух народной освободительной войны. С огромной силой за­печатлен писателем русский национальный гений, высота самосознания и воинская доблесть народа-воина, народа-богатыря.

Экспонаты в зале расположены по следующим раз­делам:

1) «Изображение войны 1805-1807 гг.», 2) «От 1807 г. к 1812 г.», «Начало Отечественной войны», 3) «1812 г.Бородино», 4) «Дубина народной войны». Конец наполе­оновского нашествия. Эпилог романа». В витринах - ма­териалы, характеризующие историю создания романа, творческую лабораторию писателя, отзывы о романе.

Изображение войны 1805-1807 гг.

Анатоль Курагин. "Война и мир" 1866-1867 гг.

Экспонаты, иллюстрирующие 1-й том романа, в основ­ном посвященного войне 1805 г., расположены на стене слева и на простенках, примыкающих к окнам. Осмотр следует начать с центрального простенка, где экспониро­ван портрет Толстого 60-х гг. и отзыв А. М. Горького о «Войне и мире».

На простенках слева и справа - худо­жественные иллюстрации к основным событиям этой эпохи (Шенграбенское сражение, Аустерлицкое сраже­ние и др.).

Выдающийся интерес в данном разделе пред­ставляют иллюстрации художника М. С. Башилова к «Войне и миру», одобренные Толстым.

От 1807 г. к 1812 г. Начало Отечественной Войны.

Пьер Безухов

На второй стене зала, справа от входа, - экспонаты, иллюстрирующие 2-й и начало 3-го тома романа «Война и мир» - период между войной 1805-1807 гг. и первым этапом войны 1812 г.

1812 г. Бородино.

"Война и Мир" Л.Н.Толстого. Ополченцы строят укрепления

На центральной стене зала и примыкающих к ней простенках расположены экспонаты, иллюстрирующие грозную эпоху 1812 г., события которой запечатлены в третьем томе романа «Война и мир». Главная тема рома­на - тема народной войны - раскрывается в картинах и иллюстрациях, посвященных Бородинскому сражению и партизанскому движению.

Ведущим текстом к разделу служат слова Толстого о Бородине: «Бородинское сра­жение - лучшая слава русского оружия. Оно есть побе­да» («Война и мир», рукопись).

«Дубина народной войны». Конец Наполеоновского Нашествия. Эпилог романа.

Наташа пускает раненых во двор своего дома

На четвертой стене зала - экспонаты, иллюстрирую­щие заключительный этап войны 1812 г. - разгром фран­цузского войска, бегство интервентов из Москвы, их истребление партизанами. Эти события описаны в 4-м томе романа «Война и мир».

В начале 60-х годов, как уже было сказано, с раздражением встретила роман-эпопею, не найдя в нем изображения революционной интеллигенции и обличения крепостничества. Известный в то время критик В. Зайцев в статье «Перлы и адаманты русской журналистики» («Русское слово», 1865, № 2) охарактеризовал «1805 год» как роман о «великосветских лицах». Журнал «Дело» (1868, № 4, 6; 1870, № 1) в статьях Д. Минаева, В. Берви-Флеровского и Н. Шелгунова оценил «Войну и мир» как произведение, в котором отсутствует «глубоко жизненное содержание», его действующих лиц как «грубых и грязных», как умственно «окаменелых» и «нравственно безобразных», а общий смысл «славянофильского романа» Толстого - как апологию «философии застоя».

Характерно, однако, что критическую сторону романа чутко уловил самый прозорливый представитель демократической критики 60-х годов - М. Е. Салтыков-Щедрин. Он не выступил в печати с оценкой «Войны и мира», но в устной беседе заметил: «А вот так называемое «высшее общество» граф лихо прохватил». Д. И. Писарев в оставшейся незаконченной статье «Старое барство» («Отечественные записки», 1868, № 2) отмечал «правду» в изображении Толстым представителей высшего общества и дал блестящий разбор типов Бориса Друбецкого и Николая Ростова; однако и его не устраивала «идеализация» «старого барства», «невольная и естественная нежность», с какой относится автор к своим дворянским героям.

С иных позиций критиковала «Войну и мир» реакционная дворянская печать, официальные «патриоты». А. С. Норов и другие обвинили Толстого в искажении исторической эпохи 1812 года, в том, что он надругался над патриотическими чувствами отцов, осмеял высшие круги дворянства. Среди критической литературы о «Войне и мире» выделяются отзывы некоторых военных писателей, сумевших верно оценить новаторство Толстого в изображении войны.

Сотрудник газеты «Русский инвалид» Н. Лачинов напечатал в 1868 году (№ 96, от 10 апреля) статью, в которой высоко ставил художественное мастерство Толстого в военных сценах романа, описание Шенграбенского сражения характеризовал как «верх исторической и художественной правды» и соглашался с трактовкой Толстым Бородинского сражения.

Содержательна статья известного военного деятеля и писателя М. И. Драгомирова, печатавшаяся в 1868- 1870 годах в «Оружейном сборнике». Драгомиров находил, что «Война и мир» должна стать настольной книгой каждого военного: военные сцены и сцены войскового быта «неподражаемы и могут составить одно из самых полезнейших прибавлений к любому курсу теории военного искусства». Особенно высоко оценил Драгомиров умение Толстого, рассказывая о «выдуманных», но «живых» людях, передать «внутреннюю сторону боя». Полемизируя с утверждениями Толстого о стихийности войны, о незначительности направляющей воли командира в ходе сражения, Драгомиров справедливо замечал, что сам Толстой представил замечательные картины (например, объезд Багратионом войск перед началом Шенграбенского сражения), рисующие способность истинных полководцев руководить духом войска и тем самым наилучшим образом управлять людьми во время боя.

В целом же «Война и мир» получила наиболее глубокую оценку в отзывах выдающихся русских писателей - современников Толстого. Как великое, необычайное литературное событие восприняли «Войну и мир» Гончаров, Тургенев, Лесков, Достоевский, Фет.

И. А. Гончаров в письме к П. Б. Ганзену от 17 июля 1878 года, советуя ему заняться переводом на датский язык романа Толстого, писал: «Это - положительно русская «Илиада», обнимающая громадную эпоху, громадное событие и представляющая историческую галерею великих лиц, списанных с натуры живою кистью великим мастером!.. Это произведение одно из самых капитальных, если не самое капитальное». В 1879 году, возражая Ганзену, решившему сначала переводить «Анну Каренину», Гончаров писал: ««Война и мир» - необыкновенная поэма-роман - и по содержанию, и по исполнению. И вместе с тем это есть также и монументальная история славной русской эпохи, где - что фигура, то исторический колосс, литая из бронзы статуя. Даже и во второстепенных лицах воплощаются характерные черты русской народной жизни». В 1885 году, выражая удовлетворение по поводу перевода сочинений Толстого на датский язык, особенно романа «Война и мир», Гончаров замечал: «Положительно граф Толстой выше всех у нас».

Ряд замечательно верных суждений о «Войне и мире» находим в статьях Н. С. Лескова, печатавшихся без подписи в 1869-1870 годах в газете «Биржевые ведомости». Лесков назвал «Войну и мир» «наилучшим русским историческим романом», «гордостью современной литературы». Высоко оценивая художественную правду и простоту романа, Лесков особенно подчеркивал заслугу писателя, «сделавшего более, чем все» для вознесения «народного духа» на достойную его высоту.

С этой оценкой «Войны и мира» сошлось окончательное мнение Тургенева, к которому он пришел, отказавшись от первоначальных многочисленных критических суждений о романе, в особенности о его исторической и военной стороне, а также о манере толстовского психологического анализа.

Роман “Война и мир” Льва Толстого познакомил нас со многими героями, каждый из которых является яркой личностью, обладает индивидуальными чертами. Одним из наиболее привлекательных героев романа является Пьер Безухов. Его образ стоит в центре “Войны...

Наташа Ростова - центральный женский персонаж романа “Война и мир” и, пожалуй, самый любимый у автора. Толстой представляет нам эволюцию своей героини на пятнадцатилетнем, с 1805 по 1820 год, отрезке ее жизни и на протяжении более чем полутора тысячах...

В 1867 году Лев Николаевич Толстой закончил работу над произведением "Война и мир". Говоря о своём романе, Толстой признавался, что в "Войне и мире" он "любил мысль народную". Автор поэтизирует простоту, доброту, нравственность...

Образ Андрея Болконского в романе - один из самых сложных, возможно, даже самый сложный. В продолжение всего повествования он что-то ищет, страдает, пытается понять смысл бытия и найти свое место в нем. Понятия счастья и несчастья изменяются у Андрея,...

Анализ романа Война и мир (Владислав Алатер)

Одна из основных тем романа “Война и мир” - “мысль народная”. Л. Н. Толстой одним из первых в русской литературе поставил себе целью показать душу народа , ее глубину, неоднозначность, величие. Здесь нация выступает не безликой толпой, а вполне разумным единством людей, двигателем истории - ведь по его воле происходят коренные переломы в течение пусть даже предопределенных (по мнению Толстого) процессов. Но изменения эти совершаются не сознательно, а под влиянием какой-то непознанной “роевой силы”. Конечно, влияние может оказывать и отдельный человек, но при условии, что он будет сливаться с общей массой, не противореча ей. Примерно таков Платон Каратаев - любит всех одинаково, со смирением принимает все жизненные невзгоды и даже саму смерть, но нельзя сказать, что такой мягкотелый, безвольный человек является идеалом для писателя. Толстому не нравится эта безынициативность, статичность героя, тем не менее он не относится к числу “нелюбимых характеров” - цели у него немного иные. Платон Каратаев несет Пьеру народную мудрость, впитанную с молоком матери, находящуюся на подсознательном уровне понимания, именно этот немного усредненный представитель народа будет в дальнейшем мерилом доброты для Безухова, но отнюдь не идеалом.
Толстой понимает, что одним или двумя достаточно четкими образами простых мужиков нельзя будет создать впечатления обо всем народе в целом, и поэтому вводит в роман эпизодические персонажи, помогающие лучше раскрыть и понять мощь народного духа.
Взять хотя бы артиллеристов батареи Раевского - близость к смерти их страшит, но страх незаметен, на лицах солдат смех. Они, наверное, и понимают почему, но не могут выразить это словами; эти люди не привыкли много говорить: вся их жизнь проходит молча, без внешних проявлений внутреннего состояния, они даже, наверное, не понимают, чего хочет Пьер - слишком уж далек он от центра того самого глобуса, называемого жизнью.
Но такой духовный подъем непостоянен - такая мобилизация жизненных сил возможна лишь в критические, эпохальные моменты; таковым является Отечественная война 1812 года.
Другое проявление этого напряжения нравственных сил - партизанская война - единственный, по мнению Толстого, справедливый способ ведения войны. Образ Тихона Щербатого, который можно назвать эпизодическим, выражает собой народный гнев, порой даже излишнюю, но, вероятно, оправданную жестокость. В нем воплотился этот народный дух , несколько видоизменившись с учетом особенностей характера - достаточно обычного, но в то же время неповторимого.
Нельзя не упомянуть и Кутузова - он понимает, что ничего важного изменить не может, и поэтому прислушивается к небесной воле, лишь слегка изменяя направление течения событий в соответствии со сложившейся ситуацией. Именно поэтому он любим в армии и высшая для него похвала, когда простая крестьянская девочка Малаша, тоже содержащая частичку русского духа, чувствует нравственную близость с ним, называя его “дедушкой”.
Подобно Кутузову, почти все исторические лица проверяются мыслью народной: отдаленные от реальности проекты Сперанского, самовлюбленность Наполеона, эгоизм Бенигсена - ничто из этого не может быть одобрено простыми людьми. Но один лишь Кутузов любим и уважаем за естественность, за отсутствие желания покрыть себя славой.
То же самое происходит и с основными героями романа: Пьер приближается к ответу на свой вопрос, хотя так и не понимает глубину народной души; Наташа проявляет свое единение с “миром”, с армией, беря с собой раненых солдат; лишь один человек из высшего общества может постичь высшую Истину, вероятно известную простому человеку, но известную на подсознательном уровне, - это князь Андрей. Но, постигнув это разумом, он уже не принадлежит этому миру.
Необходимо отметить, что обозначает слово “мир” в понимании простого человека: это может быть и существующая реальность, и общность всех людей нации без различия сословий, и, в конце концов, это антипод хаосу. Молятся перед Бородинским сражением всем миром, то есть всей армией, противостоящей нашествию армии Наполеона, несущей хаос.
Перед лицом этого хаоса почти все становятся едины в своем стремлении помочь отечеству - и алчный купец Ферапонтов, и мужики Карп и Влас в едином порыве патриотизма готовы лишиться последней рубахи во благо страны.
Толстой не создает кумира русского народа: ведь его цель - выразить реальность, и поэтому вводится сцена “бунта на грани смирения”, на грани повиновения и бессмысленной беспощадности - нежелание богучаровских крестьян покинуть насиженные места. Эти мужики, то ли познавшие вкус настоящей свободы, то ли просто без патриотизма в душе, ставят личные интересы выше независимости государства.
Почти то же самое чувство охватило армию во время кампании 1806-1807 годов - отсутствие каких-либо четких целей, понятных простому солдату , привело к аустерлицкои катастрофе. Но стоило ситуации повториться в России ч это вызвало взрыв патриотических чувств, в атаку солдаты иль. уже не по принуждению: перед ними стояла конкретная цель - избавиться от нашествия. Когда цель была достигнута - французы были изгнаны, - Кутузову, как человеку, олицетворяющему народную войну, “ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер”.
Таким образом, мы видим, что в романе “Война и мир” первым в отечественной литературе Толстой так ярко описал психологию русского народа, погрузился в особенности национального характера.

ХАРАКТЕРИСТИКА АНДРЕЯ БОЛКОНСКОГО

Это один из главных героев романа, сын князя Болконского, родной брат княжны Марьи. В начале романа мы видим Б. как умного, гордого, но достаточно надменного человека. Он презирает людей высшего света, несчастлив в браке и не уважает свою хорошенькую жену. Б. очень сдержан, хорошо образован, у него сильная воля. Этот герой переживает большие духовные перемены. Сначала мы видим, что его кумиром является Наполеон, которого он считает великим человеком. Б. попадает на войну, отправляется в действующую армию. Там он сражается наравне со всеми солдатами, проявляет большую храбрость, хладнокровие, рассудительность. Участвует в Шенграбенском сражении. Б. был тяжело ранен в Аустерлицком сражении. Этот момент крайне важен, потому что именно тогда началось духовное перерождение героя. Лежа недвижим и видя над собой спокойное и вечное небо Аустерлица, Б. понимает всю мелочность и глупость всего происходящего на войне. Он осознал, что на самом деле в жизни должны быть совсем иные ценности, чем те, что у него были до сих пор. Все подвиги, слава не имеют значения. Есть лишь это огромное и вечное небо. В этом же эпизоде Б. видит Наполеона и понимает все ничтожество этого человека. Б. возвращается домой, где все его считали погибшим. Его жена умирает при родах, но ребенок выживает. Герой потрясен смертью жены и чувствует свою вину перед ней. Он решает больше не служить, поселяется в Богучарове, занимается хозяйством, воспитанием сына, читает много книг. Во время поездки в Петербург Б. во второй раз встречается с Наташей Ростовой. В нем пробуждается глубокое чувство, герои решают пожениться. Отец Б. не соглашается с выбором сына, они откладывают свадьбу на год, герой уезжает за границу. После измены невесты он возвращается в армию под руководство Кутузова. Во время Бородинского сражения смертельно ранен. Случайно он покидает Москву в обозе Ростовых. Перед смертью он прощает Наташу и понимает истинный смысл любви.

ХАРАКТЕРИСТИКА НАТАШИ РОСТОВОЙ

Одна из главных героинь романа, дочь графа и графини Ростовых. Она "черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая...". Отличительные черты Н. - эмоциональность и чуткость. Она не очень умна, но у нее есть поразительная способность угадывать людей. Она способна на благородные поступки, может забыть о своих интересах ради других людей. Так, она призывает свою семью вывозить на подводах раненых, оставив имущество. Н. со всей отдачей выхаживает мать после гибели Пети. У Н. очень красивый голос, она очень музыкальна. Своим пением она способна пробуждать лучшее в человеке. Толстой отмечает близость Н. к простому народу. Это одно из ее лучших качеств. Н. живет в атмосфере влюбленности и счастья. Перемены в ее жизни происходят после встречи с князем Андреем. Н. становится его невестой , но позже увлекается Анатолем Курагиным. Спустя время, Н. понимает всю силу своей вины перед князем, перед его смертью он прощает ее, она остается с ним до его кончины. Настоящую любовь Н. испытывает к Пьеру, они прекрасно понимают друг друга, им очень хорошо вместе. Она становится его женой и полностью отдается роли жены и матери.

ХАРАКТЕРИСТИКА ПЬЕРА БЕЗУХОВА

Главный герой романа и один из любимых героев Толстого. П. - незаконный сын богатого и известного в обществе графа Безухова. Он появляется практически перед самой смертью отца и становится наследником всего состояния. П. очень отличается от людей, принадлежащих к высшему обществу даже внешне. Это "массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках" с "наблюдательным и естественным" взглядом. Он воспитывался за границей, получил там хорошее образование. П. умен, имеет склонность к философским рассуждениям, у него очень добрый и мягкий нрав, он совершенно непрактичен. Его очень любит Андрей Болконский, считает его своим другом и единственным "живым человеком" среди всего высшего света.
В погоне за деньгами, П. опутывает семья Курагиных и, пользуясь наивностью П., вынуждают его жениться на Элен. Он с ней несчастлив, понимает, что это страшная женщина и разрывает с ней отношения.
В начале романа мы видим, что П. считает Наполеона своим кумиром. После он страшно разочаровывается в нем и даже желает убить. П. свойственны поиски смысла жизни. Именно так он увлекается масонством, но, увидев их фальшь, уходит оттуда. П. пытается переустроить жизнь своих крестьян, но у него это не получается из-за его доверчивости и непрактичности. П. участвует в войне, не совсем еще понимая, что это такое. Оставшись в горящей Москве, чтобы убить Наполеона, П. попадает в плен. Он переживает большие нравственные муки во время казни пленных. Там же П. встречается с выразителем "мысли народной" Платоном Каратаевым. Благодаря этой встрече, П. выучился видеть "вечное и бесконечное во всем". Пьер любит Наташу Ростову, но та замужем за его другом. После смерти Андрея Болконского и возрождения Наташи к жизни, лучшие герои Толстого женятся. В эпилоге мы видим П. счастливым мужем и отцом. В споре с Николаем Ростовым П. высказывает свои убеждения, и мы понимаем, что перед нами будущий декабрист.

О России и российской культуре. Критика Л. Толстого и толстовства. (И.Ильин)

В творчестве Ильина раскрываются важнейшие пласты русского философствования первой половины XX в. Он принадлежал к когорте философов, которые были привержены российской идее, российской почве, много размышляли о ней. И вместе с тем злая социальная и политическая судьба изгнала их с родной земли, перестала питать их почва российских умонастроений. Философию Ильина глубоко полемична, она обращена не только к читателю, с которым он говорит доверительно, которому раскрывает свою душу и душу которого пытается понять и просветить. Она , мыслителям, с которыми он ведет страстную и серьезную полемику. Пожалуй, актом наибольшей интеллектуальной смелости оказалась одна из самых важных работ Ильина, которую он полемически противопоставил учению Льва Николаевича Толстого и толстовства. Она называется "О сопротивление злу силою".

"Грозные судьбоносные события, постигшие нашу чудесную и несчастную Родину, - писал Ильин, - опаляющим и очистительным огнем отозвались в наших душах. В этом огне горят все ложные основы, заблуждения и предрассудки, на которых"строилась идеология прежней русской интеллигенции. На этих основах нельзя было строить Россию; эти предрассудки и заблуждения вели ее к разложению и гибели. В этом огне обновляется наше религиозное государственное служение, отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша любовь и воля. И первое, что возродится в нас через это, будет религиозная государственная мудрость восточного Православия и особенно русского Православия. Как обновившаяся икона являет царственные лики древнего письма, утраченные и забытые нами, но незримо присутствующие и не покидавшие нас, так в нашем новом видении и волении да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших предков и страну нашу святую Русь!" Эти слова, которыми открывается работа Ильина "О сопротивлении злу силою", можно считать эпиграфом ко многим другим его сочинениям. Его точка зрения совпадала с позицией многих тогдашних русских интеллигентов. Но ведь сама интеллигенция распространила в народе различные виды идеологических стереотипов и предрассудков, которые обернулись глубочайшим кризисом России. Одним из таких предрассудков Ильин считал философию непротивления силе Льва Толстого. Это было вовсе не просто - решиться на нелицеприятную критику самого Толстого и его последователей с их поистине всероссийским авторитетом и поклонением. Причем Ильин написал не памфлет, а научное исследование, где взгляды Толстого разбираются последовательно, где, собственно, кет ни одного обвинения, которое не было бы подтверждено цитатами.

В общем оценка толстовства такова: проповедовался, говорит Ильин, "наивно-идиллический взгляд на человеческое существо, а черные бездны истории и души обходились и замалчивались. Производилось неверное межевание добра и зла: герои относились к злодеям; натуры безвольные, робкие, ипохондрические, патриотически мертвенные, противогражданские - превозносились как добродетельные. Искренние наивности чередовались с нарочитыми парадоксами, возражения отводились как софизмы; несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами". Так случилось, продолжает Ильин, что учение графа Льва Толстого и его последователей привлекало к себе "слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру"

В чем же конкретно видел Ильин недостатки и коренные пороки толстовского учения? Ильин оговаривался, что о непротивлении злу в буквальном смысле этого слова никто не думает ; и нет сомнения, что Толстой и примыкающие к нему моралисты не призывают к полному непротивлению, потому что это было бы равносильно добровольному нравственному самоуничтожению. Идея их, разъясняет Ильин, состоит в том, что борьба со злом необходима, но «ее целиком следует перенести во внутренний мир человека, и притом именно того человека, который сам в себе эту борьбу ведет... Непротивление, о котором они пишут и говорят, не означает внутреннюю сдачу и присоединение ко злу; наоборот, оно есть особый вид сопротивления, т.е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Их "непротивление" означает противление и борьбу; однако лишь некоторыми, излюбленными средствами. Они приемлют цель преодоления зла, но делают своеобразный выбор в путях и средствах. Их учение есть учение не столько о зле, сколько о том, как именно не следует его преодолевать».

Ильин подчеркивает, что в принципе идея непротивления злу - не изобретение самого Толстого: он следует в этом традиции христианства. Толстовство ценно тем, что страстно борется против увеличения зла в мире, против того, чтобы на зло отвечали еще большим злом. Вполне оправданный принцип подобных учений состоит в следующем: надо воздержаться от ответа насилием на насилие настолько, насколько воздержание в принципе возможно. Вместе с тем в своей полемике Ильин не ограничивается подобными верными призывами, показывая, сколь сложен и многозначен вопрос о насилии. Между тем Толстой и его школа употребляли термины "насилие" и "ненасилие" расплывчато и неточно. Они по сути дела смешали самые различные виды насилия с формами принуждения, самопринуждения, понуждения Ильин предложил оригинальное и богатое оттенками различение целой гаммы понятий, которые связаны с проблемами зла, насилия и ответа на зло. «Они, - отмечает Ильин, имея в виду толстовцев, - говорят и пишут о насилии и, выбрав этот неудачный, отвращающий термин, обеспечивают себе пристрастное и ослепленное отношение ко всей проблеме в целом. Это и естественно: нет даже надобности быть сентиментальным моралистом, для того чтобы на вопрос о "допустимости" или "похвальности" озлобленного безобразия и угнетения ответить отрицательно. Однако эта единственность термина укрывает за собой гораздо более глубокую ошибку: Лев Николаевич Толстой и его школа не видят сложности в самом предмете. Они не только называют всякое заставление - насилием, но и отвергают всякое внешнее понуждение и пресечение как насилие».

В концепции же Ильина насилие отличено от "заставления", от "понуждения", от "пресечения". И это отнюдь не терминологические ухищрения. Из дальнейшего анализа становится ясно, что в действии волевой силы, согласно Ильину, можно различить действие свободное и такое, которое является "заставляющим", т.е. уже не полностью свободным. Но при этом определенная свобода в "заставляющем" действии тоже присутствует: мы можем сами заставить себя делать что-либо в борьбе со злом или во имя добра. Бывает также в этом заставляющем, понуждающем действии и внешнее "заставление" других. Ильин даже разрабатывает схему самых разных форм "заставления".

Внутреннее и внешнее "самозаставления" делятся на психические и физические. Существует различие между достаточно свободным, убеждающим "заставленном" других, понуждением других и насилием над другими. Это-то, согласно Ильину, и не заметили толстовцы. А ведь такое воздействие в смысле понуждения входит в формулу зрелого правосознания. Ильин специально разбирает вопрос и о таком воздействии на других людей , которое удерживается на грани принуждения. Однако могут сложиться такие ситуации, когда избегнуть такого принуждения невозможно. Нельзя избегнуть физического воздействия на зло. Ильин приводит такой пример: что ответит моралист себе и Богу, если при изнасиловании ребенка озверелыми злодеями, располагая оружием, он предпочтет уговаривать этих злодеев, тщетно взывая их к любви и тем самым предоставив злодейству совершиться? Или он допустит здесь исключение?

У Ильина есть еще одно очень важное и серьезное возражение в адрес Толстого и толстовцев: когда моралист, отстаивающий идеи непротивления, подходит к государственной, правовой и политической жизни, то здесь перед ним простирается сфера сплошного зла, насилия, грязи. И нет тут, не может быть никакой сферы (так, по крайней мере, интерпретирует Ильин толстовцев), где можно вести речь о правосознании, о различных нормальных, цивилизованных способах жизни. Духовная необходимость и духовная функция правосознания от моралиста совершенно ускользают. Вместе с отвержением права отвергается и «все оформленные правом установления, отношения или способы жизни: земельная собственность, наследование, деньги, которые "сами по себе суть зло"; иск, воинская повинность; суд и приговор - все это смывается потоком негодующего отрицания, иронического осмеяния, изобразительного опорочения. Все это заслуживает в глазах наивного и щеголяющего своей наивностью моралиста только осуждения, неприятия и стойкого пассивного сопротивления»8.

Это очень важный момент, действительно характеризующий российское моралистическое сознание. Дело здесь не только в том, справедливо или несправедливо прилагается обвинение к учению Льва Толстого. Это вопрос более сложный, заслуживающий специальных обсуждений. Для жизни российского общества веками было характерно недоверие к правосознанию, к повседневной государственной жизни, к самозащите человека, к формам правозащитной и судебной деятельности. Все, что связано с обычной жизнью и ее устроением, подвергается как бы "негодующему отрицанию". "Сентиментальный моралист, - пишет Ильин, - не видит и не разумеет, что право есть необходимый и священный атрибут человеческого духа; что каждое состояние человека есть видоизменение права и правоты; и что ограждать духовный расцвет человечества на земле невозможно вне принудительной общественной организации, вне закона, суда и меча. Здесь "то личный духовный опыт молчит, а сострадательная душа впадает в гнев и в "пророческое" негодование. И в результате этого его учение оказывается разновидностью правового , государственного и патриотического нигилизма". Это сказано очень сильно, во многом справедливо и до сих пор звучит актуально.

Особая правота концепции Ильина - в защите правового государства и спокойствия граждан. Правовое государство вынуждено применить силу для того, чтобы, скажем, противостоять тоталитаризму, фашизму, угрозе гражданской войны. Ильин имел в виду, конечно, оправдание вооруженного сопротивления белой власти, белой гвардии коммунистического режиму. Но дело было не только в этом. Пока не уничтожена война, нужно всячески стремиться к ее преодолению. Тут Толстой и толстовцы правы. Но Ильин показывает, насколько в неравном положении оказывается наглое, авторитарное, фашистское насилие, не знающее никаких препон и пределов, не ценящее человеческую жизнь, с одной стороны, - и либеральное, мягкое правление, которое связывает себя установлениями права, с другой стороны. Это одна из глубочайших дилемм и трагедий социальной жизни XX в. Что делать: поддаваться фашизму, его наглости, его неправовому натиску? Или здесь возможны какие-то меры, решения, ограниченное, опирающееся на закон использование силы - с надеждой, что ее применение будет самым минимальным? Оправдано ли силой погасить небольшой очаг потенциальной гражданской войны во имя того, чтобы она не заполыхала над всей страной и не переросла в войну мировую? Сегодня это и вопрос о возможной мере принуждения и насилия над терроризмом. Итак, ставятся животрепещущие вопросы, и многие вспышки гражданских, националистических, религиозных войн в нашем столетии показывают, насколько не устарел спор выдающегося философа Ивана Ильина с великим писателем Львом Толстым.

Введение

Сегодня можно сказать, что роман-эпопея «Война и мир» - это ценное достояние мировой литературы. Не много произведений знаменитых писателей могли бы сравниться с богатством содержания романа. Здесь отражается и историческое событие огромного значения, и глубокие основы национальной жизни России, и судьбы отдельных людей.

В современном обществе, среди нравственного опустения очень важно обращаться к жизненным примерам, представленным в русской классике. Роман-эпопея «Война и мир» может передать нам незаменимые ценности, которых современному человеку, возможно, не хватает. На страницах этого произведения возвышаются такие идеалы, как благородство, истина, семейное единство, послушание, уважение и, конечно, любовь. Чтобы духовно развиваться, следует обратить внимание на эти принципы.

Актуальность выбранной темы проявляется в возможности применения некоторых аспектов, раскрытых в произведении, на практике в современной жизни.

Целью работы является понять смысл создания романа-эпопеи, изучить его особенности.

Представленные задачи:

1. Определить идею романа, понять, что хотел передать автор произведения.

2. Представить контекст событий и условия создания романа.

3. Раскрыть развитие главных героев романа.

4. Оценить мировое значение романа-эпопеи с точки зрения знаменитых классиков и литературоведов XIX в.

При создании данной работы были использованы материалы различных исследователей творчества Л.Н Толстого, которые рассматривали роман-эпопею «Война и мир» с различных сторон. В работах различных авторов были изучены нравственный идеал героев, стиль произведения, давались характеристики основных событий и их значения. Также при подготовке работы были изучены материалы переписки и сочинений писателей, критические очерки российских и зарубежных современников. Все это в совокупности позволило представить полную картину произведения, его место в мировой литературе, значение для современников и потомков.

1 История создания романа-эпопеи

1.1 Идея и замысел произведения

Лев Николаевич Толстой – одна из самых выдающихся личностей в отечественной жизни двух последних столетий. Уже на раннем этапе его творчества о нем отзывались, как о будущем мастере слова. «Получил новые журналы русские – много интересного. Маленький рассказ гр. Толстого («Метель») – чудо, вообще движение огромное» , – писал А. Герцен М.К. Рейхель еще в 1856 г.

Однако конец 50-х годов характеризуется кризисом в творческой биографии Л.Н.Толстого. Блистательное начало («Детство», 1852), севастопольские очерки (1855), успех в кругу петербургских литераторов оказались пусть недавним, но прошлым. Почти все, что пишет Толстой во второй половине 50-х г.г., не имеет успеха. С недоумением принят «Люцерн» (1857), провалился «Альберт» (1858), пришло внезапное разочарование и в «Семейном счастье» (1859), работа над которым шла с увлечением. Далее следуют восемь лет бесплодной работы, итог которых беспощаден: «Теперь же, как писатель я уже ни на что не годен. Я не пишу и не писал со времен «Семейного счастья» и, кажется, не буду писать. – Почему так? Длинно и трудно рассказать. Главное же – жизнь коротка, и тратить ее в взрослых летах на писанье таких повестей, какие я писал, совестно. Можно и должно и хочется заняться делом. Добро бы было содержание такое, которое томило бы, просилось наружу, давало бы дерзость, гордость, силу, тогда бы так. А писать повести очень милые и приятные для чтения в 31 год, ей-богу, руки не поднимаются» .

В поисках успокоения Толстой переезжает в Ясную Поляну, «домой». Здесь, проводя тихую и спокойную жизнь (в 1862 г. он женится на С. А. Берс), писатель все больше и больше общается с крестьянами. В качестве мирового посредника он улаживает земельные споры после отмены крепостного права («Посредничество интересно и увлекательно, но нехорошо то, что все дворянство возненавидело меня всеми силами души…»). Идут занятия с крестьянскими детьми в яснополянской школе («Насущная потребность русского народа есть народное образование»). Толстой старается не заниматься литературной деятельностью: «Я доживаю зиму хорошо. Занятий пропасть, и занятия хорошие, не то, что писать повести»

Однако потребность писать все-таки берет верх. В 1862 г. завершены «Казаки» - повесть, начатая десять лет назад, написан рассказ «Поликушка», начат «Холстомер», который будет закончен только через двадцать лет. Но сквозь эту работу незаметно и неотвратимо прорастает главный замысел. В феврале 1863 г. С. А. Толстая напишет сестре Татьяне: «Лева начал новый роман». Так началась книга, на которую будет потрачено семь лет непрестанного труда при наилучших условиях жизни, книга, в которую вместились годы исторических изысканий.

Чтобы понять, что послужило предпосылками к созданию величайшего шедевра, вернемся к началу творческой деятельности Л.Н. Толстого.

В раннюю пору для писателя «главный интерес» творчества заключался в истории характеров, в их непрерывном и сложном движении, развитии. В.Г Короленко, приехавший в Ясную Поляну в 1910 г., заметил: «Вы дали типы меняющихся людей…». – В ответ Л.Н. Толстой уточнил: «Можно говорить о способности непосредственным чувством угадать тип, не меняющийся, а двигающийся». Толстой верил в «силу развития». Способность главного героя преодолевать привычные рамки бытия, не коснеть, но постоянно изменяться и обновляться, «течь» таит в себе залог перемен, дает твердую нравственную опору и, вместе с этим возможность противостоять нападкам окружающей среды. Это было фундаментальной чертой творческих исканий писателя. Л.Н.Толстой считал, что важно не только меняться в зависимости от внешних перемен, но и нравственно расти, совершенствоваться, противостоять миру, опираясь на силу собственной души.

В жанровых рамках повествования о детстве, отрочестве и юности не было места для исторических экскурсов и философских размышлений о русской жизни, которые заняли столь важное место в «Войне и мире». Однако писатель нашел возможность для того, чтобы выразить всю общую неустроенность и беспокойство, которые его герой – как и он сам в годы работы над первой книгой – переживал как душевный конфликт, как внутренний разлад и беспокойство.

Л.Н.Толстой писал не автопортрет, но скорее портрет ровесника, принадлежавшего к тому поколению русских людей, чья молодость пришлась на середину века. Война 1812 г. и декабризм были для них недавним прошлым, Крымская война – ближайшим будущим; в настоящем же они не находили ничего прочного, ничего, на что можно было опереться, с уверенностью и надеждой. Все это отразилось в раннем творчестве Толстого и дало отпечаток для будущего.

В повести «Отрочество» писатель начинает выражать свои чувства через изображения, пейзажи. В повествовании Толстого пейзажи далеко не безличны, они драматизируются, одушевляются. Этот прием, широко разработанный писателями конца XIX в., особенно совершенный у Чехова, обычен у раннего Толстого. Эти пейзажные эскизы предвещают картины «Войны и мира».

В период работы над первой книгой, когда формировались эстетические взгляды, поэтика, стиль Толстого, определялось и его отношение к различным направлениям, школам русской литературы. В круг его чтения вошли французские (Ламартин, Руссо), немецкие (Гете), английские (Стерн, Диккенс) и, конечно, русские писатели. Как читатель, Толстой рано принял традицию русской реалистической прозы и даже отстаивал ее в споре в творческой манерой романтизма.

Каждый раз обещая читателю в конце продолжить повествования, Толстой едва ли представляет себе, что ни одна из его книг не получит традиционной концовки. По-видимому, лишь в пору «Войны и мира» он понял, что открытый финал – это литературный закон, впервые основанный Пушкиным и затем утвержденный его преемниками. Таким образом, писатель оставлял право решать судьбы героев читателям, лишь намекая на возможный исход.

Тема войны, выраженная в романе-эпопее, зарождалась на протяжении многих лет. Военные впечатления были пережиты самим автором так сильно, что это нашло свое воплощение на страницах произведения. Без собственного исследования простых реальностей войны, поведения человека на войне, которое производится писателем на материале Крымской кампании в севастопольских очерках, конечно, не могло бы быть «Войны и мира». К числу этих реальностей, прежде всего, относится именно проблема человека на войне. В статье «Несколько слов по поводу книги “Война и мир”», напечатанной в 1868г., в период завершения романа, Толстой пояснил свое изображение войны. В Севастополе, писатель в полной мере познал, что такое опасность и воинская доблесть, как переживается страх быть убитым и в чем заключается храбрость, побеждающая и уничтожающая этот страх. Он увидел, что облик войны бесчеловечен, что он проявляется «в крови, в страданиях, в смерти», но также и то, что в сражениях испытываются нравственные качества борющихся сторон и проступают главные черты национального характера.

На Кавказе и в Севастополе Толстой лучше узнал и полюбил простых русских людей – солдат, офицеров. Он почувствовал себя частицей огромного целого – народа, войска, защищающего свою землю. В одном из черновиков романа «Война и мир» он писал об этом ощущении причастности к общему действию, воинскому подвигу: «Это чувство гордости, радости ожидания и вместе ничтожества, сознания грубой силы – и высшей власти». Главное, что увидел и узнал Толстой на войне, - психологию разных типов солдат, разные – и низменные, и возвышенные – чувства, которые руководили поведением офицеров. Правда, которую о войне рассказать так трудно, прокладывает широкую дорогу на страницах эпопеи об Отечественной войне. В этой правде принципиально много значит раскрытие психологии, душевных переживаний. Именно в военных рассказах толстовская «диалектика души» включает в область исследования простых людей, как будто совсем не склонных к углубленной работе. Раскрывая своего героя Толстой, не стирает индивидуальное в человеке, а, напротив, раскрывает его во всем богатстве. Он показывает общие переживания народа через отдельных персонажей, при этом не типизирует их, а наделяет их особенными, только им присущими свойствами.

Вслед за кавказскими рассказами писатель продолжает исследовать поведение человека на войне, на этот раз в тяжелейших условиях неудачных сражений. Он склоняется «перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством». В лицах, осанке, движениях солдат и матросов, защищающих Севастополь, он видит «главные черты, составляющие силу русского». Он воспевает стойкость простых людей и показывает несостоятельность «героев» - точнее тех, кто хочет казаться героем. Здесь мир отталкиваний и противостояний гораздо богаче мира притяжений. В контраст, противовес поставлены храбрость показная и храбрость скромная. Причем противостоят целые жизненные регионы, социальные слои, а не просто индивидуальности. При этом писатель показывает людей со своими характерами, привычками, манерами. Он с чувством передает «неправильную» разговорную речь солдат. Толстой и в молодые годы, и в поздние дни своего творчества знал и любил простой народный зык. В его произведениях это выглядело как украшение речи, а не как ее недостаток.

Оборона Севастополя и победа над Наполеоном в 1812 г. для Толстого – события разного исторического масштаба, но равные по нравственному итогу – «сознанию непокоримости» народа. Непокоримости, несмотря на разный исход: Севастополь после почти годовой героической защиты был сдан, а война с Наполеоном закончилась изгнанием его из России. Смысл этого сравнения состоит в том, что простые люди, жертвуя собой ради общего дела, заслуживают больше почестей, чем «герои». Здесь, возможно, даже присутствует черта нравственного совершенства простого народа .

Нельзя не сказать, что в идейном плане «Войну и мир» подготовили педагогические статьи Толстого, так же, как в плане художественном произведение подготавливалось в течение всей творческой жизни писателя. В статьях начала 60-х годов, кроме вопросов педагогических (как известно Толстой занимался обучением крестьянских детей), писатель ставит главнейший, с его точки зрения, вопрос – о праве народа решать дело своего образования, как и всего исторического развития, о социальном переустройстве – путем приобщения народа к просвещению. Позже в своем произведении он коснется этого вопроса: «Ты говоришь школы, <…> поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его [мужика] из его животного состояния и дать ему нравственные потребности. А мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его хочешь лишить его…»

Сильная сторона позиции Толстого – в глубоком убежденном демократизме. О своей любви к народу и крестьянским детям, об их преимуществах перед городскими детьми Толстой говорит горячо и сильно:

«Преимущество ума и знаний всегда на стороне крестьянского мальчика, никогда не учившегося, в сравнении с барским мальчиком, учившегося у гувернера с пяти лет»;

«Люди народа – свежее, сильнее, могучее, самостоятельнее, справедливее, человечнее и, главное – нужнее людей, как бы то ни было воспитанных»;

«… в поколениях работников лежит и больше силы, и больше сознания правды и добра, чем в поколениях баронов банкиров и профессоров».

Несмотря на то, что основные события строятся вокруг представителей высшего общества, тема народа, его простой русской души постоянно встречается на страницах «Войны и мира». Это характеризует потребность души самого Толстого выразить свою привязанность к простым людям.

В итоге первой главы хотелось бы отметить, что роман-эпопея «Война и мир» рождался не благодаря мгновенной идее. Он стал осмысленным плодом долгой творческой жизни писателя. Это уже было творение состоявшегося, опытного и наученного жизнью автора. Нельзя не отметить, что произведение имеет твердый и прочный фундамент, основанный на личных переживаниях Толстого, на его воспоминаниях и размышлениях. Все яркие эпизоды жизни писателя, его нравственные принципы, зародившиеся еще в раннюю пору творчества, нашли свое отражение в великом шедевре российской классики «Война и мир». Далее хотелось бы коснуться некоторых особенностей создания романа-эпопеи.

1.2 Рождение романа-эпопеи

Смысл завершенного произведения становится яснее, когда мы знаем его историю, путь, пройденный писателем до начала работы, и творческую историю произведения.

Семь лет «непрестанного и исключительного труда, при наилучших условиях жизни» (Л.Н.Толстой был спокоен, счастлив, живя с молодой женой почти безвыездно в Ясной Поляне), отдано созданию великой книги: 1863 – 1869 г.г. В эти годы писатель почти не вел дневника, делал редкие заметки в записных книжках, совсем мало отвлекался на другие замыслы – вся энергия уходила на роман.

В истории создания романа проявилась важнейшая черта художественного гения Л.Н.Толстого – стремление «дойти до конца», исследовать самые глубокие пласты национальной жизни.

История начальной стадии рассказана в одном из черновых набросков предисловия:

«В 1856 году я начал писать повесть с известным названием, героем должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешел к 1825 году, эпохе заблуждений и несчастий моего героя, и оставил начатое. Но и в 1825 году мой герой был уже возмужалым семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпадала с славной для России эпохой 1812 года. Я другой раз бросил начатое, и стал писать со времени 1812 года, которого еще запах и звук слышны и милы нам, но которое теперь уже настолько отдалено от нас, что мы можем думать о нем спокойно. Но и в третий раз я оставил начатое, но уже не потому, чтобы мне нужно было описывать первую молодость моего героя, напротив: между теми полуисторическими, полуобщественными, полувымышленными великими характерными лицами великой эпохи личность моего героя отступила на задний план, а на первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени. В третий раз я вернулся назад по чувству, которое, может быть, покажется странным большинству читателей, но которое, надеюсь, поймут именно те, мнением которых я дорожу; я сделал это по чувству, похожему на застенчивость и которое я не могу определить одним словом. Мне совестно было писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего срама. Кто не испытывал того скрытого, но неприятного чувства застенчивости и недоверия при чтении патриотических сочинений о 12-м годе. Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений. Итак, от 1856 года возвратившись к 1805 году, я с этого времени намерен провести уже не одного, а многих моих героинь и героев через исторические события 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 года».

«…Вы не можете себе представить, как мне интересны все сведения о декабристах в “Полярной звезде”. Я затеял месяца четыре тому назад роман, героем которого должен быть возвращающийся декабрист. Я хотел поговорить с Вами об этом, да так и не успел. Декабрист мой должен быть энтузиаст, мистик, христианин, возвращающийся в 56 году в Россию с женою, сыном и дочерью и примерявший свой строгий и несколько идеальный взгляд к новой России… Тургеневу, которому я читал начало, понравились первые главы».

Но тогда роман о декабристе дальше первых глав не развился. От рассказа о судьбе одного героя-декабриста он перешел к повествованию о поколении людей, живших в период исторических событий, сформировавших декабристов. Предполагалось, что судьба этого поколения будет прослежена до конца – до возвращения декабристов из ссылки. Целый год шли поиски нужного начала. Лишь 15-й вариант удовлетворил Толстого.

Один из первых набросков озаглавлен «Три поры. Часть 1-я. 1812-й год». Он начинается главой о екатерининском генерал-аншефе «князе Волконском, отце князя Андрея». По-видимому, три поры – это 1812, 1825 и 1856 годы. Затем время действия сохраняется, а место переносится в Петербург – на «бал у екатерининского вельможи». Но это не устраивало писателя. Только в 7-м варианте найден окончательный отсчет времени: «12 ноября 1805 года русские войска, под командой Кутузова и Багратиона … в Ольмюце готовились на смотр австрийского и русского императоров». Но и этот фрагмент не стал началом романа. О военных действиях будет рассказано во второй части первого тома.

Двенадцатый вариант озаглавлен: «С 1805 по 1814 год. Роман графа Л.Н. Толстого. 1805-й год. Часть 1-я» - и начинается прямым указанием на принадлежность будущего Пьера Безухова к декабризму:

«Тем, кто знали князя Петра Кирилловича Б. в начале царствования Александра II, в 1850-х годах, когда Петр Кириллыч был возвращен из Сибири белым, как лунь стариком, трудно было бы вообразить себе его беззаботным, бестолковым и сумасбродным юношей, каким он был в начале царствования Александра I, вскоре после приезда своего из-за границы, где он по желанию отца оканчивал свое воспитание. Князь Петр Кириллович, как известно, был незаконный сын Кирилла Владимировича Б. … По бумагам он назывался не Петр Кириллыч, а Петр Иваныч, и не Б., а Медынский, по имени деревни, в которой он родился».

Ближайший друг Петра – Андрей Волконский; вместе с ним Петр собирается «ехать к старой фрейлине Анне Павловне Шерер, которая очень желала видеть молодого Медынского»20. Это и стало зачином романа-эпопеи.

С первых месяцев 1864 г. до начала 1867 г. создавалась первая редакция всего романа. В ноябре 1864 г. часть рукописи уже была отдана для печати в «Русский вестник». Под названием «Тысяча восемьсот пятый год» (означающем название первой «поры») главы появлялись в 1865 году в журнале с подзаголовками: «В Петербурге», «В Москве», «В деревне». Следующая группа глав названа «Война», и посвящена заграничному походу русских, заканчивая Аустерлицким сражением. Содержание первых трех частей: «1 ч. – что напечатано. 2 ч. – до Аустерлица включительно. 3 ч. – до Тильзита включительно». Предстояло написать: «4 ч. – Петербург до объяснения Андрея с Наташей и объяснения Андрея с Pierr’ом включительно. 6 ч. – до Смоленска. 7 ч. – до Москвы. 8 ч. – Москва. 9 ч. – Тамбов. 10» Цифра 10 поставлена, но не расшифрована.

Определилась композиция книги: чередование частей и глав, рассказывающих о мирной жизни и о военных событиях. Сохранился написанный Толстым план с подсчетом листов.

В течение всего 1866 и начала 1867 г. создавалась первая редакция романа. В письме А. А. Фету Л.Н.Толстой дает ей название «Все хорошо, что хорошо кончается». В рукописях заглавия нет.

Этот первый вариант романа отличается от окончательного. Здесь иначе складываются судьбы героев: Андрей Болконский и Петя Ростов не погибают, а Андрей Болконский, отправляющийся, как и Николай Ростов, в заграничный поход русской армии, «уступает» Наташу своему другу Пьеру. Но главное, здесь историко-романтическое повествование еще не стало эпопеей, оно еще не проникнуто, как это станет в окончательном тексте, «мыслию народной» и не является «историей народа». Лишь на заключительной стадии работы, в набросках эпилога, Толстой скажет: «… я старался писать историю народа».

Конечно, и «1805 год» и тем более первая завершенная редакция всего романа не были хроникой нескольких дворянских семейств. История, исторические персонажи с самого начала входили в замысел автора. Существует мнение, что в начале «Война и мир» создавалась как семейная хроника. Сам Л.Н.Толстой писал об этом: «В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредотачивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, инее понятна и мила». С трудом верится, что это сказано создателем «Войны и мира», но это так.

Три года напряженного творческого труда на заключительной стадии как раз и привели к тому, что исторический роман – «картина нравов, построенных на историческом событии», роман о судьбе поколения – превратился в роман-эпопею, в «историю народа». Книга стала не о людях, не о событиях, а о жизни вообще, о течении жизни. Философская мысль Л.Н.Толстого (о свободе и необходимости, о причинах и законах исторического движения и т. п.) искала путей всеобщей правды.

Летом 1967 г. был подписан договор о печатании романа с владельцем Лазаревского института восточных языков Ф. Ф. Рисом. Но роман еще не имел окончательного вида, его вторая половина, посвященная Отечественной войне, еще ждала доработки и изменений.

В сентябре Л.Н.Толстой решил осмотреть поле Бородинского сражения. Вместе с младшим братом жены, 12-летним Степаном Берсом, он пробыл в Бородине два дня; делал записи, рисовал план местности, чтобы понять действительное расположение войск, а в день отъезда «встал на заре, объехал еще раз поле», чтобы ясно увидеть местность как раз в тот час, когда началось сражение. Вернувшись в Москву, он рассказывал в письме жене: «Я очень доволен, очень – своей поездкой… Только бы дал Бог здоровья и спокойствия, а я напишу такое бородинское сражение, какого еще не было… В Бородине мне было приятно, и было сознание того, что я делаю дело» .

Для описания Бородинского боя лишь в небольшой мере была использована копия первой редакции; почти все описание боя, наблюдений Пьера, колебаний Наполеона, уверенности в победе Кутузова и рассуждения автора о значении Бородинского сражения, которое «осталось навеки… лучшим военным беспримерным в истории подвигом», - все это почти целиком написано заново.

В последнем томе появились новые детали. Добавилось описание партизанской войны, рассуждения автора о ее народном характере.

Семнадцатого декабря 1867 г. газета «Московские ведомости» известила о выходе первых трех томов романа-эпопеи. Четвертый том уже печатался.

Успех романа у читателей был так велик, что в 1868 г. понадобилось второе здание. Оно было отпечатано в той же типографии. Два заключительных тома (5-й и 6-й) печатались в обоих изданиях с одного набора. Объявление о 6-м томе появилось в той же газете 12 декабря 1869 года.

В начале 1869 г. родственник А.Фета И.П.Борисов виделся с Л.Н.Толстым в Москве и в одном из писем того времени заметил, что 5-й том не последний и что «Лев Николаевич надеется еще на пять, а может – так и далее… Написалось много, много, но все это не к V-му, а вперед» . Как видим, планов было много.

Однако, как это бывало у Л.Н. Толстого и раньше, грандиозный замысел включить в повествование еще «две поры» 1825, 1856 г.г. не был осуществлен. Эпопея была закончена. В сущности, на материале других, следующих эпох она и не могла состояться как эпопея. Скорее, это была бы трилогия самостоятельных произведений, подобно «Детству», «Отрочеству» и «Юности». Осуществившийся конец - единственно возможный.

В качестве итога хотелось бы отметить, что «Война и мир» может с гордостью носить звание романа-эпопеи. Это был поистине титанический труд писателя, зарождавшийся не один год. Эта целая эпоха в жизни автора, изменившая представление о войне 1812 г., о ее представителях и событиях. Здесь читатель может усмотреть и прочувствовать дух народа, в том виде, в каком он был во времена Отечественной войны. Конечно, первоначальный замысел создать образ декабриста не удался, роман не включил в себя задуманные «три поры». Но это привело к тому, что теперь «Война и мир» - это «зеркало» эпохи, через которое мы, потомки можем узнать жизнь и нравы России, познавать нравственные ценности.

2 Идейно- тематическое своеобразие романа-эпопеи

2.1 Характеры главных героев и их эволюция

Едва ли в мировой литературе найдется еще произведение, столь широко охватившее все обстоятельства земного существования человека. При этом Л.Н. Толстой всегда умел не просто показать изменчивые жизненные ситуации, а вообразить в этих ситуациях до последней степени правдиво «работу» чувства и рассудка у людей всех возрастов, национальностей, рангов и положений, всегда единственных по своему нервному устройству. Не только переживания наяву, но и область сновидений, грез, полузабытья изображалась в «Войне и мире с непревзойденным искусством.

Эпоха, когда создавалась новая книга, была тревожной. Отмена крепостного права, другие правительственные реформы отозвались в русском обществе настоящими духовными испытаниями. Дух сомнения и разлада посетил некогда единый народ. Европейский принцип «сколько людей, столько истин», проникая повсюду, порождал бесконечные споры. Появились во множестве «новые люди», готовые по собственной прихоти до основания перестроить жизнь страны. Русский мир времен Отечественной войны представлял собой, по убеждению писателя, полную противоположность современности. Этот ясный, устойчивый мир, хорошо понимал Толстой, таил в себе необходимые для новой России, во многом забытые прочные духовные ориентиры. Но сам он склонен был видеть в национальном торжестве 1812 г. победу именно дорогих ему ценностей «живой жизни».

События прошлого Толстой стремился охватить с невиданной прежде широтой. Как правило, следил он и за тем, чтобы все им сказанное строго до мелочей отвечало фактам действительной истории. В смысле документальной, фактической достоверности его произведение заметно раздвигало границы литературного творчества. Она вбирала в себя невыдуманные ситуации, высказывания исторических лиц и подробности их поведения, тексты подлинных документов эпохи. Лев Толстой хорошо знал сочинения историков, изучал записки, мемуары, дневники знаменитых людей XIX в.

Душевный мир героев писателя, как правило, приходил в движение под воздействием внешних впечатлений, которые порождали у них самую напряженную деятельность чувства и мысли. Небо Аустерлица, увиденное раненым Андреем Болконским, вид Бородинского поля, так поразивший Пьера Безухова в начале сражения, «самое не для поля сражения, … а самое простое комнатное лицо» французского офицера, взятого в плен Николаем Ростовым – большие и малые, подробности входили в душу персонажей, становились действующими фактами его сокровенной жизни.

Понятие о счастье, находившееся у истоков «Войны и мира», было бы неверно сводить к житейскому благополучию. К счастью вела непринужденная жизнь чувств героев. Богатый мир чувств заключал в себе неистребимый, вечно живой «инстинкт любви». В «Войне и мире он находил многообразное, но почти всегда физически ощутимое проявление. Моменты «переклички душ» составляли сердцевину произведения .

Широко известно высказывание Л.Н. Толстого: «… В “Анне Карениной” я люблю мысль семейную, в “Войне и мире” любил мысль народную, вследствие войны 12-го года…» . Тем не менее, народная мысль не могла и в малой степени развиться у писателя вне мысли семейной, существенной для «Войны и мира». Семья – это свободное единение людей. Оно не ограничивается только лишь родственными связями, это скорее единство родственных душ. В этом единстве и заключается счастье. В романе семья – это не замкнутый в себе, не отъединенный от всего окружающего клан, напротив, она взаимодействует с окружающими.

Картины семейной жизни составили самую сильную, вечно неувядающую стороны «Войны и мира». Семья Ростовых и семья Болконских, новые семейства, которые возникали в итоге долгого пути, пройденного героями: Пьера Безухова и Наташи, Николая Ростова и княжны Марьи, запечатлели правду русского жизненного уклада так полно, как только это было возможно в пределах Толстовской философии .

Семья представала тут и связующим звеном в судьбе поколений, и той средой, где человек получает первые опыты «любви», открывает элементарные нравственные истины, учится примирять собственную волю с желаниями других людей.

Описание семейной жизни всегда имели в «Войне и мире» глубоко русский характер. Какая бы из подлинно живых семей, показанных на ее страницах, ни попадала в поле зрения Л.Н.Толстого, это была семья, где нравственные ценности значили больше, чем земной успех. Никакого семейного эгоизма, превращения дома в неприступную крепость, никакого безразличия к судьбам тех, кто находится за его стенами, здесь нет. Самым ярким примером, конечно, является семья Ростовых. Но и семья Болконских, совсем другая, иногда даже противоположная, замкнутая, тоже включала в себя самых разных людей: от архитектора Михаила Иваныча до учителя Десаля.

В семье проявляется земная жизнь, в семье она протекает, и в семье она завершается. Семья представлялась Льву Толстому своеобразным «перекрестком» живых эмоций. В ней, полагал он, вечно пребывает не омраченная рассудком отзывчивость, которая без любых истин сама скажет человеку, что в мире хорошо, а что плохо. Наиболее полно такие понятия отразил образ Наташи Ростовой. По отношению к Наташе как к своеобразному центру произведения раскрывалась потаенная суть всех основных действующих лиц. В соприкосновении с ее судьбой Пьер Безухов, Андрей Болконский находили независимую от своих убеждений точку опоры. До определенной степени Наташа в «Войне и мире» служила мерой подлинности всего происходящего.

Набрасывая предварительные характеристики будущих героев книги, писатель записал: «Наталья. 15 лет. Щедра безумно. Верит в себя. Капризна, и все удается, и всех тормошит, и всеми любима. Честолюбива. Музыкой обладает, понимает и до безумия чувствует. Вдруг грустна, вдруг безумно радостна. Куклы» . Уже тогда в характере Наташи без труда угадывалось то самое качество, что в наибольшей мере отвечало требованию истинного бытия: полная непринужденность. Начиная с первого появления героини перед гостями дома Ростовых, она вся была движением, импульсом, неумолчным биением жизни. Эта вечная неуспокоенность только проявлялась по-разному. Толстой видел тут не просто ребяческую подвижность Наташи-подростка, восторженность и готовность влюбляться в целый свет Наташи-девушки, страх и нетерпение Наташи-невесты, тревожные хлопоты матери и жены, а бесконечность чувств, явленных в самом неомраченном виде.

Наташа Ростова в высшей степени была наделена умом сердца. Понятие о благоразумии исключалось самим строем «Войны и мира». Вместо него оставалась независимая чувствительность в новом для героини значении. Это она открывала Наташе кто есть кто, заставляла, как это случилось однажды в романе, искать «свободные» от общих понятий определения знакомых людей.

В эпилоге своего произведения Толстой показал уже другую героиню: лишенную прелести, которой так часто писатель характеризовал юную Наташу, увлеченную семейными заботами. И все-таки он не мог не упомянуть, что Наташа-мать – это сильная, красивая плодовитая самка». Подлинно священной оставалась для него богато одаренная живая природа. Былые «прелестные» начала только теснее соединились теперь со своим истоком. Таким был закономерный итог развития образа.

«Мысль семейная» и «мысль народная» выступали в «Войне и мире» как мысли взаимопроникающие, восходили к одной философской первооснове. Образ Наташи по-своему связывал их вместе. Нравственные ценности русского народа, подобно идеальным чертам в образе героини, представлялись Толстому такими же естественными и земными, укорененными непосредственно в гармонии мира.

Отрицательных персонажей в общепринятом смысле слова на страницах «Войны и мира» не было. Действующие лица у Толстого изначально оказались разделены на две ни в чем не сходящиеся группы: понимающих и непонимающих. И если первый из этих миров заключал в себе естественную жизнь с ее нравственным течением, то второй был искусственным, мертвым и, соответственно, лишенным каких бы то ни было моральных оснований. По одну сторону находились Ростовы, Болконские, солдаты, офицеры; по другую – Курагины, Берги, Друбецкие. Понятия о семейственности, принятые в их среде резко отличались от тех, которыми дышал дом Ростовых. В отличие от первых у вторых семья была лишь средством достижения сиюминутного интереса .

Среди многих персонажей «Войны и мира» Андрей Болконский и Пьер Безухов занимали исключительное место. У того и другого героя были разные дороги к одной цели. Открытый, безалаберный, наивный, праздный Пьер Безухов. Сдержанный, внешне холодный, сосредоточенно деятельный князь Андрей. В судьбе каждого из них сбывалась единая логика, но по-своему.

На протяжении всей книги Болконского и Безухова отличала своеобразная «честность мысли», оба они искренне служили тому, что в данный момент считали истиной. Собственный разум не был для них игрушкой. Убеждение и жизнь следовали нераздельно. Оттого и были столь болезненны, глубоки постигавшие их душевные и жизненные катастрофы.

На протяжении первых томов романа Болконский и Безухов не раз терпели поражение. У князя Андрея была наполеоновская мечта, была одинокая, философически оправданная жизнь в Богучарове, разбитые надежды семейного счастья и желание отомстить своему обидчику Анатолю Курагину… Безухова «сбивали с пути» навязанный брак со светской распутницей Элен, масонская мистика.

В 1812 г. героям предстояло «возродиться» через участие в народной войне, открыть глубинные истины о жизни человека и мира. Решающая борьба с Наполеоном действительно оказалась для многих из тех, кто жил тогда в России моментом такого прозрения. Нельзя сказать, что судьбы героев на первом этапе войны были свободны от прежних «помрачений». Князь Андрей лишь отодвинул гордые планы своей мести Курагину. Увлекающийся Пьер принял самое активное участие в московской встрече государя и даже вызвался выставить новый полк на собственные деньги.

Война 1812 г. застанет князя Андрея в момент наивысшего духовного кризиса. Но именно всенародная беда выводит его из этого состояния .

Участь князя Андрея, смертельно раненного на поле Бородина, почти во всем была подобна судьбам тысяч русских воинов, которые погибли на этой битве. Но свою жертву герой романа приносил в таком художественном мире, где предполагалась исключительная нравственность. Последние недели на земле стали для умирающего Болконского временем окончательного ее постижения. Просто и непосредственно герой открывал в себе те самые ценности, во имя которых он и шел в бой.

Бородино окончательно избавило князя Андрея от его мстительных планов, его честолюбивых надежд. К нему пришла любовь ко всем людям, после того, как он увидел рыдающего на операционном столе его прошлого врага – Анатоля Курагина. Но эта новая любовь, обретенная героем с почти невозможной на земле полнотой, уже предвещала его неизбежный уход.

«Живая жизнь» перенесла Пьера из «накатанной дорожки», избавила на время от «привычек цивилизации», заняла простейшими интересами, связанными с поддержанием собственного тела. «Зияющая бесконечность» открылась Безухову через фигуру его товарища пленного солдата Платона Каратаева .

В долгом пути поисков, которым шел Безухов на протяжении четырех томов романа, момент смерти «праведного» Каратаева означал достижение конечной цели. Яркая картина мироздания, которую увидел Безухов, далеко выходила за пределы собственных переживаний героя. Что Каратаев бессознательно включал в себе, то Безухов открывал уже вполне осмысленно. Наученный жизнью солдата и больше – его смертью, он приближался к постижению именно каратаевских истин, тех самых, что, верил писатель, исповедует и весь русский народ. Платон Каратаев и был отражением русской народности, его дыхания и жизни. Это и осознал Пьер, это и было результатом его многолетних исканий истины, которая заключалась в этом простом солдате.

Последние главы в «Войне и мире» показывали ее героев уже в другую историческую эпоху, прямо устремленную к современным Толстому 60-м г. XIX в. В эпилоге изображалось послевоенное время: время декабристских тайных собраний, время правительственной реакции. Пьер Безухов думал, как перестроить Россию на гуманных, «любовных» началах. Его родственник Николай Ростов держался официальной линии, не допускающей перемен, давящей и непреклонной.

Изображая идейный раскол между героями, писатель не стремился занять сторону одного или другого из них, почти не обнаруживая свое отношение к происходящему. Оба они были ему дороги. Здесь, можно сказать, герои начинали «жить собственной жизнью».

Пьер, возможно будущий декабрист, к которому писатель и хотел подойти в начале романа, предстает пред нами в эпилоге человеком с уже устойчивыми гуманистическими убеждениями, желанием изменить все вокруг.

Вывод: герои на протяжении всего романа не раз меняли свои взгляды и убеждения. Конечно, прежде всего, это было связано с решающими, переломными моментами в их жизни. Те искания главных персонажей, к которым они пришли, рождались у них не один год. И это закономерно. Это и есть проявление человеческой природы. Только пройдя через свой жизненный путь, можно познать истину, к которой стремится душа.

2.2 Роман «Война и мир» и его герои в оценках литературной критики

Уже после завершения публикации романа, к началу 70-х г.г. появились неоднозначные отклики и статьи. Критики становились все более строгими, особенно много возражений вызвали 4-й, «бородинский» том и философские главы эпилога. Но, тем не менее, успех и масштаб романа-эпопеи становились все очевиднее – они проявлялись даже через несогласие или отрицание.

Суждения писателей о книгах своих коллег всегда представляют особый интерес. Ведь писатель рассматривает чужой художественный мир сквозь призму собственного. Такой взгляд, конечно, более субъективен, но может раскрывать в произведении неожиданные стороны и грани, которых не видит профессиональная критика.

Высказывания Ф.М.Достоевского о романе фрагментарны. Он согласился со статьями Страхова, отрицая только две строки. По просьбе критика эти две строки названы и прокомментированы: «Две строчки о Толстом, с которыми я не соглашаюсь вполне, это когда вы говорите, что Л. Толстой равен всему, что есть в нашей литературе великого. Это решительно невозможно сказать! Пушкин, Ломоносов – гении. Явиться с “Арапом Петра Великого” и с “Белкиным” значит решительно появиться с гениальным новым словом, которого до тех пор совершенно не было нигде и никогда сказано. Явиться же с “Войной и миром” значит явиться после этого нового слова, уже высказанного Пушкиным, и это все во всяком случае, как бы далеко и высоко ни пошел Толстой в развитии уже сказанного в первый раз гением, нового слова». В конце десятилетия, во время работы над «Подростком», Достоевский еще раз вспоминает о «Войне и мире». Но это осталось в черновиках, развернутых отзывов Ф.М.Достоевского больше неизвестно.

Еще меньше известно о читательской реакции М.Е.Салтыкова-Щедрина. В Т.А. Кузьминской передана его реплика: «Эти военные сцены – одна ложь и суета. Багратион и Кутузов – кукольные генералы. А вообще, - болтовня нянюшек и мамушек. А вот наше, так называемое “высшее общество” граф лихо прохватил» .

Близкий Льву Толстому поэт А.А. Фет написал самому автору несколько подробных писем-разборов. Еще в 1866 г., прочитав лишь начало «Тысяча восемьсот пятого года», Фет предугадал суждения Анненкова и Страхова о характере Толстовского историзма: «Я понимаю, что главная задача романа – выворотить историческое событие наизнанку и рассматривать его не с официальной шитой золотом стороны парадного кафтана, а с сорочки, то есть рубахи, которая к телу ближе и под тем же блестящим общим мундиром» . Второе письмо, написанное в 1870 г., развивает сходные идеи, но позиция А. Фета становится более критичной: «Вы пишете подкладку вместо лица, Вы перевернули содержание. Вы вольный художник и Вы вполне правы. Но художественные законы для всяческого содержания неизменны и неизбежны, как смерть. И первый закон – единство представления. Это единство в искусстве достигается совсем не так, как в жизни… Мы поняли, почему Наташа сбросила шумный успех, поняли, что ее не тянет петь, а тянет ревновать и напряженно кормить детей. Поняли, что ей не нужно обдумывать пояса и ленты и колечки локонов. Все это не вредит целому представлению о ее духовной красоте. Но зачем было напирать на то, что она стала неряха. Это может быть в действительности, но это нестерпимый натурализм в искусстве… Это шаржа, нарушающая гармонию» .

Самый развернутый писательский отзыв о романе принадлежит Н.С. Лескову. Серия его статей в «Биржевых ведомостях», посвященная 5-му тому, богата мыслями и наблюдениями. Чрезвычайно интересна стилистическая композиционная форма статей Лескова. Он разбивает текст на небольшие главки с характерными заголовками («Выскочки и хороняки», «Богатырь нерассуждающий», «Вражья сила»), смело вводит отступления («Два анекдота о Ермолове и Растопчине»).

Сложным и меняющимся было отношение к роману И.С. Тургенева. Десятки его отзывов в письмах сопровождаются двумя печатными, очень разними по тону и направленности.

В 1869 г. в статье «По поводу “Отцов и детей”» И.С.Тургенев мимоходом упомянул о «Войне и мире» как замечательном произведении, но все же лишенном «истинного значения» и «истинной свободы». Главные Тургеневские упреки и претензии, неоднократно повторявшиеся, собраны в письме П.В. Анненкову, написанном после прочтения его статьи «Историческая прибавка, от которой читатели в восторге, кукольная комедия и шарлатанство… Толстой поражает читателя носком сапога Александра, смехом Сперанского, заставляя думать, что он обо всем этом знаем, коли даже до этих мелочей дошел, а он и знает только эти мелочи…. Настоящего развития нет ни в одном характере, а есть старая замашка передавать колебания, вибрации одного и того же чувства, положения, то, что он столь беспощадно вкладывает в уста и в сознание каждого из героев… Другой психологии Толстой словно не знает или с намерением ее игнорирует». В этой развернутой оценке отчетливо видна несовместимость тургеневского «тайного психологизма» и «проникающего» толстовского психологического анализа.

Итоговый отзыв о романе столь же неоднозначен. «Прочел я шестой том “Войны и мира”, - пишет И.С.Тургенев П. Борисову в 1870 г., - конечно, есть вещи первоклассные; но, не говоря уже о детской философии, мне неприятно было видеть отражение системы даже на образах, рисуемых Толстым… Почему он старается уверить читателя, что коли женщина умна и развита, то непременно фразерка и лгунья? Как это он упустил из виду декабристский элемент, который такую роль играл в 20-х годах, - и почему все порядочные люди у него какие-то чурбаны – с малой толикой юродства?» .

Но время идет, и количество вопросов и претензий постепенно уменьшается. Тургенев примиряется с этим романом, более того - становится его верным пропагандистом и поклонником. «Это великое произведение великого писателя, и это – подлинная Россия» - так завершаются пятнадцатилетние размышления И.С.Тургенева о «Войне и мире».

Одним из первых со статьей о «Войне и мире» выступил П.В. Анненков, давний, с середины 50-х г.г. знакомый писателя. В своей статье он выявил многие особенности толстовского замысла.

Толстой смело разрушает границу между «романтическими» и «историческими» персонажами, считает Анненков, рисуя тех и других в сходном психологическом ключе, то есть через быт: «Ослепительная сторона романа именно и заключается в естественности и простоте, с какими он низводит мировые события и крупные явления общественной жизни до уровня и горизонта зрения всякого выбранного им свидетеля… Без всякого признака насилования жизни и обычного ее хода роман учреждает постоянную связь между любовными и другими похождениями своих лиц и Кутузовым, Багратионом, между историческими фактами громадного значения – Шенграбеном, Аустерлицем и треволнениями московского аристократического кружка…» .

«Прежде всего, должно заметить, что автор держится первого жизненного всякого художественного повествования: он не пытается извлечь из предмета описания то, чего он делать не может, и потому не отступает ни на шаг от простого психического исследования его» .

Однако критик с трудом обнаруживал в «Войне и мире» «узел романтической интриги» и затруднялся определить, «кого должно считать главными действующими лицами романа»: «Можно полагать, что не нам одним приходилось, после упоительных впечатлений романа, спрашивать: да где же он сам, роман этот, куда он девал свое настоящее дело – развитие частного происшествия, свою “фабулу” и “интригу”, потому что без них, чем бы роман ни занимался, он все будет казаться праздным романом».

Но, наконец, критик проницательно заметил связь толстовских героев не только с прошлым, но и с настоящим: «Князь Андрей Болконский вносит в свою критику текущих дел и вообще в свои воззрения на современников идеи и представления, составившиеся об них в наше время. Он имеет дар предвидения, дошедший к нему, как наследство, без труда, и способность стоять выше своего века, полученную весьма дешево. Он думает и судит разумно, но не разумом своей эпохи, а другим, позднейшим, который ему открыт благожелательным автором» .

Н.Н. Страхов выдержал паузу перед тем, как высказаться по поводу произведения. Его первые статьи о романе появились в начале 1869 г., когда многие оппоненты уже высказали свою точку зрения.

Страхов отводит упреки в «элитарности» толстовской книги, которые делали самые разные критики: «Несмотря на то, что одно семейство – графское, а другое – княжеское, “Война и мир” не имеет и тени великосветского характера… Семья Ростовых и семья Болконских, по их внутренней жизни, по отношениям их членов, - суть такие же русские семьи, как и всякие другие». В отличие от некоторых других критиков романа, Н.Н. Страхов не изрекает истину, а ищет ее.

«Идею “Войны и мира”, - считает критик, - можно формулировать различным образом. Можно сказать, например, что руководящая мысль произведения есть идея героической жизни».

«Но героическая жизнь не исчерпывает собой задачи автора. Предмет его, очевидно, шире. Главная мысль, которою он руководствуется при изображении героических явлений, состоит в том, чтобы открыть их человеческую основу, показать в героях – людей». Так сформулирован главный принцип толстовского подхода к истории: единство масштаба, в изображении разных персонажей. Поэтому совершенно особо подходит Страхов к образу Наполеона. Он убедительно демонстрирует, почему именно такой художественный образ французского полководца был нужен в «Войне и мире»: «Итак, в лице Наполеона художник как будто хотел представить нам душу человеческую в ее слепоте, хотел показать, что героическая жизнь может противоречить истинному человеческому достоинству, что добро, правда и красота могут быть гораздо доступнее людям простым и малым, чем иным великим героям. Простой человек, простая жизнь, поставлены в этом выше героизма – и по достоинству, и по силе; ибо простые русские люди с такими сердцами, как у Николая Ростова, у Тимохина и Тушина, победили Наполеона и его великую армию» .

Эти формулировки очень близки будущим словам Толстого о «мысли народной» как главной в «Войне и мире».

Д.И Писарев отозвался о романе с положительной стороны: «Новый, еще не оконченный роман гр. Л. Толстого можно назвать образцовым произведением по части патологии русского общества».

Он рассматривал роман, как отражение русского, старого барства.

«Роман “Война и мир” представляет нам целый букет разнообразных и превосходно отделанных характеров, мужских и женских, старых и молодых» . В своей работе «Старое барство» он очень четко и полно разобрал характеры не только главных, но и второстепенных героев произведения, выразив тем самым свою точку зрения.

С публикацией первых томов произведения начали поступать отклики не только с России, но и за рубежом. Первая большая критическая статья появилась во Франции более чем через полтора года после выхода перевода Паскевич – в августе 1881 г. Автор статьи, Адольф Баден, сумел дать лишь обстоятельный и восторженный пересказ «Войны и мира» на протяжении почти двух печатных листов. Только в заключении он сделал несколько замечаний оценочного характера.

Примечательны ранние отклики на произведение Льва Толстого в Италии. Именно в Италии в начале 1869 г. – появилась одна из первых статей иностранной печати и «Войне и мире». Это была «корреспонденция из Петербурга», подписанная М.А. и озаглавленная «Граф Лев Толстой и его роман «Мир и война». Ее автор в недоброжелательном тоне отзывался о «реалистической школе», к которой принадлежит Л.Н. Толстой .

В Германии, как и во Франции, как и в Италии – имя Льва Николаевича Толстого к концу прошлого столетия попало в орбиту острой политической борьбы. Растущая популярность русской литературы в Германии вызывала беспокойство и раздражение у идеологов империалистической реакции.

Первый развернутый отзыв о «Войне и мире», появившийся на английском языку, принадлежал критику и переводчику Уильяму Ролстону. Статья его, напечатанная в апреле 1879 г. в английском журнале «Девятнадцатый век», а потом перепечатанная в США, называлась «Романы графа Льва Толстого», но по сути дела это был, прежде всего, пересказ содержания «Войны и мира» - именно пересказ, а не анализ. Ролстон, владевший русским языком, постарался дать английской публике хотя бы первоначальное представление о Л.Н. Толстом.

Как мы видим в конце последней главы, во время первых публикаций роман характеризовался разными авторами по-разному. Многие пытались выразить свое понимание романа, но не многие смогли прочувствовать его сущность. Большое произведение требует больших и глубоких размышлений. Роман-эпопея «Война и мир» позволяет задуматься над многими принципами и идеалами.

Заключение

Произведение Л.Н. Толстого несомненно является ценным достоянием мировой литературы. На протяжении многих лет его исследовали, критиковали, им восхищались многие поколения людей. Роман-эпопея «Война и мир» позволяет задуматься, проанализировать течение событий; это не просто исторический роман, хотя перед нами и раскрываются подробности знаменательных событий, это целый пласт нравственного и духовного развития героев, на который нам следует обратить внимание.

В данной работе были изучены материалы, позволившие рассмотреть произведение Л. Толстого в контексте исторической значимости

В первой главе были рассмотрены особенности романа, его композиция, здесь представлена история создания произведения. Мы можем отметить, что то, что мы сейчас имеем, появилось благодаря долгой и усердной работе писателя. Это было отражением его жизненного опыта, развитого мастерства. Здесь нашли свое место и семейные предания, и народные переживания. «Мысль семейная» и «мысль народная» в романе сливаются в единое целое, создавая гармонию и единство образа. Изучая это произведение, можно понять жизнь и нравы людей времен 1812-ого года, уловить ментальность народа через его характерных представителей.

Роман-эпопея «Война и мир» изменил представление о войне 1812 г. Замысел писателя заключался в том, чтобы показать войну не только возвеличивая победу, но и передав все психологические и физические муки, через которые пришлось пройти для ее достижения. Здесь читатель может прочувствовать обстановку событий, в том виде, в каком она была во времена Отечественной войны.

Во второй главе были рассмотрены особенности развития судеб главных героев произведения, их духовные и нравственные искания. Герои на протяжении всего романа не раз меняли свои взгляды и убеждения. Конечно, прежде всего, это было связано с решающими, переломными моментами в их жизни. В работе рассмотрено развитие характеров главных героев.

Для полноценной оценки произведения были представлены точки зрения различных писателей и критиков. В ходе работы было выявлено, что, несмотря на значимость романа-эпопеи «Война и мир», в первые годы его публикации, оценка современников не была однозначной. Существует мнение, что современники были не готовы понять смысл произведения. Однако те небольшие критические отзывы, были закономерной реакцией на появление огромного, сложного произведения. Осмыслив, всю его значимость, большинство литературоведов сошлось во мнении, что это подлинно замечательное наследие «Золотого века» литературы.

Подводя итог работы, можно сказать, что роман-эпопея «Война и мир» с достоинством может носить звание шедевра русской литературы. Здесь не только в полной своей широте отражены главные события начала XIX в., но и проявляются главные принципы народности, как его высшего общества, так и простых людей. Все это в едином потоке представляет собой отражение духа и жизни русского народа.

Список использованной литературы

1. Анненков П.В. Критические очерки. – СПб., 2000. С. 123-125, 295-296, 351-376.

2. Анненков П.В. Литературные воспоминания. – М., 1989. С. 438-439.

3. Бочаров С.Г. Роман Толстого «Война и мир». – М., 1978. С. 5.

4. Война из-за «Войны и мира». Роман Л.Н. Толстого в русской критике и литературоведении. – СПб., 2002. С. 8-9, 21-23, 25- 26.

5. Герцен А.И. Мысли об искусстве и литературе. – Киев, 1987. С. 173.

6. Громов П.П. О стиле Льва Толстого. «Диалектика души» в «Войне и мире». - Л., 1977. С. 220-223.

7. Гулин А.В. Лев Толстой и пути русской истории. – М., 2004. С.120-178.

8. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. - Л., 1986. - Т. 29. – С. 109.

9. Камянов В. Поэтический мир эпоса, о романе Толстого «Война и мир». - М., 1978. С. 14-21.

10. Курляндская Г.Б. Нравственный идеал героев Л.Н. Толстого и Ф.М Достоевского. – М., 1988. С 137-149.

11. Либединская Л. Живые герои. – М., 1982, С. 89.

12. Мотылева Т.Л. «Война и мир» за рубежом. – М., 1978. С. 177, 188-189, 197-199.

13. Огарев Н.П. О литературе и искусстве. – М., 1988. С. 37.

14. Опульская Л.Д. Роман-эпопея Л.Н. Толстого «Война и мир». - М.,1987. С. 3-57.

15. Писатель и критика XIX в. Куйбышев, 1987. С. 106-107.

16. Сливицкая О.В. «Война и мир» Л.Н. Толстого. Проблемы человеческого общения. – Л., 1988. С. 9-10.

17. Толстой Л.Н. Война и мир. – М., 1981. – Т. 2. – С. 84-85.

18. Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. – М., 1978. С. 379, 397 – 398.

19. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. – М., 1958 – Т. 13. – С. 54-55.

Мотылева Т.Л. «Война и мир» за рубежом. – М., 1978. С. 177.

О Льве Толстом писали очень много, слишком много. Может показаться притязательным желание сказать о нем новое. И все же нужно признать, что религиозное сознание Л.Толстого не было подвергнуто достаточно углубленному исследованию, мало было оцениваемо по существу, независимо от утилитарных точек зрения, от полезности для целей либерально-радикальных или консервативно-реакционных. Одни с утилитарно-тактическими целями восхваляли Л.Толстого как истинного христианина, другие, нередко со столь же утилитарно-тактическими целями, анафематствовали его как слугу Антихриста. Толстым пользовались в таких случаях как средством для своих целей, и тем оскорбляли гениального человека. Особенно подверглась оскорблению память о нем после его смерти, сама смерть его была превращена в утилитарное орудие. Жизнь Л.Толстого, его искания, его бунтующая критика-явление великое, мировое; оно требует оценки sub specie вечной ценности, а не временной полезности. Мы хотели бы, чтобы религия Льва Толстого была подвергнута исследованию и оценена безотносительно к счетам Толстого с правящими сферами и безотносительно к распре русской интеллигенции с Церковью. Мы не хотим, подобно многим из интеллигенции, признавать Л.Толстого истинным христиани ном именно потому, что он был отлучен от Церкви Св.Синодом, так же как не хотим по этой же причине видеть в Толстом только слугу дьявола. Нас интересует по существу, был ли Л.Толстой христианином, как он относился к Христу, какова природа его религиозного сознания? Утилитаризм клерикальный и утилитаризм интеллигентский нам одинаково чужды и одинаково мешают понять и оценить религиозное сознание Толстого. Из обширной литературы об Л.Толстом нужно выделить очень замечатель ный и очень ценный труд Д.С.Мережковского "Л.Толстой и Достоевский", в котором впервые по существу были исследованы религиозная стихия и религиозное сознание Л.Толстого и вскрыто язычество Толстого. Правда, Мережковский слишком пользовался Толстым для проведения своей религиозной концепции, но это не помешало ему сказать правду о религии Толстого, которую не затемнят позднейшие утилитарно-тактические статьи Мережковского о Толстом. Все же работа Мережковского остается единственной для оценки религии Толстого.

Прежде всего нужно сказать о Л.Толстом, что он - гениальный художник и гениальная личность, но он не гениальный и даже не даровитый религиозный мыслитель. Ему не дано было дара выражения в слове, изречения своей религиозной жизни, своего религиозного искания. В нем бушевала могучая религиозная стихия, но она была бессловесной. Гениальные религиозные переживания и недаровитые, банальные религиозные мысли! Всякая попытка Толстого выразить в слове, логизировать свою религиозную стихию порождала лишь банальные, серые мысли. В сущности, Толстой первого периода, до переворота, и Толстой второго периода, после переворота,-один и тот же Толстой. Мировоззрение юноши Толстого было банально, он все хотел "быть, как все". И мировоззрение гениального мужа Толстого так же банально, он так же хочет "быть, как все". Разница лишь в том, что в первый период "все"-это светское общество, а во второй период "все"-это мужики, трудящийся народ. И в течение всей своей жизни банально мысливший Л.Толстой, желавший уподобиться светским людям или мужикам, не только не был как все, но был как никто, был единственным, был гением. И всегда были чужды этому гению религия Логоса и философия Логоса, всегда религиозная стихия его оставалась бессловесной, не выраженной в Слове, в сознании. Л.Толстой-исключитель но оригинален и гениален, и он же исключительно банален и ограничен. В этом бьющая в глаза антиномичность Толстого.

С одной стороны, Л.Толстой поражает своей органической светскостью, своей исключительной принадлежностью к дворянскому быту. В "Детстве, отрочестве и юности" обнаруживаются истоки Л.Толстого, его светское тщеславие, его идеал человека comme il faut. Эта закваска была в Толстом. По "Войне и миру" и "Анне Карениной" видно, как близка была его природе свет ская табель о рангах, обычаи и предрассудки света, как он знал все изгибы этого особого мира, как трудно казалось ему победить эту стихию. Он жаждал уйти из светского круга к природе ("Казаки") как человек, слишком связанный с этим кругом. В Толстом чувствуется вся тяжесть света, дворянского быта, вся сила жизненного закона тяготения, притяжения к земле. В нем нет воздушности, легкости. Он хочет быть странником и не может быть странником, не может стать им до последних дней своей жизни, прикованный к семье, к роду, к усадьбе, к своему кругу. С другой стороны, тот же Толстой с небывалой силой отрицания и гениальностью восстает против "света" не только в узком, но и в широком смысле слова, против безбожия и нигилизма не только всего дворянского общества, но и всего "культурного" общества. Его бунтующая критика переходит в отрицание всей истории, всей культуры. Он-с детских лет проникнутый светским тщеславием и условностью, поклонявшийся идеалу "comme il faut" и "быть, как все",- он не знал пощады в бичевании лжи, которой живет общество, в срывании покровов со всех условностей. Через толстовское отрицание должны пройти дворянское, светское общество и господские классы, чтобы очиститься. Толстовское отрицание остается великой правдой для этого общества. А вот еще толстовская антиномия. С одной стороны, поражает своеобразный материализм Толстого, его апология животной жизни, его исключительное проникновение в жизнь душевного тела и чуждость его жизни духа. Этот животный материализм чувствуется не только в его художественном творчестве, где он обнаруживает исключительно гениальный дар проникновния в первичные стихии жизни, в животные и растительные процессы жизни, но и в его религиозно-нравственной проповеди. Л.Толстой проповедует возвышенный, моралистический материализм, животно-растительное счастье как осуществление высшего, божественного закона жизни. Когда он говорит о счастливой жизни, нет ни одного звука у него, который хотя бы намекнул на жизнь духовную. Есть только жизнь душевная, душевно-теле сная. И тот же Л.Толстой оказывается сторонником крайней духовности, отрицает плоть, проповедует аскетизм. Его религиозно-нравственное учение оказывается каким-то небывалым и невозможным, возвышенно-моралистическим и аскетическим материализмом, какой-то спиритуалистической животностью. Сознание его задавлено и ограничено душевно-телесным планом бытия и не может прорваться в царство духа.

И еще толстовская антиномия. Во всем и всегда поражает Л.Толстой своей трезвостью, рассудочностью, практицизмом, утилитаризмом, отсутствием поэзии и мечты, непониманием красоты и нелюбовью, переходящей в гонение на красоту. И этот непоэтический, трезво-утилитарный гонитель красоты был одним из величайших художников мира; отрицавший красоту оставил нам творения вечной красоты. Эстетическое варварство и грубость соединялись с художественной гениальностью. Не менее антиномично и то, что Л.Толстой был крайним индивидуа листом, антиобщественным настолько, что никогда не понимал общественных форм борьбы со злом и общественных форм творческого созидания жизни и культуры, что отрицал историю, и этот антиобщественный индивидуалист не чувствовал личности и, в сущности, отрицал личность, весь был в стихии рода. Мы увидим даже, что с отсутствием ощущения и сознания личности связаны коренные особенности его мироощущения и миросозна ния. Крайний индивидуалист в "Войне и мире" с восторгом показал миру детскую пеленку, запачканную в зеленое и желтое, и обнаружил, что самосознание личности не победило в нем еще родовой стихии. А не антиномично ли то, что отрицает мир и мировые ценности с невиданной дерзостью и радикализмом тот, кто весь прикован к имманентному миру и не может даже в воображении представить себе мир иной? Не антиномично ли, что человек, полный страстей, гневный до того, что, когда у него в имении сделали обыск, он пришел в бешенство, требовал, чтобы это дело доложили государю, чтобы ему дали общественное удовлетворение, грозил навсегда покинуть Россию, что человек этот проповедовал вегетарианский, малокровный идеал непротивле ния злу? Не антиномично ли, что русский до мозга костей, с национальным мужицко-барским лицом, он проповедовал чуждую русскому народу англосаксонскую религиозность? Этот гениальный человек всю жизнь искал смысла жизни, думал о смерти, не знал удовлетворения, и он же был почти лишен чувства и сознания трансцендентного, был ограничен кругозором имманентно го мира. Наконец, самая разительная толстовская антиномия: проповедник христианства, исключительно занятый Евангелием и учением Христа, он был до того чужд религии Христа, как мало кто был чужд после явления Христа, был лишен всякого чувствования личности Христа. Эта поражающая, непостижи мая антиномичность Л.Толстого, на которую недостаточно было еще обращено внимания, есть тайна его гениальной личности, тайна судьбы его, которая не может быть вполне разгадана. Гипноз толстовской простоты, почти библейский стиль его прикрывают эту антиномичность, создают иллюзию цельности и ясности. Л.Толстому суждено сыграть большую роль в религиозном возрождении России и всего мира: он с гениальной силой обратил современных людей вновь к религии и религиозному смыслу жизни, он обозначил собой кризис исторического христианства, он-слабый, немощный религиозный мыслитель, по стихии своей и сознанию чуждый тайнам религии Христа, он- рационалист. Рационалист этот, проповедник рассудочно-утили тарного благополучия, потребовал от христианского мира безумия во имя последовательного исполнения учения и заповедей Христа и заставил христианский мир задуматься над своей нехристианской, полной лжи и лицемерия жизнью. Он-страшный враг христианства и предтеча христианского возрождения. На гениальной личности и жизни Льва Толстого лежит печать какой-то особой миссии.

Мироощущение и миросознание Льва Толстого вполне внехристианское и дохристианское во все периоды его жизни. Это нужно решительно сказать, не считаясь ни с какими утилитарными соображениями. Великий гений прежде всего требует, чтобы о нем была сказана правда по существу. Л.Толстой весь в Ветхом Завете, в язычестве, в Отчей Ипостаси. Религия Толстого-не новое христианство, это-ветхозаветная, дохристиан ская религия, предшествующая христианскому откровению о личности, откровению второй, Сыновней, Ипостаси. Л.Толстому так чуждо самосознание личности, как могло быть чуждо лишь человеку дохристианской эпохи. Он не чувствует единственности и неповторяемости всякого лица и тайны вечной его судьбы. Для него существует лишь мировая душа, а не отдельная личность, он живет в стихии рода, а не в сознании личности. Стихия рода, природная душа мира раскрывалась в Ветхом Завете и язычестве, и с ними связана религия дохристианского откровения Отчей Ипостаси. С христианским откровением Сыновней Ипостаси, Логоса, Личности связано самосознание лица и его вечная судьба. Всякое лицо религиозно пребывает в мистической атмосфере Сыновней Ипостаси, Христа, Личности. До Христа в глубоком, религиозном смысле слова нет еще личности. Личность окончательно сознает себя лишь в религии Христа. Трагедия личной судьбы ведома лишь христианской эпохе. Л.Толстой совсем не чувствует христианской проблемы о личности, он не видит лица, лицо тонет для него в природной душе мира. Поэтому он не чувствует и не видит лица Христа. Кто не видит никакого лица, тот не видит и лица Христа, ибо поистине во Христе, в Его Сыновней Ипостаси всякое лицо пребывает и сознает себя. Само сознание лица связано с Логосом, а не с душой мира. У Л.Толстого нет Логоса и потому нет для него личности, для него-индивидуалиста. Да и все индивидуалисты, не знающие Логоса, не знают личности, их индивидуализм безликий, в природной душе мира пребывает. Мы увидим, как чужд Толстому Логос, как чужд ему Христос, он не враг Христа-Логоса в христианскую эпоху, он просто слеп и глух, он в дохристианской эпохе. Л.Толстой- космичен, он весь в душе мира, в тварной природе, он проникает в глубину ее стихий, первичных стихий. В этом сила Толстого как художника, сила небывалая. И как отличается он от Достоевского, который был антропологичен, весь был в Логосе, довел самосознание личности и ее судьбы до крайних пределов, до болезни. С антропологизмом Достоевского, с напряженным чувством личности и ее трагедии связано его необыкновенное чувство личности Христа, его почти исступленная любовь к Лику Христову. У Достоевского было интимное отношение к Христу, у Толстого нет никакого отношения к Христу, к Самому Христу. Для Толстого существует не Христос, а лишь учение Христа, заповеди Христа. "Язычник" Гете чувствовал Христа гораздо интимнее, гораздо лучше видел Лик Христа, чем Толстой. Лик Христов заслоняется для Л.Толстого чем-то безличным, стихийным, общим. Он слышит заповеди Христа и не слышит Самого Христа. Он не в силах понять, что единственно важен Сам Христос, что спасает лишь Его таинственная и близкая нам Личность. Ему чуждо, инородно христианское откровение о Личности Христа и о всякой Личности. Он принимает христианство безлично, отвлеченно, без Христа, без всякого Лика.

Л.Толстой, как никто и никогда еще, жаждал исполнить до конца волю Отца. Всю жизнь мучила его пожирающая жажда исполнить закон жизни Хозяина, пославшего его в жизнь. Такой жажды исполнения заповеди, закона ни у кого нельзя встретить, кроме Толстого. Это главное, коренное в нем. И Л.Толстой верил, как никто и никогда, что волю Отца легко исполнить до конца, он не хотел признать трудности исполнения заповедей. Человек сам, собственными силами должен и может исполнить волю Отца. Легко это исполнение, оно дает счастье и благополу чие. Заповедь, закон жизни исполняется исключительно в отношении человека к Отцу, в религиозной атмосфере Отчей Ипостаси. Л.Толстой хочет исполнить волю Отца не через Сына, он не знает Сына и не нуждается в Сыне. Религиозная атмосфера богосыновства, Сыновней Ипостаси не нужна Толстому для исполнения воли Отца: он сам, сам исполнит волю Отца, сам может. Толстой считает безнравственным, когда волю Отца признают возможным исполнить лишь через Сына, Искупителя и Спасителя, он относится с отвращением к идее искупления и спасения, т.е. относится с отвращением не к Иисусу из Назарета, а к Христу-Логосу, принесшему себя в жертву за грехи мира. Религия Л.Толстого хочет знать лишь Отца и не хочет знать Сына; Сын мешает ему выполнить собственными силами закон Отца. Л.Толстой последовательно исповедует религию закона, религию ветхозаветную. Религия благодати, религия новозаветная, ему чужда и неизвестна. Уж скорее Толстой буддист, чем христианин. Буддизм есть религия самоспасения, как и религия Толстого. Буддизм не знает личности Бога, личности Спасителя и личности спасаемого. Буддизм есть религия сострадания, а не любви. Многие говорят, что Толстой истинный христианин, и противопоставляют его лживым и лицемерным христианам, которыми полон мир. Но существование лживых и лицемерных христиан, творящих дела ненависти вместо дел любви, не оправдывает злоупотребления словами, игры словами, порождающими ложь. Нельзя назвать христианином того, кому была чужда и отвратительна сама идея искупления, сама нужда в Спасителе, т.е. чужда и отвратительна была идея Христа. Такой вражды к идее искупления, такого бичевания ее как безнравственной не знал еще христианский мир. В Л.Толстом ветхозаветная религия закона восстала против новозаветной религии благодати, против тайны искупления. Л.Толстой хотел превратить христианство в религию правила, закона, моральной заповеди, т.е. в религию ветхозаветную, дохристианскую, не ведающую благодати, в религию, не только не ведающую искупления, но и не жаждущую искупления, как жаждал его мир языческий в последние дни свои. Толстой говорит, что лучше было бы, если бы совсем не существовало христианства как религии искупления и спасения, что тогда легче было бы исполнить волю Отца. Все религии, по его мнению, лучше религии Христа-Сына Божьего, так как все они учат, как жить, дают закон, правило, заповедь; религия же спасения переносит все с человека на Спасителя и на мистерию искупления. Л.Толстой ненавидит церковные догматы потому, что хочет религии самоспасения как единственно нравственной, единственно выполняющей волю Отца, Его закон; догматы же эти говорят о спасении через Спасителя, через Его искупитель ную жертву. Для Толстого единоспасительны заповеди Христа, выполняемые человеком его собственными силами. Эти заповеди и есть воля Отца. Сам же Христос, сказавший о себе: "Я есмь путь, истина и жизнь",-Толстому совсем не нужен, он не только хочет обойтись без Христа-Спасителя, но считает безнравст венным всякое обращение к Спасителю, всякую помощь в исполнении воли Отца. Для него не существует Сына, существует только Отец, т.е., значит, он весь в Ветхом Завете и не знает Нового Завета.

Л.Толстому кажется легким исполнить до конца, собственными силами закон Отца, потому что он не чувствует и не знает зла и греха. Не ведает иррациональной стихии зла, и потому не нужно ему искупление, не хочет знать он Искупителя. На зло Толстой смотрит рационалистически, сократически, в зле видит лишь незнание, лишь недостаток разумного сознания, почти что недоразумение; он отрицает бездонную и иррациональную тайну зла, связанную с бездонной и иррациональной тайной свободы. Сознавший закон добра, по Толстому, уже в силу одного этого сознания пожелает его исполнить. Зло делает лишь лишенный сознания. Зло коренится не в иррациональной воле и не в иррациональной свободе, а в отсутствии разумного сознания, в неведении. Нельзя делать зло, если знаешь, что такое добро. Человеческая природа естественно благостна, безгрешна и делает зло лишь по неведению закона. Добро есть разумное. Это особенно подчеркивает Толстой. Зло делать глупо, нет расчета делать зло, лишь добро ведет к жизненному благополучию, к счастью. Ясно, что на добро и зло Толстой смотрит так, как смотрел Сократ, т.е. рационалистически, отождествляя добро с разумным, а зло с неразумным. Разумное сознание закона, данного Отцом, приведет к окончательному торжеству добра и устранению зла. Легко и радостно произойдет это, собственными силами человека совершится. Л.Толстой, как никто, бичует зло и ложь жизни и призывает к моральному максимализму, к немедленному и окончательному осуществлению добра во всем. Но его моральный максимализм в отношении к жизни именно и связан с неведением зла. Он с наивностью, заключающей в себе гениальный гипноз, не хочет знать силу зла, трудность его преодоления, иррациональную трагедию, с ним связанную. На поверхностный взгляд может показаться, что именно Л.Толстой лучше других видел зло жизни, глубже других вскрывал его. Но это обман зрения. Толстой видел, что люди не исполняют воли Отца, пославшего их в жизнь, ему люди представлялись ходящими во тьме, так как они живут по закону мира, а не по Закону Отца, Которого не сознают; люди казались ему неразумными и безумными. Но зла он никакого не видел. Если бы он увидел зло и постиг тайну его, то он никогда бы уже не сказал, что легко исполнить до конца волю Отца природными силами человека, что добро можно победить без искупления зла. Толстой не видел греха, грех был для него лишь незнанием, лишь слабостью разумного сознания закона Отца. Не знал греха, не знал и искупления. От наивного неведения зла и греха проистекает и толстовское отрицание тяготы всемирной истории, толстовский максимализм. Тут мы вновь приходим к тому, что уже говорили, с чего начали. Л.Толстой не видит зла и греха потому, что не видит личности. Сознание зла и греха связано с сознанием личности, и самость личности сознается в связи с сознанием зла и греха, в связи с противлением личности природным стихиям, с постановкой границ. Отсутствие личного самосознания в Толстом и есть в нем отсутствие сознания зла и греха. Он не знает трагедии личности-трагедии зла и греха. Зло непобедимо сознанием, разумом, оно бездонно глубоко заложено в человеке. Человеческая природа не добрая, а падшая природа, человеческий разум-падший разум. Нужна мистерия искупления, чтобы зло было побеждено. А у Толстого был какой-то натуралистический оптимизм.

Л.Толстой, бунтующий против всего общества, против всей культуры, пришел к крайнему оптимизму, отрицающему испорченность и греховность природы. Толстой верит, что Бог сам осуществляет добро в мире и что только не нужно противиться Его воле. Все естественное-доброе. В этом Толстой приближается к Жан-Жаку Руссо и к учению XVIII века о естественном состоянии. Толстовское учение о непротивлении злу связано с учением о естественном состоянии как добром и божественном. Не противься злу, и добро само осуществится без твоей активности, будет естественное состояние, в котором непосредственно осуществляется божественная воля, высший закон жизни, который и есть Бог. Учение Л.Толстого о Боге есть особая форма пантеизма, для которого не существует личности Бога, как не существует личности человека и вообще никакой личности. У Толстого Бог не существо, а закон, разлитое во всем божественное начало. Для него так же не существует личного Бога, как не существует личного бессмертия. Его пантеистическое сознание не допускает существования двух миров: мира природного-имманентного и мира божественного- трансцендентного. Такое пантеистиче ское сознание предполагает, что добро, т.е. божественный закон жизни, осуществляется природно-имманентным путем, без благодати, без вхождения трансцендентного в этот мир. Толстовский пантеизм смешивает Бога с душой мира. Но пантеизм его не выдержан и временами приобретает привкус деизма. Ведь Бог, Который дает закон жизни, заповедь и не дает благодати, помощи, есть мертвый Бог деизма. У Толстого было могучее богочувство вание, но слабое богосознание, он стихийно пребывает в Отчей Ипостаси, но без Логоса. Подобно тому как Л.Толстой верит в благостность естественного состояния и в осуществимость добра силами природными, в которых действует сама божественная воля, он верит и в непогрешимость, безошибочность естествен ного разума. Он не видит падения разума. Разум для него безгрешен. Он не знает, что есть разум, отпавший от Разума Божествен ного, и есть разум, соединенный с Разумом Божественным. Толстой держится за наивный, естественный рационализм. Он всегда апеллирует к разуму, к рассудочному началу, а не к воле, не к свободе. В рационализме Толстого, временами очень грубом, сказывается все та же вера в благостное естественное состояние, в доброту природы и природного. Толстовский рационализм и натурализм не в силах объяснить уклонения от разумного и естественного состояния, а ведь уклонениями этими наполнена человеческая жизнь и они рождают то зло и ту ложь жизни, которые так могущественно бичует Толстой. Почему человечество отпало от доброго естественного состояния и разумного закона жизни, царившего в этом состоянии? Значит, было какое-то отпадение, грехопадение? Толстой скажет: все зло оттого, что люди ходят во тьме, не знают божественного закона жизни. Но откуда эти тьма и незнание? Мы неизбежно приходим к иррационнальности зла как к предельной тайне- тайне свободы. В толстовском мироощущении есть что-то общее с мироощущением Розанова, тоже не ведающего зла, не видящего Лика, тоже верящего в благостность естественного, тоже пребывающего в Отчей Ипостаси и в душе мира, в Ветхом Завете и язычестве. Л.Толстой и В. Розанов, при всем своем различии, одинаково противятся религии Сына, религии искупления.

Нет надобности подробно и систематически излагать учение Л.Толстого, чтобы подтвердить правильность моей характерис тики. Учение Толстого слишком хорошо всем известно. Но обычно книги читаются предвзято и видят в них то, что хотят видеть, не видят того, чего не хотят видеть. Поэтому я все-таки приведу ряд наиболее ярких мест, подтверждающих мой взгляд на Толстого. Возьму прежде всего цитаты из основного религиозно-фи лософского трактата Толстого "В чем моя вера". "Мне всегда казалось странным, для чего Христос, вперед зная, что исполнение Его учения невозможно одними силами человека, дал такие ясные и прекрасные правила, относящиеся прямо к каждому отдельному человеку. Читая эти правила, мне всегда казалось, что они относятся прямо ко мне, от меня одного требуют исполнения". "Христос говорит: "Я нахожу, что способ обеспечения вашей жизни очень глуп и дурен. Я вам предлагаю совсем другой"". "Человеческой природе свойственно делать то, что лучше. И всякое учение о жизни людей есть только учение о том, что лучше для людей. Если людям показано, что им лучше делать, то как же они могут говорить, что они желают делать то, что лучше, но не могут? Люди не могут делать только то, что хуже, а не могут не делать того, что лучше". "Как только он (человек) рассуждает, то он сознает себя разумным, и, сознавая себя разумным, он не может не признавать того, что разумно, и того, что неразумно. Разум ничего не приказывает; он только освещает". "Только ложное представление о том, что есть то, чего нет, и нет того, что есть, может привести людей к такому странному отрицанию исполнимости того, что, по их признанию, дает им благо. Ложное представление, приведшее к этому, есть то, что называется догматической христианской верой,- тою самою, которой с детства учат всех исповедующих церковную христианскую веру по разным православным, католическим и протестантским катехизисам". "Утверждается, что мертвые продолжают быть живы. И так как мертвые никак не могут ни подтвердить того, что они умерли, ни того, что они живы, так же как камень не может подтвердить того, что он может или не может говорить, то это отсутствие отрицания принимается за доказательство и утверждается, что люди, которые умерли, не умерли. И с еще большей торжественностью и уверенностью утверждает ся то, что после Христа верою в Него человек освобождается от греха, т.е. что человеку после Христа не нужно уже разумом освещать свою жизнь и избирать то, что для него лучше. Ему нужно верить только, что Христос искупил его от греха, и тогда он всегда безгрешен, т.е. совершенно хорош. По этому учению, люди должны воображать, что в них разум бессилен и что потому-то они и безгрешны, т.е. не могут ошибаться". "То, что по этому учению называется истинной жизнью, есть жизнь личная, блаженная, безгрешная и вечная, т.е. такая, какую никто, никогда не знал и которой нет". "Адам за меня согрешил, т.е. ошибся (курсив мой)". Л.Толстой говорит, что, по учению христианской Церкви, "жизнь истинная, безгрешная-в вере, т. е. в воображении, т.е в сумасшествии (курсив мой)". И через несколько строк прибавляет про церковное учение: "Ведь это полное сумасшествие"!. "Церковное учение дало основной смысл жизни людей в том, что человек имеет право на блаженную жизнь и что блаженство это достигается не усилиями человека, а чем-то внешним, и это миросозерцание и стало основой всей нашей науки и философии". "Разум, тот, который освещает нашу жизнь и заставляет нас изменять наши поступки, есть не иллюзия, и его-то уже никак нельзя отрицать. Следование разуму для достижения блага-в этом было всегда учение всех истинных учителей человечества, и в этом все учение Христа (курсив мой), и его-то, т.е. разум, отрицать разумом уж никак нельзя". "Прежде и после Христа люди говорили то же самое: то, что в человеке живет божественный свет, сошедший с неба, и свет этот есть разум,-и что ему одному надо служить и в нем одном искать благо". "Люди все слышали, все поняли, но только пропустили мимо ушей то, что учитель говорил только о том, что людям надо делать свое счастье самим здесь, на том дворе, на котором они сошлись, а вообразили себе, что это двор постоялый, а там где-то будет настоящий". "Никто не поможет, коли сами себе не поможем. А самим и помогать нечего. Только не ждать ничего ни с неба, ни с земли, а самим перестать губить себя". "Чтобы понять учение Христа, надо прежде всего опомниться, одуматься". "О плотском же, личном воскресении Он никогда не говорил". "Понятие о будущей личной жизни пришло к нам не из еврейского учения и не из учения Христа. Оно вошло в церковное учение совершенно со стороны.

Как ни странно это покажется, но нельзя не сказать, что верование в будущую личную жизнь есть очень низменное и грубое представление, основанное на смешении сна со смертью и свойственное всем диким народам". "Христос противополагает личной жизни не загробную жизнь, а жизнь общую, связанную с жизнью настоящей, прошедшей и будущей всего человечества". "Все учение Христа в том, что ученики Его, поняв призрачность личной жизни, отреклись от нее и перенесли ее в жизнь всего человечества, в жизнь Сына Человеческого. Учение же о бессмертии личной жизни не только не призывает к отречению от своей личной жизни, но навеки закрепляет эту личность... Жизнь есть жизнь, и ею надо воспользоваться как можно лучше. Жить для себя одного неразумно. И потому, с тех пор как есть люди, они отыскивают для жизни цели вне себя: живут для своего ребенка, для народа, для человечества, для всего, что не умирает с личной жизнью". "Если человек не хватается за то, что спасает его, то это значит только то, что человек не понял своего положения". "Вера происходит только от сознания своего положения. Вера зиждется только на разумном сознании того, что лучше делать, находясь в известном положении". "Ужасно сказать: не будь вовсе учения Христа с церковным учением, выросшим на нем, то те, которые теперь называются христианами, были бы гораздо ближе к учению Христа, т.е. к разумному учению о благе жизни, чем они теперь. Для них не были бы закрыты нравственные учения пророков всего человечества". "Христос говорит, что есть верный мирской расчет не заботиться о жизни мира... Нельзя не видеть, что положение учеников Христа должно быть лучше уже потому, что ученики Христа, делая всем добро, не будут возбуждать ненависти в людях". "Христос учит именно тому, как нам избавиться от наших несчастий и жить счастливо". Перечисляя условия счастья, Толстой не может найти почти ни одного условия, связанного с духовной жизнью, все связано с материальной, животно-расти тельной жизнью, как физический труд, здоровье и пр. "Не мучеником надо быть во имя Христа, не этому учит Христос. Он учит тому, чтобы перестать мучить себя во имя ложного учения мира... Христос учит людей не делать глупостей (курсив мой). В этом состоит самый простой, всем доступный смысл учения Христа... Не делай глупостей, и тебе будет лучше". "Христос... учит нас не делать того, что хуже, а делать то, что лучше для нас здесь, в этой жизни". "Разрыв между учением о жизни и объяснением жизни начался с проповеди Павла, не знавшего этического учения, выраженного в Евангелии Матфея, и проповедо вавшего чуждую Христу метафизическо-каббалистическую теорию". "Все, что нужно для псевдохристианина-это таинства. Но таинство не делает сам верующий, а над ним его производят другие". "Понятие о законе, несомненно разумном и по внутреннему сознанию обязательном для всех, до такой степени утрачено в нашем обществе, что существование у еврейского народа закона, определявшего всю жизнь их, который был бы обязателен не по принуждению, а по внутреннему сознанию каждого, считается исключительным свойством одного еврейского народа". "Я верю, что исполнение этого учения (Христа) легко и радостно".

Приведу еще характерные места из писем Л.Толстого. "Так: "Господи, милостив буди мне грешному", я теперь не совсем люблю, потому что это молитва эгоистическая, молитва слабости личной и потому бесполезная". "Мне очень бы хотелось помочь вам,-пишет он М.А. Сопоцько,-в том тяжелом и опасном положении, в котором вы находитесь. Я говорю про ваше желание загипнотизировать себя в церковную веру. Это очень опасно, потому что при такой гипнотизации утрачивается самое драгоценное, что есть в человеке,-его разум (курсив мой)". "Нельзя безнаказанно допустить в свою веру что-либо неразумное, что-либо, не оправдываемое разумом. Разум дан свыше, чтобы руководить нас. Если же мы заглушим его, это не пройдет безнаказанно. И гибель разума-самая ужасная гибель (курсив мой)". "Чудеса евангельские не могли быть, потому что они нарушают законы того разума, посредством которого мы понимаем жизнь, чудеса не нужны, потому что ни в чем никого не могут убедить. В той же дикой и суеверной среде, в которой жил и действовал Христос, не могли не сложиться предания о чудесах, как они, не переставая, и в наше время складываются легко в суеверной среде народа". "Вы спрашиваете меня о теософии. Меня самого интересовало это учение, но, к сожалению, оно допускает чудесное; а малейшее допущение чудесного уже лишает религию той простоты и ясности, которые свойственны истинному отношению к Богу и ближнему. И потому в учении этом может быть много очень хорошего, как в учениях мистиков, как в спиритизме даже, но надо остерегаться его. Главное же, думаю, что те люди, которым нужно чудесное, не понимают еще вполне истинного, простого христианского учения". "Для того же, чтобы человек знал то, чего от него хочет Тот, Кто его послал в мир,-Он вложил в него разум, посредством которого человек всегда, если он точно хочет этого, может знать волю Бога, т.е. то, чего хочет от него Тот, Кто послал его в мир... Если же мы будем держаться того, что нам говорит разум, то все соединимся, потому что разум у всех один и только разум соединяет людей и не мешает проявлению свойственной людям любви друг к другу". "Разум старше и достовернее всех писаний и преданий, он был уже тогда, когда не было никаких преданий и писаний, и он дан каждому из нас прямо от Бога. Слова Евангелия о том, что все грехи простятся, но только не хула на Святого Духа, по моему мнению, относятся прямо к утверждению того, что разуму не надо верить. Действительно, если не верить разуму, данному нам от Бога, то кому же верить? Неужели тем людям, которые хотят нас заставить верить тому, что не согласно с разумом, данным от Бога". "О внутреннем своем совершенствовании нельзя молиться потому, что нам дано все то, что нужно для нашего совершенствования, и прибавлять к этому ничего не нужно и нельзя". "Просить Бога и придумывать средства, как совершенствоваться, можно было бы только тогда, когда бы нам были поставлены какие-либо преграды для этого дела и мы сами не имели бы для этого сил". "Мы здесь, в этом мире, как на постоялом дворе, в котором хозяин устроил все, что нам, путешествен никам, точно нужно, и сам ушел, оставив наставления, как нам вести себя в этом временном приюте. Все, что нам нужно, у нас под руками; так какие же нам еще придумывать и о чем просить? Только бы исполнить то, что нам предписано. Так и в нашем духовном мире- все нужное нам дано, и дело только за нами". "Нет более безнравственного и вредного учения, как то, что человек не может совершенствоваться своими силами". "Превратное и нелепое понятие о том, что человеческий разум своими усилиями не может приближаться к истине, происходит от такого же ужасного суеверия, как и то, по которому человек не может без помощи извне приближаться к исполнению воли Бога. Сущность этого суеверия в том, что полная, совершенная истина будто бы открыта самим Богом... Суеверие это ужасно... Человек перестает верить единственному средству познания истины-усилиям своего разума". "Помимо разума никакая истина не может войти в душу человека". "Разумное и нравствен ное всегда совпадает". "Вера в общение с душами умерших до такой степени, не говоря уже о том, что она мне совершенно не нужна, до такой степени нарушает все то, основанное на разуме, мое мировоззрение, что, если бы я услышал голос духов или увидел бы их проявление, я обратился бы к психиатру, прося его помочь моему очевидному мозговому расстройству". "Вы говорите, - пишет Л.Н. священнику С.К.,-что так как человек есть личность, то и Бог есть тоже Личность. Мне же кажется, что сознание человеком себя личностью есть сознание человеком своей ограниченности. Всякое же ограничение несовместимо с понятием Бога. Если допустить то, что Бог есть Личность, то естественным последствием этого будет, как это и происходило всегда во всех первобытных религиях, приписание Богу человеческих свойств... Такое понимание Бога как Личности и такого Его закона, выраженного в какой-либо книге, совершенно невозможно для меня". Можно было бы привести еще много мест из разных произведений Л.Толстого для подтверждения моего взгляда на религию Толстого, но и этого достаточно.

Ясно, что религия Льва Толстого есть религия самоспасения, спасения естественными и человеческими силами. Поэтому религия эта не нуждается в Спасителе, не знает Сыновей Ипостаси. Л.Толстой хочет спастись в силу своих личных заслуг, а не в искупительную силу кровавой жертвы, принесенной Сыном Божьим за грехи мира. Гордыня Л.Толстого в том, что он не нуждается в благодатной помощи Божьей для исполнения воли Божьей. Коренное в Л.Толстом то, что он не нуждается в искуплении, так как не знает греха, не видит непобедимости зла естественным путем. Он не нуждается в Искупителе и Спасителе и чужд, как никто, религии искупления и спасения. Идею искупления он считает главным препятствием для осуществления закона Отца-Хозяина. Христос, как Спаситель и Искупитель, как "путь, истина и жизнь", не только не нужен, но мешает исполнению заповедей, которые Толстой считает христианскими. Новый Завет Л.Толстой понимает как закон, заповедь, правило Отца-Хозяина, т.е. понимает его как Ветхий Завет. Он еще не знает той тайны Нового Завета, что в Сыновней Ипостаси, во Христе, нет уже закона и подзаконности, а есть благодать и свобода. Л.Толстой, как пребывающий исключительно в Отчей Ипостаси, в Ветхом Завете и язычестве, никогда не мог постигнуть той тайны, что не заповеди Христа, не учение Христа, а Сам Христос, Его таинственная Личность, есть "истина, путь и жизнь". Религия Христа есть учение о Христе, а не учение Христа. Учение о Христе, т.е. религия Христа, всегда была для Л.Толстого безумием, он относился к ней как язычник. Тут мы подходим к другой, не менее ясной стороне религии Л.Толстого. Это-религия в пределах разума, рационалистичекая религия, отвергающая всякую мистику, всякое таинство, всякое чудо как противное разуму, как безумие. Эта разумная религия близка рационалистическому протестантизму, Канту и Гарнаку. Толстой-грубый рационалист в отношении к догматам, его критика догматов элементарно-рассудочная. Он с победоносным видом отвергает догмат Троичности Божества на том простом основании, что не может равняться. Он прямо говорит, что религия Христа-Сына Божьего, Искупителя и Спасителя-есть сумасшествие. Он непримиримый враг чудесного, таинственного. Он отвергает самую идею откровения как бессмыслицу. Почти невероятно, что такой гениальный художник и гениальный человек, такая религиозная натура, был одержим таким грубым и элементарным рационализмом, таким бесом рассудочности. Чудовищно, что такой гигант, как Л.Толстой, свел христианство к тому, что Христос учит не делать глупостей, учит благополучию на земле. Гениальная религиозная натура Л.Толстого находится в тисках элементарной рассудочности и элементарного утилитаризма. Как религиозная личность-это немой гений, не обладающий даром Слова. И эта непостижимая тайна его личности связана с тем, что все существо его пребывает в Отчей Ипостаси и в душе мира, вне Сыновней Ипостаси, вне Логоса. Л.Толстой не только был религиозной натурой, всю жизнь сгоравшей от религиозной жажды, он был и мистической натурой, в особом смысле. Есть мистика в "Войне и мире", в "Казаках", в его отношении к первостихиям жизни; есть мистика и в самой его жизни, в его судьбе. Но мистика эта никогда не встречается с Логосом, т.е. никогда не может быть осознана. В своей религиозной и мистической жизни Толстой никогда не встречается с христианством. Нехристианская природа Толстого художественно вскрыта Мережковским. Но то, что Мережковский хотел сказать по поводу Толстого, тоже осталось вне Логоса, и христианский вопрос о личности не был им поставлен.

Очень легко смешать аскетизм толстовский с аскетизмом христианским. Часто говорили, что по своему моральному аскетизму Л.Толстой плоть от плоти и кровь от крови христианства исторического. Одни говорили это в защиту Толстого, другие ставили ему это в вину. Но нужно сказать, что аскетизм Л.Толстого очень мало имеет общего с аскетизмом христианским. Если брать христианский аскетизм в его мистической сущности, то он никогда не был проповедью обеднения жизни, упрощения, нисхождения. Христианский аскетизм всегда имеет в виду бесконечно богатый мистический мир, высшую ступень бытия. В моральном же аскетизме Толстого нет ничего мистического, нет богатств иных миров. Как отличается аскетизм бедняжки Божьего св.Франциска от толстовского опрощения! Францискан ство полно красоты, и нет в нем ничего похожего на толстовский морализм. От св.Франциска родилась красота раннего Возрождения. Бедность была для него Прекрасной Дамой. У Толстого же не было Прекрасной Дамы. Он проповедовал обеднение жизни во имя более счастливого, более благополучного устроения жизни на земле. Ему чужда идея мессианского пира, которая мистически воодушевляет христианскую аскетику. Моральный аскетизм Л.Толстого-это аскетизм народнический, столь характерный для России. У нас образовался особый тип аскетизма, не аскетизма мистического, а аскетизма народнического, аскетизма во имя блага народа на земле. Этот аскетизм встречается в форме барской, у кающихся дворян, и в форме интеллигентской, у интеллигентов-народников. Этот аскетизм обычно связан с гонением на красоту, на метафизику и мистику как на роскошь недозволенную, безнравственную. Этот аскетизм религиозно ведет к иконоборчеству, к отрицанию символики культа. Л.Толстой был иконоборцем. Иконопочитание и вся связанная с ним символика культа казалась безнравственной, непозволительной роскошью, запрещенной его морально-аскетическим сознанием. Л.Толстой не допускает, что существуют священная роскошь и священное богатство. Гениальному художнику казалась красота безнравственной роскошью, богатством, не дозволенным Хозяином жизни. Хозяин жизни дал закон добра, и лишь добро есть ценность, лишь добро божественно. Хозяин жизни не поставил перед человеком и миром идеальный образ красоты как верховной цели бытия. Красота-от лукавого, от Отца лишь нравственный закон. Л.Толстой-гонитель красоты во имя добра. Он утверждает исключительное преобладание добра не только над красотой, но и над истиной. Во имя исключительного добра он отрицает не только эстетику, но и метафизику и мистику как пути познания истины. И красота и истина-роскошь, богатство. Пир эстетики и пир метафизики запрещен Хозяином жизни. Нужно жить простым законом добра, исключительной моральностью. Никогда еще морализм не был доведен до таких крайних пределов, как у Толстого. Морализм становится страшен, от него делается удушье. Ведь красота и истина не менее божественны, чем добро, не менее-ценности. Добро не смеет главенствовать над истиной и красотой, красота и истина не менее близки к Богу, к Первоисточнику, чем добро. Исключительный, отвлеченный морализм, доведенный до последних пределов, ставит вопрос о том, что может быть демоническое добро, добро, истребляющее бытие, понижающее уровень бытия. Если может быть демоническая красота и демоническое знание, то может быть и демоническое добро. Христианство, взятое в мистической его глубине, не только не отрицает красоту, но создает невиданную, новую красоту, не только не отрицает гнозис, но создает высший гнозис. Красоту и гнозис скорее отрицают рационалисты и позитивисты и часто делают это во имя призрачного добра. Морализм Л.Толстого связан с его религией самоспасения, с отрицанием онтологического смысла искупления. Но аскетический морализм Толстого одной лишь своей стороной обращен к обеднению и подавлению бытия, другой своей стороной обращен он к новому миру и дерзновенно отрицает зло.

В толстовском морализме есть начало косно-консервативное и есть начало революционно-бунтарское. Л.Толстой с небывалой силой и радикализмом восстал против лицемерия quasi-христианского общества, против лжи quasi-христианского государства. Он гениально изобличил чудовищную неправду и мертвенность казенного, официального христианства, он поставил зеркало перед притворно- и мертвенно-христианским обществом и заставил ужаснуться людей с чуткой совестью. Как религиозный критик и как искатель Л.Толстой навеки останется великим и дорогим. Но сила Толстого в деле религиозного возрождения исключитель но отрицательно-критическая. Он безмерно много сделал для пробуждения от религиозной спячки, но не для углубления религиозного сознания. Нужно, однако, помнить, что Л.Толстой обращался со своими исканиями и критикой к обществу или откровенно атеистическому, или лицемерно- и притворно-христи анскому, или просто индифферентному. Этому обществу нельзя было религиозно повредить, оно было уж совсем повреждено. А мертвенно-бытовое, внешнеобрядовое православие полезно и важно было обеспокоить и взбудоражить. Л.Толстой-самый последовательный и самый крайний анархист-идеалист, какого только знает история человеческой мысли. Опровергнуть толстовский анархизм очень легко, в этом анархизме соединяется крайний рационализм с настоящим безумием. Но толстовский анархический бунт нужен был миру. "Христианский" мир до того изолгался в своих основах, что явилась иррациональная потребность в таком бунте. Я думаю, что именно толстовский анархизм, по существу несостоятельный,-очистителен и значение его огромно. Толстовский анархический бунт обозначает кризис исторического христианства, перевал в жизни Церкви. Бунт этот предваряет грядущее христианское возрождение. И остается для нас тайной, рационально непостижимой, почему делу христианского возрождения послужил человек, чуждый христианству, весь пребывающий в стихии ветхозаветной, дохристианской. Последняя судьба Толстого остается тайной, ведомой лишь Богу. Не нам судить. Л.Толстой сам отлучил себя от Церкви, и перед этим фактом бледнеет факт отлучения его русским Св. Синодом. Мы должны прямо и открыто сказать, что Л.Толстой ничего общего не имеет с христианским сознанием, что выдуманное им "христианство" ничего общего не имеет с тем подлинным христианством, для которого в Церкви Христовой неизменно хранится образ Христа. Но мы ничего не смеем сказать о последней тайне его окончательных отношений к Церкви и о том, что совершилось с ним в час смерти. По человечеству же мы знаем, что своей критикой, своими исканиями, своей жизнью Л.Толстой пробуждал мир, религиозно заснувший и омертвевший. Несколько поколений русских людей прошло через Толстого, росло под его влиянием, и влияние это не дай Бог отождествить с "толстовством"-явлением очень ограниченным. Без толстовской критики и толстовского искания мы были бы хуже и проснулись бы позже. Без Л.Толстого не стал бы так остро вопрос о жизненном, а не риторическом значении христианства. Ветхозаветная правда Толстого нужна была изолгавшемуся христианскому миру. Знаем мы также, что без Л.Толстого Россия немыслима и что Россия не может от него отказаться. Мы любим Льва Толстого, как родину. Наши деды, наша земля- в "Войне и мире". Он- наше богатство, наша роскошь, он- не любивший богатства и роскоши. Жизнь Л.Толстого-гениальный факт в жизни России. А все гениальное-провиденциально. Еще недавний "уход" Л.Толстого взволновал всю Россию и весь мир. То был гениальный "уход". То было завершение толстовского анархического бунта. Перед смертью Л.Толстой стал странником, оторвался от земли, к которой был прикован всей тяжестью быта. Под конец жизни великий старик повернул к мистике, мистические ноты звучат сильнее и заглушают его рационализм. Он готовился к последнему перевороту.