Застрелиться не хватает времени. Чуть не застрелился Сергей михалок, лидер группы «ляпис трубецкой»

Экология жизни: Психотерапевт Кэти Харли рассказывает о собственном опыте депрессии и попытке самоубийства

Психотерапевт Кэти Харли рассказывает о собственном опыте депрессии и попытке самоубийства.

Я пережила самоубийство.

Мне не очень хочется долго объяснять, как я дошла до той точки, когда почувствовала, что жизнь мне не нужна. Мое исцеление было долгим процессом, затянутым пеленой горя. Были моменты, когда мне казалось, что я совершенно одинока в этом мире равнодушных людей. А были и моменты, когда я чувствовала себя потерянной и смущенной. Проблема с самоубийствами - в том, что никто из людей, находящихся рядом, не знает, что вам нужно сказать. Никто не знает, как реагировать на вашу беду. Люди пытаются улыбаться и отвлечь вас от борьбы с самим собой. Но они никогда не говорят то, что нужно. Людям, которые прошли через это и остались в живых, кажется, что им никто не поможет, и пройти через ад в своей голове им придется самостоятельно.

В первые дни, недели, месяцы и даже годы после смерти моего отца я испытала бесконечную череду самых разных эмоций. Я выводила себя до неимоверной усталости в бассейне. Чтобы не было сил даже думать о своей трагедии. Я боялась подходить к телефону. Я винила себя в том, что это я виновата в его смерти. Иногда я плакала. Иногда совершенно неподвижно сидела часами на пляже. Иногда молча ругала себя за паралич воли. Иногда пыталась договориться с богом или кем-то другим, ответственным за то, что происходит на небе. Я умоляла господа вернуть его нам. Иногда я злилась. И спрашивала себя: "Почему он, а не кто-то другой?".

Да, я определенно испытала всю гамму эмоций до того, как смирилась с потерей. И все это время, пока я страдала, люди вокруг говорили, что депрессия и самоубийство - это какая-то особая форма эгоизма. Что жить нужно не для себя, а для кого-то, ради кого-то. Но я знала, что самоубийство - это о чем угодно, но только не об эгоизме. Людей, покончивших с собой, вы можете обвинять в чем угодно, но только не в том, что они поступили безответственно.

Самоубийство - это решение, принятое от отчаяния, безнадежности, изоляции и одиночества. Черная дыра клинической депрессии на самом деле является всепоглощающей. Сначала вам плохо, а потом вы чувствуете себя обузой для близких. Вам кажется, что никакого выхода нет. Вы чувствуете себя в ловушке, из которой никто не поможет вам выйти. Чувство одиночества - это то, что люди, размышляющие о суициде всерьез, испытывают в первую очередь.

Люди, которые говорят о том, что самоубийство - это акт эгоизма, всегда ссылаются на тех, кто выжил. Мол, они осознали, что пытались оставить детей без отца, жен - без мужей, родителей - без детей. Члены любой семьи заставляют любого самоубийцу чувствовать себя виноватым. Они заставляют его поверить в то, что безответственный тип. Чем только все усугубляют. Вот почему мы так часто имеем дело с повторяющимися попытками суицида.

На самом деле всем, кто решил покончить с собой, безмерно жаль близких. Но эти люди идут на этот шаг, потому что не видят ни смысла в своем существовании, ни пути, который поможет им этот смысл обрести. Никто не станет накладывать на себя руки до тех пор, пока не попробует все, как ему кажется, варианты "лечения". Это может звучать парадоксально, но никто не хочет умирать. Даже самоубийцы.

Люди часто путают периодически возникающее ощущение отчаяния и клиническую депрессию. Это разные вещи. Если вы никогда не задумывались всерьез о самоубийстве, вы никогда не поймете человека, который это уже сделал. Или пытался сделать.

История с Робином Уильямсом потому поразила весь мир, что никто не думал, будто этот улыбающийся на публике человек в действительности чувствует себя абсолютно несчастным. В действительности же оказывается, что улыбающиеся люди могут просто носить маску благополучия, а на деле каждый день борются с тем, о чем другие даже не подозревают. Некоторые из них покончат с собой. Некоторые будут пытаться это сделать. А некоторые будут держаться за жизнь изо всех сил. Долгие месяцы или годы. А потом всегда всегда заканчивается одинаково.

Вся история изучения клинической депрессии подтверждает тот факт, что эта болезнь крайне плохо поддается лечению. Единственный способ спасти человека, который ею страдает - выявить болезнь на ранней стадии и принять срочные меры по исправлению ситуации.

Вот вот некоторые факты о людях, имеющих суицидальные наклонности.

1. Они говорят о самоубийстве. По статистике, 50-75% людей, пытающихся покончить с собой, говорят вслух, но как бы в шутку о том, что могут убить себя. Внимательно слушайте эти сигналы. Разберитесь, в чем на самом деле проблема, поддержите человека, выкажите ему сочувствие. И еще долго потом спрашивайте, как у него настроение, и как можно его поднять.

2. Заезжайте к людям, которые находятся в депрессии. Если они не открывают вам двери и не хотят пить, гулять или веселиться, долго ждите под дверью и умоляйте поговорить. Сделайте над собой усилие. Не думайте, что к вам эта проблема не придет никогда.

Дружба - это не кутежи. Дружба - это умение слушать и присутствовать в непростых разговорах.

3. Прислушайтесь к лексике людей, у которых плохое настроение. Если в ней слова "депрессия", "отчаяние" и "смысл жизни" встречаются так же часто, как слова "яблоко" или "жвачка", - это уже сигнал к тому, что все плохо.

4. Не бойтесь напоминать о себе снова и снова. Не бойтесь повторять одни и те же слова поддержки долгие месяцы подряд. Другого пути.

300 тыс. человек совершают самоубийства в Соединенных Штатах каждый год. Еще 750 тыс. периодически предпринимают такие попытки. Пора начинать говорить о депрессии всерьез. И быть готовым к тому, что беда может постучаться и в ваш дом. опубликовано

Дмитрий Рогозин / antiseptic.livejournal.com

Вице-премьер Дмитрий Рогозин во время тренировочной стрельбы в тире случайно ранил себя в ногу.

Барак Обама (@thanksAbama) 29 Грудень 2015

Выстрелил в ногу Дмитрию Рогозину в тире. Я это сделал для того, чтобы он не смог колонизировать луну. Да, я такой, меняться поздно.

Барак Обама (@FakeObamka) 29 Грудень 2015

Удар в спину, выстрел в ногу...Опасность так и крутится вокруг задницы россиян.

МинПанд (@crimeapanda) 29 Грудень 2015

Москву от мусора не очистил, промышленность не поднял, на Луну не полетел, выстрелил себе в ногу.

Anton Semakin (@antonsemakin) 29 Грудень 2015

Дмитрий Рогозин демонстрирующий новое оружие и простреливший себе ногу прекрасно иллюстрирует все последнии "победы" России над США

Иосиф Сталин (@StalinGulag) 29 Грудень 2015

Вы посмотрите как этот рагуль Рогозин держит пистолет! Так не только ногу прострелить можно, но и без кисти остаться pic.twitter.com/oPvBhucso3

Капітан Прайс (@SPaWN_ua)

Чуть не застрелился

Наступил март, а с ним и ранняя украинская весна. Сошел снег, и вся оборона у нас и у немцев оказалась на виду - вот они, совсем рядом, немецкие траншеи, блиндажи, колючая проволока спиралей Бруно и круглые железные банки на земле - противопехотные мины.

8 марта 1944 года в составе 64-го стрелкового корпуса 57-й армии 3-го Украинского фронта мы поднялись в новое, уже весеннее наступление, чтобы освободить Правобережную Украину. Дело происходило так: мы наступали, а немцы, дав очередной бой на заранее подготовленном рубеже, быстро отступали. Но, будучи более маневренными, они часто при отступлении контратаковали нас пехотой и танками. Иногда мы не успевали их догонять - они ведь на машинах, а мы пешью. Бот и сейчас мы отстали и упустили их, потеряли из вида. Наш артполк уже пришел в небольшое село Ворошиловку, а пехота приотстала. Комдив генерал-майор Миляев приказал: пока подойдут стрелковые полки, на случай атаки танков выставить на прямую наводку перед селом все восемь батарей артполка.

Наш 1-й дивизион упредил приказ командира дивизии, свою 1-ю пушечную батарею мы уже поставили на прямую наводку в трех километрах правее дороги на запад, так как по подсохшей степи танки дорог не признают. Ну, а нас, командира 2-й батареи и меня, командира 3-й, Гордиенко повел в поле левее дороги, чтобы выбрать тактически выгодные позиции для установки наших батарей. Исходили мы километров пятнадцать, пока нашли подходящие места для орудий, село с нашими пушками осталось далеко позади.

Мартовское солнце на Украине печет нещадно, особенно если ты в полушубке, кирзовых сапогах, облепленных стопудовой грязью, и в шапке-ушанке. Перед возвращением решили на подсохшем бугорке немного передохнуть. Я не утерпел, улегся на спину на покрасневшую прошлогоднюю травку. Онемевшие руки и ноги раскидал во все стороны. Устали мы настолько, что я подумал: все, больше никуда не пойду, стреляй меня на месте - не поднимусь, пока не передохну. Усталость эта была не сиюминутная. Мы, кто воевал на передовой, постоянно находились в стрессовом состоянии. Ну, а те из нас, кого к тому же долго не ранило и не убивало, испытывали неимоверную усталость от войны. Хотя вслух никто из нас об этом никогда никому не говорил. Сразу же донесут, и тебя потащат в особый отдел за упаднические настроения. В этом вся трагедия «неубиваемых».

В непрерывных, изо дня вдень боях все твое тело измочалено до последней жилки. Да разве только тело? Умереть бы на этом солнечном взгорке, и всему конец. Но вот полежал немного, передохнул, вспомнил Лермонтова: «Но не тем холодным сном могилы…» - да, «не тем холодным сном могилы я б желал навеки так заснуть, чтоб в груди дремали жизни силы, чтоб дыша вздымалась тихо грудь…» Открываю глаза - а небо-то голубое-голубое, бездонное, не звенят еще в нем жаворонки да и вообще никакой птицы не видно, а все равно хорошо… Не знаю, о чем в эти минуты блаженного отдохновения на солнечном припеке думали мои товарищи, оба они молчали, а я, продолжая смотреть широко открытыми глазами в небесную синеву, воспел про себя: «Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю: чомуж я нэ сокил, чомуж нэ летаю?..» Но, видно, время, отпущенное на лирику, закончилось, меня будто кто в бок кольнул: ВЗГЛЯНИ-КА НА ЗАПАД! Приподнимаюсь, всматриваюсь, оглядывая горизонт, и вижу: далеко-далеко, километрах в семи, высоко в небо поднимаются клубы пыли.

Товарищ майор, - обращаюсь к командиру полка, - вроде бы танки пылят, посмотрите-ка во-о-н туда.

Гордиенко поднялся во весь свой могучий-рост, присмотрелся:

Похоже, танки. Вставайте, хлопцы, айда к своим пушкам в деревню.

Ох, как не хотелось вставать! Нисколько не отдохнул еще ни от марша, ни от этой проклятой ходьбы. А подниматься надо. И мы быстро пошли в Ворошиловку. Адо нее километра четыре. Сначала шли скорым шагом, потом, постоянно оглядываясь, побежали рысцой. Когда же увидели, что часть танков отделилась от основной группы и направилась в нашу сторону, припустили уже изо всех сил. А силы уже давно кончились. Тяжело дыша, впереди несся долговязый, немного трусливый Гордиенко, за ним Ковалев, я замыкаю группу. Постоянно оглядываясь, четко вижу, что танки несутся двумя группами: большая часть нацелилась на нашу 1-ю батарею, остальные приближаются к нам. Мы уже и забыли об отдыхе, продолжаем бежать, пустив в ход не второе, а, наверное, уже пятое, а то и седьмое дыхание. Горячий выдыхаемый воздух жжет горло, в груди горит огнем, а сердце готово выскочить наружу. Головной танк дал несколько очередей из пулемета, пули пронеслись низко, над самыми головами, чуть не зацепив шапки, и тут же пули просвистели справа и слева. Танк гнался за нами, стреляя поверх голов, мы убегали по ровному полю - ему ничего не стоило прикончить нас из пулемета, тем более из пушки, до нас было всего метров восемьсот, но он этого не делал. И мы с ужасом поняли: мы нужны им живыми! Им нужно знать, где находятся наши войска: вперед ушли или еще на подходе. Чтобы выяснить это, они и хотели поймать нас, а при мне была топографическая карта с нанесенным расположением наших войск. Выстрелами поверх голов танкисты предупреждали и настойчиво требовали: остановитесь! Но мы убегали изо всех сил: пусть лучше поубивают, чем в плен попасть! Плена мы боялись пуще смерти!

Гордиенко, не оборачиваясь, прибавил скорость, мы с Ковалевым начали от него отставать. Передний танк уже нагонял нас, придвигался все ближе и ближе, а до деревни - еще с километр! На наше счастье, началось высохшее русло небольшого ручья; изгибаясь, оно виляло из стороны в сторону и быстро углублялось - пригнувшись, мы бросились бежать спасительными зигзагами. Теперь на какое-то время танк терял нас из вида, но, как только на очередном изгибе мы попадали в поле зрения, тут же выпускал пулеметную очередь. Пули сбивали шапки, но не убивали нас. Вскоре русло ручейка кончилось, и мы снова оказались на ровном поле, потеряв хотя и призрачное, но все-таки хоть какое-то убежище. К ложу ручейка с обеих сторон тянулись неглубокие промоины, по ним когда-то стекал^ талая вода, из промоин торчала щетина высокой прошлогодней травы, и я понял, что это единственное место в голой степи, где можно спрятать карту. Нагнувшись, но не останавливаясь, сунул карту под корни одного из кустиков. Сзади грянула пулеметная очередь, выпущенная так близко, что звук выстрелов с чудовищной силой ударил по барабанным перепонкам, а пули со страшным шумом пронеслисьу самого плеча. Оглядываюсь, танк - вот он, в пятидесяти метрах и вихрем приближается к нам! В смятении мы остановились и закружили на месте, не зная, что предпринять. Наше положение сравнялось с участью мышки, зажатой кошкой в углу. Не сговариваясь, все разом мы вытащили пистолеты. Но не для того, чтобы стрелять по танку. Для того, чтобы вовремя застрелиться. Некуда нам было деться: ни стрельнуть нечем, ни спрятаться негде, и сквозь землю не провалишься. Мы не знали, что будет в следующее мгновение - расстреляют нас из пуле4мета, ударят ли из пушки или размажут гусеницами по земле, коли мы в плен не сдаемся. Танк остановился, водитель дал между нашими головами пулеметную очередь, принуждая лечь. Тут же приоткрылся стальной люк башни, из него высунулся немец, крикнул:

Рус! Бросайт оружие!

Люк сразу же захлопнулся. Танк двинулся на нас. Справа и слева подъехали остальные танки группы, взяли нас в клещи, нацелив пушки и пулеметы. Положение стало безвыходным. Я взвел курок пистолета и приставил ствол к виску. Оставалось только чуть нажать на спусковой крючок. Но я не смог в одно мгновение осилить это роковое движение. Кто не пережил подобного состояния безвыходности и отчаяния, когда нет никакой возможности миновать плена, когда в твоей воле и власти за считаные секунды принять роковое решение, пересилить высочайший барьер, отделяющий жизнь от смерти, - нажать на спуск и застрелиться, тот может, спустя полвека, хладнокровно и публично вопросить: «Почему же не застрелился?» И такой вопрос первым ставили воинам, побывавшим в плену. Выходит, все шесть миллионов, оказавшихся в плену, должны были застрелиться?

А нам было страшно стреляться. Даже когда немецкий танк двинулся давить нас. Требовалась пара секунд, чтобы пересилить себя. И эти две секунды нерешительности спасли нам жизнь. Внезапно танк резко, как запнулся, встал, мгновенно крутанул на одной гусенице на сто восемьдесят градусов и помчался что есть силы восвояси. За ним последовали остальные. Мы в растерянности оглянулись… Десятки наших танков выезжали из села! Их-то и испугались наши мучители, в одно мгновение позабыв про нас. Случилось, как в кино, невероятное: уже и курки взвели, и пистолеты к вискам приставили - и тут!.. До роковых выстрелов в собственные головы не хватило какой-то секунды.