Чудакова ложится мгла на старые ступени. «Ложится мгла на старые ступени». Рецензия на книгу А.Чудакова. Армреслинг в Чебачинске

В издательстве «Время» вышло новое издание книги Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени…» Как называется город, именуемый в книге Чебачинском? Почему роман о жизни ссыльных переселенцев автор называет идиллией? Легко ли абитуриенту из сибирской глубинки поступить в МГУ? Об этом и многом другом говорили на презентации книги, которая в прошлом году стала лауреатом премии «Букер десятилетия».

Александр Павлович Чудаков скончался в 2005 году. Он известен, прежде всего, как исследователь литературного творчества Чехова, издатель и критик. С 1964 работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ, Литературном институте, читал лекции по русской литературе в европейских и американских университетах. Состоял в Международном Чеховском обществе. Александр Павлович опубликовал более двухсот статей по истории русской литературы, готовил к изданию и комментировал произведения Виктора Шкловского и Юрия Тынянова. Роман «Ложится мгла на старые ступени...» впервые был опубликован в 2000 году в журнале «Знамя». В 2011 году книга была удостоена .

Презентация нового издания книги Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени…», вышедшего в издательстве «Время» в 2012 году, проходила в московском книжном магазине «Библио-Глобус». Кроме вдовы писателя Мариэтты Чудаковой на мероприятии присутствовала его сестра Наталья Самойлова.

Книга имеет подзаголовок «роман-идиллия». И это определение к ней очень подходит. Противоречия здесь нет. Не стоит, прочитав в аннотации: «в книге рассказывается о жизни группы «ссыльнопоселенцев» на границе Сибири и Северного Казахстана» представлять себе мрачное и суровое жизнеописание в духе «Котлована» или «Колымских рассказов». На границе Казахстана и Сибири притаился маленький городок, который кто-то «наверху» ошибочно посчитал подходящим местом для того, чтобы ссылать заключенных. А городок, в романе называемый Чебачинск, между тем, оказался настоящим оазисом. В сталинское время семья Александра Павловича переехала сюда из Москвы самостоятельно, не дожидаясь ссылки. Жили и трудились вместе, несколько поколений одной большой семьи, стараясь сохранять то, что осталось от страны с названием Россия. Читать эту своеобразную робинзонаду, написанную настоящим русским языком, живым, гибким и подвижным, невероятно интересно. Послевоенная жизнь в маленьком городке с одноэтажными домами, где учителя живут рядом с учениками, кузнец и сапожник - фигуры известные всему городу, где перемешаны все слои жизни, и благодаря постоянному притоку свежих людей со всех концов страны есть возможность о многом узнать из первых рук.

Мариэтта Чудакова: «Из тех, кто начнет читать книгу, никто не разочаруется. Александр Павлович успел увидеть такой успех своего романа. Долгие годы уговаривала его написать о своем детстве. Но он сомневался - писать или нет. Насколько он не сомневался в своих научных концепциях, настолько он сомневался в том, стоит ли писать роман. А я с самых первых месяцев нашей совместной жизни была потрясена рассказами Александра Павловича о городке в Северном Казахстане, где прошло его детство, ссыльном месте, где совершенно иная была жизнь, чем та, которую представляла я, москвичка, родившаяся на Арбате в роддоме им.Грауэрмана".

Для меня в студенческие годы на втором курсе доклад Хрущева стал духовным переворотом. Буквально - я вошла в Коммунистическую аудиторию на Моховой одним человеком, а вышла через три с половиной часа совершенно другим. В голове у меня звучали слова: «Я никогда не пойду за идеи, которые требуют миллионы убитых». А для Александра Павловича в этом докладе не было ничего удивительного, это было его детство, и вся его жизнь. Его дед, главный герой этого романа, всегда называл Сталина - бандитом. Его не посадили, он остался на свободе и умер своей смертью только потому, что в этом маленьком городке с двадцатью тысячами населения дед и родители Александра Павловича выучили две трети города. Уровень преподавания в этом городке был неожиданно высокий. В местной школе преподавали доценты Ленинградского университета. Вообще-то ссыльным запрещалось преподавать, но за полным отсутствием других кадров пришлось этот запрет нарушать».

Александр Павлович и Мариэтта Омаровна Чудаковы познакомились на первом курсе филфака МГУ и прожили вместе большую часть жизни.

Мариэтта Чудакова: «Александр Павлович поступил в МГУ с первого захода, без всякого блата. Он приехал в Москву с двумя друзьями, («три мушкетера», как их называли), приехали они одни, без родителей. Александр Павлович поступил на филфак, один друг - на физический, а второй - в Горный институт. Куда хотели, туда и поступили. Когда мне говорят о том, как трудно сейчас поступить, не могу сказать, что меня охватывает сочувствие к сегодняшним абитуриентам. Потому что в тот год, когда поступали мы с Александром Павловичем, конкурс медалистов был 25 человек на место. А уж сколько человек на место было на общих основаниях, я не знаю. У нас была фора - сначала собеседование, если бы мы его провалили, поступали бы на общих основаниях, но оба мы, и я, и он, прошли после собеседования.

Подготовка абитуриента из сибирского городка оказалась ничуть не хуже, чем у москвичей. Через полгода после поступления, когда уже становится ясно, кто есть кто, Александр Павлович занял свое место в первой пятерке курса, остальные были москвичи, а он - из глубинки».

Не давая своего портрета

По словам представителей издательства «Время» тираж нового издания книги в 5000 экземпляров, пришедший в Москву феврале 2012 года, был распродан за три рабочих дня. Это - уникальный случай. В новое издание книги «Ложится мгла на старые ступени…», были внесены правки, добавлены фотографии, а так же в него вошли выдержки из дневников и писем Александра Павловича, подготовленные его вдовой. Это дополнение позволяет проследить историю создания книги.

Мариэтта Чудакова : "Примерно год назад решилась взять первую тетрадку дневника Александра Павловича за ранние студенческие годы, и увидела, что замысел романа возник у него уже тогда: «Попробовать написать историю молодого человека нашей эпохи, используя автобиографический материал, но не давая своего портрета ». Но вскоре этот замысел был отодвинут научной работой, в которую мы погрузились, что называется, «по уши».

Работая над послесловием к книге, я поставила для себя три задачи: показать читателю, кем был автор, что у него за профессия, и что он в ней делал; насколько это возможно дать представление о его личности через дневник; показать историю замысла.

Александр Павлович был природно скромным человеком, что в гуманитарной среде - большая редкость. И он никак не мог привыкнуть к тому, что читающая публика так высоко оценила его роман. А его останавливали на книжной ярмарке, даже на улице, женщины с реальными, как сегодня выражаются, слезами на глазах. Он немного расстраивался, что роман приняли за мемуары, а ведь там целые главы вымышленные (например, первая), но их не отличишь от реально автобиографических.

В успехе этой книги я не сомневалась. Это одна из тех редких книг, в которой - Россия как таковая. Я к своим всегда была особенно пристрастна и требовательна, и Александ Павлович, смеясь, мне говорил, что «после моих похвал - только Нобелевская премия». Но в данном случае я считаю, что Буккера десятилетия этот роман достоин".

Язык - как инструмент

Мариэтта Омаровна рассказала, что ей приходилось вести долгие беседы с переводчиком романа, человеком с русскими корнями, прекрасному знатоком русского языка, который обращался к ней в поисках английских соответствий незнакомым ему русским словам. Вот, например «набойливая дорога» - дорога с выбоинами.

Мариэтта Чудакова: "Богатство русского языка в советское время нивелировалось всеми редакторами: «Это слово не надо употреблять, этого читатель не поймет, это - редко употребляется».

В этой книге богатство русского языка используется органично, как инструмент, а не как сейчас бывает - инкрустация, декорирование текста редкостными словечками. Мы сами употребляли дома эти слова. Когда-то Саша писал воспоминания о своем учителе, академике Виноградове, и употребил слово «не поважал» и по этому поводу у меня был длительный спор с нашим однокурсником, известнейшим лингвистом. Он говорил: «Как можно употреблять слово, неизвестное большинству? Я, вот например, не знаю такого слова». Саша рос в Сибири, я в Москве, мы встретились и употребляли это слово запросто! И в этом споре я вывела закон, который потом проверила у лучшего в России лингвиста Андрея Зализняка, и он мне его подтвердил. А закон вот какой: «Если носитель русского языка употребляет некое слово… значит это слово в русском языке - есть! Если другой носитель русского языка этого слова не знает, это - его проблемы». Мы же не выдумываем слова, значит он услышал это слово от человека другого поколения.

Мы с моим младшим сотоварищем, он «афганец», исколесили треть России, развозя книги по библиотекам. И на каждой встрече со школьниками 1-11 классов и студентами я провожу викторины по русскому языку и литературе. На вопрос, в чем разница между словами «невежа» и «невежда», ни школьники, ни студенты ответить не могут! Вот над этим нам надо серьезно задуматься. Меня не так волнует приток иноязычных слов, как волнует меня утечка слов русских. Если мы будем сохранять почву русского языка, то все привьется и все займет свое место. И я считаю, что этому сохранению почвы роман Александра Павловича успешно послужит".

Глазами сестры

На презентации книги присутствовала младшая и единственная сестра Александра Чудакова, Наталья Павловна Самойлова : «Книга мне очень понравилась. Но некоторые места, особенно последнюю главу, в которой речь идет о смерти, мне читать тяжело. Со смерти моего брата прошло уже шесть лет, и я не могу никак спокойно это читать. Книга частично автобиографическая, частично - художественная, но все переплетено и вымысел не отличишь от воспоминаний.

Ваши родные были верующими людьми?

Да. Но это тщательно скрывалось. Дед получил духовное образование, но в силу разных причин священником не стал. Моя бабушка всю жизнь хранила иконы, иногда она их прятала, а иногда - выставляла. Когда ей говорили, что ее посадят, она отвечала: «Сажайте вместе с иконами».

А как реально назывался город?-

Щучинск. Это Северный Казахстан. Там гигантское озеро вулканического происхождения. Такой оазис. Места там дивные.

Различение добра и зла

В конце встречи мы задали М. О. Чудаковой несколько вопросов.

- В чем для вас главный смысл книги Александра Павловича?

Мы должны остро ощущать, что Россия - наша страна. Для меня смысл книги в первую очередь в этом. Второе - стремиться к правде. Не дать замутить себе голову ложью, идущей сверху, от власти. Важно сохранить ясность сознания. В книге дед учит этому внука. Александр Павлович в этой книге описывает и другого своего деда, который золотил купола Храма Христа Спасителя. Он был из села Воскресенское Бежецкого района Тверской губернии, а в золотильщики куполов, особенно в бригадиры, брали только самых честных людей. И когда он в ноябре 1931 года увидел, как храм разрушают, он пришел домой, лег, в ближайшие же дни тяжело заболел, выяснилось, что у него рак желудка, и вскоре умер.

На что опирались эти люди в своем движении против течения?

На чувство совести и правды, чувство различения добра и зла, которое Богом в нас заложено. Человек может идти по пути зла, но он всегда знает, что он идет по пути зла. Вот об этом чувстве различении, границы, сказал Честертон устами патера Брауна: «Можно держаться на одном и том же уровне добра, но никогда и никому не удавалось удержаться на одном и том же уровне зла: этот путь ведет вниз». Это совершенно замечательные слова, их все должны помнить. Надо стремиться бороться со злом. С коррупцией, например, которая панцирем охватила всю страну…

А как рядовой человек может бороться с коррупцией?

Ну, лекцию на эту тему я сейчас не смогу прочитать… Достаточно того, что вы себе поставите такую задачу, тогда вы найдете способы.

Дед был очень силён. Когда он, в своей выгоревшей, с высоко подвёрнутыми рукавами рубахе, работал на огороде или строгал черенок для лопаты (отдыхая он всегда строгал черенки, в углу сарая был их запас на десятилетия), Антон говорил про себя что-нибудь вроде: «Шары мышц катались у него под кожей» (Антон любил выразиться книжно). Но и теперь, когда деду перевалило за девяносто, когда он с трудом потянулся с постели взять стакан с тумбочки, под закатанный рукав нижней рубашки знакомо покатился круглый шар, и Антон усмехнулся.

– Смеёшься? – сказал дед. – Слаб я стал? Стал стар, однако был он прежде млад. Почему ты не говоришь мне, как герой вашего босяцкого писателя: «Что, умираешь?» И я бы ответил: «Да, умираю!»

А перед глазами Антона всплывала та, из прошлого, дедова рука, когда он пальцами разгибал гвозди или кровельное железо. И ещё отчётливей – эта рука на краю праздничного стола со скатертью и сдвинутою посудой – неужели это было больше тридцати лет назад?

Да, это было на свадьбе сына Переплёткина, только что вернувшегося с войны. С одной стороны стола сидел сам кузнец Кузьма Переплёткин, и от него, улыбаясь смущённо, но не удивлённо, отходил боец скотобойни Бондаренко, руку которого только что припечатал к скатерти кузнец в состязании, которое теперь именуют армреслинг, а тогда не называли никак. Удивляться не приходилось: в городке Чебачинске не было человека, чью руку не мог положить Переплёткин. Говорили, что раньше то же мог сделать ещё его погибший в лагерях младший брат, работавший у него в кузне молотобойцем.

Дед аккуратно повесил на спинку стула чёрный пиджак английского бостона, оставшийся от тройки, сшитой ещё перед первой войной, дважды лицованный, но всё ещё смотревшийся (было непостижимо: ещё на свете не существовало даже мамы, а дед уже щеголял в этом пиджаке), и закатал рукав белой батистовой рубашки, последней из двух дюжин, вывезенных в пятнадцатом году из Вильны. Твёрдо поставил локоть на стол, сомкнул с ладонью соперника свою, и она сразу потонула в огромной разлапой кисти кузнеца.

Одна рука – чёрная, с въевшейся окалиной, вся переплетённая не человечьими, а какими-то воловьими жилами («Жилы канатами вздулись на его руках», – привычно подумал Антон). Другая – вдвое тоньше, белая, а что под кожей в глубине чуть просвечивали голубоватые вены, знал один Антон, помнивший эти руки лучше, чем материнские. И один Антон знал железную твёрдость этой руки, её пальцев, без ключа отворачивающих гайки с тележных колёс. Такие же сильные пальцы были ещё только у одного человека – второй дедовой дочери, тёти Тани. Оказавшись в войну в ссылке (как чесеирка, – член семьи изменника родины) в глухой деревне с тремя малолетними детьми, она работала на ферме дояркой. Об электродойке тогда не слыхивали, и бывали месяцы, когда она выдаивала вручную двадцать коров в день – по два раза каждую. Московский приятель Антона, специалист по мясо-молоку, говорил, что это всё сказки, такое невозможно, но это было – правда. Пальцы у тёти Тани были все искривлены, но хватка у них осталась стальная; когда сосед, здороваясь, в шутку сжал ей сильно руку, она в ответ так сдавила ему кисть, что та вспухла и с неделю болела.

Гости выпили уже первые батареи бутылок самогона, стоял шум.

– А ну, пролетарий на интеллигенцию!

– Это Переплёткин-то пролетарий?

Переплёткин – это Антон знал – был из семьи высланных кулаков.

– Ну а Львович – тоже нашел советскую интеллигенцию.

– Это бабка у них из дворян. А он – из попов.

Судья-доброволец проверил, на одной ли линии установлены локти. Начали.

Шар от дедова локтя откатился сначала куда-то в глубь засученного рукава, потом чуть прикатился обратно и остановился. Канаты кузнеца выступили из-под кожи. Шар деда чуть-чуть вытянулся и стал похож на огромное яйцо («страусиное», подумал образованный мальчик Антон). Канаты кузнеца выступили сильнее, стало видно, что они узловаты. Рука деда стала медленно клониться к столу. Для тех, кто, как Антон, стоял справа от Переплёткина, его рука совсем закрыла дедову руку.

– Кузьма, Кузьма! – кричали оттуда.

– Восторги преждевременны, – Антон узнал скрипучий голос профессора Резенкампфа.

Рука деда клониться перестала. Переплёткин посмотрел удивлённо. Видно, он наддал, потому что вспух ещё один канат – на лбу.

Ладонь деда стала медленно подыматься – ещё, ещё, и вот обе руки опять стоят вертикально, как будто и не было этих минут, этой вздувшейся жилы на лбу кузнеца, этой испарины на лбу деда.

Руки чуть заметно вибрировали, как сдвоенный механический рычаг, подключённый к какому-то мощному мотору. Туда – сюда. Сюда – туда. Снова немного сюда. Чуть туда. И опять неподвижность, и только еле заметная вибрация.

Сдвоенный рычаг вдруг ожил. И опять стал клониться. Но рука деда теперь была сверху! Однако когда до столешницы оставался совсем пустяк, рычаг вдруг пошёл обратно. И замер надолго в вертикальном положении.

– Ничья, ничья! – закричали сначала с одной, а потом с другой стороны стола. – Ничья!

– Дед, – сказал Антон, подавая ему стакан с водой, – а тогда, на свадьбе, после войны, ты ведь мог бы положить Переплёткина?

– Пожалуй.

– Так что ж?..

– Зачем. Для него это профессиональная гордость. К чему ставить человека в неловкое положение.

На днях, когда дед лежал в больнице, перед обходом врача со свитой студентов он снял и спрятал в тумбочку нательный крест. Дважды перекрестился и, взглянув на Антона, слабо улыбнулся. Брат деда, о. Павел, рассказывал, что в молодости тот любил прихвастнуть силой. Разгружают рожь – отодвинет работника, подставит плечо под пятипудовый мешок, другое – под второй такой же, и пойдёт, не сгибаясь, к амбару. Нет, таким хвастой деда представить было нельзя никак.

Любую гимнастику дед презирал, не видя в ней проку ни для себя, ни для хозяйства; лучше расколоть утром три-четыре чурки, побросать навоз. Отец был с ним солидарен, но подводил научную базу: никакая гимнастика не даёт такой разносторонней нагрузки, как колка дров, – работают все группы мышц. Подначитавшись брошюр, Антон заявил: специалисты считают, что при физическом труде заняты как раз не все мышцы, и после любой работы надо делать ещё гимнастику. Дед и отец дружно смеялись: «Поставить бы этих специалистов на дно траншеи или на верх стога на полдня! Спроси у Василия Илларионовича – он по рудникам двадцать лет жил рядом с рабочими бараками, там всё на людях, – видел он хоть одного шахтёра, делающего упражнения после смены?» Василий Илларионович такого шахтёра не видел.

– Дед, ну Переплёткин – кузнец. А в тебе откуда было столько силы?

– Видишь ли. Я – из семьи священников, потомственных, до Петра Первого, а то и дальше.

– Ну и что?

– А то, что – как сказал бы твой Дарвин – искусственный отбор.

При приёме в духовную семинарию существовало негласное правило: слабых, малорослых не принимать. Мальчиков привозили отцы – смотрели и на отцов. Те, кому предстояло нести людям слово Божие, должны быть красивые, высокие, сильные люди. К тому ж у них чаще бывает бас или баритон – тоже момент немаловажный. Отбирали таких. И – тысячу лет, со времён святого Владимира.

Да, и о. Павел, протоиерей Горьковского кафедрального собора, и другой брат деда, что священствовал в Вильнюсе, и ещё один брат, священник в Звенигороде, – все они были высокие, крепкие люди. О. Павел отсидел десятку в мордовских лагерях, работал там на лесоповале, а и сейчас, в девяносто лет, был здоров и бодр. «Поповская кость!» – говорил отец Антона, садясь покурить, когда дед продолжал не торопясь и как-то даже незвучно разваливать колуном берёзовые колоды. Да, дед был сильнее отца, а ведь и отец был не слаб – жилистый, выносливый, из мужиков-однодворцев (в которых, впрочем, ещё бродил остаток дворянской крови и собачьей брови), выросший на тверском ржаном хлебе, – никому не уступал ни на покосе, ни на трелёвке леса. И годами – вдвое моложе, а деду тогда, после войны, перевалило за семьдесят, был он тёмный шатен, и седина лишь чуть пробивалась в густой шевелюре. А тётка Тамара и перед смертью, в свои девяносто, была как вороново крыло.

Для тех, кто относится трепетно к классической литературе, мы советуем читать книгу «Ложится мгла на старые ступени», которую написал знаменитый писатель Александр Чудаков. Это не просто интересный роман, а полная идиллия, ностальгия, прощение и безусловная любовь к людям. Повествование в книге ведется от лица главного героя, что дает нам возможность прочувствовать весь его рассказ на себе и познакомиться ближе со всеми героями произведения. Эта автобиографическая книга основана на воспоминаниях героя о своем детстве и рассказе о его удивительной и уникальной семье.

Александр Чудаков – российский писатель, литературовед и профессор филологических наук. Свое прозаическое творчество он начал с книги «Ложится мгла на старые ступени». Этот роман стал победителем Букеровской премии.

События в романе развиваются в городе Чебачинск в Казахстане, куда в советские времена попадали политические ссыльные в период сталинской репрессии. Именно по этой причине в этом небольшом провинциальном городе было очень много аристократов и интеллигенции.

Главный герой книги «Ложится мгла на старые ступени» — ученый Антон Стремоухов, который в конце 60-х годов приехал в Чебачинск, чтобы проведать могилку дедушки. Его дед был потомственным священником, а бабушка — истинной аристократкой. Дедушка с бабушкой прожили достаточно суровую жизнь, но несмотря на ссылку и голод, с которыми им пришлось столкнуться, они смогли воспитать детей и внуков. Город полностью окунул Антона в воспоминания своего прошлого: школы, друзей и соседей.

Александр Чудаков последовательно и плавно рассказывает нам увлекательные истории. Это жизненные истории, в которых присутствует комичность, драматизм и трагедия, но все объединяет ностальгический окрас. Также автор раскрывает перед нами бытовую картину довоенной жизни. Книга насыщена историями об Отечественной войне и партизанских движениях. Также в произведении мы можем найти много познавательного во время, когда юный Антон получает множество сведений об окружающем мире от своих родных, знакомых, ученых и инженеров. Антон делится с нами секретами ведения хозяйства, которые ему запомнились с самого детства. При этом мы сможем узнать много интересного, например, как заготовить сено, выращивать картофель, варить мыло, изготовить свечку, из свеклы добывать сахар и еще много полезных моментов. Конечно, в наше время это все спокойно можно приобрести в любом магазине, но для того времени это были жизненно важные знания.

Книга «Ложится мгла на старые ступени» написана в виде рассказа реального человека, сидящего рядом и вспоминающего о своей жизни, поэтому читать роман очень легко и увлекательно. Произведение обладает историческим характером, поэтому главный герой постоянно уходит на задний план. Но это совершенно не портит произведение, а наоборот придает ему особенную атмосферу, оставляя светлые впечатления.

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Александр Чудаков «Ложится мгла на старые ступени» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

Дед был очень силён. Когда он, в своей выгоревшей, с высоко подвёрнутыми рукавами рубахе, работал на огороде или строгал черенок для лопаты (отдыхая он всегда строгал черенки, в углу сарая был их запас на десятилетия), Антон говорил про себя что-

нибудь вроде: «Шары мышц катались у него под кожей» (Антон любил выразиться книжно). Но и теперь, когда деду перевалило за девяносто, когда он с трудом потянулся с постели взять стакан с тумбочки, под закатанный рукав нижней рубашки знакомо покатился круглый шар, и Антон усмехнулся.

Смеёшься? - сказал дед. - Слаб я стал? Стал стар, однако был он прежде млад. Почему ты не говоришь мне, как герой вашего босяцкого писателя: «Что, умираешь?» И я бы ответил: «Да, умираю!» А перед глазами Антона всплывала та, из прошлого, дедова рука, когда он пальцами разгибал гвозди или кровельное железо. И ещё отчётливей - эта рука на краю праздничного стола со скатертью и сдвинутою посудой - неужели это было больше тридцати лет назад? Да, это было на свадьбе сына Переплёткина, только что вернувшегося с войны. С одной стороны стола сидел сам кузнец Кузьма Переплёткин, и от него, улыбаясь смущённо, но не удивлённо, отходил боец скотобойни Бондаренко, руку которого только что припечатал к скатерти кузнец в состязании, которое теперь именуют армреслинг, а тогда не называли никак. Удивляться не приходилось: в городке Чебачинске не было человека, чью руку не мог положить Переплёткин. Говорили, что раньше то же мог сделать ещё его погибший в лагерях младший брат, работавший у него в кузне молотобойцем. Дед аккуратно повесил на спинку стула чёрный пиджак английского бостона, оставшийся от тройки, сшитой ещё перед первой войной, дважды лицованный, но всё ещё смотревшийся, и закатал рукав белой батистовой рубашки, последней из двух дюжин, вывезенных в пятнадцатом году из Вильны. Твёрдо поставил локоть на стол, сомкнул с ладонью соперника свою, и она сразу потонула в огромной разлапой кисти кузнеца.

Одна рука - чёрная, с въевшейся окалиной, вся переплетённая не человечьими, а какими-то воловьими жилами («Жилы канатами вздулись на его руках», - привычно подумал Антон). Другая - вдвое тоньше, белая, а что под кожей в глубине чуть просвечивали голубоватые вены, знал один Антон, помнивший эти руки лучше, чем материнские. И один Антон знал железную твёрдость этой руки, её пальцев, без ключа отворачивающих гайки с тележных колес. Такие же сильные пальцы были ещё только у одного человека - второй дедовой дочери, тёти Тани. Оказавшись в войну в ссылке (как ЧСИР - член семьи изменника родины) в глухой деревне с тремя малолетними детьми, она работала на ферме дояркой. Об электродойке тогда не слыхивали, и бывали месяцы, когда она выдаивала вручную двадцать коров в день - по два раза каждую. Московский приятель Антона, специалист по мясо-молоку, говорил, что это всё сказки, такое невозможно, но это было правда. Пальцы у тёти Тани были все искривлены, но хватка у них осталась стальная; когда сосед, здороваясь, в шутку сжал ей сильно руку, она в ответ так сдавила ему кисть, что та вспухла и с неделю болела.

Гости выпили уже первые батареи бутылок самогона, стоял шум.

А ну, пролетарий на интеллигенцию!

Это Переплёткин-то пролетарий? Переплёткин - это Антон знал - был из семьи высланных кулаков.

Ну, а Львович - тоже нашел советскую интеллигенцию.

Это бабка у них из дворян. А он - из попов.

Судья-доброволец проверил, на одной ли линии установлены локти. Начали.

Шар от дедова локтя откатился сначала куда-то в глубь засученного рукава, потом чуть прикатился обратно и остановился. Канаты кузнеца выступили из-под кожи. Шар деда чуть-чуть вытянулся и стал похож на огромное яйцо («страусиное», подумал образованный мальчик Антон). Канаты кузнеца выступили сильнее, стало видно, что они узловаты. Рука деда стала медленно клониться к столу. Для тех, кто, как Антон, стоял справа от Переплёткина, его рука совсем закрыла дедову руку.

Кузьма, Кузьма! - кричали оттуда.

Восторги преждевременны, - Антон узнал скрипучий голос профессора Резенкампфа.

Рука деда клониться перестала. Переплёткин посмотрел удивлённо. Видно, он наддал, потому что вспух ещё один канат - на лбу.

Ладонь деда стала медленно подыматься - ещё, ещё, и вот обе руки опять стоят вертикально, как будто и не было этих минут, этой вздувшейся жилы на лбу кузнеца, этой испарины на лбу деда.

Руки чуть заметно вибрировали, как сдвоенный механический рычаг, подключённый к какому-то мощному мотору. Туда - сюда. Сюда - туда. Снова немного сюда. Чуть туда. И опять неподвижность, и только еле заметная вибрация.

Сдвоенный рычаг вдруг ожил. И опять стал клониться. Но рука деда теперь была сверху! Однако когда до столешницы оставался совсем пустяк, рычаг вдруг пошёл обратно. И замер надолго в вертикальном положении.

Ничья, ничья! - закричали сначала с одной, а потом с другой стороны стола. - Ничья!

Дед, - сказал Антон, подавая ему стакан с водой, - а тогда, на свадьбе, после войны, ты ведь мог бы положить Переплёткина?

Пожалуй.

Так что ж?..

Зачем. Для него это профессиональная гордость. К чему ставить человека в неловкое положение. На днях, когда дед лежал в больнице, перед обходом врача со свитой студентов он снял и спрятал в тумбочку нательный крест. Дважды перекрестился и, взглянув на Антона, слабо улыбнулся. Брат деда, о. Павел, рассказывал, что в молодости тот любил прихвастнуть силой. Разгружают рожь - отодвинет работника, подставит плечо под пятипудовый мешок, другое - под второй такой же, и пойдёт, не сгибаясь, к амбару. Нет, таким хвастой деда представить было нельзя никак.