Художественное время и художественное пространство. Своеобразие художественного построения "евгения онегина" Пространственно временные отношения в евгении онегине

«Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю», – писал А.С.Пушкин в примечаниях к «Евгению Онегину». Но это не значит, что между реальным временем и его изображением в романе нет никакой разницы. Любое литературное произведение – это «вторая реальность», созданная эстетическими средствами и подчинённая эстетическим законам. М.Бахтин придумал термин «хронотоп» для обозначения пространственно-временного единства, в котором происходит действие художественного произведения.

С незапамятных времён люди задумывались над тем, что такое время: это некая лента, по которой мы движемся в едином направлении, или это, наоборот, нечто движущееся сначала по направлению к нам, а потом – от нас, неподвижных. Пространственное восприятие времени выразилось в таких словах, как «прежний», «прежде» – раньше, то есть «впереди». Нетрудно заметить, что если и осталось нынче такое восприятие, то его направленность изменилась: «всё впереди», т.е. «будет», «всё позади» – «в прошлом». Известно, что субъективное восприятие времени не совпадает с объективным его ритмом. Приятные моменты кажутся нам короче, чем на самом деле, а длительность неприятных мы склонны преувеличивать. Кроме того, у каждого есть так называемая индивидуальная секунда.

В реальной действительности время объективно, независимо от сознания человека, линейно, асимметрично в причинно-следственных связях и необратимо. Художественная литература то и дело разрушает эти незыблемые принципы. Читатель с удовольствием принимает игру, подчиняя объективность своей эстетической потребности.

У А.С.Пушкина особенности художественного времени чётко связаны с жанровой природой произведений, с художественным методом отображения действительности, с хронологией создания произведений, с исторической обстановкой и взглядами автора на историю, с эстетической задачей.

Пушкинское художественное время сочетает в себе черты, присущие новой литературе в целом: неравномерный ход сюжетного времени, задержки в точках описаний, временные сдвиги, отступления вспять, параллельное течение времени в разных сюжетных линиях, – с особенностями художественного времени, присущими разным жанрам фольклора и литературы предшествующих эпох.

Немало сказано о Пушкине как о родоначальнике русской литературы, который не только явился первым по хронологии, но и, главное, сумел обобщить предшествующий опыт и дать магистральную линию развития литературы на будущее. Поэтому он был вынужден постоянно обращать внимание читателя на специфику литературы, в том числе на условную природу изображения времени.
Такое пристальное внимание автора к образу времени особенно явственно в романе в стихах «Евгений Онегин». Это произведение – центральное в творчестве Пушкина и по значению, и хронологически. В.Непомнящий подчёркивает, что годы его создания (1823 – 1830) – это центральное семилетие творческого пути поэта, – и особенную, двойственную природу жанра романа в стихах. Ведя объективный рассказ о героях и событиях, автор упивается лиризмом, постоянно выводя на авансцену своё восприятие описываемых вещей, свои ощущения, свой внутренний мир. И, хотя этот внутренний мир автора нужно тоже воспринимать как «вторую реальность», он влияет на нашу национальную картину мира и тем самым в какой-то мере и на саму «первую» реальность.

Боже, сколько пушкинистов в наше, советское время попалось на удочку Пушкина, высчитывая год рождения Онегина (около 1796), Татьяны и Ленского (1802-1803), время действия каждой из глав... Советская пушкинистика вольно или невольно стремилась всё повествование втиснуть в рамки до 14 декабря 1825 г.
По словам самого Пушкина, действие первой главы разворачивается «в конце 1819 г.» Ой ли? Зимой в широкой летней «шляпе; la Bolivar» не очень-то пощеголяешь и не напялишь её к «бобровому воротнику». Здесь сразу обнаруживается несоответствие изображённого времени не только фактическому, но и продекларированному автором. Ключ к особенностям восприятия времени героем даёт эпиграф к первой главе: «И жить торопится, и чувствовать спешит». В четвёртой главе наша догадка находит подтверждение. Сам автор говорит о герое: «убил он в свете восемь лет», тогда как в первой главе показал нам один день Онегина – «и завтра то же, что вчера». Восемь лет – как один день. Такой приём обобщения и типизации можно назвать циклическим временем.
Сюжетное время героя может ускорять свой бег при помощи сжатого изложения, словесных формул. Так и в «Онегине»: «Семь суток ехали оне…», «Убив на поединке друга, дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов…», «Дни мчались…»

Наряду с этим, обычным приёмом, Пушкин использует в романе свой, оригинальный приём пропущенных строф, так будоражащий наше любопытство. Вопреки распространённому мнению, некоторые строфы заменены точками или цифрами вовсе не по цензурным соображениям, а для того, чтобы указать, что что-то происходило, хотя и не изображено: то, что и так ясно, например приём Онегина и Ленского у Лариных в третьей главе, либо то, что неважно для сюжета. Яркий пример – цифры VIII и IX в седьмой главе, после чего следует описание свадьбы Ольги с уланом. Сколько времени прошло с момента гибели Ленского? «Не долго плакала она»… День, месяц, год, несколько лет? Пусть читатель судит сам.
Приём пропущенных строф ускоряет бег сюжетного времени. В ногу с ним идут диалоги. Традиционно считается, что описания замедляют ход сюжетного времени.
Особенность «Евгения Онегина» в том, что хрестоматийные, вошедшие чуть ли не в подсознание описания природы могут служить, наоборот, для убыстрения сюжетного времени. Например, начало седьмой главы: «Гонимы вешними лучами…». В четырнадцати строчках – вся весна с середины марта до конца мая, начала июня. Причём интересно употребление грамматических времён: «уже сбежали», «встречает», «блещут», «шумят», «уж пел», то есть временные координаты автора движутся относительно изображаемого процесса. Описание летнего вечера в деревне, Тверской улицы в Москве также не останавливают действие, а движутся вместе с ним, показывая его длительность: «Татьяна долго шла одна. Шла, шла…»; «В сей утомительной прогулке проходит час, другой…»

Авторское время взаимодействует со временем героев, то вклиниваясь в него: «Так уносились мы мечтой к началу жизни молодой», то отводя поэтический сюжет в сторону в так называемых «лирических отступлениях» (которые ни о чего не отступают, но – если говорить об образе времени – переводят его в другой план). Автор создаёт иллюзию реальности событий («С ним подружился я в то время...», «Письмо Татьяны предо мною...»), но сам всё время разрушает её, подчёркивая вымышленную природу литературы («Я думал уж о форме плана и как героя назову…», «та, от которой он хранит письмо…»).

А.А.Потебня справедливо утверждал, что авторское время в лирике – praesens, настоящее; в эпосе – perfectum, совершенное прошедшее. Двойственная природа романа в стихах проявляется в этом аспекте очень ярко. По словам В.Непомнящего, каждый из главных героев олицетворяет отношение автора к себе самому в разное время. Ленский – изжитое прошлое автора, его юность, по чистоте которой он тоскует, но без жалости распростился с её заблуждениями. Онегин – это недавнее, даже ещё до конца не изжитое прошлое, за которое стыдно и от которого хочется избавиться. Татьяна – это лучшее в представлениях автора о человеке, тот идеал, к которому тянется душа.
Непомнящий видит в авторском сюжете «Онегина» процесс изменения души через создание этого самого романа. Пометка в рукописи при завершении восьмой главы в Болдине: «7 лет, 4 месяца, 17 дней» – авторское, можно даже сказать, биографическое время написания романа, но также и художественное время сюжета о создании романа.

В этой сюжетной линии огромную роль играет образ читателя. Только при наличии такого образа в художественном произведении говорят об особом читательском времени. Авторы сентименталистских романов и до Пушкина обращались к читателю. Пушкин использует традиционный приём для формирования нового отношения публики к литературе, для воспитания художественного вкуса, для очерчивания круга тех, кому адресован роман в стихах.

Читательское время здесь, по расчётам автора, включает в себя не только время, необходимое для чтения, но и время ожидания выхода из печати следующих частей произведения. Так и первое издание «Онегина» выходило отдельными главами. Зная, что между выпуском третьей и четвёртой глав будет большой перерыв (3 месяца), Пушкин за счёт читательского времени растянул время героев. Читатель переживает за Татьяну, перед которой «блистая взорами, Евгений стоит, подобно грозной тени». Но тут следует лукавый пассаж автора:

Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я,
Мне должно после долгой речи
И погулять, и отдохнуть, –
Докончу после как-нибудь.

И в четвёртой главе автор не сразу приступает к описанию свидания. Растягивая читательское время, Пушкин не только подогревает интерес к повествованию, но и показывает, как медленно тянулось время для Татьяны (тогда как лишь «минуты две они молчали...»).

Автор «Онегина» раздвигает границы изображённого времени. Он смело заглядывает в «век блестящий и мятежный» римского поэта Овидия; по-свойски приветствует «божественного» Гомера, кумира 30 веков. Благодаря ассоциации с образом «прародительницы Эвы», образ Онегина, стремящегося к запретному плоду, получает колоссальную силу обобщения.

Будущее также подвластно ему. В конце второй главы автор обращает к потомку, будущему читателю, «чья благосклонная рука потреплет лавры старика», наверное, лет через тысячу. Пушкин вспоминает выражение любимого лицейского преподавателя Галича об античных поэтах! Утопия в седьмой главе о дорогах, которые «у нас изменятся безмерно» «лет чрез пятьсот», насквозь проникнута такой современной иронией!

Д.С.Лихачёв среди особенностей новой литературы (в отличие от древней) назвал перспективу времени, т.е. потребность, ведя повествование, не забывать о том моменте, в котором находится пишущий. Например:

Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель.
Там некогда гулял и я,
Но вреден север для меня *.

* Писано в Бессарабии.

Пушкин здесь, по обыкновению, сплетает в один узел время героя, читателя и автора. Художественное время всё время маскируется под реальное. Так, будто из самой жизни, въезжает в шестую главу на коне «горожанка молодая», читательница «Онегина». Сам Евгений в восьмой главе читает журналы с критикой романа. Эффект присутствия при создании того самого романа, который читатель держит в руках, – и в ироническом четверостишии:

И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей
(Читатель ждёт уж рифмы розы –
На вот, возьми её скорей!).

Яков Смоленский заметил, что время в романе «Евгений Онегин» оживлено гением Пушкина. Мы не просто читаем описания зимы, весны, летней лунной ночи – мы как будто присутствуем при происходящем, считает он. Продолжая его логику, можно сказать, что образы русской природы, созданные в романе, находят отражение в сознании при виде соответствующих пейзажей, тем самым расширяя мир «Онегина» и распространяя его художественное время до наших дней.
«Пушкин вступает с нами в диалог», – пишет Ю.М.Лотман. В каждую новую эпоху поэт остаётся современником читателя, начиная с первых строк: «Без промедленья, сей же час, позвольте познакомить вас!» Нравственно-психологические типы Онегина, Татьяны, Ленского встречаются в любых исторических условиях. Открытость художественного времени «Онегина» (точка зрения, при которой предполагается иная реальность, существующая вне пространства и времени произведения) безгранична.

Открытость – это основной принцип изображения времени Пушкиным. «В сущностном пространстве всё обитает одновременно, рядом и связано уже не последовательностью, как в эмпирическом времени, а своего рода расстоянием – иерархией предметов» (В.Непомнящий, «Поэзия и судьба»). В ответ на пробуждение души является «гений чистой красоты», в ответ на «духовную жажду» – серафим, а не наоборот. Чтобы их заметить, надо быть готовым к встрече с ними. Без понимания причинно-следственной и ценностной иерархии нет адекватного восприятия художественной системы Пушкина в целом.

В лирике время представлено наиболее обобщённо. Специфика её как рода литературы – сиюминутное переживание интимного чувства. Действие в стихах происходит «всегда». Читатель, исполнитель – стихи ведь пишутся для чтения вслух – находят созвучие чувствам автора в своей душе, отождествляют авторское время со своим. Лирика Пушкина отражает какие-то факты биографии автора и его отношение к адресатам, претендует на то, чтобы слыть в восприятии читателей лирическим дневником автора (художественным образом) и в то же время интересна нам как выражение наших собственных чувств, переживаний, отношения к людям, явлениям и событиям. Тем самым образ времени в ней расширяется.

В.Непомнящий видит в стихотворении «Осень» (1833) образ вселенной. В 12-ти «разомкнутых на вечное» строфах, пишет он, наглядно представлен образ времени в виде восходящей спирали. Исследователь считает, что время-спираль, поднимающее Пушкина вместе с собой, объединяет всё его творчество в целом. Так, элегия «Желание» (1816) содержит в себе уже элегию 1830 г. «Безумных лет угасшее веселье…» «Домовому» (1819) – домашнее завещание потомкам, как «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (1836) – поэтическое завещание и руководство к действию. Можно не ограничиваться лирикой и продолжить, что «Дубровский» (1833) – это зерно, из которого выросла «Капитанская дочка» (1836). Разоблачение «романтических ужасов госпожи Радклифф» сменилось изображением «русского бунта, бессмысленного и беспощадного».

Спиральность, концентричность образа времени у Пушкина можно проиллюстрировать, сравнив описания одного и того же пейзажа в стихотворении «Деревня» (1819), в начале 2-й главы «Евгения Онегина» (1823) и в стихотворении «Вновь я посетил...» (1835).

«Деревня» вся устремлена из настоящего а la сентиментализм в прекрасное будущее, в котором хочется быть: «Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный...» и проч.

«Деревня, где скучал Евгений», манила сосланного на юг автора своею недосягаемостью, отсюда и каламбурный эпиграф из Горация. Вся 2-я глава проникнута жаждой духовного родства с Россией, с деревней.

Лирический герой стихотворения «Вновь я посетил...», умудрённый опытом жизни, отмечает покорность человека и природы общему закону смены поколений, течения времени. Работая над этими стихами, Пушкин стремился к сочетанию предельной искренности, интимности с обобщением, опять же до предела. Среди стихов на любимую Пушкиным тему воспоминания это – одно из наиболее ярких. Лирический герой в данный момент речи охвачен воспоминаниями. Он вспоминает прошлое и как он тогда «воспоминал с грустью...», он представляет, как в будущем его внук «вспомянет» о нём не как о поэте, а как о своём предке. Чувства, выраженные в стихотворении, близки каждому, где бы и когда бы он ни родился. И в то же время, посещая пушкинское Михайловское, мы очень конкретно соотносим все эти строчки с жизнью Пушкина.

Результатом предельной обобщенности в лирике выступает «вечное» как высшая форма вневременного. Ещё в Лицее Пушкин полемизирует с «арзамасцами», непосредственными предшественниками, насчёт времени и конечности бытия: «Моё завещание. Друзьям» (1815, см. Непомнящего). Тема смерти – одна из постоянных на протяжении всей творческой жизни Пушкина. Его лирика развивала эту мысль от эпикурейского «Миг блаженства век лови» (1814) к ужасу осознания, что всё преходяще: «Ничтожество меня за гробом ожидает» (1823), от веры в загробную жизнь: «Так иногда в родную сень летит тоскующая тень...» («П.А. Осиповой», 1825); «И, верно, надо мной младая тень уже летала» («Под небом голубым...», 1826), к осознанию вечности как способа существования поэтического дара: «Душа в заветной лире...» («Я памятник себе воздвиг...», 1836).

По словам В.С.Непомнящего, «его время было безграничным», он был современником всех, о ком писал...

Художественное время драмы – это время исполнителей, и оно же – время зрителей. Пушкин сознательно выбрал драматическую форму для «Годунова» и говорил о событиях истории: «Это волнует живо, как свежая газета» («C’est palpitant, comme un journal d’hier» – из письма к Н.Н.Раевскому-сыну). Театральная условность помогает Пушкину подтверждать конкретными примерами вечные аспекты бытия.

В драме, как и в лирике, всё происходит сейчас и вообще. Пушкинская драма выросла-то из лирики. Драматизированную форму имеют полностью или частично стихотворения «Разговор книгопродавца с поэтом», «Сцена из Фауста», «Поэт и толпа», «Герой», поэма «Цыганы». В драматических произведениях Пушкина эффект присутствия, сиюминутности происходящего соединяется с предельной обобщённостью.

В «Маленьких трагедиях» и в «Русалке» вневременной характер изображённого подчёркивается наименованиями героев: Князь, Дочь, Она, Барон, Герцог, Председатель, Молодой человек… Имя Дон Жуана взято как нарицательное.
Чтобы понять смысл «Моцарта и Сальери», надо учитывать, что персонажи интересуют драматурга не как конкретные исторические лица (отравил – не отравил), а как два типа художников вообще. Герои этой трагедии живут в разных системах координат. Сальери живёт «здесь и сейчас» и растягивает эту точку во времени и пространстве по своим интересам.

«Что пользы, если Моцарт будет жив?…
…Что пользы в нём? Как некий херувим,
Он несколько занёс нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! Чем скорей, тем лучше!»

Он считает себя вечным, а Моцарта смертным. Вместо мира, в центре которого Бог, он создаёт свой мир с собой в центре и сердится, что в его пределах правды нет ни «на земле», ни «выше». Он не понимает ущербности, одномерности своего мира. Там всё перепутано: есть яд – надо найти врага, нет врага – убью друга. Он остаётся со своим злодейством несовместен с гением Моцарта, потому что по большому счёту, в вечности, их «хронотопы» не совпадают. Для Моцарта главное – божественная гармония музыки, а не собственное «божество». Мир Сальери конечен вместе с ним, а мир Моцарта вечен, как вечно искусство.
Прозы в русской литературе до Пушкина практически не было. Пушкинская проза началась с автобиографических записок, цель которых – запечатлеть важные моменты своей жизни в общей картине эпохи. Поэтому в них, наряду с описаниями, сильно лирическое, личностное начало. Фрагмент <«Державин»>, например, воссоздаёт облик немощного старика, оживить которого смогла только поэзия. Здесь же с юмором дана несобственно-прямая речь Дельвига и его впечатление от великого поэта прошедшей эпохи. «Я прочёл мои “Воспоминания в Царском Селе”, стоя в двух шагах от Державина». Ясный, живой, взволнованный голос человека, который много лет хранит в своём сердце чувства, вызванные этой встречей, кажется, звучит «в двух шагах» от нас. Да сколько же лет этому Пушкину, если он видел Державина и запросто беседует с нами?!

С прозой Пушкина надо быть начеку. «Путешествие в Арзрум» основано на путевых записях поэта. Но, говорят, хронологически он не мог встретиться с телом убитого Грибоедова. Значит, здесь, как в художественной литературе, присутствует вымысел.

В прозе Пушкина всегда можно выделить образ повествователя, будь то герой, названный по имени, или некая система отношений к описываемому, выраженная языковыми средствами. Например, в повести «Пиковая дама» (1833) повествователь – человек высшего света, хорошо знакомый с игрой в карты, современник Пушкина. В «Капитанской дочке» повествователь – сам главный герой, Гринёв, со своей стилизованной под XVIII век речью. В «Повестях Белкина» своё художественное время имеют и каждый рассказчик, и сам И.П.Белкин, и «издатель». Значит, здесь можно выделить время повествователя, которое очень даже может не совпадать со временем героев.

В повести «Пиковая дама» время повествователя максимально приближено к времени написания. Время героев в него постоянно вклинивается. Сюжетное время I – VI глав прошлое, перфектное, хоть и недавнее по отношению к моменту речи повествователя. Заключение – настоящее, продолжающееся. Время игры в карты – время взаимодействия с инфернальными силами. Повествователь не даёт однозначного ответа на вопрос: повторяющиеся события – совпадение или воля потусторонних сил?

Ночь в доме графини и сутки похорон расчислены с указанием часов и минут – это средство создания образа пунктуального Германна. В образе графини – игнорирование хода времени. Она, модница шестьдесят лет назад, следованием моде юности пытается остановить время для себя. Лизавета Ивановна, которая живёт, повторяя чужую жизнь, – двойник графини, гарант отсутствия живой жизни в свете. Можно предугадать, что произойдёт с её воспитанницей.
Для усиления читательского интереса автор использует временные сдвиги: сюжетное время возвращается вспять, чтобы объяснить происшедшее, – в «Повестях Белкина», в «Дубровском». В «Капитанской дочке», кроме того, параллельно течёт время разных сюжетных линий: Гринёв под арестом – Маша в Царском Селе.

Есть соблазн сравнить образ времени, его оценку и т.п. в повести «Капитанская дочка» и в историческом труде «История Пугачёва» (цензурное название – «История пугачёвского бунта»). Объективный взгляд Пушкина-историка ужаснул эстетическое и нравственное чувство Пушкина-поэта, и появляется повесть (Марина Цветаева назвала её «сказкой») о крестьянском царе, человечном и великодушном: «Казнить, так казнить, жаловать, так жаловать…» Отношение автора-рассказчика к пугачёвской эпохе в этих двух работах очень сильно различается. Бесстрастный историк и тонко чувствующий поэт, Пушкин уравновешивает фактографическую точность одной работы «возвышающим обманом» другой.

Питая напряжённый интерес к истории, Пушкин глядит на неё с позиций поэта и в других художественных произведениях: в Х главе «Евгения Онегина», в «Борисе Годунове», в «Медном всаднике», в «Полтаве» и др. Особенность исторического времени новой литературы, включая сюда и Пушкина, – обобщение, вымысел и домысел. Так, например, историческая Матрёна в последней романтической поэме Пушкина «Полтава» названа поэтическим именем Мария.

Пётр I был любимым историческим деятелем Пушкина. Его образ дан во многих лирических, лиро-эпических и даже прозаических произведениях Пушкина.

Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был продан за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля...

(«Моя родословная», 1830)

Явлением Пушкина Россия ответила на петровские реформы. Пушкин возвратил России национальный язык, национальный дух, национальный характер. С Петром он сравнивал Николая I: «Начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни» («Стансы», 1826). «Во всём будь пращуру подобен», – т.е., умея наказывать, умей и прощать, – поучает Пушкин царя в стихотворениях «Стансы» и «Пир Петра Первого» (1835). Поэмы «Полтава» (1828) и «Медный всадник» (1833) показывают про¬тиворечивый, «ужасный» и «прекрасный» облик царя Петра I, победителя врагов и стихии, основателя города, который стал «полнощных стран красой и дивом». Причём «Медный всадник», как поэма, сплошь пронизанная символами, выдвигает на первый план «вечное», затушёвывая привязку изображаемых событий к определённому времени.

Начало романа о Петре и его крестнике арапе Ибрагиме (1827, редакторское название «Арап Петра Великого») прямо предшествует «Петру I» (1945) А.Н.Толстого по замыслу широкой исторической картины.

Исторические события для Пушкина – повод к развитию своей поэтической мысли.
Новаторство Пушкина, определившее магистральную линию развития национальной литературы, связано с традициями словесности предшествующих эпох. Художественное время фольклорных жанров, литературы античности и средневековья, а также современной Пушкину словесности остроумно переосмыслялось им, служа для построения оригинального образа времени.
Например, в «Капитанской дочке» он использовал как кирпичики для построения своего художественного мира древние типы ценностных ситуаций: идиллическое время в отчем доме («Я жил недорослем...»), авантюрное время испытаний на чужбине (служба в Белогорской крепости и пугачёвский бунт), мистерийное время схождения во ад (военный суд над Гринёвым).

Замкнутое время сказки не подразумевает других событий, кроме описанных. Дети чувствуют эту особенность в пушкинских сказках («А море, наверное, высохло», – о том, что было после конца «Сказки о рыбаке и рыбке»). В сказке события заведомо вымышленные, время и пространство заведомо фантастические. Описания движут действие фольклорных сказок (Д.С.Лихачев). А в пушкинской «Сказке о мёртвой царевне...» описание, например, горы с норой тормозит действие. В «Сказке о рыбаке и рыбке» повторяющиеся с вариациями описания также тормозят действие.

Выдуманный мир «У Лукоморья» – это не просто присказка, которая вводит в сказку. Это памятник няне Арине Родионовне, народной музе Пушкина, образ её «исполнительского» времени. Это и изображение всего мира, в котором автор – свой человек. Дуб – древо жизни. «По ту сторону» изображаемого ничего не происходит, говорит сказка. Она всегда воспевает вечные ценности, торжество добра над злом, а любви над завистью – в этом смысл пролога к «Руслану и Людмиле».

Называя своё произведение сказкой, автор поэмы сближает его время с эпическим временем былин: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Одновременно это и цитата из Оссиана, связь со скандинавским эпосом и произведениями российских предромантиков...

В поэме «Руслан и Людмила», в отличие от сказки и былины, время не однонаправленное – есть временные сдвиги, вставные эпизоды. История Финна и Наины разоблачает неправдоподобное течение времени в рыцарских средневековых романах: Финн добивался любви красавицы, не думая о том, что оба постареют (а в рыцарских романах, например о Тристане и Изольде, сколько бы времени ни прошло, герои остаются молодыми и красивыми).
В отличие от фольклорных произведений, в «Руслане» авторское время присутствует («Найду ли краски и слова...», «моя прекрасная Людмила...» и многое другое). Среди сказок Пушкина внятным авторским началом отли¬чается «Сказка о мертвой царевне...», что сближает её с поэмой («Вдруг она, моя душа, пошатнулась не дыша...»).

Южные, романтические поэмы по определению: «исключительные герои в исключительных обстоятельствах» – должны быть похожи на сказки. Время в них фантастическое, заведомо вымышленное. Но место действия в какой-то степени конкретизировано: Кавказ, Бахчисарай, бессарабская степь. По-сказочному замкнутым время не является: у пришлого героя есть краткая предыстория. Но сюжет исчерпывает себя, что после конца – не важно.
Работая над «Борисом Годуновым», Пушкин изучал «Историю» Н.М.Карамзина, летописи. В его трагедии отразились особенности древнерусского летописного времени. События даются в хронологическом порядке, с указанием дат и места, мелкие и великие события в одном ряду (например, баба с ребёнком, слюни и венчание на царство). Причинно-следственные связи не подчёркиваются композиционно (на взгляд традиционной драматургии). Летописи так проявляли веру в Божественный промысел. Но Пушкин тоже показывает факты и события как ответ «сверху» на то или иное действие. Например, как ответ на незаконный захват престола Борисом следует сцена в келье Чудова монастыря.
Летопись призвана к объективной записи событий, но их оценка и осмысление содержатся в самом их отборе. Как Пушкин, так и его Пимен, один из персонажей, олицетворяющих совесть народа, не могут писать, «добру и злу внимая равнодушно». Они пишут, «не мудрствуя лукаво», т.е. без приписок и лакировки.

Однако в летописи, в отличие от драмы, нет единства действия – целенаправленности, связности и стройности событий и поведения героев. В летописях нет интриги, т.к. нет противопоставления частных людских интересов божественному смыслу бытия. А в «Борисе Годунове» интрига почти детективная, сюжетных линий несколько. Пушкин взял не современные себе события (как летописцы), а прошлое; выбрал драматическую форму, в которой событие не описывается и не фиксируется (как в летописи), а совершается на наших глазах. В летописи повествование конкретизировано, у Пушкина – обобщено.
«Повести Белкина» (1830) как своего рода пародии на сентименталистские и романтические жанры, существовавшие во время Пушкина, вскрывают и разрушают их приёмы. Иллюзионистическое время сентиментализма («В мечтах все радости земные», 1815) оказывается либо бытовым как низ-шей формой вневременного («Барышня-крестьянка»: «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку»), либо поднимается до сим¬вола («Станционный смотритель») и т.п. В повести «Метель» разоблачается авантюрное время случая – время вмешательства иррациональных сил в человеческую жизнь (см. М.Бахтина). Девица К.И.Т., источник анекдота, явно верит в эти иррациональные силы, но И.П.Белкин, по-моему, нет.

Вообще Пушкин часто любит подшутить над своими героями, нарушая объективные характеристики того, что мы называем временем.
Необратимость времени персонажа разрушается в «Подражаниях Корану» (ч. IX) с мультипликационной виртуозностью. «Минувшее в новой красе оживилось»: вера в Аллаха повернула время вспять, и ста¬рик помолодел, и кости ослицы превратились в живое животное.
Черти в отрывке «Сегодня бал у Сатаны» (1825) уверены, что после «вечности» будет для них припасено что-то ещё: «Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить!» – в ожидании, видно, чего-то более интересного.
Нереальное время сновидений в «Руслане и Людмиле», в «Евгении Онегине», в «Борисе Годунове», в «Капитанской дочке» оказывается в художественном плане симметричным биографическому времени героя. Что тут причина, что – следствие? Сновидения обнажают связь с «миром иным», а в реалистических произведениях – и с психологией персонажа.

Ю.М.Лотман в нескольких работах («Замысел стихотворения о последнем дне Помпеи» и др.) рассматривал долю фантастического в таких образах, как «каменный гость», «золотой петушок», «медный всадник» и т.п. «Кумиры» оживают в нереальном времени героев, охваченных страстью, тогда как для автора («показалось ему, что грозного царя, мгновенным гневом возгоря, лицо тихонько обращалось», «сказка ложь...») или для других персонажей («Статую в гости звать! Зачем?») продолжается фактическое время. В «Пиковой даме» нереальное время видений Германна параллельно реальному времени повествователя.
Какими языковыми средствами Пушкин создаёт образ времени? Историческое время требует исторического колорита, архаизмов, историзмов (бояре, ассамблея, ведать, помога и т.п.). Для нас устаревшими являются многие слова, рисующие современную Пушкину эпоху («усеян плошками кругом, блестит великолепный дом», «сливки мальчик подавал», прогоны, на почтовых, ямская карета, «бывало, он ещё в постеле» и т.д.).

В проникнутом светом поэзии Пушкина наиболее употребительное слово с временным значением – «день» (по Дж.Т.Шоу, встречается 422 раза в стихотворных строчках). Далее идут «ночь» (345), «час» (273), «вдруг» (262), «пора» (247), «год» и «лет»(100 + 145) как супплеттивные формы одного слова. Затем – слова «тогда» (157) и «время» (151).

В соответствии с поэтикой XIX в. слова, обозначающие время дня, года, употреблялись в переносном значении. В «Евгении Онегине» читаем: «утро года» – имеется в виду весна, «весна моих промчалась дней» – говорится о юности, «полдень мой настал» – о зрелости. Такие перифразы создают эффект поэтической условности.
Метафоры в стихотворении «Телега жизни» (1823) служат для маркировки философских представлений автора о смерти:

Катит по-прежнему телега,
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега,
А время гонит лошадей.

«Ночлег» – метафорическое обозначение смерти, «телега», очевидно, тело (каламбур!), бег лошадей – субъективное восприятие времени, тогда как «катит по-прежнему телега», т.е. ход времени всегда одинаков и не зависит от желания «пассажира».

А.С.Пушкин создал в своём творчестве образ художественного времени, в котором собраны черты прошлого, настоящего, будущего, мифологического, фантастического, вечного. Главное в художественном мире Пушкина – не пространственно-временные, а нравственные отношения.

Художественное время Пушкина продолжается «всегда», включая в себя время читателя, идя в ногу с ним и поднимая с собой автора как особую, пушкинскую точку зрения на материальный и духовный мир. Здесь, по-моему, уместно вспомнить слова Гоголя «...чрез 200 лет», но, конечно, нельзя понимать их буквально. Смысл их в том, что «русский человек в его развитии» должен ориентироваться на Пушкина, на идеал русской нации, созданный поэтом.

Раздел о пространстве "Евгения Онегина", с которым читатель познакомился, принадлежит к самым трудным местам этой книги. Однако стоит заметить, что вся она в значительной мере написана на пространственном языке; ее терминология замешана на пространственных представлениях: "вплотную к тексту", "блуждающая точка повествования", "дальнодействие сил сцепления", "миры автора и героев", "позиция рассмотрения", "погружение в текст", бахтинская "вненаходимость", ахматовская "воздушная громада", "роман как яблоко и облако" и т.д. и т.п. Могут сказать, что здесь мало научности и много метафор. Возможно, это так, но мы полагаем, что реальность создается метафорами. Если для нас "Евгений Онегин" - аналог универсума, а универсум покоится сам в себе, то это представление должно быть как-то перенесено на роман. Мы не думаем, что виноградная гроздь как образ мира есть нечто малодоступное. Здесь очень важно восприятие виноградин, вдавленных друг в друга: на схеме это будут круги, включенные один в другой. В "Онегине" все строится на включениях и взаимовключениях. Мы находимся внутри мироздания, а не рядом с ним. Картина мира, которую мы рассматриваем, - это тоже метафора. На самом деле мы всегда в картине.

Существует гипотеза пульсирующей вселенной. Она приложима к "Евгению Онегину" как микрокосму. Поэтому мы сначала попытались сделать эскиз онегинского пространства, а теперь хотим посмотреть на "пространство, сжатое до точки". Таковым будет у нас сон Татьяны, который мы представим как вставную новеллу.

Текст "Евгения Онегина" обладает качеством единораздельности: его многосложные структуры одновременно связаны и независимы. Последним объясняется исследовательское внимание у нас и за рубежом к изолированным компонентам пушкинского романа в стихах, каждый из которых "весь в себе" и "весь во всем тексте". Для анализа или пристального комментария чаще всего выбирают "сон Татьяны" (8), который оригинально совмещает свою вписанность в непрерывное повествование с "вырезанностью" из романного текста. Вот как воспринимал это сочетание качеств М.О. Гершензон: «Весь "Евгений Онегин" как ряд отдельных светлых комнат, по которым мы свободно ходим и разглядываем, что в них есть. Но вот в самой середине здания - тайник... это "сон Татьяны". И странно: как могли люди столько лет проходить мимо запертой двери, не любопытствуя узнать, что за нею и зачем Пушкин устроил внутри дома это тайнохранилище» (9).

Оставляя в стороне наглядный образ пространственной структуры "Евгения Онегина", представленный Гершензоном, заметим лишь, что его интуиция впоследствии обозначила более широкую семиотическую проблему "текста в тексте". В нашей работе она переводится в область жанровой поэтики и в общем виде могла бы выглядеть как "жанр в жанре". Полностью соглашаясь, что "роман в своей внутренней форме отражает множественность жанров, модусов и модальностей литературного высказывания" (10), мы, однако, оставим без внимания рассмотрение "Евгения Онегина" как жанрового синтезатора, в который вовлечены и редуцированы самые различные жанры: Пушкин иронически скользит среди них, пародируя, полупревращая и имитируя. Наша задача более ограниченная и конкретная: мы рассмотрим сон Татьяны как стихотворную новеллу внутри стихотворного романа, определим степень корректности нашей гипотезы и возможные структурно-смысловые перспективы, вытекающие из нее.

Как бы ни была пунктирна фабула, в ней достаточно оплотнены ее важнейшие эпизоды (два свидания, именины, дуэль, посещение усадьбы Онегина и т.п.). В то же время в сюжете героев есть несколько мест, которые не совсем укладываются в его прямую повествовательную динамику. Они обладают особым характером хронотопа: то сгущенно-метонимическим, то ретроспективным, то сновидческим. Таков в первую очередь "день Онегина", в котором сутки заменяют восемь лет жизни (или его аналог - "день Автора" в "Отрывках из путешествия Онегина"), таков же "Альбом Онегина", не вошедший в печатный текст романа, но присутствующий в нем как реальная возможность и, наконец, сон Татьяны. Все эти эпизоды особо выделены среди глав, но степень их выделенности различна, как различна степень их внутренней организации. "Сон..." - единственное место во всем романе, которое впечатляет своей автономностью, самопогруженностью и вненаходимостью. Собранный в себе как кристалл, как неделимая монада, он имеет достаточно оснований быть прочитанным как вставная новелла внутри романа.

«Евгений Онегин» -- трудное произведение.

Роман следует рассматривать не как механическую сумму высказываний автора по различным вопросам, своеобразную хрестоматию цитат, а как органический художественный мир, части которого живут и получают смысл лишь в соотнесенности с целым.

В чисто методическом отношении анализ произведения обычно расчленяют на рассмотрение внутренней организации текста как такового и изучение исторических связей произведения.

Как в жизни, так и в литературе пространство и время не даны нам в чистом виде. О пространстве мы судим по заполняющим его предметам (в широком смысле), а о времени - по происходящим в нем процессам. Для практического анализа художественного произведения важно хотя бы качественно («больше - меньше») определить заполненность, насыщенность пространства и времени, так как этот показатель часто характеризует стиль произведения.

Несколько меньшую, но все-таки значимую насыщенность пространства предметами и вещами находим у Пушкина в «Евгении Онегине».

Интенсивность художественного времени выражается в его насыщенности событиями (при этом под «событиями» будем понимать не только внешние, но и внутренние, психологические). Здесь возможны три варианта: средняя, «нормальная» заполненность времени событиями; увеличенная интенсивность времени (возрастает количество событий на единицу времени); уменьшенная интенсивность (насыщенность событиями минимальна). Первый тип организации художественного времени представлен, например, в «Евгении Онегине» Пушкина.

Для романа в стихах Пушкина характерно совмещение сюжетного и авторского времени.

Тип художественного повествования «Евгения Онегина» -- одна из основных новаторских особенностей романа. Сложное переплетение форм «чужой» и авторской речи составляет важнейшую его характеристику. Однако само разделение на «чужую» и авторскую речь лишь в самом грубом виде характеризует конструкцию стиля романа. На самом деле перед нами значительно более сложная и богатая нюансами организация.

Художественная система строится как иерархия отношений. Само понятие «иметь значение» подразумевает наличие известной относительной связи, т.е. факт определенной направленности. А так как художественная модель, в самом общем виде, воспроизводит образ мира для данного сознания, т.е. моделирует отношение личности и мира (частный случай -- познающей личности и познаваемого мира), то эта направленность будет иметь субъектно-объектный характер.

Роман -- жанр, исторически сложившийся как письменное повествование, -- Пушкин трактует в категориях устной речи, во-первых, и нелитературной речи -- во-вторых. И то и другое должно имитироваться средствами письменного литературного повествования. Такая имитация создавала в читательском восприятии эффект непосредственного присутствия, что резко повышало степень соучастия и доверия читателя по отношению к тексту. Именно здесь, в пространстве повышенной условности, удалось создать эффект непосредственного читательского присутствия.

Социальная среда только в самых упрощенных социологических схемах выступает как нечто нерасчлененное, исключающее разнообразие граней и преломлений. Общество, построенное из таких социальных глыб, просто не могло бы существовать, так как исключало бы всякое развитие. Во-вторых, для каждого человека социокультурная ситуация не только раскрывает некоторое множество возможных путей, но и дает возможность разного отношения к этим путям, от полного приятия предложенной ему обществом игры до полного ее отрицания и попыток навязывания обществу некоторых новых, до него никем не практиковавшихся типов поведения. Отстаивая для себя более высокую степень свободы, человек, с одной стороны, принимает и более высокую меру общественно-моральной ответственности, а с другой -- становится в более активную позицию по отношению к окружающей его действительности.

Пушкинский роман в стихах требует принципиально иного восприятия.

1) Обилие метаструктурных элементов в тексте «Онегина» не дает нам забыть в процессе чтения, что мы имеем дело с литературным текстом: погружаясь в имманентный мир романа, мы не получаем иллюзии действительности, поскольку автор не только сообщает нам об определенном ходе событий, но и все время показывает декорации с обратной их стороны и втягивает нас в обсуждение того, как можно было бы иначе построить повествование.
2) Однако стоит нам, выйдя за пределы внутренней по отношению к тексту позиции, взглянуть на него в свете оппозиции «литература -- действительность», чтобы с известной долей изумления обнаружить, что «Онегин» вырывается из чисто литературного ряда в мир реальности.
3) Одновременно мы сталкиваемся и с процессом, противоположным по направлению: хотя вся имманентная структура «Онегина» ориентирована на то, чтобы вызвать у читателя ощущение «не-романа», -- подзаголовка «Роман в стихах», исходного расположения героев, установки на повествование как историю их жизни, любви как основы конфликта оказывается достаточно, чтобы читатель включил текст в ряд уже известных ему романтических произведений и осмыслил произведение именно как роман. роман литературный онегин метаструктурный

В этих условиях читательское восприятие работало в направлении, противоположном авторским усилиям: оно возвращало тексту «Онегина» качества модели пространства, расположенной над уровнем эмпирической действительности.

В реалистическом тексте традиционно кодированный образ помещается в принципиально чуждое ему и как бы внелитературное пространство («гений, прикованный к канцелярскому столу»). Результат этого -- смещение сюжетных ситуаций. Самоощущение героя оказывается в противоречии с теми окружающими его контекстами, которые задаются как адекватные действительности. Онегин не «лишний человек» -- само это определение, так же как герценовское «умная ненужность», появилось позже и является некоторой интерпретирующей проекцией Онегина. Онегин восьмой главы не мыслит себя литературным персонажем. А между тем, если политическая сущность «лишнего человека» была раскрыта Герценом, а социальная -- Добролюбовым, то историческая психология этого типа неотделима от переживания себя как «героя романа», а своей жизни -- как реализации некоторого сюжета.

Разрушая плавность и последовательность истории своего героя, равно как и единство характера, Пушкин переносил в литературный текст непосредственность впечатлений от общения с живой человеческой личностью. Только после того, как онегинская традиция вошла в художественное сознание русского читателя как своего рода эстетическая норма, стало возможным преображение цепи мгновенных видений автором героя в объяснение его характера: непосредственное наблюдение повысилось в ранге и стало восприниматься как модель. Одновременно жизни стали приписываться свойства простоты, цельности, непротиворечивости. Если прежде жизнь воспринималась как цепь бессвязных наблюдений, в которых художник силой творческого гения вскрывает единство и гармонию времени, то теперь бытовое наблюдение приравнивалось к утверждению, что человек прост и непротиворечив; поверхностный наблюдатель видит рутинное благополучие.

Поэт, который на протяжении всего произведения выступал перед нами в противоречивой роли автора и творца, созданием которого, однако, оказывается не литературное произведение, а нечто прямо ему противоположное -- кусок живой Жизни, вдруг предстает перед нами как читатель (ср.: «и с отвращением читая жизнь мою»), т.е. человек, связанный с текстом. Но здесь текстом оказывается Жизнь. Такой взгляд связывает пушкинский роман не только с многообразными явлениями последующей русской литературы, но и с глубинной и в истоках своих весьма архаической традицией.

Мы любим, говоря о Пушкине, именовать его родоначальником, подчеркивая тем самым связь с последующей и разрыв с предшествовавшей ему эпохой. Сам Пушкин в творчестве 1830-х гг. более был склонен подчеркивать непрерывность культурного движения. Резкое своеобразие художественного построения «Евгения Онегина» лишь подчеркивает его глубокую двустороннюю связь с культурой предшествующих и последующих эпох.

Взаимовложенность двух стихов “Онегина” как пространств из примера С. Г. Бочарова показывает, какие неисчерпаемые резервы смыслов заключены в этой напряженной проницаемости-непроницаемости. Усиление смыслообразования в пространствах такого типа в чем-то подобно функциям полупроводников в транзисторном устройстве. Заодно видны и трудности, связанные с пространственными интерпретациями: то, что выступает как совмещенное, может быть описано только как последовательное.
События, изображенные в романе, принадлежат, как правило, нескольким пространствам. Для извлечения смысла событие проектируется на какой-либо фон или последовательно на ряд фонов. При этом смысл события может оказаться различным. В то же время перевод события с языка одного пространства на язык другого всегда остается неполным в силу их неадекватности. Пушкин прекрасно понимал это обстоятельство, и его “неполный, слабый перевод”, как он назвал письмо Татьяны, об этом свидетельствует. К тому же это был перевод не только с французского, но и с “языка сердца”, как показал С. Г. Бочаров. Наконец, события и персонажи могут при переводе из одного пространства в другое трансформироваться. Так, Татьяна, будучи “переведена” из мира героев в мир автора, превращается в Музу, а молодая горожанка, читающая надпись на памятнике Ленскому, в этих же условиях становится из эпизодического персонажа одной из многих читательниц. Превращение Татьяны в Музу подтверждается параллельным переводом в сопоставительном плане. Если Татьяна “молчалива, как Светлана, Вошла и села у окна”, то Муза “Ленорой, при луне, Со мной скакала на коне”. Кстати, луна – постоянный знак пространства Татьяны до восьмой главы, где и луна, и сны будут у нее отняты, так как она меняет пространство внутри собственного мира. Теперь атрибуты Татьяны будут переданы Онегину.
Двуипостасность онегинского пространства, в котором сводятся не сводимые в будничном опыте поэзия и действительность, роман и жизнь, повторяется как принцип на уровнях ниже и выше рассмотренного. Так, противоречие и единство видны в судьбе главных героев, в их взаимной любви и обоюдных отказах. Коллизия пространств играет в их отношениях немалую роль. Так, “сам роман Пушкина одновременно завершен и не замкнут, открыт”. “Онегин” в течение своего художественного существования создает вокруг себя культурное пространство читательских реакций, истолкований, литературных подражаний. Роман выходит из себя в это пространство и впускает его в себя. Оба пространства на своей границе чрезвычайно экспансивны до сих пор, и взаимопроницаемость и взаимоупор приводит их к смыканию по уже известным правилам несводимости-сводимости. Роман, обрываясь, уходит в жизнь, но сама жизнь приобретает облик романа, который, по автору, не стоит дочитывать до конца:
– Блажен, кто праздник Жизни рано
– Оставил, не допив до дна
– Бокала полного вина,
– Кто не дочел Ее романа…
Бросив взгляд на пространственную единораздельность “Онегина” со стороны ее качественной неоднородности, перейдем теперь к рассмотрению целостного пространства романа в соотнесении с самыми крупными образованиями, заполняющими его. Здесь речь пойдет о чисто поэтическом пространстве, картина и структура которого будут другими. Самые крупные образования внутри онегинского текста – это восемь глав, “Примечания” и “Отрывки из путешествия Онегина”. Каждый компонент имеет собственное пространство, и вопрос заключается в том, равна ли сумма пространств всех компонентов поэтическому пространству романа. Вероятнее всего, не равна. Общее пространство всех частей романа, взятых вместе, значительно уступает в размерности или мощности целостному пространству. Представим себе эвентуальное пространство, которое можно назвать “далью свободного романа”. В этой “дали” уже существует весь “Онегин”, во всех возможностях своего текста, из которых далеко не все будут реализованы. Эвентуальное пространство – это еще не поэтическое пространство, это протопространство, прототекст, пространство возможностей.
Это пространство, в котором Пушкин еще “не ясно различает” свой роман, его еще нет, и все-таки он уже есть от первого до последнего звука. В этом предварительном пространстве возникают и оформляются последовательные сгущения глав и остальных частей. Оформленные словесно и графически, они стягивают вокруг себя пространство, структурируют его своей композиционной взаимопринадлежностью и освобождают его периферийные и промежуточные участки за счет своего нарастающего уплотнения. Такой “Онегин” поистине подобен “малой вселенной” со своими галактиками-главами, размещенными в опустошенном пространстве. Заметим, однако, что “пустое” пространство сохраняет эвентуальность, то есть возможность порождения текста, напряженную неразвернутость смысла. Эти “пустоты” можно буквально увидеть, так как Пушкин выработал целую систему графических указаний на “пропуски” стихов, строф и глав, содержащих неисчерпаемую семантическую потенциальность.
Не углубляясь далее в малопроясненные процессы внутри чисто поэтического пространства, задержимся лишь на одном его достаточно очевидном свойстве – тенденции к уплотнению, концентрации, сгущению. В этом смысле “Евгений Онегин” великолепно реализует неоднократно отмеченное правило поэтического искусства: максимальная сжатость словесного пространства при беспредельной емкости жизненного содержания. Правило это, впрочем, относится прежде всего к лирическим стихотворениям, но “Евгений Онегин” как раз и роман в стихах, и лирический эпос. “Головокружительный лаконизм” – выражение А. А. Ахматовой применительно к стихотворной драматургии Пушкина – характеризует “Онегина” едва ли не во всех аспектах его стилистики, в особенности в тех, которые могут быть интерпретированы как пространственные. Можно даже говорить о своеобразном “коллапсе” в “Онегине” как частном проявлении общего принципа пушкинской поэтики.
Однако однонаправленное уплотнение поэтического текста не входит в задачу автора, иначе “бездна пространства” в конце концов исчезнет из каждого слова. Сама по себе сжатость и спрессованность пространства неминуемо связана с возможностью взрывного расширения, в случае с “Онегиным” – семантического. Сжатое до точки образование обязательно вывернется в старое или новое пространство. Пушкин, сжимая поэтическое пространство и захватывая в него огромность и многообразие мира, не собирался замыкать бездну смысла, как джинна в бутылку. Джинн смысла должен быть выпущен на свободу, но только так, как хочет поэт. Противонаправленность сжатия и расширения следует уравновесить как в самом поэтическом пространстве, так – и это главная задача! – и в его взаимодействии с пространством отображенным, внеположным текст.
Читатель читает текст “Онегина” линейным порядком: от начала к концу, строфу за строфой, главу за главой. Графическая форма текста действительно линейна, но текст как поэтический мир замыкается в круг циклическим временем автора, а циклическое время, как известно, приобретает черты пространства. Естественно, что пространство “Онегина” может быть представлено круговым или даже, как это следует из предшествующего описания, сферическим. Если же пространство “Онегина” круговое, то что располагается в центре?
Центр пространства в текстах онегинского типа – важнейшая структурно-семантическая точка. По мнению ряда исследователей, в “Онегине” – это сон Татьяны, который “помещен почти в “геометрический центр” и составляет своеобразную “ось симметрии” в построении романа”. Несмотря на свою “вненаходимость” относительно жизненного сюжета “Онегина”, а скорее, благодаря ей, сон Татьяны собирает вокруг себя пространство романа, становясь его композиционным замком. Весь символический смысл романа сосредоточен и сжат в эпизоде сна героини, который, будучи частью романа, в то же время вмещает в себя его весь (18). Казалось бы, по своей природе мир сна герметически замкнут и непроницаем, но не таковы условия романного пространства. Сон Татьяны, распространяясь на весь роман, связывает его словесной темой сна, отсвечивает во многих эпизодах. Можно увидеть глубинные переклички “Ночи Татьяны” с “Днем Онегина” (начало романа) и “Днем автора” (конец романа).

Сочинение по литературе на тему: Пространственные интерпретации в романе “Евгений Онегин”

Другие сочинения:

Роман “Евгений Онегин” – это роман о любви. На жизненном пути каждый из героев встречает это замечательное чувство. Но ни одному из персонажей не удается соединиться с любимым человеком. Няня Татьяны Лариной говорит, что в ее время даже “не слыхали Read More ......
Роман в стихах “Евгений Онегин” ставит много проблем. Одна из них – проблема счастья и долга, которая коснулась родителей Татьяны, самой Татьяны Лариной и Евгения Онегина. Мать Татьяны любила одного человека, а должна была выйти замуж за другого, за Дмитрия Read More ......
Концентрируя поэтическое пространство “Онегина”, Пушкин актуализирует его семантически самыми разнообразными средствами. Центральное место сна Татьяны в романе подтверждается особым положением пятой главы в композиции. Главы “Онегина” вплоть до “Отрывков из путешествия” героя, как правило, завершаются переключением в авторский мир, который, Read More ......
“Евгений Онегин” по праву считается центральным произведением А. С. Пушкина. Работа над ним продолжалась около восьми с половиной лет. При первом же упоминании о работе над Евгением Онегиным Пушкин сообщал: “Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница”. Read More ......
Владимир Ленский. Глубоко раскрыто Пушкиным мироощущение еще одного характерного для этой эпохи героя – Владимира Ленского. В нем очень привлекательны нравственная чистота, романтическая мечтательность, свежесть чувств, вольнолюбивые настроения. В противоположность разочарованному Онегину Ленский проникнут верой в человека, в любовь, в Read More ......
“Евгений Онегин” – это произведение, в котором “отразился век”. Болезнью века, болезнью “лишних людей” была “русская хандра”. Исследованию этого явления и посвятил Пушкин свой роман. Главный герой романа, обладая богатым духовным и интеллектуальным потенциалом, не может найти применения своим способностям Read More ......
“Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы” Ф. М. Достоевский Роман “Евгений Онегин” – это одно из интереснейших произведений Пушкина, на создание которого ушло около девяти Read More ......
Любви все возрасты покорны… А. Пушкин Роман “Евгений Онегин” – это роман о любви. На жизненном пути каждый из героев встречает это замечательное чувство. Но ни одному из персонажей не удается соединиться с любимым человеком. Няня Татьяны Лариной говорит, что Read More ......

Пространственные интерпретации в романе “Евгений Онегин”

Ключевые слова

А.С. ПУШКИН / "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН" / ВРЕМЯ / МОДУС / ЭКЗИСТЕНЦИЯ / МОДЕЛЬ ВРЕМЕНИ / ALEXANDER PUSHKIN / EUGENE ONEGIN / TIME / MODUS / EXISTENCE / TIME MODEL

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы - Фаритов Вячеслав Тависович

В статье исследуются философские аспекты времени в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Автор показывает, что в произведении представлено не одно универсальное время , но множество гетерогенных временных измерений. Анализируются структуры модусов времени Евгения Онегина, автора, Ленского, Ольги и Татьяны, семейства Лариных, природы и светского общества. Описываются соответствующие модели временных модусов , выявляются их качественные различия в экзистенциальном плане.

The philosophy of time in A.S. Pushkin""s Eugene Onegin

The aim of the article is to study the philosophical aspects of time in the novel in verse, A.S. Pushkin"s Eugene Onegin . The author aims to substantiate the thesis that the text of Pushkin"s novel presents an original concept of time , rich in philosophical implications. The problem, the solution of which the study is devoted to, is that Russian literature before Pushkin time as an artistic and a historical and philosophical category was thought and experienced in a completely different way. In the 18th century, the idea of historical progress characteristic of the Enlightenment dominantes not only in Russian, but also in European literature; it implies the progressive and mostly unidirectional movement of time , as well as the prevalence of social, sociopolitical time over the individual and personal, private time . Pushkin does not leave aside the historical problem of time , but it matches with the time of the hero that gets a completely new interpretation in the novel. The author relies on the methodological principles and theoretical framework of M.M. Bakhtin and Yu.M. Lotman and uses elements of narratology analysis. The author also uses the conceptual devel-opmenst of existential philosophy (К. Jaspers, M. Heidegger). It is proved that Pushkin was ahead of his time by showing not one universal time , but a lot of heterogeneous measurements of time . Each such measurement acts as a mode of being, defining the nature of a particular character, their way of thinking, behavior and attitude towards others. And, vice versa, each character (from the main characters to minor persons) has its own temporal dimension. The author proves the thesis that in addition to the historical and biographical time existential time plays a significant role in the novel. This is time in which a person makes the fundamental choice of their own existence , determined the strategy of their existence in the world. Two fundamentally different modes of existence in time and, accordingly, two worlds, two perspectives of being are presented in the very first chapter of the novel. This is Onegin"s time and the author"s time . In this case we are talking about two worlds, each of which is determined by their specific model of time . Each of the two models of time has its own role in the organization of time and space of the narrative (plot time , chronotope). Pushkin does not limit himself in his novel with models of time of only two characters. In the second chapter he develops modes of Lensky, Olga and Tatiana, as well as of the Larin family. Each of these characters has their own time dimension. On the basis of the research the author concludes that it is time that is the protagonist of Pushkin"s works, and Eugene Onegin is not only a realistic, but an existential novel. The inner world of individual characters, their personalities and destinies are determined here not so much a factor in the social life of a certain historical period (though this layer is also present in the novel), but as specific ways of organizing the measurement of time .

Текст научной работы на тему «Философия времени в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»»

УДК 82.091

DOI: 10.17223/19986645/47/12

В.Т. Фаритов

ФИЛОСОФИЯ ВРЕМЕНИ В РОМАНЕ A.C. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»1

В статье исследуются философские аспекты времени в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Автор показывает, что в произведении представлено не одно универсальное время, но множество гетерогенных временных измерений. Анализируются структуры модусов времени Евгения Онегина, автора, Ленского, Ольги и Татьяны, семейства Лариных, природы и светского общества. Описываются соответствующие модели временных модусов, выявляются их качественные различия в экзистенциальном плане.

Ключевые слова: A.C. Пушкин, «Евгений Онегин», время, модус, экзистенция, модель времени.

В романе в стихах «Евгений Онегин» представлена оригинальная, богатая философскими импликациями концепция времени2. Пушкин опередил свою эпоху тем, что показал не одно универсальное время, но множество гетерогенных измерений времени. Каждое такое измерение выступает в качестве модуса бытия, определяющего характер того или иного персонажа, его образ мыслей, поведение и отношение к другим людям. И наоборот - у каждого персонажа (от главных героев до второстепенных лиц) есть свое собственное временное измерение. Структура и конфигурация того или иного модуса времени изначально формирует индивидуальные и общественные миры, в которых разворачиваются события романа. Каждый временной модус задает особую систему отсчета, определенную перспективу существования. В свою очередь, пересечение и взаимодействие этих гетерогенных измерений определяет конфликт произведения.

М.М. Бахтин указывает, что «процесс освоения в литературе реального исторического времени и пространства и реального исторического человека, раскрывающегося в них, протекал осложненно и прерывисто. Осваивались отдельные стороны времени и пространства, доступные на данной исторической стадии развития человечества, вырабатывались и соответствующие жанровые методы отражения и художественной обработки освоенных сторон реальности» . В русской литературе до Пушкина время как художественная и как историко-философская категория мыслилось и переживалось совершенно иначе. Как отмечает Ю.М. Лотман: «Историческое время XVIII в. линейно. Идея циклического времени Джамбаттиста Вико, хотя и оказала частичное воздействие - через Вольнея - на Карамзина и, видимо, через Гердера - на Радищева, все же заметной роли в историческом сознании русского XVIII в. не сыграла» . В XVIII столетии не только в рус-

1 Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №15-34-11045.

2 Общий анализ философских мотивов творчества A.C. Пушкина см. в кн. .

ской, но и в европейской литературе доминирует характерная для эпохи Просвещения идея исторического прогресса, предполагающая поступательное и по преимуществу однонаправленное движение времени, а также преобладание социального, общественно-политического времени над индивидуальным и личностным, частным временем. Пушкин не оставляет в стороне проблему исторического времени, но сопрягает его с временем героя, которое в его творчестве получает совершенно новое осмысление.

Проблема времени пушкинского романа в стихах исследована в работах Г.А. Гуковского , С.Г. Бочарова , Ю.М. Лотмана и других авторов . В указанных работах уже были выявлены интересующая нас многослой-ность и полифоничность временной структуры «Евгения Онегина». В частности, B.C. Баевский отмечает: «В «Гамлете», в «Евгении Онегине», в «Руди-не», в «Войне и мире» возникает многоплановый образ времени. Он взаимопересекается с историческим временем, с авторским временем, с образами действующих лиц, обогащает их и обогащается ими. Так воссоздается то, что Тургенев со ссылкой на Шекспира назвал «the body and pressure of time» -«самый облик и давление времени» .

Общей чертой названных исследований является преобладающая ориентация на реалистическое время текста Пушкина (что соответствует традиции прочтения «Евгения Онегина» как реалистического романа). Детальному и тщательному анализу подвергнута хронология произведения, выявляются совпадения или расхождения в датах исторических событий, событий сюжетных линий произведения, в биографическом времени героев и автора. Проделанная работа имеет непреходящую значимость в исследовании проблемы времени «Евгения Онегина». Однако пушкинский роман, как подлинное творение гения, характеризуется неисчерпаемой многогранностью, позволяющей обнаруживать в уже разработанных и изученных проблемах новые аспекты. Так, мы предполагаем в данной статье сформулировать и обосновать точку зрения, согласно которой в романе Пушкина помимо исторического и биографического времени значительную роль играет пласт экзистенциального времени. Этот временной пласт существенно отличается от исследованных до сих пор измерений исторического и авторского времени, а также времени действующих лиц. Экзистенциальное время получает свою значимость не от сюжетной организации художественного произведения и не от внешних, реально-исторических и биографических факторов. В соответствии с теоретическими разработками М. Хайдеггера экзистенциальное время укоренено в онтологической структуре человеческого бытия. Это то время, в котором человеком осуществляется фундаментальный выбор собственного бытия, определяется стратегия его существования в мире. Как таковое экзистенциальное время нелинейно и неоднородно, но представлено качественно различающимися модусами (которые будут рассмотрены в настоящей статье ниже). Здесь мы вступаем в ту область исследования, где литературоведение взаимодействует с новейшими разработками в области философии. Мы ставим своей задачей показать, что роман Пушкина имеет вполне оформленный и самодостаточный экзистенциальный пласт. Обоснование данного тезиса позволит подтвердить вывод (см. в конце настоящей статьи), что «Евгений Онегин» является не только первым реалистическим романом в русской ли-

тературе, но и предначертывает пути формирования поэтики модернистского романа (который не только в русской, но и в европейской литературе появится значительно позднее эпохи написания «Евгения Онегина»).

В первой половине XIX в. Пушкин в художественной форме предвосхитил таких мыслителей XX столетия, как А. Эйнштейн, М. Бахтин и М. Хай-деггер. Уже в первой главе романа представлены два принципиально различающихся способа существования во времени и, соответственно, два мира, две перспективы бытия. Это время Онегина и время автора. В данном случае речь идет именно о двух мирах, каждый из которых определяется своей специфической моделью времени. Каждой из двух моделей времени принадлежит также своя роль в организации времени и пространства повествования (сюжетного времени, хронотопа) романа.

Время Онегина линейно и сконцентрировано в точке настоящего. Жизнь героя романа с самого начала представляется как череда последовательно сменяющих друг друга моментов настоящего: «Сперва Madame за ним ходила, // Потом Monsieur ее сменил» . Прошлое (историческое и личное) не имеет для него никакой экзистенциальной значимости: из истории он помнит лишь «дней минувших анекдоты», которые актуальны в текущий момент жизни, его юные годы не содержат никаких существенных событий, которые могли бы стать предметом воспоминания. Прошлое для Онегина -это ушедшие в небытие моменты настоящего, вытесненные другими, новыми моментами. То же самое относится и к будущему: в существовании Онегина оно незначимо и имеет смысл лишь как возможность слегка варьировать заполнение настоящего момента: «Куда ж поскачет мой проказник? // С кого начнет он? Всё равно: // Везде поспеть немудрено» . Жизнь героя в настоящем протекает между двумя изолированными временными отрезками - вчерашним и завтрашним днем. Время Онегина - это время настоящего дня, повседневность:

Проснется за полдень, и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра, И завтра то же, что вчера .

День представляет собой единицу астрономического измерения времени. Это внешнее, объективное, исчислимое время. Во временном измерении Онегина повышенную значимость получают единицы астрономического времени: утро, день, вечер, полдень, час1. Время героя регулируется не внутренними мотивами и переживаниями, но максимально безличной инстанцией- часами: «Но звон брегета им доносит // Что новый начался балет» . Зацикленность на астрономическом измерении времени достигает максимальной концентрации в письме Онегина к Татьяне: «Нет, поминутно видеть вас», - и далее:

1 Сравнительный анализ лексемы «час» в произведениях A.C. Пушкина и Дж. Байрона см. в работе .

И я лишен того: для вас

Тащусь повсюду наудачу;

Мне дорог день, мне дорог час:

А я в напрасной скуке трачу

Судьбой отсчитанные дни.

И так уж тягостны они.

Я знаю: век уж мой измерен;

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я... .

Итак, Онегин живет во внешнем времени, измеряемом часами и сутками. Внутреннее время у него отсутствует, внутри - пустота. Такая конфигурация времени заранее предопределяет истощение и скуку, которые уже с первой главы станут основными характеристиками состояния героя. Астрономическое время не является экзистенциальным временем, но представляет собой череду сменяющих друг друга «теперь», которые постоянно исчезают и постоянно приходят. Это движение временных промежутков заведомо лишено смысла. Позднее об этом будут говорить писатели и философы экзистенциалисты. В частности, М. Хайдеггер так характеризует один из аспектов «неподлинной» временности: «Вялая ненастроенность безразличия наконец, ни к чему не привязанная, никуда не порывающаяся и отдающая себя тому, что всякий раз приносит день, и при этом известным образом все принимающая, убедительнейше демонстрирует власть забывания в обыденных настроениях ближайшего озабочения. Жизнь по течению, всему «дающая быть» как оно есть, основана в забывшемся отдании себя брошенности. Такая жизнь имеет экстатичный смысл несобственной бывшести» .

Мертвое время требует заполнения, цель которого - ускорить движение пустых, абстрактных «теперь». Этим мотивом определяются практически все действия Онегина:

Один среди своих владений, Чтоб только время проводить,

Сперва задумал наш Евгений Порядок новый учредить .

В «Набросках к замыслу о Фаусте» мы находим вариацию стиха «Чтоб только время проводить»:

Молчи! ты глуп и молоденек.

Уж не тебе меня ловить.

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить! .

Аллюзия на Фауста здесь не случайна. Пушкинский Фауст страдает от того же недуга, что и Евгений Онегин: «Мне скучно, бес» . От того же недуга страдает и Фауст Гете: он ищет и не может найти мгновения, которое пожелал бы остановить («Werd" ich zum Augenblicke sagen: // Verwei-

le doch! du bist so schön!» ), и даже дьявол не в силах ему в этом по-

Образ автора строится на основе совершенно другой конфигурации времени. Здесь - корень и исток той самой «разности» между Онегиным и автором. Прежде всего, следует отметить, что для автора существование не замыкается в границах настоящего момента. Его время не линейно, но конституируется по принципу «временных воронок». Общая схема этих «воронок» следующая: момент в настоящем продуцирует отсылку к прошлому. В первой главе таких временных воронок четыре: 1) XVIII-XX, 2) XXIX-XXXIV, 3) XLVIII-LI, 4) LV-LX. Так, описание посещения Онегиным театра вызывает у автора воспоминание о прошлом времени: «Волшебный край! Там в стары годы...» . Это воспоминание не остается объективно-безличным, но сразу же влечет память о собственном прошлом: «Там, там под сению кулис // Младые дни мои неслись» . Прошлое для автора - не мертвый и подлежащий забвению груз, но значимый момент в становлении его самости: он есть то, что он есть, благодаря своему прошлому, которое подлежит постоянному возобновлению в настоящем посредством памяти. Через возобновление прошлое становится живым элементом настоящего, а настоящее, в свою очередь, перестает быть пустым моментом, исчезающей и однообразной точкой «теперь». Настоящее оказывается углубленным и экзистенциально наполненным, просвеченным прошлым. Одновременно экзистенциальное прошлое не только проступает в настоящем, но и ориентировано на будущее: «Услышу ль вновь я ваши хоры» . Таким образом, мы видим, что перед нами не меланхолический уход от действительности в царство воспоминаний (как это имело место в романтизме у Гельдерлина или у Байрона)2, но живое единство всех трех измерений времени: прошлое вспоминается в настоящем и направлено на возобновление в будущем. Время Онегина разорвано на изолированные друг от друга моменты, которые повторяются с регулярностью движения часового механизма. Это временность неподлинного бытия в мире. Такой модус времени в определенной степени является выражением экзистенциальной позиции самого героя, который уклоняется от задачи наполнения переживаемых моментов собственными смыслами, предпочитая заменить их чередой механических повторений. Поэтому время Онегина внутренне (на ментальном уровне) бес-событийно, несмотря на внешнюю наполненность его существования движением и переменами3. Время автора, напротив, представляет собой целостный феномен бытия, соединяющий прошлое, настоящее и будущее в единое мгновение. Это и есть то самое мгновение, которого искал Фауст и которое так и не смог пережить Онегин.

1 По теме «Пушкин и Гете» см., например, в работах .

2 По теме «Пушкин и Байрон» см. в работе .

3 О событийности как нарратологической категории см. в кн. .

Опять кипит воображенье, Опять ее прикосновенье Зажгло в увядшем сердце кровь, Опять тоска, опять любовь!.. .

Настоящее время может расширяться для автора не только в направлении прошлого, но и в направлении будущего. Здесь уже на передний план выступает не память, но воображение. Так, ночной пейзаж на петербургской набережной устремляет автора к будущему:

Адриатические волны, О Брента! нет, увижу вас И, вдохновенья снова полный, Услышу ваш волшебный глас! .

Однако и здесь будущее сцеплено с прошлым: как поэт он уже был там («Он свят для внуков Аполлона; // По гордой лире Альбиона // Он мне знаком, он мне родной» ). Будущее оказывается возобновлением уже бывшего (пусть только в модусе поэтического воображения).

Любовные переживания прошлого преобразуются в настоящем и раскрывают перспективу подлинного «Я» автора:

Прошла любовь, явилась муза, И прояснился темный ум. Свободен, вновь ищу союза Волшебных звуков, чувств и дум... .

Так прошлое приобретает значение судьбы: однажды бывшие события становятся этапами в становлении самости и выборе своего собственного пути. Напротив, для Онегина любовные приключения не претворяются посредством памяти и воображения в ценный опыт самопознания и самостановления. Все его женщины образуют лишь безразличный ряд, в котором одна сменяет другую, подобно тому, как одно настоящее сменятся другим. Этот ряд мало чем отличается от ряда вещей, которые заполняют пространство существования Онегина (например, описание предметов кабинета героя в строфе XXIV первой главы). Ряд представляет собой модель времени Онегина. Моделью времени автора является воронка. Для Онегина единица времени - это отрезок настоящего, измеряемый часами, днями или временем суток. Для автора единица времени не настоящее, но также не прошлое и не будущее, но - наполненное мгновение, соединяющее все три измерения времени в одно целое.

Только в восьмой главе Онегин выпадает из тисков своего временного измерения и приближается к времени автора. Любовь к Татьяне нарушает ряд последовательно сменяющих друг друга настоящих моментов: она выступает в качестве парадоксального элемента, который в этот ряд не вписывается, и потому разрывает его. Татьяна оказывается не еще одной в ряду многих других, но единственной и уникальной, тем событием, которое не подлежит

включению в ряд. В результате Онегин погружается в то состояние, когда прошлое начинает активно проступать сквозь настоящее:

То видит он: на талом снеге, Как будто спящий на ночлеге, Недвижим юноша лежит, И слышит голос: что ж? убит. То видит он врагов забвенных, Клеветников и трусов злых, И рой изменниц молодых, И круг товарищей презренных, То сельский дом - и у окна Сидит ока... и всё она!.. .

Однако в этом модусе времени Онегин не смог удержаться:

Дни мчались: в воздухе нагретом Уж разрешалася зима; И он не сделался поэтом, Не умер, не сошел с ума .

Пушкин не ограничивается в своем романе моделями времени лишь двух героев. Уже во второй главе разрабатываются временные модусы Ленского, Ольги и Татьяны, а также семейства Лариных. Каждый из названных персонажей обладает своим собственным временным измерением.

Временной модус Ленского характеризуется направленностью в будущее. Все его существование сконцентрировано в мечтах, надеждах, ожиданиях. Он ждет свадьбы с Ольгой и верит в грядущее мировое блаженство: «Неотразимыми лучами // Когда-нибудь нас озарит // И мир блаженством одарит» . Если время Онегина представлено как ряд, то время Ленского - это стрела, устремленная в одном направлении - в будущее. Время Онегина не знает цели, только погруженность в абстрактные моменты настоящего; время Ленского полностью определяется целью (будь то женитьба, слава поэта или гармония мира). Однако такая модель времени оказывается столь же абстрактной и дефективной, как и у Онегина. Одностороннее преобладание вектора будущего приводит к нарушению связи с настоящим. Настоящего юный поэт не знает и не видит, потому что в нем не живет. Для характеристики настоящего Ленского Пушкин подбирает формулу «еще не»: «От хладного разврата света // Еще увянуть не успев» . Актуальное бытие Ленского несамодостаточно, неполноценно, оно «еще не». Отсюда и будущее Ленского - в силу своей полной оторванности от настоящего - эфемерно и фантастично. Это чувствуют и Онегин и автор. Онегин: «И без меня пора придет; // Пускай покамест он живет // Да верит мира совершенству» .

Временной модус Ольги характеризуется наречием «всегда», указывающим на отсутствие какого-либо движения во времени: «Всегда скромна, всегда послушна, // Всегда как утро весела» . Ольга пребывает в застывшем настоящем, модель ее времени - это точка, самодовлеющая и неподвижная. Ее бытие есть бытие мраморной статуи или стандартизированно-

го портрета героини «любого» романа. Такой временной модус не доставляет никаких неудобств или страданий самой Ольге, однако для автора он скучен в своем застывшем портретном однообразии («Но надоел он мне безмерно» ). Поэтому Пушкин уделяет Ольге совсем мало внимания, почти сразу переходя к Татьяне.

Если портрет Ольги открывается временным наречием «всегда», то характеристика Татьяны начинается наречием «впервые»: «Впервые именем таким...» . «Впервые» - это событие, подобное рождению звезды, вспышке сверхновой, внезапному озарению. Однако поначалу описание Татьяны производит впечатление черной дыры - благодаря преобладанию «не» в ее характеристике: «Не привлекла б она очей»; «Она ласкаться не умела»; «Играть и прыгать не хотела»; «Ее изнеженные пальцы // Не знали игл...»; «Узором шелковым она // Не оживляла полотна»; «Но куклы даже в эти годы // Татьяна в руки не брала»; «Беседы с нею не вела»; «Она в горелки не играла» . Сплошное отрицание, отсутствие. Но это отсутствие не равнозначно пустоте небытия, оно представляет собой существование в другом временном измерении, не совпадающем с общепринятым ходом вещей, с общественным повседневным временем (характеристику которого мы дадим чуть позже). После трех строф с отрицанием (ХХУ-ХХУП) Пушкин дает наконец позитивную характеристику Татьяны:

Она любила на балконе Предупреждать зари восход, Когда на бледном небосклоне Звезд исчезает хоровод, И тихо край земли светлеет, И, вестник утра, ветер веет, И всходит постепенно день .

Если предыдущие строфы раскрывали «внемирный» характер образа Татьяны (существование вне мира повседневности), то здесь представлен надмирный аспект ее бытия: ее собственная экзистенция находится не в земном пространстве (где можно играть в горелки, в куклы, вышивать), но в пространстве небесном, среди звезд и утренней зари. Этому пространству соответствует особое измерение времени: космическое время становления, время движения небесных светил. Это не абстрактное и исчисляемое астрономическое время Онегина, это скорее время античного Космоса. В пятой главе Пушкин еще раз подчеркнет этот космический аспект пространственно-временного измерения Татьяны:

Морозна ночь, всё небо ясно; Светил небесных дивный хор Течет так тихо, так согласно... Татьяна на широкий двор В открытом платьице выходит .

В письме Татьяны к Онегину подчеркивается эта же укорененность героини в высшей сфере бытия: «То в вышнем суждено совете... // То воля неба: я твоя» . Здесь же раскрывается способность Татьяны вме-

стать в один миг максимальную полноту бытия, пережить мгновение как судьбу: «Вся жизнь моя была залогом // Свиданья верного с тобой». И далее: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала, // Вся обомлела, запылала» . Время Татьяны концентрируется в миге, но это такой миг, который вбирает в себя всю жизнь, который является космическим событием обнаружения судьбы, небесного предназначения. Татьяна приближается к языческому, древнегреческому мироощущению с соответствующим способом переживания времени1 . Модель времени Татьяны - это движение небесных светил.

Во второй главе также характеризуется временное измерение семейства Лариных. Их время определяется привычкой: «Привычка свыше нам дана» ; «Они хранили в жизни мирной // Привычки мирной старины» . Привычка задает определенный ритм течения времени, она обеспечивает регулярное повторение народных традиций («У них на масленице жирной // Водились русские блины; // Два раза в год они говели» ). В отличие от времени Ольги время Лариных не лишено полностью движения, но характеризуется циклическим ритмом. Здесь уместно будет провести параллель с положением М.М. Бахтина об осуществляющемся в романе «Дафнис и Хлоя» разложении «пастушеско-идиллического хронотопа» . Время Лариных, в общих чертах соответствующее понятию идиллического хронотопа, у Пушкина окружено со всех сторон чужеродными временными модусами. Это время Петербурга, от которого тщетно искал спасения в деревне Евгений Онегин, это время немецкого романтизма, привезенное «из Германии туманной» Ленским, это время Москвы, куда отправятся мать и дочь Ларины. Идиллический хронотоп с его циклическим ритмом показан в романе как вырождающийся и постепенно утрачивающий свою экзистенциальную (а также и литературную) значимость. Привычка обнаруживает и тот факт, что сама традиция уже не жива, что ее подлинный смысл утерян и забыт, а праздники и обряды соблюдаются лишь в силу установившегося распорядка, т.е. механически. Однако такой модус времени, регулируемый привычкой, вносит если не смысл, то хотя бы порядок и регулярность в ход дней и часов, сворачивает временной ряд в кольцо цикла. Тем самым повседневное, бытовое время освобождается от пустоты и абстрактности чистого астрономического времени. Такое время не является экзистенциально полноценным, поскольку лишено подлинной связи с народной традицией, а через нее - с ритмами природы и космоса. Линейность времени в данном случае не снимается, время продолжает идти своим путем, неизбежно приближая конечное бытие человека к своему последнему рубежу:

И так они старели оба.

И отворились наконец

Перед супругом двери гроба,

И новый он приял венец .

1 При этом мы не утверждаем, что сама Татьяна является язычницей. Мы исследуем структуру измерения времени героини, а не ее религиозные воззрения. По вопросу сочетания язычества и христианства в творчестве Пушкина см. в кн. .

После высокопарного характера приведенных стихов иронично звучит фраза: «Он умер в час перед обедом» , возвращающая к самому что ни на есть обыденному времени существования.

В романе Пушкина самостоятельной значимостью обладает время природы. Примечательно, что наиболее яркие, ставшие хрестоматийными пейзажные зарисовки отличаются одной общей деталью: все они изображают становление1 . Описывается не столько зима, не осень или весна, сколько становление зимы, наступление осени или весны. Пушкин фиксирует момент перехода, зарождения и возникновения:

Но наше северное лето, Карикатура южных зим, Мелькнет и нет: известно это, Хоть мы признаться не хотим. Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман, Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора .

В раках одной строфы лето перетекает в осень, а осень плавно переходит в зиму. Пушкин предстает здесь последователем Гераклита с его максимой: «Все течет». То же самое становление описывается и седьмой главе:

Но лето быстрое летит. Настала осень золотая. Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана... Вот север, тучи нагоняя, Дохнул, завыл - и вот сама Идет волшебница зима .

Время природы представляет собой основу существования всего живого: все становится, переходит в другое состояние, все рождается, возникает, расцветает, все умирает, все вновь возвращается. Становление природы лежит и в основе подлинных народных традиций, преданий и обрядов с их укорененностью в природных циклах, с их циклической моделью времени. Контрастный полюс природному времени составляет время обитателей больших городов, оторванных от становления и от жизни:

Но в них не видно перемены;

Всё в них на старый образец:

У тетушки княжны Елены

Всё тот же тюлевый чепец... .

1 См. в этой связи работу .

Это время абсолютного пребывания и фиксированного тождества. Это бытие, не знающее становления.

Таковы основные модусы времени в романе «Евгений Онегин». Описанные временные измерения находятся во взаимодействии друг с другом. Они вступают в отношения оппозиции, образуя противоположные полюса, или дополняют и оттеняют друг друга. Временные модусы обнаруживают качественное различие в экзистенциальном плане. Модусы времени Онегина и Ленского являются дефективными. Модусы Ольги, семейства Лариных и светского общества - неподлинными. В качестве экзистенциально полноценных выступают модусы времени автора и Татьяны. На основании проведенного исследования можно сделать вывод, что именно время является главным героем произведения Пушкина, а «Евгений Онегин» представляет собой не только реалистический, но и экзистенциальный роман1. Внутренний мир отдельных героев, их характеры и судьбы определяются здесь не только факторами общественной жизни определенной исторической эпохи, но и специфическими способами организации измерений времени. Тем самым анализ эк-зистенциально-онтологиической структуры времени в романе «Евгений Онегин» позволяет раскрыть дополнительные грани смысла и поэтики бессмертного творения A.C. Пушкина.

Литература

1. Кибальник С.А. Художественная философия A.C. Пушкина. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. 200 с.

2. Бахтин М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М. Эпос и роман. М.; СПб., 2000. С. 11-194.

3. Лотман Ю.М. Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII - начала XIX вв. // Собр. соч. Т. 1: Русская литература и культура Просвещения. М., 1998. С. 231-239.

4. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1957.416 с.

5. Бочаров С.Г. Форма плана//Вопр. литературы. 1967. № 12. С. 115-136.

6. Лотман Ю.М. A.C. Пушкин: Биография писателя. Роман «Евгений Онегин». Комментарий. СПб.: Азбука, 2015. 640 с.

7. Тойбин И.М. Вопросы историзма и художественная система Пушкина 1830-х годов // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 6: Реализм Пушкина и литература его времени. M.; JI., 1969. С. 35-59.

8. ЛазуковаМ. Время в романе «Евгений Онегин» // Литература в школе. 1974. № 2.

9. Боевский B.C. Сквозь магический кристалл. М.: Прометей, 1990. 158 с.

10. ХайдеггерМ. Бытие и время. Харьков: Фолио, 2003. 503 с.

11. Пушкин A.C. Собрание сочинений: в 10 т. М.: Худож. лит., 1960. Т. 4. 560 с.

12. Губанова HT. Час в поэтическом языке A.C. Пушкина и Д. Байрона (на материале романа в стихах «Евгений Онегин» и поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда») / Н.Г. Губанова, Ю.Ю. Клыкова // Лингвистика, лингводидактика, переводоведение: актуальные вопросы и перспективы исследования: сб. матер. Междунар. науч.-практ. конф. Чебоксары, 2015. С. 39^13.

13. Пушкин A.C. Собрание сочинений: в 10 т. М.: Худож. лит., 1959. Т. 2. 800 с.

14. Goethe J. W. Faust. Der Tragödie. Erster Teil. Stuttgart: Reclam, 2000.

15. Жирмунский B.M. Гете в русской литературе. Л.: Гослитиздат, 1937. 674 с.

16. Эпштейн М.Н. Фауст и Петр на берегу моря: от Гете к Пушкину // Эпштейн Н.М. Слово и молчание: Метафизика русской литературы. М., 2006. С. 62-85.

1 В.П. Руднев обосновывает классификацию романа Пушкина как модернистского . М.Н. Эпштейн предлагает относить «Евгения Онегина» к литературе постмодернизма . Об экзистенциальных мотивах творчества Пушкина см. работу автора .

17. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л.: Наука, 1976. 424 с.

18. Событие и событийность: сб. ст. / под ред. В. Марковича, В. Шмида. М.: Изд-во Кула-гиной-1пйж1а, 2010. 296 с.

19. Мережковский Д.С. Вечные спутники. СПб.: Наука, 2007. 902 с.

20. Жолковский А.К. Инварианты Пушкина // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1979. Вып. 467. С. 3-25.

21. Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. М.: Аграф, 2000. 432 с

22. Эпштейн М.Н. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 166-

23. Фаритов В.Т. Память и историчность как экзистенциальные мотивы пушкинской поэзии: (Пушкин и Ясперс) // Вестн. Том. гос. ун-та. Филология. 2016. № 3 (41). С. 170-181.

THE PHILOSOPHY OF TIME IN A.S. PUSHKIN"S EUGENE ONEGIN

Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 2017. 47. 171-183. DOI: 10.17223/19986645/47/12

Vyacheslav T. Faritov, Ulyanovsk State Technical University (Ulyanovsk, Russian Federation). E-mail: [email protected]

Keywords: Alexander Pushkin, Eugene Onegin, time, modus, existence, time model.

The problem, the solution of which the study is devoted to, is that Russian literature before Pushkin time as an artistic and a historical and philosophical category was thought and experienced in a completely different way. In the 18th century, the idea of historical progress characteristic of the Enlightenment dominantes not only in Russian, but also in European literature; it implies the progressive and mostly unidirectional movement of time, as well as the prevalence of social, sociopolitical time over the individual and personal, private time. Pushkin does not leave aside the historical problem of time, but it matches with the time of the hero that gets a completely new interpretation in the novel.

The author relies on the methodological principles and theoretical framework of M.M. Bakhtin and Yu.M. Lotman and uses elements of narratology analysis. The author also uses the conceptual devel-opmenst of existential philosophy (K. Jaspers, M. Heidegger).

It is proved that Pushkin was ahead of his time by showing not one universal time, but a lot of heterogeneous measurements of time. Each such measurement acts as a mode of being, defining the nature of a particular character, their way of thinking, behavior and attitude towards others. And, vice versa, each character (from the main characters to minor persons) has its own temporal dimension.

The author proves the thesis that in addition to the historical and biographical time existential time plays a significant role in the novel. This is time in which a person makes the fundamental choice of their own existence, determined the strategy of their existence in the world.

Two fundamentally different modes of existence in time and, accordingly, two worlds, two perspectives of being are presented in the very first chapter of the novel. This is Onegin"s time and the author"s time. In this case we are talking about two worlds, each of which is determined by their specific model of time. Each of the two models of time has its own role in the organization of time and space of the narrative (plot time, chronotope).

Pushkin does not limit himself in his novel with models of time of only two characters. In the second chapter he develops modes of Lensky, Olga and Tatiana, as well as of the Larin family. Each of these characters has their own time dimension.

On the basis of the research the author concludes that it is time that is the protagonist of Pushkin"s works, and Eugene Onegin is not only a realistic, but an existential novel. The inner world of individual characters, their personalities and destinies are determined here not so much a factor in the social life of a certain historical period (though this layer is also present in the novel), but as specific ways of organizing the measurement of time.

1. Kibal"nik, S.A. (1998) Khudozhestvennaya filosofiya A.S. Pushkina , St. Petersburg: Dmitriy Bulanin.

2. Bakhtin, M. (2000) Epos i román Moscow: St. Petersburg: Azbuka. pp. 11194.

3. Lotman, Yu.M. (1998) Sobr. sock , Vol. 1. Moscow: OGI. pp. 231-239.

4. Gukovskiy, G.A. (1957) Pushkin i problemy realisticheskogo stilya , Moscow: Gosudarstvennoe izdatel"stvo khudozhestvennoy literatury.

5. Bocharov, S.G. (1967) Forma plana , Voprosy literatury. 12. pp. 115-136.

6. Lotman, Yu.M. (2015) Pushkin. Biografiyapisatelya. Roman "Evgeniy Onegin". Kommen-tariy , St. Petersburg: Azbuka.

7. Toybin, I.M. (1969) Voprosy istorizma i khudozhestvennaya sistema Pushkina 1830-kh godov , In: Meylakh, B.S. et al. (eds) Pushkin. Issledovaniya i materialy . Vol. 6. Moscow-Leningrad: Nauka.

8. Lazukova, M. (1974) Vremya v romane "Evgeniy Onegin" . Literatura v shkole. 2.

9. Baevskiy, V.S. (1990) Skvoz" magicheskiy kristall , Moscow: Pro-metey.

10. Heidegger, M. (2003) Bytie i vremya , Translated from German. Kharkov: "Folio".

11. Pushkin, A.S. (1960)Sobr. sock: v 10 t. . Vol. 4. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.

12. Gubanova, N.G. et al. (2015) . Ling-vistika, lingvodidaktika, perevodovedenie: aktual"nye voprosy i perspektivy issledovaniya . Proceedings of the international conference. Cheboksary: Chuvash State University, pp. 39^13. (In Russian).

13. Pushkin, A.S. (1959) Sobr. sock: v 10 t. . Vol. 2. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.

14. Goethe, J.W. (2000) Faust. Der Tragödie. Erster Teil . Stuttgart: Reclam.

15. Zhirmunskiy, V.M. (1937) Gete v russkoy literature , Leningrad: Goslitizdat.

16. Epshteyn, M.N. (2006) Slovo i molchanie: Metaflzika russkoy literatury , Moscow: Vysshaya shkola. pp. 62-85.

17. Zhirmunskiy, V.M. (1976) Bayron i Pushkin , Leningrad: Nauka.

18. Markovich, V. & Shmid, V. (ed.) (2010) Sobytie i sobytiynost" , Moscow: Izdatel"stvo Kulaginoy-Intrada.

19. Merezhkovskiy, D.S. (2007) Vechnye sputniki , St. Petersburg: Nauka.

20. Zholkovskiy, A.K. (1979) Invarianty Pushkina , Uchenye zapiski Tartus-kogogosudarstvennogo universiteta. 467. pp. 3-25.

21. Rudnev, V.P. (2000) Proch" ot real "nosti: Issledovaniya po filosofii teksta , Moscow: "Agraf".

22. Epshteyn, M.N. (1996) Istoki i smysl russkogo postmodernizma Zvezda. 8. pp. 166-188.

23. Faritov, V.T. (2016) Memory and historicity as existential motifs of Pushkin"s poetry (Pushkin and Jaspers). Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal of Philology. 3 (41). pp. 170-181. (In Russian). DOI: 10.17223/19986645/41/14

Печать

Также интересно:

Сказка Бычок-смоляной бочок

Епископ арсений возглавил торжества в престольный день храма александра невского Перевалов денис юрьевич

Этнический состав южной америки

Рекомендуем почитать:

2024-04-22 00:28:07

Готовим глазированный сырок дома

2024-04-21 00:31:06

Сладкий белый хлеб на сковороде

2024-04-18 00:27:06

Морской коктейль замороженный: состав, польза и рецепты приготовления

В продолжение темы:

Аксессуары

(1 вариант, сочинение-рассуждение)

(49 слов) В повести Тургенева «Ася» человечность проявил Гагин, когда взял на попечение незаконнорожденную сестру. Он же вызвал друга на откровенную беседу по поводу чувства...