Почему русские - рабы? Почему русские – «потомственные рабы
Начну с того, что я сам русский. Но я стесняюсь своей национальности.
Я бы предпочёл родится украинцем или чеченцем. Или американцем или любым европейцем, японцем, но не русским. Я даже с папой своим поругался по этому поводу. Правда мы сразу же помирились, т.к. друг друга поняли - почему и почему это обидно.
Начнём с обычного двора. Я заметил, что русские не особо защищают русских. Так же не особо помогают. А скажем грузины друг друга защищают. Вообще любые кавказцы друг друга защищают. И белые амеры защищают друг друга. Это я заметил ещё в моём дворе, особо это проявляется в армии, так же я это заметил в эмиграции в сша - русские мне помогали крайне редко. А вот украинцы помогали - подвозили в магазины, когда у меня не было машины, амеры подвозили, чтобы я нашёл жильё и т.д.
Во время событий в Украине, украинцы всегда приезжали на Майдан из своих западенских сёл. И протестовали против власти очень горячо, живо. А русские не приезжали. Только когда Банда Януковича их привезла на автобусах, они уныло ходили строем под голубыми флагами, отрабатывали зарплату, ожидая вечера, когда можно будет нажраться.
Так же мой папа мне сказал "Они там пели москаляку на гiляку". Он это конечно не слышал, но он смотрит путинское тв по спутнику, там показали. Я ему сказал, "А что же русские не приехали и не устроили Антимайдан? Что же они не забросали коктейлями молотова украинцев? Почему они такие слабые, почему они такие трусливые рабы?" И добавил кое-что про мой зарубежный опыт, когда мне кавказцы, даги в спортзале помогали больше, чем русские. Папа очень рассердился, мы оба вспыльчивые, мама нас остановила от криков, но через 15 мин. мы успокоились и помирились. Потому, что он понял, что я прав.
Русские это трусливые и злобные рабы. Даже на востоке Украины, это же не они восстали. Это всё платные диверсанты из России. Местные русские так, вяло поддерживали в надежде, что Путин введёт войска как в Крым. Но украинцы начали сопротивлятся, Запад поддержал, Путин поджал хвост и всё.. теперь они расплачиваются войной за свою трусость, злобность и предательство.
Мне стыдно за русский фашизм, который нашизм. Мне стыдно за их гомофобию. Мне стыдно за их алкоголизм, курение и наркоманию. Мне стыдно, что русские бабы готовы лечь под любого, абы забрали их из этой Царско-Путинской России. Мне стыдно за то, что они постоянно матерятся. Мне стыдно, что они всех ненавидят и боятся. Мне стыдно быть русским. Мне стыдно моей национальности.
В США амерам я говорю "я из украины". Русским я говорю "да, я русский, но я за Украину и против Путина". Чеченцам и дагам говорю "я с вами в вашей борьбе с царизмом".
PI: Начавшаяся некоторое время назад на нашем сайте дискуссия об отношениях «русского национализма» и «имперства», породила бурное обсуждение не только в соцсетях, но и на страницах нашего проекта. Наши авторы и читатели стали присылать свои размышления о русском национальном характере, о том, что такое «русская идея». Практически одновременно в редакцию поступили две статьи, Андрея Цыганкова и Владимира Никитаева , в которых, хотя и в разных аспектах, но затрагивается одна тема – представление о справедливости как краеугольное для русского менталитета. Но если Андрей Цыганков выстраивает свои размышления из перспективы русской эмиграции, то Владимир Никитаев – на основе исторического экскурса.
«Рабский менталитет» – сколь частое, столь и исторически давнее обвинение в адрес русского народа со стороны его критиков и недоброжелателей разных мастей. Российская либеральная оппозиция доводит его до таких крайностей, как приписывание русскому человеку «любви к рабству», и утешает себя этим в случае своих постоянных политических неудач. Для объяснения факта, что русские «рабы» создали великую империю, «любовь к рабству» соединяют с «любовью к власти» (так называемый «имперский синдром»), создавая причудливый конструкт, в котором одна сторона выступает как основополагающая черта национального характера, а другая – как национальная идея или нечто вроде неё. Конструкт этот стал сегодня, фактически, составной частью российской либеральной идеологии.
Попробуем разобраться в некоторых основаниях этой идеологемы и, заодно, найти более достоянного кандидата на роль русской национальной идеи.
Поскольку российский либерализм – продукт импортный, всегда брал пример с Запада и питался западными теориями и оценками, в том числе (и даже прежде всего) в отношении своей собственной страны, России, имеет смысл начать, так сказать, с первоисточников.
Первоисточники же представлены, в основном, триумвиратом визитеров: австрийский барон Сигизмунд фон Герберштейн (1486 – 1566), английский торговый представитель Джайлс (Джильс) Флетчер (1548 – 1611) и французский маркиз Астольф де Кюстин (1790 – 1857).
Конечно, были и другие иностранные гости. Например, английский мореплаватель Ричард Ченслер (ум. 1553), чьим именем названа улица в Северодвинске. В поисках северного морского пути в Индию он оказался в России, встретил радушный прием у Ивана Грозного , стал основателем постоянных торговых отношений Англии с Россией и оставил заметки о своем посещении Московского царства. Или Генрих (фон) Штаден (1542 – после 1579), немецкий авантюрист и откровенный мерзавец, убежавший в Московию от уголовного преследования. Был ласково принят Иваном Грозным, крестился, прожил в стране около двенадцати лет, из них шесть, по его словам, был опричником, нимало покуражился, а когда «игра была кончена» (sic!), сбежал. В Голландии он возблагодарил Бога, что тот избавил его «из под власти этих нехристей», написал мемуары «Страна и правление московитов» и предлагал европейским правителям, в том числе императору Священной Римской империи Рудольфу II , подробный план захвата Московского царства, его разграбления и оккупации. Однако Ченслер, Штаден и другие не внесли, насколько можно судить, никакого заметного вклада в миф о «рабском менталитете» русского народа.
Вопрос даже не в том, насколько иностранные визитеры оказались точными в своих описаниях России и царящих в ней нравов, но в том, насколько они вообще старались или могли быть непредвзятыми и объективными. Быть может, главной их целью было снискать популярность у европейских читателей баснословными рассказами о «заморских чудесах». Или решить какие-то другие задачи, далёкие от исследовательских? Ведь рассказать о том, насколько ужасны владыки соседних стран и жизнь под их «пятой» – приём сколь старый, столь и действенный для укрепления авторитета своего правителя и снискания его благосклонности. При этом никто, разумеется, не утруждает себя статистикой жертв и сравнением по этому параметру своего государя с другими.
Если говорить о первых двух из упомянутых «иностранцев в России», то Сигизмунд фон Герберштейн посещал Россию в период до правления Ивана IV Грозного (который является своего рода reference point для западных обличителей «кровавого русского режима»), дипломатически представлял государства, враждующие с Московией, и был католиком; Джайлс Флетчер приезжал в преддверии восхождения на трон Бориса Годунова , представлял торговую компанию, испытывающую трения в торговле с Россией, и был протестантом. Оба свысока смотрели на русских и ни один не преуспел в своей миссии, причем англичанин, можно сказать, провалился с треском из-за своего заносчивого поведения на первой же аудиенции у царя.
Барон фон Герберштейн в «Записках о Московии» оценке политического режима уделяет немного места, будучи при этом не всегда точен и нередко сгущая краски. Написав о Василии III : «Всех одинаково гнетет он жестоким рабством », барон приводит в качестве примеров «рабства» вполне обычные для того времени обязанности дворянства исполнять дворцовую, воинскую или посольскую службу, или (что его почему-то особенно возмущает) практику изымания в казну у вернувшихся домой послов всех полученные ими подарков от иностранных государей. Безропотность, с которой придворные воспринимают сие «рабство», барон объясняет верой в Божественный характер власти.
«Поэтому и сам государь, – пишет фон Герберштейн, – когда к нему обращаются с просьбами о каком-нибудь пленном или по другому важному делу, обычно отвечает: “Бог даст, освободится”. Равным образом, если кто-нибудь спрашивает о каком-либо неверном и сомнительном деле, то обыкновенно получает ответ: “Про то ведает Бог да великий государь”. Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким » (курсив здесь и далее в цитатах мой. – В.Н .).
Современный полевой исследователь задался бы вопросом о том, насколько искренни высказывания его собеседников, сколько в них истиной веры, сколько внешнего, речевого ритуала, сколько желания прекратить назойливое общение, ведущее в политически нежелательном направлении, – но австрийский барон далёк от такого рода рефлексии.
Фон Герберштейн признается, что не понимает ни сущности российской государственной власти, ни оснований русского национального характера, и потому высказывает свое оценочное суждение с осторожностью, которая его последователям была уже практически не свойственна.
Джайлс Флетчер представил европейской публике сколь обстоятельный, столь и негативный обзор русской жизни времен Фёдора Иоанновича «О государстве Русском (Of the Russe Common Wealth)». Русские женщины у него – некрасивые, еда – более чем странная, простолюдины – склонные к пьянству, лени и прелюбодеянию, дворянство – грабители народа, православная церковь – невежественный и алчный придаток власти, а власть, разумеется, тираническая. Впрочем, русская тирания для него уже выглядит не «далеко превосходящей власть всех монархов», как представлялось барону фон Герберштейну, но с оговорками, всего лишь «наподобие турецкой», которой русские, по мнению Флетчера, подражают. При этом примеры тиранических деяний царя он приводит, в основном, не из личных наблюдений за правлением Федора Иоанновича, а пересказывая страшные истории и байки об Иване Грозном.
Справедливости ради стоит отметить, что Флетчер замечает в русском народе способности ко всякому труду, хорошие умственные способности и природный здравый рассудок, но полагает, что всё это не находит такого развития, как у других народов, вследствие угнетения со стороны царской власти и Церкви. По его мнению (в котором он не оригинален), царю и священникам выгодно держать простой народ в темноте и дикости, поскольку в противном случае он едва ли стал бы им подчиняться.
Тиранический характер самодержавия Флетчер видит, главным образом, в том, что «все его [государства] действия клонятся к пользе и выгодам одного царя» (тут он просто повторяет аристотелевскую дефиницию тирании). Удивительно при этом то, что подробно описывая всеобщую зависимость правящего сословия и состояния дел в стране от царя, Флетчер умудряется выделять его в какую-то особую фигуру, со своими корыстными интересами, отдельными от интересов государства (в том числе со «своей» казной). Ситуация, по крайней мере, для того времени совершенно не характерная для России. Даже когда в своем знаменитом обращении к русским войскам перед Полтавской битвой царь Пётр I отделил себя от государства, от Отчизны, он сделал это лишь для того, чтобы подчеркнуть, что никаких других интересов, кроме службы Отечеству, у него нет.
Нужно отдать должное Флетчеру: подробно анализируя социально-политическую структуру русского государства, он смутно прозревает некую связь между обширными русскими просторами, редким очаговым расселением и жесткостью конструкции управления. В тех географических, демографических и внешнеполитических условиях, в которых развивалась России, всякая сильная, самостоятельная местная власть была чревата для центра в случае его ослабления потерей контроля за ситуацией в провинции, со всеми вытекающими последствиями. Собственно, нам, чтобы понять эту нехитрую истину, достаточно вспомнить «парад суверенитетов» 90-х годов.
Однако англичанина интересует не устойчивое развитие русского народа, который он видит пребывающим в упадке после правления Ивана Грозного, – нет, его интересуют возможности радикальных изменений в России. Не найдя таковых, он печально констатирует: «трудно изменить образ правления в России в настоящем ее положении». Ни дворянство, ни простой народ, по мнению Флетчера, «не имеют возможности отважиться на какое-нибудь нововведение» до тех пор, пока войско, получающее постоянное жалованье из царской казны, довольно своим положением и поддерживает царя.
«Это безнадежное состояние вещей внутри государства, – пишет Флетчер, – заставляет народ большей частью желать вторжения какой-нибудь внешней державы, которое, по мнению его, одно только может его избавить от тяжкого ига такого тиранского правления».
И ведь нашлись европейские правители, решившие на практике проверить это утверждение Флетчера! Нужно ли напоминать об их участи?
Тот образ России, который Герберштейн и Флетчер лишь начали формировать, у маркиза Астольфа де Кюстина получил завершенную, до сих пор едва ли кем превзойденную форму в книге «Россия в 1839 году». За менее чем четыре месяца своего путешествия по России, не знающий русского языка и движимый, по его словам, любовью к Франции и любовью к человечеству маркиз создал произведение, снискавшее фантастический успех и ставшее своего рода библией русофобского либерализма и фундаментом идеологии Запада в отношении России. Не одну сотню лет повторяемые про Россию перлы: «тюрьма народов», «поскреби русского – найдешь татарина» и т.п. суть буквальное или вольное цитирование сочинения де Кюстина. Впрочем, и сам маркиз не стеснялся повторять суждения о России других авторов.
Блестящий анализ феномена де Кюстина сделан Ксенией Мяло («Хождение к варварам, или вечное путешествие маркиза де Кюстина»: http://www.pseudology.org/literature/HozhdenieMyalo.htm). В частности, она обращает внимание, что для отношения де Кюстина к России решающим было отнюдь не упоминаемое им самим, но от того не менее сомнительное созвучие российского монархического правления довольно умеренному роялизму маркиза. Гораздо большее значение маркиз придавал противостоянию православия и католичества, ревностным адептом которого он был и которому посвятил немало страниц уже в самом начале, в предисловии к своей книге. «Мир должен стать либо языческим, либо католическим», – пишет де Кюстин, и, как видим, православию нет в этом будущем мире места. Судьба мира, по мнению маркиза, будет решена в борьбе идей:
«Повсюду, где мне случалось быть, от Марокко до границ Сибири, я прозревал искры грядущих религиозных войн; войн, которые, надо надеяться, будут вестись не посредством оружия (такие войны, как правило, ничего не решают), но посредством идей… »
Собственно, свобода , за которую ратует маркиз и в полном отсутствии которой обвиняет Россию, это прежде всего свобода для священнослужителей (и только католические священники, по его мнению, ею актуально обладают), для всех прочих она не так уж необходима. Так что мы вряд ли сильно ошибемся, причислив маркиза де Кюстина, говоря современным языком, к бойцам идеологического клерикального фронта.
Можно сказать, что Астольфу де Кюстину присуще также геополитическое мышление, традиционно оперирующее оппозицией Запад – Восток, в которое, однако, маркиз вносит специфическую, преимущественно мифопоэтическую, трактовку Востока, разделив его, условно говоря, на Восток мавританский и Восток византийский и азиатский. И если в отношениях Запада с первым Востоком, мавританским, он видит точки соприкосновения или даже возможности некоего синтеза (как в Испании), то второй Восток, представленный для него Россией («чудовищной смесью» Византии и Сарая), есть абсолютный антипод, инфернальный враг Запада, оплот тирании и рабства.
В отличие от своих предшественников по писательству о России де Кюстин видел реальную военную и политическую мощь России, и его гораздо сильнее, чем Флетчера, волновал вопрос о месте и роли России в европейской цивилизации, о возможностях изолировать Россию, противостоять ей и победить. Не случайно он переиздал свой опус в разгар Крымской войны, которой придавал чрезвычайную значимость для судьбы Европы.
Маркиз периодически пытается убедить читателя в своей беспристрастности и объективности вообще, и в отношении России в частности. Он утверждает, что многое в России вызвало у него восхищение и делает те или иные комплименты, в основном в отношении императора Николая I (которого он считает «природным немцем, русским по расчету и по необходимости») или русских мужчин из простонародья. Однако едва ли де Кюстину удаётся ввести кого-либо в заблуждение относительно его истинного отношения к России («ненависть к этой стране, ее правительству и всему населению »).
Еще только приближаясь к границам России, де Кюстин записывает:
«Мне любопытно увидеть Россию, меня восхищает дух порядка, необходимый, по всей вероятности, для управления этой обширной державой, но все это не мешает мне выносить беспристрастные суждения о политике ее правительства. Пусть даже Россия не пойдет дальше дипломатических притязаний и не отважится на военные действия, все равно ее владычество представляется мне одной из опаснейших вещей в мире . Никто не понимает той роли, какая суждена этому государству среди европейских стран: в согласии со своим устройством оно будет олицетворять порядок, но в согласии с характером своих подданных под предлогом борьбы с анархией начнет насаждать тиранию… Этой нации недостает нравственного чувства, со своим воинским духом и воспоминаниями о нашествиях она готова вести, как прежде, завоевательные войны – самые жестокие из всех, – меж тем как Франция и другие западные страны будут отныне ограничиваться войнами пропагандистскими».
Похоже, маркиза ничуть не смущает, что факты, мягко говоря, не вполне соответствуют его «теории».
С русским высшим светом маркиз был достаточно хорошо знаком еще в Париже. Да и в России он, не зная русского языка, мог общаться всё с тем же кругом лиц, то есть русским дворянством и, так сказать, интеллигенцией. Из знакомства с ними он выносит убеждение, что единственный дар русских – это дар подражания (европейцам). Маркиз не видит в этих европеизированных русских ничего, кроме фальши, заискивания перед иностранцами в сочетании со скрытой враждебностью к ним, мнимого радушия и т. д., короче, ничего, кроме лжи, бескомпромиссным вселенским борцом с которой он себя объявляет. В отличие от них простой русский народ, с которым де Кюстин познакомился в дорожном путешествии, произвел на него преимущественно благоприятное впечатление, в чем-то даже вызвал искреннее восхищение. Ему и «жаль русских крестьян, хотя они самые счастливые, то есть наименее достойные жалости люди в России», и не жаль, поскольку они безропотно терпят свое рабское положение в условиях крепостного права. Вообще, описывая русские национальные черты, как он их видит, маркиз не забывает каждую характеристику, которая могла бы иметь позитивный смысл, снабдить эпитетом, меняющим знак однозначно на негативный: «Тщеславная прозорливость, холопская проницательность, язвительное лукавство – таковы главные свойства их ума…»
Можно согласиться с тем, что большая часть написанного де Кюстином относительно характера русского дворянско-чиновнического сословия справедлива. Принадлежи эти пассажи русскому писателю, они были бы расценены как критика «низкопоклонства перед Западом» и, одновременно, критика «отставания» от него, – но у маркиза явно были другие мотивы .
С одной стороны, в маркизе де Кюстине кипит возмущенная европейская спесь: как могут русские, эти северные варвары, эти «переряженные китайцы», призвание которых – лишь «переводить европейскую цивилизацию для азиатов», претендовать на значимое место среди цивилизованных народов Европы! Русские для него en masse – это недочеловеки, скрывающие под европейским платьем и внешним лоском свой звериный медвежий мех. Русских, повторяет маркиз, нужно долго учить «человечности» (сейчас это называется «общечеловеческими ценностями»), «толковать ныне русским любого звания о свободолюбии было бы преступно ; наш долг - проповедовать им всем без исключения человечность».
С другой стороны, можно догадаться о тщательно скрываемом, но от того не менее остром комплексе неполноценности и недоумении: как могли эти варвары, этот собранный в полки «полудикий народ» разгромить гениального Наполеона с его самой лучшей в мире, полумиллионной европейской армией?.. И де Кюстин не находит лучшего ответа, чем «огонь подо льдом, орудие дантовских чертей: вот что Бог дал русским, чтобы отразить и разгромить нас!»
Один из любимых занятий де Кюстина в своем сочинении – развенчание Петра I, всех его планов и начинаний, да и вообще любых достижений русского государства и русских людей. При этом он использует прием, который до сих пор является одним их основных в арсенале российской либеральной интеллигенции, а именно: дискредитация русских побед и достижений посредством бухгалтерии затрат и жертв . Так, архитектурное великолепие Петербурга или Москвы вызывает у маркиза отвращение или ужас, поскольку «стоит на костях» и «прославляет деспотизм».
В характеристике политического строя в России (как, впрочем, и по многим другим вопросам) де Кюстин не оригинален: он сразу начинает с цитаты фон Герберштейна (приведенной мною выше), которую вычитал у Николая Карамзина , и развивает её в различных вариациях с присущей ему французским остроумием и бойкостью языка. При этом проблематичность, присутствовавшая у австрийского барона, у французского маркиза исчезает напрочь: он категорически убежден, что «если народ живет в оковах, значит, он достоин такой участи; тиранию создают сами нации ». Да, собственно, в России и нация-то фальшивая, «русского народа ещё нет – есть только императоры, имеющие рабов, и вельможи, также имеющие рабов; народа все они не образуют».
В трактовке русского государственного строя де Кюстин априори пользуется той же схемой, что и его предшественники: тиран и рабы. Дополнение её маркизом состоит разве что в том, что он видит в России, как и в своей родной Франции, отсутствие общественной иерархии и «всеобщее равенство ».
Примеры русской тирании и рабской психологии маркиз черпает из «Истории Государства Российского» Николая Карамзина, обильно цитируя и комментируя страницы, посвященные правлению Ивана Грозного, а также повторно цитируя цитаты, которые сам «робкий историк» Карамзин (такую характеристику даёт ему де Кюстин) делает из сочинений иностранцев о России. Хотя де Кюстину прекрасно известно и про восстание декабристов, и про Чаадаева (с которым он мог встретиться, но не стал), и про крестьянские бунты, он ни на мгновение не сомневается в том, что русские – это «нация рабов». Он признает, что русские цари делали для своего народа и страны добрые дела, а Николай I – так вообще душка, но считает, что это хуже, чем если бы они были мучителями и сплошь творили откровенное зло, поскольку снижает вероятность восстания и свержения тирании.
Мифопоэтическое сказание Астальфа де Кюстина о населенной людьми-призраками ледяной пустыне (притом, что едва ли не всё время своего путешествия маркиз изнывал от жары), своего рода Царстве мертвых на земле, то и дело переходит в жёсткий идеологический регистр пафосного разоблачения коварных и гнусных русских планов . Признавая, что лишь малую толику увиденного в России ему удалось по-настоящему понять («я надеялся добраться до разгадок, привёз же вам одни загадки»), он, тем не менее, уверен, что главное постиг.
«В сердце русского народа, – пишет де Кюстин, – кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям – одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетенных и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесённых лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами; ожидание славы и богатств отвлекает её от переживаемого ею бесчестья; коленопреклонённый раб грезит о мировом господстве, надеясь смыть с себя позорное клеймо отказа от всякой общественной и личной вольности ».
Собственно, на этом можно закончить экскурс в сочинение маркиза де Кюстина, поскольку все основные черты мифа о России‑подражательнице и рабском менталитете несуществующего народа, жаждущего мирового господства, проявлены с достаточной ясностью.
Стоит ли задавать вопрос о том, каких, собственно, откровений о России, какого проникновения в глубины русского национального характера можно ожидать от иностранцев с таким негативным, враждебным отношением?.. Вопрос очевидно риторический.
Тем не менее, остаются два содержательных, сущностных вопроса: о действительном отношении русских к власти и подлинной основной черте их менталитета (или национального характера).
Обратимся к историческому (или мифическому) эпизоду «призвания варягов», упоминаемому в «Повести временных лет». Допустим, что такой факт на самом деле имел место так, как он описан, и попробуем понять, о чем он свидетельствует. Неужели о любви к рабству?
Согласно «Повести», исходная ситуация «призвания варягов» заключалась в том, что среди нескольких славянских и финских племен по неясной для нас причине возникла кровопролитная междоусобица («бысть межи ими рать велика и усобица, и въсташа град на град, и не беше в нихъ правды»). Дабы прекратить междоусобицу они решили обратиться к варягам, которых вроде бы сами за некоторое время до того изгнали («изгнаша Варягы за море, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети »). Летописец сообщает от этом так: «И реша себе: князя поищем, иже бы воладел нами и рядил бы по праву ». Прошли они за море, к варягам, и сказали: «Земля наша велика и обильна, а наряда (именно «наряда», а не «порядка». – прим. В.Н .) в ней нет. Приходите княжить и воладети нами».
Итак, о чем же просьба? Даже если перевести «наряд» как «порядок», то просители описывают ситуацию отсутствия порядка в смысле отсутствия власти. Междоусобный конфликт между равными сторонами конфликта в давние времена решался за счет обращения к третейскому судье (да и сегодня такой институт существует). Слово «воладеть », как указывает, например, «Этимологический словарь русского языка» М.Р. Фасмера , означает не только и не столько «владеть» в смысле обладания или права собственности, сколько «править, властвовать». На то, что в данном случае имеется в виду именно это значение, указывает та часть текста, в которой говорится, что племена «сами в себе воладели», то есть сами правили собой. Призыв «княжить» означал прийти с дружиной и обеспечить военную защиту прежде всего. Таким образом, не сумевшие разрешить сами конфликт между собой племена обратились к третьей стороне, вождю варяжской военной дружины, с тем, чтобы он пришел править ими, обеспечивать военную защиту и разрешать споры («рядить») «по праву».
Эка невидаль – чужеземные властители! В те времена в Европе это было обычное дело. Только если другие племена и земли воинственные норманны и викинги захватывали силой и порабощали, то упоминаемые в «Повести» славяно-финские племена пригласили варягов сами, заключили с ними, так сказать, своего рода «общественный договор». Нужно обладать очень развитым воображением или быть уверенным в абсолютной ценности власти, чтобы увидеть в этом эпизоде желание по доброй воле стать рабами.
Если говорить об отношении русских к власти, то этот пример показывает, скорее, что власть как таковая для тех племен, которые призвали варягов и стали первоначальной основой русского государства, не представляла особой ценности . Им важно было прекратить кровавые междоусобные конфликты и получить инстанцию, который будет «рядить по праву» и профессиональной вооруженной силой защищать их от желающих захватить их добро, а их самих угнать в рабство – самое обычное рабство на чужбине.
Можно сказать, что русский человек в типичном случае не понимает сложной физики и метафизики власти, к власти не рвется, она не имеет для него собственной ценности. Русский человек, если и берет власть в свои руки, то, как правило, исходя из каких-то посторонних для «воли к власти» мотивов: позитивных (желание «сделать дело») или негативных (корыстные интересы, компенсация «комплекса неполноценности»). Бывает, его уговаривают занять высокий пост: «сам видишь – больше некому». Если говорить о царях, то, как известно, первого Романова, Михаила , избрали царем, не спрашивая личного согласия, и затем уговаривали взойти на престол. Многие русские историки сомневались, что и шестнадцатилетний Иван IV, будущий Грозный, проявил инициативу стать царем (подчеркивая, как и в случае с Михаилом, роль настоятелей Русской Православной Церкви). Заявления Ивана Грозного об отречении трудно представить звучащими из уст европейских монархов. Не особенно держался за власть и последний русский император Николай II , назвавший себя «Хозяин Земли Русской». Не в последнюю очередь именно потому, что русский человек не рвется к власти, а воспринимает ее, скорее, как бремя, среди «правящего класса» в России всегда было столь непропорционально много инородцев.
Переходя к ответу на второй вопрос – о том, какая черта национального характера или какая идея является основополагающей для русского народа, – вернемся к архетипической ситуации «призвания варягов» проторусским этносом.
Описание бедственной ситуации кровавых «разборок» между племенами резюмируется летописцем словами «и не беше в нихъ правды », а требование к будущему князю выражается в словах, чтобы он «рядил по праву ». В целом это означает запрос на справедливость .
То есть, не рабской зависимости, не власти над собой, но справедливости искали наши пращуры . И приписывать им своего рода мазохизм на основании этого эпизода довольно странно.
Идея справедливости – в русском языке этимологически, в русском менталитете архетипически и в русской цивилизации онтологически – связана, или даже производна от идеи правды (лучше даже с заглавной буквы: «Правды»). «Где справедливость, там и правда» – гласит поговорка, а выражения «искать правду» и «добиваться справедливости» практически синонимичны. Правда, согласно своей идее, столь самоочевидна – «правда светлее солнца», «правда права сама собой» – что у всех, узревших её, не остается сомнений в том, кто виноват и что делать. Неслучайно главный древнерусский источник права, связываемый с Ярославом Мудрым , назывался «Русская правда» (много позже появились «судные грамоты» и «Судебник»).
Онтологический свет Правды освещает и практическую сторону идеи справедливости, выраженную классическим принципом «каждому – своё». Указанный принцип использовал для определения понятия справедливости ещё Платон , он был принят римскими юристами и через рецепцию римского права так или иначе нашёл отражение в правовых системах европейских государств.
Есть основания полагать, что принцип «каждому – своё» имеет гораздо более древние корни, чем античность, и, подобно магии, имел практически всеобщее распространение среди человечества . Он предполагает, что ничего в этом мире не про(ис)ходит просто так – всё находит ответ, получает воздание, и справедливость состоит в том, что каждый и за каждое получает своё. «Как аукнется, так и откликнется», «что посеешь, то и пожнёшь», «любишь кататься, люби и саночки возить», «по Сеньке шапка», «какова работа, такова и плата», «кто плут, для того кнут», «на доброе добром отвечают» (однако же, «на злое злом не отвечай») и т. д.
Правда практически важна для справедливости, поскольку применение принципа «каждому – своё» связано с решением вопросов, кто есть «каждый» (и какой именно «каждый») и какое «своё» ему положено.
Эмпирически, однако, сплошь и рядом складывается ситуация, когда у каждой из сторон конфликта «своя правда», то есть собственно Правды как бы нет («не беше в нихъ правды»). Для сохранения целостности онтологической картины мира приходится делать дополнительные допущения. Например, вводить представление о том, что есть множество человеческих частных «правд» и есть истинная Правда (именуемая также «Истиной»), которая как бы парит в горнем мире и не зависит от страстей, пристрастий, «оптических искажений» мира дольнего, человеческого. Используя известную метафору Платона, можно сказать, что истина в каждом случае (жизненной ситуации) единственна, но зрит её только Бог и, может быть, души людей в Небесном мире, а живые люди довольствуются лишь тенями на стенах пещеры своего ограниченного разума. В Евангелии та же, по сути, идея выражена в словах Иисуса Христа : «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.14:6). Православие утверждает, что верующий при всех обстоятельствах может рассчитывать на Божественную Истину, и в этом – основа его спасения (Пс. 35:6; 39:11; 90:4).
Отсюда – закономерное требование к человеку, который призван или берётся вершить справедливость, чтобы он имел некий Божественный мандат. Не исключено, кстати, что в архетипической ситуации «призвания варягов» были задействованы жрецы племен, но в дальнейших пересказах этой истории христианскими монахами сведения об этом, само собой, были опущены.
Так называемая сакрализация власти в ее русском варианте свидетельствует не о силе идеи власти или государства, но о ее слабости в уме и душе народа. Самодержавие приходилось укреплять религиозным авторитетом именно потому, что собственного авторитета ему никогда, «от призвания варягов», не хватало . Государство и Церковь всегда в России поддерживали друг друга и падали также практически вместе. Для их устойчивости, конечно, необходим третий компонент, а именно народ, его расположение к власти и религии. Триада Уварова – не только и не столько идеологема, сколько констатация исторического факта.
Справедливость, по мнению русского народа, выраженному в пословицах и поговорках, «камень раздробит», «тьму осветит» и даже «мертвого воскресит».
Идея справедливости тесно связана с русским патриотизмом. Русский человек грудью встает на защиту своей страны, когда видит, что ей чинят несправедливость , и с сомнением относится к тем действиям власти (в том числе военным), в которых не видит справедливости. Примером тут может служить хотя бы новейшая история чеченских войн, а именно – разница в отношении русского народа к первой и второй войне.
У самодовлеющей идеи справедливости, однако, имеется не только светлая, но и, так сказать, темная сторона.
На темной стороне, например, находится довольно пренебрежительное отношение к законам. Если некий закон расценивается как не справедливый (не говоря уже об оценке «несправедливый»), то он едва ли не автоматически становится необязательным к исполнению. А поскольку понимание справедливого или несправедливого в той или иной ситуации нередко зависит от собственного интереса («в чужих-то делах всякий справедлив…»), находится под сильным влиянием стремления к собственной выгоде («у людей где выгода, там и справедливость») или иных факторов, то общую картину, складывающуюся в результате, предсказать нетрудно. Собственно, она у нас перед глазами.
С темной стороной идеи – точнее, принципа – справедливости связан также феномен терпения, столь удивлявший иностранцев, начиная с фон Герберштейна. В жестко стратифицированном (сословном или кастовом) обществе, в котором границы страт, социальных групп или статусы индивидов закреплены в культуре (традициях, обычаях), а не только в законах, принцип справедливости противодействует социальным изменениям: поскольку «каждый» оказывается разным в зависимости от страты, то и его «своё» оказывается разным, что вполне соответствует принципу «каждому – своё». Поэтому простой народ терпит «притеснения» (по мнению стороннего наблюдателя), которые чинит ему дворянство, а дворянство терпит «притеснения» со стороны монарха – и вся эта конструкция терпения держится до тех пор, пока более-менее соблюдаются определенные культурой (менталитетом) рамки допустимого «притеснения». Возмущение возникает, когда в страте или социальной группе почему-либо появляется и распространяется мнение, что её лишают (недодают) «своего» («баре грабят простой народ»), которое было раньше или на которое она теперь почему-то начинает считать, что имеет право. Или когда формируется мнение, что вышестоящие и властвующие – какие-то «не такие» («царя подменили»), не имеющие в действительности права на положенное этой страте/группе «своё». Нарастание недовольства такой «очевидной несправедливостью» раньше или позже приводит к тому, что терпение лопается: причастные к власти устраивают заговор, простой народ пускается в бега или бунтует. Примеров этому несть числа в русской истории – и куда только девался «рабский менталитет»!..
Безусловно, в теме национального русского характера и идеи много разных граней и нюансов, едва ли их можно охватить в одной статье, мы сделали лишь набросок, но и из него, думается, в достаточной степени ясно, что идея справедливости вполне может претендовать на роль непреходящей русской национальной идеи, а стремление к справедливости – на основную черту менталитета русского народа .
Давно эта статья лежала у меня в закладках, но все как-то недосуг было. То Клинтонша, то Трамп, то другой какой-нибудь дождик или ураган. Почитайте теперь про рабов, полезно тем, кто размышляет.
Все мы из школьной программы помним такие строчки Великого русского поэта, истинного патриота России, М.Ю. Лермонтова.
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ…
И отсюда возникает вопрос, почему Россия и тогда в 19 веке, и сейчас в 21 веке, ассоциировалась и ассоциируется у просвещенных людей, как «страна рабов и господ»? Что бы разобраться в этом, необходимо заглянуть вглубь веков.
История рабства
Рабство как явление берет свое начало с древнейших времен. Первые упоминания о рабах можно увидеть еще в наскальных рисунках, которые относятся к каменному веку. Уже тогда захваченный в плен народ, из другого племени обращали в рабство. Эта тенденция обращать захваченных врагов в рабство была и в древних цивилизациях.
Например, такие цивилизации, как Древняя Греция и Рим, используя, рабский труд покоренных ими народов, процветали не одно столетие. Но залогом их процветания в первую очередь, конечно же, был не труд рабов, а развитая до недосягаемых по тем временам высот, наука, культура и ремесло. Занимались ими граждане древней Греции и Римской империи, будучи освобожденными от ежедневного выполнения тяжелого физического труда, где использовались исключительно рабы. Именно благодаря этой свободе греков и римлян, нас до сих пор удивляют произведения искусств, изобретения и достижения в науке, сделанные то время. Получается, что для свободных граждан древней Греции и Рима, использование рабского труда в тот период времени пошло им во благо и дало толчок в развитии этих древних цивилизаций. А, что дал рабский труд на Руси?
Как видно из истории древней Руси, славяне в основной своей массе были свободными, трудолюбивыми и добрыми по отношению даже к своим немногочисленным рабам. Так откуда же тогда появились ненависть «власть предержащих», к управляемому им народу и рабская сущность самого народа, в более поздней Руси? Фактически с конца XVI века до второй половины XX века существовало рабство в России. Оно началось с закабаления крестьян, а закончилось хрущевской выдачей колхозникам паспортов. Т.е., 400 лет с перерывом, небольшое послабление крестьяне получили после отмены крепостного права в 1861 году, и то вплоть до начала XX века крестьянину, чтобы уйти от помещика, необходимо было заплатить ему выкупной платеж. А закончилось это послабление принудительной коллективизацией в конце двадцатых годов, прошлого столетия.
Коллективизация отличалась от рабства только идеологической подоплекой, крестьян так же прикрепили к колхозу, отобрали все добро, и семь дней в неделю – барщина. Что бы жениться нужно было разрешение председателя, если невеста или жених из другого колхоза. А уехать на заработки – даже не думай, поймают – и в лагерь.
Те же, кто не захотел «коллективизироваться», погнали на великие стройки коммунизма, в лагеря, в ссылку. Правда, последний заход в рабство был недолог, тридцать лет. Но народу уничтожили больше, чем за предыдущие триста…
Кто же такой крепостной?
Как пишут историки, крепостной в России это был тот же раб, разница была лишь в том, что раб доставался его хозяину не бесплатно, а крепостные доставались помещику даром. Поэтому и обращение с ним было хуже, чем со «скотиной». Так как помещик всегда знал, что если даже «сдохнет» «двуногая скотина» от излишнего труда или побоев, то «русская баба» еще нарожает новых крепостных, то бишь «бесплатных рабов».
Крепостничество, лишало человека даже надежды на то, что он когда-нибудь станет свободным. Ведь каждый крепостной с рождения знал, что это его «тяжкое бремя» на всю жизнь, а также бремя его детей, внуков и т.д. Можно представить как формировался менталитет народа. Родившиеся уже несвободными, крестьянские дети и не помышляли о свободе, так как и не знали другой жизни кроме как «жить в вечной кабале» и поэтому медленно, незаметно, свободный народ превратился в рабов и помещичье имущество. Когда ко второй половине XVIII века построение здания российского рабства было завершено.
Российские крестьяне, а это большинство населения огромной страны на востоке Европы стало (не было, а стало!) рабами. Это беспрецедентно! Не чернокожие, завезенные из Африки для работы на плантациях США, а свои собственные соотечественники, люди той же веры и языка, вместе, плечом к плечу веками, создававшие и защищавшие это государство, стали рабами, «рабочим скотом» на своей Родине.
Поразительно в этой ситуации, то, что крепостные и не пытались освободиться от ярма. А ведь ещё в Древней Руси граждане изгоняли нерадивого князя, даже такого, как гордость Русской земли, Святого и Благоверного князя Александра Невского, новгородцы прогоняли, когда он чересчур наглел.
Да и в средневековой истории России, были, конечно, вспышки народного гнева, в виде крестьянских войн во главе с Болотовым, Разиным и Пугачевым. Было и бегство некоторых крестьян на вольный Дон, с которого, кстати, и начинались крестьянские войны. Но эти вспышки народного гнева не были направлены на завоевание свободы личности. Это было неким протестом против физического насилия и издевательств, которые ежедневно испытывали на себе крепостные. И чем больше насилия и издевательств пережил крепостной, тем более жестоким он был в разорении помещичьих усадеб и расправах над помещиками.
Вот как описывает унижения и издевательства над крепостными в первой половине XVIII века, один из современников той эпохи, некий майор Данилов, который пишет о жизни своей родственницы, тульской помещице: «…грамоте она не училась, но каждый день…читала наизусть всем вслух акафист богородице; она очень любила щи с бараниной, и пока их кушала, перед ней секли варившую их кухарку не потому, что она дурно варила, а так для аппетита…».
Крепостные были в тот период, настолько отверженными, что их хозяева из брезгливости, чувствуя себя людьми совершенно другой породы, начали переходить с русского языка на французский. Кстати в изданной при Петре Первом, книге для молодых дворян «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению», даже есть рекомендации по этому поводу: «…не говорить между собой по-русски, чтобы не поняла прислуга и их можно было отличить от незнающих болванов, со слугами не общаться, обращаться с ними недоверчиво и презрительно, всячески их смирять и унижать…». А эти выдержки из воспоминаний князя П. Долгорукого об одном придворном офицере, вообще поражают дикой жестокостью, «… он сек людей в своем присутствии и изодранные спины приказывал посыпать порохом и зажигать. Стоны и крики заставляли его хохотать от удовольствия; он называл это «жечь фейверки на спинах»…».
Однако рабы были не только в крестьянской среде, представители дворянства, были такими же рабами, как и их крестьяне, только по отношению к вышестоящим вельможам. Есть такое понятие, как вельможные рабы. Это явление было очень распространено в России. Так в книге «История нравов России» автор очень красочно отразил это явление: «…дворянин в социально-нравственном плане был как бы «зеркальным» двойником крепостного-раба, т.е. крепостной и дворянин «близнецы-рабы»….Достаточно привести случай с фельдмаршалом С.Ф. Апраксиным, который играл в карты с гетманом Разумовским и смошенничал. Тот встал, дал ему пощечину, затем схватил за ворот камзола и хорошо его поколотил руками и ногами. С. Апраксин молча проглотил обиду… С. Апраксин просто-напросто жалкий и трусливый раб, только вельможный раб, низкий, двуличный, с присущими ему привычками к клевете, интриганству и воровству. И таковым он стал благодаря неограниченной власти над своими рабами крепостными. Нелишне заметить, что часть дворян по своему происхождению является холопами-рабами и поэтому им трудно было «выдавить из себя раба»…».
А вот как пишут современники императрицы Анны Иоановны, о нравах ее двора, «…Придворные, привыкшие к грубому и бесчеловечному обращению со стороны императрицы Анны и ее фаворита герцога Бирона (при нем был развит шпионаж за знаменитыми семействами, и малейшее неудовольствие всесильным фаворитом приводило к ужасным последствиям), сами становились извергами».
Такой образ жизни российского общества создал некую вертикаль, состоящую из рабов и хозяев, которая крепла из века в век. Именно здесь уместно высказывание древнеримского философа Цицерона «Рабы не мечтают о свободе, рабы мечтают о своих рабах».
А теперь простая арифметика. За четыреста лет сменилось примерно двенадцать поколений. Сформировался национальный характер, так называемый менталитет. Большинство населения нашей страны – это потомки тех самых крепостных крестьян или вельможных рабов, которых не уничтожили большевики и которые не эмигрировали. И вот теперь представим себе, как формировался этот характер. Невыносимо огромные пространства. Ни дорог, ни городов. Только деревни с черными, покосившимися пятистенками и непролазной грязью почти шесть месяцев в году (весна и осень). От ранней весны до поздней осени крепостной вкалывал день и ночь. А потом почти все отбирал помещик да царь. И сидел потом зимой «бедный крестьянин» на печке, да «выл с голоду». И так из года в год, из века в век. Ничего не происходит. Полная и окончательная беспросветность. Ничего не может измениться. Никогда. Все. Буквально все против тебя. И помещик, и государство. Ничего хорошего от них не жди. Работаешь плохо, бьют плетьми. Работаешь хорошо, все равно бьют, а что заработал – отбирают. Поэтому, чтобы не убили, и семья не умерла с голоду, крестьянину, на всякий случай, всегда приходилось врать и «прогибаться», «прогибаться» и врать. Да и не только крестьянину…
Красивая жизнь вельмож и помещиков, тоже состояла из страхов. И главный страх, это попасть в немилость к «главному господину» и быть отлученным от двора, а за этим, как правило, следовало: отъем имений, титулов и ссылка. Поэтому вельможные рабы, жили еще в большем страхе, чем простолюдины. И поэтому ежедневно вынуждены были не только «прогибаться», но еще и интриговать, что бы сохранить свое «теплое место» у «подножья трона».
И сейчас потомки тех крепостных и «вельможных холопов», уже будучи «свободными», невзирая на занимаемые должности и благосостояние, на генетическом уровне чувствуя въевшийся в них страх, продолжают врать и «прогибаться», так на всякий случай. И сколько еще поколений россиян должно прожить «свободными», что бы их отпустила эта генетическая память крепостных и вельможных (придворных) рабов…???
И можно ли от этого проявления человеческой натуры, когда-нибудь избавиться их потомкам? Ведь уже в современной России очень популярна и актуальна поговорка: «Ты начальник, я дурак, я начальник, ты дурак». А бессмысленная жестокость сограждан друг к другу, до сих пор живет в российской армии. О нравах которой, перефразируя Цицерона, можно сказать следующее, «Салага» не мечтает о свободе, «салага» мечтает стать «дедом», что бы иметь своих «салаг»». И что закономерно, чем больше над этим «салагой» издеваются «деды», тем более жестоким «дедом» он становится.
И такими отношениями пронизаны многие области государственного аппарата, да и не только. У меня был пример, когда терроризирующая соседей гражданка, просто превращалась в «невинную овечку» при виде участкового, это ли не проявление рабского менталитета.
Но видя со стороны на это проявление внутренней несвободы большинства наших сограждан, мне кажется, что они не хотят лишний раз напрягаться для того, что быть «свободными»? По этому поводу хорошо сказал Н. Бердяев, «Человек раб потому, что свобода трудна, рабство же легко». Более того именно эта особенность нашего менталитета непонятна для многих жителей западных стран.
Сколько лет ещё необходимо, чтобы освободиться от страха «перед сильными мира сего», и искоренить в человеке желание унижать такого же, как ты, но зависящего от тебя в чем-то. Смогут ли наши сограждане стать внутренне свободными или им это просто не нужно и всех все устраивает?
«Люди холопского звания – сущие псы иногда: чем тяжелей наказание, тем им милей господа » Николай Алексеевич Некрасов
Русский философ, социолог А. А. Зиновьев
Автор произведений “Зияющие высоты”, “Гомо советикус”, “Пара беллум”, создатель оригинальной социально-философской концепции советского общества. Публикую небольшую статью А.А.Зиновьева “Почему мы рабы?” (май 1980 г.), перепечатанную из философского альманаха “Квинтэссенция” за 1991 год, и “Манифест социальной оппозиции” (январь 1989 г.), перепечатанный из журнала “Континент, где он рассматривал вопрос извечного рабства русских:
Страна рабов – говорил о России Лермонтов. Рабы, сверху донизу все рабы – говорил о русском народе Чернышевский. Изменилось ли что-нибудь в России с тех пор? Да, изменилось: новая форма рабства пришла на смену старой. Мы по-прежнему остаемся рабами. В чем заключается наше рабское положение и рабская психология? И почему мы остаемся рабами, несмотря ни на что? Ответ на первый вопрос очевиден: мы ограничены во всех существенных проявлениях нашей жизни и потребностях, мы подвергаемся наказанию за малейшие попытки обрести свободу и независимость не только в поведении, но даже в мыслях. Ответить на второй вопрос честно и правдиво – дело гораздо более трудное: этому мешают те самые психологические причины, в силу которых мы остаемся рабами.
Валютный курс баранов:
1 ебль = 100 прохерам
Русские СМИ пиарят новейшую идею русского куршавельского ХЕРоя Прохорова, заявившего о намерении баллотироваться в президенты страны идиотов.
Большой жираф обещает создать единую глобальную валюту на основе евро и рубля.Называться эта валюта будет ЕБЛЬ! И составляться из ста ПРОХЕРОВ.
Закон для баранов:
По конституции РФ, после того как Путин был официально зарегистрирован кандидатом в президенты, он ДОЛЖЕН СЛОЖИТЬ С СЕБЯ ПОЛНОМОЧИЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА!Free Speech / Свобода Слова
Русские – рабский народ! Вся история этого народа подтверждает его рабскую сущность. Скандинавы, хазары, татары, цари-императоры Романовы, немецкие принцессы, иудобольшевики, и вновь наследники хазар – все это хозяева русского народа, безмолвного, безвольного и рабского по своей сути. Таков миф. Популярный миф. Миф, который вбивают в наши головы. Вы, русские – рабы. Вы не достойны свободы, вы не способны самостоятельно жить.
И ведь верим. Соглашаемся! С чем соглашаемся со своей рабской сущностью?
Нате, выкусите!
Русский народ – свободолюбивый народ! Вся история русского народа – это история борьбы за свободу от гнета иноземного и гнета государственного. Испокон веков русский человек борется за свою свободу.
Так что ж мы молчим об этом и соглашаемся с миротворцами, указывающими нам «наше» место у параши. Мы готовы поверить в 300-летнее иго басурманское, мы готовы поверить в добрых царей и императриц в ногах коих якобы валялись наши предки.
Все правильно. Ведь чем больше мы верим в рабскую сущность наших предков, тем больше мы сами становимся рабами. А ведь зачем бороться за свободу, зачем бороться за свое национальное государство, если мы по природе рабы, если наши предки крепостные, надеющиеся лишь на барина.
А баре уже спешат с различных концов света, есть баре именные, те чьи предки сбежали в 17-ом году «во Париж наши деньги пропивать», есть новобаре. Одни требуют вернуть им земли русские, мол, за что их отняли, требуют жидовского мальчика на трон усадить. Другие имениями обзаводятся, царей играют, титулы покупают. Монархисты, блин. Хотя большинство среди новобаръ - нувориши, так тем лишь бы денег нахапать, «челси» прикупить какое, а потом гори Русь синим пламенем. И все в один голос верещат: «Русские рабы по природе своей, им без барина никак».
Ага, щас!
Обров побили, хазар разбили. Норманнов некоторое время сидевших в Новгороде изгнали. Где рабская сущность наших предков изгонявших и уничтожавших тех, кто пытался набросить свое ярмо на русскую шею.
Татары. Ах да три века покорности и рабства. Склонили русские холопы перед монголами свои головы, да три века ждали, пока иго само не сгинет. Да вот только молчат русофобы об ушкуйниках разорявших ордынские земли. Всю вторую половину 14 века молодые хлопцы громили ордынские города, а в 1374г разорили столицу Орды – Сарай. И в 75-ом, уже по привычке разграбив ордынские земли, заглянули вновь в ханскую столицу.
Вот так вот «рабы» мутузили своих «хозяев», всего в период с 1360 по 1375г было совершенно 8 набегов на Орду, по набегу раз в два года. О каком иге тут может быть речь?
Молчат русофобы и о русском восстании в 1262г.
В 1262 г. в русских городах (Ростове, Владимире, Суздале, Ярославле, Переславле, Утюге и др. городах) вспыхнуло восстание против оккупационной администрации, носившее организованный характер и проходившее при участии князей. Не понраву была русам такая вертикаль власти. Летописные сообщения содержат разночтения, но нигде не говорится о возмездии со стороны Орды, не дошли карательные войска, дабы навести «конституционный порядок». Молчат официальные историки и о разгроме князем Василием Георгиевичем ордынского войска на Святом озере, что в землях костромских. А ведь сохранилось предание об этой битве, да и место ее установлено археологами. Вот только молчат об этом, ведь не вписывается все это в теорию рабской души русского народа. Не может раб идти против хозяина.
А сколько было мелких локальных выступлений русских людей против ордынцев, может быть не столь масштабных как восстание 1262г. Но нет, молчат упорно, и продолжают навешивать миф о трехсотлетнем татарском иге и покорности русских перед монголами.
А что дальше? Время тиранов монархов – императоров.
И вновь бунтуют русские люди, борются за свою свободу. Бегут от ненавистной власти. Колонизация Сибири, Дальнего Востока, Аляски вконец – все это результат именно любви к свободе, поиски своей земли, своей вольницы. Лишь следом за вольными людьми шла государственная машина. Тот же Ермак со товарищи, вольный кровей был, за что и разыскивался властью царской, желавшей на кол воссадить Тимофеевича. Ан нет, воля сильнее оказалась и Сибирь именно вольные люди подарили России.
А казацкие вольницы? Это сейчас казаки «крови особой», а тогда беглые со всей Руси шли на Дон, да в Запорожье. И воевали они не только с турками, но и русским царям покоя не давали.
А что ж про восстания Булавина, Разина, Пугачева охватившие чуть ли не все государство забываете? Или это опять же не вписывается в миф о рабской сущности русов. Сколько еще было менее значимых выступлений мужиков против несправедливости, против порядков имперских.
Крепостное право. Ужась, как долго его отменить не могли. Русские – рабы, что терпели долго. Вот только господа русофобы забывают о том, что в империи очень жестоко каралось бегство крестьян, значит, бегали не мерились с судьбой. Да и в самой прогрессивной Европе с крепостничеством покончили лишь с походами «антихриста» Наполеона. Вообще забавно, Бонапарт им свободу дал, а они его за это в антихристы. Ну да не о том сказ. Забывают и о том, что к Наполеону в 1812г была направлена мужицкая делегация с просьбой отменить крепостное право, мол, тогда народ пойдет за ним. Но испугался Наполеон этого делать. Почему? Наверное, испугался того, что если вместе с вольными мужиками Романовых скинут, не быть и ему в Москве. Думаю, не верил Наполеон в рабскую сущность русского мужика и правильно делал. Вот и получил он «дубинушку войны народной».
Опять же к слову, если почитать мемуары или записки заморских путешественников, где они сравнивают житие-бытие крестьян русских и западных. То порой последние вызывают лишь жалость.
В конце концов, можно долго и упорно говорить о жидо-масонском заговоре, о том, что жиды царя с престола скинули. Да, не без этого. Но 1917г это и заслуга, и победа русского народа в борьбе за свою свободу, от романовско-голштинского, или голштинско-романовского владычества. Да, эта победа использованная иудо-большевиками обернулась трагедией для русского народа. Но в 17-ом году русские сражались не за большевиков, а это было продолжением многовековому стремлению к свободе и борьбе за национальное государство. Большевики же, стоит отдать им должное, поняли то, что треба народу и очень хорошо использовали в своих целях понятные и близкие простому человеку лозунги.
Да, после была трагедия, война гражданская и репрессии. Но не безмолвствовал народ, как сейчас пытаются представить демократо-либералы. Все 20-ые годы – это череда антибольшевистских восстаний, причем восставали под теми же лозунгами, что и в 1917г. Тут классический пример тамбовское или антоновское восстание. А сколько их было?
Посему и террор против русского народа развязали иудо-большевики, ибо в отличие от нас не верили мифам о русских-рабах. Знали что русский народ – народ свободолюбивый. Вот и подрывали основы русского народа, вырезали основную, деятельную его часть.
Что интересно, когда в 1941г началась война, во многих районах после бегства красной администрации первым делом, что делали мужики – это разгоняли колхозы, символы большевистской власти на селе. И немцев встречали как освободителей, это тоже факт, каким бы он не был.
Молчат русофобы и о восстании в Краснодаре в 1961г. Зачем разве может русский человек поднять руку на власть. А ведь и в 70-ых в СССР были выступления, сознательно или исключительно на подсознательном уровне тянулись русские к свободе, не желали мириться с опостылой властью.
Вся история русского народа – это история борьбы за свое выживание, это история борьбы за свою свободу. Борьбы с врагами внешними, пытавшими наложить свою лапу на русскую землю и с представителями власти, желавшими лишить Русов воли.
Сегодня мало, что изменилось. Сегодня вся та же картина. Русофобы, подкармливаемые оккупационной властью, кричат о рабской русской душе, о невозможности ими, русскими создания своего независимого национального государства.
Сегодня потомки хазар, занявшие место Романовых-голштинских, престарелых генсеков из политбюро, делаю все, чтобы в русских не осталось духа к Воле. Вход идет все: пропаганда в СМИ печатных и на ТВ; мифотворчество, обратите внимание, как подняли голову неонорманисты; пропаганда абортов; алкоголь; наркотики….. и т.д. список можно продолжать очень долго.
Сегодня лишь от нас зависит: будет ли жить русский народ. Сегодня лишь от нас зависит: будет ли наш народ вольным. Сегодня лишь от нас зависит: будет ли у русских свое национальное государство, будет ли жить Русь!
Все в наших руках! Наши предки некогда не были рабами и всю свои историю боролись с режимами пытавшимися лишить их воли.
Так не посрамим же памяти предков!
