Вадим эйленкриг личная жизнь с кем встречается. Вадим Эйленкриг: «Либо буду сильным, либо умру. А что слушаете для себя, для души

Вадим Эйленкриг знаменит как джазовый трубач и телеведущий, при этом сам музыкант неоднократно повторял, что не относит себя к исключительно джазовым музыкантам. В его музыке есть грув, и он смело может относиться к любому музыкальному стилю.

Вадим Симонович родился 4 мая 1971 года в Москве. Его отец ранее работал концертным директором у звезд первой величины на российской эстраде. Мать поддерживает супруга в его творческой деятельности.

Вадим Эйленкриг не относит себя к исключительно джазовым музыкантам

Детство и юношество Вадима Эйленкрига

С детства росший в атмосфере творчества мальчик в четыре года увлекся музыкой. Заметив старания сына, отец отдал его в музыкальную школу, в классу фортепиано. Вторым направлением его обучения стала труба, что, откровенно сказать, удивило родителей.

Играть на этом же медном духовом инструменте Вадим продолжил в музыкальном училище, а после – в университете культуры и искусств в Москве. В процессе обучения, пересмотрев свои взгляды, он перевелся на отделение джазовой музыки.

В девяностые годы Эйленкриг окончательно осознал, что музыка – его призвание

Переломный период в его карьере пришел с наступлением девяностых. После услышанной композиции по радио саксофониста Гато Барбьери, Вадим понял, что музыка – это его призвание.

1995 год стал для него решающим в его будущей звездной карьере. Вадим Эйленкриг отправился на фестиваль джаза в немецкий Торгау, где биг-бэнд, в составе которого он играл, получил первый приз. После окончания обучения Вадим выступал в знаменитых джазовых оркестрах, в том числе у Анатолия Кролла и .

Вадим Эйленкриг с Аллой Сигаловой в программе «Большой джаз»

Творческая деятельность Вадима Эйленкрига

Трубач имеет много музыкальных и творческих связей как с заграничными коллегами, так и с отечественными исполнителями. Он регулярно играет в оркестровых сопровождениях на концертах.

Если у музыканта появляется свободная минутка, он всегда с удовольствием принимает приглашение на выступление известных звезд российского шоу-бизнеса: Дмитрия Маликова, Ларисы Долиной и других.

С 1999 по 2010 годы трубач был солистом в Московском джазовом оркестре .

В 2012 году музыкант выпустил под названием Eilenkrig. В честь этого события было проведено более пяти презентационных концертов.

Личная жизнь Вадима Эйленкрига

Музыкант является завидным холостяком, за сердце которого готовы бороться сотни поклонниц. В далеком прошлом, когда Вадиму было 19 лет, он состоял в браке. Продолжительность семейной жизни составила три месяца.

Шутя, музыкант говорит: «Женитьба стала своеобразной «вакцинацией», после которой у меня выработался иммунитет».

Размышляя о своей будущей второй половинке, трубач не может описать идеал женщины. Главными чертами, которыми будет обладать его избранница – доброта и мудрость.

Более 10 лет Вадим Эйленкриг играл в Оркестре Игоря Бутмана

«Женщина, как не раскрытая книга, должна интриговать и становится интереснее с каждой новой страницей», – говорит Эйленкриг.

Артист любит шутить: «Сегодня у меня есть в жизни жена – медная труба, и несколько любовниц – дополнительные трубы».

Завидный холостяк Вадим Эйленкриг занимается творческой деятельностью, и, как он сам говорит, у него нет времени на романтические отношения. Но кто знает, возможно, уже завтра он станет семейным человеком.

Вадима Эйленкрига увлекает не только музыка

В Вадим Эйленкриг рассказал, какую профессию он бы выбрал, если бы не стал музыкантом.

Корреспондент «Главных новостей Ульяновска» пообщался с джазменом незадолго до его выступления в Ульяновске.

– Вадим, расскажите, пожалуйста, о своём детстве – каким оно было: музыкальным или обычным, как у большинства детей?

– Как у большинства музыкальных детей, детства у меня не было. С четырёх лет занимался музыкой. Годами по четыре часа в день проводил за фортепиано.

– Музыкой занимались благодаря влиянию вашего папы?

– Да, именно так, ведь ребёнок не может сам сделать выбор в столь раннем возрасте. Папа мне часто говорил, что занимаясь музыкой я буду счастливым человеком. Тогда я ему не верил. А сейчас понимаю, что он был абсолютно прав. Думаю, настоящая родительская любовь не в том, чтобы потакать слабостям детей и баловать их. А в том, чтобы понять ребенка, воспитывать, пусть даже в жёсткой форме, направлять.

– В каком возрасте осознали правоту папы и поблагодарили за музыкальный выбор?

– Осознал, наверное, лет в 25-30. А вот насчёт слов благодарности сейчас понимаю, что ещё так и не произнёс их. Сразу после интервью позвоню ему и скажу, что он был прав.

– Трубу вы уже выбрали сами – почему именно этот музыкальный инструмент?

– На тот момент не было никаких моральных сил заниматься фортепиано, меня уже просто «колотило» при виде его. И я подумал, что труба – это просто, и мне будет легко научиться на нем играть. Даже просто за счёт аппликатуры. Тогда совершенно не подозревал, что в плане игры это физически самый тяжёлый инструмент.

– В чём эта сложность – особенность работы с дыханием?

– На трубе на выдохе 0,2 атмосферы – самое высокое сопротивление на выдохе среди духовых инструментов. Это как камера футбольного мяча. И вот эту камеру я надуваю на протяжении всего концерта. Если обычный человек, пусть даже спортивный, представит, что ему в течение двух часов предстоит сделать что-то подобное, думаю, он потеряет сознание уже минуте на третьей. Кроме того, на трубе диапазон нот меняется за счёт того, что надо управлять губами, а в саксофоне - всего лишь выучить аппликатуру. Поэтому, чтобы трубачу играть гамму в три октавы, ему нужно лет пять, а саксофонисту – недели две. Но у трубы есть огромный плюс – саксофонистов много, а трубачей – единицы.

– Возникало ли после осознания всех «прелестей» игры на трубе желание поменять инструмент?

– Есть выбор, который не бывает случайным. И есть такое понятие, как судьба, в которую, правда, не верю. Труба - это абсолютно мой инструмент и по внешнему виду, и по звуку, и по роли вообще в музыке. Исторически сложилось, что войска в атаку поднимали именно под звуки трубы... Труба - это глубоко лирический музыкальный инструмент, чьё звучание наиболее близко к голосу. А под саксофон только драпать хорошо (смеется).

– В вашей творческой биографии есть интересный факт – вы первым в Москве стали играть с диджеями.

– Это чисто коммерческая идея. Реализовывалась она в такое время, когда музыкантам в Москве было тяжело заработать. А клубная музыка набирала популярность. И эта наша задумка получила большое продолжение – сейчас уже достаточно много музыкантов, кто так играет. Людям всегда интересно живое исполнение хорошей музыки в любых проявлениях.

– Сейчас вы продолжаете заниматься подобным или уже отошли от этого?

– Только в рамках коммерческих проектов либо “just for fun” (дословно: "просто для удовольствия, развлечения" – авт.). И на сегодняшний день это лишь небольшая часть того, что делаю.

– В 2009 году с Тимуром Родригезом вы создали джазовый проект “TheJazzHooligans”. Он ещё существует?

– У нас сложились настоящие дружеские отношения. Тимур - открытый, добрый, общительный человек. Но этот проект, к сожалению, не имел продолжения. Может быть, сказалось неправильное позиционирование. Хотя, вполне возможно, что проект может возобновиться. Опыт действительно был очень интересный.

– Вы стали ведущим телепроекта «Большой джаз» на канале «Культура». Чем вам запомнилось участие в нем?

– Когда мне позвонили с телеканала «Культура» с предложением, сразу же согласился. Честно скажу, уже давно был готов вести какой-нибудь телевизионный проект. Был очень большой кастинг, о чём я даже не знал - медийные персоны, джазовые и рок-музыканты, артисты театра. В роли ведущего я себя чувствовал органично, но в то же время ощутил, что это очень сложный вид деятельности, особенно на таком телеканале, как «Культура». Если поступят от них новые предложения, приму их не задумываясь. Но если мне когда-нибудь предложат поменять свою профессию на телеведущего, откажусь.

– Были среди конкурсантов те, кого вы запомнили больше всего и стали сотрудничать?

– С большинством участников уже был знаком до телепроекта. С конкурсанткой, которая, к великому сожалению, покинула проект в самом начале, Асет Самраиловой, удивительным образом сложился творческий союз. Мы создали несколько программ и провели концерты. Хотя она была наименее джазовым человеком на «Большом джазе», но покорила своей искренностью, голосом, обаянием и профессионализмом.

– Как складываются отношения с Игорем Бутманом, в джаз-ансамбле которого вы играли раньше?

– Несмотря на то, что уже пять лет не работаю у него в оркестре, мы продолжаем общаться, он мой близкий друг и во многом кумир. Игорь приглашает меня на выступления в качестве специального гостя. Свои альбомы записываю на лейбле “Butman Music”.

– Вам доводилось выступать вместе с вашим папой?

– К сожалению, нет. Я стал играть после того, как он перестал выступать. Хотя мы работали на одной сцене – я в качестве музыканта или ведущего, а папа - в роли ведущего.

– Можно надеяться любителям джаза на продолжение семейной династии?

– Хороший вопрос… Если у меня будет сын, то обязательно дам ему в руки трубу. Не знаю, захочет ли он играть. Но мне хотелось бы, чтобы он, как минимум, попробовал. А если будет дочка, то я против того, чтобы она играла на трубе. Хотя у меня есть несколько учениц, достаточно перспективных...

– Какое место в вашей жизни занимает спорт?

– Давно и серьёзно занимаюсь спортом. Для меня это такая же важная часть жизни, как и музыка. Я абсолютный фанат и пропагандист здорового образа жизни. Что касается вида спорта, которым занимаюсь, – это «железо». Точнее даже это не спорт, а эстетика и философия. А профессиональный спорт считаю больше развлечением для публики, нежели пользой тому, кто им занимается.

– Как проводите свободное время?

– У меня так много в жизни динамики, что свободное время люблю проводить в спокойной обстановке: либо с друзьями, либо на диване, просматривая хороший сериал в компании с хорошим чаем или кофе.

– Ваши пожелания слушателям в преддверии концерта в нашем городе.

– Пожелание очень простое – слушать больше хорошей джазовой музыки. Музыка, на мой взгляд, это самое абстрактное искусство, тогда как живопись, балет, поэзия более конкретны. А джаз - единственный стиль музыки, где есть импровизация, и можно понять, как человек мыслит и чувствует.

Сергей ГОРОХОВ

Фото из архива филармонии

Фото: Георгий Кардава. Продюсер: Оксана Шабанова Так и не скажешь, что перед тобой знаменитый джазовый музыкант − трубач Вадим Эйленкриг (45), высокий и накаченный, он больше похож на культуриста со стажем. «Лавочка подо мной может прогнуться, − предупредил он нашего фотографа. – Я вешу 115 килограммов!» Вадим занимается спортом уже 30 лет, но нашел свое истинное призвание в музыке. PEOPLETALK встретился с ним за несколько часов до его выступления в Концертном зале имени Чайковского и выяснил, как прирожденный трубач челночил в девяностые, что заставило его вернуться к музыке и почему он не слушает русский рэп.

Родился я в самом центре Москвы, на улице Островского, сейчас – Малая Ордынка, в бедной еврейской семье. Очень рано начал говорить, так же рано начал петь и, к своему несчастью, пел очень чисто. Моя мама не имеет отношения к музыке, она просто еврейская мама. Это очень серьезная профессия. А папа музыкант. И в детстве он поставил мне диагноз − хороший слух. А позже оказалось, что он абсолютный. Я с четырех лет занимаюсь музыкой, и, в общем, все было непросто: музыкальная школа, музыкальное училище, высшее учебное заведение, аспирантура, сейчас преподаю в Государственной классической академии имени Маймонида, я завкафедрой джазовой музыки и импровизации. Сначала я окончил Прокофьевскую музыкальную школу как пианист и колледж Октябрьской революции, тот, что сейчас называется МГИМ им. Шнитке. А потом случились лихие 90-е. Я челночил – ездил в Турцию, покупал кожаные куртки, а потом продавал их в Москве. Тогда я думал, что больше никогда не буду заниматься музыкой. Мне папа с детства говорил, что я должен играть на трубе так, как объясняются в любви единственной женщине. Тогда я не мог понять, что это значит, а сейчас понимаю, что это такое. Однажды, когда я еще занимался челночным бизнесом, ехал со своим товарищем в машине и услышал, как по радио играл саксофонист Гато Барбьери . Вот он играл именно так, как рассказывал мне отец. В тот же вечер я решил, что бросаю бизнес и иду в музыку. Я сознательно решил, что мне не так важно зарабатывать, сколько извлекать эти звуки, потому что без них я не буду счастлив. Я пошел к совершенно потрясающему человеку – педагогу Евгению Александровичу Савину – и уговорил его, чтобы он со мной занимался. Я заново учился издавать звуки, потому что те звуки, которые я издавал, никому не нравились. И мне в том числе. На это ушло очень много лет. Сложное было время. Тогда я организовал свой первый коллектив под названием XL. Название придумал совершенно спонтанно: я уже договорился о концерте, а мне по телефону звонят и говорят: «А как группа называется?» Я смотрю, рядом со мной валяется майка, там и написано XL. Это тогда я еще был XL, сейчас я XXL или XXXL.

Я познакомился с Игорем Бутманом, когда он набирал оркестр, первый состав своего биг-бенда. И мне очень повезло, я попал в этот оркестр! Я 11 лет играл там и в какой-то момент понял, что надо заниматься сольной карьерой. С Игорем мы до сих пор очень близкие друзья. На его лейбле у меня вышло три пластинки. Он однажды сказал мне, что XL – это вообще не название для коллектива: «Вот ты подумай, на какой концерт приятнее сходить: на Вадима Эйленкрига или на «XL»?» Я говорю: «На Эйленкрига. Ты однозначно прав». Теперь коллектив называется скромно «Группа Вадима Эйленкрига». Вчера Игорь пришел к нам на репетицию, послушал и сказал: «Хорошо играете». А я отвечаю: «Игорь, они все могли быть в твоем оркестре». В разное время каждый из моих музыкантов был уволен из биг-бенда Бутмана! Раньше, чтобы организовать выступление, надо было поймать такси, с восьмого этажа спустить и погрузить всю аппаратуру, доехать, разгрузить, скоммутировать, отыграть концерт, раскоммутировать, опять поймать такси и опять на восьмой этаж. Иногда лифт ломался, и тогда на восьмой этаж огромные колонки, пульт, стойки я нес пешком. Наверное, больше всех на меня в музыкальном плане повлиял Рэнди Брекер, это американский трубач, один из The Brecker Brothers. Я услышал альбом его группы, который называется Heavy Metal Bebop , и был настолько восхищен! Я не понимал, как он играет. Он просто бог! Спустя долгие годы у меня был концерт в «Линкольн-центре» с биг-бендом Игоря Бутмана, я играл увертюру, с которой начинается Шахерезада Римского-Корсакова. Прошло время, я уже вернулся в Москву и вдруг получил письмо по почте: «Вадим, привет! Только сейчас нашел твой e-mail. Был на концерте. Поздравляю Рэнди Брекер». Я не спал всю ночь. Рэнди Брекер написал мне письмо, что ему понравилось, как я играю! Мы сейчас с ним периодически переписываемся, он читает рэп на моей первой пластинке. Он блестящий музыкант и потрясающий человек! Я «всеядный», иногда слушаю даже русский рэп. Но отличие русского рэпа от других хороших стилей музыки заключается в том, что ты вдруг слышишь какую-то фишку, скачиваешь в iTunes, слушаешь второй раз и понимаешь, что в третий уже слушать не будешь. Потому что уже ясно, что и где не доделано. Я страшный перфекционист и знаю, что многие вещи могли быть сделаны лучше, в том числе, кстати, и у меня. Я до сих пор не доволен ни одной своей пластинкой, ни одним своим соло, ни одной своей записью. Мне кажется, как только я буду доволен тем, что делаю, это будет первый признак, что я сошел с ума. Это звездная болезнь: что бы я ни сделал, я не буду подвергать это критике, буду брать первое, что получилось, мне это будет казаться гениальным. И конечно, это будет гораздо хуже, чем все, что я делаю сейчас. У джаза есть своя публика, и я ее ни на что не променяю: это интеллигентные, образованные, тонкие, очень глубокие люди, как молодые, так и постарше. Джаз я выбрал за то состояние свободы, которое необходимо, чтобы его играть. Просто нельзя быть несвободным для такой музыки. Джаз – это невероятно! Когда я его слушаю, думаю: «Какое счастье, что есть в жизни эта музыка». Человеку не так много нужно материального. Чтобы получать удовольствие даже от самых простых вещей, например от дождя, джаза, хорошей книги, совершенно не обязательно скрестив ноги сидеть на берегу моря в Каннах. Это может быть везде. Если тебе для того, чтобы получать от этого удовольствие, нужны Канны, то у тебя как-то приоритеты неправильно расставлены. Джаз всегда связан с импровизацией. Вообще, надо сказать, что импровизация – это прежде всего наука, искусство и полет души. Так вот, полет души хорош только тогда, когда у тебя есть колоссальные знания, это практически математика. Идет гармония, и ты должен понимать, какой лад, какой аккорд, какие надстройки, что ты обыграешь, – и это все в режиме реального времени. Какие-то выученные фразы у тебя есть, а какие-то фразы рождаются здесь и сейчас. Поэтому импровизация – это не просто интуитивное исполнение, это очень серьезная вещь, которую надо изучать. Недавно у меня был юбилейный концерт в Светлановском доме музыки. 1700 мест, и все было продано. Сейчас в филармонию тоже все продано. Да, я не собираю стадионы. Но, во-первых, может быть, пока! А во-вторых, я не уверен, что, если в зале будет в 10 раз больше человек, я буду в 10 раз счастливее или стану в 10 раз лучше играть. Гонорар я, наверное, получу больше. Тут есть такой момент: если ты хочешь зарабатывать деньги, наверное, есть какие-то другие жанры. Жванецкий, по-моему, это сказал: «Хорошо – это не когда много, а когда хватает».
Татуировки я хотел всегда. Но первую тату, дракона, я сделал лет пять назад, то есть в том возрасте, когда все начинают татуировки сводить. Я очень долго переживал, сомневался: хотел что-то с драконом, но вроде по году рождения не Дракон, да и вообще, не к чему было его привязать. Но как только ты понимаешь, что хочешь тату, − видимо, так устроен человек − ты сразу начинаешь придумывать себе какую-то оправдательную философию. Я понял, что, во-первых, дракон – это абсолютно мужской символ. В какой-то момент мне стало казаться, что я очень мягкий в этой жизни: тяжело расстаюсь с людьми, к которым надо уже давно повернуться спиной; я очень много прощаю. И это был один из смыслов: я сказал себе, что больше не мягкотелый. Дракона мне делали три месяца, раз в неделю по три часа, получается, больше 30 часов. Вторая моя татуировка – самая любимая. У меня на груди две звезды Давида. Однажды я посмотрел фильм «Пуля». У главного героя, которого играл Микки Рурк, были звезды Давида. Я всегда думал, что если бы был такой крутой, как Микки в этом фильме, то, конечно, сделал бы себе эти звезды. И в какой-то момент я их набил. Еще у меня есть девушка на правой руке. Мне ее нарисовал потрясающий художник Ваня Разумов. Он тогда мне говорил: «Я никогда не делал татуировки». Я ему сказал: «Мне неважно. Нарисуй девушку». Он нарисовал мне девушку, она играет на трубе. Это моя муза. На всякий случай я ее одел, потому что все-таки мою музу не должны видеть голой. А на левой руке у меня пылающее сердце с тремя словами: sex, gym and jazz, которые определяют основные удовольствия в моей жизни.
Я точно не знаю, как выглядит идеальная девушка внешне. Вот мужчина, мне кажется, обязательно должен быть сильным, спортивным. А девушка может быть абсолютно любая: любого роста, любой комплекции, любого цвета и размера. Есть, конечно, внутренние качества, которые необходимы: доброта, мудрость, понимание и немножечко какой-то такой женской дури, без которой невозможно увлечься девушкой. Это такая легкая истеричность. Она должна быть обязательно, чтобы вообще держала тебя в тонусе. Мужчины могут говорить, что не любят истеричек, но выбирают все равно их, и ради них бросают очень правильных женщин. В 19 лет я был женат три месяца. И это была вакцинация. Грубо говоря, сделали прививку, и у меня теперь на всю жизнь иммунитет. Хотя, может, скоро уже и закончится эта прививка. Мне кажется, если честно, институт брака себя немножко исчерпал. Но, конечно, люди должны жить вместе. В картинке про идеальную старость рядом со мной татуированная веселая белозубая старушка. Закат, внуки, но старушка – обязательно. Веселая должна быть такая бабка. Чаще всего меня можно встретить на моих концертах. Я на них всегда прихожу. В любом состоянии. Кстати, когда у меня был этот юбилейный концерт в Доме музыки, за несколько дней до этого я очень жестко отравился: еле на ногах стоял. Играл и думал: «Только бы не упасть! Только бы не упасть!» Девушки, которые хотят со мной познакомиться, пусть просто подойдут и скажут: «Давай попьем кофе?» Конечно! Кофе – это вообще ни к чему не обязывающая вещь, из которой может очень многое получиться или, наоборот, ничего не получиться, а удовольствие от этого получишь всегда. Я и сам так делаю, если мне кто-то приглянулся. Мне кажется, любой человек должен понимать: потерять можно только в том случае, если ты хочешь подойти и не подойдешь, а если ты подойдешь и даже получишь отрицательный результат, ты ничего не теряешь. Есть люди, у которых при этом очень страдает самомнение, но это означает, что их интересует только то, как их воспринимают. Это очень страшная вещь и в жизни, и на сцене. Когда человек выходит и перед сценой волнуется – это хорошо, а когда он волнуется уже на сцене, в процессе игры, это означает, что он не музыку играет, а думает, как его воспринимают сидящие в зале. Это уже не музыка. Чем больше ты добиваешься, причем колоссальным трудом, тем больше людей говорят о тебе плохо. Но, как правило, эти люди либо ленивые, либо бесталанные, либо завистливые, которые не способны себя заставить что-то сделать. У талантливого человека, я уверен, всегда есть завистники. У меня каждый день – это день сурка. Кстати, я не понимаю, как и почему Билл Мюррей хотел в этом фильме из него выйти, – это же самый счастливый день! Он просыпается молодой и здоровый, каждый день встречает эту восхитительную девушку. Да это самый лучший день в его жизни! Я точно знаю, что я из своего дня сурка выходить не хочу. Как правило, я встаю не по будильнику. Понимаю, что это очень нездоровая привычка, но я начинаю свой день с чашки капучино. Не могу себе отказать в этом. Далее завтрак, спортзал, потом я прихожу домой, завариваю себе пуэр, это тоже моя слабость и любовь, распахиваю окна, делаю глоток пуэра и играю музыкальную фразу, и так проходит достаточно много времени. Вечером я либо встречаюсь с друзьями, либо играю концерты. Прихожу домой после концерта и очень-очень долго эмоционально от него отхожу, поэтому включаю какой-нибудь хороший сериал – сейчас сериалы гораздо лучше, чем кино, потому что в кино сплошные спецэффекты, а в сериалах − настоящая актерская игра, причем очень серьезных людей. Вот он, идеальный день. Наверное, он будет еще идеальнее, если рядом окажется близкий человек, но я убежден, что это вот-вот случится.

Вадим Эйленкриг - российский джазовый музыкант, который виртуозно владеет главным для него является труба. Сотрудничает с самыми известными оркестрами и биг-бэндами.

Вадим Эйленкриг: биография

Музыкант родился 4 мая 1971 года в Москве. Отец - Симон Львович Эйленкриг, Мать - Алина Яковлевна Эйленкриг, преподаватель музыки.

Вадим окончил детскую музыкальную школу по классу фортепиано, затем поступил в Музучилище Октябрьской революции (в настоящее время это Московский колледж имени Шнитке). Для дальнейшего обучения он выбрал трубу, хотя родители настаивали на саксофоне. Будучи студентом, Вадим Эйленкриг стал лауреатом конкурса трубачей 1984 года, прошедшего в Москве. Это был первый ощутимый успех начинающего джазмена.

Высшее музыкальное образование

В 1990 году Эйленкриг поступил в Московский госуниверситет культуры, на отделение духовых инструментов, а спустя некоторое время перевелся на кафедру джаза. Во время учебы стал солистом в университетском биг-бэнде. В 1995 коллектив был приглашен в немецкий город Торгау, где проходил Международный фестиваль джаза. Окончив институт, Вадим Эйленкриг стал работать в лучших московских оркестрах. Это были биг-бэнд, которым руководил Анатолий Кролл, оркестр джаз-бэнд института Гнесиных.

Творчество

В 1996 году Вадим Эйленкриг создал свой первый сольный проект под названием XL. Тогда же трубач начал эксперименты с электронной музыкой в джазе. В 1997 Эйленкриг окончил аспирантуру Академии имени Маймонида. В 1999 году стал солистом биг-бэнда Игоря Бутмана.

В 2000 был приглашен на должность доцента кафедры джаза факультета музыкальной культуры Академии имени Маймонида. В 2006 году принимал участие в международном концерте "Джаз и классика", который прошел в нью-йоркском зале "Розовый холл".

Спустя два года Вадим Эйленкриг стал лауреатом Международного джазового фестиваля в Чимкенте, а в 2009-м трубач создал (в компании с известным шоуменом Тимуром Родригесом) музыкальный проект "Джазовые хулиганы". В том же году музыкант выпустил свой первый альбом под названием "Тень твоей улыбки", эта мелодия больше известна в исполнении Энгельберта Хампердинка. В создании альбома принимали участие джазовые музыканты мирового уровня, такие как Дэвид Гарфилд, Уил Ли, Крис Паркер, Хайром Буллок, Рэнди Бреккер.

Востребованность

У трубача Эйленкрига много парнеров за границей: как в США, так и в Европе. Однако он постоянно сотрудничает и с Его приглашают в оркестры сопровождения, на разовые концерты и выступления. Если трубач располагает временем, он никогда не отказывает. Его услугами пользуются Дима Маликов, Мазаев Сергей и многие другие артисты. Музыкант долгое время сотрудничал с группой "Любэ".

В 2012 году Вадим выпустил второй альбом, который назвал "Эйленкриг". В создании коллекции принимали участие Алан Харрис, Вирджил Донатти, Игорь Бутман, Дуглас Шрив, Дмитрий Мосьпан, Антон Баронин. Несколько презентационных концертов прошли в джазовом который находится на Чистых прудах. Два концерта были организованы в Светлановском зале Международного Московского дома музыки на Космодамианской набережной российской столицы.

Личная жизнь

Самый известный российский джазовый трубач не вызывает интереса у репортеров желтой прессы. Вадим Эйленкриг, личная жизнь которого еще и не начиналась (если иметь в виду создание семьи), называет своей женой трубу, изготовленную в США по спецзаказу из чистой меди. А поскольку у музыканта кроме главной есть еще несколько труб, то они, по его словам, только любовницы.

Вся личная жизнь музыканта проходит на многочисленных концертных площадках, разбросанных по всему миру.

Вадим Эйленкриг – один из самых востребованных джазовых трубачей. Это музыкант, порой не вписывающийся ни в какие рамки и даже меняющий представления о джазе. Например, он стал новатором и первопроходцем в своем жанре в работе с электронными музыкантами. А еще Вадим – телеведущий, педагог, заметная фигура в российском силовом спорте и, наконец, первый исполнитель с татуировками, который появился на афишах Дома музыки! У него несколько музыкальных проектов, он выпускает диски, участвует в записи альбомов различных звезд, выступает с концертами. Причем, самыми разнообразными. Например, не так давно возглавляемый им квартет с аншлагом выступил в том же Доме музыки. А нередко Вадима можно услышать и в московских джазовых клубах.

– Вадим, ваш концерт в Доме музыке прошел с аншлагом, публика была в восторге. Скажите, в чем состоит секрет удачного концерта?

– Самый нелепый вопрос, который может задать мне журналист перед концертом: чем вы хотите удивить нашу публику? Артист должен не удивлять – все-таки мы не в цирке, – а сотворить на концерте чудо. Для этого музыканту необходимо быть абсолютно искренним, отдать все, что у него есть внутри. Публике недостаточно, чтобы музыкант вышел на сцену и сыграл правильные ноты, людей завораживает энергия, которую ты им отдаешь. Она может быть витальной или лиричной, какой угодно – ровно настолько, насколько музыканты отличаются друг от друга, и публика ходит на их концерты получать разные эмоции.

– В детстве вы учились играть на фортепиано – причем совсем не джаз, а вполне традиционную классику, – вам прочили блестящее будущее, но впоследствии, неожиданно для многих, вы сменили рояль на трубу, а классику на джаз. Почему так произошло?

– У меня было детство, типичное для классического музыканта. То есть, можно сказать, никакого детства не было вообще. Только представьте себе: начиная с пяти или даже четырех лет я по три-четыре часа в день проводил за инструментом. Пока мои друзья по двору играли в казаков-разбойников, гоняли мяч или шайбу, ходили на рыбалку, я разучивал гаммы и этюды. Конечно, и меня во двор выпускали, но только на 45 минут. А если, начав играть со своими приятелями, я задерживался и опаздывал, то наказание – дополнительный час игры на фортепиано – было неминуемо. Уже потом, став взрослым, сформировавшимся музыкантом, я был благодарен своим родителям за то, что они держали меня в черном теле. Именно поэтому я и достиг высокого профессионального уровня, но пианино, скажу вам по секрету, недолюбливаю до сих пор. И когда у меня появилась возможность освоить второй инструмент – трубу, я сразу же ею воспользовался. И перенес на этот инструмент все свои наработанные музыкальные возможности, весь свой потенциал, поэтому в скором времени труба вытеснила рояль и стала для меня главным инструментом. Да и на джаз я переключился тоже благодаря стремлению к свободе. Я с большим пиететом и восхищением отношусь к классической музыке, но мне всегда было тесно в ее рамках. Джаз же дает музыканту возможность излагать музыкальное произведение по-своему, возможность импровизировать и варьировать свою мысль в соответствии с сегодняшним душевным состоянием, которое не может быть одним и тем же. Поэтому одно и то же произведение, джазовую тему или стандарт сегодня сыграю совсем не так, как на прошлом концерте, а на следующем исполню его как-то иначе. И вот такая возможность соединять органику музыки со своим собственным душевным состоянием в джазе мне нравится больше всего.

– Существует мнение, что классика глубока и содержательна, а джаз поверхностен и прост.

– Мне кажется, это мнение очень ограниченных людей, неглубоко знающих джаз. Думаю, что человек, который одинаково хорошо знает оба жанра, никогда не сможет сказать такое. Да и темы классической музыки джазменами тоже исполняются не так редко. Мой близкий друг, замечательный саксофонист Дмитрий Мосьпан, сделал несколько аранжировок классики, и одна из них – «Полет шмеля» – получилась настолько удачной, что я записал ее на своем диске. Это очень интересная, хотя и непростая для исполнения музыка, еще более быстрая, чем в оригинале у Римского-Корсакова.

– Почему вы выбрали трубу, а не саксофон, который выглядит куда эффектнее, и девушкам нравиться должен больше?

– Когда выбирал второй инструмент, я был настолько замучен фортепиано, что сам факт того, что мне придется учить сложную аппликатуру саксофона, повергал в шок, на трубе же понятно, что аппликатура гораздо проще. Если бы я тогда знал, что эта простота компенсируется огромной сложностью звукоизвлечения, я бы трубу, может быть, и не взял.

– Получается, на трубе в каком-то смысле играть сложнее?

– Физически и технологически гораздо сложнее. С точки зрения физиологии труба – самый трудный духовой инструмент. И если бы я это знал, конечно, очень хорошо подумал перед тем, как брать его в руки. По физическим нагрузкам трубу можно сравнить с каким-нибудь серьезным видом спорта, например, со штангой. Поэтому режим жизни и питания должен быть такой же, как у спортсменов. Нам нельзя курить, пить крепкие напитки, – правда, музыканты не всегда это соблюдают.

– Сейчас вы – успешный музыкант. А в 90-е почти бросили музыку, занялись бизнесом.

– В 90-е музыка не могла никак меня прокормить, на студенческую стипендию прожить было невозможно, сидеть на шее у родителей не хотелось. В то время открывались возможности, которых прежде не было. Профессия «челнока» казалась очень романтичной. Еще совсем недавно попасть в другую страну можно было лишь со сложностями получив путевку, пройдя собеседование в партийной организации. А тут ты покупаешь билет, летишь в Турцию, общаешься с людьми, выбираешь товары, торгуешься, привозишь в Москву, продаешь. Лет пять я этим занимался.

– Знаю, история вашего возвращения в музыку была красивой и романтичной.

– Да, это очень сентиментальная история. Я уже заканчивал университет культуры, должен был получить диплом, и связывал свое будущее не с музыкой, а с бизнесом. У меня был почти сформировавшийся план дальнейшей жизни, в котором места для музыки уже не было. И как-то дождливым вечером мы ехали с моим другом на машине. Было довольно поздно, огни фонарей волнами воды размывались по стеклам. И вдруг в радиоприемнике зазвучал саксофон. Я не помню, кто играл, но это было пронзительно до слез. В этой музыке была страсть, любовь, страдание, полет и обреченность. Этот саксофон меня заворожил. И я представил себе ситуацию: пройдет 20 лет, я стану успешным бизнесменом, буду ехать в собственном роскошном автомобиле, включу радио и услышу соло этого саксофониста, и не смогу себе простить, что он играет, а я навсегда покинул музыку. Я позвонил родителям и сообщил им, что ухожу из бизнеса и снова на некоторое время буду нуждаться в их поддержке.

– Почти десять лет вы играли в коммерчески успешном биг-бенде Игоря Бутмана, а потом ушли. Почему это произошло?

– Когда Игорь Бутман только появился в Москве – это было событие. Приехал молодой, амбициозный музыкант, свежая кровь, и я понимал, что именно вокруг него будет развиваться жизнь. И я был счастлив, что он меня пригласил играть в свой оркестр, в котором я проделал большой путь до солиста. Я до сих пор очень люблю этот оркестр. Но параллельно создавал и какие-то собственные проекты. Долгие годы я совмещал их с работой в оркестре. Но мои начинания развивались, оставляя мне все меньше времени и возможностей для работы в оркестре. Я долго не мог уйти сам, потому что очень люблю этот коллектив и Игоря, который много мне дал как музыканту и как человеку, мы до сих пор остаемся с ним близкими друзьями. Но в какой-то момент Игорь сам ко мне подошел и сказал: «Тебе пора, но мы всегда будем тебе рады»…

– Сейчас у вас несколько собственных проектов. Квинтет, квартет, иногда вы выступаете в дуэте с пианистом оркестра Бутмана Антоном Барониным, у вас есть электронный проект с ди-джеем Леграном. А время от времени вы записываетесь и с попсовыми исполнителями, например, Дмитрием Маликовым, Ларисой Долиной, группой «Ума турман». Это раскрученные звезды, на которых можно хорошо заработать, или тут тоже есть момент творчества?

– Все имена, которые вы перечислили, мной очень уважаемы. Я скептически отношусь к музыкантам, которые отказываются от предложений играть что-то кроме джаза. Все-таки и на эстраде имеются хорошие исполнители. Конечно, есть артисты, выступать с которыми я не соглашусь ни за какие деньги, но с певцами, которых вы перечислили, я был счастлив сотрудничать. Сейчас у меня идут переговоры об участии в новой программе Михаила Турецкого, я буду рад, если у нас все сложится, и я буду с ним играть.

– Говоря о разнообразии ваших творческих проектов, нельзя не вспомнить о том, что вы и на телевидении поработать успели. Вместе с Аллой Сигаловой вы вели программу телеканала культура «Большой джаз». Как вам сейчас этот опыт вспоминается?

– У меня остались самые лучшие воспоминания. Профессия телеведущего оказалась совсем не такой простой как многим представляется со стороны. Было очень много подводных камней, которые не видны зрителю по ту сторону экрана. Мне по ходу дела приходилось учиться очень многому. Окунувшись во все это, я понял, какой колоссальный труд снять телепередачу. И для себя из программы я тоже вынес немало полезного. Меня удивил участвовавший в программе ново-орлеанский биг-бенд. Оркестр репетировал и снимался с утра до вечера, а все его музыканты оставались веселыми и приветливыми и не переставали всем нам улыбаться. В России, конечно, имеются джазовые оркестры и более высокого уровня. Но я не знаю практически никого из наших музыкантов, способных играть целыми сутками и сохранять на лице улыбку. А это очень важно, поскольку позволяет создать и поддерживать контакт с залом. Заражать зрителя своим музыкальным счастьем, своей любовью к музыке. Вот этого, к сожалению, очень не хватает многим нашим джазовым звездам.

– Вы работали в паре с кокетливой и веселой Аллой Сигаловой, какие отношения у вас с ней сложились?

– Надо сказать, что Алла человек с очень жестким и непростым характером. Но я не люблю женщин с простым характером, поэтому в паре с Аллой мне было очень интересно. Хотя я знал, что стоит мне сделать что-то чуть-чуть не то, и она меня жесточайшим образом будет прессовать. Алла – чудный человек, потрясающей красоты, стиля и ума женщина, я о ней часто вспоминаю.

– После программы чаще приглашать на корпоративы не стали?

– У меня и до программы было достаточно приглашений, тут ничего особо не изменилось, хотя узнаваемость увеличилась

– Кстати, а предложения выступить на корпоративах вы принимаете?

– Как правило, да. Мы же не играем музыку для танцев подвыпившей публики. Если на корпоратив приглашают джазовых музыкантов, значит в зале будут интеллигентные люди. Моя работа складывается из трех составляющих – клубные концерты, выступления в больших залах и корпоративы. У каждого вида концерта свои особенности и своя специфика, задачи и требования к музыканту на таких выступлениях различаются. Поэтому любое выступление по-своему очень интересно.

– Многие музыканты предпочитают беречь свои руки и избегают любых, в особенности силовых, видов спорта, вы же постоянно ходите в тренажерный зал, качаетесь, ваши бицепсы по 50 см в обхвате. Не опасаетесь, что навредите себе как музыканту и испортите руки?

– Я думаю, для того, чтобы понять, насколько занятия спортом опасны, надо, как минимум, хоть раз сходить в спортзал или на тренировку. Подавляющее большинство людей, которые опасаются, что потом не смогут играть, никогда спортом не занимались. Но за последние лет десять-пятнадцать на Западе, а потом и в России появилось много музыкантов совсем другой формации. Они занимаются спортом, ведут здоровый образ жизни. Хотя бы потому, что это дает больше сил для выступлений, записей и развития. Поэтому я абсолютно убеждённый сторонник спорта, силового тренинга, и считаю, что мне как раз это помогает, дает правильную энергетику. Вообще я уверен в том, что тянущееся с 60-х годов прошлого века представление о джазовом музыканте как существе асоциальном, курящем, пьющем, взбадривающемся нелегальными средствами устарело, от него пора уже уходить. Мы живем уже совсем в другое время.

Все права защищены. Копирование запрещено