Владимир Коренев: Я готов к самому худшему и потому спокоен. Спектакль Синяя птица. Путешествие — Такая слава — это тяжелое испытание или наоборот
Внук народного артиста собрался жениться и скоро сделает его прадедушкой
В обновленном Драматическом театре имени Станиславского, теперь - электротеатре «Станиславский», новый худрук Борис ЮХАНАНОВ представил первую премьеру. Спектакль-феерия «Синяя птица» по пьесе МЕТЕРЛИНКА идет три вечера подряд. На основе известной сказки разворачивается судьба Тильтиля и Митиль, которых играют Владимир КОРЕНЕВ и его жена Алла КОНСТАНТИНОВА. Спектакль наполнен личными воспоминаниями актерской пары: детство, юность, приход в театр, сцены из сыгранных когда-то постановок, воспоминания о коллегах. Это настоящий бенефис корифеев сцены.
- Владимир Борисович, вы пришли в Театр имени Станиславского в начале 60-х при Михаиле Яншине.
Михаил Михайлович увидел меня в учебном театре в дипломном спектакле. Он собрал роскошный коллектив, и наш театр в шутку называли филиалом Театра киноактера. Потому что в труппе были Евгений Весник , Евгений Урбанский , Евгений Леонов , Лиля Гриценко . Яншина все в театре обожали. Когда он уезжал с МХАТом, где служил как артист, на зарубежные гастроли, всем привозил подарки: кому галстук, кому авторучку, кому брелок - всем, включая гримеров и рабочих сцены. Михаил Михайлович прописал у себя в квартире актрису. Тогда ведь невозможно было работать в столице, не имея прописки, и Яншин прописал у себя чужого человека. По тем временам очень неординарный и человечный поступок.
- Чем еще вам запомнился Михаил Михайлович?
Любил вкусно поесть, но ему было нельзя, он всю жизнь страдал от избыточного веса. А в нашем театре был буфет на уровне ресторана. И худрук периодически ложился в Институт питания на лечение, а потом снова набирал вес в буфете. Но Яншин не был этаким добрячком, как может показаться. Имел твердые взгляды, которые не боялся отстаивать. Например, ему не раз пеняли на то, что поддерживает отношения с диссидентами. Еще у него была страсть - бега. Половина построенного на ипподроме была наверняка возведена на те деньги, что он проиграл. Он даже актрису одну взял в труппу, потому что ее отец - жокей. Михаил Михайлович думал, что тот будет ей говорить, на какую лошадь ставить. Но этого не произошло.- Правда, что однажды зрители чуть не сорвали спектакль, когда увидели вас на сцене, то есть живого Ихтиандра из «Человека-амфибии»? - Да, это произошло на гастролях в Куйбышеве. Мне в спектакле «Дни Турбиных» дали маленькую роль юнкера, всего в несколько слов. Но едва я вышел, в зале поднялись овации. И меня с этой роли сняли.
Вы с женой, актрисой Аллой Константиновой, и учились вместе, и всю жизнь в театре вместе. Вам это никогда не мешало?
Раньше, может быть. А с годами я понял, что такое родной человек. Я скучаю без нее и должен ее видеть постоянно. Алена - актриса замечательная, и я всегда радовался ее успехам. А сейчас в «Синей птице» как она играет две сцены из «Чайки» - уровень высочайший. А потом, мужчина и женщина в театре - это разное, тут нет соперничества.Я считаю, что простые человеческие радости - семья, здоровье, друзья - это и есть счастье.- Ну, это вы сейчас так говорите, а в молодости наверняка амбиции были большие. - У меня не было честолюбия, и я никогда ни с кем не соревновался. В искусстве не надо становиться ни за кем в очередь. Главное, что каждый вечер, когда выходишь на сцену, у тебя праздник.
- А было такое, что вы заработали кучу денег и не знали, как их потратить?
Однажды я снялся в Ялте в одной картине, получил большой гонорар и решил: пойду в знаменитый ресторан «Ореанда» и закажу самое дорогое блюдо. Оказалось, что оно стоит 38 рублей. При этом зарплата у меня была 85. Блюдо называлось «кокотбардолес». Официантка как-то двусмысленно на меня посмотрела и принесла крошечную серебряную кокотницу с крышечкой. Там оказались... сосиски в томатном соусе. Она пояснила, что этот испанский соус очень сложно готовится. Ну ладно, попался я как идиот. Надо было как-то отыграться. Пришел в киногруппу к себе и похвастался, как шикарно отобедал в «Ореанде», заказав самое дорогое блюдо. На следующий день десять идиотов пришли в ресторан и тоже заказали «кокотбардолес». Надо было видеть лицо официантки! Но побить меня друзья не успели, я вечером уехал в Москву.
- Это было давно. А вообще вы покупали жене дорогие вещи: шубу, драгоценности?
Конечно, у нее же, кроме меня, никого нет. Но когда мы поженились, жили в декорационном сарае при театре, у нас ничего не было.- Но вы же москвич. Могли бы привести супругу к родителям. - Хотел быть самостоятельным. Жена воспитала меня. Я стал зарабатывать, стал профессором.
Ваша дочь играет с вами в театре, а мы все ждали, когда вырастет ваш внук и будет Коренев номер два, ведь он на вас очень похож. Но Егор, кажется, в артисты не пошел?
Не хочет, и, может быть, хорошо. Учится в Высшей школе экономики на втором курсе. У него в этом смысле голова работает. Он меня учит, как машину продать, но я не продаю, а поступаю, как у Пушкина в «Евгении Онегине»: Онегин «читал Адама Смита и был глубокий эконом», а «отец понять его не мог и земли отдавал в залог».
- Внук живет, наверное, отдельно от вас? - Да, отдельно и собирается жениться. Вот это и есть счастье - продолжение рода. Я профессией никогда не мерил счастье.
- Вы уверенный в жизни человек?
Нет, сомневающийся. Я всегда готов к самому худшему, поэтому я спокоен. Во-первых, не умею радоваться, не научили меня. Праздники не люблю, не знаю, чем заняться. Не люблю большие залы и множество людей. Петр Первый спал в шкафу. Он тоже ценил маленькие пространства.- А к путешествиям как относитесь? - Обожаю свою дачу. Люблю вкусно поесть, сам приготовить. Сосед у меня там хороший, мы с ним устраиваем пикники. Люблю готовить лагман, плов. Научился на гастролях.- А ритуал плова соблюдаете? Сначала обжарить шкварочки и выпить по стопочке... - Обязательно! У меня же целая полка интересных кулинарных книжек.
Одно из ярких воспоминаний моего детства: пустая сцена, в центре ее два стула, на них спят девочка и мальчик. Звучит волшебная музыка. Вот дети просыпаются, и вместе с ними просыпается удивительный, волшебный мир - оживает Вода, Огонь, Хлеб, Сахар; Кошка и Собака начинают говорить на человеческом языке… Как же мне хотелось, чтобы такое случилось и со мной! Может быть, потому и осталась навсегда в сердце постановка удивительной сказки Мориса Метерлинка во МХАТе им. Горького.
Спектакль «Синяя птица» стал визитной карточкой театра, шел на его сцене многие годы, обновляясь и возрождаясь с каждым новым молодым поколением артистов. Он и сегодня в репертуаре МХАТа.
А премьера «Синей птицы» состоялась в далеком 1908 году. Константин Сергеевич Станиславский, основатель и художественный руководитель МХТ, которому было передано право первой постановки пьесы, говорил: «Постановка должна быть наивной, простой, легкой, радостной, как сон десятилетнего ребенка, но в то же время и грандиозной, ибо она должна явиться воплощением мечты великого поэта. Спектакль должен восхищать детей и будить серьезные мысли у взрослых». Задача была не из простых: воплотить на сцене реалистического театра, опирающегося на глубокую психологическую работу актера, феерию символиста Метерлинка. Но трудно значит интересно. Для Станиславского это было как девиз. И перед началом репетиций он специально отправился к Метерлинку, в бывшее аббатство Сен-Вандриль в Нормандии, где тот жил, чтобы лучше понять, чего хочет от будущего спектакля сам автор.
«Я оглянулся и увидел бритого, почтенных лет, седого коренастого красивого человека в сером пальто и фуражке шофера. Он помог мне собрать мои вещи. Упало пальто, он поднял его и заботливо перекинул через руку; потом повел к автомобилю, усадил рядом с собой, уложил багаж, мы тронулись и полетели. Шофер искусно лавировал среди ребятишек и кур по пыльной деревенской улице и несся как вихрь. Невозможно было любоваться видами очаровательной Нормандии при быстроте, с которой мы мчались. На одном из поворотов, у выступающей скалы, мы едва не налетели на проезжавший экипаж. Но шофер ловко свернул, не задев лошади. При более тихой езде мы перекидывались замечаниями об автомобиле, об опасности скорой езды. Наконец я спросил, как поживает господин Метерлинк.
„Maeterlink? - воскликнул он удивленно. - C"est moi Maeterlink!“ („Метерлинк? Я и есть Метерлинк!“)
Я всплеснул руками, а потом мы оба долго и громко хохотали. Таким образом, пышная фраза заготовленного приветствия не пригодилась. И отлично, потому что наше простое и неожиданное знакомство сразу сблизило нас» - так описал свою первую встречу с Метерлинком Станиславский. Простота, радушие, открытость, скромность и вместе с тем детская увлеченность, пытливость, стремление узнавать новое, вникать в суть поразили режиссера в этом человеке. «Мы много гуляли, разговаривали, обсуждали саму пьесу, характеристики героев. Во время этих переговоров он высказывался чрезвычайно определенно. Но когда речь переходила на режиссерскую почву, он не мог себе представить, как его указания будут выполнены на сцене. В этой области мне пришлось образно объяснять ему, играть целую пьесу, рассказывать кое-какие трюки, выполнявшиеся домашним способом. Я сыграл ему все роли, и он хватал мои намеки на лету. Метерлинк, подобно Чехову, оказался сговорчивым. Он легко увлекался тем, что казалось ему удачным, и охотно фантазировал в подсказанном направлении».
Спектакль имел ошеломляющий успех, получил только положительные отзывы зрителей и самых взыскательных критиков. С тех пор «Синюю птицу» любят и ставят во всех уголках мира, играют на разных языках, и на ней уже выросло не одно поколение детей.
Быть может, секрет многолетней популярности пьесы в тех вопросах, которые она ставит перед героями и перед зрителями, зовя остановиться и задуматься: что же такое счастье и где оно, ограничена ли жизнь повседневными реалиями, или «миром правит невидимое»?
Тильтиль и Митиль, брат и сестра, отправляются по настоянию феи на поиски Синей птицы для ее больной внучки. Чем же больна девочка? На этот вопрос детей фея отвечает: «Трудно определить. Ей хочется быть счастливой». С этого начинается удивительное путешествие героев в поисках птицы счастья. Они попадают в страну Воспоминаний, где встречают уже покинувших этот мир бабушку и дедушку; во дворец Царицы Ночи, хранительницы всех тайн Природы; в Царство Будущего, где обитают души тех, кому только предстоит родиться; в Сады Блаженств, пристанище человеческих желаний, от самых низменных до самых возвышенных - от Блаженства Утоленного Тщеславия до Великой Радости Быть Справедливым или Великой Радости Созерцать Прекрасное. В помощь Тильтилю фея дает волшебную шапочку, которая позволяет видеть невидимое, то, что скрыто от обычных глаз, а доступно только глазам Сердца. И он освобождает душу Молока, душу Хлеба, Сахара, Огня, Пса, Кошки, душу Воды, которые вместе с ним отправляются на поиски Синей птицы, и Душу Света, которая помогает и часто спасает тех, кто ищет.
Во многих древних культурах счастье принимало образ птицы. Его трудно поймать и трудно удержать. Все синие птицы, которых находит Тильтиль, при свете становятся серыми или черными, теряют свою волшебную синеву, и он вынужден продолжать поиски. Но что на самом деле он ищет? Встречаясь с разными опасностями, которые подстерегают его на пути, преодолевая свои сомнения и разочарования, борясь с искушением остаться «отобедать в саду тучных блаженств», сражаясь со своими низкими желаниями, которые могут его задержать, он стремится найти Ту Единственную Птицу, которая сделает счастливым Человека и откроет ему все тайны Природы, вернет истинное зрение, то есть умение видеть скрытую природу вещей и явлений. Синий - цвет Неба, цвет Мечты, которая зовет героя в эту нелегкую дорогу. «Той единственной Синей Птицы, которая выносит дневной свет, ты еще не поймал... Она улетела куда-нибудь еще... Но мы ее отыщем», - говорит Тильтилю Душа Света после очередной неудачи. Поход Тильтиля и его сестры Митиль за Синей Птицей - это поиск Счастья, поиск Истины, поиск смысла жизни, предназначения, поиск самого себя и пути к самому себе, к тому, каким должен стать Человек. А поиск этот бесконечен. Только на миг кажется, что поймал, «ухватил за хвост» Птицу Счастья, что-то понял, открыл - а она уже улетает, чтобы дать тебе возможность идти дальше, искать дальше, не останавливаться в своих поисках, не переставать надеяться, верить, любить. Улетает, чтобы звать и звать за собой, дальше, выше…
 |
В финале еще одной Синей птицей оказывается горлица, которая жила в клетке у Тильтиля и на которую он совсем не обращал внимания, но именно ее хотела получить в подарок больная девочка, и именно она подарила ей несказанную радость. «Да ведь это моя горлица!.. Да ведь, когда я уходил, она была не такая синяя!.. Да ведь это же и есть та Синяя Птица, которую мы искали!.. Мы за ней в этакую даль ходили, а она, оказывается, здесь!..»
Оказывается, за счастьем не так уж далеко надо ходить, оно всегда рядом, просто нужно научиться его видеть и узнавать и возобновлять. «Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом», - сказал один из величайших мудрецов древности Пифагор. В начале XX столетия символист Метерлинк своей волшебной сказкой пытался сказать нам то же самое. Счастье не в обретении, а в самом поиске, в самом Пути. И еще Счастье в дарении, ведь не за собственным счастьем отправляется на поиски Тильтиль, а в конце счастлив сам, потому что может подарить счастье другому человеку, отдав, поделившись тем, что так долго искал. Под занавес Синяя Птица вновь исчезает. Счастье - это миг, но память о нем зовет и поведет дальше. И герои уже никогда не будут такими, как прежде. Счастье - это видеть и ощущать ту самую невидимую связь со всем: с Природой, с людьми, с Небом. Это Счастье надо уметь возвращать собственными усилиями, не ради себя.
«Мы длинной вереницей идем за Синей птицей» - вот уже сто лет поют со сцены герои сказочной МХАТовской феерии. Длинной чередой поколений ищут люди свой путь к счастью, смысл своего существования. И поистине счастлив тот, кого поманила синим крылом Птица и кто откликнулся на ее зов!
на журнал "Человек без границ"
Анатолий Королев, писатель, специально для РИА-Новости.
В эти дни российский театр отмечает необычную дату, - столетие со дня постановки Константином Сергеевичем Станиславским спектакля «Синяя птица». Это единственная пьеса, поставленная великим реформатором на сцене МХАТа, которая дошла до наших дней (сейчас этот спектакль идет на сцене театра МХАТ им. Горького, под руководством Т. Дорониной). И хотя, разумеется, за минувшие годы постановка сильно изменилась, обновились декорация и костюмы, сменился рисунок ролей, главное - в сказке Метерлинка уцелела тайна, сохранился дух постановки. Так с годами сохраняется и крепнет аромат коньяка.
По сути, перед нами чудо.
Ни одна из жемчужин Станиславского не дошла до нас, а этот бриллиант уцелел. Пожалуй, только одна «Принцесса Турандот», поставленная в 20-е годы Вахтанговым, может соперничать с шедевром Станиславского по продолжительности существования на сцене.
У тайны столь долгого успеха есть несколько отгадок.
Чаще всего Станиславский был очень серьезен, репетиции растягивались на годы. Каждая мизансцена проверялась сотни раз. Подобно ювелиру, режиссер всматривался в сцену, как в грани алмаза во время огранки, а тут вдруг великий труженик взял паузу.
«Время от времени следует
Выпить стаканчик Клико!»
Для него это был - цитирую - «мой отдых, моя шутка, которая изредка необходима артисту. Во французской шансонетке поется… (читай выше)».
Отчасти эта история напоминает случай с молодым Стивенсоном, который долго не мог расписаться и сочинял унылые философские романы, которые никак не мог дописать до конца, и вдруг издатель предложил написать ему что-нибудь легкое, приключенческое, для подростков. Для мальчишек?! дрогнул Стивенсон и, вернувшись домой, залпом написал свой первый шедевр «Остров сокровищ». Почему залпом? Потому что освободился от тяжкого груза первоначальных установок писать серьезно.
Итак, решившись почти пошалить, выпить стаканчик Клико, создать спектакль для детей Станиславский сначала решил съездить к самому автору, к Морису Метерлинку во Францию, который жил тогда в 6 часах езды от Парижа.
Я (вспоминает Станиславский) собрался в путь по-русски: с множеством свертков и всяких подарков. Записал на манжете пышное приветствие…
Но, увы, на вокзале его никто не встретил, и, как на грех, на перроне не оказалось ни одного носильщика. С охапкой свертков Станиславский направился к стоянке авто, где толпились шоферы. Тут у него потребовали билет, как это принято на Западе. Свертки разлетелись. И тогда какой-то бравый шофер в сером пальто и шоферской фуражке кинулся собрать вещи. Спросил по-французски: месье Станиславски? Усадил в машину и помчал на страшной скорости.
Напуганный скоростью, Станиславский сидел, не говоря ни слова, и только через полчаса решился спросить у шофера: как поживает господин Метерлинк?
Метерлинк? - воскликнул шофер удивленно, - я и есть Метерлинк!
Станиславский всплеснул руками, и оба долго и громко хохотали.
Этот неожиданный реприманд и стал заглавной буквой для дальнейшей работы Станиславского, который всегда не мог без смеха вспоминать свое знакомство с Метерлинком. В спектакль проникла улыбка, ирония, и ее вечные спутники - печаль и меланхолия.
Отпустив вожжи, Станиславский сделал работу легко и непринужденно. Он позволил актерам даже импровизировать, а сам сосредоточился на изобретении волшебства. Он не захотел ставить просто детскую сказочку, а стал сочинять волшебную притчу о расширении пространства, о путешествии детей за пределы мира, к тайнам бытия.
В этой установке ему помог черный бархат.
Станиславский впервые решил попробовать магию этой ткани, которая - стоит только накрыть вещь ли, актера ли, куском черного бархата - делает предметы незримыми. Бархат придал сцене вид таинственной пропасти, которая прячется за обыкновенным набором предметов: за столом, за кроватью, за кадкой для теста, за огнем в очаге.… Из торжественной игры в невидимки и родилась та божественная сутолока чудес, которая придала спектаклю удивительное очарование ночи и прелесть рассвета, который до сих пор сохранил чистоту бриллианта и блеск огранки и озарил нас лучами волшебства.
Премьера состоялась осенью 1908 года.
Художником постановки был замечательный мастер В. Егоров.
Музыку сочинил композитор И. Сац.
Сестру и брата, Митиль и Тильтиль играли А.Коонен и С. Халютина.
Роль Кота исполнил великий И.Москвин. Верного и глуповатого Пса сыграл В.Лужский, пышный Хлеб - В.Грибунин, ломкий Сахар - А.Горев а роль феи исполнила М.Лилина.
Сказка имела оглушительный успех и у детей и взрослых.
Критик отмечал, «что у зрителей слезы сжимали сердце».
Совершенство работы, сделанной Станиславским легко без изнурения с блеском в духе Моцарта, и обеспечило «Синей птице» ту беспрецедентно долгую жизнь, столетие которой сегодня и отмечает российский театр.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Юханановские спектакли, не будучи их большой поклонницей, я, тем не менее, время от времени посматривала: такая немыслимая фантазия в театрах встречается нечасто. С самого начала Электротеатра хотела увидеть то, что режиссер делает сейчас, когда отвечает не только за свои личные работы, но и, будучи руководителем, за весь творческий процесс.
К тому же Электротеатр - это глобально перестроенный Театр им.Станиславского, который, в прежние времена, я частенько посещала, зная там не только зрительный зал и фойе, но и закулисье. Хотелось посмотреть, что получилось из театра после его глобальной реконструкции.
Получилось, в общем-то, хорошо. Придется, конечно, привыкнуть к экслектике, объединению старины глубокой и авангарда, но места для публики стало намного больше, а поскольку билеты проверяют непосредственно на входе в зал, есть возможность заскочить в предбанник, полистать театральную литературу в киоске, съесть пирожок и посетить туалет (оч.уютный!).
Зал теперь сочетает прежний (снаружи, туда не поднималась) балкон и ступенчатый амфитеатр со стульями. Последний не слишком элегантен…. Но, видимо, театру он необходим именно в таком виде.
Что до спектакля…
Заявлено, что продолжительность 1 части «Синей птицы», которую мы смотрели, 3 часа 30 минут. На самом деле, длится он больше - возможно, из-за того, что антракты не короткие. Во втором антракте всех попросили из зала выйти; возможно, это требовалось для того, чтобы выловить стайку симпатичных… летающих акул, угнездившихся под потолком.
Постановка сочетает в себе текст классического произведения Мориса Метерлинка, воспоминания актера Владимира Коренева (Ихтиандр!) и его супруги, Алефтины Константиновой, а также много-много всего иного, придуманного Борисом Юханановым - например, тех же летающих акул; пляску веселых пингвинов; явление Тарковского и Феллини, а также Демона на высоких «копытах»; рождение Душ предметов, проходящее в традициях театра Но; чтение глав из «Евгения Онегина» на китайском языке… ну, и, в общем, много чего другого.
В общем, очень понравилось, и немалые часы действия пролетели незаметно, хотя для меня - это все было не совсем равномерно… То просто дух захватывало и хотелось продлить очарованье, то - подобно горьковскому Барону, воскликнуть: «Дальше!».
Например, рождение Душ даже утомило… А ведь большая сцена перед этим, когда появляющиеся одна за другой минутки складывались в часы - и в часы, как меру времени, и в механизм, это время показывающий… в общем, это была красивая сцена.
Большинство образов, рождавшихся, на наших глазах, было прекрасным. То возникал бесконечный хоровод гигантских ёлочных игрушек (и замечательное: «Замерзли, бедные? Вот туда идите…», после чего игрушки исчезали). То - отец героя, красавец в белой адмиральской шинели, оттанцовывал под песню квартета «Аккорд». То - Дедушка и Бабушка, прекрасные, как греческие Боги, помолодевшие и похорошевшие, но так безразмерно тоскующие в вечном своем сне.
А какие замечательные вОроны бродили по сцене!..
Сказка. И вдруг - совсем бытовой рассказ, анекдот, интерактив с залом…
Не только метерлинковские Дедушка и Бабушка восставали из небытия, но и актеры, выходившие когда-то на сцену Театра Станиславского…
Ну, а если пофилософствовать, то вчера мы увидели историю о том, как «бездны мрачной на краю», у кромки выжигающего жизнь огня, можно остановиться на миг… зацепиться краешком памяти за какую-то мелочь - надбитую тобой миску, пару слов, сказанных в танце, снятую с полки старую книгу, «бородатый» анекдот… и не только сохранить себя в рядах живущих, но и притянуть поближе к нам тех дорогих, кто когда-то покинул нас и «уехал дальше, чем за море»…
Пойду ли смотреть оставшиеся две части трилогии? Пойду (особенно если опять пригласят).
Желательно - чуть попозже, чтобы уложилось во мне то, что несомненно понравилось и обдумалось то, что вызвало недоумение.
Огонь, Хлеб, Время и Демон.
Костюмы Анастасии Нефедовой -
«Синяя птица». Трилогия по пьесе М. Метерлинка и воспоминаниям Алефтины Константиновой и Владимира Коренева.
Электротеатр СТАНИСЛАВСКИЙ (Москва).
Режиссер Борис Юхананов, художник Юрий Хариков
Никогда не путешествуйте с мертвецом.
У. Блейк и Дж. Джармуш
Ситуация, когда в театр приходит новый художественный руководитель и ставит спектакль, который он посвящает этому театру, стремясь обозначить свою программу, уже имела место быть в Петербурге. Это, конечно, «Алиса» Андрея Могучего в БДТ. Только у Бориса Юхананова вместо падения в глубь кроличьей норы — путешествие за синей птицей в трех вечерах. Как путешествие в загробный мир и обратно и как ритуал перехода. Историю бывшего Драматического театра им. К. С. Станиславского он «читает» словно некую «книгу мертвых».
Проводниками становятся корифеи театра — супружеская чета Владимир Коренев и Алефтина Константинова, одновременно выступающие за Тильтиля и Митиль.
Погружая свою героиню — Алису, Алису Бруновну Фрейндлих — в театральную страну чудес, Могучий оперировал исключительно образами и легендами БДТ. Реалии человеческой биографии поверялись и подменялись образами сыгранных когда-то ролей. В его композиции каждый образ был двойственным, а то и тройственным, многократно отраженным и преломленным «кривым зеркалом» театра: сквозь образы Кэрролла светились образы ролей и имиджевые «маски» артистов, а за ними теплилось человеческое. Оттого и художественный результат был пусть и вторичным, но не противоречивым.
Борис Юхананов получил в наследство не столько театр-легенду, сколько театральную труппу с легендарной репутацией «пожирателей» главных режиссеров.
Сразу скажу, в «Синей птице» сцепление личного и художественного планов в большей степени механическое. Владимир Коренев и Алефтина Константинова то действуют как Тильтиль и Митиль в обстоятельствах сказки Метерлинка и окружении сюрреалистических поп-артовских образов, то выступают от собственного лица, рассказывая истории из своей личной или художественной биографии, а то и разыгрывают целые сцены из спектаклей, сыгранных 50 лет назад в театре-которого-уже-нет. А молодые коллеги иллюстрируют эти истории образами разной степени художественного достоинства.
Швы между этими планами как-то даже нарочито выставлены напоказ, обозначая двойственную задачу, поставленную режиссером.
Каждый из трех вечеров сделан с преобладанием каких-то определенных жанровых задач, определенной тональности. Первый, «Путешествие», — самый насыщенный, чистая феерия и выставка достижений «сюрреалистического хозяйства». Второй, «Ночь», — прозрачный и медитативный — ритуал, протекающий на фоне величественно-безжизненного лунного пейзажа. Третий, «Блаженство», самый противоречивый, слеплен из того, что не вошло в первые два, и тяготеет к шоу, варьете. Ад представлен в виде цирка, «блаженства» вываливаются на арену в пушистых полиэстеровых костюмах, как персонажи незатейливого утренника.
Модернизированный сюжет «Синей птицы» подробнейшим образом изложен в либретто. Поэтому обозначу только завязку: постаревшие Тильтиля и Митиль засыпают в салоне Боинга 777 (модель в разрезе практически в натуральную величину представлена на сцене), Душа света — стюардесса поправляет им пледы, все дальнейшее — их сон…
Сцены из спектакля. Фото О. Чумаченко
Как и в любой феерии, здесь торжествуют художественное беззаконие и фантазия. По сцене степенно разгуливают гигантские вороны, отдаленно похожие на синих вреднючек из «Желтой подводной лодки», изредка оглашая ее хриплым карканьем. Бабушка и дедушка Тильтиля и Митиль представлены в виде несколько заторможенных, но зато вечно юных богов-олимпийцев. У каждой из душ вещей свой пластический «выход», аранжированный, как в театре Но, и соответствующим образом озвученный музыкально. Когда В. Коренев вспоминает про съемки «Человека-амфибии», на экране показывают кадры подводного мира из фильма (экзотические красоты которого, как известно, снимались в аквариуме — за бедностью черноморской флоры и фауны), а по залу над головами зрителей проплывают, шевеля хвостами, гигантские рыбины. Живой план постоянно сопрягается с изобретательной видеографикой и озвучен настоящим живым оркестром, расположенным, будто на церковных «хорах», на балконе, за спинами зрителей, отчего музыка Дмитрия Курляндского чудесным образом обволакивает весь зал.
Центральный дуэт, в зависимости от ситуации, то старательно играет малышей во фланелевых пижамках (особенно преуспел Коренев, подсюсюкивая и используя весь арсенал дефектов речи), то выступает от первого лица, но тоже — в манере, чем-то напоминающей творческий вечер на канале «Россия».
Коснусь лишь того, как представлены некоторые из эпизодов. Те, где рассказ и образ, им спровоцированный, вступают в интересную «химическую реакцию».
Так, в одной из первых сцен-сновидений Алефтина Константинова вспоминает о том, как в годы войны, ее, шестилетнюю девочку, и маму гнали в Германию. Обоз был расстрелян, мама погибла, и дальше девочку воспитывала бабушка. В какой-то момент рассказа героиню окружают гигантские елочные ретро-игрушки: здесь и снегурочка, и огромная ватная птичка, и пара позолоченных солдат в ушанках, которые целятся в нее… Образ детства как чего-то волшебного и опасного (яркого, но нечеткого) пронизан ощущением угрозы, дан как в непосредственном чувственном восприятии, так и в преломлении восприятием ребенка рассказов старших участников событий.
Не менее чудесную метаморфозу претерпевает рассказ Коренева об отце, красавце-адмирале, герое войны и любимце женщин, знавшем «Онегина» наизусть и выучившем за полтора месяца китайский язык в разговорном объеме. «Сон Татьяны», стилизованный в духе китайской оперы и исполненный русской чтицей — Татьяной с насурьмленными бровями и китайским переводчиком-медведем (он же Онегин), звучит взволнованно и страстно и аранжирован «бегущей строкой» комикса под старинную черно-белую миниатюру.
Густая культурологическая окрошка из оживших цитат не дает зрителям заскучать. Незатейливые (прямо скажем) рассуждения Владимира Коренева о преимуществах творческого метода Феллини («он дает надежду!») перед методом Тарковского вызывают к жизни двух — буквально — «светочей» мирового кинематографа с лампочками на том месте, где полагается быть голове. Анимированный Достоевский мечет молнии из глаз, будто языческий Перун, в то время как колоритный черт на пружинных ногах и с мохнатым загривком охаживает кнутом Наполеона, а могильщики в ватниках цитатами из «Гамлета» комментируют происходящее. Не говоря уж о том, что смерть и загробный мир на протяжении трех вечеров представлены в самом разнообразном виде — от уже упомянутых могильщиков до египетского пантеона богов на фоне игрушечного кремлевского мавзолея.
Сцены из спектакля. Фото В. Луповского
А теперь я скажу очень опасную и, возможно, несправедливую вещь. Какое бы эффектное «платье» ни шил Борис Юхананов, факт остается фактом: короли — голые. И в художественной «оправе» образа, и когда пытаются донести со сцены истории из своей жизни. Рассказы Константиновой звучат более искренно, а у Коренева обернуты в жирный слой театральных баек и анекдотов, но погоды эта разница не делает.
Как ни крути, выходит, что в жизни Владимира Коренева нет более яркого воспоминания, чем съемки «Амфибии», и их эхо — длиною в жизнь. Самым пикантным «романом» оказываются письма поклонницы, в каждом из которых она присылала кусочек фото своего обнаженного тела… В какой-то момент женщина-коллаж в обтягивающем трико появляется на сцене, вылезая прямиком из гигантского конверта и танцуя соблазнительный танец. И когда в тот же конверт она уводит за собой Владимира Коренева, старика с нечеткой дикцией, в этом есть что-то щемящее…
Оказывается, что в жизни Алефтины Константиновой были большие роли, но, увы, «реконструкция» «Чайки» в том виде, в каком нам ее показывают — с патетическими восклицаниями и заламыванием рук, — не выдерживает никакой критики. А про давние спектакли сказать, в сущности, нечего, кроме того, что они были «замечательные».
Сцены из спектакля. Фото В. Луповского
Так же нечего сказать и про август 1991 года. Среднестатистический набор эмоций людей, проведших 19 августа у экрана телевизора и переживавших за дочь, уехавшую в Москву, приходится расцвечивать танцами БТРов под «Лебединое озеро».
Ни одна из этих историй как не поддается мифологизации, так и не дает сокровенного знания о человеке.
Все усилия, кажется, брошены на то, чтобы представить свою жизнь — на сцене и вне ее — в самом что ни есть мещански-пристойном виде. Жизнь, в которой никто и никогда не изменил «ни жене, ни отечеству», с честью преодолевая все искушения и соблазны, от А. Вертинской до полного барака пылких ивановских ткачих, где нашему герою в двадцатилетнем возрасте пришлось провести ночь во время концертного «чёса».
Самое больше потрясение: когда Коренев пылко говорит о том, что «в нашем театре не было ни интриг, ни подсиживаний, мы, актеры, позаботились об этом», он говорит со всей искренностью и верой, на какую только способен.
Сцены из спектакля. Фото В. Луповского
Вот и выходит: что жизнь, что роли, что история театра — сплошной фейк, аберрации и подмены непрочной человеческой памяти. И порою человеческая жизнь куда длиннее театральной…
Что мы имеем в остатке.
«Окружение» обыграло королей. «Синяя птица» стала парадом боевой мощи «Электротеатра», всей его материально-технической и художественной базы. И я не иронизирую, а честно говорю про ансамблевость, музыкальность, спетость, станцованность и — главное — мультивосприимчивость молодой части труппы, в короткие сроки освоившей китайский и японский языки, шаманское горловое пение и — под началом представителя великого клана Кавамура — основы театра Но, причем не формально, а со всей его ритуальной строгостью и внутренним сосредоточением.
В. Афанасьев (Рудаков), А. Константинова (Алла).
Фото В. Луповского
Амбиции старейшин, купающихся во внимании на протяжении трех вечеров, удовлетворены.
Трудно недооценить степень режиссерского лукавства Бориса Юхананова, равно удовлетворившего аппетиты ветеранов труппы и закатившего пышные проводы бывшему Театру им. Станиславского. Заклинание духов старого театра, их ублажение и последующее изгнание можно считать выполненным.
Вот только скажите: одной ли мне показалось, что, когда в сцене с бабушкой и дедушкой Тильтиля и Митиль героев укладывают на деревянный стол, чтобы проверить, как выросли «дети», с них снимают мерки для гроба?
Если не только мне, значит, этических вопросов к спектаклю больше, чем эстетических.
