Его Вера (отрывок из книги Стейси Шифф "Вера (Госпожа Набокова)"). Монополия на мужа
Его Вера
Отрывок из книги, посвященный дням, которые стали решающими в жизни двух молодых людей - Веры и Владимира. К русскому переводу книги в "Издательстве Независимая Газета"
В марте в "Издательстве Независимая Газета" выходит книга Стейси Шифф "Вера (Госпожа Набокова)". Как понятно из названия, она посвящена жене великого русского писателя Вере, в девичестве - Вере Слоним . "Без моей жены, - заметил Набоков как-то, - я бы не написал ни одного романа". Начавшаяся в предвоенной Европе и продолжавшаяся в послевоенной Америке, эта полувековая история любви и семейной жизни читается легко, как роман. По свидетельству переводчика книги Оксаны Кириченко, Стейси Шифф собирала свою книгу "буквально по крохам - из многочисленных рассеянных по свету архивов, по воспоминаниям оставшихся друзей и знакомых - и даже подробно исследуя тексты произведений Владимира Набокова". "Захватывающая история; у Шифф потрясающее чувство детали", - отозвалась об этой книге ведущая американская книжная газета The New York Times Book Review. Большую помощь в переводе этой уникальной книги на русский язык оказали сама автор, а также сын Набоковых - Дмитрий. Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги, посвященный дням, которые стали решающими в жизни двух молодых людей - Веры и Владимира. Те, кто помнит лучший, наверное, набоковский роман "Дар", возможно, вспомнят некоторые характерные приметы этой истории.
Вера Евсеевна Слоним - жена Набокова
Ей надо было отдавать себе отчет, когда выходила за него замуж, что Набоков - одареннейший русский писатель своего поколения. Что этот человек неимоверно эгоцентричен. Что ему явно свойственно постоянно влюбляться. Что ему столь же явно не дано освоить практическую сторону жизни. [Существует версия (Антон Носик), что они познакомились раньше в Париже]
Многое ли из этого понимала Вера, когда влюбилась в Набокова, сказать трудно.
Из его привлекательных для себя черт она упоминала чаще всего лишь об одной. "Разве не ясно, что для меня гораздо больше значили его стихи, чем его внешность?" - риторически восклицала она.
То, что для нее стихи способны заслонить все прочие достоинства, красноречиво говорит о литературной склонности Веры Слоним; двадцатичетырехлетний Набоков, юноша стройный и еще сохранивший щегольство и аристократизм, умел произвести впечатление.
Женщины увивались за ним. В тот краткий период между исчезновением со сцены Светланы [Зиверт] и последующим появлением Веры по крайней мере три дамы покушались на его внимание, если не на сердце.
Их имена не фигурировали в списке побед Набокова, предъявленном им Вере в первые дни их знакомства, в том списке до Светланы значилось еще двадцать восемь претенденток.
Послужной этот список был запечатлен на печатном бланке Евсея Слонима.
Набоков считал, что может делиться с Верой всем, и, вероятно, так и поступал, причем теперь это выходило у него гораздо успешнее, чем со Светланой Зиверт. Набоков никогда не стеснялся своих наслаивавшихся одна на другую любовных побед, поясняя в 1970 г., почему ему бы не хотелось слишком вдаваться в подробности: "У меня было гораздо больше любовных связей (до брака), чем подозревают мои биографы".
Однако он сожалел о том, что его любовные увлечения часто мешали творчеству, поглощая много душевных сил. О романтических похождениях Веры Слоним до брака мы не знаем ничего, кроме того самого свидания - если учесть, что она исключительно из любви к литературе решилась встретиться на темной улице с мужчиной наедине.
В 1923 г. у Веры не все складывалось гладко, и даже, может быть, вообще не складывалось.
Ее смятенное состояние мы угадываем из писем Набокова. В том же послании, где он уверяет ее, что не способен написать ни слова, пока не услышит, как она произнесет его, Набоков внушает Вере, что больше всего ему бы хотелось внушить ей чувство душевного равновесия, а также счастье "не совсем обыкновенное".
У Веры было основание не испытывать большой радости от жизни дома, хотя впоследствии она признавала, что ей вообще свойственно сосредотачиваться на негативной стороне действительности. Эта привычка наглядно проявилась в первые месяцы их знакомства, когда Владимир просил Веру не лишать его надежды на совместное будущее, постоянно уверяя, что он тяжело переживает каждую разлуку, умолял не корить его за то, что он не рядом с ней, или превратно истолковывать его чувства.
Случалось, его восторги по поводу ее колючести - Набоков писал Вере, что она вся создана из "маленьких, стрельчатых движений" и что он любит каждую из них, - иссякали. Может, она хочет оттолкнуть его от себя? Если перестала любить, пусть прямо об этом скажет. "Искренность превыше всего!" - умолял он.
"Сперва я решил тебе послать просто чистый лист бумаги с вопросительным маленьким знаком посредине, но потом пожалел марку", - писал он из Праги, обескураженный и даже уязвленный ее молчанием. Вера мучает себя и этим мучает его. Разве она не понимает, что жизнь без нее для него невыносима? Владимир кожей чувствовал ее "острые углы", которые с трудом обходил:
…Мне больно от углов твоих.
Люби меня без выжиданий,
без этих вычисленных мук,
не укорачивай свиданий
и не придумывай разлук,
Возможно, Вера заимствовала кое-что из характерных для интеллектуалов норм кокетства.
Владимир Набоков и его жена Вера, в Wellesley, 1944
Если она отчасти предвидела, какая судьба ждет женщину, собирающуюся замуж за В. Сирина, тогда ее нерешительность можно оправдать. Одно очевидно: Вера не обладала, как ее будущий муж, талантом радоваться жизни.
На ее уклончивость он заявлял высокопарно: "Видишь, я говорю с тобой, как царь Соломон". О нерешительности Веры нам говорит только вот эта демонстрация преданности: в какой-то момент после 1925 года она уничтожила все свои письма Набокову.
Такую осмотрительность в данном случае, пожалуй, никак нельзя приветствовать. Слова Набокова, пусть самые интимные, имеют ценность для потомков. В отношении собственных слов Вера таких иллюзий не питала. Она забросила собственные литературные занятия, считая все, что печаталось в "Руле", незрелыми опусами.
Женщина, сохранившая все до последней заметки из опубликованного мужем, не оставила себе на память ни одного экземпляра собственных переводов. Она была убеждена, что придет в ужас, если впоследствии возьмется их перечитывать, и никогда этого не делала. (Переводы ее были точны, но лишены блеска.)
Набоков не делал тайны из своего отношения к женщинам-писательницам - считал их литературу жалкой провинциальщиной, - и, возможно, Вера болезненно воспринимала этот его предрассудок. Она была не первой и не последней из тех женщин, которые, влюбившись в писателя, начинали испытывать отвращение к собственным литературным опытам.
Бойд считает, что Вера при желании могла бы стать талантливой писательницей, но она так страстно верила в талант Набокова, что решила: будет больше толку, если она станет помогать ему, а не писать сама.
Одно письмо Набокова 1924 года, как раз когда он настолько переполнен счастьем, что не только не выговаривает Вере за ее молчание, но, более того, внезапно признает некую "астральную" связь между ними, выявляет таким образом, какого рода письма писала ему Вера в 1920-е годы: "Знаешь, мы ужасно с тобой похожи.
Например, в письмах: мы оба любим (1 ) ненавязчиво вставлять иностранные слова, (2 ) приводить цитаты из любимых книг, (3 ) переводить свои ощущения из одного органа чувств (например, зрения) в ощущения другого (например, вкус), (4 ) просить прощения в конце за какую-то надуманную чепуху, и еще во многом другом".
Способность Веры Слоним переводить наблюдения из одного чувства на язык другого - то, что обычно именуется синестезией и нередко провозглашается "цветным слухом", - наверняка восхищало ее будущего мужа. Синестетик невольно видит мир иначе, чем другие; для обоих Набоковых печатные буквы, слова, повисшие в воздухе, представали именно в цвете, а не в черно-белом изображении.
Подобное свойство может стать не только подарком судьбы, но и большим неудобством.
Синестетически одаренные могут идеально подойти друг другу, как и двое людей с фотографической памятью, или двое юных наследников баснословного состояния, или - в берлинской действительности 1920-х годов - как двое людей, готовых объяснить недавнее землетрясение в Японии жидомасонским заговором.
Пара синестетиков способна язвительно препираться за завтраком насчет того, какого цвета понедельник, каково на вкус "Е" такого-то шрифта. Они могут в цвете запечатлеть в памяти стихотворение; способны определить облик числа. Это свойство было наследственным - к Набокову оно перешло от матери, которой, по мнению Веры, он был обязан своими творческими наклонностями, - супруги передали эту черту и сыну, хотя обычно она преобладает именно у женщин.
Набоков с восхищением открыл для себя: несмотря на то что палитры у них с Верой были разные, природа время от времени смешивала цвета. Например, "м" у него было розовое (точнее, "розовое фланелевое"), у Веры - голубое, а у их сына - розовато-голубое.
По крайней мере, Набокову нравилось так думать.
Владимир и Вера Набоковы
Спустя много лет, когда он рассказывал кому-то из гостей об этом свойстве, Вера его перебила, мягко попытавшись расставить все по своим местам. "М" у нее было клубничного цвета. "Ну вот, все испортила этим своим клубничным цветом!" - проворчал муж и переключился на еще одно свойство синестезии: воспоминания у обоих настолько точны, что погрешности проявляются скорее в восприятии, чем в самих фактах.
Ничто не проходит даром для синестетика, для которого действительность - а в случае с Верой Набоковой печатный текст - обнаруживает дополнительные грани. Для Набоковых это становилось их собственным тайным son et lumiиre.
Пожалуй, только ноты не обладали для Веры тем оптическим эффектом, какой они производят на многих людей, обладающих цветовым слуховосприятием, и какой в дальнейшем окажут на ее сына, для которого даже сам музыкальный ключ придавал мелодии дополнительный оттенок. (Вера была почитательницей музыки, чего нельзя сказать о ее супруге, не воспринимавшем музыку ни на цветовом, ни на каком ином уровне.)
Но Вера была достаточно одарена, чтобы улавливать все оттенки перенасыщенной прозы своего мужа. Кому, как не ей, было понять упорство Клэр Бишоп из "Истинной жизни Себастьяна Найта" в отношении заглавия, которое "должно задавать тон книге - а не рассказывать сюжет".
В свою очередь Набоков восхищался выразительностью Вериного почерка, ее голосом, ее походкой, окрашенной, как рассветное небо. Трактуя сияние вокруг букв, которое им с женой виделось на странице, Набоков отмечал, что они с Верой представляли это по-разному.
"У нее цвета были иные. И, по-моему, не такие яркие, как мои. Или такие?" - спохватывался он. "Просто так тебе приятней думать!" - подкалывала жена.
Как бы поспешно ни стирала она свое присутствие со всех фасадов, единственное, чего ей не удавалось скрыть, было ярко выраженное чувство собственного достоинства. Частенько именно этот след она и оставляла по себе - на манер улыбки Чеширского Кота.
С первых же дней их знакомства Набокова восхитила Верина проницательность, Верина интуиция
Ни одна мелочь не ускользала от ее внимания. Подобно Клэр, с которой у нее много общего, и у Веры "было... и несомненное чувство красоты, которое обнаруживается не столько в связи с искусством, сколько в готовности, например, увидеть над сковородкой нимб или разглядеть сходство плакучей ивы со скайтерьером".
В более поздние годы Набоков восхищался Вериным описанием пейзажа, окружавшего их дом в Америке: "Вера уверяет, что верх западного фасада дома Гопкинсов, что на углу нашей улицы и Куорри-стрит, напоминает череп (легко заметить, мансардное окно - впалый нос, окошки по обеим сторонам - впалые щеки, ведь старому Гопкинсу уже восемьдесят) и что дом Миллеров своим фасадом поразительно напоминает Джеймса Джойса.... это трудно объяснить, но что-то в самом деле в этом есть".
Вера имела особое пристрастие к детали; ни один из читателей ее мужа не может недооценивать этого дара.
Владимир Набоков и его муза - супруга Вера Слоним
Эта "способность восторгаться мелочами", как и способность выявлять связи между предметами, являлась для Набокова признаком истинного таланта. В Верином духе было, вернувшись из парикмахерской, утверждать, будто сидеть под сушилкой - почти то же, что смотреть немое кино
Читательница она была в высшей степени требовательная. Если уж историки веймарского периода в желании передать ощущение хаоса, сопутствовавшее яркой, артистической жизни Берлина тех лет, упомянули на стр. 20 о всеобщей забастовке, то на стр. 22 не следовало бы появляться бегущему по рельсам трамваю.
"Казалось, все тогда находилось на грани краха", - утверждал один ученый, вспоминая те годы в Берлине, когда страна уже оправилась от инфляции, но общество все еще никак не могло прийти в себя. Вере его слова не понравились.
, который описывает этот брак как абсолютную идиллию гения и посвятившей ему свою жизнь женщины. У автора этой статьи - другой взгляд на отношения «мистера и миссис Набоков». И какой из них ближе к истине - мы, наверное, уже никогда не узнаем. Да и нужно ли?В автобиографическом романе «Другие берега» Набоков рассекретил источник «интеллектуального высокомерия», которое стало определяющей чертой его творчества: «Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок». Он родился VIP-персоной. Набоковы принадлежали к «старому, сказочно богатому аристократическому роду»...
Дед писателя служил министром юстиции при Александре II и III, отец был известным юристом, входил в состав первой Думы. В семье сохранилась легенда о дуэли отца. Якобы он стрелялся с неким господином, посмевшим утверждать, что Владимир Дмитриевич женился на Елене Рукавишниковой (матери Набокова) из-за денег. Рукавишниковы были миллионерами.
Супруги Набоковы родили пятерых детей, Владимир был старшим и любимым. Общению со сверстниками он предпочитал «общество бабочек», интеллектуальный досуг делил между шахматами и «пожиранием книг». Читать и писать по-английски научился раньше, чем по-русски. С детства проявлял синестетические способности - воспринимал явления сразу несколькими органами чувств (буквы у него имели вкус и цвет).
Пятеро детей Набоковых: Владимир (род. 1899), Кирилл (род. 1910), Ольга (род. 1903), Сергей (род. 1900) и Елена (род. 1906)
Семья жила в Петербурге на Большой Морской № 47, в трехэтажном особняке розового гранита. Дом обслуживали пятьдесят лакеев; красный отцовский автомобиль отвозил Владимира в Тенишевское училище. Летние месяцы Набоковы проводили в загородном имении Рождествено, где в обиходе были распоряжения «старшим и младшим садовникам».
Через пятьдесят лет советские литературоведы объяснят ненависть Набокова к СССР обидой за потерянные миллионы. Ненависти не было, его нелюбовь имела другой цвет и вкус:
«Мое давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра, ненавидящего коммунистов потому, что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству».
Эмиграция из советской России затянулась на полтора года. Наконец семья Набоковых осела в русском Берлине. В начале 20-х гг. именно здесь находился центр русской эмиграции - община насчитывала более полумиллиона человек и вела «не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге». За пятнадцать лет, прожитых в Германии, Владимир Набоков не прочел ни одной немецкой газеты и не слишком тяготился незнанием немецкого языка. Его жизнь состояла из эпизодических публикаций, литературных вечеров, подработки статистом на съемочных площадках или учителем тенниса.
Известный в узких кругах поэт и ловелас, гуляя по улице, отгонял поклонниц тростью. Весной 1923 года на благотворительном маскараде Владимиру передали записку: незнакомка назначила ему тайное свидание - поздним вечером на мосту. Он ждал ночную бабочку, а пришел серый волк. Стройный девичий силуэт едва угадывался под темными одеждами, лицо скрывала шелковая волчья маска.
Девушка знала наизусть все стихи Набокова и безупречно выдержала интригу: она так и не сняла маску на первом свидании. Трудно представить более точное попадание в сердце нарцисса и мастера шахматных задач. Владимир «воспользовался совершенной свободой в этом мире теней, чтобы взять ее за призрачные локти; но она выскользнула из узора».
Позднее он узнал ее имя - Вера Слоним. Она мечтала стать летчицей, стреляла из автоматического ружья в тире, ходила на боксерские матчи и автогонки, яростно спорила о политике и - представься случай - застрелила бы Троцкого. О ней говорили: «Каждый в русской среде понимал, кто и что имеется в виду, когда произносится „Верочка“. За этим именем скрывался боксер, вступивший в схватку и четко бьющий в цель».
Вера в середине 1920-х
В 1919 году женская половина семейства Слоним с сорока тремя чемоданами бежала из революционного Петрограда. Отец Евсей Слоним, потомственный купец из Могилева, торговец, лесопромышленник, юрист и издатель, был приговорен большевиками к смертной казни и бежал раньше. Семья должна была воссоединиться в Одессе, чтобы потом эмигрировать в Германию. Три сестры Слоним с прислугой успели вскочить в последний товарный вагон состава, идущего на юг - обратной дороги не было, за поездом уже разбирали шпалы.
На одной из станций в вагон ввалились петлюровцы (дело их рук - волна еврейских погромов на юге России). Молодчики прицепились к еврейскому пареньку. Семейство Слоним с ужасом ждало жестокой развязки. Не смолчала только восемнадцатилетняя Вера. Замечание субтильной еврейской барышни потрясло петлюровцев настолько, что они вызвались проводить семью Слоним до места встречи с отцом, обеспечивая им охрану. Вера любила вспоминать эту историю.
Немногочисленные друзья, напротив, благоразумно обходили еврейскую тему стороной, боясь непредсказуемой реакции Верочки. Она могла начать знакомство с вызывающей фразы: «А вы знаете, что я еврейка?» - или наговорить дерзостей, лишь заподозрив в собеседнике юдофоба. Ее болезненное восприятие национального вопроса граничило с паранойей. Кто-то даже дерзнул сказать Вере: «Если бы ты не была еврейкой, то из тебя получилась бы отличная фашистка».
Веру не боялся только Владимир. Их взгляды совпадали. Отец Набокова погиб от руки черносотенца-антисемита, защищая от пули соратника П. Н. Милюкова. Через восемь месяцев после знакомства Владимир писал Вере: «Зачем тебе маска? Ты - моя маска!» Через два года они поженились. Таинство брака напоминало секретную операцию. Свидетелями пригласили дальних родственников, чтобы не разболтали. Никаких фотографий и торжеств. 15 апреля 1925 года молодые заскочили на ужин в дом Веры и между первым и вторым блюдом сообщили: «Да, кстати, сегодня утром мы поженились».
Причин для скрытности было две. Набоков опасался «травли» знакомых, которые наверняка осудили бы брак русского и еврейки. Действительно, поползли слухи, что Верочка принудила Владимира идти в загс под пистолетом. Веру терзал другой демон. В пору ухаживания Набоков вручил ей донжуанский список своих возлюбленных, аккуратно напечатанный на бланке издательства Евсея Слонима.
Традиция составлять подобные списки пошла от А. С. Пушкина - они насчитывали шестнадцать серьезных романов и восемнадцать мимолетных. В неполном списке двадцатипятилетнего Набокова значилось двадцать восемь имен... Невозможно представить имя Веры рядом с порядковым номером - это удар наотмашь по ее самолюбию. Она была согласна стать тенью мужа, но абсолютной, единственной и всепоглощающей - остальных не существовало в природе.
Набоков называл союз с Верой «божественным пасьянсом» Ему досталась жена, каких не бывает. Bepа трудилась за двоих, обеспечивая Владимиру возможность писать. Не имея образования, но со знанием четырех языков, она работала секретарем, переводчиком, стенографисткой, а по ночам набирала на машинке рукописные тексты мужа.
Утро Набокова начиналось с фирменного коктейля жены: яйцо, какао, апельсиновый сок, красное вино. Он сидел дома и творил: в часы вдохновения - по 15-20 страниц в день, в иные - вымучивал тринадцать строчек за 17 часов. Ни слова упрека - гений вне критики (в гениальности мужа Вера не сомневалась никогда). Более того, позже она будет отрицать, что долгие годы содержала семью, - чтобы не навредить репутации Набокова.
За пятнадцать лет брака Набоков создал девять романов, не считая сборников стихов и рассказов. 9 мая 1934 года Вера родила сына. Владимир не замечал беременности жены пять месяцев - он творил! Знакомые удивлялись, что в семье Набоковых вообще могли родиться дети - настолько супруги были замкнуты друг на друге и самодостаточны. Впечатление было верным лишь отчасти.
В разгар мирового экономического кризиса 30-х гг. в Германии к власти пришли нацисты. На дверях офисов появились таблички «Евреям вход запрещен!» - Вера уже не могла прокормить семью из трех человек. Центр русской эмиграции переместился из Берлина в Париж - у Набокова не осталось читателей.
Когда гений донашивал последние брюки, друзья организовали для него литературный тур по европейским странам, чтобы он мог хоть что-то заработать и вывезти семью. В январе 1937 года Вера проводила Владимира на поезд. Они не привыкли разлучаться - Набоков писал домой иногда по два письма в день. Через месяц почта принесла анонимный конверт: в письме на четырех страницах «доброжелатель» расписывал роман Владимира с некоей Ириной Гуаданини, русской эмигранткой 32 лет, разведенной дрессировщицей пуделей.
Набоков писал жене: «Я и не сомневался, что „слухи“ доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям! Мне, в конце концов, наплевать на гадости, которые с удовольствием говорятся обо мне, и, думаю, тебе тоже следует наплевать. Жизнь моя, любовь моя. Целую твои руки, твои милые губы, твой голубой височек».
Вера не поверила мужу. Он действительно в ней нуждался («.. без того воздуха, что исходит от тебя, я не могу ни думать, ни писать - ничего не могу!»), но почему-то звал ее с сыном не в Париж, где жила Гуаданини, а на Ривьеру. Четыре месяца Вера переносила встречу и вдруг решительно заявила, что она с сыном едет в Чехословакию, к матери Владимира: надо показать бабушке внука - там и встретимся!
Безумная идея для нищих эмигрантов. Но, может быть, вдали от разлучницы и в присутствии матери муж скорее вспомнит о семейных ценностях?
Казалось, план по возвращению блудного мужа в лоно семьи удался - встреча состоялась, Владимир клялся в любви жене и сыну. В июле 1937 года Набоковы вернулись во Францию и поселились в Каннах. Тут-то Вера и нашла письма мужа к Ирине, датированные чешским периодом. Между супругами состоялся решительный разговор - Вера поставила Владимира перед выбором: или семья, или любовница.
Неизвестно, что выбрал бы Набоков (ультиматумы убивают чувства), но неожиданно в Канны примчалась Ирина Гуаданини. Без предупреждения, тайком, она выследила Владимира с сыном, когда они нежились на пляже. Назначила ему встречу. И Набоков испугался, увидев любовницу в преступной близости от семьи. Эта встреча с Гуаданини была последней - по требованию Веры он попросил Ирину вернуть его письма. Испытание чувств длилось восемь месяцев. Через три года семья Набоковых эмигрировала в США с сотней долларов в кармане.
В Америке их никто не ждал - кроме девочки-литагента, подарившей им пишущую машинку, и нескольких знакомых, поделившихся обносками и временной крышей над головой. Они приехали из нищеты в нищету. Но отныне Набоков будет именовать себя «американским писателем».
Путь к мировой славе займет долгие пятнадцать лет. В Америке Вера поседеет, а Набоков прибавит в весе 35 килограммов (когда бросит курить). Вере тяжело давалась роль профессорской жены, требовавшая публичных реверансов, Владимир чувствовал себя на публике как рыба в воде, и его счастье искупало любые трудности.
Со стороны могло показаться, что теперь семью содержал Набоков. Его хлеб - преподавательская деятельность сначала в колледжах, потом в Стэнфордском университете, Корнельском и, наконец, в Гарварде. Но лекции для Набокова писала Вера. Она присутствовала на всех его занятиях, иногда читала за него курс, если муж болел или капризничал.
Студенты побаивались сфинксообразной особы в черном платье и за глаза называли Веру «седой орлицей» или «злющей западной ведьмой». Соседи наблюдали другую картину. Например, как во время переезда Вера тащила тяжелые чемоданы, а муж нес маленькую настольную лампу и шахматы, как зимой «миссис Набоков» чистит машину от снега, как в непогоду она несет мужу на работу зонтик и галоши.
Осмелься кто-нибудь сказать, что Вера стала для Набокова мамкой и нянькой, она бы пристрелила наглеца. В 1955 году она стала единственной в Итаке 53-летней домохозяйкой, получившей разрешение на ношение огнестрельного оружия. Через девять лет, на презентации набоковского перевода «Евгения Онегина», в бисерной сумочке Веры будет лежать браунинг 38-го калибра - из любви к оружию.
Однажды осенью 1948 года внимание соседей привлекло необычное зрелище: на заднем дворе дома Набоковых по Сенека-стрит в Итаке разгорелся огромный костер. Мужчина средних лет бросал в оцинкованную бочку для сжигания мусора исписанные листы бумаги. Бледное пламя давилось «маркими фиолетовыми чернилами». Из дома вылетела Вера и, как бабочка на огонь, кинулась спасать рукопись. Мужчина в гневе заорал на нее. Соседи расслышали только грозный рык женщины: «Пошел вон отсюда!»
Вера спасала черновик «Лолиты». Еще дважды Набоков попытается привести приговор в исполнение, но каждый раз жена будет доказывать: пока она рядом, рукописи не горят. Кто кому командовал «рядом!» - большой вопрос.
Во всяком случае, Набоков не возражал, а иногда настаивал, чтобы Вера всегда была рядом с ним даже на лекциях. От греха подальше.
Грех случился в женском колледже Уэллсли. «Он любил не маленьких, а именно молоденьких девочек», - вспоминала выпускница колледжа Кэтрин Риз Пиблз. Если у Лолиты и был реальный прототип, то это, скорее всего, Кэтрин. Девушке нравился русский профессор. И она с удовольствием стала его изучать, забираясь под длинное профессорское пальто на ватине.
А после того, как Набоков однажды написал на школьной доске «Я тебя люблю» и быстро стер, Кэтрин заинтересовалась русским языком. Сколько таких лолиток было у Набокова, можно только догадываться: коллеги вспоминали, как Владимир «шнырял по кампусу с жадным ищущим взором антрополога».
В одном из номеров журнала «Мадемуазель» за 1947 год Набокова отметили как «преподавателя, снискавшего небывалое обожание студенток ». Еще бы! Он был последним мужчиной в Америке, который целовал женщинам руки. Надо ли говорить, что Вера ушла в глухую оборону и категорически отрицала любые романы мужа, бросавшие тень на его репутацию. У него была только одна тень - жены.
«Лолита» родилась в сентябре 1955 года. Пять американских издательств отказались публиковать эту «омерзительную вещь», англичане решали судьбу книги и автора на уровне парламента. На публикацию согласились только французы. Вера отвезла рукопись лично, не доверяя почте. Та самая Вера, которая десять лет назад запрещала своему 12-летнему сыну читать «Тома Сойера»: «Эта книга внушает ранний интерес к девочкам и учит дурному!». После выхода в свет романа «о порядочном джентльмене, который испытывает безнравственные чувства к падчерице», доселе малоизвестному писателю Набокову грозило изгнание из Америки, тюрьма в Англии и обвинения в педофилии во Франции. Автор отчета для американского издательства «Даблдэй» писал: «То, что страсть может стать такой отвратительной, свидетельствует об испорченности автора - и он действительно крайне испорченный человек, - что вовсе не лишает роман определенных достоинств». Через несколько месяцев «Санди Таймс» опубликовала рейтинг лучших книг года - и «Лолита» вошла в первую тройку. Через год «непристойный роман» возглавил список мировых бестселлеров. Издательства боролись за авторские права и «перспективу угодить в тюрьму из-за двенадцатилетней девочки».
Скандалы и успех подогревали друг друга. Стали вдруг востребованы произведения, написанные Набоковым ранее. Посыпались новые заказы. Стэнли Кубрик купил права на экранизацию романа. Картина была номинирована на семь наград. Кажется, супруги открыли золотую жилу. Вера наконец купила себе веселенькое платье. А Набоков завел в дневнике страницу «Ураган Лолита», где описывал перипетии, связанные с романом.
Ураган «Лолита» перенес Веру и Владимира в Европу Последним пристанищем для «эмигрантов, трижды гонимых историей», стала Швейцария. Вера и Владимир поселились на последнем этаже отеля «Монтрё-Палас» в номере с видом на Женевское озеро. Изолированность, возведенная в степень недосягаемости, определила их образ жизни. Подруга семьи, княжна Зинаида Шаховская, организовавшая литературное турне писателя по Европе в 30-х гг., на одном из приемов была поражена: супруги Набоковы сделали вид, что ее не знают!
Однажды в лифте постоялица отеля поздоровалась с Верой и пожелала ей доброй ночи. «Миссис Набоков» вернулась в свой номер возмущенная до крайности: «Что она о себе возомнила! Люди должны знать свое место!» Тяжелее всех приходилось издателям, юристам, журналистам, переводчикам, налоговикам. Вера точно знала их место.
Десять лет она судилась с французским издательством «Олд Пресс», которое первым опубликовало «Лолиту». Добилась сожжения тиража в Швеции: ее не устроило качество перевода.
Австралийский профессор Эндрю Филд взялся писать биографию Набокова. Супруги пригласили его к себе в Монтрё. Вскоре Филд прислал им первую рукопись. Набоков назвал ее «кретинской ». Текст на 670 страницах был возвращен профессору с правками и комментариями Веры на 181 страницу.
В последний год жизни Набоков постоянно болел - сдавали сердце и легкие. Его тело умирало, а душа цеплялась за Веру. Ворчал: «Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе».
2 июля 1976 года сердце Набокова остановилось. Вера и Дмитрий были рядом. На траурной церемонии Вера не проронила ни слезинки. Но сын запомнил, как мать вдруг сказала: «Давай наймем самолет и разобьемся!» Вера пережила мужа на 13 лет.
Сидя в инвалидном кресле после перелома шейки бедра, она продолжала заниматься переводами романов Набокова, пока руки держали книгу. Незадолго до смерти попросила друзей: «Молитесь, чтобы я умерла мгновенно».
Она тихо умерла в 10 часов вечера 7 апреля 1991 года на руках у сына. В некрологе «Нью-Йорк Таймс» написала: «Вера Набокова, 89 лет, жена, муза, агент». Прах Веры смешали с прахом мужа. Они не верили, что со смертью все заканчивается...
Ве́ра Евсе́евна Набо́кова (урождённая Сло́ним ; 5 января 1902, Санкт-Петербург - 7 апреля 1991, Веве) - литературный деятель, редактор, жена, муза и хранительница литературного наследия писателя Набокова.
Биография
Родилась в Санкт-Петербурге, в семье адвоката Евсея Лазаревича Слонима (1865-1928), родом из Шклова. После окончания Петербургского университета ему была присвоена степень кандидата права; работал лесопромышленником в фирме, занимавшейся экспортом леса из Смоленской губернии в Европу, был управляющим имением М. П. Родзянко (1913-1917). Племянница её матери, Славы Борисовны Фейгиной (1872-1928, родом из Могилёва), - Анна Лазаревна Фейгина (1888-1972) - была близкой подругой Владимира Набокова.
Окончила шесть классов гимназии им. Княгини Оболенской (1916) и седьмой класс в гимназии в Одессе (1919). Работала у отца в импортно-экспортной конторе (с 1922-го года) и издательстве «Орбис» (с 23-го). 15 апреля 1925 года вышла замуж за В. Набокова.
После переезда семьи в Берлин, училась в школе Shtolze und Shcrei (1928) и в это время работала стенографисткой в бюро «Attachi commercial» французского посольства. До прихода нацистов к власти в 33-м году, с весны 30-го года работала в адвокатском бюро «Weil, Gans & Dieckmann». Затем, спустя только два года, весной 35-го смогла устроиться в бюро «Ruthsspreicher», но вследствие гонений на служащих еврейского происхождения вынуждена была оставить и эту работу.
В. Набоков уезжает во Францию, а в конце апреля 37-го года В. Набокова и сын Дмитрий выезжают в Прагу, а затем семья Набоковых переезжает в Канны (Франция), где живут с июля 1937 года. В мае 1940 года покидают Францию и уезжают в США на пароходе «Champlain», при содействии Общества помощи беженцам HIAS. Летом 1940 года семья Набоковых жила в Вермонте, в 1941 году уезжают из Нью-Йорка, В. Набоков получает работу в Стэнфордском университете.
В 1941 году В. Набокова и семья живут в Пало-Альто, где В. Набоков работает в университете, читая лекции и делая переводы русских классиков. Осенью переехали в Уэллсли, где Набоков также читал литературу в Wellesley College. Осенью 1942 года переезжают в Кембридж, где В. Набокова делала переводы и давала частные уроки.
Двоюродным братом Веры Набоковой был отец композитора Леонида Фейгина. Способствовала эмиграции Л. Фейгина с женой, пианисткой Г. Максимовой, в Англию.
После смерти мужа перевела на русский его роман «Pale Fire » под названием «Бледный огонь» (Ann Arbor: Ardis, 1983).
“Писателю не так уж трудно подобрать себе приличную жену. Гораздо труднее ему выбрать себе достойную вдову ”, – писал известный испанский прозаик и эссеист Франсиско Умбраль.
Эти слова были написаны в разгар очередного скандала, происходившего в Испании вокруг сомнительного поведения вдовы только что скончавшегося лауреата Нобелевской премии по литературе Камило Хосе Селы. Вторая жена писателя, намного моложе его самого (ради нее он оставил первую, бывшую верной и незаменимой помощницей во всех его делах), повела себя по отношению к наследству умершего мужа, в том числе и литературному, забыв об элементарных правилах приличия, что возмутило испанскую общественность.
Этой некрасивой истории недавно предшествовала другая, связанная с выдающимся испанским поэтом Рафаэлем Альберти. Тот также на склоне лет оставил больную жену-писательницу, с которой когда-то составлял ставшую легендарной прекрасную пару, после чего женился на молодой беспринципной авантюристке. Она также лишила наследства единственную дочь поэта и наложила руку на все его рукописи и посмертные издания.
Можно назвать и другие аналогичные случаи, но они мало что добавят к этим. Испанцы к ним привыкли. А потому, надо думать, им не только интересно, но приятно было прочитать историю, хотя и несколько идиллически рассказанную популяризатором истории и литературы Сесаром Видалем.
За десять лет, с 1948 по 1959 год, профессор Владимир Набоков, русский по происхождению, приобрел необычайную известность в Корнеллском университете . В отличие от других преподавателей, Набокову нравилось перед своими учениками разделывать под орех гениев, утверждая, например, что “Братья Карамазовы” – скверный роман или что Сервантес не знал обстановки, в которой разворачивается действие “Дон Кихота”. Подобные утверждения на грани скандала, возможно, как раз и делали его привлекательным в глазах юных студентов.
Однако больше всего разговоров вызывало то обстоятельство, что на занятия он никогда не являлся один. За рулем “олдсмобиля”, на котором он приезжал в университет, всегда сидела седовласая женщина. Припарковав автомобиль, она подавала профессору руку и провожала его в аудиторию. Иногда она садилась где-нибудь в первых рядах или на просцениуме слева от Набокова. На протяжении всей лекции таинственная дама хранила глубокое молчание.
Некоторые думали, что на самом деле она профессору не жена, а мать
Кто-то говорил, что она ему вроде телохранителя и в сумочке носит револьвер на всякий случай, а кто-то – что она просто служит преградой, чтобы юные девицы не приближались слишком к профессору. Бывали случаи, когда она принимала экзамены, а однажды даже и заменила Набокова с лекцией.
Однако же действительность была гораздо проще и в то же время намного сложнее. Вера Слоним – так звали в девичестве эту необыкновенную женщину – родилась в 1902 году в Петербурге, в состоятельной интеллигентной семье.
В 1920 году, когда стало очевидным, что коммунистическая диктатура утверждается в России, семья Веры покинула страну. После долгих скитаний по Европе, которая, казалось, сама вот-вот превратится в добычу большевистской революции, семейство Слоним осело в Берлине в эпоху Веймарской республики, где, как в Париже и Риме, нашли убежище многие русские изгнанники. Там, в столице Германии, Вера и познакомилась с Владимиром Набоковым, выходцем из русской либеральной семьи, которую большевизм также вынудил к изгнанию.
В отличие от многих других эмигрантов, Набоковы были далеко не сторонниками самодержавной монархии, а отстаивали идею мирных реформ, которые модернизировали бы Россию социально и политически. Один из Набоковых даже входил во Временное демократическое правительство, возникшее после Февральской революции 1917 года. Этим убежденным и просвещенным демократам было ясно, что единственно, что ожидало их в России Ленина, это концлагерь или выстрел в затылок. А потому они, разумеется, не собирались разделять эту участь.
Набоков сразу же покорил Веру
Она с самого начала поверила, что он гениальный писатель, которому надо любой ценой помочь явить миру его скрытый талант. Вера закончила Сорбонну, специализировалась на современных языках, была блестящей, многообещающей студенткой. Но без колебаний оставила свою специальность ради того, чтобы помогать мужу, у которого к тому времени уже была написана проза, по ее определению, “горячая и сочная”.
И во все последующие годы Вера, даже не сохранившая копии своих научных работ, выполненных в университете, тщательнейшим образом перепечатывала, вырезала, шлифовала и хранила страницы, выходившие из-под пера ее мужа. Она верила: то, что он пишет, еще далеко от совершенства, но с ее помощью в конце концов достигнет своей истинной непререкаемой ценности.
Преданность Веры была абсолютной и убежденной, и даже когда в конце 30-х годов она узнала, что Владимир ей неверен, она не усомнилась в своем твердом решении находиться с ним рядом. Наоборот, Вера пришла к выводу, что этот плачевный эпизод произошел по ее вине, и решила поправить дело тонко и деликатно. Она сумела не только “придать второе дыхание” их браку, который, казалось, стремительно двигался к пропасти, ей удалось убедить Набокова в том, что все, что он сделал, к лучшему. После чего Владимир сдался и стал утверждать, что всем, что у него есть, он обязан жене и без нее он был бы ничем.
Супруги уехали из Берлина в 1937-м, в год, когда уже почти никто больше не сомневался, что вот-вот разразится вторая мировая война. Европа была ненадежным местом, и было ясно, что очень скоро тут станет еще хуже. Вера убедила Владимира перебраться в Нью-Йорк, где перед ним открылся путь к славе, которая через пару десятилетий к нему пришла. В Соединенных Штатах труд жены был важен, как никогда.
Она не смотрела на Америку как на место отдыха, а видела в ней плацдарм для продвижения произведений ее мужа, их публикации и распространения. Даже когда эта не знающая устали женщина заболела пневмонией, она, и лежа в постели, перепечатывала на машинке тексты мужа, не позволяла ему ни на минуту прерывать писательский труд, хотя, помимо всего прочего, иногда их просто-напросто душили долги.
Владимир очень ценил жену, осыпал ее ласковыми именами вроде “моя сказка”
Можно сказать, что вклад Веры в мировую литературу неоспорим, огромен, так как именно она в полном смысле слова спасла “Лолиту” из пламени, когда Владимир, изнуренный трудом над рукописью и сомнениями по поводу того, как поймут это произведение, швырнул ее в камин.
Вера же сидела за рулем и тогда, когда он, находясь на заднем сиденье, вынашивая бессмертный роман, объезжал все места, которые описаны в этом произведении. Без сомнения, это ей дорогого стоило. Вера, которая шла на все уловки, стараясь, чтобы книги Марка Твена не попали в руки их сына , потому что в них встречались грубые выражения, читала, перечитывала и перепечатывала на машинке роман, рассказывавший о сомнительной любви преподавателя, почти старика, к девочке. Несмотря на все это, Вера сделала все, чтобы спасти роман от огня. Кроме того, по ее собственному признанию, она боялась, что память о романе, не получившем завершения, будет терзать Владимира всю жизнь, и уж с этим она никак не могла смириться.
Спасением “Лолиты” из пламени, свидетелем чего стал один из учеников, видевший, как жена Набокова появилась на пороге дома и размахивала горящей рукописью, пытаясь сбить с нее огонь, разумеется, было не единственной формой помощи Веры мужу.
Она водила семейный автомобиль как верный шофер писателя, заключала контракты с издателями, проявляя при этом не меньшую твердость, чем самые жесткие профессиональные литературные агенты, и даже собирала материалы для его будущих произведений, как, например, записала кое-какие свои воспоминания о первых годах их сына , чтобы затем Владимир смог написать “Память, говори”. Мало того, Вера даже правила рассказы, которые ее муж писал по-немецки, и стихи, написанные на итальянском. А когда ей было уже под восемьдесят, взялась переводить на русский “Бледный огонь”.
Впрочем, ее помощь мужу была не только литературного свойства
Она слишком хорошо знала, что творческому человеку необходимо спокойствие, а потому из всех сил старалась сделать так, чтобы жизнь Владимира была комфортной, чтобы он не испытывал неудобств – настолько, что даже искала способ сделать так, чтобы бабочки , которых Набоков коллекционировал со страстью, умирая, испытывали бы как можно меньше боли.
В отличие от других творческих личностей, которые полагают, что все остальные должны служить – и даже прислуживать – их таланту, Владимир искренне дорожил помощью и поддержкой жены и не жалел для нее ласковых слов. Владимир всю жизнь жаловался на одиночество и, возможно, имел на то основания, однако для него всегда было удовольствием общаться с Верой, беседовать и смеяться. Он постоянно нуждался в ее присутствии, и без нее радость ему была не в радость. Однажды он даже не стал ловить особо ценную бабочку только потому, что Веры не было рядом, чтобы оценить его замечательную добычу.
Владимир Набоков умер в 1977 году , Вера дожила до 1991 года, пережив его почти на пятнадцать лет. Но эти годы она не использовала для более чем заслуженного отдыха. Напротив, она отдалась труднейшей работе, какой от нее и ожидали. Каждый перевод, каждое новое издание Набокова тщательнейшим образом просматривались вдовою. Кроме всего прочего, она продолжала переводить произведения мужа на русский.
Столь необычный брак Набоковых можно оценивать по-разному
Вероятно, ни та, ни другая точка зрения не лишена основания. Однако в конечном счете чувство любви многообразно, часто оно не втискивается в привычные клише. И никто не может отрицать, что Владимир и Вера были необыкновенно счастливы – исключая редчайшие моменты – на протяжении всех пятидесяти двух лет супружеской жизни. Что, надо признать, случается не так уж часто
Публикация и перевод Хуана Кобо , корр. РИА “Новости” в Испании – специально для “ЛГ”
© "Литературная газета", 2002
На шумном маскараде, где в игру вступают не лица, а только лишь маски и темные тени, так сложно встретить настоящую любовь. Он стоял, наблюдая за фигурами, за искусственным смехом и звоном стекла, в то время как темные драпировки в танце ускользали от его возбужденного писательского взгляда.
И как будто судьба столкнула их бокалами игристого вина, и вдребезги разбилось все то, что имело значение до этой судьбоносной встречи. Она была в маске, скрывавшей лицо и бушующую страсть по его расцветающему творчеству.
Однажды они оба покинули родной Петербург, но встретиться им суждено было на чужбине. Революция и гражданская война вырвали Владимира из отчего дома юношей. Он с детства был окружен комфортом и заботой, но судьба для многих готовит самые неожиданные повороты. Революция заставила семью Набоковых бежать лишь с коробкой драгоценностей матери. Какое-то время они жили в Крыму, где отец еще держался на плаву, работая юристом, но вскоре и это пристанище стало слишком опасным. Когда семья садилась на пассажирский корабль, чтобы отправиться в Англию, большевики уже заняли полуостров, и хаотичные звуки стрельбы были последним звуком России, который остался в памяти юного Владимира. Голос рыдающей Родины, которую он больше не увидит никогда.
Литература играла в его жизни главенствующую роль, а для писателя вдохновение во многом определяется страстью. Первое время жизни за пределами России оказались плодотворными, но коммерческого успеха литературные работы Владимира не имели. Безденежье, постоянные подработки, неудавшийся брак – все это могло толкнуть молодого писателя в бездну, и ему необходима была рука помощи, надежное дружеское плечо и пламенная любовь. Удивительно, что в ледяном вихре фигур и масок, он встретил всё это в одном ее горячем взгляде.
Вера, несомненно, знала его. И вот они уже сбежали из душного зала, пошли гулять среди ночи по тесным улочкам. Не снимая маски, Вера читала наизусть его поэзию. И, вероятно, в этот момент она стала для него необходимостью. Хрупкая, загадочная, влюбленная женщина поможет Владимиру стать знаковым писателем XX века.
Этот брак состоялся, несмотря на множество препятствий. Отец Веры не хотел отдавать любимую дочь за молодого писателя-эмигранта без стабильного дохода. Владимир и Вера поженились тайно. Ни свадебного платья, ни белоснежных цветов, ни одной торжественной фотографии – так образовался союз настоящей любви, дружбы и бессмертного творчества.
ВЕРА
Вера Набокова взяла на себя многие обязанности, непривычные для женщин. Какое-то время она единственная приносила доход в семью, позволяя Владимиру полностью отдаться творчеству. Она водила машину, отвечала на телефонные звонки, договаривалась с издательствами, из-под ее печатной машинки вышли тысячи страниц произведений Владимира Набокова. Вера делала многое, что Владимир попросту не умел, и чему не собирался учиться. Она оградила мужа от всего, что могло отвлечь его от литературы. Первым главным ценителем и критиком была Вера – любимая муза и верный друг Владимира Набокова.
В середине 30-х годов их берлинская история подошла к концу. На этот момент к власти пришел Гитлер, в воздухе витал дух войны, а на тот момент в семье Набоковых подрастал сын Дмитрий. К тому же, Вера была еврейкой. Она была не из тех евреек, кто прятался и стеснялся своего происхождения, а наоборот, происхождение было ее гордостью, о чем она готова была заявлять громко и с надрывом, даже в этот неблагоприятный период истории. Поэтому, когда на немецкой земле начали строиться первые концлагеря, Набоков отправил жену и сына в Прагу, а сам, предвкушая некие литературные перспективы, поехал во Францию.
Французский период творчества Набокова не ознаменовался покорением литературных высот, хотя он вполне уютно (насколько можно говорить об уюте эмигрантской жизни) обустроился. Но воссоединяться с семьей не спешил, так как под влиянием пьянящей Франции стал заложником бурного увлечения по имени Ирина Гваданини. Она была привлекательной женщиной, но сложно было найти в ней другие достоинства. Владимир был уверен, что влюблен, однако этот пожар любви горел недолго.
Вера обо всем узнала. Эта единственная измена Набокова стала переломным событием в их жизни. Владимир некоторое время метался между двумя европейскими столицами, между двумя женщинами, пока Вера Набокова не сделала радикальный, но мудрый шаг. Она его отпустила. Был ли это продуманный ход ловкого стратега или жест отчаяния – неизвестно. Но после этого Владимир остановился и твердо решил сохранить семью, порвав все связи с Ириной (которая еще долго не могла смириться с их разрывом).
Набоков раскаивался, но Вера точно знала, что мужчине, тем более писателю, только вредят подобные угрызения совести, поэтому всеми силами делала вид, будто ничего не произошло. Напротив, эта мудрая женщина твердила, что маленькая интрижка послужила свежим глотком воздуха в их с Владимиром браке. Спустя время они и вовсе перестанут вспоминать этот эпизод жизни, так как Набоков больше никогда не даст Вере повода сомневаться в его верности. С тех самых пор эта удивительная пара сплотилась в одно целое не только брачными, но и творческими узами.
Когда Франция стала слишком опасным убежищем, семья снова очутилась в порту, откуда отправлялись корабли надежды в «Землю обетованную», как сказал бы Ремарк. От кровавой Второй Мировой войны Америку отделял целый океан, который таил в себе надежду на безопасность. Набоковы ступили на новый континент, имея лишь сто долларов в кармане и тревогу, что предстоит все начать заново.
Владимир получил работу в женском колледже в Уэлсли, где читал лекции по литературе для американских простушек. Ему было трудно растолковать им, что литературу следует вкушать с точки зрения стиля, чувственно, но молоденькие барышни, вероятно, не могли понять его уровня восприятия, хоть лектор им очень нравился.
В Америке русского писателя-эмигранта мало кто знал и, вероятно, это положило начало англоязычному периоду в творчестве Набокова. Именно этот этап стал знаковым в его судьбе, и в судьбе мировой литературы XX века.
ЛОЛИТА
Владимир Набоков никогда не писал за столом. Это была прерогатива Веры, так как именно она пропускала его рукописи через печатную машинку. И в те часы творческой бури, когда Набокову нужно было писать в дороге, непременно проезжая по пути Гумберта Гумберта, Вера садилась за руль и выполняла требования мужа. Владимир водить машину не умел.
Несколько раз Набоков делал шаги к написанию Лолиты, несколько раз сомневался в этой идее, но жена то и дело бросала спасательный круг будущему роману. Так случилось в тот день, когда рукопись полетела в камин. Владимир Набоков, в силу того, что писал зачастую навесу, пользовался картонными карточками, которые по окончанию текста собирал, как пазл, в полноценное произведение. Языки пламени не успели задушить будущую «Лолиту», ведь в комнату вошла Вера, затушила огонь пиджаком, достала рукопись и поставила на полку, как ни в чем не бывало. Она отдала «Лолите» слишком много времени и сил, чтобы дать ей погибнуть в камине. И Владимир завершил роман, который впоследствии станет для него тем же спасательным кругом.
Написать о любви взрослого мужчины к двенадцатилетней девочке было шагом либо крайне рискованным, либо дальновидным. Сексуальная революция наступила лет через десять после того, как Вера начала обзванивать американские издательства, которые одно за другим отказывались печатать роман. Впервые «Лолиту» опубликовали во Франции через три года после завершения произведения. И, несмотря на то, что издательство, взявшее на себя ответственность, специализировалось на эротической литературе, «Лолита» вызвала небывалый на то время скандал во всем литературном мире. О Набокове говорили, его упрекали, его защищали, его читали.
Спустя еще три года «Лолиту» разрешили в Америке. Родители студенток запрещали им посещать лекции писателя, а с другой стороны было все больше охотников послушать Набокова. Вера всегда присутствовала на его лекциях, писала на доске и внимательно слушала. Потому что никто не мог так слушать и понимать, как она.
«Лолита» принесла Набокову небывалую славу и почти четверть миллиона долларов. Он, наконец, перестал получать гроши от неблагодарной работы. Однако почему же он пытался уничтожить роман в самом зародыше? Владимир Набоков написал ни одно прекрасное произведение, и многие из них можно смело назвать гениальными. Его жена была твердо уверена в гениальности Владимира, иначе положила бы столько времени и сил на алтарь его творчества? Но именно «Лолита», именно скандал открыл миру глаза на писательский талант Набокова. Он знал с самого начала, что пишет не просто роман, а бестселлер, литературу, которую хотят видеть массы, уставшие хлебать пуританские заветы. Сексуальная энергия, даже такая провокационная, извращенная начала пробиваться в мир через узкое окно набоковского романа. Возможно, в тот день, когда Владимир бросил «Лолиту» в камин, он чувствовал, что роман появился на свет не во имя творчества, а ради коммерческого успеха. Он написал ее для тех, кто ее ждал. Он угодил толпе, тем самым обеспечив себе и своей семье безбедное существование.
