Игорь Фунт - Останусь лучше там…. Игорь Фунт: «Россия – свободная страна. Поэтому монтажку ещё никто не отменял» И о «солженицынской мафии»…

Игорь Фунт

Останусь лучше там…

© ЭИ «@элита» 2013

Часть первая

Я – Секунда!

Пять-тридцать утра.

Надо идти на парад. «Ладно», – успокоился, проснулся вроде. Включил свет. Комната. Общага. Бардак жуткий! В комнате я один. Развалено всё, что можно. Надо идти. Прилег. В дверь бесцеремонно заваливается друган – Серега. Он хозяин этой комнаты. Поэтому сразу по-хозяйски ставит на традиционную тумбочку-стол бутылку «андроповки», рюмки, тут же наливает: «Ну, за Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию!»

Тянусь с ленцой, успеваю коснуться и… вдруг звонок – резкий, пронзительный!

Реальность выметает остатки сна – никогда! никогда к этому не привыкнуть. Как в недостижимое прошлое уносится спасительная рюмочка водки праздничным полшестого утра, и была ли она вовсе?

Десять минут – туалет, очередь на очко, заправка коек. Разве можно заправить металлический шконарь тремя кусками ваты?

Глаза режет плотный, непробиваемый воздух: блевать или испражняться – разницы нет, запах один и тот же! – он неотделим от обитателей камеры три на два.

«Крытая» гудит низким алюминиевым басом, просыпаясь. Через двадцать минут утренний осмотр. Сверху из космоса осматривает землю Бог – Он видит все, должен видеть – но почему, почему Он не задерживается на омытых слезами отчаяния крышах Централа? – вот же они! – с высоты, равной бесконечности, только миг Твоего внимания, – и сотни благодарных глаз вознесутся к небу. Почему, почему взгляд Твой проскальзывает мимо?

Заползал по простыням тогда – шестого ноября восемьдесят четвертого – второй этаж всего-то! Крепкие узлы простыней, крепкие мышцы рук, – и мы на танцах в общаге Станкостроительного завода. Сил – уйма, – весна-а-а! Силы, силищи! – добавляли анаболические порции родной «пшеничной». Потом – кругом голова! Ноги ходуном, руки в кровь, драка… мир. Любовь, первая… в первый раз. Снова танцы! Провал, забытье… Утром – водка, парад!

Это потом, через пятнадцать долгих лет, старый друг Серега, Сергей Владимирович, достроит свой гипермаркет на тридцати гектарах бывшего Станкостроительного (того самого). А сейчас, между первой и второй, – э-э-х! – пора: Сереге на завод (парторг, завстоловой), мне – к моим джазовым приятелям по музучилищу, завернувшись в красные стяги пить «зубровку», хохоча под Кузьмина: «Когда нам было по семнадцать лет!» – а рядом, что есть силы, вразнобой, но весело, разрывает осенний морозец духовой оркестр: «Сме-ло, това-рищи, в но-о-гу!» – Просто им тоже хочется выпить, но… работа.

– Встать, лицом к стене! Руки за спину, приготовиться к осмотру. – Кормушка падает одновременно с последним приказом-гавканьем старшего прапора.

Что-то не заладилось с этим прапором, как-то сразу, с первого взгляда, где-то на подсознательном уровне. Дверь открылась – иллюзия дуновенья свежего воздуха оборвалась с ударами резиновой дубиной по наглухо приваренным к стенам шконарям. Вошедший первым дежурный опер проверял содержимое коек – дубина соскальзывала на плечи, головы стоящих спиной осужденных. Не дай бог что-то звякнет или выпадет. Тесно.

– Поднять руки! – Плотно прижавшись друг к другу локтями, лбами – в кромку второго яруса, ждем окончания осмотра-обыска. Нет! – он, второй проверяющий младший инспектор Ясенев, специально роется во мне чуть дольше, чуть пакостней, больно пронзая ребром ладони промежность. Он – цепляет ногтями за кожу, он – чувствует мою сжатую губами ненависть, и я, затылком, вижу его мерзкую полуулыбку: «Книжки читаешь? – нервно спрашивают потные руки контролера. – Не куришь? Приседаешь на прогулке?»

– От вас воняет, гражданин прапорщик.

После армии, на исходе восьмидесятых, так и не смог соединить разорванные службой половинки жизни. Все не то: ушло бездумное веселье, совковую размеренность сменила непонятная мне суета кооперативного движения. Парад революционных идей превращался в клоунаду. В кумачовый стяг высморкались и им же подтерлись.

Вернулся в часть на сверхсрочную: вел спортивную подготовку будущих военных разведчиков. По ночам медитировал. О музыкальном прошлом пришлось забыть. Какой уж тут джаз? Вскоре встретил Людмилу. Был настоящий роман, романс… Радовались жизни, планы строили. И, черт меня дернул, дурака: потащил списанную оптику на рынок. Там и попался. Замели. Оформили в кутузку. Пришили «кражу госимущества»: дали три года. Медитировать пришлось уже на нарах. Подсел на библиотеку – читал все подряд. Молился на скорую встречу-свадьбу… год.

Это сейчас, в мае две тысячи седьмого, когда пишу эти строки, чувствую себя абсолютно свободным. Вновь перевели на «крытку» – до суда. Дело идет к завершению тюремной эпопеи. Здесь я опять-таки встретил давнишнего дружка по «особой» зоне Санька – «гражданина начальника». Его, уже майора, как в лагерную бытность назначили шефом оперативной части – кум! – молодой да ранний. Сдружился с ним еще в колонии строгого режима. Умный, проницательный человек. Правильный мент – новая формация, так сказать, хм… А тогда…

Пятнадцать суток карцера – пыль для правильного пацана. Зубы? Выйду – вставлю! Кашель – жжет в груди? – ничего-о-о! – на то и чифирёк.

– Гнида, сегодня на прогулку не пойде-е-шь!

Зубы стучат в ответ:

– А-й-я-и-не-х-х-очу-у-у…

– Жри, гнида!

И опять ледяное забытье. Сколько времени я здесь? Зима? Почему не холодно?

– Д-д-а, я сыт, гражданин прап… тварь.

– Поднять руки! – И вонью в ухо: – Что, не бывать свадебке-то?!

Внезапно накрыло волной ненависти: «Сука!» – Нормальный ведь с виду мужик: постарше меня, спортивный, высокий, не урод. Но какая-то гниль… душок. Он читал письма и про свадьбу знал. Он-то ее и зарубил ее! А я ведь полгода жил только этим, дышал ради этого, терпел. Свадьба – Любовь – Свобода! Пусть три дня. Три. Но как, как они были нужны!

Опустил руки и повернулся к нему лицом. Смотрел прямо в глаза, молча.

– Лицом к стене! Лицом к стене! Лицом…

Били в прогулочном дворике. Били опытные спецназовцы. Звук чавкающих ударов срывался-скатывался под шум дождя. Я извивался на мокрой бетонке, закрывая голову. Шел девяносто первый год.

Несговорчивость, больничка после унизительного ясеневского нравоучения – физически ослабнув, стал вполне авторитетным арестантом, жившим обособленно. Сломанные ребра постепенно зарастали в отличие от травм душевных. Людочка, как могла, подкармливала, писала письма, на судьбу старалась не роптать. А свадьбу сыграем, и какую! – скоро, очень скоро.

И вновь…

Пять-тридцать.

Утренний осмотр.

«На Западе о Солженицыне никто не помнит…»

Пенсионный развод

А что непонятно-то? Дураку ясно: при повышении пенсионного возраста автоматом увеличивается продолжительность жизни. Что тут непонятно, кто тупит не по-детски? Это что, плохо, что ты стал дольше жить в «мордоре» в кавычках? Даже дольше, чем в иной этой, э-э, загранке без кавычек. Что, зашкаливает тупчик-то, а?! Жись стала длинней, поэл, не. Смотри футбол и не парься, не думай о смерти. 5,6,7:0.

И о «солженицынской мафии»…

«Я вообще не стремлюсь слишком много публиковаться в журналах (может, сказывается западная привычка ценить больше книги). От изд-ва письмо получил, написал им ответ. Это хорошо. Трёхтомник «Место», «Повести и рассказы», «Псалом». А «Знамя» меня абсолютно не волнует. (…) Печально, что либерализм в литературе возглавляется такими людьми, как Бакланов и Шатров. Ко всему ещё, Солженицынская мафия, судя по периодике, разворачивает свою кампанию, переходящую в психоз. Раньше они здесь бесновались, возле американских фондов, а теперь уже повсюду. На Западе, кроме определённых славистов и определённых эмигрантов, о Солженицыне никто не помнит. Это значит, что атмосфера у вас противная. Такая же в культуре дезориентация, как в экономике. Конечно, гласность - большое достижение. Но отсутствие подлинных культурных ориентиров (которые существовали ещё в 30-е годы) и присутствие ложных ориентиров (возникших в 60-е) не даёт воспользоваться этими достижениями тем особенно, кто в литературе начинает и кто участвует в лит. процессе. Быть вне процесса, быть отщепенцем, каким был я, - на это не многие решатся. Требует слишком дорогой цены». Ф. Горенштейн - Л. Лазареву. 1990 г.

Философия в натуре

Долго думал. Дня 3-4. Исписал не один стикер. Ведь если Бога нет, то нету и Путина. И тогда всё встаёт на свои места.

ЧМ-2018

Друган из Москвы написал, тотализатором занимается. Сказал по секрету, что Кокорин втихаря поставил $1.5 млн. на последнее место в группе. Поднимет около двух $лямов. Что вполне рационально в непростые времена - жить же надо, приходится крутиться… И добавил, что там полкоманды - клиенты букмекеров.

Обмен

То есть если всё-таки решу перебраться в Москву и продам свою комнату в коммуналке, то сначала сразу куплю биткоин (они же всё время растут). И уже потом буду спокойно решать, на что обменять его в столице. Думаю, недвижимость понадёжней будет, тем более что она упала в цене. Вполне можно взять один метр в подземном гараже… у Кремля!

Клещ

К товарищу вчера на весёлых шумных шашлыках прилип клещара. Здоровенный, гад, сочный. Где-то, видимо, уже под вечер. Нашли его утром и повезли выдёргивать в больницу. Там добрый доктор зверя аккуратненько достал, как-то быстро того проверил на вирусы и ласково так сказал товарищу: «Эукариот (в скобках клещ) выпил вашей крови - и выздоровел».

Собачья работа

Когда супруга, не говоря ни слова, приволокла первого пса, я молчал. Когда притащила второго, я молчал. Шипя что-то под нос.

Прошло время… Тупо подсчитав на калькуляторе пройденное количество ступенек, сколько пребываю на свежем воздухе, - учитывая количество гигабайт, самочувствие, лёгкость и подвижность, - учитывая, что много лет каждое(!) утро начинается с «собачьей» разминки, отдаю должное молчаливой «мягкой» женской силе.

БГ. Итог

Не знаю. Кто-то из «правого» фило́сового ряда его хвалит. А он так и остался на уровне приснопамятного «старика козлодоя» своего. Единственно что на гитаре играть не научился. Что, в общем-то, одно и то же: Макаревич, например, вообще мертвяк насчёт гитары. И ведь главное, ни тот ни другой не призна̀ется. Что не могут… Лишь поют о чём-то: один гнусавит, другой по-клоунски вибрирует. Поют… теперь уже об абсолютно ненужном и неважном.

Пиво и инфляция

Пиво подорожало. Спрашиваю у чувих-продавщиц в баре типа дорого же, почему опять подняли цену? «Директор завода [а у нас свой местный пивзавод] сказал на планёрке, что бензин взлетел. И взвинтил цену на пиво, - ответили чувихи: - Со зла видимо», - добавили хихикая. - «Хи-хи, блин, - вышел я на уличный свет из «золотой» пивнухи, вспоминая благословенные 44 коп. за наш родной советский литр. И очереди, очереди, очереди… - Зато сейчас хоть запейся!» - Да вот только не на что.

И о династиях

По сообщениям арабских СМИ, король Саудовской Аравии бин Абдул-Азиз впервые за 85 лет истории страны назначил министра культуры - племянника короля. Дурак, у Мединского же есть сын.

Толстой

Послушал грамзапись Л. Толстого от 1908 г. Почувствовал тонкую, протянутую сквозь век и события, его окружающие, нить. Толстой говорит о том, что будет, когда его не станет. Он думал о детях, будущем страны, всех нас: тех, кого он не знал, но предвидел ясно. Ни слова о себе, или только в прошедшем времени.

Мальчик-писатель

Пришёл на почту рассказ о преодолении себя через упорные хоккейные тренировки. Дескать, спорт помог в сложной жизненной ситуации победить невзгоды. Отличный пацанский текст, учитывая мой клич подросткам, школьникам, да вообще ребятне о проводимом конкурсе будущих блогеров «Чёрная курица» при детском Центре личностного роста. Поправил орфографию, пунктуацию (они любят на смартфонах фигачить). Поставил рассказ на страничку «Курицы» во ВК. Дал автору ссыль.

Автор пишет: мол, что это такое и какова дальнейшая судьба текста, и могу ли я вообще дать непредвзятую оценку творчеству автора. [А прислана юношеская скоропись-размышление на полторы странички: 7 тыс. знаков.]

Я спрашиваю, дескать, скажите пару слов о себе: сколько лет, в какой школе учишься и т.д. (Ну, чтобы анонсик маленький сделать: Ваня П., 13 лет, любит хоккей, написал рассказ…)

Он ответил, что пишет под псевдонимом, и что больше ничего мне не расскажет. Типа мальчиш-кибальчиш такой замкнутый.

Я грю, ладно, - ну, хотя бы возраст скажи.

Пробил по своим каналам, это нетрудно. Оказалось, известный журналист с РБК.

Пёс

Ходили с псиной гулять. Там на улице красиво так огороженный газончик. И большая табличка с яркими доходчивыми буквами: типа тов. граждане, имейте совесть, не срите в прилично ухоженных местах, цените труд, будьте бдительны и т.д. Кто бы сомневался, что, будучи моих кровей, волчара тут же под табличкой и нагадил. Потом так криво ухмыльнулся, стрельнув блатной фиксой и, глядя мне прямо в глаза, сказал: «Я свои права знаю. А вот будешь ты убирать за мной говно или нет, зависит от твоей гражданской совести».

Ну, и по традиции пару-тройку анекдотов напоследок

С виду такая тихая, прилично-интеллигентная московская девушка. И только это вот караочное «хоп, мусорок, не шей мне срок!» выдало её истинную натуру.

По поводу дня рождения Пушкина - мельком слышанный от Игоря Волгина анекдот, мол, приходит писатель в поликлинику с анализами: кал, моча, кровь. Сдал, через день возвращается за результатом: оказалось, гений.

Вы проснулись, потянулись. Включили комп. Пробежались вниз по фб-ленте. По ВКонтакте. Сечин заработал за эту минуту 8 600 руб.

Не забуду mother- board родную

Ну давай, пошути мне ещё про Шуфутинского.

Читать полностью > > >

Игорь Фунт: «Россия – свободная страна. Поэтому монтажку ещё никто не отменял».

Игорь Фунт - писатель, редактор журнала «Русская Жизнь» (проект «Хронос» - всемирная История в интернете) , изд-ва «Аэлита» («Уральский Следопыт») и веб-журнал «Перемены.ру ».

Родился в 1964 году в Вятке, Россия. Окончил Ленинградский институт культуры. Начал писать в 2010 году. Публиковался в журналах «Новый Берег», «Крещатик», «Зинziвер», «Studio», «Вестник Европы», «Сибирские Огни». Портал «Хронос» - Всемирная история в интернете: «Русская Жизнь», «Молоко», «Парус», «Румянцевский музей», «Суждения» (статьи по истории) и др. Евразийский журнальный портал «Мегалит». Журналы: «Москва», «Московский литератор», «Заметки по еврейской истории» и «Семь искусств» Е.Берковича. «Уральский Следопыт», «Ликбез», «Трамвай», «Флорида» (США), лит.-философский ж. «Топос». Газета «Информпространство» (Израиль), лит.-общественный ж. «Голос эпохи» и др.

Постоянный автор сетевого журнала «Зарубежные Задворки» (Германия); «Толстого веб-журнала Перемены.ру» Глеба Давыдова; медиакита газеты «Частный корреспондент»; лит.-исторических журналов «Великороссъ», «Камертон»; журналов «Наше Поколение» (Кишинёв), «Союз Писателей» (Новокузнецк); еженедельника «Обзор» и газеты «Русский калейдоскоп» изд-ва «Континент» (США); портала «Свободная Пресса» (гл.ред. С.Шаргунов); блога «Эха Москвы», «Амурбург» Олега Потапенко и др.

Его произведения в разные годы попадали в лонг-лист премии «Ясная Поляна», лонг-лист конкурса детективов постсоветского двадцатилетия «Инспектор НОС»-2014 Фонда М.Прохорова (криминальный роман «Останусь лучше там…») и л онг-лист литературной премии НОС-2013. В 2013 г он занял 1-е место в Международном конкурсе малой прозы «БЕЛАЯ СКРИЖАЛЬ».

Игорь, не кажется ли тебе, что интернет сегодня упростил не только взаимоотношения между людьми, но и изменил самого человека внутри информационного общества. Человек выходит, к примеру, в фэйсбук или твиттер - и пишет; достает мобильный телефон - и пишет смс; он получает массу писем в деловой и частной переписке и вынужден, опять-таки, отписываться. То есть человек сегодня писатель больше, чем в любую другую историческую эпоху. Он технически оснащен для этого, и техника с различными гаджетами всегда под рукой, вокруг да около. Да и ты, по роду своей деятельности, все больше в виртуальном мире, чем в реальном. Не страшно? Карл Ясперс при анализе техники сформулировал мысль о том, что человеку необходимо опасаться техники, он может «потеряться в ней» и забыть о себе. Человек виртуальный, этакий виртуальный писатель - и есть венец творения и эволюции?
Ты попал в точку, дорогой американский друг Геннадий. Шутка. (В Инете и подтрунивать легче - по морде не получишь.) А в точку попал, потому что я - типичный представитель интернет-среды. Плоть от плоти. Как земеля Шаляпин плоть, соль земли вятской, так я - сетевой выкормыш в полном смысле слова. За небольшой срок, 4-5 лет, находясь в нашем общем информпространстве, эфире, опубликован в стольких изданиях, что в советское, «бумажное» время писатель, причём авторитетный, смог бы разве что за пару-тройку жизней. Да и на одну-единственную публикацию, книгу несчастные авторы надеялись всю жизнь. Бывало, не дожидались. Я говорю о гениях, в отличие от себя, - которых не печатать было преступлением.

При всей открытости Инета, с его блогами, собственными ресурсами и площадками, которые каждый юзер может при желании организовать, - и быть услышанным! - Инфосфера, точнее, вселенская Словосфера довольно разграничена по потребительским корзинам.

Человек, профессионально занимающийся, например, журналистикой, в жисть не полезет в многомиллионный (по насыщению) Самиздат Максима Мошкова. Стоящий, кстати, на вершине рейтингов посещаемости. Где нашли себе приют сонмы и сонмы людей, ничтоже сумняшеся увлекающихся литературой.

Наизворот, супербиблиотеку М.Мошкова (Либ.ру) откроет любой уважающий себя профи - ввиду чрезвычайной наполненности материалом, каковой предложит не каждая «бумажная» библиотека. Инет, вне сомнения, с разгромным счётом победил офлайн по скорости доступности практически к любой сфере деятельности. За исключением специализированных бытовых, военных, научных отраслей.

Посему любители «лёгкого», незатейливого быстрочтения и несложного доступа к самореализации, самопубликации найдут в Сети достойное место так же, как люди, которых издают и печатают профессионально, за деньги. Одновременно творчески варьируясь и видоизменяясь. Так, из любительских блогов возникают настоящие журналистско-популистские гуру, реально ведущие за собой тысячи. Напротив, авторы общепризнанных официозов становятся вдруг посмешищем. Кто это регулирует? Ответ прост - Интернет.

Поскольку мы начали наш виртуальный разговор с техники и информатики, не кажется ли тебе, что немало сегодняшних бед - от нынешних достижений в науке и онлайн сфере. Информатизация общества усиливает стремление к авторитаризму. Способность, с одной стороны, получать точную информацию о каждом гражданине, а с другой стороны, - манипулировать массами людей, предельно возрастает при использовании компьютерных сетей. Не кажется ли тебе, что буквально в считанные недели переосмысливший ближайшего соседа российский народ и сразу увидевший в нем фашиста, «жидо-бандеровца» и корень всех зол благодаря пропаганде, которая показала, как сегодня воздействуют на умы современные медийные технологии, - это еще цветочки по сравнению с тем оболваниванием, на которое будут способны идеологи-технологи в ближайшем будущем? Есть ли у тебя ответ на вопрос: почему так моментально перекодировалось сознание российского человека, которому еще в феврале этого года человек украинский был брат, со всей братской, в несколько столетий, историей отношений?
Ответ нехитёр. Россия - свободная страна. Поэтому монтажку ещё никто не отменял. Так что лучше не понять вопроса, чем не дойти вечером до дома. Коли же серьёзно, геополитика - слишком сложная штука, дабы спрашивать о ней именно меня. Простого вятского валенка.

Кстати, кто они, россияне сегодня? Ведь если протестное движение в России и есть, то оно, в основном, в крупных городах. Если политика, культура, техника, наука в России существуют, то опять-таки, не в райцентрах. В отличие, между прочим, от тех же США, где наука распределена по университетам, которые находятся в небольших городах, а передовые технологии - где-нибудь у черта на куличках, в некоей Силиконовой долине.

Я нашел любопытную твою статью о провинции, в которой ты пишешь: «Мы подошли к черте, за которой «провинциализм» звучит как ругательство. Но ругаемо не понятие, а отношение к нему. Почему? Это и сложно, и одновременно просто. Сложно, потому что таков трагизм прошедшей русской истории, традиции, века. Просто, потому что история поросла пошлостью, традиция сгнила на корню, а век ничему не научил... »

Что есть сегодня российская глубинка? Действительное ли провинциалы - все то же молчащее большинство, каким я помнил его по временам СССР, и с теми же двумя российскими бедами-проблемами, еще со времен маркиза де Кюстина, автора «La Russie en 1839»?
Конкретика, скорее, в «Да», чем в «Нет». А заместо ответа - маленькая зарисовка на тему «взгляд из кибитки».

Так вот, приехал тут недавно дружок из Москвы - торговал на Измайловском рынке антиком - иконами, самоварами. (Есть же непреходящие ценности в жизни!) Говорит, давненько в Москве не был - всё работа, работа. (Скупка антиквариата тоже работа, между прочим.) Машины, говорит, кои там разъезжают, смотрел только в свежем автоглянце - их в Европе-то нету. Некоторые экземпляры первый раз в жизни увидел. Хотя сам ездит на «крузаке» - периферия, тьфу. Поразило - тачки уступают дорогу даже не на положняковых зебрах: «Вежливые, блин. У нас бы сразу в тыкву, и матом в харю! - мата-хари, блин».

Москвичи в жару ходят в шубах, широкополых шляпах и лосинах. Одинаково, и бабы и мужики: «Пидары, в общем», - резюмировал.

Проститутки дешевле, доступнее и добрее, чем у нас на деревне. (По натуре приятель интеллигентского, добавлю, складу.) Работающих русских (таксистов, продавцов кафе) ни разу не заметил, хотя объехал и обошёл кучу злачных мест и забегаловок. Сплошные «иностранцы», мягко произнесу я.

Прилично заработав на продаже народного добра, - довольнющий, - друг возвращался домой «в Россию» совместно с симпатичной соседкой по вагону.

Ты откуда? - спросил он девчонку.
- Из Маааасквы, - отозвалась она.
- Чё делаешь?
- Рааааботаю по дизайну, сижу на заааказах,- сермяжный акцент было не скрыть.
- Такси вызовешь, у меня батарея села?

Она по памяти звякнула в такси и за неплохую на радостях плату уехала с товарищем на отдых в знакомую гостишку. Дурная голова ногам покою не даёт…

А про непримиримую оппозицию и глобальный внеземной протест я ничего не знаю, - закончу от себя небольшое лирическое отступление. То ж Вятка: тут мужику ворон глаз клюёт, а он и носом не ведёт. Машины в кредит продаются. Колбаса есть. Преступники по тюрьмам, депутаты по теремкам, - стакан не треснет.

В Турцию на отдых - пожалуйста! Под сауны «с услугами» отданы целые страницы в газетах. Казино, девки, наркота - свистни два раза - прибегут, затарят, вколют, отсосут.

Леонтьев с концертами заезжает, Розенбаум. Маменко с анекдотами. Певица Валерия, возможно. Какого рожна ещё надо сельскому лоху. Власть, госбизнес? - да кто ж их задарма отдаст из крепких мужских рук Никиты Юрьевича.

И еще вопрос о провинции. Свежей и новой российской провинции, о Крыме. В 2013 году ты писал о русском юге, о времени года под названием Бабье Лето: «Вот и кончился пляжный сезон. Солнышко, конечно, долго ещё будет согревать благодатную Кубань, благословенный Кавказ, но основной поток отдыхающих уже схлынул по домам. Кто эти смельчаки - бедные, богатые, почему они выбрали столь экстремальный вид отпуска?.. Русский юг - давно выброшенный на свалку истории атавизм. Он никогда не станет лучше, комфортнее, дешевле наконец. Как никогда не станет лучше и «дороже», - в смысле качества, - пошленькая русская эстрада-«петросяновка». Это свершившийся факт, данность - российский юг, сходно русскоязычной попсе, всегда жуток, убог и несовершенен. Поддельный ».

В описании «русского юга» ты категоричен. Нужен ли Крым России, как курорт? Вообще нужен Крым России или же здесь только геополитические игры, и все обещания о цветущем черноморском курорте (за счет пенсионного фонда россиян и российских налогоплательщиков) - лишь колебания воздуха? Почему в Крыму вдруг получится, а на Кубани и Кавказе - «не станет лучше, комфортнее, дешевле...»?
Знаешь, твоя смелая заданная тема напомнила охрипший динамик из «Радиолы» 70 х. Типа, представляем вам некоего Фунта, выбравшегося наконец-то на свободу. И вот первое его интервью без цензуры на «Голосе»… - вещает простуженный голос из динамика.

Всё смешалось последнее время в русском доме, брат. И если год назад смело чехвостил русский юг - люду было ни жарко ни холодно. То сейчас я бы этого делать не стал. Потому как нынешняя критика связана не с кислыми чебуреками и недоливом пива в киоске, на что всем плевать с высокой башни, чессговоря. А с тектоническим разломом стран, континентов и судеб народов. На что глядит весь мир. Причём настороженно. (Вдруг прокатит?!) И тут уже новоявленный писатель Фунт - не пришей кобыле хвост со своим резонансным разносом непотребства. Тут Гомер надобен, не менее. Парменид.

В 2010 году ты начал писать. По-крайней мере, так написано в твоей биографии. То есть, собрав волю в кулак, в некий исторический день ты сел перед монитором компьютера, нажал на клавиши киборда - и покатило? Или это было гусиное перо и чистый лист бумаги? С чего вдруг в зрелом возрасте человек, закончивший приличный джазовый факультет, годами почетно занимавшийся бизнесом, начинает увлекаться делом странным и малообъяснимым для обывателя: выписывать буковки и составлять их в предложения? Что, не уходя в пафос, подвергло? И зачем тебе это нужно, поскольку денег, насколько я знаю по многим другим подобным онлайн изданиями, - это для того, чтобы уверенно стоять на ногах, - не дает?
Денег вообще не даёт. Точно. Остальное не знаю вовсе. Не ведаю, зачем эта привязанность. Наверное, для успокоения. Началось увлечение «гусиным пером» с большой личной, семейной трагедии. Невмочь было пережить уход близкого человека иначе как сеть за стол и угомониться, не дёргаться: «Эх ты, Кирей, не нашёл дверей!..». В противном случае оставалось не густо вариантов. Все они могли кончиться плохо. Оттого что русская натура необъяснима. Писатель, поэт, бандит, баклан, игрок, бес, бомбист-террорист, коммунист-колумнист, утопист, демократ - всё слито в единый комок нервов, чувств и переживаний. И ежели приглушить одно, выползет другое; придушишь его, - с усилием, хрипом, - вылезет третье, чудовищное. Монстр. Погладишь его, подуешь - опадёт, скиснет, сникнет, замяукает. Пнёшь - взъярится так, не успокоить! Пока не проклянёшь навек или не осенишь святым крестом, - что порой действует одинаково.

Ты тесно связан с интернет-изданиями: «Перемены», «Частный корреспондент», «Русское поле»... Насколько сегодня они конкурентны с известными «толстыми» журналами, с получившими признание печатными литературными альманахами? Вообще, в чем разница - смысловая, стратегическая, культуртрегерская - между изданием виртуальным и изданием типографским?
Зная многих «печатных» онлайн-людей, да хоть тебя к примеру, - скажу, что все инет-поля, - «русские-нерусские», неважно, - необходимы для того, чтобы иметь свою личную площадку для не зависимого ни от кого высказывания. Далее - лишь только публика определяет ценность этих ресурсов в зависимости от потребительских нужд и жанров. И ежели «консервативный» Журнальный зал посещает 1 млн. человек в месяц - значит, зал востребован. А конкуренции никакой, в сущности, нет. Отмечу однако, многие литпорталы живут (в плане посещаемости) за счёт исключительно самих авторов, там печатающихся. В отличие от публицистических - ярких, модных, нестандартных - грамотно сформированных, сформулированных и поданных. Которые могут за год набрать колоссальные индексы цитирования. Сравнимые с 5 - 10-летним трудом всем известных ресурсов. Краудфандинг опять же… Но это иная история.

Лично я пробовал работать и так, и так. Честно, больше нравится ходить по старинке в библиотеку - сидеть с друзьями-книгами. Умиротворение опять же.

Фамилия «Фунт» после публикации романа «Золотой теленок» стала в русской речи синонимом подставного лица. Зицпредседатель (зиц- от нем. sitzen — «сидеть») - персонаж в романе второстепенный, но запоминающийся. Почему Попов Игорь Владиславович, что вполне пристойно звучит, между прочим, ведь не какой-нибудь Нестор Кукольник или Вильям Похлёбкин, взял себе литературный псевдоним Игорь Фунт? Неужели ради того, что бы в интервью любопытные журналисты об этом спрашивали?
Когда начинал, об интервью не помышлял. (В рифму.) «Фунт» - да, прозвище из «Телёнка». Так меня шутейно прозвали друзья в 90-х за то, что заделался директором фирмы. Правда, не подставной, но тем не менее.

Псевдоним оставил по меркантильным соображениям. Ведь писателей Поповых (и каких!) отнюдь немало. А Фунт один. Вот и всё.

В последнее время все жестче со свободой слова в России, все больше тревог по поводу надвигающегося времени повальной цензуры и литования текстов, словно в былые годы в СССР. Госдума РФ принимает такие законы, по которым не только нельзя пользоваться ненормативной лексикой, но и в ближайшем будущем - рядом букв русского алфавита, которые уже сами по себе несут негатив и оскорбительны для русского уха. Допустим, буквы «х», «п», «б» из согласных как минимум. Или из гласных - «у», «и», «а», «я»... Как же быть писателю, эссеисту, журналисту? Судя по твоим текстам, ты пишешь так, как считаешь нужным. То, о чем хочешь. И ни под кого подстраиваться не собираешься. Или все бросить - и вернуться к джазу?
С джазом не расставался. Я его слушаю. А насчёт литования не парюсь. Писательство, литература, тексты - интересное хобби, не боле. Правда, страстно занимающее практически всю жизнь без остатка. Но тем оно и ценно, чёрт бы его побрал. В понедельник Васька мельник, а во вторник Васька - шорник. А вокруг, по небесам, разлит колокольный гам. Звон. Завёт к заутрене он... И если невзначай придёт момент, когда за упомянутые тобой буквы кто-то что-то вякнет или хотя бы намекнёт, зараза, - просто сниму с крючка «тревожную котомку», извечно висящую в коридоре напоминанием о непреходящей молодости, - и рвану, брат, к тебе, в Нью-Йорк. Что, кстати, намеревался сделать пару раз: в 91-м и 98-м. Да чего-то всё удерживало: то молодость бизнес, новая семья дети; то недруги-друзья, старая ненависть-любовь; то элементарная лень-матушка… Россия в общем. RUSSIA. С сердцем богача - сумою нищего, как пел когда-то Саруханов.

Вставить в блог

Вставить в блог

Скопируйте код для вставки в свой блог:

Игорь Фунт: «Россия – свободная страна. Поэтому монтажку ещё никто не отменял».

При всей открытости Инета, с его блогами, собственными ресурсами и площадками, которые каждый юзер может при желании организовать, – и быть услышанным! – Инфосфера довольно разграничена по потребительским корзинам...
Читать полностью > > >

22.08.2016 14:30

К 145-летию Л.Н. Андреева

«Каждый час - непрерывное преодоление боли!»

Если не веришь мне, сходи в ближайший сумасшедший дом и послушай… Л.Андреев

Природа не знает никаких высших интересов, чем те, что касаются вида, ибо вид относится к индивиду, как бесконечное к конечному. Э.Гартман

Смех сквозь слёзы. Он и умер-то с улыбкой на лице.
…Драма, присыпанная чёрным юмором, доведённая до абсурда. - Так бы я обрисовал ход, течение своих рассуждений в преддверии подготовки юбилейного андреевского текста. В памяти тут же всплыло цирковое безумие в раскрашенных клоунских масках - трагический финал пьесы «Тот, кто получает пощёчины». Где кружево мизансцен заплетено в немыслимый клубок любовных, семейных, приятельских взаимоотношений. Друг - враг. Ненависть со счастьем. Светлое с чёрным. Грязное - чистое. В этом весь Андреев.
Но приступим…

Винтовок чёрные ремни
Кругом - огни, огни, огни…
В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз!

…Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь… Блок.

«В морде орангутанга я найду больше родственных черт и с почтением назову его «дедушка», нежели в этих лицах, пошедших не по той дороге» - …Он так и не смог похоронить Россию до конца. До самого конца.
Хотя все его раздумья и устремления, подобно произведениям, говорили, кричали об этом: Россию похоронить, забыть; Христа более не воскресить, забыть!
Alles, «необъявленный» конец, кода: «Лазарь испустил дух и в гробу». - Но даже в гробу покойник не утратил способности обонять смердения и тлена, истекающих от трупа почившей в бозе отчизны. На весь честной мир: «Воняю, брат, воняю!» - До такой степени ужасны и гнетущи последние годы жизни, последние думы и слова: в царстве «безнадёжности и смерти». Где балом правит Сатана: «Некто в сером», - предтеча булгаковского Воланда. В кромешном аду, Аиде отвратительных иезуитов и туземцев.

Убей Бог Ленина.

Л. Андреев, кстати, так и не написал, точнее, не закончил (их было несколько недописанных: «Пятаков», «Глухой композитор», трагедия про «царей и чертей», - авт.) рассказ про одного учёного негра. Выучившегося в Кембридже. Который, высокопарный и образованный, возвратился на родину в белых перчатках и воротничках. С пафосным и не соответствующим антуражу огромным жёлтым чемоданом.
Чурался позабытой «банановой» атмосферы. Гнушался жареных крокодилов - обычной местной еды. Называя близких не иначе как «туземцами и черномазыми».
Прошло негусто времени - всё вернулось на круги своя…
Главный герой, недавний джентльмен, съел и жёлтый чемодан вместе с иностранными пожитками. И, самодовольно облизываясь, взялся готовить соус из жареных миссионеров, попавшихся «прозревшему» каннибалу под руку. Используя уроки кембриджской гастрономии.
Чопорно приговаривая с английским акцентом:
- Разве вы, туземцы, хоть толику понимаете в кулинарии!
В дальнейшем данное нереализованное «негритянское» безумие выльется в разработку некоего коллективного Ленина - в обличье умалишённого «коллективного Дурака»: - творящегося в России сумасшествия. В основном, конечно, в дневниках. Наиболее качественно опубликованных в 1994 г. (Дэвис - Хеллман. «S.O.S.: Дневник. Письма. Воспоминания». М.; СПб.: Atheneum; Феникс):
«Царствует Ленин всё с тою же необычайной простотой и лёгкостью: печатает деньги и платит красногвардейцам, чтобы те расстреливали «непризнающих». Вот и всё основание государственного строя. И вид всё имеет такой, что пока не истребят всей бумаги для денег и не расстреляют всех патронов, царство умалишённых будет продолжаться. Новой бумаги и новых патронов они сделать не сумеют, и тогда конец, смирительная рубашка».
К исходу жизни Леонид Николаевич вспоминал, как однажды, на одной из телешовских «сред», - куда он попал по рекомендации Горького в 1900 г., - в общем весёлая и добродушная беседа, полная дружеских перепалок и шуток, вдруг странным образом обострилась и потяжелела. Речь зашла о «Тумане» (1902), о котором тогда перешёптывались все.
Кто-то из присутствовавших коснулся неприятного слуха о гимназисте, покончившем с собою после чтения «Тумана». Что и заставило окружающих впасть в угрюмость. Вплоть до угрозы - в виде неуклюже смотрящих в сторону глаз, побледневших лиц, поджатых губ…
- Но ведь это только слух, - возразил Андреев.
- А если кто-нибудь действительно порешит себя из-за твоих вещей? Что ты тогда скажешь? - обратились к нему.
Андреев зло и беспощадно выдал:
- Скажу: я доволен.
Беседа тут же оборвалась - пожатием плеч - и все разошлись. Тяжело и скучно.

Тогда же неожиданно мелькнул смутный всполох… Дежавю. Мол, что-то он уже говорил на эту тему. Но ощущение быстро пропало. Не до того было. Студенчество. Революционный кружок. Хлебниковский бег, галоп, «трепет» вселенной.
Лишь много позже, подводя безрадостные итоги в трагическом предчувствии катарсиса, он нашёл юношеское, - подлежащее безальтернативному уничтожению, - но так и не уничтоженное в 1891 году.
Ему двадцать. Он не писал ещё никаких сочинений, кроме гимназических. И всё это выглядело поначалу элементарной бравадой со стороны провинциального юнца, начитавшегося Гартмана:
«…я хочу показать, что вся жизнь человека (ого!) с начала до конца есть один сплошной бессмысленный самообман, нечто чудовищное, понять которое - значит убить себя. …я хочу показать всю несостоятельность тех фикций, которыми человечество до сих пор поддерживало себя: Бога , нравственность, загробная жизнь, бессмертие души… Я хочу показать, что одна только смерть даёт и счастье, и равенство, и свободу, что только в смерти истина и справедливость.
И когда хоть один человек, прочитавший мою книгу, убьёт себя - я сочту себя удовлетворённым и могу тогда сам умереть спокойно. Я буду знать тогда, что не умрёт семя, брошенное мною, потому что почвой его служит то, что никогда не умирает, - человеческая глупость».
Как мог мальчишка так крепко сложиться, - вкупе с «поздним» Андреевым вопрошаю я по поводу того необычайного юношеского провидчества: - как этот мальчишка смог так ясно, пускай наивно, предначертать свой путь?
Ставшее по-настоящему страшным имя Леонида Андреева было осуществлением той ребяческой мечты, - через 10 лет реализованной рассказом «В тумане». Где внутренне гонимый, морально изуродованный герой мучительно гибнет. Вместе с собой забирая на тот свет невинного, абсолютно постороннего ему человека - проститутку. Тем самым сражая наповал читателя, не вооружённого андреевским противоядием - невыносимым цинизмом и омерзением к сущему.

Тяжёл общий колорит моих снов.

Впоследствии он безжалостно обольёт грязью друзей по московскому литературному конгломерату. Возненавидит «лицемера»-Горького, внушающего отвращение и служащего «образцом глупости». В губы целующего Луначарского и взирающего на него теми влюблёнными глазами, которые он «так хорошо умеет делать»: «Горькому прощают всё, мне - ничего!». (Хотя именно Горький одним из первых создал воспоминания об Андрееве в 1922.)
Плюнет в Шаляпина, выступившего на вечере памяти К. Маркса. Оскорбит «нечестного, грязного» Куприна заодно с Сологубом, участвовавших-«прислуживавших» в совещаниях Луначарского. Даст пощёчину Блоку, печатавшему «гадости» под «редакцией Камкова». Назовёт правозащитника и общественника В. Короленко породистым лжецом и приспособленцем, «русско-богатеньким» чурбаном.
Всё покрыто откровенной злобой и незнанием обстановки в огне больших пожаров полыхающей России.
Так, Шаляпин, - будучи худруком Мариинки, - не мог не выступать в организованных РСДРП концертах. Хитрый Куприн (извечно - и нашим и вашим!) всеми силами пробивал открытие изд-ва «Всемирная литература». Ф. Сологуб, в свою очередь, решительно критиковал деятельность Наркомпроса во главе с Луначарским. Не собираясь никому прислуживать, и даже наоборот, - воюя с последним против упразднения, в частности, Академии художеств.
Касаемо Блока добавим, что непосредственно его редактором был Иванов-Разумник. Б. Камков - лишь член редколлегии в «Знамени Труда». Приспособленец же, «угодник и пророк» Короленко отчаянно выступал против насилия большевиков и жестокостей «неизжитого русского средневековья», также против смертной казни и «военно-полевых» расправ. И так далее и тому подобное…
И неудивительно.

В то время как семья, близкие ему люди задавлены-загнаны мыслями о продовольствии и поиском исключительно продовольствия, - он питается газетными утками, нередко переиначивающими действительность. Обнадёживающими его. Фальшиво ласкающими слух.
Дескать, пьяную матросню в Питере уже, слава господу, избивают, закатывают под брусчатку. Корниловские и чехословацкие войска неумолимо приближаются к Москве. А Ленин и Ко вовсе сбежали к чёрту на кулички (в Крондштадт, на Аврору - и на ней в загранку?). Наступает, приближается-таки долгожданная Ликвидация большевизма с большой буквы, ликвидация истинного каннибализма с неоправданными порочными казнями, убийствами, голодом и холерой - в беспросветном оцеплении Варфоломеевых ночей: расстрелы, расстрелы, расстрелы…
Судя по всем этим ложным газетным признакам, осталось совсем немного - пусть и по-фарисейски! - перетерпеть-перемочь здесь, в европейском «умеренном хамстве»: худо-бедно кое-какая еда, тишина и вечно прекрасная природа; и свой обожаемый дом-«дворец», и приморская дача Лобек. Но…
Даже если так, - прикидывает он. - Москва, к примеру, взята, и надо воротиться назад. Он отнюдь не торопится к первому акту: что ж там под ногами-то мешаться…
Бороться с генералами? - безысходно и глупо. Поддерживать неотвратимо «возвратную» диктатуру и четвертование коммунизма? - стало быть истребить нервическую силу, потенциал эмоций в детонаторе идей, ой как необходимых для акта третьего! «Моя задача, - пишет Андреев, - прийти тогда, когда дело будет наполовину сорганизовано, когда полоса крови, крика и всей этой неизбежной грязи останется позади». - Да, он далеко не самоубийца. (Что уже доказал неудачным выстрелом в 1894-м.) Он - страдающий прагматик.
С Россией его соединяет тонкая незримая нить, струящаяся через предрассветное небо, сквозь космос, отсюда туда - из благополучия «голого эгоизма» в страну зверств, предательств и немилосердной тупости.
И увы, не революционный порыв сметёт Ленина и Ко в преисподнюю, - а некая жуткая, внешняя, пока ещё не понятая, но явно инородная, чужая и равнодушная сила: возьмёт и выбросит! И возрадуемся… - Он по-фаустовски мечется в водовороте бестолкового, бурливого потока грёз, снов, чужих изречений и фраз. Будто исподволь меняя центр тяжести - то вверх, то вниз головою, то вдруг внезапно боком. Изводя «демоном извращённости» детей, супругу, мать, всех рядом живущих и тех, кто остался в «Совдепии» и связан с ним электрической нитью телеграфа.
В России же реально, - в особенности вслед покушению на Ильича, - набирает силу красный террор: упраздняется религия, «оптом» изничтожаются священники, бывшие министры. Заранее, загодя бесцеремонно берутся в заложники простые люди на случай очередных посягательств на вождя. Который, к слову, благополучно выздоравливал-поправлялся.

Сон уже полностью водворял меня в жёлтый дом.

Бросившего пить с приходом Первой мировой (правда, не без срывов, но тем не менее: вполне улучшились самочувствие и форма), его весомо и трагически тяготит дистантность… И совершенно нечем заткнуть пустоты разрывающегося в клочья духа. Разве что прошлым.
Он полон воспоминаний о гимназическом Орле, о Питере, Москве. О путешествиях из Гельсингфорса в Териоки на небольшом судне «Далёкий». Об утренней случайно-яркой незабываемой встрече с яхтой «Штандарт» у о-ва Курсало (1913) - символом великолепия Империи.
Вглядывается в лица проплывающих мимо людей, солдат, крестьян, сравнивая их с теми - дореволюционными, довоенными. Вновь и вновь ищет обрывки старых газет. Вычитывает оттуда давнишние вести. Сопоставляет, сопоставляет… Маясь, страдая. Проклиная и хваля.
Хваля народ за Толстого и Успенского. Одновременно проклиная за вечное стремление заехать в зубы, будучи в чисто «арестантском неглиже». Ругая даже погоду за то, что она никоим разом не может отогнать из головы, из мыслей Дьявола всероссийской тоски и смуты - Ленина - в окружении уродливых угодников: социал-идиотов. Слопавших даже Пасху на страстной неделе: «Ликуй ныне, Маркс, зря российское головотяпство!» - …По привычке зайдя к заутрене в церковь, с горечью понимает, что Христос сегодня «едва ли воскреснет».
А ведь было дело, он присутствовал на похоронах Александра III в Московском Кремле. Помнит коронацию императора Николая, омрачённую катастрофой на Ходынке. Помнит неожиданную с ним встречу в Государственной Думе (1916) - он внимательно и долго рассматривал тогда Николая. (Прибытие которого ничуть не оправдало надежд на сближение Правительства и Думы. Пришедших к всеобщему раздраю - вражде и подозрениям - по причине безумнейших действий Александры Фёдоровны и Распутина. Несмотря на неистовый депутатский ор: «Боже, царя храни!»).
Он с ужасом возвращается к строкам из газеты «Наш век» (№ 122, от 20.07.1918): «Бывший царь Николай расстрелян по постановлению уральского совета», - и пытается представить этот невообразимый «селёдочный хвост»: как убили Николая? Вероятно, где-нибудь на заднем дворе, около нужника. Наверняка из винтовок палили страшно-ублюдочные небритые рожи. И было пусто, темно и скучно той «адской скукой, какой скучают в аду». Были ли хоть зрители? Или привели одного и пристрелили? Куда попали пули? Как он лежал потом? Кто взял себе сапоги?
События почти каждого дня записывает в ежедневник, уж точно не рассчитывая на чьё-то прочтение.

Заветную тетрадку он называл «повседневностью»:
«Удивительно, как этим финнам удалось сохранить невинность при сожительстве с нашими большевиками. Условия всей России и большевизма таковы, что личность почти неизбежно разлагается и внутренний непрочный закон падает - а эти, за редкими исключениями, совсем как институтки. Очень любопытно, заслуживает размышления. И как жаль красную гвардию: дрались они так же честно и мужественно за «народное дело» (как его понимали) и погибли подобно всей России, только от предательства и измены».
Финская жизнь Л. Андреева - годы хаоса, оторванности от читателя и издателя - напитана чувством замогильного отчаяния, беспомощности, вплоть до душевной слабости: «В эти дни он писал только личный дневник, не предназначавшийся для печати, где слова, мучительные, несправедливые и жестокие, перемежались лирическими отступлениями, говорившими о глубоком его одиночестве», - характеризует состояние отца незадолго перед кончиной его сын Вадим.

Душа и тело настолько во власти погоды,
что приходится вести нечто вроде морского журнала.

Вообще летопись судьбы и жизни Леонида Андреева как ни у кого из современников подверглась перетолкованию, искажениям. Спорам и сплетням. Невзирая на старания детей Вадима и Веры; младшего брата Андрея; сестры Риммы, - воспроизведших в дальнейшем чудные непредвзятые мемуары.
Биографическую главку финских лет можно было бы назвать «Голод. Травля. Север». Финны, обслуживавшие семью, - дворницкие и служащие, - чрезвычайно к ним индифферентны, холодны, небрежны. Каменно-безразличны.
Бывала раньше и русская прислуга. Несомненно, она лучше, чутче, теплее, но - с наступлением войны - разбежалась. Куда? Зачем?.. Спасать Россию? Пополнить ряды униженных и оскорблённых? Ответов нет.
Доходило до анекдота.

Один исчезнувший лакей, набравшийся от Андреева «талантов», стал учителем(!) рисования где-то на периферии. Хотя и был в корне типичнейшим Смердяковым - глуп и невежественен.
Леонид Николаевич никого не винил, прощал. И даже переписывался одно время с кем-то из удравших. А к слову, в 1910-х гг. у него и вовсе успел отметиться-поработать беглый каторжник под вымышленным именем Абрам. И даже палил из ружья в хозяина. Слава богу, неудачно, - за что спасибо жёнушке Анне, жертвенно вставшей под пролетевшую мимо пулю, урезонив, остановив обидчика.
Отнюдь не старого (нет и пятидесяти), колоритно-красивого, заметно похудевшего, его испепеляет чувство никчемной дряхлости, бесполезности. Какое-то по-дурацки подлое убеждение, словно «опоздал». Что на любовь он уже неспособен - дай бог на писание-то бы хватило сил! Просто не имеет на неё права… С неизбывной тоской окунаясь в памяти в питерские куинджевские пятницы: неслучайно встреченные там женские глаза; как бы случайные(!) прикосновения рук, плеч; привязанности, привязанности… кончавшиеся нечастыми (но всё-таки!) изменами. (Насчёт «измен» мнения биографов расходятся, - авт.) Также с вожделением вспоминая шикарные пансионные обеды за традиционно общим столом (table d’ hȏte) в Германии и Швейцарии начала века.
Прошлое не отпускает. Гнетёт и давит. К тому же приправленное слухами о том, что, в отличие от него самого, закадычные друзья, - издатели, литераторы, - прилично сэкономили и, кроме всего, недурно заработали на революции. Своевременно припрятав деньги в американских банках.
Самоубийца-неудачник, он постоянно думает о смерти…

Одномоментно приударяя за соседской женой (и не за одной, - авт.) из прирастающей количеством русской колонии в Тюресеве: «Вера Петровна!.. [Троцкая-Сенютович] бедная моя женщинка. Она высокого роста, стройная, породистая, умная, тонкая и… надо бы у старой туфли Тургенева позаимствовать умения описывать женщин». - Жалея нелюбимого ею мужа не меньше, чем её саму.
Смерть и Любовь. Любовь и Смерть. Сдобренные лютой ненавистью к «социалистическому бахвальству», вечно сопровождавшие его странники Апокалипсиса: «…самочувствие у меня человека, который уже по пояс в могиле и оттуда взирает на мир и жизнь других людей».

Изредка вижу гофмановкие сны с примесью большевиков…

Да, он готов без колебаний подмахнуть Ленину мандат на виселицу, если б такое было в его власти.
Настолько нетерпим к циничной, человеконенавистнической идеологии: «И если я буду когда-нибудь писать истинный ад, то откажусь от благодушных предрассудков и за образец возьму Ленинское царство». - Мало того, нетерпимость и мучительную горесть он целиком распространяет на весь «дурной» народ - «дешёвый народишко». Обвиняемый в отсутствии уважения к личности и тотальной «стадности». В отсутствии внутреннего чувства иерархии наряду с хамским низкопоклонством. Позволяя себе весьма необоснованные наезды, нападки то на друзей и коллег, то на членов без того измаявшейся семьи: «…дети совсем дичают без надзора, здесь Анна совсем плоха. Я умею только орать и ставить в угол, к чему, естественно, привыкли».
Этому способствовали и материальные лишения гражданской войны, и потеря прав в качестве гражданина Российской империи. И потеря всех сбережений в петроградских банках вследствие объявления Финляндией независимости в декабре 1917. И, к сожалению, стабильно - крайне беспокоящее нездоровье: «…всю ночь тошнило большевиками». - Болят печень, желудок. Терзают геморрой, бессонница, сердце и… недостаток света. Тривиально нет керосина. И дров нет: «Анна совсем не справляется с такими вещами, и приходится со страхом смотреть в будущее». (Он яростно ненавидит жену как человека быта. И безумно любит как неотъемлемую часть собственного естества. И в этом - тоже весь Андреев!!)
Управляющий делами печати, член политсовета при генерале Юдениче А. Карташёв совместно с бывшим редактором кадетской газеты «Речь» И. Гессен пытаются привлечь Андреева к участию в публицистической деятельности Комитета по делам русских в Финляндии: в издании «Русская Жизнь». Но…
Чрезмерное самомнение, неприкрытое презрение к местным газетчикам, профессионально очевидное: с его-то журналистским опытом. Также сопутствующие тому непомерные требования, выдвинутые «полуинвалидом» Андреевым: не менее чем пост министра Народного Просвещения в Политическом Совещании (преемник Комитета, - авт.) плюс 10 000 марок жалования! - отвернули от него чиновников.

Трудно писать, мозги не ворочаются. Да что!

…Уже давно замышлен «Дневник Сатаны», пессимистически хмурый, тревожно выстраданный в неволе эмиграции. Призванный сплавить вовне всю его теперешнюю злость и мрачность. Но работа не клеится, еле движется. (Роман он так и не завершил, прервав повествование на «самом интересном». По мне, это и есть настоящий, - по Андрееву, по-гартмановски, - «необъявленный» конец: ведь смерть - это Макрокосм; они бесконечны.)
Заложен дорогой сердцу дом-«дворец» в Ваммельсуу, купленный десять лет назад. Снедают силы голод, безденежье. Успехи красных войск. Беспокойство и жалость. К себе, к стране, покинутым друзьям. К интеллигенции и рабочим - «именинникам без пирога». Ко всем и ко всему.
Летом 1919 года Андреев, переехавший из приморского Тюрисева (скрываясь от бомбёжек) к приятелю-драматургу в Нейволу, - носится с проектом по скорейшему отъезду в США.
С болезненной поспешностью им задумано творческое турне с антибольшевистскими лекциями. В неясной, смутной надежде на более точное, вразумительное понимание его планов американцами, - чем финскими соотечественниками. Что, бесспорно, было утопией. (Учитывая ещё и незнание языка.)
До избавления от ежедневных мучений, душевных и физических, оставались считанные дни…

Кажется, есть способ опьянеть без водки. Это усталость и самовнушение. Все эти дни я положительно истинно пьян. Мне нравится. Странное в душе, как от молодости и от хмеля. Любовь - та, о которой говорит Тот*. Недаром, подлеца потянуло к дневнику, небось о деле не стал бы писать. По моим расчётам в 1917 г. я должен умереть. Л. Андреев. 14.01.1917

* Аллюзия на клоуна из пьесы «Тот, кто получает пощёчины». С коей начат данный текст.