Книга недели: новый роман «Уна и Сэлинджер» Фредерика Бегбедера. Отзывы на книгу Уна и сэлинджер отзывы
Роман Фредерика Бегбедера «Уна и Сэлинджер» посвящен кратким отношениям будущего великого затворника с будущей женой Чаплина
Текст: ГодЛитературы.РФ
Обложка и фрагмент романа предоставлены издательством «Азбука-Аттикус»
Сам Бегебедер определяет жанр книги как faction – то есть фикшн (fiction), но основанный на реальных фактах. Так что уже стандартное предуведомление о том, что все герои являются плодом воображения автора, а возможные совпадения случайны, в данном случае неуместны. Бегбедер и не думает скрывать, что его Уна – это не кто иная, как Уна O’Нил, 16-летняя на тот момент (1940 год) дочка великого драматурга Юджина О’Нила, которая через три года станет миссис, а впоследствии и леди Чаплин, а его 20-летний Сэлинджер – это будущий великий писатель. И всё, что автор готов сделать – это заявить: «факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение».
Впрочем, можно не сомневаться, что расчетливый Бегбедер запасся прощением заранее. Ведь такой экскурс в историю кино и литературы он предпринял не для того, чтобы копаться в грязном белье, а для того, чтобы сказать:
«Любовь взаимная счастлива, но заурядна, любовь галантная мучительна, но возвышенна. Сэлинджер и Уна – это история галантной любви. Чаплин и Уна – самый счастливый брак, какой я знаю. Жизнь, можно считать, состоялась идеально, если прожить и то, и другое, как Уна».
III
Душа несчастливой истории
Актрисы больше чем женщины, а актеры меньше чем мужчины
Трумен Капоте
Если луна круглая и желтая, как ломтик лимона, значит вся жизнь - коктейль. Атлантические волны, мерно дыша, неустанно накатывались и разбивались о песок. Их влажный шелест заглушал звук шагов Джерри и Уны по дощатому настилу в направлении «Мартеллс Тики-бара».
Молчание не так неловко на берегу моря.
Позвольте мне привести здесь фрагмент не изданной на нашем языке новеллы, опубликованной в журнале «Эсквайр» в 1941 году под названием «Душа несчастливой истории». Мне кажется, Дж. Д. Сэлинджер написал в ней то, что подумал об Уне О’Нил, когда впервые увидел ее. В этом тексте он впервые нашел ту интонацию, которую использует в романе «Над пропастью во ржи» десять лет спустя.
Ширли читала косметическую рекламу на стенке автобуса, а когда Ширли читала, у нее слабела нижняя челюсть. Вот в это мгновение, когда у Ширли открылся ротик и разомкнулись губки, она стала самой роковой из роковых женщин Манхэттена. Хоргеншлаг нашел эффективное средство против страшного дракона одиночества, терзавшего ему сердце все время, что он жил в Нью-Йорке. О, какая это была мука! Мука нависать над Ширли Лестер и не иметь права наклониться и поцеловать ее в разомкнутые уста. Какая невыразимая мука!
Повторение слова «мука» - это, возможно, наивная дань повторению слова «ужас» в финале «Сердца тьмы» Конрада.
«Душа несчастливой истории» представляет разные версии несостоявшейся встречи: фразы, которые влюбленный мужчина не способен произнести. «Чтобы написать историю о том, как парень знакомится с девушкой, желательно, чтобы парень познакомился с девушкой». Здесь в одном из вариантов Джастин Хоргеншлаг крадет сумку Ширли, чтобы увидеться с ней снова, его арестовывают и сажают в тюрьму, он пишет ей из камеры пламенные письма, а потом во время мятежа заключенных погибает от пули караульного. Так представляет себе любовь Джерри в двадцать один год, когда ночами мечтает об Уне: любовь прекраснее, когда она невозможна, самая абсолютная любовь не бывает взаимной. Но то, что называют «ударом молнии», существует, это случается каждый день, на каждой автобусной остановке, между людьми, не смеющими друг с другом заговорить. Те, что любят всего сильней, никогда не будут любить взаимно.
Мисс Лестер, для меня очень важно, что я люблю вас. Некоторые думают, будто любовь - это секс и брак, и поцелуи в шесть часов, и дети, и, наверно, оно так и есть, мисс Лестер. А знаете, что я думаю? Я думаю, любовь - это прикосновение и в то же время это не прикосновение.
Последнюю фразу трудно перевести. Сэлинджер пишет: «Love is a touch and yet not a touch», и я не знаю, как передать это выражение. «Любовь - это взять и не взять»? «Дотронуться и не дотронуться»? «Познать и не познать»? «Любовь - это достичь, не достигнув»? Одно могу сказать наверняка: это одно из самых совершенных определений зарождающейся любви, и звучит оно лучше по-английски. Оно напоминает название романа Хемингуэя: To have and to have not.
Именно в «Душе несчастливой истории» Сэлинджер нашел этот стиль нежной самоиронии и впервые вывел своего героя - юного, потерянного, романтического и трогательного, который покорит читателей всего мира в пятидесятые годы. Еще до войны Сэлинджер вынашивал мысль о маленьком человеке в большом городе, о вечном подростке, растерянном и потерянном, эгоцентричном и прозорливом, бедном и свободном, робко влюбленном и во всем разочарованном, который стал абсолютным клише удела человеческого в западном мире двадцать первого века. (Сэлинджер был до крайности горд, что его новеллу напечатал Арнольд Гингрич в «Эсквайре»: он же опубликовал пятью годами раньше три автобиографических текста Скотта Фицджеральда, известные с тех пор под названием «Трещина».) Мы живем сейчас в сэлинджеровскую эру заносчивой неопределенности, обнищавшей роскоши, ностальгического настоящего, конформизма, задолжавшего бунту. Нас томит бесконечная жажда радости, счастья, любви, признания, нежности. Эту жажду не утолить простым потреблением и не утешить религией. Джастин Хоргеншлаг так красиво признался в любви Ширли Лестер, но сначала он украл у нее сумку! Его письмо пришло из тюрьмы. И она не ответила. (В новелле она при- слала вежливый ответ, но в конце мы узнаем, что ее письмо было вымышленным.)
Отныне мир населен страшно независимыми, закомплексованными, неудовлетворенными су- ществами; влюбленными, неспособными любить, овцами, которые не желают быть овцами, однако щиплют травку, предаваясь фантазиям в стороне от стада; короче, идеальными клиентами для Фрейда, Будды, Fashion TV и «Фейсбука».
Джерри Сэлинджер не может предвидеть всего этого печального будущего, однако смутно чувствует приближение чего-то, когда летом 1941 года наносит визит подруге матери Уны О’Нил, Элизабет Мюррей, с братом которой он был знаком в лицее. Он хочет вновь увидеть Уну, ее ангельское личико, высокие скулы, лукавые ямочки и глаза испуганной лани. Его немного раздражает ее «глянец»: в «Сторк-клубе» Уну избрали-таки «Glamour Girl», ее фотография в окружении старичья при галстуках появилась на шестой странице «Нью-Йорк пост», что может быть вульгарнее? Это как если бы сегодня она согласилась поучаствовать в реалити-шоу. Затем «Debutante of the Year» позировала для рекламы, используя громкое имя своего отца: «Волшебный крем для лица „Вудбери“ позволяет Уне О’Нил сохранить всю свою прелесть и свежесть». Пресс-конференция в «Сторке» была одной из худших ошибок в жизни Уны. Шла война - а она позировала с огромным букетом алых роз. Шерман Биллингсли, хозяин «Сторка», сунул ей в руку стакан молока, чтобы не иметь неприятностей с полицией. Один не очень начитанный журналист спросил Уну, чем занимается ее отец… Не моргнув глазом, она ответила: «Он пишет».
Другой журналист: Как он отнесся к вашему избранию Дебютанткой года?
Уна О’Нил: Не знаю и не имею желания его об этом спрашивать.
Еще один журналист: Как вы оцениваете то, что происходит в мире?
Уна О’Нил: Сейчас, когда в разгаре мировая война, мне кажется неуместным высказывать свое мнение в ночном клубе.
Обнаружив ее фото в «Пост», отец сделал лишь одно публичное заявление: «Боже, избавь меня от моих чад!» Затем он написал письмо своему адвокату (который выплачивал содержание Агнес О’Нил): «Уна - не гений, а всего лишь скверная избалованная девчонка, ленивая и пустоголовая, ничего пока не доказавшая, кроме того, что может быть глупее и невоспитаннее большинства своих ровесниц». А следом очень жестокое письмо Уне: «Вся эта реклама вокруг тебя дурно пахнет, если только ты не стремишься стать киноактрисой средней руки, помаячить пару лет на фото в газетах и кануть во мрак своей глупой и бездарной жизни».
Портрет не слишком лестный, тем не менее у Джерри вновь возникают проблемы с дыханием, когда он видит ее на пляже Пойнт-Плезант. Он знает, что она читала Фицджеральда, а как устоять перед хрупкой шестнадцатилетней брюнеткой, читавшей Фицджеральда? Она опять в черном, но на сей раз в брючках и кукольном трико - наряд, говорящий о том, что она не тратит три часа на обдумывание вечернего туалета. В присутствии этой девушки он становится астматиком. Они сидят в баре на берегу моря с Элизабет и Агнес, матерью Уны. От ее детской грации, стройной фигурки, молочно-белой кожи он скрежещет зубами. Он давно заметил, что всякий раз, когда его кто-то умиляет, будь то человек или котенок, он стискивает зубы до боли, как садист. Поначалу дело швах. Представьте себе, что вы it girl из Нью-Йорка и ваша мать представляет вам долговязого доходягу, который шумно дышит и скрежещет зубами. «Мы уже встречались, вы меня не помните?» Нет, она не помнит их первую встречу в «Сторк-клубе». Вопрос, которого ни в коем случае нельзя задавать людям, много бывающим в обществе: «Ты меня помнишь?» Конечно, они не помнят, балда, они же знакомятся с тремя сотнями человек каждый вечер! Джерри убит.
Просмотры: 0
Фредерик Бегбедер
Уна & Сэлинджер
С такой же гордостью, с какой моя кошка Кокошка приносит мне на подушку растерзанного, окровавленного, но еще живого воробья, я кладу эту книгу вместе с моим заскорузлым сердцем к ногам мадам Лары Мишели
Are you going to Scarborough fair?
(War bellows blazing in scarlet battalions)
Parsley, sage, rosemary and thyme
(Generals order their soldiers to kill)
Remember me to one who lives there
(And to fight for a cause they’ve long ago forgotten)
She once was a true love of mine.
Copyright © Éditions Grasset & Fasquelle, 2014
© Н. Хотинская, перевод, 2015
© Издание на русском языке, ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Издательство АЗБУКА®
Когда Диане Вриланд задавали вопрос, сколько в ее самых необычайных воспоминаниях фактов, а сколько вымысла, она отвечала: «It’s faction».
Эта книга – чистый faction. Все в ней точно соответствует действительности: персонажи реальны, места существуют (или существовали), факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение.
В Соединенных Штатах для подобных романов Труменом Капоте был придуман ярлык: «non-fiction novel». В интервью Джорджу Плимптону в «Нью-Йорк таймс» 16 января 1966 года он определил свой замысел как «повествование, в котором автор использует все приемы художественной литературы, при этом по возможности придерживаясь фактов». На французский это следовало бы перевести как «невымышленный роман». Ужас!
Я предпочитаю «faction», ведь это слово существует и в нашем языке. Оно содержит намек – забавный в наше мирное время – на то, что автор этого повествования мог бы быть кем-то вроде солдата в дозоре или вождя опасного мятежа.
Персонажи этой книги прожили жизни, полные тайн, – что дает простор авторской фантазии. Однако я торжественно заявляю: будь эта история неправдой, я был бы глубоко разочарован.
ФБ * * *Весной тысяча девятьсот восьмидесятого года завсегдатаи парка Пали в Нью-Йорке стали свидетелями довольно необычной сцены. У ограды припарковался длинный черный лимузин; было около трех часов пополудни. Шофер распахнул дверцу перед пассажиркой лет шестидесяти, в белом костюме и темных очках. Она медленно вышла из машины, постояла немного, нервно теребя жемчуга на шее, словно молилась, перебирая четки, и направилась в левый угол парка. Неспешно приблизившись к скрытому зарослями водопаду, дама достала из сумочки несколько осколков фарфора. Затем она повела себя более чем странно: опустилась на колени и принялась лихорадочно рыть землю наманикюренными ногтями. Прохожий, поедая хот-дог, мимоходом удивился, зачем эта бродяжка роется в клумбе, а не ищет чем поживиться в мусорном контейнере, расположенном в противоположном конце сквера. В тот момент он не обратил особого внимания, но ему показалось, что она закопала в ямку осколки фарфора и руками утрамбовала сверху холмик, стоя под кустами на четвереньках, как ребенок в песочнице. Обедающие под открытым небом от изумления перестали жевать, когда дама, явно не из простых, поднялась, отряхнула перепачканные землей руки и с достоинством села в свой «кадиллак». Несмотря на темные очки, на лице ее можно было прочесть удовлетворение от хорошо сделанной работы. Она выглядела чудачкой, каких можно встретить порой на улицах Нью-Йорка, особенно с тех пор, как стали общедоступны барбитураты. Шофер захлопнул дверцу, обошел машину, сел за руль, и длинный лимузин бесшумно заскользил к Пятой авеню.
Джерри, введение
Мне хочется рассказать историю. Смогу ли я когда-нибудь рассказать что-нибудь иное, кроме моей собственной истории?
Пьер Дрие Ла Рошель. Гражданское состояние, 1921
В начале 2010-х годов я заметил, что не вижу больше моих ровесников. Я был окружен людьми на двадцать-тридцать лет меня моложе. Моя девушка родилась в год, когда я в первый раз женился. Куда же делось мое поколение? Сверстники исчезали постепенно: большинство было слишком занято работой и детьми; настал день, когда они просто перестали выходить из своих офисов или домов. У меня так часто менялся адрес и телефон, что старые друзья не могли больше со мной связаться; некоторые из них, случалось, умирали; я невольно думал, что эти две трагедии, не иначе, связаны между собой (без меня жизнь останавливается). Отсутствие ровесников в моем окружении имело, возможно, и другую причину: я избегал своего отражения. Сорокалетние женщины пугали меня неврозами, идентичными моим: тут и ревность к молодости, и очерствение сердца, и неразрешимые физические комплексы, и страх, что их больше никто не захочет, если вообще еще хотят. Мужчины же моих лет мусолили воспоминания о былых загулах, пили, ели, толстели и лысели, непрерывно жалуясь кто на жену, кто на одиночество. «Земную жизнь пройдя до половины», люди говорили только о деньгах – особенно писатели.
Я стал самым настоящим геронтофобом. Я изобрел новый вид апартеида: мне было хорошо только с теми, кому я годился в отцы. Общество юнцов обязывало к усилиям по части гардероба, заставляло пересмотреть свою речь и культурный багаж: оно пробуждало меня, воодушевляло, возвращало мне улыбку. Здороваясь, я должен был скользнуть ладонью по ладоням моих юных собеседников, потом, сжав кулак, стукнуть им об их кулаки, после чего ударить себя в левую сторону груди. Простое рукопожатие выдало бы разницу поколений. Приходилось также избегать шуток моего времени: боже упаси, например, сказать, что я умею грести, как Жерар д’Абовиль («Это еще кто?»). Встречая одноклассников, я их не узнавал и, вежливо улыбаясь, поспешно обращался в бегство: мои ровесники решительно были слишком стары для меня. Я как мог избегал обедов с супружескими парами. Светские обязанности страшили меня, особенно сборища сорокалетних в квартирах серо-бурого цвета с ароматизированными свечами. Своим знакомым я не мог простить именно этого: они меня знали. Знали, кто я, а мне это не нравилось. В сорок пять лет я хотел вновь обрести чистоту. Посещал только новенькие бары для отвязной детворы, блестящие чистым пластиком ночные клубы с туалетами без всяких воспоминаний, модные рестораны, о существовании которых мои былые дружки узнавали только через пару-тройку лет, листая «Мадам Фигаро». Мне случалось иногда подцепить девушку, которая вскоре с умилением сообщала мне, что мы с ее матерью отплясывали на одних вечеринках. Единственная уступка старости: я не писал в «Твиттере». Не видел интереса посылать фразы незнакомым людям, когда можно собрать их в книгах.
Признаю, что, отказываясь общаться с ровесниками, я отказывался стареть. Я забыл, что молодиться и быть молодым – не одно и то же. В каждой морщинке на лице ближнего своего видишь собственную смерть в действии. Я искренне полагал, что, якшаясь только с юнцами, знающими скорее о Роберте Паттинсоне, чем о Роберте Редфорде, проживу дольше. Какой-то расизм по отношению к самому себе. Можно играть в Дориана Грея, не пряча на чердаке пагубного портрета: достаточно отрастить бороду, чтобы не видеть больше своего истинного лица в зеркале; бывать время от времени диск-жокеем со своими старыми сорокапятками; носить достаточно широкие футболки, чтобы не было видно растущего животика; не надевать очки для чтения (как будто, если читать книгу, держа ее на вытянутых руках, помолодеешь); снова взять в руки теннисную ракетку и надеть спортивный костюм American Apparel цвета антрацит с белой каймой, позировать для фото в витринах магазинов Kooples , танцевать с серфингистками-малолетками в Blue Cargo на пляже Ильбарриц и каждый день маяться похмельем.
К началу 2010-х годов я знал назубок биографию Рианны; судите сами, сколь серьезные опасения внушало мое положение.
Тремя годами раньше в ресторанчике в Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, мне попалась на глаза вот эта фотография очаровательной покойницы.
Эту молодую женщину зовут Уна О’Нил: отметьте ее прическу под Джин Тирни (косой пробор, открытый лоб), ослепительной белизны зубки и напряженную яремную жилку на шее, выражающую ее веру в жизнь. Сам факт, что такая девушка жила на свете, обнадеживает. Эта темнокудрая малышка дышит полной грудью, кажется, верит, что нет ничего невозможного. А между тем ее детство… Девочке было два года, когда отец бросил ее мать и поселился в Европе с новой женой; тогда Уна писала ему душераздирающие открытки: «Папочка, я так тебя люблю, не забывай меня!» Он увиделся с ней только через восемь лет.
В 1940 году Уна О’Нил была влюблена в моего любимого писателя.
Жанр своей новой книги «Уна & Сэлинджер» Ф. Бегбедер с присущим ему стремлением эпатировать определяет как faction, то есть fact плюс fi ction. Факты просты: 1940 год, Нью-Йорк. 21-летний начинающий писатель Джерри Сэлинджер познакомился с 15-летней Уной О’Нил, дочерью известного драматурга. Идиллия продлилась недолго, через несколько месяцев японцы напали на Пёрл-Харбор, Сэлинджер отправился воевать в Европу, а Уна решила попытать счастья в Голливуде. Попробовавшись на роль в фильме Чарли Чаплина, она получила главную роль в его и своей жизни. Сэлинджер честно воевал, потом пробивался сквозь журнальные публикации в большую литературу и наконец создал свою главную вещь – «Над пропастью во ржи». Но Бегбедера интересуют не столько факты, сколько та волшебная встреча героев, которая обернулась разлукой на всю жизнь и все же стала тем, что эту жизнь определяет.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Уна & Сэлинджер" Фредерик Бегбедер бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Это не только история любви известного писателя Джерома Сэлинджера к Уне О’Нил , или Уны к Чарли Чаплину, но больше - любовь самого Бегбедера к его супруге Ларе Мишели (в браке с 2014 г.) . Он разговаривает посредством своих персонажей и мы видим, что от циника, который писал "99 франков" или "Идеаль" - не осталось и следа. Любовь меняет. Любовь открыла Бегбедеру сердце. Только на последних страницах романа понимаешь, что эта книга на самом деле родилась благодаря тому, что Фредерик наконец-то встретил Любовь. Потому что книги, написанные счастливым сердцем - они другие. Более теплые. Настоящие.
Его избранницей стала 23-летяя Лара Мишели, с которой он встречался четыре года. Они познакомились, когда ей было 20, а ему 45. Возможно, именно 25-летняя разница в возрасте способствовала тому, что на свет появился роман «Уна & Сэлинджер», где неоднократно Бегбедер задается вопросом о том, почему девушки выбирают мужчин намного старше, а мужчин постарше тянет к молодым. В результате получается крепкий союз.
Я очень довольна последним романом Бегбедера. Честно говоря, начиная читать, я ожидала как всегда море цинизма и негатива. Но вместо этого - мгновения трепета и нежности. Словно колючего автора пришли и погладили. И все колючки вдруг пропали. Он расплылся в довольной застенчивой улыбке, словно кошак, и стал мягким и пушистым. Безусловно, мужчину очень меняет женщина, которая рядом с ним. С тем лишь уточнением, что он ее очень любит. Он может перестать творить, как Чарли Чаплин или же уйти на войну и сломать себе психику, как Сэлинджер. А может просто встретить Лару Мишели и написать чудесный роман, который обязательно стоит прочесть.
Аня Скляр
Описание
Жанр своей новой книги «Уна & Сэлинджер» Фредерик Бегбедер с присущим ему стремлением эпатировать определяет как “faction”: от английского “fact” («факт») плюс “fiction” («вымысел»). Факты просты: 1940 год, Нью-Йорк. 21-летний начинающий писатель Джерри Сэлинджер познакомился с 15-летней Уной О’Нил, дочерью известного драматурга. Идиллия продлилась недолго, через несколько месяцев японцы напали на Пёрл-Харбор, и Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую. Сэлинджер отправился воевать в Европу, а Уна решила попытать счастье на кинопробах к фильму Чарли Чаплина. Она получила главную роль в жизни великого комика, став его женой. Сэлинджер честно воевал, потом пробивался сквозь журнальные публикации в большую литературу и, наконец, создал свою главную вещь - «Над пропастью во ржи». Но Бегбедера интересуют не столько факты, сколько та волшебная встреча героев, которая обернулась разлукой на всю жизнь и все же стала тем, что эту жизнь определяет.
Цитаты из книги Фредерик Бегбедер - Уна & Сэлинджер. Часть 1.
«Эта книга - чистый faction. Все в ней точно соответствует действительности: персонажи реальны, места существуют (или существовали), факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение.»
«Чтобы соблазнить девушку, которую вожделеют многие, надо убедить ее в том, что у вас есть время… хотя у вас его нет. Не бросайтесь на нее, уподобляясь всем остальным, но проявите интерес. Это игра тонкая и противоречивая. У вас есть всего две минуты, чтобы передать эти два месседжа: мне плевать, но мне не плевать. А вообще-то, если девушка остается с вами больше двух минут, значит она выбрала вас, так что лучше молчите.»
«- Знаете…
- Что?
- Я молчу, но… мне не скучно.
- Мне тоже.
- Мне нравится молчать с вами.
- …
- …»
«Как бы то ни было, я привожу в точности первый не-диалог между Уной О’Нил и Джеромом Дэвидом Сэлинджером. Сидя рядом лицом к залу, эти двое пребывали в таком ступоре, что не решались даже взглянуть друг на друга. Они смотрели на мельтешение официантов и слушали, как надрывается оркестр под висящими над ним воздушными шариками. Уна теребила салфетку, Джерри принюхивался к своему стакану, как будто что-то смыслил в мартини, другой рукой вцепившись в подлокотник своего кресла, точно страдающий аэрофобией перед взлетом. Иногда он поднимал бровь или обе. Все знают, что такое «small talk», а Уна и Джерри в этот вечер изобрели «silent talk». Многословное молчание, лакуна, полная недосказанного. Все вокруг них поднимали шум по пустякам, они же проявляли немое любопытство. Это не могло не раздражать - такая внезапная глубина среди нью-йоркского легкомыслия. Эти двое, чувствовавшие себя одинаково неуютно, должно быть, испытывали облегчение оттого, что могли наконец помолчать в унисон.»
Джером Дэвид «Джей Ди» Сэлинджер (англ. Jerome David "J. D." Salinger; 1 января 1919, Нью-Йорк — 27 января 2010, Корниш, Нью-Гэмпшир) — американский писатель, произведения которого увидели свет в журнале The New Yorker во 2-й половине 1940-х и в 1950-е годы.
Уна О’Нил, леди Чаплин (англ. Oona O"Neill; 13 мая 1925, Уорик — 27 сентября 1991, Веве, Швейцария) — дочь американского писателя Юджина О’Нила, лауреата Нобелевской премии по литературе и Пулитцеровской премии, и писательницы Агнес Боултон; жена режиссёра и актёра Чарльза Чаплина.
«Когда Агнес собралась уходить, Юджин вызвался проводить ее пешком до отеля «Бревурт» в Гринвич-Виллидж. Заинтригованная его молчанием, она согласилась. Они молча шли в ночной темноте. У дверей «Бревурта» Агнес, вероятно, сказала что-то вроде: «Ну ладно, доброй ночи». Она на всю жизнь запомнила фразу, которую произнес в ответ Юджин О’Нил. Глядя ей прямо в глаза, он сказал: «Отныне я хочу каждую ночь моей жизни проводить с вами. Говорю это от чистого сердца. Каждую ночь моей жизни». Агнес поверила ему. В том же году они поженились. Запомните хорошенько эту фразу: она срабатывает с романтически настроенными девицами, литераторами и теми, кто не дружит с головой. Ни к чему терять время и тянуть с признанием в любви. Этим двинутым надо сразу выложить свое желание, не то станешь бесполым приятелем и ловить будет нечего.»
«Если луна круглая и желтая, как ломтик лимона, значит вся жизнь - коктейль.»
«Молчание не так неловко на берегу моря.»
«Любовь прекраснее, когда она невозможна, самая абсолютная любовь не бывает взаимной. Но то, что называют «ударом молнии», существует, это случается каждый день, на каждой автобусной остановке, между людьми, не смеющими друг с другом заговорить. Те, что любят всего сильней, никогда не будут любить взаимно.»
«Мисс Лестер, для меня очень важно, что я люблю вас. Некоторые думают, будто любовь - это секс и брак, и поцелуи в шесть часов, и дети, и, наверно, оно так и есть, мисс Лестер. А знаете, что я думаю? Я думаю, любовь - это прикосновение и в то же время это не прикосновение. Последнюю фразу трудно перевести. Сэлинджер пишет: «Love is a touch and yet not a touch», и я не знаю, как передать это выражение. «Любовь - это взять и не взять»? «Дотронуться и не дотронуться»? «Познать и не познать»? «Любовь - это достичь, не достигнув»? Одно могу сказать наверняка: это одно из самых совершенных определений зарождающейся любви, и звучит оно лучше по-английски. Оно напоминает название романа Хемингуэя: To have and to have not.»
«Еще до войны Сэлинджер вынашивал мысль о маленьком человеке в большом городе, о вечном подростке, растерянном и потерянном, эгоцентричном и прозорливом, бедном и свободном, робко влюбленном и во всем разочарованном, который стал абсолютным клише удела человеческого в западном мире двадцать первого века. Мы живем сейчас в сэлинджеровскую эру заносчивой неопределенности, обнищавшей роскоши, ностальгического настоящего, конформизма, задолжавшего бунту. Нас томит бесконечная жажда радости, счастья, любви, признания, нежности. Эту жажду не утолить простым потреблением и не утешить религией. Отныне мир населен страшно независимыми, закомплексованными, неудовлетворенными существами; влюбленными, неспособными любить, овцами, которые не желают быть овцами, однако щиплют травку, предаваясь фантазиям в стороне от стада; короче, идеальными клиентами для Фрейда, Будды, Fashion TV и «Фейсбука».
«Он знает, что она читала Фицджеральда, а как устоять перед хрупкой шестнадцатилетней брюнеткой, читавшей Фицджеральда?»
«Конечно, это говорят театральные персонажи, отнюдь не выражающие личного мнения автора. Само собой разумеется.»
«Она смотрит на его руки с длинными тонкими пальцами. Ей хочется потрогать одну из больших ладоней, лежащих на столе: они кажутся такими ласковыми, проверить бы, говорит она себе. В шестнадцать лет накрыть своей ладошкой руку парня ни к чему не обязывает. В сорок это куда серьезнее.»
«Она понимает, что в очередной раз имеет дело с безутешным воздыхателем. Уна их не переносит, это худшая категория поклонников, хотя они единственные любезны. Остальные соблазнители делятся на следующие категории: бледный насильник с суицидальными наклонностями, опасный донжуан, фанфарон, похваляющийся своими прежними победами, агрессивный мямля, оскорбляющий вас, провоцируя облом, которого боится, антиэротичный весельчак и, конечно же, извращенец-нарцисс, самый несносный вкупе с тайным гомосексуалистом. Но безутешный воздыхатель хуже всех.»
«- Ты не любишь нравиться? - спросил Джерри.
- Не люблю. Потому и нравлюсь.»
«Паузы становились все короче. Воздух был теплый, ночь накрыла пляж, над променадом один за другим гирляндой зажигались фонари.»
«Он наклонился к ней, но не посмел дойти до конца. Она сама, привстав на цыпочки, преодолела остаток пути и вдруг почувствовала, что отрывается от земли, в прямом и переносном смысле. Они целовались, она парила, он держал ее. Головокружение было неожиданностью: этот первый поцелуй мог бы отдавать остывшим табаком, но Джерри, зарывшись носом в душистые волосы Уны, навсегда сохранил его сладкий вкус, а она с силой выдыхала в его шею запах коричного мыла. Когда два языка соприкасаются, бывает, что ничего не происходит. Но бывает, происходит что-то… О боже мой, происходит что-то такое, отчего хочется растаять, раствориться, как будто двое входят друг в друга, зажмурившись, чтобы все внутри перевернуть. Он прижимал ее губы к своим до потери дыхания. Когда он поставил ее на дощатый настил, у нее было только одно желание - снова взлететь.
- Все это совершенно нормально.
- Угу, совершенно. Может быть, еще попробовать?
Они попробовали, и это оказалось очень приятно. Они пробовали снова и снова. Каждый раз, когда он ее целовал, ей казалось, будто она взлетает, а ему - будто он падает. Истинно говорю вам: чудо, что они еще держались на ногах. Подвиг столь же исключительный, как и этот допотопный оборот в моих устах.»
«Это как когда мы с тобой давеча целовались, меня куда-то несет, а я не против.»
«Вот в чем твоя прелесть: ты все время улыбаешься, но твои глаза зовут на помощь.»
«Я вижу, как они кружат в танце и целуются, словно кусают спелые плоды, истекающие соком… Целоваться и ссориться - таков секрет счастья. «Love is a touch and yet not a touch».»
«Любовь - это иметь и не иметь. Когда Вертер случайно касается ножки Шарлотты, он делает это не умышленно: это, так сказать, считается и в то же время не считается. Любовь рождается от невольной ласки, от неподвластного нам движения. Это как говорить с кем-то по телефону: человек здесь, хоть его и нет.
Любовь - это делать вид, будто вам плевать, хоть вам и не плевать. Искать себя, не находя. Такая игра, если усвоить ее правила, может занять целую жизнь.»
«Так часто бывает, когда влюбляешься впервые в жизни. Чувствуешь себя до того хорошо, что иссякают силы, и вдруг становится страшно оказаться не на высоте: вот тут-то и надо уйти.»
«Она поцеловала его, закрыв глаза и тесно прижимаясь, пожалуй, чересчур неистово. Я полагаю, что романист-профессионал описал бы здесь окружающий их приморский пейзаж, и ветер, и облака, и траву в росе, но я этого не делаю по двум причинам. Во-первых, потому, что Уна и Джерри плевать хотели на пейзаж; во-вторых, все равно ничего не было видно, еще не рассвело.»
«- Как чудно́… Когда ты меня целуешь, у меня кружится голова, как в лифте, когда он поднимается на верхний этаж Эмпайр-стейт-билдинг…
- Это потому, что ты пьяна, дорогая.»
«Джерри заметил, что уже рассвело. Летом на пляжах Нью-Джерси ночи коротки; солнце заходит; несколько бокалов - и оно всходит вновь. Здесь кто-нибудь вроде Сильвии Плат добавил бы светочувствительную фразу типа: «Рассветное солнце, такое простое, сияло сквозь зеленую листву растений в маленькой оранжерее, и цветочный узор на обитом ситчиком диване был наивным и розовым в утреннем свете». Люблю эти паузы, дающие читателю время передохнуть, выпить или сходить в туалет. Ах, если бы только я мог писать так. Но я скажу только, что первый луч солнца был фиалкового цвета и это было чертовски красиво.»
«Бредя в одиночестве под смутный ропот волн по променаду Бредшоу-Бич, мимо закрытого кинотеатра, Джерри думал о том, что никогда уже не будет так счастлив, как в эту ночь. Совершенно состоявшаяся встреча - сколько раз в жизни такое бывает? Однажды. Только однажды, и вы это знаете не хуже меня.»
«Влюбиться - значит нажить на свою голову новую проблему, требующую решения.»
«Говорят, что можно убить человека, отняв у него первую любовь. Эта утрата изменяет вашу внутреннюю химию.
Кэрол Маркус Маттау»
«Первая любовь редко бывает самой удачной, самой совершенной, но она остается… первой. Это бесспорный факт: ни один из двоих никогда не забудет первых встреч.»
«Только от шестнадцати до двадцати двух лет можно любить по-настоящему. Любовь абсолютная, ни малейшего сомнения, ни малейшего колебания.»
«Часами чувствовать всей кожей ее трепещущее тело и шеей - ее дыхание. Какая роскошь!»
«Какая информация о сексе имелась в Нью-Йорке в сороковом году? Ответ прост: никакой. Ни эротических картинок, ни порнографических фото, ни «жестких» фильмов, ни сексуальных романов. Доступ к какому бы то ни было познанию плотских отношений отсутствовал. Это главная перемена, если сравнить Нью-Йорк сороковых с Нью-Йорком сегодняшним, где подростки имеют неограниченный, свободный и бесплатный доступ ко всей на свете порнографии.»
«Ей хотелось, чтобы с ней поговорили, приласкали; хотелось млеть под чистыми поцелуями и нежиться в любящих руках.»
«До того как изобрели дискотеку, люди действительно слушали музыку, которая никогда не повторялась дважды, это не был заранее записанный шумовой фон, призванный скрыть пустоту.»
«У нее был только один недостаток: она была совершенна. А в остальном она была совершенна», - напишет Трумен Капоте об Уне О’Нил, своей подруге детства, много позже, когда будет гробить себя в «Студии 54», вдыхая кокаин полными ложками и глядя на эфебов, целующихся взасос на танцполе, в семидесятых. Это правда: бедой Уны было ее совершенство. Она так тщательно маскировала свои страхи чрезмерным очарованием, что рисковала однажды буквально взорваться (что и случилось с ней в пятьдесят два года).»
«- Я не могу больше видеть, как ты губишь себя, - говорил Джерри.
- Чтобы я перестала видеться с друзьями, - отвечала Уна, - придется перерезать телефонный провод. У тебя есть ножницы?
- Ты не обязана бежать со всех ног, стоит им тебе позвонить.
- А представляешь, если бы у каждого был переносной телефон в кармане? Кошмар, никакой жизни. Постоянные звонки.
- Прекрати менять тему! Ты прекрасно знаешь, что такого ужаса никогда не будет: для связи между людьми необходимы провода.»
«Когда приближается война, возможны только две здравые реакции:
- веселиться напропалую, пока еще есть время;
- спрятаться в надежном месте с запасом продовольствия и оружием.»
«Такое часто встречается у чересчур чувствительных людей: лучше уничтожить предмет любви, чем терпеть его гнет»
«Это одинокое дитя в Нью-Йорке искало защитника, кого-то, кто позаботился бы нем, подобно кошке, которая делает вид, будто гуляет сама по себе, но требует свою мисочку с молоком в урочный час.»
Подруга Уны - Глория Вандербилт (англ. Gloria Vanderbilt, род. 20 февраля 1924) — американская актриса, художница, писательница, светская дама и одна из первых дизайнеров синих джинсов. Является членом знаменитой семьи Вандербилтов, а также матерью ведущего «CNN» Андерсона Купера.
Друг Уны - Трумен Гарсия Капоте (англ. Truman Garcia Capote, имя при рождении — Трумен Стрекфус Персонс (англ. Truman Streckfus Persons), 30 сентября 1924, Новый Орлеан, США — 25 августа 1984, Лос-Анджелес, США) — американский писатель-прозаик.
«А теперь я предлагаю вам отчаянно современный опыт. Вместе, дорогой читатель, здесь и сейчас мы создадим роман на YouTube. Объясняю, что надо делать: возьмите ваш компьютер, или айпад, или еще какой-нибудь навороченный цифровой гаджет. Зайдите на YouTube.com и наберите Oona O’Neill. Поисковик выдаст вам черно-белую картинку, Уну, повязанную косынкой, вот она.»
«Вы можете оживить Уну О’Нил, кликнув на «play». Уне семнадцать лет, и она только что приехала в Голливуд. 1942 год. Сокровище, которое вы сейчас увидите, - первый и последний актерский опыт Уны О’Нил. Это кинопроба, снятая Юджином Френке для фильма «The girl from Leningrad» («Девушка из Ленинграда»), - на этот проект уже дала согласие Грета Гарбо. Уна должна была играть русскую девушку Тамару, отсюда эта косынка, в которой она выглядит принцессой, переодетой в крестьянку. Я приказываю вам полюбоваться этим документом, а потом расскажу о нем. Пусть никто больше не говорит, что я противник технического прогресса - после такой-то киберглавы.
Ну вот, вы увидели Уну О’Нил в семнадцать лет. Согласитесь, она буквально пожирает экран. Камера влюблена в ее детские черты, даже режиссер растерялся. Он обращается к ней, будто к сиротке, найденной где-то на берегу Волги. Просит ее повернуться, чтобы увидеть профиль, правый и левый, оба изумительны. Она смеется смущенным и робким, задорным и ломким смехом. Ее хрупкость как магнитом притягивает взгляд, несмотря на дурацкую косынку, скрывающую темные кудри роковой женщины. Посмотрите на эти брови вразлет, точно два апострофа над сияющими глазами. Послушайте ее звонкий голосок, когда она спрашивает с вежливостью королевы: «Shall I turn over here?». Съемочная группа, позволяющая себе командовать ею, вдруг кажется скопищем неотесанных грубиянов. Все они сознают, какая честь быть в одной студии, дышать одним воздухом с этим ангелом, лучезарным и скованным. Когда она всего лишь краткий миг смотрит в объектив, тысячи чувств мгновенно запечатлеваются на пленке: Уна знает, что положение ее не из лучших, боится сплоховать, думает, что она не в меру пафосна, ей хочется быть где угодно, только не здесь, она стесняется, чувствует себя неуклюжей. И в то же время все это ее забавляет, ее дискомфорт становится шалостью, кошачьей прелестью, чистотой и светом, в конце концов, это надо пережить, неприятно, но не больно же. За долю секунды два десятка противоречивых эмоций сменяют друг друга перед глазом камеры: уязвимость, деликатность, страх, скромность, вежливость, усталость, робость, нежность, доброжелательность, доверие, отчаяние, одиночество и т. д. Ее лицо очень подвижно, даже слишком, быть может, нервно, она не может угадать, какого выражения эти идиоты от нее ждут. Она постоянно как бы извиняется за свое присутствие, одновременно смущенно принимая комплименты. Когда она будто бы протестует, восклицая «I don’t know what to say…» вежливым голоском девочки из хорошей семьи, застигнутой врасплох гувернанткой, становятся понятны страдания всех мужчин, встретивших ее в ту пору: они хотят, они должны о ней позаботиться, иначе жизнь прожита впустую. А когда она, в конце этого сказочного ролика, поднимает глаза к небу, она бесподобна, божественна, другого слова не подберешь: поднимает глаза, чтобы посмотреть на небо, откуда она упала и где пребывает сегодня. Перед этим дивным видением невозможно было устоять. На этих редчайших кадрах Уна О’Нил оставляет далеко позади Одри Хепберн в амплуа трепетной лани, Натали Портман в амплуа хрупкого фавна, Изабель Аджани в амплуа чувствительной инженю, Луизу Брукс в амплуа падшего ангела, затмевает Полетту Годдар с ее нескрываемой печалью, Грету Гарбо с ее горделивой томностью, Марлен Дитрих с ее ядовитой холодностью, потому что она естественнее и проще. Ее утонченность не наигранна, она не прилагает для этого ни труда, ни усилий; наоборот, она как будто постоянно старается не привлекать внимания, и это лучший способ завладеть им всецело. Она могла бы сделать колоссальную карьеру, стать звездой, иконой, всемирной и бессмертной.»
«В тот вечер между Уной и Орсоном Уэллсом произошло нечто весьма странное. В конце ужина Уэллс попросил у Уны разрешения прочесть ее судьбу по линиям руки. Уна протянула ему ладошку, и Уэллс, внимательно рассмотрев ее, заявил, что линия любви предвещает скорую встречу с человеком старше ее.
- Не очень оригинально, - хмыкнула Уна.
- Но я знаю, кто это, - сказал Уэллс.
- Вы, я полагаю?
- Вовсе нет. Я говорю о том, кого вы встретите, а не о том, кто ужинает с вами сейчас. Это Чарли Чаплин: вы скоро с ним познакомитесь. И выйдете за него замуж.»
«Этот анекдот подтвержден английским театральным критиком Кеннетом Тайнаном и рассказан Орсоном Уэллсом в его телеинтервью Дэвиду Фросту.»
«Результатов проб у Юджина Френке еще не было, и Минна Уоллис устроила обед, чтобы представить Уну величайшему гению мирового кино, который искал молодую актрису на роль Бриджет, главной героини сценария под названием «Shadow and Substance» («Тень и вещество»). Чарли Чаплин пришел к Минне раньше времени. Сидя в одиночестве на полу в гостиной, Уна смотрела на огонь в камине. На ней был черный корсаж с глубоким декольте, который совсем не подходил к более скромной длинной юбке, принадлежавшей ее матери. Магический эффект Уны - лиловый ротик, черные волосы, блестящие глаза отца, прямой нос матери - сработал по своему обыкновению. Вот что пишет Чаплин в своих мемуарах:
«Я никогда не встречал Юджина О’Нила, но, по серьезности пьес, представлял себе его дочь в мрачных красках. <…> В ожидании мисс Уоллис я представился и предположил, что она - мисс Уна О’Нил. Незнакомка улыбнулась. Вопреки моим опасениям, я увидел лучезарную красавицу, очаровательную, слегка загадочную и обольстительно нежную». Он сразу понял, что эта девушка сыграет важную роль в его жизни.
Уну же, всегда видевшую его черно-белым, удивили голубые глаза Чарли. Он изыскан, внимателен, ростом с нее (метр шестьдесят семь), у него то самое знаменитое лицо (только без усиков) и странная, будто танцующая, походка. На нем темно-серый костюм-тройка с голубым, под цвет глаз, галстуком. Ему пятьдесят четыре года. Он похож на Чарли, «маленького бродягу», но преобразившегося в богатого буржуа; много ли актеров стали миллионерами, играя клошаров? Я не уверен, что сегодня такое еще возможно.»
«Я хочу быть актрисой, потому что я неинтересна, потому что не знаю, кто я, и чувствую себя никакой, пустой, полой, потому что если меня просят оставаться собой, я не знаю, что это значит, потому что мне всегда хочется, чтобы кто-то другой подсказывал мне, что я должна говорить. Еще я хочу быть актрисой, чтобы все мне аплодировали и любили меня, но это второстепенно, главное - то, в чем я вам сейчас призналась.»
«- Уна, - вновь заговорил Чарли, - могу я задать вам еще один нескромный вопрос, обещаю, что он будет последним?
- Да.
- Сколько вам лет?
- Семнадцать.
- Боже мой, - воскликнул Чарли, - мне втрое больше! Обычно я годился моим актрисам в отцы, но теперь впервые мог бы быть дедом.
- Не вижу в этом ничего плохого. Я куда зрелее вас.
- Это верно, вы не разгуливаете в дырявых башмаках, с тросточкой, в слишком широких штанах и котелке.
- Вы тоже - в нерабочее время.
Чарли рассмеялся - а Чарли нечасто смеялся чужим шуткам.
«Известие о новом романе Чарли Чаплина с несовершеннолетней дочерью Юджина О’Нила стало скандалом на всю страну.»
«Эта враждебная атмосфера немало способствовала укреплению уз, связавших его с Уной О’Нил: сладость запретного плода усилила страсть. С ее же стороны события ускорила бурная реакция отца: они оказались в точности в положении Ромео Монтекки и Джульетты Капулетти. Узнав об их помолвке, Юджин О’Нил окончательно порвал с дочерью и умер десять лет спустя, так и не увидевшись с ней больше. Его супруга, посредственная актриса Карлотта Монтерей, ненавидела Чаплина, который никогда ее не снимал. Но главное - О’Нилу невыносима была мысль, что его дочь выбрала себе другого папу. Чарли Чаплин и Уна О’Нил оба были безотцовщиной: он своего отца тоже не знал. Позже оба брата Уны покончили с собой (Юджин О’Нил-младший, трижды разведенный, спившийся и безработный, вскрыл себе вены в ванне в пятидесятом, а Шейн, сидевший на игле, выбросился из окна пятого этажа в Нью-Йорке в семьдесят седьмом). И только Уна выжила, потому что Чарли сделал ее счастливой. Уне пришлось побороться за свое счастье: этого ничто в ее жизни не предвещало, и все же это случилось. В тот день одинокое дитя обрело защитника, подобно Холли Голайтли с ее старым бразильским миллионером. В выборе между возможным и невозможным она не колебалась ни секунды.»
«В книге воспоминаний «История моей жизни» Чарли Чаплин говорит о своей склонности к молодым женщинам: «Очень молодая женщина сочетает в себе маленькую маму и первую любовь. С годами девушка становится любовницей или дамой. Лишь в юной девушке есть все, что только может быть лучшего и прекраснейшего».
Чарли Чаплин и Уна О’Нил:
Я не понимаю, почему зрелые мужчины, которых тянет на юную плоть, шокируют иных людей, ведь это идеальная пара, о чем сказал еще Платон в «Пире». Многие думают, что похотливых старцев привлекают крепкие грудки и стройные ножки, а между тем больше всего возбуждает их доброта (отнюдь не исключающая крепких грудок и стройных ножек). Ласка - наркотик старых развратников. Вкупе с желанием лепить. Мужчине необходимо чувствовать свою значимость, с тех пор как женщина освободилась от него.
Забавы ради я составил список знаменитых пар с большой разницей в возрасте:
Хью Хефнер и Кристал Харрис (60 лет разницы)
- Иоганн Вольфганг фон Гёте и Ульрика фон Леветцов (55 лет разницы)
- Дж. Д. Сэлинджер и Колин О’Нил, медсестра, однофамилица Уны, на которой он женился в 1988 году (50 лет разницы)
- Жорж Клемансо и Маргерит Бальдансперже (42 года разницы)
- Либераче и его шофер Скотт Торсон (40 лет разницы)
- Пабло Пикассо и Франсуаза Жило (40 лет разницы)
- Хорхе Луис Борхес и Мария Кодама (38 лет разницы)
- Магомет и его третья супруга Айша (от 30 до 40 лет разницы, по мнению историков; когда он встретил ее впервые, она играла с куклой)
- художник Рубенс и Елена Фурман (37 лет разницы; когда он женился на ней в 1630 году, ей было шестнадцать лет, а ему пятьдесят три)
- Чарли Чаплин и Уна О’Нил (36 лет разницы)
- Вуди Аллен и Сун-и Превин (34 года разницы)
- Джон Касабланкас и Алина Вермелингер (34 года разницы)
- Билл Мюррей и Скарлетт Йоханссон в «Трудностях перевода» (34 года разницы)
- Роман Полански и Эмманюэль Сенье (33 года разницы)
- Джонни Холлидей и Летисия Буду (32 года разницы)
- Витольд Гомбрович и Рита (31 год разницы)
- Колетт и Бертран де Жувенель (30 лет разницы)
- Фрэнк Синатра и Миа Фэрроу (30 лет разницы)
- Николас Рей и Натали Вуд (27 лет разницы)
- Пауль Низон и Одиль (26 лет разницы)
- Хамфри Богарт и Лорен Бэколл (25 лет разницы)
- Чарльз Буковски и Линда Ли (25 лет разницы)
- Гумберт Гумберт и Долорес Гейз, она же «Лолита» (25 лет разницы)
- Ромен Гари и Джин Сиберг (24 года разницы)
- Адольф Гитлер и Ева Браун (23 года разницы)
- Брет Истон Эллис и Тодд Шульц (23 года разницы)
- Альфред Стиглиц и Джорджия О’Киф (23 года разницы)
- Джонни Депп и Эмбер Херд (23 года разницы)
- Пьер Абеляр и Элоиза (22 года разницы)
- Питер Богданович и Дороти Страттен (21 год разницы)
- Ги Шеллер и Франсуаза Саган (20 лет разницы)
- Серж Генсбур и Джейн Биркин (18 лет разницы)
Когда я спросил Пауля Низона, почему нас тянет к молоденьким, он задумался и ответил не сразу.
- Тому есть две причины, - сказал он, - кожа и новая весна.
«Вот наиболее распространенные доводы против разницы в возрасте больше двадцати лет:
Он/она предпочитает маленький задок высокому IQ;
- молодой(ая) - продажная тварь и бросит его/ ее ради другого(ой) побогаче;
- он/она не желает, чтобы ему/ей перечили, он/она хочет быть Пигмалионом и создать творение по своему образу.
Опровергнем эти три довода вместе, если вы не против:
Можно иметь маленький задок и высокий IQ, точно так же как можно быть стариком и дураком;
- не катит, если молодая особа уже богата и физически привлекательна (в таком случае она во сто крат сильнее своего якобы благодетеля);
- третий довод неопровержим, в нем-то и есть суть этого щекотливого вопроса.»
«Уна О’Нил-Чаплин довольно уклончиво высказалась на эту тему в интервью «Дейли геральд»: «Покой и душевное равновесие с Чарли мне дает не его богатство, а именно разница в возрасте между нами. Только молодые женщины, вышедшие замуж за зрелых мужчин, поймут, что я хочу этим сказать. <…> Charlie made me mature and I keep him young».
«Вот бы спросить у них, у «молодых» женщин, вышедших замуж за зрелых мужчин»: помимо материального комфорта, их что, в самом деле ободряет безмятежность и умиротворенность стариков? Или все-таки то, что они уже состоялись в своей профессии, уже переспали со всеми женщинами, уже утолили свою жажду? Стало быть, зрелый мужчина - это буддийский мудрец, верный, пресыщенный и надежный, как скала?
Bullshit. Все гораздо проще: зрелый мужчина выбирает молодую женщину, потому что с ней гарантированно до гробовой доски у него будет перехватывать дыхание всякий раз, когда она выходит из ванной. Девушка же счастлива, что ею так восхищаются, особенно если у нее были проблемы с отцом. В XXI веке девушек без отцов пруд пруди, и этим вволю пользуются все мерзкие старики. Не надо далеко ходить за объяснением их загадочной тяги к зрелым мужчинам: для многих молодых женщин любовь состоит попросту в том, чтобы найти мужчину, способного заменить папу. Юноши недостаточно восхищаются девушками. Двадцатилетним мужчинам слишком многое предстоит совершить, чтобы заниматься еще и женщиной. Уна влюбилась в Чаплина, потому что его амбиции были позади; Чаплин влюбился в Уну, потому что ее жизнь была впереди. Кстати, после их встречи он снимал только плохие фильмы, настолько был переполнен счастьем.
«Ламартин в «Грациелле» изложил суть в нескольких строчках: «Ах! Слишком юный мужчина не способен любить! Он ничему не знает цены! Подлинное счастье он может познать, лишь потеряв его! В зеленой поросли лесной больше буйных соков и трепещущей тени; в старой сердцевине дуба больше пламени. Истинная любовь - зрелый плод жизни. В восемнадцать лет ее не знают, ее лишь воображают. В растительной природе, когда созревает плод, листва опадает; быть может, так же и в природе человеческой».»
«Счастье для мужчины - когда единственная женщина освобождает его от всех остальных: это такое внезапное облегчение, что кажется, будто ты на каникулах.»
«Вот как Чаплин сделал предложение Уне в 1943 году.
- Моя жизнь давно перевалила за половину, - заявил он. - Однажды Жорж Клемансо сказал…
- Кто это?
- Французский политический деятель. В восемьдесят два года он сказал своей молодой подруге: «Я научу вас жить, а вы научите меня умереть».
- Вот еще! - ответила Уна. - Я прекрасно живу, а тебе умирать запрещаю.
- Могу я задать тебе три очень важных вопроса?
- Да.
- Ты любишь меня за мои деньги?
- Нет, потому что я хоть завтра могу выйти за какого-нибудь дурака в сто раз богаче.
- Ты любишь меня за мою славу?
- Нет, потому что я уже при рождении была так же знаменита, как ты. Но может быть, я люблю тебя за твои фильмы.
- А, это пожалуйста! Слава богу, что вся эта работа для чего-то пригодилась.
Вдруг очень четко обозначились тени всех предметов вокруг бассейна. В небе пролетел самолет.
- Какой твой третий вопрос?
- Ты выйдешь за меня замуж?
- Но ты был женат уже три раза!
- Вот именно. Я не хочу останавливаться на неудаче.»
За что мы любим обаятельного бородатого француза, автора романов« 99 франков» и «Любовь живет три года» Фредерика Бегбедера, так это за элегантный, слегка циничный романтизм. О чем бы ни писал анфан террибль современной французской литературы, он пишет о любви и, конечно, о себе любимом. О поисках настоящих чувств в компании насквозь фальшивой парижской богемы(«Каникулы в коме»); о нечаянно нагрянувшей — в заснеженной Москве(«Идеаль»); о любви мимолетной(«Романтический эгоист»).
Наш любитель русской водки, борща, «луны, и бус, и всех молодых соседок» начал писать в 9 лет, а к 35 годам за скандальный и самый известный его роман« 99 франков» был даже с грохотом выгнан из компании Young and Rubicam, поскольку очень жестко, местами гротескно обличал всю подноготную рекламного бизнеса.
Про его бурные, страстные романы с моделями, актрисами и проходящими мимо красотками знали всегда абсолютно всё и абсолютно все. Но сегодня, как признается Фредерик, единственной настоящей любовью, музой и абсолютным идолом стала дочь Хлоя. Он считает ее настоящим другом до конца своей жизни, которая любит его просто так и ни за что.
На этот раз месье Бегбедер рассуждает о любви возвышенной, а потому всегда мучительной — в новом романе« Уна & Сэлинджер».
Герои этой книги — реальные люди: 21-летний начинающий писатель Джерри Сэлинджер знакомится в одном из модных клубов Нью-Йорка начала 1940-х годов с 15-летней Уной О’Нил, дочерью известного драматурга, и влюбляется в нее. Отношения молодых людей продлились недолго, через несколько месяцев японцы напали на Пёрл-Харбор и Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую. Сэлинджер отправился воевать в Европу, а Уна решила попытать счастья на кинопробах к фильму Чарли Чаплина. Она получила главную роль — в жизни великого комика, став его женой. А Сэлинджер честно воевал, потом пробивался сквозь журнальные публикации в большую литературу и, наконец, создал свою главную вещь — «Над пропастью во ржи».
Сам Фредерик Бегбедер так рассказывает о новом романе: «Эта книга — чистый „вымысел“. Все в ней точно соответствует действительности: персонажи реальны, места существуют(или существовали), факты подлинны, а даты можно проверить по биографиям и учебникам истории. Все остальное вымышлено, и я прошу детей, внуков и правнуков моих героев великодушно простить меня за кощунственное вторжение… Персонажи этой книги прожили жизни, полные тайн, — что дает простор авторской фантазии. Однако я торжественно заявляю: будь эта история неправдой, я был бы глубоко разочарован».
Отрывок из книги« Уна & Сэлинджер»:
« Уроженец Нового Орлеана, молоденький блондинчик с высоким, пронзительным голосом, непрестанно улыбался, сопровождая трио наследниц: Глорию Вандербильт, Уну О’Нил и Кэрол Маркус, — то были первые „it-girls“ в истории западного мира, скрытые за дымовой завесой. Днем он рассылал тексты в газеты, которые их пока не печатали. А ночью, протерев свои круглые очки платочком из черного шелка, вновь водружал их на нос, а шелковый квадратик возвращал в левый наружный карман белого пиджака, аккуратно расправив четыре треугольничка, направленные вершинами в потолок, точно стрелы, целящиеся в воздушные шарики над головой. Он полагал, что, для того, чтобы сойти за умного, надо быть хорошо одетым, и в его случае это было верно. Ему исполнилось шестнадцать лет, звали его Трумен Капоте, а сцена происходила по адресу: Восточная третья, угол Пятьдесят третьей улицы.
— Крошки мои, вы мои лебеди.
— Почему это ты называешь нас лебедями? — спросила Глория, выпустив клуб дыма ему в лицо.
— Ну так, во-первых, вы такие беленькие, — отвечал Капоте, едва сдерживая кашель, — потом, вы так изящно двигаетесь, у вас длинные грациозные шейки…
— И острые оранжевые клювы, а?
— Да, у тебя, Глория, очень острый клювик, ты доказываешь нам это каждый вечер. Но он скорее красный, если по нему размазано, как и по твоим передним зубкам, содержимое тюбика губной помады.
— Но где же наши крылья? — спросила Уна.
Глаза Трумена Капоте(голубые) были устремлены только на официанта, молодого антильца с неправильным прикусом, смахивавшего на Янника Ноа задолго до рождения Янника Ноа.
— Будьте любезны, молодой человек, принесите нам, пожалуйста, четыре мартини с водкой — так я буду уверен, что скоро увижу вас снова.
Трумен улыбнулся самой красивой из трех своих спутниц.
— Пока вы спали, Уна, darling, я подрезал вам крылья, — ответил он ей, — чтобы не дать вам улететь далеко от меня. Вы у меня в плену на ближайшее десятилетие. Не волнуйтесь, годы пройдут быстро».
