Надо работать последнее интервью василий шукшин. Банька по-черному. Валерия Новодворская – о Василии Шукшине. — А вам, простите, откуда такие подробности известны

Василий Шукшин: «Важно прорваться в будущую Россию»
Интервью с классиком

2015-й год объявлен в России Годом литературы. «Русская планета» начинает новый проект «Интервью с классиком» - интервью со знаменитыми российскими писателями, творившими в разные времена. Ответами на вопросы будут цитаты из их произведений, писем и дневников. Другие

Василий Шукшин в роли инженера Василия Черных в художественном фильме «У озера»

Кинорежиссер, актер, писатель Василий Шукшин - о роли искусства в современной России, таланте и гениальности, городе и деревне и о самом важном в этой жизни.
- Сейчас много говорят о новой государственной культурной политике России. Как вы, заслуженный деятель искусств, понимаете сегодняшнюю роль искусства для нашей страны?

Произведение искусства - это когда что-то случилось: в стране, с человеком, в твоей судьбе. Всякое зрелище, созданное художником ради эстетического наслаждения, есть гармония красок, линий, света, тени, движения. Главное - движения. Мертвым искусство не бывает. А движение не бывает кособоким, кривым, ибо это уже не движение, а развал на ходу. В произведении искусства все на месте, все в меру, и даже всего как будто чуть-чуть мало. Всякий раз, когда я начинаю смотреть «Чапаева», я как будто начинаю бежать (прямо до галлюцинации). И удивительно хорошо от этого упоительного чувства. И всякий раз, когда фильм подходит к концу, я обнаруживаю с грустью, что бежал слишком скоро, радость кончилась, мое движение прекратилось.

О кино. Зрелище несколько грубоватое, потому что тут налицо психоз в массовости восприятия. Совсем не одно и то же, когда в зрительном зале сидят десять человек или пятьсот. Но никого это не страшит. Человек идет в кино и с удовольствием отдается захватывающей силе этого властного искусства, и чувствует себя соучастником какого-то массового «подсматривания», и ему нисколько не мешает сосед, который плачет рядом или смеется. Они даже как-то роднее становятся оттого, что вместе переживают одно и то же.

- По каким параметрам, по-вашему, определяются талант и гениальность?

Человек трезвый, разумный, конечно же, - везде, всегда - до конца понимает свое время, знает правду, и, если обстоятельства таковы, что лучше о ней, правде, пока помолчать, он молчит. Человек умный и талантливый как-нибудь, да найдет способ выявить правду. Хоть намеком, хоть полусловом - иначе она его замучает, иначе, как ему кажется, жизнь пройдет впустую. Гений обрушит всю правду с блеском и грохотом на головы и души людские. Обстоятельства, может быть, убьют его, но он сделает свое дело. Человек просто талантливый - этот совершенно точно отразит свое время (в песне, в поступке, в тоске, в романе), быть может, сам того не поймет, но откроет глаза мыслящим и умным.

Добавлю: самые наблюдательные люди - дети. Потом - художники.

- Ваши главные принципы в творчестве? Что дают ваши произведения русскому народу?

Философия, которая норма моей жизни, есть философия мужественная. Так почему я, читатель, зритель, должен отказывать себе в счастье - прямо смотреть в глаза правде? Как художник я не могу обманывать свой народ - показывать жизнь только счастливой, например. Правда бывает и горькой.

Нравственность есть Правда. Не просто правда, а - Правда. Ибо это мужество, честность, это значит - жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает Правду.

Актер Василий Шукшин в фильме Сергея Герасимова

- Сейчас мы столько часов проводим в интернете, в пробках, в городской суете, что для искусства остается очень немного времени. Что же делать с этим?

Грустно, когда драгоценное человеческое время тратится так бездарно. Грустно и потому, что - вот пришел человек в этот мир… Чтобы, конечно, потрудиться, вырастить хлеб, сделать чудесную машину, построить дом, но еще - чтобы не пропустить ПРЕКРАСНОГО в этом мире. Прекрасное несет людям ИСКУССТВО, И МЫСЛЬ тоже несет прекрасное. Мысль - это тоже нечто законченное. Вот вас и поразило: как люди так легко, сами отказывают себе в прекрасном!

- А как вы относитесь к новым технологиям, гаджетам, социальным сетям?

Что же такое современность? Машины. Скорости, скорости, скорости. Но даже чтоб рассчитать самую среднюю скорость, надо сидеть и думать. Двадцать первый век - это все более сложные задачи, все более вдумчивый, сосредоточенный взгляд человека. Все больше привлекает лобастый человек, все яснее становится, что это самая прекрасная часть человека - лоб. (Не к тому опять же, чтоб все взяли и начали наголо бриться, но и прятать-то его зачем же.)

Ничто так не пугает, не удивляет в человеке, как его странная способность разучить несколько несложных житейских приемов (лучше - модных), приспособить разум и руки передвигать несколько рычажков в огромной машине Жизни - и все, баста. И доволен. И еще похлопывает по плечу того, кто пока не разучил этих приемов (или не захотел разучить), и говорит снисходительно: «Ну что, Ваня?» Ничего, Ваня! Не робей. Думай.

Это вы про айфоны с планшетами, которые стали нашими окнами в мир? А что же главное в жизни? Дайте совет нашим читателям.

- Вот вы говорите «труд», а как же духовное, мечты? Да и мало кто занимается сейчас материальным трудом…

Что касается мечты… Я не отвергаю мечты, но верую я все же в труд. Мечта мечтой, а когда мастер берется за дело, когда руки его знают и умеют сделать точно, красиво, умно - это подороже всякой мечты. И еще: я не доверяю красивым словам. Мечта - слишком красивое слово. Слов красивых люди наговорили много, надо дел тоже красивых наделать столько же, и хорошо бы побольше.

Василий Шукшин. Кадр из документального фильма «Самородок»

- Мы наблюдали за последний год взлет патриотизма в России. А что для вас лично означает Родина?

Родина… Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский «запас прочности»: всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу. Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу. Понятно, что я имею в виду так называемую «малую родину».

- Ваша малая родина - деревня. Но сейчас не хочет российская молодежь жить в деревнях, вымирают села…

Те, кому пришлось уехать (по самым разным причинам) с родины, - а таких много, - невольно несут в душе некую обездоленность, чувство вины и грусть. С годами грусть слабеет, но совсем не проходит. Я долго стыдился, что я из деревни и что деревня моя черт знает где - далеко. Любил ее молчком, не говорил много. Служил действительную, как на грех, во флоте, где в то время, не знаю, как теперь, витал душок некоторого пижонства: ребятки в основном все из городов, из больших городов, я и помалкивал со своей деревней. Но потом - и дальше, в жизни - заметил: чем открытее человек, чем меньше он чего-нибудь стыдится или боится, тем меньше желания вызывает у людей дотронуться в нем до того места, которое он бы хотел, чтоб не трогали. Смотрит какой-нибудь ясными-ясными глазами и просто говорит: «вяцкий». И с него взятки гладки. Я удивился - до чего это хорошо, не стал больше прятаться со своей деревней. Конечно, родина простит мне эту молодую дурь, но впредь я зарекся скрывать что-нибудь, что люблю и о чем думаю. То есть нельзя и надоедать со своей любовью, но как прижмут - говорю прямо.

- Верите ли, что оживут русские деревни?

Можно, пока есть силы, здоровье, молодая душа и совесть, как-нибудь включиться в народную жизнь (помимо своих прямых обязанностей по долгу работы, службы). Приходит на память одно тоже старомодное слово - «подвижничество». Я знаю, «проходил» в институте, что «хождение в народ» - это не самый верный путь русской интеллигенции в борьбе за свободу, духовное раскрепощение великого народа. Но как красив, добр и великодушен был человек, который почувствовал в себе неодолимое желание пойти и самому помочь людям, братьям. И бросал все и шел. Невозможно думать о них иначе, чем с уважением. Это были истинные интеллигенты! Интеллигенты самой высокой организации.

- Русский интеллигент сегодня - кто он? Есть ли в России интеллигенция?

Интеллигентный человек. Это ответственное слово. Это так глубоко и серьезно, что стоило бы почаще думать именно об ответственности за это слово.

Начнем с того, что явление это - интеллигентный человек - редкое. Это - неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется - для созвучия - «подпеть» могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса «что есть правда?», гордость… И - сострадание судьбе народа. Неизбежное, мучительное. Если все это в одном человеке - он интеллигент. Но и это не все. Интеллигент знает, что интеллигентность - не самоцель.

Все-таки поговорим про большую Россию. Мир сейчас снова перед опасностью войны. Как вы думаете, выстоим ли в новом противостоянии России и Запада и каким образом?

Да, стоим перед лицом опасности. Но только - в военном деле вооружаемся, в искусстве, в литературе - быстро разоружаемся.

Надо совершенно спокойно - без чванства и высокомерия - сказать: у России свой путь. Путь тяжкий, трагический, но не безысходный в конце концов. Мы с вами распустили нацию. Теперь предстоит тяжелый труд - собрать ее заново. Важно прорваться в будущую Россию.

(В материале использованы публицистические выступления В.М. Шукшина: «Как я понимаю рассказ», «Нравственность есть Правда», «Завидую тебе...», «Слово о «малой родине», «Монолог на лестнице» и материалы из рабочих записей)

Василий Макарович Шукшин был последним из деревенщиков. На нем кончились не только они: истовые, настоящие, исстрадавшиеся, не поддельные, но и сама деревня.

Он силой своего таланта и природного крестьянского чутья, всем страданием и томлением с таким трудом обретенной интеллигентности угадывал этот неизбежный конец, до которого было еще лет двадцать верных, особенно на его родном Алтае. Казалось, все было хорошо в эти шестидесятые. Хрущев выдал паспорта, больше не стреляли, не арестовывали, не раскулачивали. Крестьянин впервые после «лихих тридцатых» наелся досыта. С каким сладострастием и удовольствием описывает Шукшин достаток деда из рассказа «Космос, нервная система и шмат сала»! Сало еще прошлогоднее, окорок добрый пуда на полтора, бочки, бочонки, кадки, кадушки, боровы, утки, куры, корова… Сыты, обуты, одеты… Даже городские модные сапожки один муж привез из города своей жене, да не налезли они на крепкую сельскую ногу, дочери достались… Все хорошо, но банька истоплена не по-белому, а по-черному. Нет очищения, катарсиса, нет сил и решимости орать на весь белый свет, нет и полного понимания, что произошло и происходит на этом белом свете. Но все идет не так и не туда, и Василий Макарович мается, пьет и понимает, что его льняной голубоглазый мир, который он любит и тщетно пытается идеализировать (слишком велик талант, слишком правдив и искренен сам Шукшин), обречен, но не понимает, почему.

Василий Шукшин родился в 1929 году и вырос при советской власти, придавленный к родной земле ее мягкой тяжелой лапой, вбитый, как все его поколение, по грудь в землю. Он мечтал ходить в сапогах, как Сталин, он вступил в КПСС в 1955 году, еще до ХХ съезда - чтобы учиться во ВГИКе, в Москве. Баня часто фигурирует в его рассказах и даже в фильме «Калина красная», но этот белый пар Шукшину не достался, он говорил много лишнего, но не столько, сколько надо было. Он не угорел, и пар горячий не развязал ему язык. Его баньку, как у всех советских людей, топили волоком, по-черному, и дым клубился и ел глаза, и душно было в этой баньке и в этой стране. Кажется, Шукшин так и не понял, что его мир обречен из-за колхозов, из-за отсутствия частной собственности на землю, из-за гибели миллионов «единоличников» и «кулаков».

И его истинным героем должен был стать именно дед, который работал от темна до темна и именно на себя, а не сторожем или на колхозной пасеке. Вот она, протестантская этика: «Робить надо, вот и благодать настанет». А квартирант деда, Юрка, обвиняет его в «кулацком уклоне». И Шукшин явно на стороне Юрки, которому льстит, что испуганный дед говорит, что «раньше» он, Юрка, был бы комиссаром. Старик боится не ЧК, а вполне конкретного уменьшения приусадебных участков, у него под огородом четыре лишних сотки. Русскому крестьянину что на Алтае, что под Курском по-прежнему считали его, пусть выданную сельсоветом, землицу на метры, а колхозную считай хоть на мили - она не была нужна никому. Этот прижимистый дед-скопидом, умевший солить сало, умевший правильно кормить свинью (недельку покормить как следует, недельку помариновать, тогда оно и будет слоями: слой сала, слой мяса), жалевший денег опохмелиться, - вот и все, что осталось от строгого к себе и другим, богобоязненного, чистого телом и душой, хотя и слишком робкого и темного, русского крестьянства. Некрасовского крестьянства, еще до Гриши Добросклонова. Такими были родители Васи Шукшина. «В ней ясно и крепко сознанье, что все их спасенье в труде, и труд ей несет воздаянье: семейство не бьется в нужде. Всегда у них теплая хата, хлеб выпечен, вкусен квасок, здоровы и сыты ребята, на праздник есть лишний кусок».Такой была мать писателя, Мария Сергеевна, в девичестве Попова, уроженка села Сростки Бийского района Алтайского края. Таким был и работяга-отец, Макар Леонтьевич Шукшин, родившийся в 1912 году и уже в 1929-м породивший вместе с Марией Сергеевной сына Васю, а через два года - дочь Наталью. Мать и дочь жили просто и бесхитростно, не в думах, а в трудах, и потому жили долго. Мария Сергеевна дожила до января 1979 года, а Наташа - даже до июля 2005-го, вполне вкусив и гордости, и журналистско-туристической суеты по поводу славы любимого брата.

Но вот наступает 1933 год, и эта пыточная коллективизация докатывается до Алтая. Василию четыре года, потому что родился он 25 июля 1929-го. А вот его молодой отец, Макар Леонтьевич, был арестован и расстрелян. В 21 год. Якобы за «повстанческую деятельность». А вдруг правда? Вдруг он был одним из немногих, кто сопротивлялся, вдруг он «хотел дать нам волю» и стал прототипом того Стеньки Разина, о котором его сын всю жизнь пытался снять фильм? Но, скорее всего, он был смиренным и покорным пахарем (и механизатором, кстати), работал на молотилках и даже не знал, кого ему проклинать. Так ушли в ГУЛАГ и не вернулись миллионы русских мужиков, ушли без слова упрека, молча.

Оставшись с двумя ребятами на руках, Мария Сергеевна хотела убить себя и малышей, но одумалась и стала бороться за жизнь детей, и тут ее взял замуж хороший человек, Павел Куксин, односельчанин. Марии Сергеевне и самой-то минуло только 22 года, было от чего на всю жизнь испугаться.

Сын врага народа

Хороший человек Павел Куксин погиб на фронте в 1942 году, а малолетний Вася до получения паспорта был записан Поповым, на материнскую девичью фамилию. Он смог доучиться только до седьмого класса, потом пришлось зарабатывать на хлеб. Васе было не до детства, не до игры. Он рос гордым и замкнутым, всегда серьезным, и требовал, чтобы его называли Василием. Замкнутый Василий не принимал насмешек: сразу убегал в горы, а то в протоки реки Катунь, на острова, и прятался там по нескольку дней. После семилетки он пошел в Бийский автомобильный техникум. Это дело считалось тогда хлебным. Но долго он этой технократической эпопеи не выдержал, мальчик был явно лирик, а не физик. Потеряв два с половиной года, в 1945-м он пошел работать в колхоз в своем же селе Сростки. Потом он работал слесарем на турбинном заводе в Калуге и на тракторном заводе во Владимире. Он строил и электростанцию под Москвой, и какой-то мост на станции Голицыно. Это были не те университеты. Просто каторга ради куска хлеба. В 1949 году Шукшина «забрили» в армию, куда он вовсе не стремился. К счастью, он попал на флот, где тогда было сытно (похоже, он впервые наелся досыта - за все свое босоногое деревенское детство и отрочество) и не так тяжело с муштрой. Вот только не получилось из Василия Шукшина радиста согласно «диплому» из учебки. Попал он на Черноморский флот, в Севастополь. И это было хорошо тоже: тепло - ни тихоокеанских ветров, ни северных льдов. Но его скрутила язва желудка, которая будет потом мучить его всю жизнь, такую к нему неласковую. И его комиссовали вчистую. Кстати, едва до госпиталя довезли. Был шторм, волна, качка. А он лежал в шлюпке, скорчившись от боли, и кричал товарищам, сидевшим на веслах: «Ребята, ребята, довезите!» Он плакал от боли и стыда, но криков сдержать не мог.

В 1953 году Шукшин, упорствуя, возвращается в родные Сростки и сдает экстерном экзамен на аттестат зрелости. Он много читал, искал Бога и истину, что не помешало ему трудоустроиться инструктором райкома партии (при беспартийности, заметьте). Потом он преподавал словесность в деревенской школе (для пятых-седьмых классов). Его сделали директором. Видно, и в райкоме, и в сельских школах с грамотеями было очень плохо после страшной сталинской жатвы, когда под серп пошла прежняя, еще народническая, интеллигенция. И тут Василий, парень с положением (искания его в Сростках тогда никому не были нужны), встречает красавицу Марию Шумскую из крепких крестьян и даже с приданым: отец ее работал в торговле. Она всем женихам предпочла Шукшина, считала его ангелом. Они поженились в 1955 году. Маша до конца своих дней работала в Сростках учительницей немецкого языка, хранила письма писателя. Они не разводились, хотя «разводное письмо» Шукшин бедняжке послал. Но он просто потерял паспорт, а вот она осталась ему верна до самой смерти. Однако это не помогло Шукшину, нашему Летучему Голландцу, обрести покой и пристать к берегу; душа его не узнала покоя… С Машей вышло не по-человечески, потом он сам это признавал. Он делился с ней в недолгие месяцы их брака, говорил, что хочет быть похожим на великих людей - на Джека Лондона, Ленина и Сталина (!). Даже сапоги носил, как он… У Шукшина, так же как и у его персонажей, в голове была порядочная каша - советская действительность не оставила бедным крестьянам ни руля, ни ветрил, ни точки опоры. Хорошо, если оставляла жизнь. Но упорный самородок, в котором, как жемчужина в раковине, вызревал талант, что-то писал в толстую амбарную книгу и решил ехать в Москву и стать писателем. Безропотная мать продала корову и снарядила сына в дорогу. Вид у него был тот еще: сапоги, гимнастерка, тельняшка. А с Машей он увидится еще только один раз, мельком, в 1964 году. Перед ним лежала Москва, и ее надо было завоевывать.

Миль пардон, мадам

Это хотели бы сказать все деревенщики и деревенские жители надменным горожанам в ответ на «дерёвню» и «лимиту». И Шукшин, с его неприбранным, мучительным, непосильным и непонятным для него талантом, сказал это вполне. Собственно, сказал это Бронька из одноименного рассказа - «Миль пардон, мадам», но Шукшин под этим подписался. Он пришел сдавать экзамены, бедный, но партийный (страх оказаться сыном «врага народа» застрял в горле, как кость). Собственно, в КПСС он вступил на первом курсе. Однако советскую власть ругал последними словами, не умея держать камень за пазухой. И педагоги ВГИКа боялись, что их посадят вместе с ним. Ведь в Литинститут его не взяли (не было публикаций), и он рванул сразу во ВГИК и в Историко-архивный со своим амбарным гроссбухом новелл («раскасов»). Один раз ночевал на скамейке, его разбудил Иван Пырьев, привел к себе ночевать, поил чаем.

Во ВГИКе он начал с того, что наорал на экзаменатора Ромма (только сдавая документы, он узнал, что есть режиссерский факультет, а раньше думал, что актеры сами договариваются, как снимать). Ромм упрекнул его в том, что он некультурный человек, Толстого не читал. А Шукшин стал кричать, что директор добывает дровишки, школу ремонтирует, ему читать некогда. Хотя он много читал, но именно «Война и мир» ничего не могли ему дать. Ромм, провидец, угадал талант и взял его к себе. Опекал, учил пристраивать рассказы из гроссбуха. А потом Шукшин стал вполне интеллигентом (страдать он умел, оставалось читать и учиться), его талант обрел свое оперение, свой стиль. В 1958 году в журнале «Смена» был напечатан его первый рассказ - «Двое на телеге». В 1956 году в герасимовском «Тихом Доне» он сыграет матроса в эпизоде, а в 1958-м - уже у Марлена Хуциева, главную роль в фильме «Два Федора». Напьется до положения риз перед премьерой, Хуциев будет вызволять его из обезьянника, обещая ментам лучшие места в зале… А ВГИК он окончит в 1960-м, получит представление о технике съемок.

Талант же он носил с собой. В 1963 году выйдет его первая книга - «Сельские жители». В издательстве «Молодая гвардия». В том же году «Новый мир» опубликует «Классного водителя» и «Гриньку Малюгина». Кажется, карьера состоялась? Ведь уже в 1964 году он сам снимает свой первый фильм - «Живет такой парень», и критика к нему благосклонна. Но ему нужна не карьера, ему нужно «мысль разрешить».

Снимается он постоянно, но из этих фильмов останется разве «Комиссар», остальное - советский мейнстрим («Ваш сын и брат», «Простая история», «Мы, двое мужчин»), если не хуже: «Освобождение», например. Шукшин понимал, что играет в ерунде. Он замыслил снять «Степана Разина», замыслил и стал читать литературу уже в 1965 году. И тогда же решил сделать сатирический фильм «Точка зрения». Но к Разину отнеслись кисло, а по поводу сатиры сам Юткевич сказал, что накануне 50-летия советской власти смех и сатира неуместны. Это вызвало такой прилив отчаяния, что коллеги боялись самоубийства Шукшина. У него не было толстой шкуры, а вранье и лицемерие вызывали одно желание: пойти в кабак. Ох, не судите его, чистоплюи: он не веселия жаждал, а скорби искал, как Мармеладов. Кстати, мир Шукшина - это мир Достоевского с поправкой на советскую действительность.

Были и женщины. Приписывают ему роман с Беллой Ахмадулиной. Правда или нет, мы не узнаем: не спросишь же у Беллы Ахатовны; но они общались, и это общение с утонченной аристократкой и умной поэтессой (Политехнический! Евтушенко! Вознесенский! Столичная культура!), конечно, было полезно Шукшину. В 1963-м его дорогу пересекла и в 1965-м родила ему дочку Катю образованная и добрая Виктория Софронова. Но тут роман на всю жизнь, но тут внезапная страсть к красавице Лидии Федосеевой, с которой они вместе ехали на съемку фильма «Какое оно, море?» в Судак. Бедный писатель никак не мог выбрать, метался, страдал; Виктория его гнала, а Лидия, как положено русской бабе, терпела все. Она подбирала Шукшина у дома, несла на себе в лифт, чуть не родила досрочно. И вот появляется Машенька (у нее уже двое шикарных близнецов и успешная карьера актрисы и телеведущей). Машенька - 1967 год. Оленька (тоже актриса) - 1969 год. Дочки и терпеливая Лидия спасли Шукшина, он совершенно бросил пить. Он все прочел (Ромм, слышишь ли ты?) и стал вровень (а по таланту - куда выше) со столичной элитой. Порукой тому его последняя сказка, горькая сказка об Иване-дураке, справке, Змее Горыныче и Бабе Яге - «До третьих петухов». Он снял страшный фильм о смертном искуплении за грехи («Калина красная», 1974 год). Он успел написать «Любавиных» - свой эпос про «раскулачку». Он снимал, белея от боли, с язвенными приступами, снимал буквально ценой жизни. Он не снял «Степана Разина», но написал роман.

Он и умер на съемках, на теплоходе, 2 октября 1974 года. Страх провожал его в могилу. Георгий Бурков шепотом рассказывал о запахе корицы «инфарктного газа», который якобы пустили ему в каюту. Таксисты Москвы хотели почтить его гудками, проезжая мимо Дома кино, где проходило прощание. Из Союза кинематографистов стукнули, и КГБ предотвратил. Наверное, впервые Шукшин стал свободным в гробу, украшенном красной калиной.

А деревня чужая, а деревня большая

Василий Шукшин мощно вытолкнул в мир своих растерянных земляков, бестолковых, бесхитростных, неуклюжих, искалеченных советской историей, жертв города, который сорвал их с насиженных вековых гнезд и отправил кого-то в ГУЛАГ, а кого - строить мировой коммунизм на отдельно взятом Алтае. У него даже есть два князя Мышкина, вернее, три: Семка Рысь из рассказа «Мастер», готовый бесплатно реставрировать ненужный атеистической державе красивый храм; Вася Князев из рассказа «Чудик», отдавший как находку свои же 50 рублей и расписавший розочками коляску городского племянника; Андрей Ерин из «Микроскопа», купивший на свои кровные 120 рублей микроскоп вместо детских шубок. Но есть и зловещие примеры: демагог и садист Глеб Капустин из рассказа «Срезал»; чуть не совершивший убийство Спирька, первобытный красавец из «Сураза», красавец и бандюга, непутево застреливший не мужа любимой учительницы, а себя. Да и положительный Егор из «Калины красной» что-то не о том спрашивает отца «заочницы» Любы. Пусть шутка, но нехорошая: про то, не служил ли он у Колчака и не воровал ли колоски на колхозных полях. А Колька Паратов (тоже самоубийца) из рассказа «Жена мужа в Париж провожала» стал пить и рассорился с женой Валей из-за того, что она частная портниха и зарабатывает триста чистыми (в них было спасение, в этих цеховиках, будущих кооператорах). Да, полная переделка. «Там по будням все дождь, дождь, дождь, и по праздникам дождь, дождь, дождь, а деревня чужая, а деревня большая». Может, потому и хотел Василий Макарович снять фильм о Стеньке, о свободном и гордом Стеньке, который попер против власти, ничего не боялся и смело принял муки в застенке и на эшафоте? «Я пришел дать вам волю». Шукшин всю жизнь мечтал о таком, который дал бы волю ему и его односельчанам. Никто не пришел. До сих пор.

2015-й год объявлен в России Годом литературы. «Русская планета» начинает новый проект - интервью со знаменитыми российскими писателями, творившими в разные времена. Ответами на вопросы будут цитаты из их произведений, писем и дневников. В этом богатейшем наследии можно найти ответы на те вопросы, которые волнуют и, может быть, даже мучают нас сегодня. Потому что каждый выдающийся писатель - наш современник. И потому что, как писал Николай Алексеевич Некрасов, «в любых обстоятельствах, во что бы то ни стало, но литература не должна ни на шаг отступать от своей главной цели - возвысить общество до идеала - идеала добра, света и истины». Все, у кого мы будем брать интервью, являются примерами такого служения обществу.

Сейчас много говорят о новой государственной культурной политике России. Как вы, заслуженный деятель искусств, понимаете сегодняшнюю роль искусства для нашей страны?

О кино. Зрелище несколько грубоватое, потому что тут налицо психоз в массовости восприятия. Совсем не одно и то же, когда в зрительном зале сидят десять человек или пятьсот. Но никого это не страшит. Человек идет в кино? и с удовольствием отдается захватывающей силе этого властного искусства, и чувствует себя соучастником какого-то массового «подсматривания», и ему нисколько не мешает сосед, который плачет рядом или смеется. Они даже как-то роднее становятся оттого, что вместе переживают одно и то же.

- По каким параметрам, по-вашему, определяются талант и гениальность?

Добавлю: самые наблюдательные люди - дети. Потом - художники.

- Ваши главные принципы в творчестве? Что дают ваши произведения русскому народу?

Актер Василий Шукшин в фильме Сергея Герасимова. Фото: РИА Новости

Сейчас мы столько часов проводим в интернете, в пробках, в городской суете, что для искусства остается очень немного времени. Что же делать с этим?

- А как вы относитесь к новым технологиям, гаджетам, социальным сетям?

- Вот вы говорите «труд», а как же духовное, мечты? Да и мало кто занимается сейчас материальным трудом…

Василий Шукшин. Кадр из документального фильма «Самородок»

- Мы наблюдали за последний год взлет патриотизма в России. А что для вас лично означает Родина?

- Ваша малая родина - деревня. Но сейчас не хочет российская молодежь жить в деревнях, вымирают села…

- Верите ли, что оживут русские деревни?

- Русский интеллигент сегодня - кто он? Есть ли в России интеллигенция?

Подготовила Дарья Андреева

Записано интервью весной 1974 года. В нем Василий Шукшин рассказывает о своей жизни и творческих планах. В видеозаписи использованы фотографии из семейного архива Шукшиных, а также фрагменты фильмов «Живет такой парень», «Печки-лавочки», «Калина красная» и других картин Василия Шукшина.

Текстовая расшифровка интервью

Василий Шукшин : - ...Родом из деревни, крестьянин. Потомственный, традиционный. Очень рано пошел работать. Это была война... Мы не доучивались в школах. Я окончил семь классов школы, пошел работать. В четырнадцать лет. Пошел работать, затем подошел срок служить, я пошел служить. Служил во флоте. Затем только у меня в жизни появился институт. До этого я сдал экстерном, за десять классов. То есть от начала вступления в самостоятельную жизнь до ее осмысления, в институте, того, что я успел увидеть, это порядка десять - одиннадцать лет прошло. Это период набора материала, напитанность. Стало быть, в институте мне можно было размышлять на базе собственного жизненного опыта. Отсюда, может быть появилась, более или менее самостоятельная интонация в том, в чем нам предлагали высказаться.

Я, к счастью моему, попал учиться в мастерскую интересного человека, глубокого, интеллигента, Михаила Ильича Ромма, ныне ушедшего из жизни. Я его с благодарностью вспоминаю всю жизнь. Может быть, то обстоятельство, что я уже успел кое-что повидать, встретился с разумом, который в состоянии помочь осмыслить мной увиденное, привело к тому, что я захотел писать. Писать я начал в институте. И первые мои литературные опыты читал как раз Михаил Ильич Ромм. Он и благословил меня на этот путь. Он просматривал рассказы. Но это были еще слабые рассказы. Тем не менее, он советовал мне не оставлять этого дела, что я и делал потом. По окончании института я выбрался на профессиональную дорогу и стал уже печататься. Это так... О выборе дороги в искусстве.

О чем еще можно рассказывать? Я не мог ни о чем другом рассказывать, зная деревню. Мне кажется, надо три жизни прожить, чтобы все тут рассказать.

Вопрос : - Чем вы собираетесь заниматься? Как в области литературы, так и в кино. И, если можно, ваши планы ближайшие.

В. Ш. : - Я так думаю, что теперь я реально выйду по осени где-то в запуск фильма о Степане Разине. Я давно к этому иду. Примерно шесть лет. Почему мне хочется сделать этот фильм и не разъезжается ли он с постоянной моей тематикой? Я думаю, что нет. Потому что, Степан Разин - это тоже крестьянство, только триста лет назад. Степан Разин случился в истории как Степан Разин. Почему эта фигура казаческого атамана выросла в большую историческую фигуру? Потому что он своей силой и своей неуемностью, своей жалостью даже воткнулся в крестьянскую боль. Вот это обстоятельство. Были до него удачливые атаманы, после него были удачливые атаманы. Такие же яркие... Среда людей, которая выдвигала, выдавала из себя действительно по-настоящему одаренных и воинов, и разбойников. Но почему же он один так прочно пойман народной памятью? Потому что он неким образом ответил крестьянской боли. На Руси тогда начиналось закрепощение крестьянства. Она разбегалась, она искала, она искала заступников, она оборонялась всячески от боярства, которое шло по переднему плану и закабалению. И когда появился такой вожак и мститель, он собрал громаду людей, и от того, что он сложил голову за это дело он уж напрочь вошел в историю и особенно в крестьянскую память. Отсюда он может у меня и появился как яркий, неповторимо яркий, сильный, могучий заступник крестьянства. Для меня лично, субъективно, он казак, это немножко обособленное сословие русского народа. Для меня он, прежде всего, крестьянский заступник. Вот как для меня, позднейшего крестьянина, через триста лет, мне понять его, зачем я ввел его в одном качестве. Я буду делать, что это казак, ремесленник от войны, что это неким образом не крестьянин, но дороже всего этот челаовек мне как человек, замкнувший свои интересы в поисках найти волю, именно замкнувшую ее в крестьянскую боль и чаяния. Вот отсюда как продолжение темы именно отскок на триста лет назад в историю.

Вопрос : - Как вы думаете, когда может начаться и закончиться этот фильм у вас?

В. Ш. : - Поэтому он начнется... (запись обрывается).

«Родные мои! Вика, Катенька! Чувствую себя хорошо, мне ничего не нужно. Нужно только одно - Вика, расскажи, как «ведет» себя девица, которой стукнул второй год. Как прошел день рождения? Не кокетничала она с гостями? С нее станет. И как выглядела она в своем новом платье?.. Пришли, ради бога, хоть одну фотографию. Я тогда совсем поправлюсь», - писал маме из больницы мой отец, Василий Шукшин .

Когда появился отчим, мне было лет семь, и с тех пор Шукшин стал приходить в основном на мои дни рождения. Такой день и оставил, пожалуй, одно из самых ярких воспоминаний об отце. Как было принято на детских праздниках? Взрослые на кухне - ждут, пока малышня набесится. Одуревшие от визга и хохота, мы с друзьями вдруг заметили в дверях комнаты мужскую фигуру. Прислонившись к косяку, Василий Макарович наблюдал за нашей кучей-малой. В глазах - испепеляющая тоска... Я остановилась как вкопанная. Маленькие гости тоже растерялись.... Отец тут же потупился, развернулся и ушел к взрослым. Для того, как он шевельнул губами (от недовольства собой - «эх, смазал»), почему ушел, слово нашлось через много лет - застенчивость. Ему стало неловко, что он нарушил детскую возню, которая, конечно, тут же возобновилась. Даже в той мимолетной, незначительной истории выявилась его чуткость.

Надо сказать, мама моя, Виктория Анатольевна Софронова, тоже не была лишена этого качества. Оно их и познакомило. Ирина Гнездилова, редактор Шукшина и мамина хорошая подруга, пригласила ее в Центральный дом литераторов на обсуждение повести начинающего автора. Маме уже было знакомо это имя, поскольку она работала в отделе критики журнала «Москва». И листая «Новый мир», наткнулась на рассказ неизвестного автора: «Шукшин какой-то…» Погнала дальше: Солоухин, Аксенов… Вернуло ее к тем страницам чувство ответственности: «Какой же я критик, если пропускаю незнакомые имена?» Новый автор лег на душу сразу.

А тогда, на обсуждении в ЦДЛ, Шукшина на ее глазах порубили в капусту. Может, и заслуженно, но это было первое, такое важное для молодого автора обсуждение!

Опыта еще не хватало: скрыть растерянность, огорчение Шукшин не смог. Не знаю, понимал ли необходимость. В общем, удар не сдержал. Все проходят мимо, опускают глаза… И маме стало нестерпимо жалко человека. Она уже успела насмотреться, как бьют, кромсают, уничтожают. Попросила подругу вместе подойти к автору. Не могу сказать в точности, что уж она там ему говорила, но зная маму… «Эта линия удачна, этот персонаж мастерски дан… От ошибок-то никто не застрахован, а в целом чувствуется талант». Двигала ли ею исключительно жалость? Себя Виктория Анатольевна, несомненно, в этом уверяла. Ну а потом маме начала звонить Ирина: «А тебя тут кое-кто разыскивает...» И когда Шукшин пригласил мою маму на премьеру фильма «Живет такой парень», уверенности у него было уже куда больше.

- На той премьере наверняка присутствовала и одна из главных героинь фильма Лидия Александрова (ныне Чащина), которая сейчас вспоминает о своем романе с Шукшиным в неприятных выражениях: и пил, и во хмелю разорялся почем зря… Виктория Анатольевна рассказывала вам об этой встрече?

Этой женщины в маминой жизни не было, хотя о ее отношениях с Шукшиным она, конечно, знала. В какой-то момент Виктория Анатольевна, кивнув на экран, сказала мне, что с данной актрисой у отца был роман. Ну, был и был. Интервью Лидии Чащиной стали появляться спустя много лет после его смерти. А Виктория Анатольевна по-настоящему пьяным Шукшина ни разу не видела. Это не значит, что в доме был сухой закон. Могли и «хлопнуть». Но чтобы падать под стол? Она и не верила долго, что Василий Макарович пьет, думала: наговаривают. На рассказы, якобы он кого-то бил и чуть ли не топором рубил, только руками разводила. В ее представление о человеке такое не укладывалось: «Вася? Поднять руку?!» Ну а про то, что последние годы он капли в рот не брал, по-моему, уже всем известно.

- А как же драки? Приводы в милицию? Тоже ведь слава шла…

Если не ошибаюсь, привод в милицию для студента творческого вуза - что-то вроде наградного листа. Драки? Так тоже вроде украшают. Ботаником Василий Макарович точно не был. Или, как он сам выражался, - «бухгалтером». Мама стала свидетелем только одной-единственной потасовки, особенно трогательной оттого, что случилась она с любимейшим другом отца, Александром Петровичем Саранцевым. Который, как и Шукшин, тоже двинул из Сибири в Москву, тоже во ВГИК (только на операторский), тоже в кирзовых сапогах, да еще и прямо с фронта… При первой встрече оба, выяснив, что почти земляки, аукнулись… песней.

«А у вас эту поют? - спросил Шукшин, затянув: - «Отец мой был природный паха-арь…» «…А я работал вместе с ни-им», - подхватил Саранцев. Больше они не расставались. Александр Петрович, помимо всего прочего, был галантнейшим кавалером. В тот раз (сидели у нас на кухне) он с отменной учтивостью предложил маме то ли вина, то ли салата. Шукшин был ревнив. Александр Петрович это прекрасно знал. Дальше предсказуемо… Отец: «Пойдем-ка выйдем!». Словом, пока мама сообразила, для чего они «вышли» на лестницу, друзья уже объяснились. В тот раз Александр Петрович ушел с синяком. Но когда Виктория Анатольевна много лет спустя напомнила Саранцеву эту сцену, он захлебнулся: «Что ты выдумываешь! И в помине не было!» Сибиряки, они, знаете, такие…

Да, Шукшин любил застолья. И пельмени - не столько жевать, сколько лепить. Говорил, самое главное в еде - процесс ее приготовления. Гости у них с мамой бывали часто - не «нужные», а любимые. При этом отец никогда не вел стол, на многолюдных посиделках голос его раздавался очень редко, но, правда, все остальные при этом почему-то замолкали.

Предпочитал он не шумные компании, а такие, где можно поговорить. Мамина подруга по аспирантуре, приезжая из Петрозаводска, всегда останавливалась у нас. Как-то Виктория Анатольевна ушла спать, а Майя Александровна и Шукшин просидели всю ночь. Перед отъездом подруга изумленно поделилась с мамой: «Вика, ведь я же ему никто. А Вася расспрашивал меня о моей жизни и слушал так, словно встретил родную сестру после долгой разлуки». В этом, на мой взгляд, и его главное писательское - сопереживание чужой боли. Есть одна фотография, где Шукшина явно «подловили» на съемках: присел на корточки рядом с бездомной собакой, видимо прибившейся к съемочной группе. Лицо даже не очень видно, но «слышна» такая жалость к неприкаянному живому существу!..

- А Шукшину было где собирать застолья-то? Где он с вашей мамой поселился?

Сначала отец, как полагается всякой начинающей величине, жил в общежитии ВГИКа - долго мыкался. По окончании института понадобилась прописка, чтобы устроиться на постоянное место работы (а его на Киностудии им. Горького ждал Сергей Герасимов). На момент знакомства с мамой она у Шукшина уже была благодаря Ольге Румянцевой, редактору отдела прозы журнала «Октябрь», которая вела его публикации и просто пожалела парня.

Виктория Анатольевна уже не нуждалась не только в прописке, но и в жилье. Еще Виктория вышла замуж за будущего литературного критика Дмитрия Старикова. С кооперативной квартирой им помог мой дед Анатолий Владимирович Софронов, писатель и главный редактор «Огонька», - он заплатил первый взнос. С Дмитрием Викторовичем маму связывали удивительно светлые отношения, которые вылились в многотомную переписку (я не позволяю себе ее читать). Но в какой-то момент и они дали трещину. Брак распался.

Представления о чести, разумеется, не позволили Старикову что-то там делить, и мама осталась собственницей роскошной по тем временам двухкомнатной квартиры, в которой и проходила жизнь моих родителей. Не было в этой жизни поездок, скажем, в Архангельское, походов в зоопарк… Их роднило удивительно трепетное отношение к работе. Отец как-то пришел домой, а маме нужно было срочно закончить статью. Она подскочила: «Сейчас ужин приготовлю». Шукшин отмахивается: «Тс-с-с, сиди-сиди…» Снял обувь и крадучись ходил в носках по квартире…

Маме он как-то написал из больницы (пометки сохранены): «Критик мой добрый, роман-то прочитала? Тоже охота услышать что-нибудь. Я знаю, времени у тебя небогато, но уж найди», - это о «Любавиных». Но Виктория Анатольевна боялась вторгаться в еще не сотканный холст - спугнуть, сбить. Правда, один раз не выдержала, попросила показать - именно показать. Ей было важно, как выглядит рукопись - только что законченный рассказ, с пылу с жару. «А тебе правда интересно? Ну держи!» Мама была поражена почти полным отсутствием помарок, зачеркиваний. По сути, набело. «Рассказ, - говорила она мне потом, - складывался у него в голове практически целиком, только записать». Правда, не реагировать на критику Василий Макарович так и не научился. «К опять меня в «Октябре» (№2) укусила. Вот злая баба! Опять расстроила, сволочь», - делился он с мамой в другом письме.

Тот же Александр Саранцев однажды проснулся ночью в гостиничном номере сибирского города, где они были с Васей в поездке: Шукшин сидит с головой под одеялом, из-под которого пробивается свет настольной лампы. Саню будить не хочет (жалеет!), а не писать не может. Так и прет, так и прет, как в огороде у Анисьи! Или пришел Саранцев однажды к Василию Макаровичу - тот дома один, сидит за пишущей машинкой… и рыдает. «Вася, что?» Слабо отмахнувшись, продолжает плакать. «Вась, да что за горе-то?» - «Саня-а… Я… Матвея убил!» (персонаж романа «Я пришел дать вам волю»).

- А как ваш дед, видный литературный деятель Анатолий Софронов, встретил появление в семье начинающего писателя Василия Шукшина?

Лопоухого алтайского самородка угораздило в семейку кондового партфункционера... Отношений просто не было. Хоть в это трудно поверить. Личных встреч у отца с дедом случилось раз-два и обчелся. Как-то родители гуляли недалеко от улицы Правды, где тогда находилась редакция «Огонька». Мама предложила: «Зайдем?» Шукшин нехотя согласился. Софронов их принял, но без восторгов. Мама вдруг поняла: «Говорю одна я, беседа явно не клеится». Посидели минут пятнадцать-двадцать и ушли. Слава богу, напрямую не «шли на вы». Во многом из-за моей мамы, а Виктория Анатольевна не сразу поняла, что угодила между молотом и наковальней.

И в этой нашей семейной драме заключалась трагедия целой страны... Два незаурядных человека глубоко любят свою землю, свой народ, а диалог между ними невозможен. Софронов был государственником, Шукшин жалел (да, опять) человека с его болью, внутренним несовершенством. Его пугал государственный плуг, для которого люди - что дождевые черви. При этом оба - из низов, из семей репрессированных…

В Гражданскую войну мой прадед Владимир Александрович Софронов служил в военной прокуратуре, в калединских войсках. По семейному преданию, собирался уходить через Крым, но не было возможности вытащить из «красной зоны» жену Адель Федоровну (в девичестве Гримм, из остзейских немцев) с малолетним сыном - из-за них и остался. Его приняли на невысокую должность в ту же военную прокуратуру, уже советскую, а 31 декабря 1926 года пятнадцатилетний Толя пришел домой, а мать лежит на кровати лицом к стенке: отца арестовали. Следствие было недолгим, расстреляли Владимира Александровича уже на Пасху 1927-го. Понятно, каким грузом были немка-мать и репрессированный отец у начинающего литработника… После смерти Сталина Анатолия Софронова выдвинули на должность главного редактора журнала «Огонек», и он должен был предстать пред очи Микояна. «Анастас Иванович, - сразу сказал Анатолий Владимирович, - у меня отца расстреляли». «Мы знаем, - промурлыкал Микоян. - Идите, товарищ Софронов, работайте».

Ну а история другого моего прадеда, Макара Леонтьевича Шукшина, широко известна… 33-й год. Ночью выметают из постелей половину мужиков алтайского села Сростки и ведут по главной улице строем в полторы сотни голов. Среди них 21-летний Макар. Бабы, в том числе его 23-летняя жена, с воем бегут вдоль колонны, пытаясь впихнуть кому носки, кому краюху. Сонные дети приплюснулись носами к запотевшим окнам изб… Мужиков ударными сроками обвиняют во вредительстве: гнали, мол, зерно в мякину. Через три дня - приговор, под ним кресты вместо подписей (Макар Леонтьевич был неграмотен). Расстрел под Бийском, местонахождение могилы неизвестно. У Шукшина ни одной отцовской фотографии не сохранилось. Даже в деле нет. Нередко говорят, что «Я пришел дать вам волю» (про Стеньку Разина). Шукшин писал с мыслью об отце. Видимо, это все-таки заужено, в романе проблема поставлена шире - человек и угрожающая самим основам его существования государственная машина: «Степан почувствовал, что на него надвигалась страшная сила - ГОСУДАРСТВО».

Только на последний в жизни Василия Макаровича Новый, 1974-й год их с Анатолием Софроновым странным образом столкнуло. Отмечали праздник в ресторане ЦДЛ за соседними столиками, каждый со своей компанией. Шум, оживленный гомон. Вдруг поднимаются двое мужчин и идут навстречу. Дубовый зал притих. Шукшин с Софроновым обмениваются рукопожатием, короткими репликами и расходятся. Интересно, что же они там сказали друг другу?

Куда проще, чем с моим дедом, Василию Макаровичу было с тещей Ксенией Федоровной. Мамины родители расстались довольно рано. Анатолий Владимирович с фронта (он был военным корреспондентом) на родной Дон не вернулся, осел в Москве. Появилась работа, квартира, какие-то деньги. А Ксения Федоровна в Ростове нищенствовала, жила в крохотной казенной комнатенке в полуподвальном помещении. Решили, что Вике будет лучше пожить с отцом. Боль от разлуки с матерью наложила печать на всю жизнь Виктории Анатольевны. При первой возможности она перевезла ее в Москву.

Ксению Федоровну боялись все: мама, папа, я - просто до тошноты. Робел даже Софронов, с которым у них сохранились очень теплые отношения. При этом она никогда не повышала голос, просто поджимала губы. Не одну ночь они просидели с Василием Макаровичем на кухне. Могли и под водочку (оба предпочитали ее, как дипломированные язвенники). Запалят «Беломор» - и про политику! Ругались до криков, до хрипоты. Ксении Федоровне Шукшин мог сказать то, что не имело смысла говорить Софронову. Для бабушки же он был в первую очередь отцом внучки, который ну должен же наконец уяснить, что светлые идеалы ее юности не померкли... а только слегка покосились.

- Когда Василий Макарович повез беременную Викторию Софронову в Сростки к своей маме, она знала, что там живет его первая жена Мария Шумская? Насколько известно, Шукшин с ней не развелся, просто «потерял» паспорт, закрепившись в Москве… А потом якобы написал письмо, что полюбил другую. Речь шла о вашей маме?

Виктория Анатольевна приехала в Сростки невестой, невестой и уехала, никто ее не расстроил. Такой в деревне протокол, куда там Виндзорам: на новую жену посмотреть сбежались, а обсудить «двоеженство» разбрелись по завалинкам. Я не знаю, какую Шукшин смастерил себе схему: в Сростках - неразведенная жена, в Москве - мать будущего ребенка, которую он везет в то же село… Но оставим это ему. Не знаю также, как, какими письмами или разговорами закончилась история любви Василия Шукшина и Марии Шумской. По-моему, никто не знает. Сама Мария Ивановна об этом говорить не любит. Мама же узнала о ней лишь спустя годы, от одного исследователя.

Мария Сергеевна Шукшина (Куксина по второму мужу, отчиму Василия Макаровича, который погиб на фронте в 1942 году), несмотря на всю радость от приезда обожаемого сына, была, конечно, недовольна. Хотя моей маме ничем не дала этого понять. Разве могла она все это одобрить, желая, чтобы у Васи была нормальная семья, с документами?

«Вы как жить-то думаете?» - не раз спрашивала она сына и в письмах, и в разговорах. Отличалась Мария Сергеевна суровым сибирским характером. И тогда положила сына с Викой спать врозь. Маму определили в дом Тали, Натальи Макаровны, сестры Шукшина. Ночью он, конечно, пришел под окно - шкребется. Но приличия были соблюдены.

Мать была для Василия Макаровича всем. Их связывала мощнейшая пуповина. Сохранилась одна фотография: Василий Макарович с друзьями в Сростках строит матери летнюю кухню. Немного снимков донесли до нас такую открытую, ничем не защищенную улыбку Шукшина: мать, дом, родина… «Как где скажут «Алтай», так вздрогнешь, сердце лизнет до боли мгновенное горячее чувство…» На свой первый крупный гонорар Шукшин купил Марии Сергеевне дом. При каждой возможности помогал сестре, которая очень рано осталась вдовой с двумя близняшками. Благодаря ему все трое в первый раз увидели море.

В тот раз по поводу приезда Василия собралось большое застолье. Мама устала, попросила разрешения прилечь. Через какое-то время заглядывает Василий Макарович и осторожно спрашивает: «Ты что, из-за пальца ушла?» - «Какого пальца, Вась?» Оказалось, когда Мария Сергеевна ставила ей тарелку супа, случайно макнула в него кончик пальца, чего мама даже не заметила. Такой вот ерундовый палец, из которого можно много чего вытянуть.

- Похоже на комплекс, навязанный столицей… Говорят, Шукшин многим здесь был неугоден: объявился посреди Москвы деревенский самородок в кирзовых сапогах и полез в кинематограф - кому это понравится?

Разумеется, Шукшину доставалось. Никто его в Москве не ждал. Тут что в творческой богеме, что в рабочей среде - пришлым приходится болезненно. «Тебе пахать надо!» - разве приятно такое слышать? В ответ у Василия рождался эпатаж: ах, деревня? Пожалуйста: и выпью, и занюхаю воротом зипуна, и подпалю «Приму» без фильтра, зажав цигарку по-мужицки, между большим и указательным… Что-то от этой манеры потом пригодилось актеру-Шукшину.

Когда в 1954 году он пришел поступать во ВГИК, режиссер Михаил Ромм спросил с поддевкой: «Читал «Войну и мир»?» Шукшин поймал мяч и нагловато отбил: «Не-а, больно толстая!» Подыграл. Ведь он успел поработать учителем в сельской школе и просто не мог не держать в руках Толстого… Как-то один из его друзей стал размышлять: «Вась, ты давно обжился в Москве, городских повидал, напиши что-нибудь про столичную жизнь». У Василия Макаровича заходили желваки: «Только деревня!» А между тем написал - «Энергичные люди», очень «лестные» для горожан.

Когда Василий Макарович снимал ватник и ставил его на пол, мама спрашивала: «Вась, а что не повесить?» - «Пусть постоит». Не потому, что Шукшин не знал, как пользоваться вешалкой. Так же Есенин защищался своей косовороткой. Моя городская мама не поняла и даже обиделась, когда отец передал ей в роддом бутылку портвейна. У всех на тумбочках цветы, а у нее - на тебе… Пожав плечами, Виктория Анатольевна отдала сувенир нянечке, но та брать не хотела: «Дочка, сама лучше выпей, много крови потеряла». Шукшин тоже знал, что в деревнях рожениц отпаивают красным вином.

Когда Шукшин с делегацией молодых кинематографистов побывал на почти достроенной к тому моменту Братской ГЭС, его реакция резко отличалась от всеобщего восторга. Членов делегации поразили величественные масштабы сооружения, победа человека над стихией... Мало кто тогда думал, какие опасности таит в себе такое вмешательство в природу. А у Шукшина глаза сузились, словно лезвия: «Я бы на эту вашу ГЭС по нагану из каждого голенища!»

- Незадолго до вашего рождения на съемках фильма «Какое оно, море?» Василий Макарович познакомился с Лидией Федосеевой. У них начался роман. И он долго не мог сделать выбор между ней и Викторией Софроновой… Как скоро это обстоятельство разбило надежды вашей мамы на счастливую семейную жизнь?

Сказать, что Виктории Анатольевне это легко далось, было бы некоторым преувеличением. Но спустя годы мама мне говорила: «Ты понимаешь, он никогда мне не врал. Правды не говорил. Но не соврал ни разу».

Так с восхищением говорят о человеке, который бросил курить: вы представляете, ни разу не сорвался! «А что?» - спрашивала я. - «Молчал». Подвиг разведчика. «А ты чего такая доверчивая? - спросил ее как-то отец. - Тебя что, никто не обманывал?» - «А кому, Вась?» Мама аж поперхнулась, когда в первый раз услышала эти реплики в «Калине красной» почти дословно.

Как мама терпела эти многолетние шукшинские туда-сюда, мне понять сложно. «Ну послала бы…» (это я). - «Посылала» (это она). - «Ну?!» Тяжкий вздох (в ее значении: «Вот дурочка, подрасти сначала»). - Молчание (мое, в значении: «Упаси Бог, подрасти-то»). Однажды, правда, Виктория Анатольевна в сердцах дала отцу пинка - да так, что юбка треснула по всему шву. Ей показалось, что он как-то неправильно передал ей деньги «на Катю». Вы думаете, Шукшин в тот вечер ушел? Мама при нем же, заливаясь слезами, зашивала свою любимую юбку! Виктория Анатольевна не была совсем уж безропотной овечкой. Казацкого в ней действительно сохранилось немало. И любить она умела!

Думаю, без потерь из этой истории не вышел никто. Включая обеих моих бабушек, которые души не чаяли в своих детях и больше всего хотели, чтобы как-то это уже… ну, хоть как-то разрешилось. «А вот в женщинах я запутался», - писал Василий Макарович матери. Мария Сергеевна отвечала увещеваниями. Из Москвы в Сростки - четко, по-военному: «Чувствую себя хорошо, а с женщинами разберусь сам». Справился Шукшин с этой задачей не то чтобы блестяще. Поэт Григорий Поженян, наш сосед по подъезду, столкнувшись с ним в дверях, как-то решил «укусить» Василия Макаровича: «А я, Вась, твоим коляску все помогаю стаскивать». «Вика, и что, ты думаешь, он мне ответил? - широко раскрыв изумленные глаза, рассказывал маме добрейший Григорий Михайлович. - «Правильно, помогай, помогай моей семье». Хоть стой хоть падай… Но реакция у отца была боксерская.

- Эти метания закончились, когда у Шукшина и в семье Федосеевой появились дочери? Вы общаетесь с сестрами?

У нас теплые отношения с Ольгой Васильевной. Она очень чистый, открытый человек. И дорога мне, хотя общаться мы стали уже взрослыми. Думаю, Василий Макарович радуется.

Да, жизнь все как-то расставила... Когда мне было 7 лет, Виктория Анатольевна вышла замуж за прозаика Вячеслава Ивановича Марченко. Но родители продолжали общаться. Отец все время писал нам письма - бывало, из экспедиций, но в основном из больниц (язву Василий Макарович заработал еще во время службы на флоте в Севастополе). Если с бумагой была напряженка, черкал прямо на журнальных страницах: «Катеночек, поздравляю тебя. Тебе - год! Вика! Поцелуй это веселое существо. И скажи, что - за меня. Она поймет». Но никакие «Катеночки» примирить с партнерами по перу не могли: под текстом жирно зачеркнута фамилия Всеволода Кочетова, главного редактора «Октября», из которого была выдрана страница. А об этой записке (тоже из больницы) я часто забываю, потому что от нее всякий раз стискивает сердце: «Господи, как тяжело здесь! И как хочется видеть Катю! И как хочется быть здоровым!» Но случался у них с мамой и просто шутливый роздых: «Мама Вика, ты плохо рисуешь цветы. Во всей этой композиции есть две линии настоящего художника(цы) - их сразу видно. Это почерк мастера. А ты занялась украшательством. Целую вас крепко. Вот как надо рисовать!» - и смешной человечек.

«Катю во сне часто вижу. Сны спокойные, проснусь и ищу ее рядом с собой. Все мне кажется: она лежит у меня на руке. А было-то всего один раз...» Кажется, что в письмах Василию Макаровичу было свободнее. В моих воспоминаниях он остался довольно сдержанным. Но при этом Шукшин был совершенно беззащитен перед ребенком. Воспитатель из него - никакой. Ребенок ведь как зверушка, детская душонка безошибочно чувствует, докуда подпустят. И я знала, что с отцом мне позволено все... Но тон в семье был задан бабушкой Ксенией Федоровной - садиться на шею никому не разрешалось. А Шукшин даже в письмах мне, клопу, почерк не пытался делать разборчивее - все прописью. «Катенька, родной мой человечек! Хотел бы сказать тебе много, но на бумаге - это слова, они у меня под сердцем, это часть, очень дорогая, моей жизни… Я в больнице (в Кунцево), но дело не так плохо. Мы же с тобой - полтора сибиряка, так что скоро нас не сшибешь. Держись, Катюня! Папа Шукшин». Мама была уверена, что он писал мне на вырост, потомошной. Может, она и права. Во всяком случае, «полтора сибиряка» подсобляют мне до сих пор, когда начинает «сшибать».

На 1 сентября Василий Макарович прислал открытку, в которой слышится неподдельная радость: «Учись хорошо, дочка!» К учебе он относился так же, как к работе - большое, светлое и нужное. В конце лета потащил маму в магазин, и накуплено там было штук пять фартуков, из которых я тут же выросла. А также мелки, ручки, краски, альбомы... - «Вася, да я все уже ей купила!» - «Нет-нет-нет, вот еще смотри, какие карандашики». Мама не выдержала: «Да зимнее пальто ей нужно, а не карандашики!» - «Что ж ты молчишь?»

Родители решили, что в школу я должна пойти Шукшиной и договорились о «восстановлении отцовства» - так это называется. Хотя тут неслучайное совпадение и с появлением в моей жизни отчима… В классе у нас семей, где «папа, мама и я», было по пальцам пересчитать - вот вам город, к тому же Москва, к тому же интеллигентская. Но такого, как у нас: чтобы четыре человека (мама, бабушка, отчим и я) - и у всех разные фамилии, не было ни у кого. Меня аж распирало от ребяческой гордости!

- Федосеева-Шушкина в своих интервью недвусмысленно намекала на то, что вся эта история с восстановлением отцовства была нужна вашей маме только ради наследства… И как вам с тех пор живется с фамилией Шукшина?

Ну ей виднее… Что касается фамилии, то воспитывали меня в строгости: ни-ни-ни, сама-сама-сама. Хотя, думаю, при поступлении на филфак МГУ, куда конкурс был устрашающим, имя помогло. К творчеству Шукшина я пришла до стыдобы поздно. И к прозе, и даже к фильмам шла долго, точнее, бегала от них. Был идиотский (а, впрочем, видимо, нормальный) страх: вдруг не понравится, что тогда делать? Повезло: Шукшин - мой писатель, один из моих. И все равно была потрясена, когда первый раз увидела на алтайских Шукшинских чтениях людское море, затопившее огромную гору Пикет. Лучше, точнее всех объяснил феномен Шукшина мудрейший Шолохов: «Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому, так же просто, негромким голосом, очень доверительно».

В остальном… Если бы передо мной стояла задача сделать публичную карьеру, наверно, нашлись бы средства перевести фамилию в твердо конвертируемую валюту. А посидеть-постоять в очереди неприятно, конечно, но не смертельно. Как-то шли языки, и всегда меня на них бросали - и в «Литературной газете», и в издательствах… Последние - сколько? - да много уже лет занимаюсь переводами: английский, французский, но в основном - немецкий.

В Мариинском театре на апрель намечена премьера музыкальной сказки Владимира Тарнопольского про Золушку на стихи британца Роалда Дала (либретто я и переводила). Сейчас готовится к изданию публицистический талмуд Томаса Манна «Размышления аполитичного»...

Потому ли победил все-таки немецкий, что мой муж - немец, уже сказать трудно. Сам Йенс Зигерт уже больше 20 лет живет в Москве, возглавляет московское представительство Фонда им. Генриха Белля и прекрасно освоил русский. Особенно я люблю в его исполнении слово «хана». Это не значит, что ему у нас все видится ханой. Кое-что.

- Смерть Василия Макаровича была для всех неожиданной. Близкие знали, что у него больное сердце?

Никто не подозревал. Врач, проводивший вскрытие, пораженно сказал другу Василия Макаровича, что у 45-летнего человека было сердце дряхлого старика. Сам отец не любил распространяться про свои болячки. Маме писал из больниц: «На твой вопрос: почему я здесь?.. Ты догадываешься - и правильно. Загнал я себя настолько, что ни в какие ворота. Лежать еще - прихвачу, видно, марта».

В последние годы Василий Макарович мечтал уехать в Сростки - писать: «Я живу с чувством, что когда-нибудь вернусь на родину навсегда». На съемках фильма «Они сражались за Родину», ставшими для Шукшина последними, Шолохов как бы мимоходом сказал отцу: «Бросай, Василий, в трех санях сидеть, пересаживайся в одни, веселей поедешь!» Однако в Москве держал Разин, которого Шукшин считал главной своей киноработой, но возникли серьезнейшие проблемы с прохождением сценария. Может, оттого в последних письмах маме краски сгущаются: «Вот думаю: много угробил времени зря. Этот свой сценарий отказался делать. Я хоть хорохорился, а он - слаб. Сейчас надо крепче делать.

Верну здоровье и буду умнее. Торопиться не надо, а работать - надо. Много тут всякого передумал… Сперва лезли в голову нехорошие (грустные) мысли. А теперь ничего, освоился. «Жизню» надо будет круто менять. С планами размахался, а… ну ничего!»

…2 октября 1974 года намертво врезалось в память. День был великолепный, солнце, «в багрец и золото одетые» дворы. Прихожу из школы, встречает мама, которая должна еще быть на работе. Что-то говорит, и слезы не капают даже, а струйками текут. У бабушки страшенно сжаты губы. Тут же понимаю - не из-за меня. Значит, что-то случилось. Мама заболела? А у нее слезы текут, текут… Требую объяснений. Бабушка неумолимо взглядом: «Это ты должна сказать». Мама слабенько, непослушным голосом: «Папа умер». Я не понимаю. Просто не понимаю, что это значит...

Из гражданской панихиды в Доме кино помню только его заострившийся кверху подбородок неправильного желтого цвета и Марию Сергеевну, которая горевала по сыну прямо как плакальщица народная. Чем немало смутила присутствующих: опять «кирзовые сапоги» приехали! Много лет спустя мне сказали, что Василия Макаровича тайно отпели. Хотя он не был воцерковленным, по свидетельствам, в шкафу его кабинета висели иконы. («Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь», - это из «Калины красной».) Виктории Анатольевне отец как-то принес иконку Николая Угодника: «Для Кати». Еще мама рассказывала, как Василий Макарович однажды решил зайти в храм, что на Соколе, споткнулся о ступеньку и… развернулся: понял так, что не пустили. Но это все штрихи.

После смерти Шукшина мама повесила на стену его портрет. Ее подруги ахнули: «Ты с ума сошла! При живом муже!» Но Виктория Анатольевна умела быть и непреклонной: «У Кати есть родной отец!»

Печать

Также интересно:

Сказка Бычок-смоляной бочок

Епископ арсений возглавил торжества в престольный день храма александра невского Перевалов денис юрьевич

Этнический состав южной америки

Рекомендуем почитать:

2024-04-22 00:28:07

Готовим глазированный сырок дома

2024-04-21 00:31:06

Сладкий белый хлеб на сковороде

2024-04-18 00:27:06

Морской коктейль замороженный: состав, польза и рецепты приготовления

В продолжение темы:

Аксессуары

(1 вариант, сочинение-рассуждение)

(49 слов) В повести Тургенева «Ася» человечность проявил Гагин, когда взял на попечение незаконнорожденную сестру. Он же вызвал друга на откровенную беседу по поводу чувства...

Новые статьи