Загон лесков краткое содержание. Николай лесковзагон. II. Шут севацкой
Н.С. ЛЕСКОВ О "ЗАГОНЕ". Сатирический очерк "Загон" был напечатан Лесковым в 1893 году. Я выбрал некоторые отрывки из него, чтобы понятно было, о чём речь. " В одном произведении Достоевского выведен офицерский денщик, который разделял свет на две неравные половины: к одной он причислял "себя и своего барина, а к другой всю остальную сволочь". Несмотря на то, что такое разделение смешно и глупо, в нашем обществе никогда не переводились охотники подражать офицескому денщику, и притом в гораздо более широкой сфере. ..В конце сентября 1893 года в заседании Общества содействия русской промышленности и торговле один оратор прямо заговорил, что " Россия должна обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайской стеною." Такое стремление отгораживаться от света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано ещё в "творении" Тюнена "Der Isolierte Staat" (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным "приспособить для русских читателей", для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ,..а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета...В качестве художественной иллюстрации к этой книге обращалась печатная картинка, на которой был изображён тёмный загон, окружённый стеною, в которой кое-где пробивались трещинки, и через них в сплошную тьму сквозили к нам слабые лучи света. Таким "загоном" представлялось "уединённое государство", в котором все хотели узнавать Россию, и для тех, кто так думал, казалось, что нам нельзя оставаться при нашей замкнутости, а надо вступать в широкое международное отношение с миром. Отсталость русских тогда болезненно сознавали во всём, но более всего были удивлены тем, что мы отстали от западных людей даже в искусстве обрабатывать землю. Мы твёрдо были уверены, что у нас " житница Европы", и вдруг в этом пришлось усомниться..Причину этого видели в том, что наши крестьяне обрабатывают землю очень старыми и дурными орудиями, и ни с чем лучшим по дикости своей и необразованности обращаться не умеют, а если дать им хорошие вещи, то они сделают с ними то, что делали с бисером упомянутые в евангелии свиньи. ...Старый Шкот как приехал в Россию, так увидел, что русские мужики пашут скверно и что если они не станут пахать лучше, то земля скоро выпашется и обессилеет. Это предсказание было сделано не только для орловского неглубокого чернозёма, но и для девственной почвы степей, котрорые теперь заносит песками. ..Шкот захотел вывести из употребления дрянные русские сохи и бороны и заменить их лучшими орудиями. Он надеялся, что когда это удастся ему в имениях Перовского,..дело получит всеобщее применение. ...Но крестьяне такой перемены ни за что не захотели и крепко стояли за свою "ковырялку" и за бороны с деревянными клещами. Тогда Шкот выписал три пароконные плужка, и чтобы ознакомить с ним пахарей, взялся за один из них сам...Дело пошло прекрасно.... Перовский был очень доволен,..и сказал ему: -Сохе сегодня конец, я употреблю все усилия, чтобы немедленно заменить её плужками во всех удельных имениях. А чтобы ещё более поддержать авторитет своего англичанина, он, развеселясь, обратился к "хозяевам" и спросил, хорошо ли плужок пашет. Крестьяне ответили:- Это как твоей милости угодно. -Знаю я это, но я хочу знать ваше мнение: хорошо или нет таким плужком пахать? Тогда из середины толпы вылез какой-то плешивый старик малороссийской породы и спросил:- Где сими плужками пашут? Граф ему рассказал, что пашут "сими плужками" в чужих краях, в Англии, за границею. - То, значится, в нiмцах? -Ну, в немцах. Старик продолжал: - Это вот, значится, у тех, що у нас хлеб купуют? -Ну да, пожалуй, у тех. -То добре! А тильки як мы станем сими плужками пахать, то где тогда мы будем себе хлеб покупать? Просвещённый ум Перовского не знал, как отшутить мужику..И все бывшие при этом случайные особы схватили этот "замысловатый ответ крестьянина", и, к несчастью, не забыли его до Петербурга, а в Петербурге он получил огласку...когда император по какому-то случаю спросил:- А у тебя всё ещё англичанин управляет?," то Перовский на всякий случай предпочёл сказать, что англичанин у него больше не работает. Государь на это заметил:- То-то! ...Всеволожский ввёл ересь: он стал заботиться, чтобы его крестьянам в селе Райском было лучше жить, чем они жили в Орловской губернии, откуда их вывели. Всеволожский приготовил к их приходу на новое место целую "каменную деревню". О таких чистых и удобных помещениях и помышлять не могли орловские крестьяне, всегда живущие в беструбных избах. Все дома, приготовленные для крестьян в новой деревне, были..с печами, трубами, под высокими черепичными крышами. Выведен был этот "порядок" в линию на горном берегу быстрого ручья, за которым шёл дремучий бор с заповедными " мачтовыми" деревьями изумительной чистоты, прямизны и роста.В этом бору было такое изобилие дичи и зверья и такое изобилие всякой ягоды и белых грибов, что казалось, будто всего этого век есть и не переесть. Но орловские крестьяне, пришедшие в это раздолье из своей тесноты, "где и курицу, и тае выпустить некуда", как увидали каменную деревню, так и упёрлись, чтобы не жить в ней. -Это, мол, что за выдумка! И деды наши не жили в камени, и мы не станем. Забраковали новые дома и тотчас же придумали, как им устроиться в своём вкусе. ..Переведенцы сейчас же " из последних сил" купили себе самые дешёвенькие срубцы, приткнули их где попало, "на задах" за каменными жильями, и стали в них жить без труб, в тесноте и копоти, а свои просторные каменные дома определили "ходить до ветру", что и исполнили. Не прошло и месяца, как все домики были загажены, и новая деревня воняла так, что по ней нельзя было проехать без крайнего отвращения. По утверждению такого порядка на всех подторжьях и ярмарках люди сообщали друг другу с радостью, что "райские мужики своему барину каменную деревню всю запакостили". Все отвечали:- Так ему и надо! За что они злобствоали- этого, я думаю, они и сами себе объяснить не могли, но они так ощетинились, так и не приняли себе ни одного его благодеяния...Он завёл школу, в которой хотел обучать грамоте мальчиков и девочек, ..но крестьяне шумели: зачем нашим детям умнее отцов быть? - Мы ли-де своим детям не родители: наши ли сыновья не пьяницы! Дворяне этому радовались, потому что если бы райские крестьяне приняли благодеяния своего помещика иначе, то это могло бы послужить вредным примером для других, которые продолжали жить, как обры и дулебы, " образом звериным". ..В Загоне не верили, что что-то подобное может случиться и расшевелить болото... В Пензе была получена брошюра о том, как у нас в России всё хорошо и просто и всё сообразно нашему климату и вкусам и привычкам нашего доброго народа. И народ это понимает и ничего лучшего себе не желает, но есть пустые люди, которые этого не видят и не понимают, и выдумывают незнать для чего самые глупые и смешные выдумки. В пример была взята курная изба и показаны все её разнообразные удобства: кажется, как будто и не очень хороша, а на самом деле, если вникнуть, то она и прекрасна.. В курёнке топлива идёт мало, а тепло как у Христа за пазухой. А в воздухе чувствуется лёгкость, на широкой печи в ней способно и спать, и отгреться, и онучи и лапти высушить, и веретьё оттаять, и нечисть из курной избы бежит, да и что телёнок с овцой насмердят- во время топки всё опять дверью вон вытянет. А главное, что в курной избе хорошо- это сажа! Ни в каком другом краю теперь уже нет "чёрной лоснящейся сажи" на стенах крестьянского жилища, а у нас есть!А эта сажа имеет важные врачебные свойства, и "наши мужички с великою пользою могут пить её, смешивая с нашим простым, добрым русским вином". "Русская партия" торжествовала победу: ничего нового не надо, надо жить в курёнке и лечиться сажею. Загон был доволен: осатанелые и утратившие стыд и смысл люди стали расписывать, как лечиться сажею. На губернских балах пензенской знати.. между бесстыжими выходками всякой пошлости прославляли "ум и чуткость русского земледельца", который не захотел жить в чистом доме... В этой Пензе, представлявшей одно из самых тёмных отделений Загона, люди дошли до того, что хотели учредить у себя всё навыворот: улицы содержали в состоянии болот, а тротуары для пешеходов устроили так, что по ним никто не отваживался ходить. Тротуары эти были дощатые, а под досками были рвы с водою. Гвозди, которыми приколачивали доски, выскакивали, и доски спускали прохожего в клоаку, где он и находил смерть. Полицейские чины грабили людей на площади,.губернатор собственноручно бил людей на улице нагайкою.. Словом, это был уже не город, а какое-то разбойное становище... Сделаем шаг в сторону, где больше света. В Европе нам оказали непочтительность: мы увидели надобность взять в руки оружие. Сценой действия сделался наш Крым. Шло что-то новое: "Изнанки Крымской войны"...особенно смутили Загон, так как было собрано на вид, что есть у нас и что в соответствие нашему убожеству представляет жизнь за окружающею наш Загон стеною... Затем Катков.. стал пугать, что нас скоро отмежуют от Европы по Нарву,..появилась книжка с таким направлением, напечатанная в Перербурге, а из Москвы и на всех вообще раздался окрик: -Назад! Домой! И это уже не казалось дико, а стало модным словом. Интервал проходил. Появились знаменитости, каких нет на Западе, и которым Запад должен был позавидовать...Вредных тяготений к чужеземщине, которых ожидал Катков со стороны дам, не встречалось, а наоборот, им стало нравиться всё простое, не попорченное цивилизацией, даже прямо дикое. Огромное множество людей вдруг почувствовали, что они были неосторожны и напрасно позволили духу времени увлечь себя слишком далеко, им было неловко, что они как будто выпятились за черту, указанную благоразумием...Им стало стыдно и дико: что они, взаправду, за европейцы! И тут случилось в спешке и суматохе, что кое-кого напрасно сбили с ног и позабыли то, чего не надо бы забывать. Забыли, какими мы явились в Крым неготовыми во всех отношениях и каким очистительным огнём прошла вся следовавшая затем "полоса покаяния", забыли, в виду каких соображений император Александр Второй торопил и побуждал дворян делать " освобождение рабов сверху", Забыли даже кривосуд старых, закрытых судов, от которого страдали и стонали все.Забыли всё так скоро и основательно, как никакой другой народ на свете не забывал своего горя, и ещё насмеялись над всеми лучшими порядками, назвав " припадком сумасшествия". Настало здравосмыслие, в котором мы ощутили, что нам опять нужна "стена", и внутри её - загон!....
Николай Семёнович Лесков
Disciplina arcani существует в полной силе: цель ее – предоставить ближним удобство мирно копаться в свиных корытах суеверий, предрассудков и низменных идеалов.
Дж. Марлей «О компромиссе».
За ослушание истине – верят лжи и заблуждениям.
2 Фес. II, 10-11.
В одном произведении Достоевского выведен офицерский денщик, который разделял свет на две неравные половины: к одной он причислял «себя и своего барина, а к другой всю остальную сволочь». Несмотря на то, что таксе разделение смешно и глупо, в нашем обществе никогда не переводились охотники подражать офицерскому денщику, и притом в гораздо более широкой сфере. В последнее время выходки в этом роде стали как будто маниею. В конце сентября 1893 года в заседании Общества содействия русской промышленности и торговле один оратор прямо заговорил, что «Россия должна обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеною».
Такое стремление отгораживаться от света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным «приспособить для русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета.
Одновременно с тем, как у нас читали приспособленную для нас часть «творения» Тюнена, в качестве художественной иллюстрации к этой книге обращалась печатная картинка, на которой был изображен темный загон, окруженный стеною, в которой кое-где пробивались трещинки, и через них в сплошную тьму сквозили к нам слабые лучи света.
Таким «загоном» представлялось «уединенное государство», в котором все хотели узнавать Россию, и для тех, кто так думал, казалось, что нам нельзя оставаться при нашей замкнутости, а надо вступать в широкое международное общение с миром. Отсталость русских тогда безбоязненно сознавали во всем; но всего более были удивлены тем, что мы отстали от западных людей даже в искусстве обработывать землю. Мы имели твердую уверенность, что у нас «житница Европы», и вдруг в этом пришлось усомниться. Люди ясного ума указывали нам, что русское полеводство из рук вон плохо и что если оно не будет улучшено, то это скоро может угрожать России бедствием. Причину этого видели в том, что наши крестьяне обработывают землю очень старыми и дурными орудиями и ни с чем лучшим по дикости своей и необразованности обращаться не умеют, а если дать им хорошие вещи, то они сделают с ними то, что делали с бисером упомянутые в Евангелии свиньи (Мф. VII, 3).
Я позволю себе предложить здесь кое-что из того, что мне привелось видеть в этом роде.
Это касается крестьян и не крестьян.
I. Тяготение к желудю и к корыту
В моих отрывочных воспоминаниях я не раз говорил о некоторых лицах английской семьи Шкот. Их отец и три сына управляли огромными имениями Нарышкиных и Перовских и слыли в свое время за честных людей и за хороших хозяев. Теперь здесь опять нужно упомянуть о двух из этих Шкотов.
Александр Яковлевич Шкот – сын «старого Шкота» (Джемса), после которого у Перовского служили Веригин и известный «аболиционист» Журавский, – многократно рассказывал, какие хлопоты перенес его отец, желая научить русских мужиков пахать землю как следует, и от каких, по-видимому, неважных и пустых причин все эти хлопоты не только пропали без всякой пользы, но еще едва не сделали его виноватым в преступлении, о котором он никогда не думал.
Старый Шкот как приехал в Россию, так увидел, что русские мужики пашут скверно и что если они не станут пахать лучше, то земля скоро выпашется и обессилеет. Это предсказание было сделано не только для орловского неглубокого чернозема, но и для девственной почвы степей, которые теперь заносит песками. Предвидя это огромное и неминуемое бедствие, Шкот захотел вывести из употребления дрянные русские сохи и бороны и заменить их лучшими орудиями. Он надеялся, что когда это удастся ему в имениях Перовского, тогда Перовский не откажется ввести улучшение во всех подведомых ему удельных имениях, и дело получит всеобщее применение.
Перовский, кажется, говорил об этом с императором Николаем Павловичем и в очень хорошем расположении духа, прощаясь в Москве со Шкотом, сказал:
– Поезжайте с богом и начинайте!
Дело заключалось в следующем.
По переселении орловских крестьян с выпаханных ими земель на девственный чернозем в нижнем Поволжье Шкот решился здесь отнять у них их «Гостомысловы ковырялки», или сохи, и приучить пахать легкими пароконными плужками Смайля; но крестьяне такой перемены ни за что не захотели и крепко стояли за свою «ковырялку» и за бороны с деревянными клещами. Крестьяне, выведенные сюда же из малороссийской Украины, умели пахать лучше орловцев; но тяжелые малороссийские плуги требовали много упряжных волов, которых налицо не было, потому что их истребил падеж.
Тогда Шкот выписал три пароконные плужка Смайля и, чтобы ознакомить с ними пахарей, взялся за один из них сам, к другому поставил сына своего Александра, а к третьему – ловкого и смышленого крестьянского парня. Все они стали разом на равных постатях, и дело пошло прекрасно. Крестьянский парень, пахавший третьим плугом, как человек молодой и сильный, сразу же опахал обоих англичан – отца и сына, и получил награждение, и снасть одобрил. Затем к плужкам попеременно допускались разные люди, и все находили, что «снасть способна». К году на этом участке пришел хороший урожай, и случилось так, что в этом же году представилась возможность показать все дело Перовскому, который «следовал» куда-то в сопровождении каких-то особ.
Известно, что граф был человек просвещенный и имел характер благородный. За это за ним было усвоено прозвание «рыцарь».
Шкот, встретив владельца, вывел пред лицо его пахарей и поставил рядом русскую соху-«ковырялку», тяжелый малороссийский плуг, запряженный в «пять супругов волов», и легкий, «способный» смайлевский плуг на паре обыкновенных крестьянских лошадок. Стали немедленно делать пробу пашни.
Существует в полной силе: цель ее – предоставить ближним удобство мирно копаться в свиных корытах суеверий, предрассудков и низменных идеалов.
Дж. Марлей. «О компромиссе».
За ослушание истине – верят лжи и заблуждениям.
2 Фес. II, 10–11.
В одном произведении Достоевского выведен офицерский денщик, который разделял свет на две неравные половины; к одной он причислял «себя и своего барина, а к другой всю остальную сволочь». Несмотря на то, что такое разделение смешно и глупо, в нашем обществе никогда не переводились охотники подражать офицерскому денщику, и притом в гораздо более широкой сфере. В последнее время выходки в этом роде стали как будто маниею. В конце сентября 1893 года в заседании Общества содействия русской промышленности и торговле один оратор прямо заговорил, что «Россия должна обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеною ».
Такое стремление отгораживаться от света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным «приспособить для русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета.
Одновременно с тем, как у нас читали приспособленную для нас часть «творения» Тюнена, в качестве художественной иллюстрации к этой книге обращалась печатная картинка, на которой был изображен темный загон, окруженный стеною, в которой кое-где пробивались трещинки, и через них в сплошную тьму сквозили к нам слабые лучи света.
Таким «загоном» представлялось «уединенное государство», в котором все хотели узнавать Россию, и для тех, кто так думал, казалось, что нам нельзя оставаться при нашей замкнутости, а надо вступать в широкое международное общение с миром. Отсталость русских тогда безбоязненно сознавали во всем; но всего более были удивлены тем, что мы отстали от западных людей даже в искусстве обработывать землю. Мы имели твердую уверенность, что у нас «житница Европы», и вдруг в этом пришлось усомниться. Люди ясного ума указывали нам, что русское полеводство из рук вон плохо и что если оно не будет улучшено, то это скоро может угрожать России бедствием. Причину этого видели в том, что наши крестьяне обработывают землю очень старыми и дурными орудиями и ни с чем лучшим по дикости своей и необразованности обращаться не умеют, а если дать им хорошие вещи, то они сделают с ними то, что делали с бисером упомянутые в Евангелии свиньи (Мф. VII, 3).
Я позволю себе предложить здесь кое-что из того, что мне привелось видеть в этом роде.
Это касается крестьян и не крестьян.
I. Тяготение к желудю и к корыту
В моих отрывочных воспоминаниях я не раз говорил о некоторых лицах английской семьи Шкот. Их отец и три сына управляли огромными имениями Нарышкиных и Перовских и слыли в свое время за честных людей и за хороших хозяев. Теперь здесь опять нужно упомянуть о двух из этих Шкотов.
Александр Яковлевич Шкот – сын «старого Шкота» (Джемса), после которого у Перовского служили Веригин и известный «аболиционист» Журавский, – многократно рассказывал, какие хлопоты перенес его отец, желая научить русских мужиков пахать землю как следует, и от каких, по-видимому, неважных и пустых причин все эти хлопоты не только пропали без всякой пользы, но еще едва не сделали его виноватым в преступлении, о котором он никогда не думал.
Старый Шкот как приехал в Россию, так увидел, что русские мужики пашут скверно и что если они не станут пахать лучше, то земля скоро выпашется и обессилеет. Это предсказание было сделано не только для орловского неглубокого чернозема, но и для девственной почвы степей, которые теперь заносит песками. Предвидя это огромное и неминуемое бедствие, Шкот захотел вывести из употребления дрянные русские сохи и бороны и заменить их лучшими орудиями. Он надеялся, что когда это удастся ему в имениях Перовского, тогда Перовский не откажется ввести улучшение во всех подведомых ему удельных имениях, и дело получит всеобщее применение.
Перовский, кажется, говорил об этом с императором Николаем Павловичем и в очень хорошем расположении духа, прощаясь в Москве со Шкотом, сказал:
– Поезжайте с богом и начинайте!
Дело заключалось в следующем.
По переселении орловских крестьян с выпаханных ими земель на девственный чернозем в нижнем Поволжье Шкот решился здесь отнять у них их «Гостомысловы ковырялки», или сохи, и приучить пахать легкими пароконными плужками Смайля; но крестьяне такой перемены ни за что не захотели и крепко стояли за свою «ковырялку» и за бороны с деревянными клещами. Крестьяне, выведенные сюда же из малороссийской Украины, умели пахать лучше орловцев; но тяжелые малороссийские плуги требовали много упряжных волов, которых налицо не было, потому что их истребил падеж.
Тогда Шкот выписал три пароконные плужка Смайля и, чтобы ознакомить с ними пахарей, взялся за один из них сам, к другому поставил сына своего Александра, а к третьему – ловкого и смышленого крестьянского парня. Все они стали разом на равных постатях, и дело пошло прекрасно. Крестьянский парень, пахавший третьим плугом, как человек молодой и сильный, сразу же опахал обоих англичан – отца и сына и получил награждение, и снасть одобрил . Затем к плужкам попеременно допускались разные люди, и все находили, что «снасть способна». К году на этом участке пришел хороший урожай, и случилось так, что в этом же году представилась возможность показать все дело Перовскому, который «следовал» куда-то в сопровождении каких-то особ.
Известно, что граф был человек просвещенный и имел характер благородный. За что за ним было усвоено прозвание «рыцарь».
Шкот, встретив владельца, вывел пред лицо его пахарей и поставил рядом русскую соху-«ковырялку», тяжелый малороссийский плуг, запряженный в «пять супругов волов», и легкий, «способный» смайлевский плуг на паре обыкновенных крестьянских лошадок. Стали немедленно делать пробу пашни.
Пробные борозды самым наглядным образом показали многосторонние преимущества смайлевского плужка не только перед великорусскою «ковырялкою», но и перед тяжелым малороссийским плугом. Перовский был очень доволен, пожал не один раз руку Шкоту и сказал ему:
– Сохе сегодня конец: я употреблю все усилия, чтобы немедленно же заменить ее плужками во всех удельных имениях.
Крестьяне ответили:
– Это как твоей милости угодно.
– Знаю я это; но я хочу знать ваше мнение : хорошо или нет таким плужком пахать?
Тогда из середины толпы вылез какой-то плешивый старик малороссийской породы и спросил:
– Где сими плужками пашут (или урут)?
Граф ему рассказал, что пашут «сими плужками» в чужих краях, в Англии, за границею.
– То значится, в нiмцах?
– Ну, в немцах!
Старик продолжал:
– Это вот, значится, у тех, що у нас хлеб купуют?
– Ну да – пожалуй, у тех.
– То добре!.. А тильки як мы станем сими плужками пахать, то где тогда мы будем себе хлеб покупать?
Вышло «табло», и просвещенный ум Перовского не знал, как отшутить мужику его шутку. И все бывшие при этом случайные особы схватили этот «замысловатый ответ крестьянина» и, к несчастью, не забыли его до Петербурга; а в Петербурге он получил огласку и надоел Перовскому до того, что когда император по какому-то случаю спросил: «А у тебя все еще англичанин управляет?», то Перовский подумал, что дело опять дойдет до «остроумного ответа», и на всякий случай предпочел сказать, что англичанин у него более уже не управляет.
Государь на это заметил: «То-то!» и более об этом не говорил; а Перовский, возвратясь домой, написал Шкоту, что он должен оставить степи, и предложил устроить его иначе.
Честный англичанин обиделся; забрал с собой плужки, чтоб они не стояли на счету экономии, и уехал.
Дело «ковырялки» было выиграно и в таком положении остается до сего дня.
Смайлевские плужки, которыми старый Шкот хотел научить пришедших с выпаханных полей переселенцев «воздымать» тучные земли их нового поселения на заволжском просторе, я видел в пятидесятых годах в пустом каменном сарае села Райского, перешедшего к Александру Шкоту от Ник. Ал. Всеволожского.
. «Уединенное государство в отношении к общественной экономии, из творения 3. Г. фон Тюнена, мекленбургского эконома, извлечено и приспособлено для русских читателей Матвеем Волковым. Карлсруэ, в придворной типографии Б. Госнера. Печ. позв. 7 февр. 1857 г. Цензор Б. Бекетов». (Прим. Лескова.).
Существует в полной силе: цель ее – предоставить ближним удобство мирно копаться в свиных корытах суеверий, предрассудков и низменных идеалов.
Дж. Марлей. «О компромиссе».
За ослушание истине – верят лжи и заблуждениям.
2 Фес. II, 10–11.
В одном произведении Достоевского выведен офицерский денщик, который разделял свет на две неравные половины; к одной он причислял «себя и своего барина, а к другой всю остальную сволочь». Несмотря на то, что такое разделение смешно и глупо, в нашем обществе никогда не переводились охотники подражать офицерскому денщику, и притом в гораздо более широкой сфере. В последнее время выходки в этом роде стали как будто маниею. В конце сентября 1893 года в заседании Общества содействия русской промышленности и торговле один оратор прямо заговорил, что «Россия должна обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеною ».
Такое стремление отгораживаться от света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным «приспособить для русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета.
Одновременно с тем, как у нас читали приспособленную для нас часть «творения» Тюнена, в качестве художественной иллюстрации к этой книге обращалась печатная картинка, на которой был изображен темный загон, окруженный стеною, в которой кое-где пробивались трещинки, и через них в сплошную тьму сквозили к нам слабые лучи света.
Таким «загоном» представлялось «уединенное государство», в котором все хотели узнавать Россию, и для тех, кто так думал, казалось, что нам нельзя оставаться при нашей замкнутости, а надо вступать в широкое международное общение с миром. Отсталость русских тогда безбоязненно сознавали во всем; но всего более были удивлены тем, что мы отстали от западных людей даже в искусстве обработывать землю. Мы имели твердую уверенность, что у нас «житница Европы», и вдруг в этом пришлось усомниться. Люди ясного ума указывали нам, что русское полеводство из рук вон плохо и что если оно не будет улучшено, то это скоро может угрожать России бедствием. Причину этого видели в том, что наши крестьяне обработывают землю очень старыми и дурными орудиями и ни с чем лучшим по дикости своей и необразованности обращаться не умеют, а если дать им хорошие вещи, то они сделают с ними то, что делали с бисером упомянутые в Евангелии свиньи (Мф. VII, 3).
Я позволю себе предложить здесь кое-что из того, что мне привелось видеть в этом роде.
Это касается крестьян и не крестьян.
I. Тяготение к желудю и к корыту
В моих отрывочных воспоминаниях я не раз говорил о некоторых лицах английской семьи Шкот. Их отец и три сына управляли огромными имениями Нарышкиных и Перовских и слыли в свое время за честных людей и за хороших хозяев. Теперь здесь опять нужно упомянуть о двух из этих Шкотов.
Александр Яковлевич Шкот – сын «старого Шкота» (Джемса), после которого у Перовского служили Веригин и известный «аболиционист» Журавский, – многократно рассказывал, какие хлопоты перенес его отец, желая научить русских мужиков пахать землю как следует, и от каких, по-видимому, неважных и пустых причин все эти хлопоты не только пропали без всякой пользы, но еще едва не сделали его виноватым в преступлении, о котором он никогда не думал.
Старый Шкот как приехал в Россию, так увидел, что русские мужики пашут скверно и что если они не станут пахать лучше, то земля скоро выпашется и обессилеет. Это предсказание было сделано не только для орловского неглубокого чернозема, но и для девственной почвы степей, которые теперь заносит песками. Предвидя это огромное и неминуемое бедствие, Шкот захотел вывести из употребления дрянные русские сохи и бороны и заменить их лучшими орудиями. Он надеялся, что когда это удастся ему в имениях Перовского, тогда Перовский не откажется ввести улучшение во всех подведомых ему удельных имениях, и дело получит всеобщее применение.
Перовский, кажется, говорил об этом с императором Николаем Павловичем и в очень хорошем расположении духа, прощаясь в Москве со Шкотом, сказал:
– Поезжайте с богом и начинайте!
Дело заключалось в следующем.
По переселении орловских крестьян с выпаханных ими земель на девственный чернозем в нижнем Поволжье Шкот решился здесь отнять у них их «Гостомысловы ковырялки», или сохи, и приучить пахать легкими пароконными плужками Смайля; но крестьяне такой перемены ни за что не захотели и крепко стояли за свою «ковырялку» и за бороны с деревянными клещами. Крестьяне, выведенные сюда же из малороссийской Украины, умели пахать лучше орловцев; но тяжелые малороссийские плуги требовали много упряжных волов, которых налицо не было, потому что их истребил падеж.
Тогда Шкот выписал три пароконные плужка Смайля и, чтобы ознакомить с ними пахарей, взялся за один из них сам, к другому поставил сына своего Александра, а к третьему – ловкого и смышленого крестьянского парня. Все они стали разом на равных постатях, и дело пошло прекрасно. Крестьянский парень, пахавший третьим плугом, как человек молодой и сильный, сразу же опахал обоих англичан – отца и сына и получил награждение, и снасть одобрил . Затем к плужкам попеременно допускались разные люди, и все находили, что «снасть способна». К году на этом участке пришел хороший урожай, и случилось так, что в этом же году представилась возможность показать все дело Перовскому, который «следовал» куда-то в сопровождении каких-то особ.
Известно, что граф был человек просвещенный и имел характер благородный. За что за ним было усвоено прозвание «рыцарь».
Шкот, встретив владельца, вывел пред лицо его пахарей и поставил рядом русскую соху-«ковырялку», тяжелый малороссийский плуг, запряженный в «пять супругов волов», и легкий, «способный» смайлевский плуг на паре обыкновенных крестьянских лошадок. Стали немедленно делать пробу пашни.
Пробные борозды самым наглядным образом показали многосторонние преимущества смайлевского плужка не только перед великорусскою «ковырялкою», но и перед тяжелым малороссийским плугом. Перовский был очень доволен, пожал не один раз руку Шкоту и сказал ему:
– Сохе сегодня конец: я употреблю все усилия, чтобы немедленно же заменить ее плужками во всех удельных имениях.
Крестьяне ответили:
– Это как твоей милости угодно.
– Знаю я это; но я хочу знать ваше мнение : хорошо или нет таким плужком пахать?
Тогда из середины толпы вылез какой-то плешивый старик малороссийской породы и спросил:
– Где сими плужками пашут (или урут)?
Граф ему рассказал, что пашут «сими плужками» в чужих краях, в Англии, за границею.
– То значится, в нiмцах?
– Ну, в немцах!
Старик продолжал:
– Это вот, значится, у тех, що у нас хлеб купуют?
– Ну да – пожалуй, у тех.
– То добре!.. А тильки як мы станем сими плужками пахать, то где тогда мы будем себе хлеб покупать?
Вышло «табло», и просвещенный ум Перовского не знал, как отшутить мужику его шутку. И все бывшие при этом случайные особы схватили этот «замысловатый ответ крестьянина» и, к несчастью, не забыли его до Петербурга; а в Петербурге он получил огласку и надоел Перовскому до того, что когда император по какому-то случаю спросил: «А у тебя все еще англичанин управляет?», то Перовский подумал, что дело опять дойдет до «остроумного ответа», и на всякий случай предпочел сказать, что англичанин у него более уже не управляет.
Осмелюсь предложить вниманию читателя два отрывка из вещицы Н.С.Лескова «Загон», проливающей свет на некоторые стороны характера русского и русского менталитета. Полный текст можно найти всюду; да вот хотя бы по адресу: http://lib.rus.ec/b/168799/readНиколай Лесков, «Загон»
В одном произведении Достоевского выведен офицерский денщик, который разделял свет на две неравные половины; к одной он причислял «себя и своего барина, а к другой всю остальную сволочь». Несмотря на то, что такое разделение смешно и глупо, в нашем обществе никогда не переводились охотники подражать офицерскому денщику, и притом в гораздо более широкой сфере. В последнее время выходки в этом роде стали как будто маниею. В конце сентября 1893 года в заседании Общества содействия русской промышленности и торговле один оратор прямо заговорил, что «Россия должна обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеною ».
Такое стремление отгораживаться от света стеною нам не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас считали нужным «приспособить для русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета.
Одновременно с тем, как у нас читали приспособленную для нас часть «творения» Тюнена, в качестве художественной иллюстрации к этой книге обращалась печатная картинка, на которой был изображен темный загон, окруженный стеною, в которой кое-где пробивались трещинки, и через них в сплошную тьму сквозили к нам слабые лучи света.
Таким «загоном» представлялось «уединенное государство», в котором все хотели узнавать Россию, и для тех, кто так думал, казалось, что нам нельзя оставаться при нашей замкнутости, а надо вступать в широкое международное общение с миром. Отсталость русских тогда безбоязненно сознавали во всем; но всего более были удивлены тем, что мы отстали от западных людей даже в искусстве обработывать землю. Мы имели твердую уверенность, что у нас «житница Европы», и вдруг в этом пришлось усомниться. Люди ясного ума указывали нам, что русское полеводство из рук вон плохо и что если оно не будет улучшено, то это скоро может угрожать России бедствием. Причину этого видели в том, что наши крестьяне обработывают землю очень старыми и дурными орудиями и ни с чем лучшим по дикости своей и необразованности обращаться не умеют, а если дать им хорошие вещи, то они сделают с ними то, что делали с бисером упомянутые в Евангелии свиньи (Мф. VII, 3).
Я позволю себе предложить здесь кое-что из того, что мне привелось видеть в этом роде.
Это касается крестьян и не крестьян.
Вот какую штуку выкинул помещик Всеволожский:
… Всеволожский ввел ересь: он стал заботиться, чтобы его крестьянам в селе Райском было лучше жить, чем они жили в Орловской губернии, откуда их вывели. Всеволожский приготовил к их приходу на новое место целую «каменную деревню».
О таких чистых и удобных помещениях и помышлять не могли орловские крестьяне, всегда живущие в беструбных избах. Все дома, приготовленные для крестьян в новой деревне, были одинаковой величины и сложены из хорошего прожженного кирпича, с печами, трубами и полами, под высокими черепичными крышами. Выведен был этот «порядок» в линию на горном берегу быстрого ручья, за которым шел дремучий бор с заповедными и «клейменными» в петровское время «мачтовыми» деревьями изумительной чистоты, прямизны и роста. В этом бору было такое множество дичи и зверья и такое изобилие всякой ягоды и белых грибов, что казалось, будто всего этого век есть и не переесть. Но орловские крестьяне, пришедшее в это раздолье из своей тесноты, где «курицу и тае выпустить некуда», как увидали «каменную деревню», так и уперлись, чтобы не жить в ней.
- Это, мол, что за выдумка! И деды наши не жили в камени, и мы не станем.
Забраковали новые дома и тотчас же придумали, как им устроиться в своем вкусе.
Благодаря чрезвычайной дешевизне строевого леса здесь платили тогда за избяной сруб от пяти до десяти рублей. «Переведенцы» сейчас же «из последних сил» купили себе самые дешевенькие срубцы, приткнули их где попало, «на задах», за каменными жильями, и стали в них жить без труб, в тесноте и копоти, а свои просторные каменные дома определили «ходить до ветру», что и исполняли.
Не прошло одного месяца, как все домики прекрасней постройки были загажены, и новая деревня воняла так, что по ней нельзя было проехать без крайнего отвращения. Во всех окнах стекла были повыбиты, и оттуда валил смрад.
По учреждении такого порядка на всех подторжьях и ярмарках люди сообщали друг другу с радостью, что «райские мужики своему барину каменную деревню всю запакостили».
Все отвечали:
- Так ему и надо!
- Шут этакой: что выдумал!
- Вали, вали ему на голову; вали!
За что они на него злобствовали, - этого, я думаю, они и сами себе объяснить не могли; но только они как ощетинились, так и не приняли себе ни одного его благодеяния. Он, например, построил им в селе общую баню, в которую всем можно было ходить мыться, и завел школу, в которой хотел обучать грамоте мальчиков и девочек; но крестьяне в баню не стали ходить, находя, что в ней будто «ноги стынут», а о школе шумели: зачем нашим детям умнее отцов быть?
- Мы ли-де своим детям не родители: наши ли сыновья не пьяницы!
Дворяне этому радовались, потому что если бы райские крестьяне приняли благодеяния своего помещика иначе, то это могло послужить вредным примером для других, которые продолжали жить как обры и дулебы, «образом звериным».
Такого соблазнительного примера, разумеется, надо было остерегаться.
_______________________________________ ____________________Стоит ли комментировать?
Что-то не хочется…
