Что такое литература русского зарубежья. Литература русского зарубежья (об эмиграции писателей в XX веке). Основные события жизни русской литературной эмиграции

1-я волна. Понятие «рус. заруб.» возникло и оформилось после Окт. рев., когда Россию массово начали покидать беженцы. Эмигр. существ. и в царск. России (1-м рус. писат.-эмигр. считают Андрея Курбского), но не носила такого масшт хар-ра. После 1917 из России выехало около 2 млн чел. Россию покинул цвет рус. интеллиг. Больше половины философов, писат., худож. были высланы из страны или эмигр. на всю жизнь: Н. Бердяев, С. Булгаков, Н. Лосский, Л. Шестов, Л. Карсавин, Ф. Шаляпин, И. Репин, К. Коровин, Анна Павлова, Вацлав Нижинский, С. Рахманинов и И. Стравинский. Писатели:Ив. Бунин,Ив. Шмелев,А. Аверченко, К. Бальмонт,З. Гиппиус,Б. Зайцев,А. Куприн,А. Ремизов,И. Северянин,А. Толстой,Тэффи,И. Шмелев, Саша Черный;М. Цветаева,М. Алданов,Г. Адамович, Г. Иванов,В. Ходасевич. Уезжали сами, бежали, отступали с войсками, многие были высланы (философские пароходы: в 1922 году по указанию Ленина в Германию были высл. ок. 300 представит. рус. интеллиг.; часть из них отправили на поездах, часть - на пароходах; впоследствии такого рода высылки практиковались постоянно), кто-то ехал «на лечение» и не возвращался.

1-я волна охватывает период 20-е – 40-е гг. Центры рассеяния – Константинополь, София, Прага, Берлин, Париж, Харбин и др.

1.Конст-ль – очаг рус. к-ры в нач. 20-х гг. Здесь – бежавшие с Врангелем из Крыма рус. белогв-цы. Затем рассеялись по Европе. В Конст-ле в теч. неск. мес. изд-ся еженед-к«Зарницы» , выступалА.Вертинский .

2.София. Значит. рус. колония. Выходил журнал«Рус. мысль» .

3.В нач. 20-х гг. лит. столица рус. эмигр. – Берлин . Русская диаспора в Берлине до прихода к власти Гитлера составляла 150 тыс. чел. В 1918 –1928 гг. в Берлине – 188 рус. изд-в, большими тиражами печаталась рус. классика – Пушкин, Толстой, произв-я соврем. авторов – Ив. Бунина, А. Ремизова, Н. Берберовой, М. Цветаевой, был восстан. Дом иск-в (по подобию петроградского), образов. содруж-во писат., музыкантов, художников«Веретено» , работала«Академия прозы» . Существ. особ-ть рус. Берлина – диалог 2 ветвей к-ры – заруб. и оставшейся в России. В Германию выезжают многие сов. писатели: М. Горький, В. Маяковский, Ю. Тынянов, К. Федин. «Для нас нет в области книги раздел-я на Сов. Россию и эмиграцию», – декларировал берл.журнал «Рус. книга» .

Широкому распростр-ю издат. дела в Берлине способств. неск. факторов: 1) относит. дешевизна издат. дела в условиях инфляции; 2) скопл-е большого кол-ва рус. издателей, готовых вложить свои деньги; 3) тесные контакты России с Германией после Рапальского договора, позволяющие вести диалог двух культур (сменовеховство).

В 1922 г. в Берлине – 48 рус. изд-в, 145 наимен-й журналов, газет и альманахов. Самые крупные изд-ва: «Слово», «Геликон», «Скифы», «Петрополис», «Медный всадник», «Мысль», «Знание», «Эпоха», «Беседа» и др. В основном берл. изд-ва выпуск. книги гуманит. хар-ра (детская и худ. лит-ра, мемуары, учебники, произв-я философов, литературоведов, искусствоведов).

Крупн. берл. изд-ва ориентиров. на русск. рынок. Между сов. Россией и эмиграцией в Германии в середине 20-х гг. не было «железного занавеса». То, что появлялось в эмигр. изд-ях, вскоре попадало на страницы сов. прессы. Существовали совместные изд-ва. Около 2 лет просущ. в Берлине русский «Дом искусств» : 60 разл. выставок и концертов, выступ. рус. и нем. знаменитости, в основном из лит. кругов (Т.Манн, В.Маяковский, Б.Пастернак и др.). Но к сер. 1920-х гг. в СССР начинает формиров-ся жесткая ценз. политика, о чем свидет. многие ценз. документы Главлита. 12 июля 1923 г. ­– спец. циркуляр Главлита: «К ввозу в СССР не допуск-ся: 1) все произв-я, носящие определенно враждебный хар-р сов. власти и коммунизму; 2) проводящие чуждую и враждебную пролетариату идеологию; 3) лит-ра, враждебная марксизму; 4) книги идеалистич. напр-я; 5) дет. лит-ра, содержащая элементы буржуазной морали с восхвалением старых бытовых условий; 6) произвед-я авторов-контрреволюционеров; 7) произвед-я писателей, погибших в борьбе с сов. властью; 8) рус. лит-ра, выпущенная религ. обществами независимо от содержания».

С конца 1920-х гг. издат. бум заканч-ся. Это пагубно сказывается на состоянии эмигр. лит-ры. Она начинает терять своего читателя.

4. Когда надежда на скорое возвращ-е в Россию стала угасать и в Германии начался экономич. кризис, центр эмигр. перемест. вПариж , с середины 20-х гг. – столицу рус. заруб. К 1923 в Париже 300 тыс. рус. беженцев. В Париже живут: Ив. Бунин, А. Куприн, А. Ремизов, З. Гиппиус, Д. Мережковский, В. Ходасевич, Г. Иванов, Г. Адамович, Г. Газданов, Б. Поплавский, М. Цветаева и др. С Парижем связана деят-ть осн. лит. кружков и групп, ведущ. позицию среди которых заним.«Зеленая лампа» . Лит. жизнь Парижа сойдет на нет с началом 2-й мир. войны, когда, по словам В.Набокова, «станет на русском Парнасе темно». Многие рус. писатели-эмигр. останутся в Париже, окажутся активными участниками Сопротивления. Г. Адамович запишется добров. на фронт. Писат-ца З.Шаховская станет сестрой в военном госпитале. Мать Мария (поэтесса Е. Кузьмина-Караваева) погибнет в нем. концлагере. Г. Газданов, Н. Оцуп, Д. Кнут примкнут к Сопротивлению. Ив.Бунин в горькие годы оккупации напишет книгу о торжестве любви, человеч. начала (« Темные аллеи» ).

Одним из самых влият. общест.-полит. и лит. журналов рус. эмигр. были «Соврем. записки», издававш-ся эсерами В. Рудневым, М. Вишняком, И. Бунаковым (Париж, 1920 – 1939, основатель И. Фондаминский-Буняков). Журнал отлич. широтой эстетич. взглядов и полит. терпимостью. Всего вышло 70 номеров журнала, в которых печат. наиб. известные писат. рус. зарубежья. В «Соврем. записках» увидели свет: «Защита Лужина», «Приглашение на казнь», «Дар» В. Набокова, «Митина любовь» и «Жизнь Арсеньева» Ив. Бунина, стих-я Г. Иванова, «Сивцев Вражек» М. Осоргина, «Хожд-е по мукам» А. Толстого, «Ключ» М. Алданова, автобиогр. проза Шаляпина. Журнал давал рецензии на больш-во вышедших в России и за рубежом книг практич. по всем отраслям знаний.

С 1937 издатели «Соврем. записок» стали выпуск. также ежемес. журнал «Рус. записки» (Париж, 1937 – 1939, ред. П. Милюков), который печатал произв-я А. Ремизова, А. Ачаира, Г. Газданова, И. Кнорринг, Л. Червинскую. Осн. печат. органом писат. «незамеч. покол-я», долгое время не имевших своего издания, стал журнал «Числа» (Париж, 1930 – 1934, ред. Н.Оцуп). За 4 года вышло 10 номеров журнала. «Числа» стали рупором идей «незамеч. покол-я», оппозиц. традиц. «Соврем. запискам». «Числа» культив. «париж. ноту» и печат. Г. Иванова, Г. Адамовича, Б. Поплавского, Р. Блох, Л. Червинскую, М. Агеева, И. Одоевцеву. Б. Поплавский так опред. знач. нового журнала: «Числа» есть атмосферическое явление, почти единственная атмосфера безграничной свободы, где может дышать новый человек». В журнале публик-сь также заметки о кино, фотографии, спорте. Журнал отличало высокое, на уровне дореволюц. изд-й, кач-во полиграфич. исполн-я.

Среди наиб. известных газет рус. эмигр. – орган респ.-демократич. объед-я «Последние новости» (Париж, 1920 – 1940, ред. П. Милюков), монархич. «Возрождение» (Париж, 1925 – 1940, ред. П. Струве), газеты «Звено» (Париж, 1923 – 1928, ред. П. Милюков), «Дни» (Париж, 1925 – 1932, ред. А. Керенский), «Россия и славянство» (Париж, 1928 – 1934, ред. Б. Зайцев) и др.

С Парижем связана деят-ть осн. лит. кружков и групп, ведущ. позицию среди которых занимала «Зеленая лампа». «Зеленая лампа» была организ. в Париже З. Гиппиус и Д. Мережковским, во главе общ-ва встал Г. Иванов. На засед. «Зеленой лампы» обсуждались новые книги, журналы, речь шла о рус. лит. старшего покол-я. «Зеленая лампа» объединяла «старших» и «младших», в течение всех предвоенных лет была наиб. оживл. лит. центром Парижа. Молодые парижские литераторы объед. в группу «Кочевье», основанную ученым-филологом и критиком М. Слонимом. С 1923 по 1924 в Париже собиралась также группа поэтов и художников «Через». Парижск. эмигр. газеты и журналы представляли собой летопись культ. и лит. жизни рус. зарубежья. В дешевых кафе Монпарнаса разворачивались лит. дискуссии, создавалась новая школа эмигр. поэзии – «парижская нота».

5. Восточные центры рассеяния –Харбин и Шанхай . Молодой поэт А. Ачаир организует в Харбине лит. объед.«Чураевка» . Собрания «Чураевки» включали до 1000 человек. За годы существ-я «Чураевки» в Харбине было выпущено более 60 поэт. сб-ков рус. поэтов. В харбинскомжурнале «Рубеж» печатались поэты А. Несмелов, В. Перелешин, М. Колосова. Существ. направл-е харбинской ветви рус. слов-ти – этнографич. проза (Н.Байков «В дебрях Маньчжурии», «Великий Ван», «По белу свету»). С 1942 лит. жизнь смест-ся из Харбина в Шанхай.

6. Науч. центр рус. эмигр. –Прага . Был основан Рус. нар. ун-т, приглашено 5 тыс. рус. студентов, которые могли продолжить образование на казенном коште. Сюда же перебрались многие профессора и препод-ли вузов. Важн. роль в сохран. слав. к-ры, развитии науки сыграл«Пражский лингвистич. кружок» . С Прагой связ. тв-во М. Цветаевой, которая создает в Чехии лучшие свои произв-я. До начала 2-й мир. войны в Праге выходило около 20 рус. лит. журналов и 18 газет. Среди пражских лит. объединений –«Скит поэтов», «Союз русских писателей и журналистов».

7. Русское рассеяние затронуло иЛат. Америку, Канаду, Скандинавию, США . Писатель Г. Гребенщиков, переехав в 1924 в США, организовал здесь рус. издат-во «Алатас». Несколько рус. издат-в было открыто в Нью-Йорке, Детройте, Чикаго.

Старшее поколение «первой волны» эмиграции. Общая характеристика. Представители.

Стремл-е «удержать то действительно ценное, что одухотворяло прошлое» (Г.Адамович) – в основе тв-ва писателей старшего покол-я, успевших войти в лит-ру и составить себе имя еще в дорев. России. Это Ив. Бунин, Ив. Шмелев, А. Ремизов, А. Куприн, З. Гиппиус, Д. Мережковский, М. Осоргина. Лит-ра «старших» представлена преимущ. прозой. В изгнании прозаиками старшего покол-я созд-ся великие книги:« Жизнь Арсеньева» (Ноб. премия 1933 г.), « Темные аллеи» Бунина; « Солнце мертвых» , « Лето Господне» , « Богомолье» Шмелева; « Сивцев Вражек» Осоргина; « Путешествие Глеба» , «Преподобный Сергий Радонежский» Зайцева; « Иисус Неизвестный» Мережковского .А.Куприн – 2 романа « Купол святого Исаакия Далматского» и « Юнкера» , повесть « Колесо времени» . Значит. лит. соб-ем станов-ся появл-е книги воспомин-й« Живые лица» Гиппиус .

Поэты старшего покол-я: И. Северянин, С. Черный, Д. Бурлюк, К. Бальмонт, З. Гиппиус, Вяч. Иванов. Гл. мотив лит-ры старшего поколения – мотив ностальгич. памяти об утрач. родине. Трагедии изгнаннич-ва противостояло громадное наследие рус. культуры, мифологизированное и поэтизированное прошедшее. Темы ретроспективны: тоска по «вечной России», события революции и гр. войны, историч. прошедшее, воспомин-я о детстве и юности. Смысл обращения к «вечной России» получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: Ив. Бунин пишет о Толстом («Освобождение Толстого»), Б. Зайцев – о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноим. биографии) и т.д. Создаются автобиограф. книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится «с другого берега» идиллич., просветленным: поэтизирует прошлоеИв. Шмелев (« Богомолье» , « Лето Господне» ) , события юности реконструируетА. Куприн (« Юнкера» ) , последнюю автобиогр. книгу рус. писателя-дворянина пишетИв. Бунин (« Жизнь Арсеньева» ) , путешествие к «истокам дней» запечатлеваютБ. Зайцев (« Путешествие Глеба» ) иА. Толстой (« Детство Никиты» ) . Особый пласт рус. эмигр. лит-ры – произв-я, в которых дается оценка трагич. событиям революции и гр. войны. События гр. войны и революции перемежаются со снами, видениями, уводящими в глубь народного сознания, рус. духа в книгахА. Ремизова « Взвихренная Русь» , « Учитель музыки» , «Сквозь огнь скорбей» . Скорбной обличит-ю насыщены дневникиИв. Бунина « Окаянные дни» . РоманМ. Осоргина « Сивцев Вражек» отражает жизнь Москвы в военные и предвоенные годы, во время революции.Ив. Шмелев создает трагич. повествование о красном терроре в Крыму – эпопею« Солнце мертвых» , которую Т. Манн назвал «кошмарным, окутанным в поэтич. блеск документом эпохи». Сополагая «вчерашнее» и «нынешнее», старшее поколение делало выбор в пользу утрач. культ. мира старой России, не признавая необх-ти вживаться в новую действит-ть эмиграции. Это обусловило и эстетич. консерватизм «старших»: «Пора бросить идти по следам Толстого? – недоумевал Бунин. – А по чьим следам надо идти?»

Поэты старшего поколения эмиграции: Вяч. Иванов, К. Бальмонт, И. Северянин.

Вяч. Иванов. В 1917 г. – пыт-ся сотрудничать с новой властью. 1918-1920 гг. – председ. историко-театральной секции ТЕО Наркомпроса, читал лекции, вел занятия в секциях Пролеткульта. Приним. участие в деят-ти изд-ва «Алконост» и журнала «Записки мечтателей», пишет «Зимние сонеты». До своего окончат. отъезда за границу (1924) Иванов пишет стихотворный цикл «Песни смутного времени» (1918) отразил неприятие Ивановым внерелигиозного характера русской революции. В 1919 г. он издает трагедию «Прометей», а в 1923 г. заканчивает музык. трагикомедию «Любовь – Мираж». В 1920 г. после смерти от туберкулеза 3-й жены и неудачной попытки получить разреш-е на выезд за границу, Иванов с дочерью и сыном уезжает на Кавказ, затем в Баку, куда был приглашен профессором кафедры классической филологии. В 1921 г. он защищает здесь докторскую диссертацию, по которой издает книгу «Дионис и прадионисийство» (Баку, 1923). В 1924 г. Иванов приезжает в Москву, где вместе с А. Луначарским произносит в Большом театре юбилейную речь о Пушкине. В конце августа этого же года навсегда покидает Россию и посел-ся с сыном и дочерью в Риме. До 1936 г. сохр. сов. гражд-во, которое не дает ему возм-ти устроиться на гос. службу. Иванов не печат-ся в эмигр. журналах, стоит в стороне от общ.-полит. жизни. 17 марта 1926 г. принимает католич-во, не отрекаясь (по специальному, с трудом добытому разрешению) от православия. В 1926-1931 гг. – профессор в Колледжио Борромео в Павии. В 1934 г. – отказ от препод-я в ун-те, переезд в Рим. Единственный из всех рус. симв-тов практически до конца своих дней сохранил верность этому течению. В последние десятилетия – относительный спад его тв-ва. В 1924 г. – «Римские сонеты», а в 1944 г. - цикл из 118 стихотворений «Римский дневник», вошедш. в подгот. им, но изданное посмертно итоговое собрание стихов «Свет вечерний» (Оксфорд, 1962). После смерти Иванова осталась незаконч. начатая им еще в 1928 г. 5-я книга прозаической «поэмы» «Повесть о Светомире-царевиче». Продолж. публик. в иностр. изданиях свои отдельные статьи и работы. В 1932 г. он издает монографию на нем. языке «Достоевский. Трагедия – миф – мистика». В 1936 г. для энциклопед. словаря Трекани Иванов на итал. языке пишет статью «Символизм». Затем для других итальянских изданий: «Форма зиждущая и форма созижденная» (1947) и «Лермонтов» (1958). В последних 2 статьях он возвращ-ся к размышл. о Софии (Мировая Душа, Божественная Премудрость) в контексте мир. и рус. культуры. В 1948 г. по заказу Ватикана он работает над вступлением и примечаниями к Псалтири. В последние годы жизни вел уединенный образ жизни, встречаясь лишь с несколькими близкими ему людьми, среди которых была чета Мережковских.

Бальмонт Константин Дмитриевич (1867 – 1942) Февр. и Окт. револ. 1917 г. Бальмонт вначале прославл. в своих стихах («Предвозвещение» и другие), но «хаос» и «ураган сумасшествия» гр. войны категорич. не приемлет. Выступает в печати, работает в Наркомпросе, готовит к изданию стихи и переводы, читает лекции. Но в опублик. в 1918 г. брошюре «Революционер я или нет?» заявл. о том, что большевики - носители разрушит. начала, подавляющ. личность. Он убежден, что поэт должен быть вне партий, что у поэта свои пути, своя судьба – он скорее комета, чем планета (т. е. движется не по определенной орбите). Ю. Балтрушайтис, бывший в те годы лит. послом в России, через А. Луначарского сумел организовать для Бальмонта командировку за границу. 25 июня 1920 г. Бальмонт навсегда покинул Россию. Во Франции, где поэт прожил большую часть оставшейся жизни, он вначале активно сотруднич. в газете «Парижские новости», журнале «Соврем. записки» и других периодич. изданиях, регулярно публикует (в разных странах) книги стихов: «Дар Земле», «Светлый час» (обе – 1921), «Марево», «Песня рабочего молота» (обе – 1922), «Мое – ей. Стихи о России» (1923), «В раздвинутой дали» (1929), «Северное сияние» (1933), «Голубая подкова», «Светослужение» (обе – 1937). В 1923 г. выходят 2 книги автобиогр. прозы – «Под новым серпом» и «Воздушный путь». Активно работает Бальмонт и как переводчик литовских, польских, чешских и болгарских поэтов. В 1930 г. публикует перевод «Слова о полку Игореве». Очень тоскует по родине и оставшейся в России дочери (ей посвящен сборник 1905 года «Фейные сказки»). Последние годы жизни он практич. не писал. Умер в Нуази-ле-Гран, близ Парижа.

Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) 27 февраля 1918 г. на вечере в Политех. музее в Москве ИС был избран «королем поэтов». Вторым был признан В. Маяковский, третьим – В. Каменский. Через неск. дней «король» уехал с семьей на отдых в эст. приморск. деревню Тойла, а в 1920 г. Эстония отделилась от России. ИС оказался в вынужд. эмигр., но чувствовал себя там уютно. Довольно быстро он начал вновь выступ. в Таллине и других местах. В Эстонии ИС удерж. и брак с Фелиcсой Круут. С ней поэт прожил 16 лет и это был единственный законный брак в его жизни. За Фелиссой ИС был как за кам. стеной, она оберегала его от всех жит. проблем, а иногда и спасала. Перед смертью ИС признавал разрыв с Фелиссой в 1935 году трагич. ошибкой. В 20-е гг. держится вне политики, (называет себя не эмигрантом, а дачником) и вместо полит. выступл-й против Сов. власти пишет памфлеты против высших эмигр. кругов. Эмигрантам нужна была другая поэзия и другие поэты. ИС по-прежнему много писал, довольно интенсивно переводил эстонских поэтов: в 1919 –1923 гг. – 9 новых книг, в т. ч. «Соловей». С 1921 г. поэт гастролирует и за пределами Эстонии: 1922 – Берлин, 1923 – Финляндия, 1924 – Германия, Латвия, Чехия... В 1922-1925 годах ИС пишет в довольно редком жанре – автобиогр. романы в стихах: «Падучая стремнина», «Роса оранжевого часа» и «Колокола собора чувств». С 1925 по 1930 год – ни одного сборника стих-й. 1931 – новый (без сомнения выдающийся) сборник стихов «Классические розы», обобщающий опыт 1922 – 1930 гг. В 1930 – 1934 гг. – несколько гастролей по Европе, шумный успех, но издателей для книг найти не удавалось. Небольшой сборник стихов «Адриатика» (1932 г.) ИС издал за свой счет и сам же пытался распостр. его. Особенно ухудш. матер. полож-е к 1936 г., когда к тому же он разорвал отношения с Фелиссой Круут и сошелся с В.Б. Коренди: «Стала жизнь совсем на смерть похожа: // Все тщета, все тусклость, все обман. // Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась, // Чтобы кануть вместе с ней в туман...» В 1940 поэт признается, что «издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю». Поэт умер 20 декабря 1941 г. в окуп. немцами Таллинне и был похоронен там на Александро-Невском кладбище. На памятнике помещены его строки: «Как хороши, как свежи будут розы, // Моей страной мне брошенные в гроб!»

Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус в эмиграции. Идейная и творческая эволюция.

Мережковский и Гиппиус надеялись на свержение больш. власти, но, узнав о поражении Колчака в Сибири и Деникина на юге, решили бежать из Петрограда. 24 декабря 1919 г. они совместно с их другом Д.Философовым и секретарем В.Злобиным покинули город, якобы для чтения лекций в красноарм. частях в Гомеле; в январе 1920 г. перешли на террит., окуп. Польшей, и остановились в Минске. Читали лекции для рус. эмигр., писали полит. статьи в газете «Минский курьер». В феврале 1920 г. – Варшава, акт. полит. деят-ть. 20 октября 1920 г. выехали в Париж.

Крушение судьбы и тв-ва писателя, обреченного на жизнь вне России – постоянная тема поздней Гиппиус. В эмигр. она оставалась верна эстет. и метафиз. системе мышления, сложившейся у нее в предрев. годы. Эта система основыв. на идеях свободы, верности и любви, вознесенной до Христа. В эмигр. Гиппиус переиздавала написанное в России (сб. рассказов «Небесные слова», Париж, 1921). В 1922 г. в Берлине вышел сборник «Стихи: Дневник 1911-1921», а в Мюнхене – книга 4 авторов (Мережковский, Гиппиус, Философов и Злобин) «Царство Антихриста», где впервые опубликованы две части «Петерб. дневников». В 1925 г. в Праге 2-томник ее мемуаров «Живые лица»: лит. портреты Блока, Брюсова, А.Вырубовой, В.Розанова, Сологуба. В Париже М. и Г. сотр. в «Соврем. Записках», в газетах «Последние новости» и «Возрождение». Но по сути, не вошли ни в один эмигр. кружок: их взгляды не находили отклика ни у правых, ни у левых. В 1926 г. организ. лит. и фил. общество «Зеленая лампа». Общество сыграло видную роль в интеллект. жизни 1-й эмиграции. Это было закрытое общ-во, которое должно было стать «инкубатором идей» и все члены которого были бы в согласии относительно важнейших вопросов. 1-е заседание – 5 февраля 1927. Стенографич. отчеты первых 5 собраний – в журнале «Новый корабль», основ. Гиппиус в Париже. В сентябре 1928 г. М. и Г. приняли участие в I съезде русских писателей-эмигр., в Белграде. При Сербской Академии наук была создана издат. комиссия, начавшая выпускать «Русскую библиотеку», в которой вышла «Синяя книга» Г. Тема свободы и вопрос, возможно ли подлинное худ. тв-во в отрыве от родной почвы, – главные для Гиппиус на протяжении всех лет сущ-я «Зеленой лампы» (до 1939).

М. в эмигр. много писал. (лит. активн. Г. – меньше.) Публицистика, исторические романы, эссе, киносценарии – воплощ. своеобр. религ.-филос. концепции, определивш. его понимание места России в истории человеч-ва: работа «Царство Антихриста» с подзаголовком «Большевизм, Европа и Россия» (1921), ряд ист. исследований – «Тайна Трех: Египет и Вавилон» (1925), «Рождение богов. Тутанхамон на Крите» (1925), «Мессия» (1928), «Наполеон» (1929), «Атлантида-Европа» (1930), «Паскаль» (1931) «Иисус Неизвестный» (1932), «Павел и Августин»(1936), «Святой Франциск Ассизский» (1938), «Жанна д’Арк и Третье Царство Духа» (1938), «Данте» (1939), «Кальвин» (1941), «Лютер» (1941).

Проза И. А. Бунина в эмиграции.

Бунин сознательно шел на разрыв с новой властью. Переезжает в Москву - Одесса - Константинополь (янв.1920) - Франция (сначала Париж, потом - Грас, не далеко от Ниццы). Вилла "Жанетт" в Грасе стала его последним пристанищем. В 1933 Б дали Нобелевку "за то, что воспроизвел в повествовательной прозе типический русский хар-р". В Грасе он пережил оккупацию и освобождение Фр. 1950 - пишет воспоминания. 8 ноября 1953 Б скончался в Париже. Во Фр Бунин написал: "Митина любовь" (3 части, 36 расск. Роман в новеллах), "Солнечный удар", "Жизнь Арсеньева" (в 1-й ред. с подзаголовком "к истоку дней"), «Темные аллеи» и др. В эмигрантский период в рассказах Б любовь - высшая ценность жизни. К войне Б относится плохо - нельзя убивать друг друга.В 30-е - 40-е осн. темой становится беспощажность уходящего времени.

«Жизнь Арсеньева» - Ноб. премия, 1933. Критика – хвалили все.

«Митина любовь» . Роман в новеллах: 36 маленьких рассказиков, объед. общим сюжетом. Студент Митя любит Катю. Он вроде как счастлив. Он ее целует и т.д., но еще с ней не спал. Катя учится в театральном. Митя ревнует ее к ее образу жизни, к режиссеру. Он не любит театр, ему не нравится, как Катя читает на экзамене "Девушка пела..." - К "завывает", стихи Мите тоже не нравятся. Ревность М измучила обоих, и М решает ехать в деревню, к маме, на лето. С К они в июне встретятся в Крыму. М. уезжает, кругом весна. В обновлении природы он видит К., он наполнен любовью и постоянно пишет ей письма. К отвечает 1 раз коротким письмом, что тоже его любит. В М влюбляются деревенские девки. К не отвечает на его письма и М начинает на девок заглядываться. В конце-концов приказчик говорит, что негоже барчуку монахом жить и хочет свезти его к Аленке, муж которой в шахтах. Аленка напоминает М Катю. М ездит на почту каждый день, но письма нет, и Митя решает больше туда не ездить. Но у него мелькает мысль о самоубийстве. М договаривается, чтобы Аленка пришла к нему в сад в шалаш, обещает ей заплатить. Весь день нервничает, когда приходит в шалаш - не знает, как с ней и чего. баба говорит "давай быстрее". Митя в конце-концов выходит из шалаша. Все оказалось не так хорошо, как хотелось бы. А тут приходит письмо от Кати: дескать, она не оставит искусство ради Мити, пусть тот ей больше не пишет, она уезжает. Мите невыносимо больно. В бреду ему представляются какие-то коридоры, комнаты, противоестественные соития. И он стреляется. "С наслаждением". Только бы не повторилась эта мука. Образы: Митя - его глазами мы видим происходящее. Влюбленный молодой человек, любит хорошую поэзию (Тютчев, Фет и пр.), весь наполнен мечтами о будущем и о Кате, пытается разгадать ее, понимает, что больше любит образ, а не реального человека. С детства жил предчувствием любви. Катя - тут сказывается отношение Б к актерам - принимает то, что она делает, за "искусство", в общем-то играет в жизни. Аленка - "честная женщина" - без денег не хочет. Приказчик - отвратительный сводня. Мама Кати - женщина с малиновыми волосами, добрая. Мама Мити - сухощаявая, с черными волосами.

"Темные аллеи" 1943. Персонажи рассказов, вошедших в эту книгу, внешне разнообразны, но все они - люди единой судьбы. Студенты, писатели, художники, офицеры одинаково изолированы от соц. среды. для них хар-на внутренняя трагическая опустошенности, отсутствие "цены жизни", кот. они ищут в любви и воспоминаниях о прошлом. будущего у них нет, хотя обстоятельства логически не влекут к трагическому финалу. Это еще и символика: эротические моменты -души нет, осталась плоть. Последняя тайна мира - тело женщины, но попытка приобщитья к этой тайне приводит к катастрофе. Сам рассказ "Темные аллеи" - 1938. Пожилой господин приезжает на постоялый двор, хозяйка которого, уже немолодая, вспоминает его - своего бывшего любовника из господ. Он ее тоже вспоминает. Она не вышла замуж, она его любила всю жизнь. А он ее бросил. Он женился, но его бросила жена, а сын вырос негодяем. Она говорит, что не сможет его простить - потому что все проходит, да не все забывается. Он уезжает. И думает, что она дала ему лучшие минуты жизни, но он бы не мог представить ее своей женой и хозяйкой своего Петербургского дома. (название - он все время читал любовнице стихи "кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи"). Образ женщины яркий, мужчины - обыкновенного военного."Чистый понедельник" - из "Т.ал."1944. Все читали и разбирали."Солнечный удар" 1925. Женщина и мужчина встретились на пароходе, высадились, пошли в гостиницу, а ночью она ушла, не назвав даже своего имени. Поручик просил ее остаться, но она сказала, что это только все испортит, что это у них был солнечный удар. Он побродил по городу, взгрустнул и сел на другой параход. По-моему верно все, сказанное про "Т.А." - бессмысленность, поиски любви, которая не дается и ускользает.

И. С. Шмелев. Характеристика творческой личности, стилевые особенности.

Февр. рев. Шмелев как и вся демократическая интеллигенция, принял с энтузиазмом. Шмелев не принял Октября. Шмелев угадал в ходе рев. событий насилие над судьбой России. В первых же деяниях новой власти видит серьезные прегрешения против нравственности. Вместе с семьей в 1918 году Шмелев уезжает в Крым и покупает домик в Алуште. Сын, молодой Сережа, попал в Добровольческую армию. Двадцатипятилетний Сергей Шмелев служил в комендантском упралении в Алуште, и в боях участия не принимал. После бегства врангелевской армии весной 1920 года, Крым заняли красные, многие служившие у Врангеля остались на берегу. Им предложили сдать оружие. Среди них был и сын Шмелева Сергей. Его арестовали. Шмелев пытался вызволить сына, но тот был приговорен к расстрелу и расстрелян. Но этой трагедией испытания семьи Шмелевых не исчерпались. Еще предстояло пережить страшный голод. Гнев и печаль, скорбь и отвращение искали своего выхода. Но писать правду уже было нельзя, а лгать писатель не умел. Вернувшись из Крыма в Москву весной 1922 года, Шмелев принялся хлопотать о выезде за границу, куда его настойчиво звал Бунин. 20 ноября 1922 года Шмелев с женой выезжает в Берлин. Бунин, понимая, вероятно, состояние своего собрата по перу, старается помочь семье Шмелевых, приглашает Ивана Сергеевича в Париж, обещает выхлопотать визы. В январе 1923 года Шмелевы перебираются в Париж, где писатель проживает долгих 27 лет. Поначалу Шмелевы поселились у Кутыркиной, в квартире, неподалеку от Дворца Инвалидов, где покоится прах Наполеона. Первым произведением Шмелева эмигрантского периода стало "Солнце мертвых" - трагическая эпопея. Впервые "Солнце мервых" было опубликовано в1923 году, в эмигрантском сборнике "Окно", а в 1924 году вышло отдельной книгой. Сразу же последовали переводы на французский, немецкий, английский, и ряд других языков, что для русского писателя-эмигранта, да еще неизвестного в Европе, было большой редкостью. "Солнце мертвых" - это первое в русской литературе глубокое проникновение в суть российской трагедии. Вплоть до конца 20-ых годов выходят сборники писателя, насыщенные впечатлениями о революционной России. В"Лете Господнем" перед нами в череде православных праздников "является" как бы душа русского народа."Богомолье" - это поэтический рассказ о хождении в Троице-Сергиеву Лавру. В"Няне из Москвы" - со скорбью и мягкой иронией описываются ощущения простой русской женщины, превратностями судьбы оказавшейся в Париже. В 1936 году Шмелев заканчивает первый том романа"Пути небесные" . Писатель "творческой ощупью" пытается исследовать тайные тропы, которые могут привести в "Лето Господне" сомневающегося интеллигента и рационалиста. Нужно ли удивляться тому, что в творчестве Шмелева патриотические и религиозные мотивы сложились воедино. Жизнь готовила писателю новое испытание. 22 июля 1936 года умирает после недолгой болезни жена писателя - Ольга Александровна. Чтобы хоть как то отвлечь писателя от мрачных мыслей, друзья организовали ему поездку в Латвию и Эстонию. Он побывал и в Псковско-Печорском монастыре, постоял у советской границы. Дотянувшись рукой через проволоку ограждений он сорвал несколько цветов. В последний год жизни болезнь приковала его к постели. В ноябре 1949 года ему сделали операцию. Она была успешной. Вернулось желание работать, появились новые планы. Он хочет приняться за третью книгу "Путей небесных". 24 июня 1950 года Иван Сергеевич Шмелев скончался от сердечного приступа.

Творчество Б. Зайцева. Основные произведения.

Зайцев Борис Константинович (1881-1972), русский писатель. С 1922 в эмиграции. Книга воспоминаний «Москва» (1939), художественные биографии русских писателей, «житийные портреты» (в т. ч. «Преподобный Сергий Радонежский», 1925).

Творчество А. М. Ремизова в эмиграции.

В августе 1921 г. писатель эмигрировал. В тв-ве Р. эмигр. периода доминирует мотив разлуки, также соотнесенный с соотв. сюжетами др. лит-ры (о Петре и Февронии, о Бове Королевиче), однако имеющий и глубоко личный смысл, особенно в повести "Оля" (1927) и романе"В розовом блеске" (1952) . Они навеяны историей семьи писателя (его единственная дочь не последовала за родителями в эмиграцию и умерла в окуп. Киеве в 1943 г.; в тот же год умерла жена Ремизова). Опыт реконструкции целостной картины народного духа с опорой на предания, выразившие религ. вееров-я, часто отдаляющиеся от офиц. правосл. канона, предпринимался Ремизовым во многих произв-ях, созданных на чужбине, - от книги"Россия в письменах" (1922) до сборника "снов" и размышлений о формах русской духовности, как они отразились в классической литературе (Гоголь, Тургнеев, Достоевский). Эта тема становится основной в книге"Огонь вещей" (1954) . Изощренность стилистики Ремизова вызвала острые споры о плодотворности или искусственности избранных им худ. решений. Критика (Г. Адамович) увидела в книгах Ремизова лишь прямолин. имитацию "русской допетровской старины", обвинив автора в нарочитом пристрастии к архаике. Другие авторы считали, что природа дарования Ремизова игровая, связывали эту поэтику с подчеркнуто своеобразным стилем быта и социального поведения, который обращал на себя внимание посетителей его квартиры, где обои были расписаны кикиморами, гостям выдавались грамоты об их членстве в изобретенной писателем "Великой и вольной обезьяньей палате", а атмосфера в целом наводила на мысли о "колдовском гнезде". Третьи воспринимали Ремизова как "юродивого в пределах культуры" - умного, образов., даровитого художника, со своим значит., но особым видением. Стилистика Ремизова оказала существенное влияние на ряд русских писателей 1920-х годов. (Пришвин, Л. М. Леонов, Вяч. Шишков и другие), которые выступили приверженцами "орнаментальной прозы". Вавтобиогр. "Подстриженными глазами" (1951) Р., говоря об истоках и специф. чертах своего тв-ва, отмечает важность идеи прапамяти ("сна"), которая определяет характер построения многих его произв-й: "С двух лет начинаю отчетливо помнить. Я словно проснулся и был как бы брошен в мир... населенный чудовищами, призрачный, со спутанной явью и сновидением, красочный и звучащий нераздельно". 1 из главных произв-й, созданных Р. в эмигр., - автобиогр. по материалукнига "Взвихренная Русь" (1927) . В ней с постоянными отсылками к поэтике житийной лит-ры, для которой обязательны мотивы отторжения неправедного мира, мытарства, бесприютности и дух. очищения в финале, автор воссоздает русское лихолетье, вводя в свой рассказ тех, с кем он больше всего общался в свои последние петербургские годы, - Блока, Д. Мережковского, философа Л. Шестова, собственного ученика, молодого прозаика М. Пришвина. "Взвихренная Русь" описывает время, когда исключительно ярко "горела... мечта человека о свободном человеческом царстве на земле", но "никогда и нигде так жестоко" не гремел прежде "погром" (впрямую коснувшийся самого Ремизова, подвергшегося аресту и кратковременному заключению в период "красного террора"). Рассказ, как и в книге "Подстриженными глазами", образующей со "Взвихренной Русью" автобиогр. диптих, ведется в форме своб. компиляции событий большого обществ. значения (приезд Ленина в Петроград весной 1917 года) и частных свидет-в вплоть до записи разговоров в очередях или сцен издеват-ва толпы над разоруж. городовыми. Р. создает намеренно фрагментарный монтаж, где летопись, запечалевшая ход истории, соединяется с воссозд-ем тягот и невзгод, перенесенных самим повеств-лем, с видениями, снами, отзвуками преданий, "заклинаниями", записью потока сознания, мозаикой мимолетных зарисовок "взвихренной" будничности. Повествов-е, как и во многих других книгах Р., ведется в форме сказа. Такая стилистика и схожее композиц. решение отличают и оставшийся в рукописи роман Р. об эмиграции"Учитель музыки" (издан посмертно, 1983) , и книгу мемуаров"Встречи" (1981) , и частично опубликованную автобиогр. повесть"Иверень" (1986) .

Умер Алексей Ремизов в Париже в 1957 г. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Творчество А. И. Куприна в эмиграции.

Февр. рев. К. встретил восторж. Она застала его в Гельсингфорсе. Он немедл. выезж. в Петроград, где вместе с критиком П. Пильским некоторое время редактирует эсеровскую газету "Свободная Россия". Сочувств. встретив Окт. рев., но сотрудн. в бурж. газетах "Эра", "Петроградский листок", "Эхо", "Вечернее слово", где выступает с полит. статьями, в которых сказ-ся противореч. позиция писателя. Стечение обст-тв приводит К. в стан эмиграции. Летом 1920 г. – в Париже. Творч. спад, вызванный эмигр., продолжался до середины 20-х гг. В 1-е время появлялись лишь статьи К. И лишь с 1927 г ., когда выходитсб-к "Новые повести и рассказы" , можно говорить о послед. плодотв. периоде его тв-ва. Вслед за этим сб-ком –книги "Купол св. Исаакия Далматского" (1928) и "Елань" (1929). Рассказы, публиковавшиеся в газете "Возрождение" в 1929 -1933 годах, входят всборники "Колесо времени" (1930) и "Жанета" (1932 - 1933) . С 1928 г. К. печатает главы изромана "Юнкера" , вышедшие отдельным изданием в1933 году. Писатель чувств., что оторванность от родины губительно сказывается на его тв-ве. В этом, быть может, прояв. особ. худ. склада К. Он больше, нежели даже И. А. Бунин, Б. К. Зайцев или И. С. Шмелев, привязан к малым и великим сторонам рус. быта, многонационального уклада страны. Он делает очерковые зарисовки, создает цикл миниатюр "Мыс Гурон" (1929), очерки о Югославии, "Париж домашний", "Париж интимный" (1930) и т. д. Но самое "вещество поэзии" К. способен найти только во впечатл. от родной действит-ти. Мир дробится на мелкие крупинки, на капли. Цикл миниатюр в прозе, вошедших в сб-к "Елань", писатель так и называет: "Рассказы в каплях". Он помнит множ-во драг. мелочей, связанных с родиной, - помнит, что "еланью" зовется "загиб в густом сосновом лесу, где свежо, зелено, весело, где ландыши, грибы, певчие птицы и белки" ("Елань"); что "вереей" куртинские мужики называют холм, торчащий над болотом. Он помнит, как с кротким звуком "Пак!" (словно "дитя в задумчивости разомкнуло уста") лопается весенней ночью набрякшая почка ("Ночь в лесу", 1931) и как вкусен кусок черного хлеба, посыпанный крупной солью ("У Троице - Сергия"). Но эти детали подчас остаются мозаикой - каждая сама по себе, каждая - отдельно. Прежние, "купринские", мотивы вновь звучат в его прозе. Новеллы "Ольга Сур" (1929), "Дурной каламбур" (1929), "Блондель" (1933) завершают целую линию в изображении писателем цирка. Вслед знаменитым "Листригонам" он пишет в эмигр. рассказ "Светлана" (1934), вновь воскрешающ. колоритную фигуру рыбачьего атамана Коли Костанди. Прославл-ю великого "дара любви" (что было лейтмотивом множества прежних пр-й писателя), посвящ. повесть "Колесо времени" (1930). Герой её, русский инженер "Мишика" (как его называет прекрасная француженка Мария), - это всё тот же "проходной" персонаж тв-ва К. добрый, вспыльчивый, слабый. Грубее прежних персонажей. Его ч-во – более заурядная, плотская страсть, которая, быстро исчерпав себя, начинает тяготить героя, не способного к длит. чувству. Недаром сам "Мишика" говорит о себе: "Опустела душа, и остался один телесный чехол". Подобно другим рус. писат., К. посвящ. своей юности самую крупную и значит. эмигр. вещь - роман"Юнкера" (1928 - 1932 ). Военная тема заверш-ся романом о юнкерских годах в Александр. училище. Лир. исповедь юнкера. Идиллич. интонации. Быт романтизирован и подкрашен, а вместе с ним розовые блики ложатся и на всю армейскую службу. Но "Юнкера" - не просто "домашняя" история Александр. военного училища, рассказ. одним из ее питомцев. Это повесть о старой, "удельной" Москве, вся сотканная из летучих воспоминаний. К лучшим страницам романа отн-ся эпизоды поэтич. увлечения Александрова Зиной Белышевой. Несмотря на обилие света и празднеств, это - печальная книга. Вновь и вновь писатель мысленно возвращ-ся к родине. Чувством безудержной ностальгии пронизано последнее крупное произв-е К. – повесть"Жанета" (1932 -1933). Проходит мимо старого проф. Симонова, когда-то знамен. в России, а ныне ютящегося в бедной мансарде, жизнь яркого и шумного Парижа. Старик привяз-ся к маленькой полунищей девочке Жанете. В старике Симонове есть что-то от самого К. Лит. наследие позднего К. гораздо слабее его доокт. тв-ва. До конца своих дней К. рус. патриотом. Писатель решил вернуться в Россию. Все предварит. переговоры взял на себя худ-к И. Я. Билибин (уже получивший разреш-е на въезд в СССР). Вернулся 31 мая 1937 г. Газеты писали, все торжествовари в СССРе. Уже больной К. делится замыслами, радостно переживая возвращение на родину. Он поселяется в голицынском Доме тв-ва писателей, потом переезжает в Ленинград и живет там, окруженный заботой и вниманием. Тяжелая болезнь. 25 августа 1938 г. умер.

"Среднее поколение" первой волны эмиграции. Общая характеристика. Представители.

В промежуточном положении между «старшими» и «младшими» оказались поэты, издавшие свои первые сборники до революции и довольно уверенно заявившие о себе еще в России: В. Ходасевич, Г. Иванов, М. Цветаева, Г. Адамович . В эмигрантской поэзии они стоят особняком. М. Цветаева в эмиграции переживает творческий взлет, обращается к жанру поэмы, «монументальному» стиху. В Чехии, а затем во Франции ей написаны: «Царь-девица», «Поэма Горы», «Поэма Конца», «Поэма воздуха», «Крысолов», «Лестница», «Новогоднее», «Попытка комнаты». В. Ходасевич издает в эмиграции вершинные свои сборники «Тяжелая лира», «Европейская ночь», становится наставником молодых поэтов, объединившихся в группу «Перекресток». Г. Иванов, пережив легковесность ранних сборников, получает статус первого поэта эмиграции, выпускает поэтические книги, зачисленные в золотой фонд русской поэзии: «Стихи», «Портрет без сходства», «Посмертный дневник». Особое место в литературном наследии эмиграции занимают квазимемуары Г.Иванова «Петербургские зимы», «Китайские тени», его скандально известная поэма в прозе «Распад атома». Г.Адамович публикует программный сборник «Единство», известную книгу эссе «Комментарии».

В. Ф. Ходасевич - поэт, критик, мемуарист.

Эмиграция. В 1922 Х. вместе с Н. Берберовой, ставшей его женой, покид. Россию, живет в Берлине, сотруднич. в берл. газетах и журналах; в 1923 происх. разрыв с А. Белым, в отместку давшим язвительный, в сущности пародийн., портрет Х. в кн. «Между двух революций». В 1923-25 помогает А. М. Горькому редакт. журнал «Беседа», живет у него с Берберовой в Сорренто (октябрь 1924 – апрель 1925), позднее Х. посвятит ему несколько очерков. В 1925 переезж. в Париж, где остается до конца жизни. Еще в 1922 вышла «Тяжелая лира». Как и в «Путем Зерна», преодоление, прорыв – главные ценностные императивы Х.(«Перешагни, перескочи, / Перелети, пере- что хочешь»), но узаконивается их срыв, их возвращение в вещественную реальность: «Бог знает, что себе бормочешь, / Ища пенсне или ключи». Вечная коллизия противост-я поэта и мира у Х. приобрет. форму физич. несовместимости; каждый звук действительности, «тихого ада» поэта, терзает, оглушает и уязвляет его. Особое место в книге и в поэзии Х. занимает стих. «Не матерью, но тульскою крестьянкой... я выкормлен», посвящ. кормилице поэта, благодарность которой перерастает в манифест литературного самоопред-я Х., приверженность рус. языку и культуре дает «мучительное право» «любить и проклинать» Россию. Жизнь в эмигр. сопр-ся постоянным безденежьем и изнурит. лит. трудом, сложными отн-ми с литераторами-эмигрантами, сначала из-за близости к Горькому. Х. много печат-ся в журнале «Соврем. записки», газете «Возрождение», где с 1927 ведет отдел лит. летописи. В эмигр. у Х. складывается репутация придирч. критика и неуживч. человека, желчного и ядовитого скептика. В 1927 выходит «Собрание стихов», включающее последнюю небольшую книгу «Европ. ночь», с поразит. стих-ем «Перед зеркалом» («Я, я, я. Что за дикое слово! / Неужели вон тот - это я?»). Естественная смена образов – чистого ребенка, пылкого юноши и сегодняшнего, «желчно-серого, полуседого / И всезнающего, как змея» - для Х. следствие трагич. расколотости и ничем не компенсируемой душевной растраты; тоска о цельности звучит в этом стих. как нигде в его поэзии. В целом же стихи «Европейской ночи» окрашены в мрачные тона, в них господствует даже не проза, а низ и подполье жизни («Под землей»). Он пытается проникнуть в «чужую жизнь», жизнь «маленького человека» Европы, но глухая стена непонимания, символизир. не социальную, а общую бессмысл-ть жизни отторгает поэта. После 1928 г. Х. почти не пишет стихов, на них, как и на других «гордых замыслах» (в т. ч. на биогр. Пушкина, которую так и не написал), он ставит крест: «теперь у меня нет ничего» – пишет он в августе 1932 Берберовой, ушедшей от него в том же году; в 1933 женится на О. Б. Марголиной. Х. становится одним из ведущих критиков эмигр., отклик-ся на все знач. публикации за рубежом и в Сов. России, в т. ч. книги Г. Иванова, М. Алданова, И. Бунина, В. Набокова, З. Гиппиус, М. Зощенко, М. Булгакова, ведет полемику с Адамовичем, стремится привить мол. поэтам эмигр. уроки классич. маст-ва. Посл. период тв-ва заверш-ся выходом двух прозаич. книг – яркой худ. биогр. «Державин», напис. языком пушк. прозы, с использ-ем языкового колорита эпохи, и мемуарной прозы «Некрополь», составл. из очерков 1925-37, публикуемых, как и главы «Державина», в периодике.

Г. В. Иванов - поэт, критик, мемуарист.

В 1911 г. ГИ примыкает к эгофутуристам, однако уже в 1912 г. от них отходит и сближается с акмеистами. При этом печатается в совершенно различных по направлениям журналах: "Шиповнике", "Сатириконе", "Ниве", "Гиперборее", "Аполлоне", "Лукоморье" и др.

Первый сборник поэта "Отплытье на о. Цитеру", вышедший в конце 1911 г. (в выходных данных - 1912 г.) и отмеченный рецензиями Брюсова, Гумилева, Лозинского, испытал влияние поэзии Кузмина, Вяч. Иванова и Блока.

Весной 1914 г., уже полноправный член "Цеха поэтов", ГИ издал свою вторую книгу стихотворений "Горница".

В годы первой мировой войны ГИ активно сотрудничал в популярных еженедельниках, написав массу "ура-патриотических" стихов (сборник "Памятник славы", 1915, который сам поэт в дальнейшем не включал в счет своих поэтических книг), к большинству из которых впоследствии относился критически.

В самом конце 1915 г. ГИ выпустил свой последний дореволюционный сборник - "Вереск" (на титульном листе - Пг., 1916).

После революции ГИ участвовал в деятельности второго "Цеха поэтов". Чтобы прокормиться занимался переводами Байрона, Бодлера, Готье, ряда других поэтов. Только в 1921 г. вышла следующая книга стихотворений Иванова "Сады".

В октябре 1922 г. Г. ГИ вместе со своей женой Ириной Одоевцевой покидает Россию. В годы эмиграции живет в Берлине, Париже, иногда - в Риге. Во время второй мировой войны ГИ находился в Биаррице, откуда вновь возвращается в Париж после ее окончания.

ГИ много публикуется в эмигрантской прессе со своими стихотворениями, критическими статьями, пишет прозу (неоконченный роман "Третий Рим" (1929, 1931), "поэма в прозе" "Распад атома" (1938 г., Париж).

В эмиграции ГИ делил с В. Ходасевичем звание "первого поэта", хотя многие его произведения, особенно мемуарного и прозаического характера, вызывали массу неблагоприятных отзывов как в эмигрантской среде, так и, тем более, в Советской России. Это касается, в особенности, вышедшей в 1928 г. книги очерков "Петербургские зимы".

Вершиной поэтического творчества Иванова стали сборники "Розы" (1931, Париж) и "1943-1958. Стихи" (подготовленный самим автором, но вышедший через несколько месяцев после его смерти). В самом начале 1937 г. в Берлине вышла в свет единственная прижизненная книга "Избранного" Г. Иванова - "Отплытие на остров Цитеру", практически повторяющая название первого сборника, вышедшего ровно за 25 лет до этого. Только один из трех разделов этой книги содержал стихотворения, ранее не включавшиеся автором в сборники. Последние годы жизни прошли для Г. Иванова в нищете и страданиях - с 1953 г. он вместе с И. Одоевцевой проживает в приюте для престарелых в Йере, недалеко от Тулона, до самой своей смерти 26 августа 1958 г. Позднее прах поэта был перенесен на парижское кладбище Сен Женевьев де Буа.

Творчество Г. В. Адамовича.

Адамович Георгий Викторович родился в Москве. В 1914 - 1915 годах Адамович познакомился с поэтами-акмеистами, а в 1916 - 1917 годах стал одним из руководителей второго "Цеха поэтов". В 1916 г. вышел первый поэтический сборник Адамовича "Облака", отмеченный легко узнаваемыми к тому времени чертами акмеистической поэтики. Детально прописанный пейзаж, по преимуществу зимний и осенний, интерьер служат фоном, который оттеняет душевное состояние лирического героя. Критики отмечали "особенную зоркость к обыденной жизни", свойственную поэту. Однако "зрительные образы" не являются для Адамовича самоцелью, для него важнее поиск эмоционально-напряженного содержания. Предельный лиризм - природное свойство таланта Адамовича. На эту особенность его поэтического дарования обратил внимание Н. С. Гумилев, рецензируя первый сборник поэта. "...Он не любит холодного великолепия эпических образов, - замечал критик, - он ищет лирического к ним отношения и для этого стремится увидеть их просветленными страданием... Этот звук дребезжащей струны лучшее, что есть в стихах Адамовича, и самое самостоятельное". Лирика поэта стремится к классической завершенности формы, но в ней, элегичной по своему характеру, всегда остается момент недосказанности и намеренной открытости. Критики относили Адамовича к "лирикам строго субъективным и своей субъективностью ограниченным". Коллизии общественной жизни как бы не затрагивают поэта: погруженный в круг литературных и мифологических реминисценций, он словно отстранен от тревог мира, хотя живет ими. Поэт знает невыдуманную душевную боль, и его поэзии близки "муки совести" И. Ф. Анненского.

После революции Адамович участвовал в деятельности третьего "Цеха поэтов", активно сотрудничал как критик в его альманахах, в газете "Жизнь искусства", переводил Ш. Бодлера, Ж. М. Эредиа. В 1922 г. вышел сборник Адамовича "Чистилище", написанный в форме своеобразного лирического дневника. В его стихах усиливаются рефлексия и самоанализ, возрастает функциональная роль цитаты. "Чужое слово" не просто вплетается в ткань слова, а становится структурообразующим началом: многие стихотворения Адамовича строятся как парафраз известных фольклорных и литературных произведений ("Слово о полку Игореве", "Плач Гудрун", "Роман о Тристане и Изольде", городские романсы). Его нервный эмоциональный стих не чужд патетики, особенно, когда поэт обращается к "высоким жанрам", как правило, к древнегреческому и средневековому западноевропейскому эпосу. Адамович осознавал себя поэтом Времени. Он чувствовал себя современником разных эпох, сохраняя тем не менее собственную "позицию вненаходимости" - дистанцию, отделяющую его, поэта XX в., от условного мифологического хронотопа. Мифологическое прошлое культуры переживается поэтом как реальная история, он отождествляет себя с древнегреческим Орфеем, и "тоска припоминания" становится контрапунктом его лирики.

В 1923 г. Адамович покинул Россию и поселился в Париже. Как критик он выступает в журнале "Современные записки", газете "Последние новости", затем в "Звене" и "Числах", постепенно приобретая репутацию "первого критика эмиграции". Стихов он пишет мало, но тем не менее именно ему эмигрантская поэзия обязана появлением так называемой "парижской ноты" - предельно искреннего выражения своей душевной боли, "правды без прикрас". Поэзия призвана быть дневником человеческих печалей и переживаний. Она должна отказаться от формального эксперимента и стать "безыскусственной", ибо язык не в состоянии выразить всю глубину жизни духа и "неисчерпаемую таинственность повседневной жизни". Искание правды становится пафосом поэзии Адамовича эмигрантского периода. Его путь русский мыслитель Г. П. Федотов назвал "аскетическим странничеством". В 1939 г. выходит сборник стихов Адамовича "На Западе", свидетельствующий об изменении творческой манеры художника. Поэтика его по-прежнему цитатна, однако развитие этого принципа идет по линии философского углубления. По мнению рецензента П. М. Бицилли, назвавшего книгу Адамовича "философским диалогом", своеобразие поэта проявляется именно в "особой диалогичности разнообразных ладов: то это прямые, хотя и отрывочные цитаты из Пушкина, Лермонтова, то использование чужих образов, звучаний, речевого строя, причем иногда так, что в одном стихотворении осуществляется со-гласие двух или нескольких,голосов"". Этот подчеркнутый полифонизм связан у Адамовича с декларируемым им стремлением к ясности и простоте. Свое поэтическое кредо Адамович формулировал следующим образом: "В поэзии должно как в острие сойтись все то важнейшее, что одушевляет человека. Поэзия в далеком сиянии своем должна стать чудотворным делом, как мечта должна стать правдой". И в своем поэтическом творчестве позднего периода Адамович стремился к постоянному "одухотворению бытия".

В начале второй мировой войны Адамович записывается добровольцем во французскую армию. После войны сотрудничает в газете "Новое русское слово". Сочувственное отношение к Советской России приводит его к разладу с определенными кругами эмиграции. Последний сборник Адамовича "Единство" вышел в 1967 г. Поэт обращается к вечным темам бытия: жизнь, любовь, смерть, одиночество, изгнанничество. Тема смерти и тема любви объединяют стихотворения сборника и объясняют его название. Уход в метафизические проблемы не означал отказа от "прекрасной ясности" и "простоты". Адамович по-своему, как заметил поэт и критик Ю. П. Иваск, продолжал акмеизм. Он постоянно ощущал форму - плоть стиха, поэтическое бытие слова. Отвечая на им же самим поставленный вопрос - какими должны быть стихи? - Адамович писал: "Чтобы все было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок..." К этой творческой сверхзадаче и стремился поэт: «Найти слова, которых в мире нет, // Быть безразличным к образу и краске, // Чтоб вспыхнул белый безначальный свет, // А не фонарик на грошовом масле».

Судьба и творчество М. И. Цветаевой. Пражский и парижский периоды творчества.

Почти 4 года Ц. не имела известий о своем муже. В июле 1921 года она получила от него письмо из-за границы. Ц. мгновенно принимает решение ехать к мужу, учившемуся в в ун-те в Праге. В мае 1922 г. Ц. добивается разрешения на выезд за границу. В Берлин снач. Там знак. с Есениным, завяз. переписка с Пастернаком. 2 с половиной месяца – более 20 стихотворений, во многом не похожих на прежние. Ее лирика становится более усложн.

В августе Ц. уехала в Прагу к Эфрону. В поисках дешевого жилья они кочуют по пригородам: Макропосы, Иловищи, Вшеноры – деревни с первобытными условиями жизни. Всей душой Ц. полюбила Прагу, город, вселявший в нее вдохновение, в отличие от не понравившегося ей Берлина. В Чехии Ц. дописывает поэму «Молодец», о могучей, всепобеждающей силе любви. Свою идею о том, что любовь это всегда лавина страстей, обрушивающаяся на человека, которая неизбежно оканчивается разлукой, она воплотила в «Поэме горы» и «Поэме конца», вдохновленных бурным романом с К.Б. Раздевичем. Ему же посвящены цикл «Овраг», стихотворения «Люблю, но мука еще жива…», «Древняя тщета течет по жилам…» и другие. В лирике Ц. того времени отразились и другие волновавшие ее чувства – разноречивые, но всегда сильные. Страстные, щемящие стихи выражают ее тоску по родине («Рассвет на рельсах», «Эмигрант»). Письма к Пастернаку сливаются с лирическими обращениями к нему («Провода», «Двое»). Описания пражских окраин («Заводские») и отголоски собственных кочевий с квартиру на квартиру соединяются в тоску от неизбывной нищеты. Она продолжает размышлять над особой судьбой поэта (цикл «Поэт»), над его величием и беззащитностью, могуществом и ничтожеством в мире «где насморком назван – плач»:

В 1925 года у Ц. родился сын Георгий, о котором она давно мечтала, в семье его будут звать Мур. Через месяц она начала писать последнее в Чехословакии произведение – поэму «Крысолов», названную «лирич. сатирой». В основу поэмы легла срв легенда о флейтисте из Гаммельна, который избавил город от нашествия крыс, заманив их своей музыкой в реку, а когда не получил обещанной платы с помощью той же флейты выманил из города всех малолетних детей, увел их на гору, где их поглотила разверзшаяся под ними бездна. На этот внешний фон Цветаева накладывает острейшую сатиру, обличающую всякие проявления бездуховности. Крысолов-флейтист – олицетворяет поэзию, крысы (отъевшиеся мещане) и жители города (жадные бюргеры) – разлагающий душу быт. Поэзия мстит не сдержавшему свое слово быту, музыкант уводит под свою чарующую музыку детей и топит их в озере, даруя им вечное блаженство.

Осенью 1925 года Ц. перебирается с детьми в Париж. В Париже и его пригородах Ц. суждено прожить почти четырнадцать лет. Жизнь во Франции не стала легче. Эмигр. окружение не приняло Ц., да и сама она часто шла на открытый конфликт с лит. зарубежьем. Весной 1926 г. через Пастернака состоялось заочное знакомство Ц. с Райнером Мария Рильке. Так зародился эпист. «роман троих» – «Письма лета 1926 года». Испытывая творческий подъем, Ц. пишет посвящ. Пастернаку поэму «С моря», ему же и Рильке она посвящает «Попытку комнаты». Тогда же она создает поэму «Лестница», в которой нашла выражение ее ненависть к «сытости сытых» и «голоду голодных». Смерть в конце 1926 г. так и не увиденного Рильке глубоко потрясла Ц. Она создает стихотворение-реквием, плач по поэту «Новогоднее», затем «Поэму Воздуха», в которой размышляет о смерти и вечности.

Меняется поэт. язык Цветаевой, некое высокое косноязычие. Все в стихе подчиняется ритму. Смелое, порывистое дробление фразы на отдельные смысловые куски, ради почти телеграфной сжатости, при которой остается только самые необходимые акценты мысли, - становится характерной приметой ее стиля. Она сознат. разрушает музыкальн. традиц. стихотв. формы: «Я не верю стихами, которые льются. Рвутся – да!». Прозу охотнее издавали, поэтому волею судеб в 30-е гг. главное место в тв-ве Ц. занимают проз. произв-я. Как и многие рус. писатели в эмиграции, она обращает свой взгляд в прошлое, к канувшему в небытие миру, пытаясь воскресить ту идеальную с высоты прожитых лет атмосферу в которой она выросла, которая ее сформировала как человека и поэта. Очерки «Жених», «Дом у старого Пимена», уже упоминавшееся «Мать и музыка», «Отец и его музей» и другие. Уход из жизни ее современников, людей, которых она любила и почитала, служит поводом для создания мемуаров-реквиемов: «Живое о живом» (Волошин), «Пленный дух» (Андрей Белый), «Нездешний вечер» (Михаил Кузьмин), «Повесть о Сонечке» (С.Я. Голлидей). Пишет Цветаева и статьи, посвященные проблемам творчества («Поэт и время», «Искусство при свете совести», «Поэты с историей и поэты без истории» и другие). Особое место занимает цветаевская «пушкиниана», - очерки «Мой Пушкин» (1936), «Пушкин и Пугачев»» (1937), стихотворный цикл «Стихи к Пушкину» (1931). Перед гением этого поэта она преклонялась с младенческих лет, и работы о нем тоже носят автобиогр. характер. Весной 1937 года уехала в Москву дочь Ц., Ариадна, еще в 16 лет принявшая сов. гражданство. А осенью Сергей Эфрон, продолжавший свою деятельность в «Союзе возвращения на Родину» и сотрудничество с советской разведкой, оказался замешанным в не очень чистоплотную историю, получившую широкую огласку. Ему пришлось в спешке покинуть Париж и тайно переправляться в СССР. Отъезд Цветаевой был предрешен. Она находится в тяжелом душевном состоянии, более полугода ничего не пишет. Готовит к отправке свой архив. Из творческого молчания ее вывели сентябрьские события 1938 года. Напад-е Германии на Чехословакию вызвало ее бурное негодование, вылившееся в цикле «стихи к Чехии»: «О мания! О мумия // Величия! // Сгоришь, // Германия! // Безумие, // Безумие // Творишь!». 12 июня 1939 года Цветаева с сыном уезжает в Москву.

Поэзия молодого поколения первой волны эмиграции. Основные направления: "парижская нота", "формисты", поэты "Перекрестка", "провинциальные" поэты.

«Незамеченное поколение» (термин писателя, литературного критика В.Варшавского отказ. от реконструкции безнадежно утраченного. К «незамеченному поколению» принадлежали молодые писатели, не успевшие создать себе прочную литературную репутацию в России: В.Набоков, Г.Газданов, М.Алданов, М.Агеев, Б.Поплавский, Н.Берберова, А.Штейгер, Д.Кнут, И.Кнорринг, Л.Червинская, В.Смоленский, И.Одоевцева, Н.Оцуп, И.Голенищев-Кутузов, Ю.Мандельштам, Ю.Терапиано и др. Их судьба сложилась различно. В.Набоков и Г.Газданов завоевали общеевропейскую, в случае Набокова, даже мировую славу. М.Алданов, начавший активно печатать исторические романы в самом известном эмигрантском журнале «Современные записки», примкнул к «старшим». Наиболее драматична судьба погибшего при загадочным обстоятельствах Б.Поплавского, рано умерших А.Штейгера, И.Кнорринг. Практически никто из младшего поколения писателей не мог заработать литературным трудом: Г.Газданов стал таксистом, Д.Кнут развозил товары, Ю.Терапиано служил в фармацевтической фирме, многие перебивались грошовым приработком. Характеризуя положения «незамеченного поколения», обитавшего в мелких дешевых кафе Монпарнаса, В.Ходасевич писал: «Отчаяние, владеющее душами Монпарнаса… питается и поддерживается оскорблениями и нищетой… За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днем не обедали, а вечером затрудняются спросить себе чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра потому, что ночевать негде. Нищета деформирует и само творчество». Наиболее остро и драматично тяготы, выпавшие на долю «незамеченного поколения», отразились в бескрасочной поэзии «парижской ноты», созданной Г.Адамовичем. Предельно исповедальная, метафизическая и безнадежная «парижская нота» звучит в сборниках Б.Поплавского (Флаги ), Н.Оцупа (В дыму ), А.Штейгера (Эта жизнь , Дважды два – четыре ), Л.Червинской (Приближение ), В.Смоленского (Наедине ), Д.Кнута (Парижские ночи ), А.Присмановой (Тень и тело ), И.Кнорринг (Стихи о себе ).

Парижская нота , движение в русской эмигрантской поэзии конца 1920-х годов, лидером которого считали Г.Адамовича, а наиболее яркими представителями Б.Поплавского, Л.Червинскую (1906–1988), А.Штейгера (1907–1944); близок ему был и прозаик Ю.Фельзен (1894–1943). Об особом, парижском течении в поэзии Русского Зарубежья первым заговорил в 1927 Адамович, хотя название «парижская нота», по-видимому, принадлежит Поплавскому, писавшему в 1930: «Существует только одна парижская школа, одна метафизическая нота, все время растущая – торжественная, светлая и безнадежная».

Движение, признавшее эту «ноту» главенствующей, считало поэтом, наиболее полно выразившим опыт изгнания, Г.Иванова, а свою программу (специальных манифестов движение не обнародовало) противопоставляло принципам поэтической группы «Перекресток», которая следовала эстетическим принципам В.Ходасевича. В своих откликах на выступления «Парижской ноты» Ходасевич подчеркивал недопустимость превращения поэзии в «человеческий документ», указывая, что реальные творческие свершения возможны только как итог освоения художественной традиции, в конечном итоге приводящей к Пушкину. Этой программе, вдохновлявшей поэтов «Перекрестка», приверженцы «Парижской ноты» противопоставили вслед за Адамовичем взгляд на поэзию как на прямое свидетельство о пережитом, сведение «литературности» к минимуму, так как она мешает выразить неподдельность чувства, навеянного метафизической тоской. Поэзию, согласно программе, намеченной Адамовичем, надлежало «сделать из материала элементарного, из «да» и «нет»... без каких-либо украшений».

«Парижская нота» противопоставила требованиям вжиться в русскую традицию свой принцип широкого творческого диалога с европейской поэзией, от французских «проклятых поэтов» до сюрреализма, и установку на эксперимент, вызывавший скептичные комментарии противников этой поэзии от З.Гиппиус до критика А.Бема.

Не издав ни одного альманаха, который обозначил бы общую мировоззренческую и творческую позицию, и не проведя ни одного коллективного вечера, поэты «Парижской ноты» тем не менее достаточно ясно выразили круг настроений и эстетическую ориентацию, позволившую говорить о целостном явлении. Ранняя смерть Поплавского и Штайгера, гибель Фельзена, ставшего жертвой нацистского геноцида, не позволили «Парижской ноте» осуществить свой потенциал и даже заставили Адамовича по прошествии двух десятилетий заявить, что «нота не удалась», сделав оговорку, что она «прозвучала не совсем напрасно». Однако приверженность этой программе Червинская или разделявший ее основные принципы поэт В.Мамченко (1901–1982) сохранили до конца своего творческого пути.

Перекресток. В. Ходасевич полагал главной задачей русской литературы в изгнании – сохранение русского языка и культуры. Он ратовал за мастерство, настаивал на том, что эмигрантская литература должна наследовать величайшие достижения предшественников, «привить классическую розу» к эмигрантскому дичку. Вокруг Ходасевича объединились молодые поэты группы «Перекресток»: Г. Раевский, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам, В. Смоленский.

Творческий путь Г. И. Газданова.

Газданов Гайто (Георгий Иванович) (1903, СПб – 1971, Мюнхен; похоронен под Парижем на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа).

Родился в состоят. семье осетинского происх-я, русской по культуре, образ-ю и языку. Газданов – русский писатель. О языке предков: «Осетинского языка я не знаю, хотя его прекрасно знали мои родители. Учился в Парижском университете, но русский язык остался для меня родным». Профессия отца – лесничий => семья много ездила по стране, поэтому только детство – в СПб, затем – в разных городах России (в Сибири, Тверской губернии и др.). Часто бывал у родств. на Кавказе, в Кисловодске. Шк. годы – Полтава, год в Кадетском корпусе, и Харьков, гимназия с 1912. Доуч. до 7 класса. В 1919 в 16 лет вступает в Добровольч. армию Врангеля, воюет в Крыму. Служит на бронепоезде. Затем вместе с армией – в Галлиполи, позже – в Константинополь. Здесь случ. встреч. свою двоюр. сестру, балерину (уехала еще до рев., с мужем жила и раб. в Конст-ле). Оч. помогла Газданову. В К-ле продолж. учебу в гимназии в 1922. 1-й рассказ – «Гостиница грядущего», опублик. в 1926 в пражск. журнале «Своими путями». Гимназия была перевед. в город Шумен в Болгарии, где Г. окончил гимназию в 1923. В 1923 приезжает в Париж, 13 лет там прожил. Зараб. на жизнь, работая грузчиком, мойщиком локомотивов, рабочим на автозаводе «Ситроен» и др. Затем 12 лет работ. таксистом. В теч. этих 12 лет написаны 4 из 9 романов, 28 из 37 рассказов, а все остальное – за 30 след. лет.

В к. 20-х – нач. 30-х 4 года уч. в Сорбонне на ист.-филологич. ф-те, заним. историей лит-ры, социологией, экономич. науками. Весной 1932 под влиянием М. Осоргина вступил в рус. масонскую ложу «Северная звезда». В 1961 стал ее Мастером. Вел переписку с Максимом Горьким, присылал ему некоторые свои работы, в т.ч. и 1-й свой роман.

В 1929 – 1-й роман Газданова («Вечер у Клэр»). Вся эмиграция хвалит роман. Г. начинает публик. рассказы, романы наряду с Буниным, Мережковским, Алдановым, Набоковым в «Соврем. записках» (самый авторит. и солидный журн. эмиграции). Активно участвует в лит. объед. «Кочевье».

В 1936 отправл-ся на Ривьеру, где встречает свою буд. жену Гавришеву, урожденную Ламзаки (из одесской семьи греч. происхождения). В 1937 – 39 каждое лето приезжает на Средиз. море – самые счастл. время жизни.

В 1939 – война. Г. остается в Париже. Переживает фаш. оккупацию, помогает тем, кто нах-ся в опасности. Участвует в движ. Сопротивления. Много пишет: романы, рассказы. Из написанного в это время получил призн-е роман «Призрак Александра Вольфа» (1945 – 48). После войны опубл. книга «Возвращ. Будды». Большой успех, известность и деньги. С 1946 живет только лит. трудом, иногда подрабатывая ночным таксистом.

В 1952 Г. предлагают стать сотр-ком новой радиостанции – «Свобода». Приним. это предлож-е и с января 1953 и до смерти работ. здесь. Через 3 года станов-ся главным редактором новостей (в Мюнхене), в 1959 возвращ. в Париж корреспондентом Парижского бюро радио «Свобода». В 1967 его опять переводят в Мюнхен как старшего, а затем главного редактора русской службы. Побывал в Италии, навсегда влюб. в эту страну, в особенности – в Венецию. Приезжал сюда каждый год.

В 1952 – роман «Ночные дороги», затем «Пилигримы» (1952 – 54). Последние романы, увидевшие свет, – «Пробуждение» и «Эвелина и ее друзья», начатые еще в 1950-е, но законченные в конце 60-х.

Умер от рака легких.

Поэзия и проза Б. Ю. Поплавского.

Борис Юлианович Поплавский родился в Москве 24 мая 1903 года, умер в Париже 9 октября 1935 года. Передоз. Стихи он начал писать очень рано в ученич. тетрадях, украшая их фантаст. узорами. В 1918 году отец Поплавского, который считал опасным для себя оставаться в Москве, уехал вместе с сыном на юг России. Зимой 1919 года в Ялте Борис впервые выступил публично в Чеховском лит. кружке. В ноябре 1920 года армия Врангеля окончательно покинула Крым, и в потоке русских беженцев отец с сыном оказались в Стамбуле, где они и пробыли до мая 1921 года, то есть до переезда в Париж. В Париже Поплавский посещает частную худ. академию "Гранд Шомьер" и уже начинает проводить свои вечера на Монпарнасе. Мечта его в 1921-1924 годах - стать художником. Борис уезжает в Берлин на два года, чтобы попробовать счастья на излюбленном поприще. Среди писателей полюбился больше всех Поплавскому Андрей Белый. Вернувшись в Париж, уже навсегда, Борис разделяет теперь основную свою деятельность между писательством, спортом, усидчивыми занятиями в библиотеке Святой Женевьевы, которые он предпочитает лекциям по философии и истории религий в Сорбонне. После нескольких мимолетных попыток сделаться таксистом, Борис махнет окончательно рукой на всякую практическую работу и, несмотря на некоторую поддержку отца, будет влачить до конца жизни нищенское существование, еле пробиваясь на "шомажных деньгах", то есть на пособие для безработных. В 1928 году в журнале "Воля России" вышли восемь стихотворений Бориса Поплавского. Сочувственно отозвался на это чуть ли не один Адамович. На то были свои особенные причины. Старое поколение, которое держало в своих цепких руках все издательские дома не только в Париже, но и в Берлине, весьма неохотно допускало к печати молодое поколение. Этим обстоятельством объясняется едкое замечание ГеоргияИванова: "`Воля России`-де недавно открыла поразительно одаренного Поплавского, но среди всех там напечатанных очаровательных стихотворений ни одно не смогло бы появиться в "Современных записках", поскольку стихи слишком хороши и исключительно своеобразны для такого журнала". Впрочем, "Современные записки" скоро спохватились и, начиная с 1929 по 1935 год, все-таки напечатали пятнадцать его стихотворений, правда, гомеопатическими дозами - в одиннадцати номерах журнала. При жизни Поплавскому удалось выпустить лишь один сборник стихов "Флаги" в 1931 году. Среди критиков, упрекавших тогда Поплавского в "погрешностях" его русского языка, оказался и ВладимирНабоков, который тем не менее признавал, что некоторые стихотворения сборника "возносились своей чистой музыкальностью". В узком кругу знатоков Поплавский при жизни был все-таки признан. По крайней мере он не оставлял свою публику равнодушной. "Флаги" рецензировались основательнее других книг уже в год их появления. Рецензии не только резко отличались друг от друга, но и предваряли те две преобладающие линии характеристик, которые развиваются s оценках творчества Поплавского и в наши дни. После смерти Бориса вышли в свет еще три его сборника: "Снежный час" (1936), "В венке из воска" (1938), "Дирижабль неизвестного направления" (1965). С 1921 года он начал вести свой дневник. Большая часть записей осталась и по сей час неразобранной и неизданной. На опубликованное из дневников эссе "О субстанциальной личности" обратил внимание Николай Бердяев, посвятивший этому труду обстоятельную рецензию в "Современных записках" в 1939 году. Наряду с этими дневниками, и "скорее" в их русле, в виде творческой проекции, Борис Поплавский затеял с 1926 года роман-исповедь в виде трилогии: "Аполлон Безобразов", "Домой с небес", "Апокалипсис Терезы". «И ветер опускается в камин, // Как водолаз в затопленное судно // В нем видя, что утопленник один // В пустую воду смотрит безрассудно».

«Вторая волна» эмиграции и ее литература. Особенности. Периодика.

Вторая волна эмиграции, порожденная второй мировой войной, не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Со второй волной СССР покидают военнопленные, так называемые перемещенные лица – граждане, угнанные немцами на работы в Германию, те, кто не принял тоталитарный режим. Большинство эмигрантов второй волны селились в Германии (преимущественно в Мюнхене, имевшем многочисленные эмигрантские организации) и в Америке. К 1952 в Европе насчитывалось 452 тысячи бывших граждан СССР. 548 тысяч русских эмигрантов к 1950 прибыло в Америку.

Среди писателей, вынесенных со второй волной эмиграции за пределы родины: И.Елагин, Д.Кленовский, Ю.Иваск, Б.Нарциссов, И.Чиннов, В.Синкевич, Н.Нароков, Н.Моршен, С.Максимов, В.Марков, Б.Ширяев, Л.Ржевский, В.Юрасов и др. Выехавшим из СССР в 40-е годы на долю выпали не менее тяжелые испытания, чем беженцам из большевистской России: война, плен, ГУЛАГ, аресты и пытки. Это не могло не сказаться на мироощущении литераторов: самыми распространенными темами в творчестве писателей второй волны становятся лишения войны, плен, ужасы сталинского террора.

Наибольший вклад в русскую литературу среди представителей второй волны внесли поэты: И.Елагин, Д.Кленовский, В.Юрасов, В.Моршен, В.Синкевич, В.Чиннов, Ю.Иваск, В.Марков. В эмигрантской поэзии 40–50-х преобладает политическая тематика: Ив.Елагин пишет Политические фельетоны в стихах, антитоталитарные стихи публикует В.Моршен (Тюлень, Вечером 7 ноября), В.Юрасов описывает ужасы советских концлагерей в вариациях на тему «Василия Теркина» Твардовского. Первым поэтом второй волны критика наиболее часто называет И.Елагина, выпустившего в эмиграции сборники По дороге оттуда, Ты, мое столетие, Отсветы ночные, Косой полет, Дракон на крыше, Под созвездием топора, В зале Вселенной. Основными «узлами» своего творчества И.Елагин называл: гражданственность, беженскую и лагерную темы, ужас перед машинной цивилизацией, урбанистическую фантастику. По социальной заостренности, политическому и гражданскому пафосу стихи Елагина оказывались ближе советской поэзии военного времени, нежели «парижской ноте».

Преодолев ужас пережитого, к философской, медитативной лирике обратились Ю.Иваск, Д.Кленовский, В.Синкевич. Религиозные мотивы звучат в стихах Ю.Иваска (сборники Царская осень, Хвала, Золушка, Я – мещанин, Завоевание Мексики). Принятие мира – в сборниках В.Синкевич Наступление дня, Цветение трав, Здесь я живу. Оптимизмом и гармоничной ясностью отмечена лирика Д.Кленовского (книги Палитра, След жизни, Навстречу небу, Прикосновение, Уходящие паруса, Певучая ноша, Теплый вечер, Последнее). Значителен вклад в эмигрантскую поэзию и И.Чиннова, Т.Фесенко, В.Завалишина, И.Буркина.

Герои, не сжившиеся с советской действительностью, изображены в книгах прозаиков второй волны. Трагична судьба Федора Панина, бегущего от «Великого Страха» в романе В.Юрасова Параллакс. С.Марков полемизирует с шолоховской Поднятой целиной в романе Денис Бушуев. К лагерной теме обращаются Б.Филиппов (рассказы Счастье, Человеки, В тайге, Любовь, Мотив из «Баядерки»), Л.Ржевский (повесть Девушка из бункера (Между двух звезд)). Сцены из жизни блокадного Ленинграда изображает А.Даров в книге Блокада, об истории Соловков от Петра Первого до советских концлагерей пишет Б.Ширяев (Неугасимая лампада). На фоне «лагерной литературы» выделяются книги Л.Ржевского Дина и Две строчки времени, в которых повествуется о любви пожилого человека и девушки, о преодолении непонимания, жизненного трагизма, барьеров в общении. По мнению критики, в книгах Ржевского «радиация любви оказалась сильнее радиации ненависти».

Большинство писателей второй волны эмиграции печатались в выходившем в Америке «Новом журнале» и в «журнале литературы, искусства и общественной мысли» «Грани» (Мюнхен, с 1946).

Третья волна эмиграции. Общая характеристика. Представители. Периодика.

3-я волна – 1970-е гг. Из СССР преимущ. выезж. деятели иск-ва, творч. интеллиг-я. В 1971 15 тыс. сов. граждан покид. страну, в 1972 – 35 тыс. Писат.-эмигранты 3-й волны, как правило, принадл. к покол. «шестидесятников», расцвет творч-ва которых проих-ся на период «оттепели», «десятилетие советского донкихотства» (В.Аксенов). Это покол-е формиров. в военное и послевоенное время. «Дети войны», выросш. в атмосф. дух. подъема, возложили надежды на хрущевскую «оттепель». Но вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни сов. общ-ва «оттепель» не сулит. Вслед за романтич. мечтаниями последовала 20-летняя стагнация. Начало свертыв-я свободы – 1963, с посещения Н.С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Сер. 60-х гг. – период новых гонений на творч. интеллиг-ю и, в 1-ю очередь, на писателей. Произведения Солженицына запрещ. к публикации. Возбужд. угол. дело против Ю. Даниэля и А. Синявского, А. Синявский арестован. И. Бродский осужд. за тунеядство и сослан в станицу Норенская. С. Соколов лишен возм-ти печататься. Поэт и журналистка Н. Горбаневская (за участие в демонстр. протеста против вторж-я сов. войск в Чехосл.) была помещ. в псих. лечебницу. 1-й писатель, депортиров. на запад, – В. Тарсис (1966 г.). Гонения и запреты => новый поток эмигр., существ. отлич-ся от 2 предыд.: в нач. 70-х СССР покид. интеллиг-я, деят. к-ры и науки. Многие лишены сов. гражд-ва (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С 3-й волной эмигр. за границу выезж.: В. Аксенов, Ю. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич, Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, А. Солженицын, Д. Рубина и др. Больш-во рус. писат. эмигр. в США, где формир-ся мощная рус. диаспора (И. Бродский, Н. Коржавин, В. Аксенов, С. Довлатов, Ю. Алешковский и др.), во Францию (А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Э. Лимонов, В. Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (В. Войнович, Ф. Горенштейн).

Писатели 3-й волны оказ. в эмигр. в соверш. новых условиях, они во многом были не приняты своими предшеств-ми, чужды «старой эмиграции». В отлич. от эмигр. 1-й и 2-й волн, они не ставили перед собой задачи «сохран-я к-ры» или запечатл-я лишений, пережитых на родине. Соверш. разный опыт, мировоззр-е, даже разный язык (так А.Солженицын издает «Словарь языкового расширения», включавш. диалекты, лаг. жаргон) мешали возникнов-ю связей между покол-ми. Рус. яз. за 50 лет сов. власти претерпел значит. измен-я, тв-во представит. 3-й волны складывалось не столько под возд-ем рус. классики, сколько под влиянием попул. в 60-е гг в СССР американской и латиноамериканской лит-ры, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. 1 из осн. черт рус. эмигр. лит-ры 3-й волны – тяготение к авангарду, п-модернизму. Но 3-я волна разнородна: в эмигр. оказ. писатели реалистич. напр-я (А. Солженицын, Г. Владимов), п-модернисты (С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов), ноб. лауреат И. Бродский, антиформалист Н. Коржавин. Рус. лит-ра 3-й волны – это клубок конфликтов: «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом» (Наум Коржавин).

Периодика. 1 из известнейших журналов 3-й волны – «Континент». Создан В. Максимовым и выходил в Париже 4 раза в год. Журнал задумыв-ся как инструмент сопротивл-я сов. тоталит. системе и коммунистич. идеологии. Назв-е предложил А.И. Солженицын: авторы журнала как бы говорили от имени целого континента стран Вост. Европы, где господствовал тоталитаризм. => С журналом сотрудничали не только диссиденты и эмигранты из СССР (А. Солженицын, А. Сахаров, И. Бродский, А. Синявский, В. Буковский, Н. Коржавин), но и предст. других стран, т.н. «социалистического лагеря»: Э. Ионеско, М. Джилас, М. Михайлов, К. Густав-Штрем. Но надолго объединить авторов с разл. убежд-ми под эгидой журнала не удалось. Довольно быстро с «Континентом» перестали сотруднич. А.И. Солженицын (журнал заним. недостаточную рус. и правосл. позицию), А. Синявский со своей женой М. Розановой (обвин. журнал в излишнем национализме). Авторы журнала: Ю. Алешковский, В. Бетаки, В. Войнович, А. Галич, А. Гладилин, Н. Горбаневская, С. Довлатов, Н. Коржавин, В. Некрасов, С. Соколов. «Континент» традиционно имел большую читат. аудиторию в СССР. Среди журналов рус. эмигр. он считался центристским, правыми обвинялся в космополитизме, а либеральным диссидентством – в непозволит. патриотизме. Несмотря на это он оказал большое влияние на разв-е отеч. лит-ры и к-ры. + в Париже журнал «Синтаксис» (М. Розанова, А. Синявский). Наиболее известные амер. изд-я – газеты «Новый американец» и «Панорама», журнал «Калейдоскоп». В Израиле основан журнал «Время и мы», в Мюнхене – «Форум». В 1972 нач. работать изд-во «Ардис», И. Ефимов основыв. изд-во «Эрмитаж». Вместе с этим, свои позиции сохраняют такие издания, как «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Русская мысль» (Париж), «Грани» (Франкфурт-на-Майне).

Поэты третьей волны эмиграции. Общая характеристика.

Среди поэтов, оказавш. в изгнании – Н. Коржавин, Ю. Кублановский, А. Цветков, А. Галич, И. Бродский. Видное место в истории рус. поэзии принадл. И. Бродскому, получивш. в 1987 Ноб. премию за «разв-е и модернизац. классич. форм». В эмигр. Бродский публик. стихотв. сб-ки и поэмы: «Остановка в пустыне», «Часть речи», «Конец прекрасной эпохи», «Римские элегии», «Новые стансы к Августе», «Осенний крик ястреба».

Прозаики «третьей волны» эмиграции. Общая характеристика.

2 крупнейш. писат. реалистич. напр-я – А. Солженицын и Г. Владимов. АС, вынужденно выехав за рубеж, создает в изгнании роман-эпопею «Красное колесо», в котором обращ. к ключ. соб-ям рус. истории ХХ в., самобытно трактуя их. Эмигрировавший незад. до перестройки (в 1983), Г. Владимов публик. роман «Генерал и его армия», в котором также кас-ся ист. темы: в центре романа соб-я ВОВ, отменившие идейное и класс. противост-е внутри сов. общ-ва, замордованного репрессиями 30-х гг. Судьбе крестьянск. рода посвящ. свой роман «Семь дней творенья» В. Максимов. В. Некрасов, получивш. Стал. премию за роман «В окопах Сталинграда», после выезда публик. «Записки зеваки», «Маленькую печальную повесть».

Особое место в лит-ре 3-й волны заним. тв-во В. Аксенова и С. Довлатова. Тв-во Аксенова, лишенного сов. гр-ва в 1980, обращено к сов. действит-ти 50 – 70-х гг., эволюции его поколения. Роман «Ожог» – феерич. панорама послевоен. моск. жизни, выводит на авансцену «культовых» героев 60-х – хирурга, писателя, саксофониста, скульптора и физика. В роли летописца поколения Аксенов выступает и в «Московской саге». В тв-ве Довлатова – редкое, не характ. д/рус. словесн-ти соед-е гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. В рус. лит-ре ХХ в. рассказы и повести писателя продолжают традицию изображ-я «мал. человека». В своих новеллах Довлатов точно передает стиль жизни и мироощущ-е покол-я 60-х, атмосферу богемных собраний на ленинградских и моск. кухнях, абсурд сов. действит-ти, мытарства рус. эмигрантов в США. В написанной в эмигр. «Иностранке» Довлатов изображ. эмигр. существов-е в иронич. ключе. 108-я улица Квинса, изображенная в «Иностранке», – галерея непроизв. шаржей на рус. эмигрантов.

В. Войнович за рубежом пробует себя в жанре антиутопии – в романе «Москва-2042», в котором дана пародия на Солженицына и изображена агония сов. общ-ва.

А. Синявский публик. в эмигр. «Прогулки с Пушкиным», «В тени Гоголя» – прозу, в которой литвед совмещ. с блестящим писательством, и пишет иронич. биографию «Спокойной ночи».

К п-модернистской традиции относят свое тв-во С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов. Романы С. Соколова «Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия» явл-ся изощр. словесн. структурами, шедеврами стиля, в них отразилась п-модернистская установка на игру с читат., смещение временных планов. 1-й роман С. Соколова «Школа для дураков» был высоко оценен В.Набоковым – его кумиром. Маргинальность текста – в прозе Ю. Мамлеева, в настоящий момент вернувшего себе российское гражд-во. Наиболее известные произв-я Мамлеева – «Крылья ужаса», «Утопи мою голову», «Вечный дом», «Голос из ничто», «Шатуны». Э. Лимонов имитирует соцреализм в повести «У нас была прекрасная эпоха», отрицает истэблишмент в книгах «Это я – Эдичка», «Дневник неудачника», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй».

_____________________________________________________________________________

Цели: дать понятия о литературе русского зарубежья; определить особенности творчества русских авторов-эмигрантов.

Ход урока

I. Вступительная беседа.

– Что вы знаете о русской эмиграции? Каковы её причины?

– Что вы знаете о русских писателях, творивших за рубежом?

В последнее время в отечественную литературу влилась масса прежде запрещенных у нас произведений писателей русского зарубежья, в том числе наших современников, эмигрантов так называемой «третьей волны»: В. Аксенова, С. Довлатова, В. Войновича, В. Некрасова, Ю. Кублановского, Э. Лимонова и многих других. В их человеческой и творческой судьбе много общего. Все они уехали из России после 1970 года по одной причине – преследования властей за резкое разоблачение советского строя и идеологии.

Нередко эмиграция была вынужденной (по требованию КГБ) в связи с участием литераторов в «Самиздате» или публикаций сочинений в зарубежных органах печати. Однако отождествлять «третьеволновиков» по мироощущению просто невозможно. Помимо естественной для каждого индивидуальной позиции следует указать на их принципиальное размежевание на две основные группы.

В. Аксеновсказал в интервью 1990 года: «Америка – это мой дом, но я не почувствовал себя американцем и никогда не почувствую; но за эти десять лет сформировался как некий космополитический отщепенец» (Глэд Дж. «Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье»). Подобные же заявления делаются иногда без тени сомнения или сожаления, как результат устойчивого самочувствия.

Именно так прозвучало признание Э. Лимонова: «Народ – всегда толпа, здесь тоже толпа. Я пишу свои книги по-русски, но к толпе ни к русской, ни к французской, ни к американской никогда принадлежать не буду… Я – пария русской или советской литературы» (Дж. Глэд). Чаще все-таки «межпланетное» положение расценивается как следствие сложившихся обстоятельств. С. Соколов, по его словам, научился «вылезать из собственной русской шкуры»; «И тут невольно становишься космополитом: литературным, духовным, интернациональным писателем» (Дж. Глэд).

Сложилось у писателей-эмигрантов «третьей волны» и противоположное мироощущение. А. Зиновьев поделился остроболезненными (вплоть до мысли о самоубийстве) переживаниями при прощании с Россией: «Я – глубоко русский человек. Для меня покинуть страну было равносильно самому суровому наказанию. Я никогда не рассчитывал на эмиграцию и не хотел. Я рассчитывал на тюрьму или, в лучшем случае, на внутреннюю ссылку, скажем, высылку в Сибирь».

И объяснил это душевное состояние: «Одной из черт русских является глубокая привязанность к тем местам, где они живут. И поэтому русские страдают ностальгией в эмиграции гораздо больше, чем представители других национальностей» (Дж. Глэд).

Трагически воспринял свое прощание с родиной В. Максимов, этим настроением пронизано все его творчество.

То или иное отношение к родине – свободное право любого человека, насилие над личностью недопустимо. Но взгляд по этому поводу определяет культурную ориентацию и направленность художественного поиска авторов.

Противопоставлял свои творческие искания русской классике С. Довлатов: «Деятельность писателя в традиционном русском понимании связана с постановкой каких-то исторических, психологических, духовных, нравственных задач. А я рассказываю истории».

Еще резче расценивает «русскую литературную традицию» Б. Хазанов. Новое, по его мнению, – в «сложном видении человека, который наблюдает действительность в самых разных ракурсах, учитывает… ассоциации словесные, культурные, фольклорно-блатные, исторические – всякие, и который широко пользуется игрой слов».

Тяготение к расширению «поля» авторского зрения, освоению оригинальных образных структур, языковых форм было общим для представителей «третьей волны». Но, как сказал А. Цветков, для многих из них и для него самого «родина останется в русской литературе». Поэтому А. Цветков строго судит об американской да и российской поэзии «с точки зрения настоящей традиции» с учетом завоеваний «старых мастеров», «прокладывая свой курс» при соблюдении священных законов художественной словесности (Дж. Глэд).

Обстановка в среде эмигрантов «третьей волны» – напряженная, вызывающая не просто полемику, а острые, нередко грубые взаимонападки разнонаправленных сил. Нужно, видимо, согласиться с И. Сусловым, указавшим еще в 1983 году основную причину подобного нервозного состояния своих собратьев по изгнанию: «…все издательства забиты так называемой русской темой… То есть это все о чудовищности тоталитаризма, если угодно. И поскольку некоторые из этих книг не получают достаточного распространения, издатели боятся их брать».

Ныне, спустя десятилетия, когда в России широко публикуются прежде запрещенные материалы, трудности только возросли. Появилась необходимость преодолеть устаревшую тематику – разоблачение тоталитарной системы, необходимость идти к каким-то общезначимым для нашей поры наблюдениям. Современная эмигрантская литература соединила в себе снова две неоднородные линии поиска: в области темного, дисгармоничного человеческого подсознания и в сфере вечных духовных ценностей бытия.

II. Творчество Сергея Довлатова.

1. Беседа.

– Что такое, по-вашему, патриотизм?

– Можно ли любить родину, находясь от неё вдалеке?

– Считаете ли вы себя патриотом?

2. Рассказ о жизни и творчестве Довлатова .

Один из тех, кто был вынужден заниматься творчеством вдалеке от родины, – Сергей Довлатов.

Если очень кратко – вот основные даты жизни Довлатова. Будущий писатель родился 3 сентября 1941 года. В 1954 году поступил на филфак Ленинградского университета. С 1962 по 1965 год служил в армии в системе охраны исправительно-трудовых лагерей. Набор первой книги был уничтожен по распоряжению КГБ, и автор занимается «самиздатом», публикуется за границей. В результате в 1978 году вынужден был эмигрировать. За границей издал 12 книг, занимался журналистикой. Умер в 1990 году от сердечной недостаточности.

О себе Довлатов рассказывал: «Я родился в эвакуации в Уфе. С 1945 года жил в Ленинграде, считаю себя ленинградцем. Три года жил в Таллинне, работал в эстонской партийной газете. Потом меня оттуда выдворили: не было эстонской прописки. Вообще-то мать у меня армянка, отец еврей. Когда я родился, они решили, что жизнь моя будет более безоблачной, если я стану армянином, и я был записан в метрике как армянин. А затем, когда пришло время уезжать, выяснилось, что для этого необходимо быть евреем. Став евреем в августе 1978 года, я получил формальную возможность уехать».

Вот его мнение по «национальному вопросу»: «Ненавидеть человека за его происхождение – расизм. И любить человека за его происхождение – расизм. Будь евреем. Будь русским. Будь грузином. Будь тем, кем себя ощущаешь. Но будь же и еще чем-то, помимо этого… Например, порядочным, добрым, работящим человеком». «Новый американец» Довлатов не уставал подчеркивать: «Я… хочу быть русским писателем. Я, собственно, только этого и добиваюсь».

Появилось это желание в разгар хрущевской оттепели. «Я завалил редакции своими произведениями. И получил не менее ста отказов. Это было странно. Я не был мятежным автором. Не интересовался политикой. Не допускал в своих писаниях чрезмерного эротизма. Не затрагивал еврейской проблемы. Мне казалось, я пишу историю человеческого сердца. И все. Я писал о страданиях молодого вохровца, которого хорошо знал. Об уголовном лагере. О спившихся низах большого города. О мелких фарцовщиках и литературной богеме…

Я не был антисоветским писателем, и все же меня не публиковали. Я все думал – почему? И наконец, понял. Того, о чем я пишу, не существует. То есть в жизни оно, конечно, имеется. А в литературе не существует. Власти притворяются, что этой жизни нет».

Довлатов притворяться не мог. Почему? На этот вопрос вы, может быть, получите ответ, послушав «конспиративную притчу» этого писателя.

Художественное чтение.

«Жил-был художник Долмацио. Раздражительный и хмурый. Вечно недовольный. Царь вызвал его на прием и сказал:

– Нарисуй мне что-нибудь.

– Что именно?

– Все, что угодно.

– То есть как?

– Все, что хочешь. Реку, солнце, дом, цветы, корову… все, что угодно. Кроме голубой инфузории.

– Ладно, – сказал Долмацио. И удалился в свою мастерскую.

Целый год пропадал. За ним послали.

– Готова картина?

– Но почему? – воскликнул царь.

– Я все думаю о голубой инфузории, – ответил художник, – только о ней, о ней, о ней… Без инфузории картина мира – лжива. Все разваливается. Я плюю на такое искусство…»

– Как вы поняли смысл этой притчи?

Миновала оттепель: «Это была какая-то смесь везения и невезения. С одной стороны, казалось бы, полное невезение – меня не печатали. Я не мог зарабатывать литературным трудом. Я стал психом, стал очень пьющим. Меня окружали такие же спившиеся непризнанные гении. С другой стороны, куда бы я ни приносил свои рассказы, я всю жизнь слышал только комплименты. Никогда никто не выразил сомнения в моем праве заниматься литературным трудом».

В 1976 году три довлатовских рассказа были опубликованы на Западе. «Я был одновременно горд и перепуган». Началась травля. Уехали из страны жена и дочка. И все-таки решение эмигрировать не было для Довлатова легким: «Я уехал, чтобы стать писателем, и стал им, осуществив несложный выбор между тюрьмой и Нью-Йорком. Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было, у меня даже не было особых претензий к властям… Если бы меня печатали в России, я бы не уехал».

В эмиграции Довлатов стал одним из инициаторов создания и главным редактором еженедельной газеты «Новый американец», просуществовавшей два года. Писал книги. Его письма друзьям из Америки, однако, наполнены какой-то горечью.

Студент.Из письма 1984 года: «Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал… а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка – в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось».

Из письма от 13 августа 1989 года: «Моя жена Лена совершенно не меняется, как скорость света. Дочка Катя работает на радио, на какой-то рекламной рок-волне… Наш семилетний сын Коля – типичный американец, а именно – постоянная улыбка на лице и никаких проблем. Что касается меня, то я больной старик с претензиями».

Преподаватель.Жизнь Довлатова в эмиграции пропитана тоской по Родине. Вот его строки: «Я люблю Америку, восхищаюсь Америкой, благодарен Америке, но родина моя далеко. Нищая, голодная, безумная и спившаяся! …Где уж ей быть доброй, веселой и ласковой?! Березы, оказывается, растут повсюду. Но разве от этого легче? Родина – это мы сами. Наши первые игрушки. Перешитые курточки старших братьев. Бутерброды, завернутые в газету. Девочки в строгих коричневых юбках. Мелочь из отцовского кармана. Экзамены, шпаргалки… Нелепые, ужасающие стихи… Мысли о самоубийстве… Стакан «Агдама» в подворотне… Армейская махорка… Дочка, варежки, рейтузы, подвернувшийся задник крошечного ботинка… Косо перечеркнутые строки… Рукописи, милиция, ОВИР… Все, что с нами было, – родина».

Пал «железный занавес». Зазвучали разговоры о возможности поездки домой. Но Довлатов так и не вернулся: не успел. Смерть настигла его в машине «скорой помощи». 24 августа 1990 года русский писатель умер в Нью-Йорке.

3. Особенности творчества Сергея Довлатова.

Писатель умер. Но остались его книги. Лучшими своими произведениями Довлатов считал «Представление», «Лишний», «Юбилейный мальчик».

– Какие произведения этого писателя вы прочитали самостоятельно? В чем вы видите особенность стиля этого автора?

В ходе беседы повторить термины: «анекдот», «лирическая проза», «лирический герой», «юмор». Это может быть справка подготовленного ученика или обращение к литературоведческому справочнику на самом уроке.

III. Работа с отдельными текстами книги Сергея Довлатова «Зона».

Итак, «Зона». «Старый Калью Пахапиль ненавидел оккупантов. А любил он, когда пели хором…» Так начинается повествование. «Когда меня связали телефонным проводом, я успокоился». Это первые слова финального рассказа книги.

– Попробуйте объяснить, почему первые фразы Довлатов начинает словно «с середины»? (Это создает эффект продолжения дружеского, доверительного разговора, является частью поэтики, нацеленной на соединение документальности со свободной манерой.)

– Кто является центральным персонажем? (В центре – Борис Алиханов. Это не маска. И не автопортрет. Это образ, в котором и автобиография, и вымысел, и исповедь, и доля игры. М. Пришвин утверждал, что лирическим героем называют «"я” сотворенное». В справочнике читаем: «… такому авторскому образу сопутствует особая искренность и "документальность” лирического излияния, самонаблюдение и исповедь преобладают над вымыслом…».)

– В чем особенности композиции произведения? (В «Зоне» нашла композиционное выражение довлатовская игра в «было – не было» (И. Сухих). «Записки надзирателя» написаны в два слоя и даже напечатаны по-разному… Алихановские истории, набранные прямым шрифтом, прослоены довлатовскими «комментариями-курсивами», в которых мистифицирована сама история книги (упоминание о тайной переправке рукописи через границу).)

– Зачем, по-вашему, необходима подобная двухслойность? (Это извечный литературный прием – роман или рассказ в письмах. Прием утраченной и возвращенной рукописи позволяет автору представить книгу как «хаотические записки, комплект неорганизованных материалов».)

В действительности перед нами, конечно, единая книга, где действует один лирический герой, соблюдено некое единство времени и места. Своеобразный роман в рассказах. Что же дает «принципиальная фрагментарность» довлатовского повествования? Каждый новый сюжет будто окошко, через которое мы заглядываем в жизнь, не подозревающую о нашем присутствии.

Есть и другое объяснение: в основе довлатовских фрагментов (текстов, рассказов – сам писатель использовал разные названия) часто лежат анекдотические ситуации (постановка в уголовном лагере спектакля о Ленине, подмена одного человека другим на похоронах и т. п.). Последовательное тщательное описание несвойственно жанру анекдота (вспомним: анекдот – это короткий рассказ о незначительном, но характерном происшествии с шутливой окраской и часто неожиданной концовкой, получивший широкое бытование в устной форме). Поэтому характеры героев раскрываются, в основном, в диалогах.

– Каковы особенности портрета и пейзажа в «Зоне»? (Описание заменено знаком, деталью. Вылинявший флаг, вой караульных собак уже создают эмоциональную атмосферу.)

– Что можно сказать о языке произведения?

Язык в произведениях Довлатова практически не привлекает к себе внимания. По словам писателя, он стремился как раз к «выработке сдержанного, непритязательного слова, при котором читатель и слушатель овладевают содержанием, сами не замечая, каким способом они его усваивают». Скрытая под покровом общеупотребительной формы оригинальность – несомненная примета довлатовского стиля. Увы, «непечатные» выражения в «Зоне» нередки.

– Каково ваше отношение к их употреблению в художественном произведении?

Писатель мотивирует использование ненормативной лексики: «Язык не может быть плохим или хорошим. Качественные и тем более моральные оценки здесь неприменимы. Ведь язык – это только зеркало. То самое зеркало, на которое глупо пенять».

– Согласны вы с такой точкой зрения?

– Что вы скажете о героях «Зоны»? Кто они?

Здесь, как и в других книгах Довлатова, «бродят толпы неустроенных и неприкаянных, равно способных на преступление и на подвиг». Люди «с отсутствием опыта нормальной жизни и смещенным центром нравственности», – отмечал критик М. Нехорошев.

И заключенные, и охранники одинаково неприкаянны. Книга Довлатова явно не вписывается ни в традиции «каторжной» литературы, сочувствующей узникам, ни в колею литературы, воспевающей блюстителей законов. Писатель изобрел «третий путь».

Вот фрагмент «Письма издателю» (19 марта 1982 года): «Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключенными и надзирателями… Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы».

Жизнь в книге не идет по какой-то четкой схеме. Рассказы, в которых «ничего не происходит» (просто зэки беседуют у костра или томится от скуки, безысходности офицерская жена), сменяются жесткими, динамичными историями (отказник Купцов жертвует рукой, чтобы спасти репутацию).

– Какой рассказ можно назвать кульминацией книги?

Рассказ «Представление»… и сцену пения «Интернационала». Известны различные толкования этого эпизода. Уильям Граймз, например, писал, что «самый забавный рассказ о лагерной самодеятельности заканчивается хоровым пением «Интернационала» с призывом к свободе и справедливости, которое пронзительной болью отдается в сердце автора».

Френсис Старн, размышляя о моменте, когда «после на редкость несуразного представления политической пьесы, посвященной годовщине Великого Октября, зрители, закоренелые уголовники, со слезами на глазах поют «Интернационал», делает вывод: «Идеи автора, без сомнения, не имеют никакого отношения к триумфу советского государства, хотя он тоже задохнулся от слез, когда заключенные пели "Интернационал”».

– Так в чем же смысл этого эпизода? (Если верно, как указывал У. Граймз, что «задачей писателя было найти человеческое в нечеловеческом стечении обстоятельств», то здесь это человеческое и выходит на первый план. Думается, сжатые виски Лебедевой, мечтательная улыбка Гурина поражают героя не меньше, чем внезапный общий порыв. «Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны».)

Мысль, очень близкая русской пословице, заставляющей не зарекаться от сумы и от тюрьмы, проходит через многие произведения Довлатова. Одна из глав книги «Наши» начинается: «Жизнь превратила моего двоюродного брата в уголовника. Мне кажется, ему повезло. Иначе он неминуемо стал бы крупным партийным функционером».

Здесь зэком становится бывший «показательный советский мальчик», отличник и футболист, посадивший в своем дворе березу, игравший в драмкружке роли молодогвардейцев… «Я был охранником. А мой брат – заключенным… Вернулись мы почти одновременно».

В «Записных книжках» Довлатова есть такое рассуждение:

«– Что может быть важнее справедливости?

– Важнее справедливости? Хотя бы – милость к падшим».

Довлатов считает, что «глупо делить людей на плохих и хороших», поскольку «человек неузнаваемо меняется под воздействием обстоятельств. И в лагере – особенно».

Он писал: «Человек способен на все – дурное и хорошее. Мне грустно, что это так. Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А еще лучше – обстоятельств времени и места, располагающих к добру…»

Автор сочувствует тем, чьи обстоятельства сложились не лучшим образом. Вот лагерный хлеборез. Чтобы занять эту должность, зэк должен был «выслуживаться, лгать, карабкаться по трупам», «идти на подкуп, шантаж, вымогательство». Его усилия писатель сравнивает с усилиями тех, кто на свободе и процветает: «Подобными способами достигаются вершины государственного могущества».

IV. Итог урока.

– Какие ощущения остались после знакомства с личностью и творчеством Сергея Довлатова?

Разные чувства наполняют души читателя, но нет ощущения беспросветности. Видимо, разгадка в том, что сам автор улыбался людям. Не клеймил, не высмеивал, не злобствовал, не проповедовал. «Истинное мужество в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду!» – заявлял он, принимая живую жизнь во всех её проявлениях. Не отсюда ли его «лучезарность и тайная трагедийность», подмеченные Б. Ахмадулиной?

Он не служил. Не развлекал. Он писал историю человеческого сердца и сумел занять свое, особенное место в нашей литературе.

Литература русского зарубежья складывается из трех волн русской эмиграции. Эмиграция первой волны — тра-гическая страница русской культуры. Это уникальное явле-ние и по массовости, и по вкладу в мировую культуру. Мас-совый исход из Советской России начался уже в 1919 году. Уехало более 150 писателей и более 2 млн. человек. В 1922 году по постановлению государственного полити-ческого управления (ГПУ) из страны были высланы на так называемом «философском корабле» более 160 рели-гиозно-философских писателей (Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Франк, И. Ильин, Ф. Степун, Л. Шестов), прозаиков и критиков (М. Осоргин, Ю. Айхенвальд и др.), врачей, профессоров университетов. Из России уехал цвет рус-ской литературы: И. Бунин, А. Куприн (позже вернулся), Б. Зайцев, И. Шмелев, А. Толстой (вернулся в 1923 году), Д. Мережковский, 3. Гиппиус, К. Бальмонт, И. Северя-нин, Вяч. Иванов и др. Эмиграция первой волны сохра-няла все основные особенности русского общества, пред-ставляла, по словам 3. Гиппиус, «Россию в миниатюре».

Основными центрами русской эмиграции в Европе были Бер-лин (в основном здесь осели драматурги и театральные деяте-ли), Прага (профессора, художники, поэты), Париж (ставший столицей русской культуры). На Востоке эмигрантов приняли Шанхай, Харбин (С. Гусев-Оренбургский, С. Петров-Скиталец, А. Вертинский, Н. Байков).

В литературе первой волны эмиграции отчетливо выделялись два поколения: старшее, представители которого сформирова-лись как писатели на русской почве, они были известны рус-скому читателю, имели свой сложившийся стиль, широко из-давались не только в России. Это почти все символисты, кроме А. Блока, В. Брюсова и вернувшегося А. Белого (3. Гиппиус, К. Бальмонт, Д. Мережковский), футуристы (И. Северянин, Н. Оцуп), ак-меисты (Г. Иванов, Г. Адамович), реалисты (И. Бунин, И. Шме-лев, Б. Зайцев, А. Куприн, А. Толстой, М. Осоргин). Вокруг них складывались группы, кружки из писателей младшего, так на-зываемого «незамеченного» поколения. Это те, кто в России на-чинал еще свое становление, печатал отдельные произведения, но не успел сложиться как писатель или поэт со своим стилем. Одни из них группировались вокруг Бунина, образовав «бунин-ский кружок» (Г. Кузнецова, Л. Зуров). Другие объединились во-круг Ходасевича, создав группу «Перекресток». Они ориентирова-лись на строгие формы (неоклассицизм). Это Ю. Терапиано, Вл. Смоленский, Н. Берберова, Д. Кнут, Юр. Мандельштам.

Вокруг Г. Адамовича и Г. Иванова сложилась группа «Па-рижская нота» (И. Одоевцева, Б. Поплавский, А. Ладинский). Главное в творчестве — простота: никаких сложных метафор, ни-какой детализации, только наиболее общее, даже абстрагирован-ное. Они продолжали акмеизм, хотя обращались и к опыту симво-листов. Темы — любовь, смерть, жалость. Материал с сайта

Участники группы «Кочевье» (руководитель М. Слоним) стре-мились экспериментировать со словом, формой. Наследовали традиции футуризма, особенно В. Хлебникова (А. Гинкер, А. Присманова, В. Мамченко).

Основная тема творчества в самом начале эмиграции (1918-1920 гг.) — это «взрыв антисоветских страстей». Выходит «Окаянные дни» И. Бунина, книга заметок и дневниковых записей чело-века, изнутри видевшего первые послевоенные годы. В ряде мест она перекликается с «Несвоевременными мыслями» М. Горького (об азиатчине и дикости в русском человеке, о вине интеллиген-ции, которая так долго приучала народ к мысли, что он страда-лец и страстотерпец, так долго воспитывала в нем ненависть, что теперь сама ужасается плодам; о зверствах солдат и комисса-ров и т.д.).

Развитие литературы первой волны эмиграции можно разде-лить на два периода:

1920 — 1925 гг. — период становления литературы эмиграции, надежды на возвращение. Преобладает антисоветская, антиболь-шевистская тематика, ностальгия по России, гражданская вой-на изображается с антиреволюционных позиций.

1925 — 1939 гг. — интенсивное развитие издательской деятель-ности, формирование литературных объединений. Надежды на возвращение утрачиваются. Большое значение приобретает ме-муарная литература, призванная сохранить аромат утраченного рая, картины детства, народные обычаи; исторический роман, как правило, основывающийся на понимании истории как цепи случайностей, зависящих от воли человека; революция и гра-жданская война изображаются уже с более взвешенных пози-ций, появляются первые произведения о ГУЛАГе, концлагерях (И. Солоневич «Россия в концлагере», М. Марголин «Путешествие и страну Зе-Ка», Ю. Бессонов «26 тюрем и побег с Соловков»).

В 1933 г. признанием русской зарубежной литературы стала Нобелевская премия Бунину «за правдивый артистический талант, с которым Бунин воссоздал русский характер».

Вторая волна русской эмиграции была порождена Второй мировой войной. Она складывалась из тех, кто выехал из При-балтийских республик, присоединенных к СССР в 1939 году; из военнопленных, опасавшихся возвращаться домой, где их мог-ли ожидать советские лагеря; из угнанных на работу в Германию советских молодых людей; из тех, кто связал себя сотрудничест-вом с фашистами. Местом жительства для этих людей стала сна-чала Германия, затем США и Великобритания. Почти все сей-час известные поэты и прозаики второй волны начали свою литературную деятельность уже в эмиграции. Это поэты О. Анстей, И. Елагин, Д. Кленовский, И. Чиннов, Т. Фесенко, Ю. Иваск. Как правило, они начинали с социальных тем, но затем пере-ходили к лирическим и философским стихам. Писатели В. Юрасов, Л. Ржевский, Б. Филиппов (Филистинский), Б. Ширяев,

Н. Нароков рассказывали о жизни Советского Союза в преддве-рии войны, о репрессиях, всеобщем страхе, о самой войне и тернистом пути эмигранта. Общим для всех писателей второй волны было преодоление идеологической направленности творче-ства, обретение общечеловеческой нравственности. До сих пор ли-тература второй волны остается мало известной читателям. Одним из лучших доступных произведений является роман Н. Нарокова «Мнимые величины», рассказывающий о судьбах советских ин-теллигентов, живущих по христианским законам совести в ста-линские годы.

Третья волна эмиграции связана с началом диссидентского движения в конце 1960-х годов и с собственно эстетическими причинами. Большинство эмигрантов третьей волны формиро-вались как писатели в период хрущевской «оттепели» с ее осуж-дением культа личности Сталина, с провозглашаемым возвра-щением к «ленинским нормам жизни». Писатели вдохнули воз-дух творческой свободы: можно было обратиться к прежде за-крытым темам ГУЛАГа, тоталитаризма, истинной цены воен-ных побед. Стало возможным выйти за рамки норм социалисти-ческого реализма и развивать экспериментальные, условные формы. Но уже в середине 1960-х годов свободы начали сверты-ваться, усилилась идеологическая цензура, подверглись критике эстетические эксперименты. Начались преследования А. Сол-женицына и В. Некрасова, был арестован и сослан на принуди-тельные работы И. Бродский, арестовали А. Синявского, КГБ запугивал В. Аксенова, С. Довлатова, В. Войновича. В этих усло-виях эти и многие другие писатели были вынуждены уехать за грани-цу. В эмиграции оказались писатели Юз Алешковский, Г. Владимов, А. Зиновьев, В. Максимов, Ю. Мамлеев, Саша Соко-лов, Дина Рубина, Ф. Горенштейн, Э. Лимонов; поэты А. Га-лич, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, И. Губерман, драматург А. Амальрик.

Характерной чертой литературы третьей волны было соедине-ние стилевых тенденций советской литературы с достижениями западных писателей, особое внимание к авангардным течениям.

Крупнейшим писателем реалистического направления был Александр Солженицын, за время эмиграции написавший мно-готомную эпопею «Красное колесо», воспроизводящую важней-шие «узлы» истории России. К реалистическому направлению можно отнести и творчество Георгия Владимова («Верный Рус-лан», «Генерал и его армия»), Владимира Максимова («Семь дней творенья», «Заглянуть в бездну», автобиографические ро-маны «Прощание из ниоткуда» и «Кочевье до смерти»), Сергея Довлатова (рассказы циклов «Чемодан», «Наши» и т.д.). Экзи-стенциальные романы Фридриха Горенштейна «Псалом», «Ис-купление» вписываются в религиозно-философское русло рус-ской литературы с ее идеями страдания и искупления. Материал с сайта

Сатирические, гротескные формы характерны для творчест-ва Василия Аксенова («Остров Крым», «Ожог», «В поисках гру-стного бэби»), хотя трилогия «Московская сага» о жизни поко-ления 1930-40-х годов являет собой чисто реалистическое про-изведение.

Модернистская и постмодернистская поэтика ярко проявля-ется в романах Саши Соколова «Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия». В русле метафизического реализма, как определяет свой стиль писатель, а по сути в русле сюрреализма пишет Юрий Мамлеев, передающий ужас и аб-сурд жизни в рассказах цикла «Утопи мою голову», «Русские сказки», в романах «Шатуны», «Блуждающее время».

Третья волна русской эмиграции дала многочисленные и раз-нообразные в жанрово-стилевом отношении произведения. С распадом СССР многие писатели вернулись в Россию, где про-должают литературную деятельность.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

ЛИТЕРАТУРА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ – ветвь русской литературы, возникшей после 1917 и издававшейся вне СССР и России. Различают три периода или три волны русской эмигрантской литературы. ПЕРВАЯ волна – с 1918 до начала Второй мировой войны, оккупации Парижа – носила массовый характер. ВТОРАЯ волна возникла в конце Второй мировой войны (И.Елагин, Д.Кленовский, Л.Ржевский, Н.Моршен, Б.Филлипов). ТРЕТЬЯ волна началась после хрущевской «оттепели» и вынесла за пределы России крупнейших писателей (А.Солженицын, И.Бродский, С.Довлатов). Наибольшее культурное и литературное значение имеет творчество писателей первой волны русской эмиграции.

ПЕРВАЯ ВОЛНА (1918-1940) - Понятие «русское зарубежье» возникло и оформилось после Октябрьской революции 1917, когда Россию массово начали покидать беженцы. После 1917 из России выехало около 2-х миллионов человек. В центрах рассеяния – Берлине, Париже, Харбине – была сформирована «Россия в миниатюре», сохранившая все черты русского общества.

Россию покинул цвет русской интеллигенции. Больше половины философов, писателей, художников были высланы из страны или эмигрировали. За пределами родины оказались религиозные философы Н.Бердяев, С.Булгаков, Н.Лосский, Л.Шестов, Л.Карсавин. Эмигрантами стали Ф.Шаляпин, И.Репин, К.Коровин, известные актеры М.Чехов и И.Мозжухин, звезды балета Анна Павлова, Вацлав Нижинский, композиторы С.Рахманинов и И.Стравинский. Из числа известных писателей эмигрировали: Ив.Бунин, Ив.Шмелев, А.Аверченко, К.Бальмонт, З.Гиппиус, Дон-Аминадо, Б.Зайцев, А.Куприн, А.Ремизов, И.Северянин, А.Толстой, Тэффи, И.Шмелев, Саша Черный. Выехали за границу и молодые литераторы: М.Цветаева, М.Алданов, Г.Адамович, Г.Иванов, В.Ходасевич.

Развитие русской литературы в изгнании шло по разным направлениям: писатели СТАРШЕГО поколения исповедовали позицию «сохранения заветов», самоценность трагического опыта эмиграции признавалась МЛАДШИМ поколением (поэзия Г.Иванова, «парижской ноты»), появились писатели, ориентированные на западную традицию (В.Набоков, Г.Газданов).

СТАРШИЕ - Стремление «удержать то действительно ценное, что одухотворяло прошлое» (Г.Адамович) – в основе творчества писателей старшего поколения, успевших войти в литературу и составить себе имя еще в дореволюционной России. К старшему поколению писателей относят: Бунина, Шмелева, Ремизова, Куприна, Гиппиус, Мережковского, М.Осоргина. Литература «старших» представлена преимущественно прозой. В изгнании прозаиками старшего поколения создаются великие книги: Жизнь Арсеньева (Нобелевская премия 1933), Темные аллеи Бунина; Солнце мертвых, Лето Господне, Богомолье Шмелева; Сивцев Вражек Осоргина; Путешествие Глеба, Преподобный Сергий Радонежский Зайцева; Иисус Неизвестный Мережковского. Среди поэтов, чье творчество сложилось в России, за границу выехали И.Северянин, С.Черный, Д.Бурлюк, К.Бальмонт, Гиппиус, Вяч.Иванов. В историю русской поэзии в изгнании они внесли незначительную лепту, уступив пальму первенства молодым поэтам – Г.Иванову, Г.Адамовичу, В.Ходасевичу, М.Цветаевой, Б.Поплавскому, А.Штейгеру и др. Главным мотивом литературы старшего поколения стала тема ностальгической памяти об утраченной родине.

МЛАДШИЕ - Иной позиции придерживалось младшее «незамеченное поколение» писателей в эмиграции (термин писателя, литературного критика В.Варшавского), поднявшееся в иной социальной и духовной среде, отказавшееся от реконструкции безнадежно утраченного. К «незамеченному поколению» принадлежали молодые писатели, не успевшие создать себе прочную литературную репутацию в России: В.Набоков, Г.Газданов, М.Алданов, М.Агеев, Б.Поплавский, Н.Берберова, А.Штейгер, Д.Кнут, И.Кнорринг, Л.Червинская, В.Смоленский, И.Одоевцева, Н.Оцуп, И.Голенищев-Кутузов, Ю.Мандельштам, Ю.Терапиано и др.

Основными центрами рассеяния русской эмиграции явились Константинополь, София, Прага, Берлин, Париж, Харбин. К 1923 в Париже обосновались 300 тысяч русских беженцев. В Париже живут: Бунин, Куприн, Ремизов, Гиппиус, Мережковский, Ходасевич, Иванов, Адамович, Газданов, Поплавский, Цветаева и др.

ЖУРНАЛ - Одним из самых влиятельных общественно-политических и литературных журналов русской эмиграции были «Современные записки», издававшиеся эсерами В.Рудневым, М.Вишняком, И.Бунаковым

ВТОРАЯ ВОЛНА (1940-50е) - Вторая волна эмиграции, порожденная второй мировой войной, не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Со второй волной СССР покидают военнопленные, перемещенные лица – граждане, угнанные немцами на работы в Германию. Большинство эмигрантов второй волны селились в Германии (преимущественно в Мюнхене, имевшем многочисленные эмигрантские организации) и в Америке. Среди писателей, вынесенных со второй волной эмиграции за пределы родины оказались И.Елагин, Д.Кленовский, Ю.Иваск, Б.Нарциссов, И.Чиннов, В.Синкевич, Н.Нароков, Н.Моршен, С.Максимов, В.Марков, Б.Ширяев, Л.Ржевский, В.Юрасов и др. В эмигрантской поэзии 1940–1950-х преобладает политическая тематика: Елагин пишет Политические фельетоны в стихах, антитоталитарные стихи публикует Моршен (Тюлень, Вечером 7 ноября). Виднейшим поэтом второй волны критика наиболее часто называет Елагина. Основными «узлами» своего творчества он называл гражданственность, беженскую и лагерную темы, ужас перед машинной цивилизацией, урбанистическую фантастику.

ЖУРНАЛ - Большинство писателей второй волны эмиграции печатались в выходившем в Америке «Новом журнале» и в журнале «Грани».

ТРЕТЬЯ ВОЛНА (1960-80е) - С третьей волной эмиграции из СССР преимущественно выезжали представители творческой интеллигенции. Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению «шестидесятников», немаловажную роль для этого поколения сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. В начале 1970-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие были лишены советского гражданства (А.Солженицын, В.Аксенов, В.Максимов, В.Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: Аксенов, Ю.Алешковский, Бродский, Г.Владимов, В.Войнович, Ф.Горенштейн, И.Губерман, С.Довлатов, А.Галич, Л.Копелев, Н.Коржавин, Ю.Кублановский, Э.Лимонов, В.Максимов, Ю.Мамлеев, В.Некрасов, С.Соколов, А.Синявский, Солженицын, Д.Рубина и др. Большинство писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (Бродский, Коржавин, Аксенов, Довлатов, Алешковский и др.), во Францию (Синявский, Розанова, Некрасов, Лимонов, Максимов, Н.Горбаневская), в Германию (Войнович, Горенштейн).

Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет ее тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (Солженицын, Владимов), постмодернисты (Соколов, Мамлеев, Лимонов), антиформалист Коржавин. Видное место в истории русской поэзии принадлежит Бродскому, получившему в 1987 Нобелевскую премию за «развитие и модернизацию классических форм». В эмиграции он публикует стихотворные сборники и поэмы.

ЖУРНАЛ - Один из известнейших журналов третьей волны, «Континент», был создан Максимовым и выходил в Париже.

В целом мы можем выделить три основных функции русской литературной эмиграции: сохранить память о дореволюционной России и ее национальном самосознании, цивилизации и духовных ценностях; стремление влиять на общественную жизнь в Советской России, добиваясь политических перемен; осмысление трагического для человечества опыта социалистической революции в России.

ХРИСТИАН.МОТИВЫ У ЗАЙЦЕВА: Б. Зайцевым написаны "Преподобный Сергий Радонежский". "Алексей Божий человек" и "Сердце Авраамия", "хожения" "Афон" и "Валаам", множество статей и очерков о Патриархе Тихоне и отцах церкви, о Сергиевом Подворье и Парижском богословском институте, в учреждении которых он принимал участие, о церковной жизни русской эмиграции и роли русских святынь в духовной жизни писателей прошлого века. Наверное, никто из русских писателей так много и так конкретно не писал о роли церкви, о христианском мироощущении человека на протяжении ряда десятилетий: где-то с 17-18 годов до 1972 года - года смерти писателя.

Б. Зайцев ищет прикосновения к святости. Как художник, он для своих зарисовок находит на этом пути новые краски, новые нужны ему оттенки"11.

И это наиболее ярко отразилось в первом эмигрантском романе Б. Зайцева "ЗОЛОТОЙ УЗОР", начатом в 1922 году и появившемся в печати в 1925. Именно там в лице его главной героини писатель и покажет, как шло перерождение души русского человека. Писатель утверждает, что воля Божия выше разума человека, но человек только тогда прикоснется к ней, когда при всех условиях не будет уподобляться зверю, сможет в душе сопротивляться злу, выстраивая мир любви, и это даст силы выжить, перенести непереносимое, что будет показано на судьбах Наташи и Маркела.

Сюжет "Золотого узора" держится не на описании событий, а на раскрытии духовного роста героини, что имеет своей традицией житийную литературу. И если Маркел был религиозен всегда, то Наташа в начале повести этого сказать о себе не может: "Я же и не знаю, думала я тогда о религии или нет. Евангелие, Страсти господни и облик Христа всегда трогали, но могла ли я назвать себя христианкою? Не смею сказать." Понадобились достаточно длинный жизненный путь и страшные испытания, чтобы этот огонек разросся в сердце и осветил все вокруг. И когда душевная смута захлестнула героиню, и себялюбие, страсти оттолкнули ее от родного и близкого, только прикосновение к Высшему началу пробудило раскаяние, подтолкнуло к внутреннему очищению. Концерт в благополучной Италии, когда Наташа, нарядная, красивая, пела в церкви литургию, "тронул сердце", а вся служба "очень взволновала и возвысила ее". Но то же очищение души и высокое волнение героиня испытает и в имении отца на пасхальной службе в маленьком деревенском храме, когда отступят перед вечностью "война, ужасы и окопы", "наступления и пленные", "сутолока революции". А смерть Николая Петровича лишь подчеркнет ту хрупкую грань между сегодняшним и вечным и заставит взглянуть на себя со стороны, предъявить себе жесткий счет за все несовершенное и совершенное не так. Но только гибель сына откроет Наташе истинную цену жизни, позволит вы-стоять в мире зла. "Голодные и рваные ходили мы к обедне каждый день, потом к вечерне, и к всенощной в субботу - мы старались проводить побольше времени в церквах. Там иной мир! Плакали неудержимей и молились средь таких же, как и мы, измученных и обездоленных... Здесь мы дышали, тут был воздух, свет." И не случайно как символ этого обретенного света вводится Зайцевым в роман образ Креста. Крест должен стать символом, как считал Мар-кел, объединяющим "людей" и отделяющим их от "зверей". Именно так и воспримет его Кухов, этот прихвостень новых властей, когда увидит крестящуюся Наташу. Знак креста дурно подействовал на Кухова: "Мистики! Христиане! Погодите, доберемся до попов ваших...". Тяжелый крест понесут, как на собственную Голгофу, по заснеженной занесенной тропе к найденной могиле сына Маркел и Наташа, и это будет очень важно для них, особенно для Наташи. "Крест мне показался даже легок. Было ощущение - пусть еще потяжелее, пусть я иду, сгибаюсь, падаю под ним, ведь так и надо, и пора, давно пора мне взять на плечи слишком беззаботные сей крест". Крест объединит и приведет в церковь поминать загубленного революцией ребенка всех "бедных и последних", знающих Наташу, и оттолкнет стоящих близко к власти, глубокая вера поможет спасти от смертной болезни Маркела. Именно эта глубокая вера поможет выжить в страшном мире Маркелу и Наташе.

ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ - (30 апреля 1947, Рыбинск) - русский поэт, публицист, эссеист, критик, искусствовед. Был в числе организаторов неофициальной поэтической группы СМОГ. В советское время печатался в основном в самиздате, а также за рубежом. Солженицын также отмечает, что ценность поэзии Кублановского в том, что она сохраняет живую полноту русского языка в то время когда русская литература «понесла потери в русскости языка». Неотъемлемыми качествами лирики Юрия Кублановского названы глубинная сроднённость с историей и религиозная насыщенность чувства.

У Кублановского дух поэзии почти всегда интимно связан с русским православием: Соловки от крови заржавели, И Фавор на Анзере погас. Что бы ветры белые ни пели, Страшен будет их рассказ. Но не то – в обители Кирилла: Серебрится каждая стена, Чудотворца зиждущая сила Тут не так осквернена...