История создания портретов льва толстого. Лев николаевич толстой в живописи
Крамской Иван Николаевич.Портрет Л. Н. Толстого.1873 год. Государственная Третьяковская галерея. Москва.Холст, масло 98 х 79,5 .Второй портрет из Ясной Поляны.
Предыстория работы над портретом очень увлекательна. Павел Третьяков задумал собрать галерею портретов людей, кем гордится Россия. Разумеется, ещё при жизни ставшей легендарной фигура великого писателя должна была быть увековечена на холсте, однако, Толстой долго не давал согласия.
Тогда счастья решил попытать Крамской, тем более что жил он тогда недалеко от имения Ясная Поляна. Добравшись до имения, художник нашёл писателя, колющим дрова. Простое облачение, длинная борода не сразу позволили признать барина.
Разговорившись, Крамской то и дело возвращался к просьбе написать портрет, на что получал решительный отказ. В конце концов, художник объявил, что всё равно такой великий человек, как его собеседник будет воплощён в портрете только уже другими руками. Лев Николаевич знал картины Крамского и решил, что если уж без портрета никак, то пусть этот талантливый рассудительный художник станет его портретистом, но высказал одно условие – портрет он оставит себе.
В итоге Крамской стал писать два одинаковых портрета параллельно, при этом работал над двумя работами с большим удовольствием. Сейчас один из них можно увидеть в Ясной Поляне, а другой уже более ста лет экспонируется в Третьяковке.
В одном из своих писем к известному философу и публицисту Н. Н. Страхову Толстой пишет: «Уже давно Третьяков подсылал ко мне, но мне не хотелось, а нынче приехал этот Крамской и уговорил меня…».
В портрете Толстого ярко проявился талант Крамского - психолога. Нейтральный фон полотна позволяет художнику сконцентрировать внимание зрителя на персонаже произведения. Художник мастерски передает сложный внутренний мир великого писателя.
Взгляд Толстого полный холодного внимания и проницательности выдает в нем блестящего аналитика человеческих душ, способного понять и раскрыть жизненную суть. Крамской демонстрирует цельность натуры Льва Николаевича, непреклонную волю и могучий интеллект. Демократичность и национальный характер внешнего облика Толстого подчеркивает его близость к народу.
Два портрета Толстого.
В большой зале усадьбы Толстого Ясная Поляна висит портрет писателя Л.Н. Толстого, созданный одновременно с портретом, ныне находящимся в Третьяковской галерее.Первый из живописных портретов Л.Н.Толстого.
Написан по просьбе С.А.Толстой для семьи писателя. По свидетельству членов семьи с натуры писались только лицо и руки, остальное - по памяти Комментарий: Одновременно Крамской работал над двумя портретами Толстого: для галереи П.М.Третьякова (для этого он и приехал в Ясную Поляну) и для семьи писателя. Меньший холст, т.е. портрет, хранящийся в ГТГ, был начат в четверг 6 сентября 1873г. (см. письмо Крамского Третьякову от 15.09.1873) и в 3 сеанса художник добился поразительного результата.
После этого он начал писать больший холст, т.е. яснополянский портрет. 2-й портрет по мнению Крамского удался быстрее. Но в указанном выше письме Крамской признавался, что скоро и 1-й портрет он поправил настолько, что по общему отзыву он "стал лучше второго". По композиции портреты различаются. Кресло стоит по-разному: ГТГ - развернуто влево, Я.П. - развернуто вправо. В результате этого в варианте ГТГ корпус более развернут влево, чем в яснополянском, голова прямо, в яснополянском варианте она слегка наклонена к правому плечу. На яснополянском варианте руки у Толстого лежат чуть выше, поэтому видно обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки. Подпись на портретах различается. ГТГ - справа внизу: "И Крамской 1873. Сентябрь" (буквы И и К переплетены)
Критик В.В.Стасов писал о работе Крамского: "…Мастерская краска, талантливость могучего и поразительно прекрасного колорита тут вдруг откуда-то у него очутились и взяли такую неожиданную ноту, какие встречались у капитальнейших портретистов XVII века…"
Много позднее В.И.Немирович-Данченко, вспоминая о первой встрече с Толстым, напишет: «Ну, конечно, впереди всего эти знаменитые орлиные глаза - глаза мудрого и доброго хищника. Самое удивительное в его внешности. Глаза, всякому внушающие мысль, что от них, как ни виртуозничай во лжи, все равно ничего не скроешь. Они проникают в самую глубь души. В то же время в самой их устремленности и остроте - ничем не сдерживаемая непосредственность. Это не зоркость умного расчета, а наоборот - простодушность в самом прекрасном смысле этого слова». Впервые эти глаза для России написал И.Н.Крамской.
Вспоминая о встрече с Толстым весной 1905 года, А.И.Куприн писал: «Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микельанджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях». Но в начале нового века Толстой для всей России был гением мирового значения, и его, по определению В.И.Ленина, «мировое значение, как художника, его мировая известность, как мыслителя и проповедника», были осознаны многими людьми отечества. Крамской уже в начале 1870-х годов, закончив работу над портретом и подводя своеобразный итог своим впечатлениям, отлившимся в живописную форму, пишет Репину: «А граф Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, был все время в возбужденном состоянии даже. На гения смахивает».
В то же время близкие говорили о том, как похож, до иллюзии, портрет: «Смотреть страшно даже» (по словам жены Толстого) Репин также пишет: «Портрет его страшно похож».
В этой работе Крамского - вся сущность реалистического социально-психологического портрета: такое отражение главного в характере, что, как говорил Белинский, «вам покажется, что зеркало далеко не так верно повторяет образ вашего знакомого, как этот портрет, потому что это будет уже не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но вся душа оригинала».
Выдающийся русский художник Илья Ефимович Репин родился в 1844 году в Чугуеве на Харьковщине в семье отставного солдата. Первоначальные навыки живописи получил от чугуевских иконописцев. В 1863 году поступил в Петербургскую Академию художеств и в 1871 году закончил ее. Регулярно участвовал в выставках передвижников. Писал портреты, жанровые и исторические картины. Жил в Москве и Петербурге; последние годы жизни - в Куоккале, на Карельском перешейке (ныне Репино Ленинградской области). Там он и умер в 1930 году. О Репине написаны десятки монографий, сотни статей, воспоминаний и публикаций, но тема жизни и творчества художника далеко не исчерпана... »
О графических рисунках Репина
За свою долгую деятельность Репин рисовал неустанно. Карандаш - неразлучный его спутник и товарищ. По свидетельству близко его знающих лиц, он пользуется всяким случаем, чтобы рисовать: сидит ли он на каком-нибудь заседании, беседует ли с приятелем или знакомым на улице - всюду он зарисовывает в альбом или на лист бумаги. Работая над картиной или портретом, он опять попутно рисует; ищет на бумаге карандашом наиболее совершенного выражения своей идеи... »
Воспоминания современников Репина
Илью Ефимовича Репина я узнала, когда была еще ребенком, вероятно, лет семи, в то время, как он писал портрет моей матери, Поликсены Степановны Стасовой. Этот портрет висел у нас в квартире в Петербурге сначала на Малой Морской улице, а потом на Фурштадской, в кабинете отца над диваном. Направо от него, под углом, висел портрет дяди - Владимира Васильевича Стасова, писанный И. Е. Репиным в 1883 году, в течение трех дней в Дрездене. Кроме этих работ Репина, у моих родителей был еще один из первоначальных набросков к «Бурлакам»...
У Павла Михайловича Третьякова было давнее желание иметь в своем собрании портрет Льва Толстого. Ещё в 1869 году Павел Михайлович обратился к графу с просьбой согласиться позировать, но получил отказ.
Однако портрет всё-таки был написан. Как это произошло? Дело решил случай.Художники были довольны выбранным местом.
Каменный, небольшой дом в три этажа. В комнате темновато от деревьев, но природа вокруг дивная. Лес, столетние дубы. Мельница водяная, пруд. Ближайшая деревня – в полутора километрах. Чем не рай для живописцев?
Но радость была омрачена печальным известием, пришедшим из Ялты: состояние здоровья молодого талантливого художника Федора Васильева (ему было 23 года), ученика Крамского и Шишкина, было безнадёжно. Крамской получил от него письмо и был поражён его почерком. Васильев, похоже, с трудом выводил буквы. Находясь в безденежье, он молил о помощи.
Переговорив с Шишкиным, Крамской взялся за перо и отправил в Москву Третьякову письмо.
«…ему нужны деньги, около 1000 р. сер. Прошу Вас, многоуважаемый Павел Михайлович, принять наше личное поручительство, т. е. моё и Шишкина, в обеспечении той суммы, которую Вы пошлёте. Вещи мои и Шишкина будут в вашем распоряжении…
…не знаю, что я приготовлю Вам в уплату этого долга, но употреблю все старания, чтобы написать портрет графа Толстого, который оказывается моим соседом – в 5 верстах от нас его имение в селе Ясная Поляна. Я уже был там, но граф в настоящее время в Самаре и воротится в имение в конце августа, где и останется на зиму. Повторяю, я употреблю всё, от меня зависящее, чтобы написать с него портрет».
В конце августа Л. Н. Толстой приехал из Самары. Крамской направился к нему.
В сарае мужик колол дрова.
Не знаешь ли, где Лев Николаевич? - спросил Крамской.
А что нужно? – поинтересовался работник.
Я приехал из Москвы, надо спешно по важному делу его видеть.
А по какому делу. Я – Лев Толстой.
Крамской смолк в удивлении.
Когда вы – Толстой, я – художник Крамской. Хочу просить вас дать согласие писать ваш портрет.
Этого не будет, ни за что не соглашусь позировать.
Крамской настаивал.
Лучше оставим этот разговор; поговорим о другом. Мне интересно узнать у вас кое-что, об искусстве и художниках, - и граф, воткнув топор в пень, пригласил Крамского в дом.
Разговор с Толстым продолжался два с лишним часа. Четыре раза возвращался Крамской к портрету, и всё безуспешно. Никакие просьбы и аргументы на графа не действовали. Наконец, он решил использовать последний аргумент.
Я слишком уважаю причины, по которым Ваше сиятельство отказываете в сеансах, чтобы дальше настаивать, и, разумеется, должен буду навсегда отказаться от надежды написать портрет, но ведь портрет Ваш должен быть и будет в галерее.
Как так?
Очень просто. Я, разумеется, его не напишу и никто из моих современников, но лет через тридцать, сорок, пятьдесят он будет написан, и тогда останется только пожалеть, что портрет не был сделан современником.
Толстой, поразмыслив, сдался. Более того, сказал, что он бы хотел портрет и для своих детей, то есть копию.
Зная, что Третьяков ни за что не включит в свое собрание копию работы, Крамской решил написать два портрета Толстого с натуры, избегая повторения. Писателю пообещал, что только от него будет зависеть, который из портретов он оставит у себя и который поступит Третьякову.
В Москву к Третьякову ушло письмо Крамского.
«Не знаю, что выйдет, но постараюсь, написать его мне хочется.»
На следующий день Крамской приступил к работе. Толстой, сидя на стуле, позировал ему.
«…очень был обрадован, что Вы пишете портрет нашего неубедимого, - поздравляю Вас…», - поспешил с ответом Третьяков. – За себя я боюсь, получу ли портрет, так как едва ли будет граф Толстой сидеть для второго экземпляра, копию же я вовсе бы не желал иметь; невозможно ли будет так устроить, чтобы ему предложить копию, по возможности очень верную, которую Вы могли бы и не сами сделать, а сами только прошли бы её – впрочем, я уверен, что Вы для меня устроите как только возможно лучше…»
Возвратившись с очередного сеанса от Толстого, Крамской принялся писать успокаивающий ответ.
«… я пишу разом два, один побольше, другой поменьше. Я постараюсь, разумеется, никого не обидеть, и если мне не удастся уже сделать оба портрета одинакового достоинства, то ручаюсь Вам за то, что лучший будет Ваш…»
По окончании работы Лев Николаевич и Софья Андреевна оказались в затруднительном положении при выборе портрета, поскольку оба были «страшно похожи, смотреть даже страшно», как сообщала Софья Андреевна сестре. Толстой выбрал не лучший из них. Надо думать, ему хотелось, чтобы лучшая работа оказалась в галерее Третьякова.
Граф Лев Толстой был в самом расцвете сил. В тот период он работал над «Анной Карениной». Надо ли говорить, с каким интересом относились к нему Третьяков и Крамской.
«Граф Толстой, которого я писал, - интересный человек, даже удивительный. Я провёл с ним несколько дней и, признаюсь, был всё время в возбужденном состоянии», - признавался Иван Николаевич Крамской в одном из писем к Илье Ефимовичу Репину.
Отношение же графа к художнику и собирателю было несколько снисходительное.
«… При том же все сговорились, чтобы меня отвлекать: знакомства, охота, заседание суда в октябре, и я присяжный; и ещё живописец Крамской, который пишет мой портрет по поручению Третьякова. Уже давно Тре<тьяков> подсылал ко мне, но мне не хотелось, а нынче приехал этот Крамской и уговорил меня, особенно тем, что говорит: всё равно ваш портрет будет, но скверный. Это бы ещё меня не убедило, но убедила жена сделать не копию, а другой портрет для неё. И теперь он пишет, и отлично, по мнению жены и знакомых. Для меня же он интересен как чистейший тип петербургского новейшего направления, как оно могло отразиться на очень хорошей и художнической натуре. Он теперь кончает оба портрета и ездит каждый день и мешает мне заниматься. Я же во время сидений обращаю его из петербургской в христианскую веру, и, кажется, успешно», - сообщал Лев Толстой 23 сентября критику Страхову».
Последняя строка письма любопытна. Годом ранее И. Н. Крамской закончил одну из лучших своих работ «Христос в пустыне». Толстой знал её и назвал «великой вещью».
И.Н.Крамской (1837 – 1887)
Христос в пустыне
1872г, холст, масло, 180x210 см
Государственная Третьяковская галерея, Москва
В картине Крамского пустыня производит впечатление холодного ледянящего пространства, в котором нет и не может быть жизни. Могучая вертикаль словно окаменевшей от дум фигуры Христа противостоит бесконечной шири пустыни. В его лице, особенно во взгляде, полном напряженной мысли, читается некая отрешенность, отсутствие реальности здешнего мира. Он изображен спиной к розовеющему горизонту, он может только угадывать восход.
Утро возрождения наступило, но солнце еще не встало... Подобно тому, как посреди холода и мрака пустыни рождается свет, так внутри изображенного человека рождается воля к преодолению мрака и хаоса окружающей жизни. В картине нет места ясным и радостным тонам, как нет места наивной светлой вере. Его вера обретается в мучительном борении духа, в противостоянии миру и самому себе.
Эстетика картины находится в границах эпохи. Созданный Крамским образ не божественен и не сверхестествен. Имея земной облик, Христос воплощает идею невидимого мира, являя вместе с тем образ Божий. Крамской ищет изображение по отношению к собственному мыслимому образу, а не по отношению к абсолюту и тем более не к социальному или физическому типу. Он и не претендует на универсальность обретенного им в живописи идеала. В этом случае "правда лица" зависит не от эстетического канона, а от подлинности веры художника.
А на вопросы зрителей: "Это не Христос, почему вы знаете, что он был такой? - я позволял себе дерзко отвечать, но ведь и настоящего, живого Христа не узнали", - писал Крамской. В начале 1873 года Крамской, узнав, что Совет Академии художеств решил присудить ему звание профессора за картину "Христос в пустыне", пишет письмо в Совет об отказе от звания, оставаясь верным юношеской идее независимости от Академии.
Звание профессора Крамскому не было присуждено. Крамской получил несколько предложений продать картину. П.М.Третьяков стал первым, кому художник назвал свою цену - 6000 рублей. Третьяков сразу же приехал и приобрел ее не торгуясь. (http://www.ssga.ru/erudites_info/art/kramskoy/11.html)
У графа был свой взгляд на всё, и его не смущало, что его суждения резко расходились с общепринятыми. Эту внутреннюю правду натуры и сумел передать Крамской в портретах.
«Портрет графа Л. Н. Толстого Крамского – чудесный, может стоять с лучшим Вандиком», - заметит позже И. Е. Репин.
Не смирение, но гордыня проглядывает в писателе. Он искал Бога, но какого-то своего.
Ещё в 24 года, в своем дневнике Толстой записал:
«Во мне есть что-то, что заставляет меня думать, что я не рождён, чтобы быть таким, как прочие люди… Я уже в зрелом возрасте… терзаем голодом… не славы, - я не желаю славы, я презираю её, - но желанием приобрести больше влияние в направлении счастья и пользы человечества».
А спустя три года, будучи участником Севастопольской обороны, он запишет в дневнике следующие строки:
«Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей блаженства на небе, но дающей блаженство на земле».
На Евангелие он едва ли смотрел с любовью.
Он читал «Добротолюбие», но так и не понял Отцов Церкви, учивших, что путь к Богу лежит только через смирение.
«…Вы говорите, что не знаете, во что я верю? - писал Толстой кузине в апреле 1876 года. – Это странно и ужасно выговорить. Я не верю ничему, чему учит религия… И мало-помалу я строю собственные верования…»
В пятьдесят лет Толстой напишет «Исповедь». А через три года – критику догматического богословия.
Как ни удивительно, но именно с его антицерковных работ и начинается его европейская известность. До этого им, автором «Войны и мира», в Европе не интересовались. Теперь же к нему стали приглядываться, а вскоре крупнейшие лондонские и нью-йоркские издательства принялись печатать почти все его произведения.
Именно в эту пору он и начинает «старчествовать». Крестьянская одежда должна была, по его мнению, подчеркнуть его безыскусную простоту, и он носил её, не снимая. В этой одежде и написал его Крамской...
В дневниковых записях писателя Сергея Дурылина я нашёл следующие строки:
«Однажды – ещё в 80-х гг., <Новосёлов – основатель Толстовской земледельческой колонии> сидел с Толстым и кем-то ещё, и перебирали основателей религии – обычное толстовское поминанье: Будда, Конфуций, Лао-си, Сократ и т.д., - кто-то сказал, что вот, мол, хорошо было бы увидеть их живых, и спросил у Толстого: кого бы он желал увидеть из них? – Толстой назвал кого-то, но, к удивлению <Новосёлова>, не Христа. <Новосёлов> спросил тогда:
А Христа разве вы не желали бы увидеть, Лев Николаевич?
Л<ев> Н<иколаевич> отвечал резко и твёрдо:
Ну, уж нет. Признаюсь, не желал бы с Ним встретиться. Пренеприятный был господин.
Сказанное было так неожиданно и жутко, что все замолчали с неловкостью. Слова Л<ьва> Н<иколаевича> <Новосёлов> запомнил точно, именно потому, что они резко, ножом, навсегда резанули его по сердцу».
Да, слова жуткие. В этом весь Толстой с его непростым характером. Долгие годы в нём шла внутренняя борьба, спор гордыни с затерянной было в тайниках души верою в Бога. Недаром оптинский старец отец Варсонофий сказал о нем: «У него слишком гордый ум, и, пока он не перестанет доверяться своему уму, он не вернётся в церковь».
Перед смертью, покинув Ясную Поляну, граф Толстой посетил Оптину пустынь, но, так и не решившись встретиться с кем-либо из оптинских старцев, покинул её.
Приехав после Оптиной в Шамординский монастырь, в котором жила его сестра Мария Николаевна - монахиня Мария, Толстой за обедом сказал:
Сестра, я был в Оптиной, как там хорошо! С какой радостью я жил бы там, исполняя самые низкие и трудные дела; только поставил бы условием не принуждать Меня ходить в церковь.
Это было бы прекрасно, - отвечала Мария Николаевна, - но с тебя бы взяли условие ничего не проповедовать и не учить.
Он задумался, опустил голову и оставался в таком положении довольно долго, пока ему не сказали, что обед кончен.
Виделся ты в Оптиной со старцами? - спросила сестра.
Нет. Разве ты думаешь, они меня приняли бы? Ты забыла, что я отлучён.
Он переживал своё отлучение. Это было ясно. Последней книгой, какую читал граф перед своим уходом из Ясной Поляны, была «Братья Карамазовы». Не образ ли Зосимы и навеял ему желание побывать в Оптиной пустыни?
Перед кончиной Толстой, по мнению некоторых исследователей, был на грани примирения с церковью.
Мало кто знает, что в дни тяжёлой болезни Толстого со станции Астапово была отправлена в Оптину пустынь телеграмма с просьбой немедленно прислать к больному старца Иосифа.
Старец в то время, в силу своей физической слабости, не мог выходить из келии, и на совете старшей братии было принято решение командировать старца игумена Варсонофия.
Сохранилась редчайшая книжка Готвальда «Последние дни Л. Н. Толстого», вышедшая в свет в 1911 году. Её автор по поручению своей газеты приехал в Астапово и собирал сведения обо всех происходивших тогда близ Толстого событиях.
Вскоре ему стало известно, что митрополит Антоний прислал Толстому телеграмму, в которой писал, что он с первой минуты разрыва Льва Николаевича с церковью непрестанно молится о том, чтобы Господь возвратил его к церкви, и что теперь он умоляет его примириться с церковью и православным русским народом.
«Но положение Льва Николаевича настолько серьёзно, что показать ему эту телеграмму было рискованно, - писал Готвальд. – Ослабевшее сердце могло не выдержать волнения».
5 ноября 1910 года окружением Толстого оживлённо обсуждалось получение телеграммы от митрополита Антония. В это же время в Астапово приехали монахи из Оптиной пустыни.
«Как я понимаю, Толстой искал выхода. Мучился, чувствовал, что перед ним вырастает стена», - скажет позже старец Варсонофий, приехавший из Оптиной в Астапово. Несмотря на настойчивые просьбы, монахов не пустили к больному.
Возможно, окружение Толстого боялось, что он, увидевшись со старцем, попросит исповедовать его и соборовать и, таким образом, откажется от своего вероучения.
Да, его влияние на окружающих было велико. Тот же Крамской, закончив в Ясной Поляне работу над портретами, ещё долго находился под обаянием личности Толстого.
Портрет писателя явно удался Крамскому, и он был доволен:
«Про <портрет> «Льва Толстого» спасибо: я знаю, что он из моих хороших, т. е., как это выразиться?.. честный. Я всё там сделал, что мог и умел, но не так, как бы желал писать».
Крамской, в свою очередь, также произвел впечатление на писателя. Многие современники отмечали сходство художника Михайлова из романа «Анна Каренина» с Крамским.
«А, знаете ли, ведь его Михайлов страх как похож на Крамского!» - заметил Илья Ефимович Репин в одном из писем к критику Стасову.
Знакомство Павла Михайловича с Толстым произошло не ранее 1882 года. 4 августа этого года Вера Николаевна писала своей сестре: «…Временное общество приятных людей <Павел Михайлович> никогда не отвергает, а зимой даже будет искать общества Льв<а> Ник<олаевича> Толстого для обмена мыслей с таким чудным, глубоким талантом и ратоборцем за правду».
Весной того же года, когда супруги Третьяковы находились за границей, Лев Николаевич бывал в их доме, привозя дочь Татьяну копировать «Странника» Перова.
В 1885 году они уже знакомы.
Летом следующего года Третьяков благодарил Толстого за данные для прочтения «Крейцерову сонату» и «Смерть Ивана Ильича».
Впрочем, он часто спорил с Толстым и отстаивал свои взгляды. Достаточно вспомнить их переписку по поводу работ Н. Н. Ге.
В 1890 году Н. Н. Ге закончил картину «Что есть истина?», очевидно, написанную под влиянием Л. Н. Толстого («…последние его вещи – «Что есть истина?», «Распятие» и другие – являются уже плодом его нового понимания и объяснения евангельских сюжетов, отчасти навеянного ему моим отцом», - писал в своих воспоминаниях сын Л. Н. Толстого Илья Львович).
Ге безоговорочно принял Толстого. Он не мог думать иначе. Насколько они были близки, можно судить по следующему факту. Невестка художника Е. М. Ге в своих воспоминаниях приводит слова Толстого: «Если меня нет в комнате, то Н. Н. может вам ответить: он скажет то же, что я». И подтверждением тому один из разговоров Н. Н. Ге с учениками, когда он, рассказывая о киевских святынях – мощах, монашенках и монахах, не забыл сказать, что у них «клобук сдавил разум, а губы потрескались от страсти».
Картину «Что есть истина?» сняли с выставки. Ге перевёз её в дом Толстого. Тот принялся хлопотать о том, чтобы она была послана в Америку и была хорошо принята там.
К Третьякову, не приобретшему картину, Л. Н. Толстой отправляет резкое письмо. «Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, Вы забираете всё, только не её…» Ему важно, чтобы Третьяков купил картину. Он даже не видит, что противоречит себе. Находя, что галерея Третьякова ненужное дело («Пошел к Третьякову. Хорошая картина Ярошенко «Голуби». Хорошая, но и она, и особенно все эти 1000 рам и полотен, с такой важностью развешанные. Зачем это? Стоит искреннему человеку пройти по залам, чтобы наверное сказать, что тут какая-то грубая ошибка и что это совсем не то и не нужно»), вообще отрицая галереи, он ищет возможности, чтобы картина была куплена Третьяковым.
«…Я знал наверно, что картину снимут с выставки… Я знал также, что картину никто не купит и что, если окажется после, что её нужно и можно иметь, то я тогда и приобрету, так как приобрёл же «Христа в Гефсиманском саду» через 20 лет почти по написанию его… Я видел и говорил, что тут заметен большой талант, как и во всём, что делает Ге, и только. Я не могу, как Вы желаете, доказать Вам, что Вы ошибаетесь, потому что не уверен, что не ошибаюсь сам, и очень бы был благодарен, если бы вы мне объяснили более подробно, почему считаете это произведение эпохой в христианском искусстве. Окончательно решить может только время, но Ваше мнение так велико и значительно, что я должен, во избежание невозможности поправить ошибку, теперь же приобрести картину и беречь её до времени, когда можно будет выставить…
Теперь позвольте сказать несколько слов о моём собирании русской живописи.
Много раз и давно думалось: дело ли делаю? Несколько раз брало сомнение, - и всё же продолжаю… Я беру, весьма, может быть, ошибочно, всё только то, что нахожу нужным для полной картины нашей живописи… Моё личное мнение то, что в живописном искусстве нельзя не признать главным самую живопись и что из всего, что у нас делается теперь, в будущем первое место займут работы Репина, будь это картины, портреты или просто этюды; разумеется, высокое содержание было бы лучше, т. е. было бы весьма желательно».
«Спасибо за доброе письмо Ваше, почтенный Павел Михайлович, - напишет Толстой в Толмачи. – Что я разумею под словами: «Картина Ге составит эпоху в истории христианского искусства?» Следующее: католическое искусство изображало преимущественно святых, мадонну и Христа как Бога. Так это шло до последнего времени, когда начались попытки изображать его как историческое лицо.
Но изображать как историческое лицо то лицо, которое признавалось веками и признаётся теперь миллионами людей Богом, неудобно: неудобно потому, что такое изображение вызывает спор. А спор нарушает художественное впечатление. И вот я вижу много всяких попыток выйти из этого затруднения. Одни прямо с задором спорили - таковы у нас картины Верещагина, даже и Ге «Тайная вечеря», другие хотели трактовать эти сюжеты как исторические, у нас Иванов, Крамской, опять Ге «Тайная вечеря». Третьи хотели игнорировать всякий спор, а просто брали сюжет, как всем знакомый, и заботились только о красоте (Дорэ, Поленов). И всё не выходило дело.
Тайная вечеря. 1863.
Этапное произведение Гё. Картина произвела в России фурор, близкий тому, какой в свое время произвел Брюллов холстом «Последний день Помпеи». Весь Петербург устремился на выставку в Академию художеств. Поразившая всех новизна подхода к мифическому событию заключалась в его коренном переосмыслении. Гё отнимал у евангельского сюжета его церковный смысл, а у образов апостолов – каноническую духовность. Христос оказывался у художника человеком и только человеком, более того, кощунственно приобрел портретное сходство с издателем «Колокола» Герценом. А в негодующем апостоле Петре узнавался сам автор необычной «религиозной» картины. Но еще более неожиданным был образ Иуды. Мастер сделал все, чтобы это действующее лицо оказалось «титаническим» (выражение самого Н.Н. Гё). Позднее, раскрывая свой замысел, Гё говорил, что на «Тайной вечере» происходит «разрыв между одним учеником и любимым учителем, тот разрыв, который совершается среди нас из рода в род, из века в век».
Потом были ещё попытки свести Христа с неба, как Бога, и с пьедестала исторического лица на почву простой обыденной жизни, придавая этой обыденной жизни религиозное освещение, несколько мистическое. Таковы Ге «Милосердие» и франц<узского> художника: Христос в виде священника, босой, среди детей и пр. И всё не выходило. И вот Ге взял самый простой и теперь понятный, после того как он его взял, мотив: Христос и его учение не на одних словах, а и на словах и на деле, в столкновении с учением мира, т. е. тот мотив к<оторый> составлял тогда и теперь составляет главное значение явления Христа, и значение не спорное, а такое, с к<оторым> не могут не быть согласны и церковники, признающие его Богом, и историки, признающие его важным лицом в истории, и христиане, признающие главным в нём его нравственное учение.
На картине изображён с совершенной исторической верностью тот момент, когда Христа водили, мучили, били, таскали из одной кутузки в другую, от одного начальства к другому и привели к губернатору, добрейшему малому, к<оторому> нет дела ни до Хр<иста>, ни до евр<еев>, но ещё менее до какой-то истины, о которой ему, знакомому со всеми учёными и философами Рима, толкует этот оборванец; ему дело только до высшего начальства, чтобы не ошибиться перед ним. Христос видит, что пред ним заблудший человек, заплывший жиром, но он не решается отвергнуть его по одному виду и потому начинает высказывать ему сущность своего учения. Но губернатору не до этого, он говорит: Какая такая истина? И уходит. И Хр<истос> смотрит с грустью на этого непронизываемого человека.
Таково было положение тогда, такое положение тысячи, миллионы раз повторяется везде, всегда между учениями истины и представителями сего мира. И это выражено на картине. И это верно исторически, и верно современно и потому хватает за сердце всякого, того, у кого есть сердце. Ну вот, такое-то отношение к христианству и составляет эпоху в искусстве…»
На сообщение Ге-сына о снятии картины с выставки граф лукаво заметил:
Мира не может быть между Христом и миром.
«Распятие» 1892 г. Холст, масло. Музей д"Орсэ, Париж, Франция.
Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? и мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.
Евангелие от Луки
«Стали ходить слухи, – вспоминает Репин, – что Ге пишет «Распятие». Он изображал Христа в момент стенания гласом великим: «Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Окончив картину, Ге был в большом сомнении и просил Льва Николаевича, которого он уже во всем слушал, приехать к нему и разрешить сомнения, выставлять ли или переделать. Лев Николаевич нашел изображение Христа безобразным, картина была отложена, Ге опять усиленно занялся делами добродетели».
«Распятие» Ге переписывал десять лет. 19 раз. Очень долго он даже не мог найти строчку в Евангелии, которая могла бы стать мыслью картины. Сначала Господь был в одиночестве, разбойников не было. Потом оба стали поносить Христа. Но вот однажды в деревне по соседству с Плисками брат убил брата. «Я побежал туда. – рассказывал Николай Николаевич. – Убийца был в избе. Стоял в углу. Почему-то совершенно голый, вытянувшись, о топтался на месте и ноги держал как-то странно – пятками врозь. При этом он всхлипывал и твердил одно и тоже слово: «водицы, водицы…» В этом безобразном человеке просыпалась совесть. Он мне запомнился и пригодился для моего Разбойника». Тогда того, что продолжал ругаться, Николай Николаевич срезал. Вместе с полоской холста. Чтобы не мешал. Смысл его многолетнего труда стал гениально прост – прозрение и покаяние: «Я заставлю их рыдать, а не умиляться».
«В своё время я откровенно сказал Вам о непонимании художественного значения «Что есть истина?» - писал он Толстому 29 июня 1894 года. – То же самое я сказал и Николаю Николаевичу, когда приобретал картину. За границей картина не имела успеха <…> скорее возбуждала недоумение. Когда я вновь посмотрел на неё по возвращении, то усомнился, можно ли поставить её в галерею. Никому она из моего семейства и из знакомых, и из художников, кроме, может быть, только Н. А. Ярошенко, не нравится. Спрашиваю время от времени прислугу галереи, и оказывается, что никто её не одобряет, а осуждающих, приходящих в негодование и удивляющихся тому, что она находится в галерее, - масса. До сего времени я знаю только троих, оценивших эту картину <…> Может быть, на самом деле только и правы эти немногие, и Правда со временем и восторжествует, но когда? В последней его картине много интересного, ужасно талантливого, но это, по моему мнению, не художественное произведение; я сказал это Николаю Николаевичу; я не стыжусь своего непонимания, потому что иначе я бы лгал…»
Среди бумаг и писем, записок и черновиков у Третьякова лежало письмо, адресованное Толстому, помеченное 9 июля 1894 года. Он несколько раз правил его, переписал и только 12 июля отправил в Хамовники.
«Отвечая Вам, глубокоуважаемый Лев Николаевич, забыл прибавить следующее: Вы говорите, публика требует Христа-икону, а Ге делает Христа – живого человека. Христа-человека давали многие художники, между другими Мункачи, наш Иванов (создавший превосходный тип Иоанна крестителя по византийским образцам). Поленова я не считаю, так как у него Христа совсем нет, но в «Что есть истина?» Христа совсем не вижу. Более всего для меня понятен «Христос в пустыне» Крамского; я считаю эту картину крупным произведением и очень радуюсь, что это сделал русский художник, но со мной в этом едва ли кто будет согласен. Будьте здоровы, сердечно любимы Лев Николаевич.
Преданный Вам П.Третьяков».
Третьяков считал «Распятие» картиной, недостойной находиться в одном здании с дамами Лемана. Он высказал это Толстому, чем привёл его в негодование. На письмо графа Павел Михайлович отвечал как никогда спокойно.
«… Не я считаю пятном галереи картину «Что есть истина?» - писал он 26 июля 1894 года. – К ней, как к труду истинного и высокоуважаемого мною художника, я отношусь с должным уважением. Когда я получил и вновь посмотрел на картину, повторяю, усомнился, можно ли поместить в публичную галерею, боясь оскорбить православный русский народ, и опасения мои оказались основательными; повторяю, одобряющих картину вслух – совсем нет, а порицающих и возмущающихся так много, что я опасаюсь, как бы в порыве негодования кто-нибудь не уничтожил её или не потребовал бы убрать.
Я нахожу, что иметь один экземпляр необходимо и сохранить его и вообще для истории искусства и для будущего суда; но если бы я проникся необходимостью приобрести «Повинен» и «Распятие», то ведь поместить-то их в галерею было бы невозможно: они могут только сохраниться в частных руках, а в общественных галереях выставить не позволят».
«Ну, да я знаю, что не убежу вас, да это и не нужно…» - махнёт рукой Толстой.
В 1898 году между Толстым и Третьяковым вновь произойдёт размолвка. Толстой ратовал за переселение духоборов в Канаду и просил Павла Михайловича помочь им материально, на что Третьяков, учитывая привязанность русского человека к родной земле, зная, что духоборы не испытывали гонений со стороны властей, и, не видя причин для их переселения, ответил Толстому резким отказом. Преступно было, по его мнению, переселять русских людей с родной земли.
Что ответил граф Л. Н. Толстой и как отреагировал на последовавшую вскоре смерть П. М. Третьякова, не известно.
Лев АНИСОВ
Выход Христа с учениками с Тайной вечери в Гефсиманский сад
Два года работал Ге над картиной «Выход Христа с учениками с Тайной вечери в Гефсиманский сад» (1888-1889 гг.). Глубокая трагичность в застывшей фигуре Христа, устремившего свой взгляд в ночное небо. Медленно уходят ученики. Их лиц не видно - все закутаны в хитоны. Они уходят в тень, унося тяжкий груз разрыва с учителем. Фантастическая гармония природы и настроения людей. Фигура Христа озарена лунным сиянием - он один будет нести свой крест.
Ге написал множество натурных ночных пейзажей, обобщенных в деталях, но великолепно передающих мерцающий и постоянно меняющийся полумрак южной ночи. Тихо и печально удаляются ученики, обернулся к двери Иоанн, Христос застыл, глядя в небо. Здесь нет изображения самого моления, но в особом душевном томлении и тишине, разливающейся по всему холсту, - предчувствие трагичности, эпохальности и непостижимости для человеческого разума последующих событий, предощущение приближения времени исполнения от века сокрытой Божьей тайны.
«Христос в Гефсиманском саду». 1869
В 1869 году Ге принялся за большой холст «Христос в Гефсиманском саду». Теперь уже не столкновение, не конфликт, не сложные образно-логические связи влекут творческую мысль художника. Человек наедине с самим собой, с болью, страхом и… бархатная тишина прекрасной южной ночи, пятна лунного света на земле, деревьях, фигуре. Лицо Христа, живущее напряженной жизнью, выражает не мольбу, а решимость и твердость. Картину встретили холодно. Один из критиков писал, что Ге делает Христа похожим на всякого человека, и даже заключал, что такой Иисус мог бы собрать заговорщиков. Современники опять увидели на полотне то, чего, казалось бы, там не изображалось. У всех были живы в памяти неудавшееся покушение Д. В. Каракозова на Александра II, прогремевшее в 1866 году на всю Россию, массовые аресты революционеров из «Земли и воли». Помнили и о том, как десятилетие назад итальянец Орсини пытался убить французского императора. Европейским государям было тревожно. А тут – высвеченное лунным светом неумолимое лицо на аскетической по цвету картине. Что сказали бы критики художника, знай они, что моделью для лика Спасителя послужил флорентийский гарибальдиец Сони
Совесть" (Иуда) 1891
Иуда здесь уже не такой, как в работе «Тайная вечеря» 1863 года. Жалкий, словно уменьшившийся, стоит он на дороге и смотрит, как стража уводит Того, Кого он предал. Сначала Ге думал, как передать лицо Иуды, а затем решил показать его со спины. «Иуда мне представляется предателем, первообразом предательства при прогрессе, часто при совершенствовании, а оно есть у всякого желающего быть человеком. Старые низшие потребности, плотские, делают бунт и восстают на человека, и вот он по слабости уступает – вот и предательство. Я сделал так. Христа повели и ведут с факелами; группа эта очень далеко и скоро исчезнет; за ней бегут Петр и Иоанн. В большом расстоянии идет тихо Иуда. Он не может бросить, должен идти, но вместе с тем ему нельзя идти, и вот эта нерешительность выражается вполне в этой одинокой фигуре, идущей по той же дороге. Он и дорога залиты лунным светом, а группа удаляющегося Христа вдали по дороге освещена факелами. Ученики же бегут, еще освещенные луной, вот картина. Сегодня окончательно устроил; и все, и я сам чувствую, что правдиво, просто и вероятно…» – писал Николай Ге своему знакомому в конце января 1891 года, работая над картиной в уединении на своем хуторе.
Суд синедриона. «Повинен смерти!». 1892 .
В картине „Повинен смерти“ Ге хотел изобразить Христа, который мысленно молится за своих врагов и просит бога дать ему сил простить их, так как они „не ведают, что творят“. Он изображен стоящим в углу картины, прислоненным к стене и рукой придерживающим бороду. Мимо него проходит синедрион во всем своем величии. Какой-то старик, проходя мимо Христа, поднимает дряхлый палец кверху, чем-то грозя ему. Другой плюет ему в лицо. За ними - открытая дверь, через которую видно темно-синее южное небо Судьба картины полна превратностей, сказавшихся на ее состоянии. По цензурным соображениям «Суд Синедриона», написанный к ХХ Передвижной художественной выставке 1892 года, был сразу же запрещен к экспонированию президентом Императорской Академии художеств великим князем Владимиром Александровичем. Лишь немногие могли видеть картину в конференц-зале Академии в канун открытия выставки. После наложения запрета автор увез «Суд Синедриона» в свое имение на хутор Ивановский Черниговской губернии, где продолжал работать над полотном. В 1897 году Н.Н.Ге-младший передал картину «Суд Синедриона» в дар Третьяковской галерее. Очень недолго она входила в экспозицию, что подтверждают фотоснимки 1898 года, а затем была перенесена в фонды Галереи. В ХХ веке полотно Н. Н. Ге мало выставлялось уже не из-за цензуры, а в силу плохой сохранности.
К образу великого писателя обращались И.Н. Крамской, И.Е. Репин, Л.О. Пастернак, Н.Н. Ге, М.В. Нестеров, В.Н. Мешков, Айна Леон, Ян Стыка и многие другие русские и зарубежные художники. В отдельных случаях мастера живописи создавали даже целые серии работ о Толстом. Например, ряд картин принадлежат кисти И.Е. Репина. Наиболее известные из них: «Портрет писателя Л.Н. Толстого» (1887), «Пахарь. Лев Николаевич Толстой на пашне» (1887), «Л.Н. Толстой босой» (1901), «Лев Толстой в комнате под сводами» (1891), «Лев Николаевич Толстой на отдыхе в лесу» (1891), «Л.Н. Толстой за работой у круглого стола» (1891), «Лев Николаевич Толстой за чтением» (1891). Многообразна толстовская художественная галерея и у Л.О. Пастернака: «За чтением рукописи» (1893), «Л.Н. Толстой на Передвижной выставке» (1893), «Л.Н. Толстой за чтением у лампы» (1901), «Лев Толстой» (1901), «Толстой на фоне грозового неба» (1901), «Л.Н. Толстой с семьей» (1902), «Портрет Л.Н. Толстого» (1906), «Портрет Л.Н. Толстого» (1908).
Два признанных шедевра в иконографии Л.Н. Толстого – портреты И.Н. Крамского и И.Е. Репина. К ним мы предлагаем более подробный комментарий.
Иван Крамской. Портрет писателя Льва Николаевича Толстого. (1873). Холст, масло. 98x79. Третьяковская Галерея, Москва, Россия
Комментарий 1.
Написать Толстого, портрет которого так хотел получить Третьяков в свою галерею, И.Н. Крамской берется в 1873 году, когда летом оказывается с семьей в Козловке-Засеке, в пяти верстах от Ясной Поляны. Однако уговорить писателя позировать было непросто, и Крамской должен был заинтересовать своей личностью человека, в те годы очень далекого от христианского смирения – крутого, властного и даже жесткого: «Описывать Вам мое свидание с ним я не стану, слишком долго: разговор мой продолжался с лишком 2 часа, 4 раза я возвращался к портрету, и все безуспешно; никакие просьбы и аргументы на него не действовали». И все же Толстой согласился позировать, при этом он поставил художнику условие: он должен был написать два портрета – один для Третьякова, а другой для семьи писателя. Во время сеансов позирования Толстой и Крамской много говорили, познавая друг друга.
Светотенью, мазком по форме Крамской лепит лицо, не сглаживая грубоватости форм, «разлапистости» широкого носа, не пытаясь спрятать большое оттопыренное ухо. Он словно доверчиво следует за природой, вложившей могучий и тонкий интеллект в грубоватую «мужицкую» оболочку. И сосредоточивает свое внимание на освещающих лицо глазах: внимательно, но не мелочно обозначает конструкцию глаза, чуть трогает красным и белым слезничок, сложно пишет радужку, высветляя пространство между темным, с острым бликом зрачком и синей каемкой. Создается впечатление острого, пронизывающего взора. Крамской очень точно отображает знаменитые толстовские орлиные глаза, в которых соединились проницательность и непосредственность.
В творческом горении Н.И. Крамского сплавились воедино интуиция и профессиональные навыки, сознание и неосознаваемые движения души, чувство и разум. В итоге на полотне возник образ огромной силы эмоционального воздействия, образ-прозрение, первое изображение человека, при жизни признанного гением не только земли русской, но и всего человечества. От портрета, висящего в зале Третьяковской галереи, в памяти остается ощущение огромной, словно из монолита вырубленной глыбы с буравящими, насквозь пронизывающими глазами. Крамской монументализировал невысокого Толстого, и зрители, знавшие писателя по этому портрету (в их числе Репин), нередко поражались тому, как мало соответствовал сложившийся в их представлении образ писателя первому жизненному впечатлению.
Крамской уже в начале 1870-х годов, закончив работу над портретом и подводя своеобразный итог своим впечатлениям, отлившимся в живописную форму, пишет Репину: «А граф Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, был все время в возбужденном состоянии даже. На гения смахивает».
Портрет признавали очень похожим и художники (И.Е. Репин: «Портрет страшно похож»), и близкие Толстому люди (по словам жены: «Смотреть даже страшно»).
Комментарий 2.
Портрет Л.Н. Толстого был написан Н.И. Крамским в 1873 году и считается лучшим портретом великого писателя.
Ни одному художнику не удалось запечатлеть образ Толстого – великого гуманиста, мыслителя, носителя нравственных идеалов, выразителя народных интересов – глубже, чем это сделал Крамской. Любой, кто видел портрет, на себе испытал большую силу его воздействия.
Портрет выполнен в серовато-коричневой гамме. С огромным мастерством живописца и психолога передал Крамской сложность и многогранность натуры одного из самых великих русских гениев. Толстой на портрете изображен сидящим в кресле в естественной позе с руками, непринужденно сложенными на коленях.
Скуластое лицо, большой широкий нос, пышная борода – все это делает Толстого похожим на обыкновенного русского мужика. Однако это не мужик – даже синяя рубаха, напоминающая обычную крестьянскую блузу, сидит на нем как-то очень элегантно. Величественный силуэт, красиво ниспадающие складки сорочки придают портретируемому особое благородство.
Однако главное в портрете – лицо писателя. Оно написано удивительно выразительно – строго и при этом пластично, объемно. Прямо в душу зрителя устремлен взгляд проницательных серых глаз Толстого – живой, проникающий внутрь собеседника и властно притягивающий к себе, полный огромного напряжения. Человек с таким взглядом, конечно, имеет непростой характер. Но главное, что читается в этом взгляде – ясный ум, бесконечная искренность, сила духа, целеустремленность.
Очень проникновенно отображены в портрете и простота писателя, и его мудрость. А это именно те качества писателя, которые приближают его образ к народу.
И.Е. Репин. «Портрет Л.Н. Толстого» (1887). Холст, масло. 124х88
Комментарий 1.
Портрет Толстого написан Репиным в Ясной Поляне в августе 1887 года. Преклоняясь перед гением великого писателя, И.Е. Репин в то же время расходился с ним по многим убеждениям.
Несмотря на это, писателя и художника связывала на протяжении долгих лет теплая дружба. Портрет, написанный в 1887 году, – один из целой серии портретов Л.Н. Толстого, созданных Репиным.
Необыкновенно простая по выбранной позе и краскам, картина отличается правдивостью и огромным талантом художника. Этот портрет действительно может рассказать больше, чем долгие словесные описания. Так изобразить Репин мог только человека, которого глубоко понимал, уважал, ценил. Репину в полной мере удалось показать величие писателя. Писатель изображен сидящим в несколько необычном кресле. В одной его руке – небольшая книжка, другая – удобно лежит на ручке кресла. Темная блуза стянута ремнем на поясе и чем-то напоминает подрясник.
Писатель показан в секунду тревожной задумчивости – вероятно, оторвавшись от прочитанного, он обдумывает какую-то мысль. Слегка наклонив голову с нависшими бровями и пышной седой бородой, Толстой смотрит на зрителя. Словно вопрос, который мучает его сейчас, он адресует и ему. В глубоко сидящих глазах писателя – мудрость и проницательность, кажется, что они пытливо заглядывают прямо в душу.
Репин написал портрет Толстого, несколько «возвышая» фигуру портретируемого и сообщая ей монументальную значительность. Сдержанная, темных тонов, колористическая гамма, «неспешная» манера письма – все на портрете подчеркивает масштаб личности портретируемого. Сидящий в кресле оставляет впечатление необыкновенного, действительно гениального, человека – по доброте сердца, силе ума, таланта и непреклонной воле с ним мало кто может сравниться.
Комментарий 2.
Портрет написан в Ясной Поляне, по обыкновению быстро, в три сеанса (13-15 августа). Третьяков, узнав о создании портрета, но, еще не видев его, в письме к В.В. Стасову высказывал надежду, что Толстой изображен Репиным стоящим во весь рост и непременно на фоне пейзажа – только такая композиция представлялась Третьякову подобающей великому писателю.
Репину, однако, удалось передать величие Толстого иными средствами. Выбранная художником точка зрения, с низким горизонтом, «возвышая» фигуру, придает ей монументальную значительность. Характерно, что Репин впоследствии никогда не строил портретную композицию подобным образом, утвердив тем самым уникальность, единственность портрета Толстого.
Сдержанная, благородная колористическая гамма, ясный очерк силуэта при великолепной объемно-пространственной моделировке, плавное, широкое, «неспешное» движение кисти – все в портрете подчинено атмосфере величавой значительности, окружавшей Толстого.
Толстой изображен в минуту тревожной задумчивости – это именно минута, конкретное мгновение, когда писатель, оторвавшись от книги, пытается разрешить вопрос, возникший по поводу прочитанного. Сосредоточенная, настороженная вдумчивость, пытливый, проникающий взгляд, заставляющий зрителя поневоле озаботиться содержанием этого вопроса, – черты, образующие программу портрета.
Высокий лоб, окладистая борода, грубоватые черты лица. Русский боярин, уверенно сидящий в старинном кресле. Взгляд отрешенный, нейтральный, устремленный вдаль, он словно пронзает зрителя, проходит сквозь него. Глаза ясные и добрые. Простая черная одежда, сливаясь с таким же черным креслом, визуально увеличивает фигуру героя.
Светлый и чистый фон усиливает впечатление. Книга в руках, деталь символичная, не случайная. Перед нами писатель в момент размышления о прочитанном, в момент зарождения новой, гениальной идеи. Глядя на портрет, любой способен почувствовать величие и духовную монументальность Толстого.
Репин очень высоко ценил портрет Толстого, исполненный Крамским. Но если у Крамского Толстой преисполнен эпического спокойствия и ясности, а его взгляд суров и прямолинеен, то репинский Толстой – человек ищущий, сомневающийся. Именно в конце 1880-х годов писатель вступил на стезю проповедничества; не случайно высказывалось предположение, что в портрете Репина на коленях у Толстого – Евангелие.
Другие портреты Л.Н. Толстого
Ге Н.Н. Портрет Л.Н. Толстого (1884). Холст, масло. Третьяковская галерея, Москва, Россия Сближение с Л.Н. Толстым Н.Н. Ге считал важнейшей вехой своей жизни. Художника и писателя объединял интерес к постановке в творчестве глобальных нравственных проблем. Ге пишет портрет Толстого в его доме в Хамовниках, когда тот работал над рукописью трактата «В чем моя вера?». Портрет писателя за работой, в привычной обстановке, решен в духе передвижнических традиций. Главное, к чему стремился художник, – показать работу гениального ума, ход его мыслей. Ге трактует Толстого как учителя жизни, который делает свою работу. В семье писателя это изображение считалось лучшим «по сходству и силе выражения лица, несмотря на опущенные глаза».В письме В.П. Гаевскому от 6 февраля 1884 г. Н.Н. Ге сообщал: «... я ездил в Москву, где и прожил 3 недели, я ездил, чтобы видеть моего хорошего Льва Николаевича Толстого и чтоб написать его портрет, что я задумал давно, но не мог исполнить. Радуюсь, что исполнил наконец. В этом портрете я передавал все, что есть самого драгоценного в этом удивительном человеке». |
Михаил Нестеров. Портрет Л.Н. Толстого (1907). Холст, масло. 113x102. Музей Л.Н. Толстого, Москва, Россия В качестве фона художник выбрал пруд в Ясной Поляне, ели, посаженные на его берегу самим Толстым, и вдалеке – деревню. Избрав не усадебный, а именно деревенский характер пейзажа, М.В. Нестеров сделал акцент на народное начало толстовского мировосприятия.
|
Л.Н. Толстой в восприятии художников конца ХХ – начала ХХІ века
В.И. Плотников. Портрет Льва Николаевича Толстого (1978). Холст. Масло
В.В. Шульженко. Лев Толстой на турнике (2006)
(Жанр: фигуративная живопись в стиле гротескного реализма).
Фотографии Л.Н. Толстого
Л.Н. Толстой в Крыму
Л.Н. Толстой с внуками Соней и Ильей в Крекшино
Л.Н. Толстой с женой Софьей Андреевной
Л.Н. Толстой
Л.Н. Толстой с М. Горьким и А. Чеховым
Л.Н. Толстой за работой в Ясной Поляне
Л.Н. Толстой играет в шахматы с М.С. Сухотиным
Воспоминания о Л.Н. Толстом
1. В 1897 году известный немецкий драматург, фельетонист и театральный директор доктор Оскар Блументаль воспользовался своим пребыванием в Москве (где во время поста гастролировала часть его берлинской труппы – Лессинг-Театра), чтобы повидать графа Л.Н. Толстого.«Пройдя целый ряд длинных коридоров, я очутился наконец лицом к лицу с этим замечательным человеком. Толстой совершенно таков, как его показал читающей европейской публике знаменитый портрет: в широкой мужицкой рубахе, подвязанной одноцветным поясом, с длинной белой бородою, с меланхолическими голубыми глазами и седыми космами волос, с изрытым глубокими морщинами лбом – работника мысли и грубыми, привыкшими к тяжелому труду руками, которые он в разговоре охотно засовывает за пояс. Глубокая, захватывающая душу серьезность, как бы истекающая от его лица, производит впечатление встречи с библейской фигурой. Граф Толстой кажется внезапно ожившим апостолом Леонардо да-Винчи, но к этому впечатлению присоединяется еще удовольствие цивилизованного вкуса, не встречающего в фигуре великого поэта ни малейшего следа намеренного оригинальничанья. Отчужденность от общества и его предрассудков так прекрасно гармонирует с отшельнической фигурой Толстого, что даже его странности кажутся вполне естественными. Монастырская простота комнаты соответствует тихому величию ее обитателя. Белые стены безо всякого
украшения, черные кожаные стулья, полка с небольшим количеством книг и березовый стол, заваленный свежеисписанными четвертушками белой бумаги, – такова светская келья этого монаха по убеждению».
2. «Петербургская газета». Неизвестный корреспондент. Заметка «Граф Л.Н. Толстой в Петербурге»:
«Читателям нашим известно уже, что знаменитый автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» – граф Лев Николаевич Толстой на днях приехал в Петербург. Пишущий эти строки имел случай в этот приезд в Петербург нашего всемирно известного писателя познакомиться с ним. Знакомство это произошло на улице. Рано утром, 9 февраля, шел я по набережной Фонтанки, между Аничковым и Симеоновским мостами. Навстречу мне, вижу, идет мой знакомый, представитель одной крупной книгоиздательской фирмы в Москве г. Б., и с ним рядом быстро шагал какой-то почтенный старик. Большая седая борода его, густые, нависшие над глазами, седые брови, серая войлочная шапка, из-под которой видны довольно длинные седые волосы, наконец, довольно кургузое, с овчинным воротником пальто, какое обыкновенно носят мелкие торговые люди или прасолы, делали этого почтенного старика удивительно похожим на графа Льва Николаевича Толстого, каким его рисует художник И.Е. Репин. «С кем это, – думаю себе, – идет Б.? Неужели с Толстым?» Я только что в недоумении занялся разгадкою, кто автор и кто оригинал этого необыкновенного портрета, как во флигеле, занимаемом графом Львом Львовичем Толстым, громко хлопнули дверью, и стук ее гулко разнесся в морозном воздухе...
– Вышел Лев Николаевич! – объявил мой чичероне.
Через минуту в конце длинной липовой аллеи, соединяющей оба каменных флигеля, показалась высокая, очень высокая фигура знаменитого отшельника Ясной Поляны.
Он быстро шел, пережевывая еще на ходу остатки последнего блюда, в серой круглой войлочной шапке и закутавшись, как в халат, в длинный черный не то армяк, не то пальто без пуговиц... Я сделал несколько шагов навстречу графу... Граф снял галоши, снял свою шапку, сам повесил на крюк прибитой к стене грошовой железной вешалки свое пальто-армяк, предоставив мне сделать то же самое, и передо мной в натуральную величину предстал Лев Толстой в том виде, как его изображают на всех портретах последнего времени! В верхнем пальто-армяке или пальто-халате своем граф Толстой выглядит несомненным барином: в том костюме, в котором он оказался теперь, вырос всем знакомый облик «барина опростившегося». Темно-синяя пестрядная блуза или чуйка, подпоясанная черным ремнем, пресловутые говяжьи сапоги, о которых мне говорили толстовцы в деревне.
3. В Туле местное аристократическое общество решило поставить в городском театре комедию графа «Плоды просвещения»… Дело было летом, и Льву Николаевичу послали в Ясную Поляну особое почетное приглашение… Приблизительно за час до начала спектакля к подъезду театра подошел среднего роста коренастый старик, одетый в темно серую суконную блузу, такие же брюки и грубые, очевидно домашней работы, сапоги… Грудь старика наполовину закрывала длинная седая борода, на голове его красовался простой картуз с кожаным козырьком. Опираясь на толстую, суковатую палку, старик открыл дверь и медленными шагами направился ко входу в партер театра. Здесь его остановили… – Эй, старик, куда лезешь, – заявил ему один из привратников, – сегодня тут все господа играют, тебе тут делать нечего… Проходи, брат, проходи… Старик начал было протестовать, но его взяли под руки и вывели из театра… Однако он оказался строптивого характера: сел около самого входа в «храм Мельпомены» на лавочку и оставался здесь до тех пор, пока к театру не подъехал один из высших представителей местной губернской администрации… – Граф, – вскричал приехавший администратор, – что вы здесь делаете?! – Сижу, – отвечал, улыбаясь Лев Николаевич, – хотел было посмотреть свою пьесу, да вот не пускают… Недоразумение, конечно, тотчас же было улажено.
4. Из книги Игоря Волгина «Уйти от всех. Лев Толстой как русский скиталец». – М., 2010. –
- И.А. Бунин, 1894: «быстрый, легкий, страшный, остроглазый, с насупленными бровями». «…И я вижу, – продолжает Бунин, что эти маленькие серо-голубые глаза вовсе не страшные и не острые, а только по-звериному зоркие». Другой современник уточняет, что в последнее десятилетие жизни Толстого глаза его, «оставаясь проницательными, все больше и больше теряли выражение строгости, а полное мысли лицо его приобретало удивительную красоту, словно светясь лаской и доброжелательностью…»
- «Портретисты его изображают неверно, – утверждает посетивший Толстого в 1904 году интервьюер. – Глядя на него, вы не замечаете ни той бороды, которую так тщательно выписывают художники, ни шишковатого, особенного лба, ни сурового выражения лица… Вы видите прежде всего одни глаза: небольшие, круглые и – в этом их особенность – совершенно плоские и одноцветные – сияющие; точно на сильный источник света смотришь: видишь сплошное сияние и различить не можешь – откуда и как оно происходит… Остальное – и широкий нос, и высокий лоб, и брови густые, и борода, и даже все тело – кажется пристроенным к этим глазам, сопровождающим их… Сначала глаза, а затем уже все прочее…»
- «Разве можно, – восклицает К.С. Станиславский, – передать на бумаге или холсте глаза Л.Н. Толстого, которые пронизывали душу и точно зондировали ее!» Однако сам воспоминатель с чисто актерской непосредственностью как раз и пытается это сделать, уверяя почтенную публику, что в глазах автора «Войны и мира» «блестели искры гениального художника».
- В.И. Немирович-Данченко, вспоминая о первой встрече с Толстым, пишет: «Ну, конечно, впереди всего эти знаменитые орлиные глаза – глаза мудрого и доброго хищника. Самое удивительное в его внешности. Глаза, всякому внушающие мысль, что от них, как ни виртуозничай во лжи, все равно ничего не скроешь. Они проникают в самую глубь души. В то же время в самой их устремленности и остроте – ничем не сдерживаемая непосредственность. Это не зоркость умного расчета, а наоборот – простодушность в самом прекрасном смысле этого слова».
- Руки Толстого запомнились многим: крупные, с длинными «аристократическими» пальцами, белые (или даже, как пишут иные, бледные) – без обычных в этом возрасте пигментных пятен. И.А. Бунин называет эти руки «деревенски-дворянские»; А.Б. Гольденвейзер пишет о крепких, правильной формы ногтях. А.В. Жиркевич смотрит взыскательно («большие пальцы очень велики и толсты, с широкими ногтями»). Но вот Толстой садится за картежный стол и, по свидетельству Максима Горького, играет «серьезно, горячась. И руки у него становятся такие нервные, когда он берет карты, точно он живых птиц держит в пальцах, а не мертвые куски картона…
- Одетый дома всегда одинаково – в белую или серую блузу, подпоясанную широким ремнем, как правило, в удобных разношенных башмаках, – он при первом контакте не выказывал ни малейших признаков величия. Быстро подходил к посетителю, забирал его руку в свою большую ладонь («сухую», «горячую», «теплую» – эта тактильная подробность отмечена многими), пристально вглядывался в лицо и неожиданно улыбался «ласковой и какой-то горестной, даже вместе с тем жалостной улыбкой».
- Вспоминая о встрече с Толстым весной 1905 года, А.И. Куприн писал: «Помню поразившую меня неожиданность: вместо громадного маститого старца, вроде микельанджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях».
Картина Николая Ге «Портрет Л.Н.Толстого» - одна из лучших портретных работ художника. Портрет написан в 1884 году, через два года после знакомства Ге с писателем. В последнее десятилетие своей жизни художник неоднократно обращался к образу Толстого, став последователем его религиозно-нравственного учения. В портрете Толстого наилучшим образом воплотилась вера Николая Ге в человека, в его неограниченные духовные и творческие возможности.
В портрете он стремился раскрыть лучшие качества человека, он никогда не повторялся, никогда психологически и художественно стандартно не трактовал ту или иную личность.
Портрет Льва Николаевича Толстого больше напоминает удачную фотографию писателя за работой, настолько реалистично до мелочей удалось Ге воспроизвести не только внешность писателя, но и зафиксировать богатство внутреннего мира своего героя, силу его мысли, вдохновенную увлеченность писательским трудом.
«Портрет Л.Н.Толстого» удачно дополнит интерьер школьного кабинета литературы или вашего рабочего кабинета, наполняя его энергией движения творческой мысли
Купить репродукцию этой картины вы можете в нашем интернет-магазине.
ВЫГОДНОЕ предложение от интернет-магазина BigArtShop: купить картину Портрет Л. Н. Толстого художника Николая Ге на натуральном холсте в высоком разрешении, оформленную в стильную багетную раму, по ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОЙ цене.
Картина Николая Ге Портрет Л. Н. Толстого: описание, биография художника, отзывы покупателей, другие работы автора. Большой каталог картин Николая Ге на сайте интернет-магазина BigArtShop.
Интернет-магазин BigArtShop представляет большой каталог картин художника Николая Ге. Вы можете выбрать и купить понравившиеся репродукции картин Николая Ге на натуральном холсте.
Николай Николаевич Ге родился в 1831 году в Воронеже в семье помещика. Необычность фамилии для средней полосы России объясняется тем, что его дед эмигрировал из Франции в Россию в конце 18 века, и по-французски фамилия звучит Gay.
Воспитывался няней, крепостной женщиной, так как его мать умерла от холеры, когда мальчику было три месяца. В 10-летнем возрасте его привезли в Киев, где он поступил в Первую киевскую гимназию. Несмотря на то что преподаватели прочили ему будущность художника, заметив его способности к рисунку, он после окончания гимназии по совету отца поступил в Киевский университет на физико-математический факультет. Вскоре перевелся на математический факультет Петербургского университета, переехав жить к старшему брату. Посещая Эрмитаж, продолжает самостоятельно учиться рисованию.
В 1850 году он оставляет университет и поступает в Императорскую Академию художеств в класс Петра Басина.
В 1855 году за картину «Ахиллес оплакивает Патрокла» он получил Малую золотую медаль Академии. За картину «Саул у Аэндорской волшебницы» в 1857 году ему присвоили Большую золотую медаль, что давало право на поездку за границу за счет Академии.
Ге посетил Германию, Швейцарию, Францию, Италию.
В 1863 году по возвращении в Петербург он выставил на осенней выставке в Академии Художеств картину «Тайная вечеря». Эта картина была приобретена российским императором в личную коллекцию.
За «Тайную вечерю» Академия присвоила Николаю Ге звание профессора. И, минуя звание академика, он был избран также и Действительным членом Императорской Академии художеств.
После недолгого пребывания в России, в начале 1864 года Ге возвращается во Флоренцию, где пишет много эскизов на евангельские сюжеты. В это пребывание во Флоренции Ге знакомится и сближается с Герценом. По мнению критиков, портрет Герцена - лучший в творческом наследии Николая Ге.
В конце 1869 года Николай Ге возвращается в Россию, где принимает участие в организации «Товарищества передвижных художественных выставок».
С 1869 по 1875 год Николай Ге живет и работает в Петербурге. Здесь им написаны блестящие портреты известнейших интеллигентов России: писателя Ивана Тургенева, поэта Николая Некрасова, писателя-сатирика Михаила Салтыкова-Щедрина, историка Николая Костомарова, скульптора Михаила Антокольского и других.
В «петербургский период» творчества Ге также написал картины на исторические темы.
Но неудовлетворенность собственным творчеством и материальное неблагополучие заставляют Николая Ге в 1875 году покинуть Петербург и переселиться на Украину. В Черниговской губернии ему удалось купить небольшой хутор.
До 1879 года художник почти не работал. Он занялся вопросами религии и морали, сделав вывод, что надо жить сельским трудом, что искусство не может служить средством к жизни, что им нельзя торговать.
Крайняя нужда, однако, заставила художника ради получения средств к существованию и выплаты накопившихся долгов писать много «заказных» портретов местных богачей.
В 1882 году Ге в Москве познакомился с Л. Н. Толстым, а в 1884 году написал его портрет.
Затем последовал новый ряд картин на религиозные сюжеты «Выход с Тайной вечери», «Что есть истина?», «Иуда», «Суд Синедриона», «Повинен смерти», «Распятие» В них он «нашёл» себя, выработав как независимый взгляд на окружающую действительность, так и собственную виртуозную по выразительности и внутренней экспрессии манеру живописного письма.
За год до своей кончины художник пишет «Автопортрет»
По мнению критиков, Ге первым среди русских художников уловил новое реалистическое направление в библейских сюжетах.
Текстура холста, качественные краски и широкоформатная печать позволяют нашим репродукциям Николая Ге не уступать оригиналу. Холст будет натянут на специальный подрамник, после чего картина может быть оправлена в выбранный Вами багет.
