Трехэтажный дом внукова. Трубная площадь. Монумент на Трубной

БЕСЫ ИЗ ТРАКТИРА "АД"

140 лет назад всю Россию потрясло известие о попытке убийства царя-реформатора Александра II. Средь бела дня 4 апреля 1866 года в центре Санкт-Петербурга у ограды Летнего сада в гулявшего императора стрелял, но промахнулся приехавший из Москвы молодой человек по имени Дмитрий Каракозов. Как выяснило следствие, Каракозов принадлежал к группе юных радикалов, во имя своих высоких целей не брезговавших уголовщиной. Не случайно великий русский писатель Ф. М. Достоевский, не понаслышке знакомый с миром уголовников-каторжан, увековечил этих горе-революционеров в романе с выразительным названием «Бесы»…

Шестеро главных персонажей этого очерка дружили с детства, с первых лет учебы в Пензенской губернской гимназии на переломном для России рубеже 1850-1860-х гг. На глазах у этих юношей – Дмитрия Юрасова, Николая Ишутина, Дмитрия Каракозова, Максимилиана Загибалова, Петра Ермолова, Виктора Федосеева - крепостная, дворянско-помещичья Россия потерпела поражение в Крымской войне 1853-1856 гг. Не выдержав такого позора, царь Николай I, державший Россию «замороженной» все 30 лет своего правления, ушел из жизни. Сменивший его на троне Александр II начал в России реформы, но неспешные и половинчатые: крестьянам дали личную свободу, но без земли, горожанам – местное самоуправление, но не независимый парламент. В стране оживились торговля и промышленность, а вот перемены в сельском хозяйстве шли медленно. Длившаяся почти 50 лет война на Кавказе завершилась в 1859 году пленением вождя тогдашних «моджахедов» имама Шамиля, но новые волнения назревали на западных окраинах империи – на землях нынешней Литвы и Белоруссии.
Юные пензенцы с нетерпением следили за шедшими в стране переменами и, по гимназической моде тех лет, зачитывались тогдашним «самиздатом» – сочинениями Герцена и Огарева, Полежаева и Достоевского. Под воздействием их книг пензенские гимназисты, как и многие их сверстники, к 16-17 годам были полны решимости добиваться освобождения России от самодержавия и бюрократии. Свой путь к воплощению этих замыслов выпускники связывали с продолжением учебы в университетах – благо, туда их принимали без экзаменов. Осенью 1860 года один из них, Дмитрий Каракозов, поехал учиться в Казанский университет, остальные пятеро друзей продолжили учебу в Московском университете.
Именно в Москве юные провинциалы, признанным лидером которых с детства был кособокий книгочей Николай Ишутин, впервые участвовали в бурных политических событиях. Правительство, опасаясь притока в университеты массы крестьянских детей, получивших в 1861 году личную свободу, в том же году ввело плату за высшее образование, отсекая от него малоимущих россиян. Недовольные студенты ответили массовыми демонстрациями в Санкт-Петербурге и Москве. Их зачинщики были отчислены из университетов и взяты под арест, а их товарищи прервали учебу. Студенческие волнения в Москве длились до 12 октября 1861 года, когда тысячная демонстрация молодежи вышла к дому генерал-губернатора на Тверской улице, 13, где ныне расположена столичная мэрия.
В тот день, вошедший в историю Москвы как «день битвы под «Дрезденом» (по имени гостиницы на Тверской площади, у стен которой происходили основные события), полиция и казаки при содействии купцов и приказчиков из соседнего Охотного ряда вступили в массовую драку со студентами, перешедшую на соседние Дмитровку и Большую Никитскую улицы. В тот раз Ишутин с товарищами отделались синяками и несколькими днями ареста в Тверской полицейской части. Зато они впервые почувствовали себя революционерами, и в начале 1862 года вступили в созданную тогда в Питере и Москве тайную организацию «Земля и Воля».

«ТРЕИСПОДНЯЯ»
Для пущей конспирации «землевольцы» собирались не в знаменитом квартале тогдашних студенческих общежитий между Большой и Малой Бронными улицами, где снимали комнаты Ишутин и большинство его земляков. Излюбленным местом встреч молодых заговорщиков стал трактир «Крым» на Трубной площади. Первые упоминания о нем датированы еще 1840-ми годами, когда на Трубную площадь была перенесена из Охотного ряда торговля певчей птицей, голубями, мелкими животными. Тогда же «Труба», как фамильярно именовали ее завсегдатаи, стала любимым местом промысла воров-карманников, шулеров, проституток и других «прилипал» к рыночным торговцам.
До начала 1850-х гг. местом их отдыха был ближайший к рыночной площади Трубный бульвар. Но в мае 1852 года тогдашний генерал-губернатор Москвы, знаменитый своей вспыльчивостью и самодурством граф А.А. Закревский, отдал приказ: «…Найдя, что Трубный бульвар служит притоном мошенникам и проституткам, а по способу посадки деревьев полиции затруднительно иметь за ним наблюдение, приговариваю его к уничтожению». Деревья тут же срубили, бульвар на всякий случай переименовали в Цветной, а его постояльцев оттеснили с улицы в соседний трактир «Крым», выразительное описание которого оставил в своей книге «Москва и москвичи» Владимир Гиляровский:
«…Разгульный «Крым» занимал два из трех этажей здания. В третьем этаже трактира гуляли шулера, аферисты и всякое жулье, сравнительно прилично одетое. Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, отчаянным разбойничьим местом, известным под именем «Ад»…
Другую половину подземелья звали «Треисподняя», и в нее имели доступ только личности, известные буфетчику и вышибалам... «Треисподняя» состояла из коридоров, по обеим сторонам которых были большие каморки, известные под названием «адских кузниц» и «чертовых мельниц». Здесь тогдашние воровские «авторитеты» – «иваны» и «болдохи» - играли в карты на свою добычу, иногда ценою в тысячи рублей. В этой половине было всегда тихо – пьянства не допускали вышибалы, одного слова или молчаливого жеста которых боялись все. Круглые сутки в маленьких каморках делалось дело: то «тырбанка сламу», то есть дележ награбленного и его продажа, то исполнение заказов по фальшивым паспортам особыми спецами. Несколько каморок были обставлены как спальни – опять-таки только для почетных гостей и их «марух»...
Заходили сюда иногда косматые студенты, пели «Дубинушку» в зале, шумели, пользуясь уважением бродяг и даже вышибал, отводивших им каморки, когда не было мест в зале. Тогда полиция не заглядывала сюда, облав не было, да они ни к чему бы и не повели – под домом были подземные ходы, оставшиеся от водопровода, устроенного в конце XVIII века…»
В дополнение к рассказу Гиляровского стоит упомянуть, что кроме трех выходов на Трубную площадь, Цветной бульвар и Грачевку, во двор трактира «Крым» из «Ада» вели еще две потайные двери. На этих двух дверях на разной высоте выше человеческого роста в сумерках ставили особые перекладины – так, что случайный человек, выбегая из «Ада», не мог не расшибиться о них. А еще от буфета на входе в «Ад» в тамошние «кузницы» и «мельницы» вел шнур со звонками на случай внезапной облавы.

ЧТО ДЕЛАТЬ, ИЛИ «ОБЩЕСТВО ВЗАИМОПОМОЩИ»
Вероятно, первым московским студентом, освоившимся в 1850-х гг. в «Аду» и «Треисподней», был Иван Гаврилович Прыжов – сын швейцара московской Мариинской больницы на Божедомке (в 1821 году, шестью годами раньше Прыжова, в семье врача этой больницы родился Федор Достоевский). Окончив 1-ю московскую гимназию, Иван Прыжов в 1848-1851 гг. посещал Московский университет, а затем, так и не закончив его, занял низшую должность в канцелярии Московского суда.
Учебу, а затем и службу Прыжов сочетал с изучением народного быта России, сосредоточившись на истории и нравах российских кабаков. В конце 1860-х гг. это его увлечение воплотилось в весомый научный труд «История кабаков на Руси». Но в 1850-х гг. грамотей, балагур и любитель застолий Иван Прыжов лишь подступал к своей главной теме, попутно сведя знакомство со всей тогдашней «Москвой кабацкой» и делясь своими связями с другими студентами, таившимися от полиции. Благо, те всерьез интересовались бытом и нравами «трущобных людей». Так, тогдашний духовный вождь революционной молодежи, один из основателей упомянутой выше организации «Земля и Воля» Николай Гаврилович Чернышевский видел возможных союзников в борьбе с самодержавием в бродягах из сектантов и раскольников, в полууголовных артелях волжских бурлаков и в прочих маргиналах.
Работа московской организации «Земли и Воли» продлилась несколько месяцев, ограничившись собраниями в подвалах трактира «Крым» и выпуском нескольких рукописных прокламаций. В июле 1862 года Чернышевский был арестован в Петербурге по обвинению в подстрекательстве крестьян к бунту и сотрудничестве с политэмигрантами Герценом и Огаревым. Его немногочисленные сподвижники в Питере также оказались за решеткой, либо покинули Россию. Московские «землевольцы» на время оставили конспирацию и переключились на «пропаганду делом» социальных идей «обобществленного труда». Их автором был все тот же неутомимый Чернышевский – благо, режим содержания под следствием в Петропавловской крепости не помешал ему в 1862-1864 гг. написать и передать на волю рукопись - известный всем поколениям советских школьников роман «Что делать?».
В полном соответствии с содержанием романа московские студенты и курсистки, среди которых был и Николай Ишутин с товарищами, осенью 1864 года основали в Москве «Общество взаимопомощи» с переплетными мастерскими, где сами работали в свободное от учебы время. Впрочем, именно для учебы его оставалось все меньше, поскольку к концу 1864 года юные революционеры, лишившиеся прежних вожаков, свели знакомство с новыми, еще более «авторитетными» наставниками – уцелевшими повстанцами-сепаратистами из Польши и Литвы, переселившимися в Москву. К слову, большинство этих «борцов за свободу» были выходцами из местного дворянства-шляхетства. Добиваясь полного суверенитета от России, они в случае победы отнюдь не собирались делиться своей землей с земляками-крестьянами.
Но мелкие нестыковки в политических взглядах не помешали московским и польским заговорщикам совместно устроить побег из тюрьмы уроженца Житомира Ярослава Домбровского. После подавления восстания 1863 года военно-полевой суд приговорил 27-летнего штабс-капитана российской армии Домбровского, изменившего присяге и перешедшего на сторону бунтовщиков, к расстрелу с заменой 15 годами каторги. По дороге в Сибирь Домбровского в ожидании этапа поместили в Московскую пересыльную тюрьму. (До 1830 года тюрьма размещалась в бывших рабочих бараках на заброшенной стройке Храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Затем ее перевели на улицу Волхонка в каменные здания бывшего Колымажного двора – комплекса царских конюшен и каретных мастерских. В 1879 году пересыльной тюрьмой стала легендарная «Бутырка», здания Колымажного двора снесли, а на оставшемся пустыре в 1896 году начали строить нынешний Музей изящных искусств…)

«АД»
1 декабря 1864 года Ярослав Домбровский собрался в тюремную баню, но задержался в предбаннике, где торговки предлагали «арестантикам» калачи и сбитень. Накинув загодя приготовленный женский платок и полушубок, Домбровский вышел в группе торговок мимо осоловевшей от банного тепла и пара охраны за ворота тюрьмы. Там его ждал 19-летний вольнослушатель Московского университета Болеслав Шостакович (родной дед знаменитого советского композитора), который отвел Домбровского на ночлег в трактир «Ад» на Трубной площади.
Следующую ночь беглец переночевал в комнате, которую Николай Ишутин и Петр Ермолов снимали тогда в доме Ипатова в Трехпрудном переулке (нынешний дом № 1). Из Москвы Домбровский благополучно скрылся во Францию, где погиб в 1871 году в дни Парижской Коммуны, сражаясь на баррикадах во главе местных революционеров.
Участие в побеге Домбровского вдохновило Ишутина и его друзей на новые дерзкие планы. Как вспоминала их тогдашняя коллега по переплетной артели Елена Козлинина, более полувека проработавшая хроникером Московского окружного суда, «…Ишутин был озлобленным человеконенавистником – возможно, по причине своего физического уродства. Его ближайший друг Петр Николаев – типичный хулиган, до последней степени беспринципный. Другие фигуры, окружавшие их, по большей части представляли зеленую молодежь, очень неуравновешенную и до последней возможности распропагандированную...»
В феврале 1865 года Ишутин, оттеснивший от лидерства в «Обществе», объединявшем более 600 студентов и курсисток, его устроителя Петра Свиридова, предложил превратить общество в «Политическую организацию». Участвовать в ее работе согласилось не больше половины членов «Общества». Но неугомонного Ишутина это не смутило – к концу 1865 года он создал в составе «Организации» еще более тайное общество под названием «Ад». Его членами, помимо самого Ишутина, стали его кузен Дмитрий Каракозов (он переехал в Москву из Казани после того, как был отчислен из тамошнего университета и долго лечился от хронических желудочных болезней и алкоголизма), а также их земляки Дмитрий Юрасов и Петр Ермолов.
Собрания «Ада» шли в трактире «Крым», в пресловутой переплетной мастерской «Общества» (дом на углу Сытинского переулка и Большой Бронной улицы под нынешним № 3/25), а также в излюбленной московским студенчеством библиотеке-читальне Анатолия Черенина (Рождественка, дом № 8, строение 1 – доходный дом был недавно снесен).
Неизвестно, как долго длилась бы деятельность «Ада», члены которого с гордостью именовали себя «мортусами» («смертниками»), если бы 4 апреля 1866 года Каракозов не был задержан в Петербурге сразу после неудачной попытки убийства царя выстрелов в царя – во время выстрелов его руку случайно оттолкнул оказавшийся поблизости мастеровой О. И. Комиссаров.
При аресте стрелок пытался принять яд, но его тут же вырвало. Поначалу террорист отказался назвать себя, но 7 апреля его как «постояльца 55-го номера» опознал содержатель питерской гостиницы «Знаменская». При обыске в гостиничном номере жандармы нашли разорванные конверты, сложив из клочков адреса: «На Большой Бронной дом Полякова, Ишутину» и «Ермолову, Пречистенка».
9 апреля 1866 года земляки и сожители Ишутина Максимилиан Загибалов и Дмитрий Юрасов были арестованы в их съемной комнате доходного дома под нынешним № 6, принадлежавшем московскому богачу Лазарю Полякову. (Свой нынешний облик это здание приняло после того, как в 1883 году архитектор Михаил Чичагов перестроил его по заказу Полякова в синагогу). Самого Николая взяли в ночь с 9 на 10 апреля в переплетной мастерской Общества. Всего до конца апреля в Москве и Санкт-Петербурге по делу о покушении на царя было опрошено 2 тысячи человек. Следователи, действиями которых лично руководил генерал-губернатор Москвы князь В. А. Долгоруков, ежедневно допрашивали по 60-100 человек, работая с 10 утра до часа ночи. В итоге, под арестом на время следствия оказалось 196 человек, а на скамью подсудимых в августе 1866 года попали Каракозов, Ишутин и еще 32 их знакомца по «Организации» и «Аду».

Как удалось доподлинно установить следствию и суду, замысел цареубийства возник у Каракозова и Ишутина еще в декабре 1865 года и был внесен ими в так называемый «Устав» «Ада». Юрасов, Ермолов и Загибалов знали об этом намерении, но не поддерживали его, считая главной задачей «мортусов» укрепление связей с революционными кружками в провинции, со ссыльными поляками и организацию побега с каторги Н. Г. Чернышевского. Впрочем, спорщики были одинаково заинтересованы в изыскании денег на свои замыслы – и даже уговорили одного из членов «Общества», 23-летнего Виктора Федосеева, отравить своего отца, пензенского помещика, чтобы затем употребить его наследство на нужды революции. Правда, заговорщики не успели реализовать этот замысел – и Ишутин передал яд (стрихнин) добровольно вызвавшемуся на цареубийство и смерть Каракозову.
В обвинительном заключении было указано, что пистолет и пули для покушения на царя Каракозов приобрел в марте 1866 года на рынке в Санкт-Петербурге на деньги, тайно «одолженные» (а попросту украденные) Ишутиным из кассы «Общества взаимопомощи».
Лишь через несколько лет после суда и казни Каракозова ссыльный «ишутинец» Иван Худяков случайно проговорился о том, что еще накануне отъезда из Москвы в феврале 1866 года Каракозов потратил часть денег на покупку двуствольного револьвера, из которого потом стрелял в царя, у бандитов-«иванов» на Трубной площади. Второй револьвер в день покушения находился у испугавшегося стрелять в императора террориста-дублера Петра Ермолова. Сразу после ареста Каракозова он скрылся в Москве, но его роль в замысле цареубийства тогда так и осталась нераскрытой.
Впрочем, Ермолов и другие причастные к деятельности «Ада» понесли суровое наказание. Сам Каракозов, производивший на большинство знавших его людей впечатление ненормального человека, был повешен при большом скоплении народа на Смоленском поле в Санкт-Петербурге 3 сентября 1866 года. Также приговоренный к смерти, но подавший прошение о помиловании Ишутин узнал о «царской милости» – замене смертной казни бессрочной каторгой – уже стоя под петлей на эшафоте. Перенесенное им тогда потрясение повлекло за собой потерю рассудка и долгое угасание в каторжной больнице, откуда его увезли хоронить в 1879 году.
Большинство членов общества «Ад» – те же пензенцы Дмитрий Юрасов, Петр Ермолов, Максимилиан Загибалов, которым в то время было по 20-22 года, - были приговорены к каторжным работам на срок от 12 до 20 лет. Правда, в 1871 году, после пяти лет пребывания на каторге, все они были переведены на поселение, а в 1884 году получили от царя Александра III полное помилование и разрешение возвратиться на жительство в Россию.
Большинство членов «Общества взаимопомощи», не имевших прямого отношения к «Организации» Ишутина-Каракозова, включая познакомившего этих пензенцев с трактиром «Ад» Ивана Прыжова, в тот раз отделались легким испугом. Правда, Прыжову на время пришлось покинуть Москву после того, как напуганное полицейское начальство в том же 1866 году заставило держателей трактира «Крым» под угрозой полного сноса здания на время прикрыть весь злополучный подземный этаж с «Адом» и «Треисподней». Резонно считая Прыжова одним из виновников этого убыточного для хозяев и завсегдатаев «Ада» решения, местные «иваны» и «болдохи» всерьез, хотя и ненадолго, обиделись на летописца московских трактиров. Впрочем, к моменту его возвращения в Москву в конце 1860-х гг. былые страсти вокруг трактира «Крым» улеглись, а место Ишутина в узком кругу тогдашних радикальных революционеров занял новый вожак Сергей Нечаев, еще более подверженный уголовщине. Но о нем речь пойдет уже в следующем очерке…

Максим ТОКАРЕВ

Помимо прочих площадей Москвы особого внимания требует площадь Трубная, примечательная своей историей и местом в народной жизни москвичей. Трубная носит такое название вот уже с 1817 года, когда реку Неглинную заключили в трубу и убрали под землю, и образовавшаяся площадь стала местом пересечения Петровского, Рождественского и Цветного бульваров, а так же Неглинной и Трубной улиц.
Еще давно на месте самой оживленной площади Москвы росла капуста Рождественского монастыря, однако вскоре после заключения Неглинной в трубу и образования площади, что сыскала славу самого злачного и гулящего места в Москве.
Прежде всего, возник рынок, причем на протяжении лет самый разнообразный: если поначалу торговали птицей и прочей живностью, то потом сюда подтянулись цветочники, начались устраиваться собачьи выставки, и приезжали зверинцы. По Бульварному кольцу проложили конку, куда на Трубной приходилось впрягать еще лишнюю пару лошадей, чтобы преодолеть крутой подъем Рождественского бульвара.
Но более всего примечателен был трехэтажный дом некоего Внукова, в котором имел место быть трактир «Крым», где еженощно собиралось городское «дно», и прочие люди, что не в ладах с законом. Помимо верхних этажей был в доме подвал, причем огромный, и разделялся он на «Ад» и «Треисподнюю», куда имел вход только «свет» криминального общества происходящим в «Аду», а тем более, в «Треисподней», пугали мирных горожан, где круглые сутки шли картежные игры по-крупному, делилась добыча, и невесть что еще творилось. Известно, что именно в «Аду» происходили заседания одноименной группы недовольных правительством студентов Сельскохозяйственной академии, позже организовавшим первое покушение на Александра II. Несмотря на дурную славу, до трактира добрались только в 1980-х, снесли, построили правительственное учреждение, ну а теперь на этом месте высится бизнес-центр.
В 1860-х француз Оливье открыл свой шикарный ресторан «Эрмитаж». «Эрмитаж» пришелся по вкусу сначала дворянству, потом и купечеству с иностранными коммерсантами, а далее – всей кутящей Москве. Конечно же, грех было студенчеству не отмечать свои праздники в таком великолепном месте, и владельцы «Эрмитажа» предусмотрительно заменяли всю дорогую мебель дубовыми столами, стулья – лавками, а пол посыпали опилками, чтобы напившаяся вдрызг молодежь не нанесла чувствительного ущерба чуть ли не самому популярному в то время ресторану Москвы. В 1917 году «Эрмитаж» прикрыли, но не прошло и пяти лет, как начался НЭП, и ресторан вновь заиграл всеми красками. А кончился НЭП – и в здании «Эрмитажа» Моссовет открыл Дом крестьянина. Сейчас там театр «Школа современной пьесы» с театральным кафе, где главное блюдо, конечно же, ни что иное как салат «оливье».
Стоит добавить, что в северо-западном углу Трубной ютились прижатые друг к другу купеческие домики, а с противоположной стороны стояли дешевые квартиры, сдаваемые студентам, где сейчас строится новый квартал. На Трубной улице, ранее известной как Грачевка, были сосредоточены разные сомнительные заведения, кабаки и притоны, где, кстати, жил еще студентом молодой Антон Павлович Чехов.
Сейчас на ухоженной Трубной площади можно видеть кафе и рестораны вместо трактиров, вместо конки автобусы и троллейбусы, новые дома вместо гулящих квартир, ровные бульварные аллеи вместо рынка. В центре площади – памятник погибшим при исполнении долга милиционерам, открытый в 1994 году. Ничто более не напоминает о былой «Трубе».

Уже полтора месяца как состоялся последний в этом году Фотоутренник, а мы так и не выложили Детали, сфотографированные нами в районе Сретенки.

Исправляемся!

Деталей в этот раз не так много, но все как на подбор и истории про них преинтересные.

Прогуляться по переулкам вокруг Сретенки и рассмотреть детали —>

Пойдем от Сухаревской площади и переулками в сторону Сретенских ворот и Трубной площади

Посредине Сухаревской площади до 1934 г. возвышалась одноименная башня — выдающийся памятник архитектуры петровских времен. Увы, «для расширения движения» ее полностью снесли, несмотря на протесты и целый ряд предложений по оптимизации движения без сноса башни.

Под рекламой на площади скрывается еще одина деталь — символ ВСХВ-ВДНХ. Метро до ВДНХ дотянули лишь к концу 1950-х, поэтому до войны и в 1954 году, когда Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (ВСХВ) открылась во второй раз, а до этого все участники выставки и посетители добирались туда наземным транспортом с Колхозной площади (Сухаревская).

Этот же символ ВСХВ на входном билете

Здесь же в конце Сретенки у церкви Троицы в Листах, сильно ушедшей в землю за несколько столетий по уверениям Гиляровского продавали самый лучший табак:

Лучший табак, бывший в моде, назывался «Розовый». Его делал пономарь, живший во дворе церкви Троицы-Листы, умерший столетним стариком. Табак этот продавался через окошечко в одной из крохотных лавочек, осевших глубоко в землю под церковным строением на Сретенке. После его смерти осталось несколько бутылок табаку и рецепт, который настолько своеобразен, что нельзя его не привести целиком.
«Купить полсажени осиновых дров и сжечь их, просеять эту золу через сито в особую посуду.
Взять листового табаку махорки десять фунтов, немного его подсушить (взять простой горшок, так называемый коломенский, и ступку деревянную) и этот табак класть в горшок и тереть, до тех пор тереть, когда останется не больше четверти стакана корешков, которые очень трудно трутся: когда весь табак перетрется, просеять его сквозь самое частое сито. Затем весь табак сызнова просеять и высевки опять протереть и просеять. Золу также второй раз просеять. Соединить золу с табаком так: два стакана табаку и один стакан золы, ссыпать это в горшок, смачивая водой стакан с осьмою, смачивать не сразу, а понемногу, и в это время опять тереть, и так тереть весь табак до конца, выкладывая в одно место. Духи класть так: взять четверть фунта эликсиру соснового масла, два золотника розового масла и один фунт розовой воды самой лучшей. Сосновое масло, один золотник розового масла и розовую воду соединить вместе подогретую, но не очень сильно; смесь эту, взбалтывая, подбавлять в каждый раствор табаку с золою и все это стирать.
Когда весь табак перетрется со смесью, его вспрыскивать оставшимся одним золотником розового масла я перемешивать руками. Затем насыпать в бутылки; насыпав в бутылки табак, закубрить его пробкой и завязать пузырем, поставить их на печь дней на пять или на шесть, а на ночь в печку ставить, класть их надо в лежачем положении. И табак готов».

Здесь хорошо заметно насколько поднялся с 17 века культурный слой

От Сретенки в сторону Цветного бульвара отходит Большой Сухаревский переулок. Где-то посредине фотографии он продолжается Малым Сухаревским переулком и упирается в бульвар.

К концу XIX века здесь образовался натуральный московский «район красных фонарей», знаменитая Грачевка, который, правда, разогнали еще до революции, а переулки с дурной славой переименовали. Так Малый и Большой Колосовы стали Малым и Большим Сухаревскими.

А вот что про этот переулок писал Гиляровский:

Самым страшным был выходящий с Грачевки на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, сплошь занятый полтинными, последнего разбора публичными домами. Подъезды этих заведений, выходящие на улицу, освещались обязательным красным фонарем, а в глухих дворах ютились самые грязные тайные притоны проституции, где никаких фонарей не полагалось и где окна завешивались изнутри.
Характерно, что на всех таких дворах не держали собак… Здесь жили женщины, совершенно потерявшие образ человеческий, и их «коты», скрывавшиеся от полиции, такие, которым даже рискованно было входить в ночлежные дома Хитровки. По ночам «коты» выходили на Цветной бульвар и на Самотеку, где их «марухи» замарьяживали пьяных. Они или приводили их в свои притоны, или их тут же раздевали следовавшие по пятам своих «дам» «коты». Из последних притонов вербовались «составителями» громилы для совершения преступлений, и сюда никогда не заглядывала полиция, а если по требованию высшего начальства, главным образом прокуратуры, и делались обходы, то «хозяйки» заблаговременно знали об этом, и при «внезапных» обходах никогда не находили того, кого искали…
Хозяйки этих квартир, бывшие проститутки большей частью, являлись фиктивными содержательницами, а фактическими были их любовники из беглых преступников, разыскиваемых полицией, или разные не попавшиеся еще аферисты и воры .

И сегодня несложно представить как через систему кривых проходных дворов Грачевки от полиции уходили преступники.

Интересное название переулка вернули в 1907 году, когда разогнали публичные дома и переименовали улицы Грачевки. До 1907 г. он назывался Мясным по располагавшимся здесь лавкам, а Последним он назывался в 18 веке, когда фактически был последним переулком от центра в этом районе. Если интересует тема забавных и странных названий московских улиц, то .

В этом же Последнем переулке новодельный бизнес-центр «украшен», наверное, самыми странными современными изваяниями — трехметровыми атлантами в трусах

На углу Трубной площади и Цветного бульвара сейчас высится огромный стеклянный бизнес-центр.

А при Гиляровском в конце 19 века здесь все было совсем по-другому:

…на углу между Грачевкой и Цветным бульваром, выходя широким фасадом на Трубную площадь, стоял, как и теперь стоит, трехэтажный дом Внукова. Теперь он стал ниже, потому что глубоко осел в почву. Еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а в дождливое время часть Трубной площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до дома Внукова никогда не доходила.
Разгульный «Крым» занимал два этажа. В третьем этаже трактира второго разряда гуляли барышники, шулера, аферисты и всякое жулье, прилично сравнительно одетое. Публику утешали песенники и гармонисты.
Бельэтаж был отделан ярко и грубо, с претензией на шик. В залах были эстрады для оркестра и для цыганского и русского хоров, а громогласный орган заводился вперемежку между хорами по требованию публики, кому что нравится,—оперные арии мешались с камаринским и гимн сменялся излюбленной «Лучинушкой».
Здесь утешались загулявшие купчики и разные приезжие из провинции. Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».

И снова дворы Грачевки.

Главное держать
себя в руках
и не ударяться
в постмодернизм

Одно из зданий украшено забавными беременными кариатидами. Тоже был публичный дом

А почти на соседнем доме гордо висит почетный знак ОСОАВИАХИМа ().

И внезапно в одном из дворов обнаружился .

На одном из домов в Печатниковом переулке висит медальон с Лениным. Документально история нигде не подтверждена, но старожилы рассказывают, что в день смерти Ленина в январе 1924 года дом загорелся, и после ремонта у входа повесили рельефный медальон с изображением вождя.

Так один из домов по Печатникову выглядит со двора

А так с улицы… Это бывший дом разбогатевшего крестьянина Сысоева, который въехав сюда в 1896 г. украсил его на свой вкус

Общий вид на склон Печатникова переулка.

Про этот переулок несколько лет назад даже был снят пронзительный и философский короткометражный фильм:

И, напоследок, уже у Сретенских ворот во дворе можно видеть старый дореволюционный люк производства «Мюръ и Мерелизъ»

Рождественский и Цветной бульвары. Трубная площадь

Мы с вами уже упоминали Рождественский бульвар (глава «Рождественка»); теперь настала пора познакомиться с ним и прилегающей местностью вплотную. Но, говоря о нем, нельзя обойти вниманием, например, Трубную площадь или Цветной бульвар, - эти места расположены слишком близко друг от друга. Здесь же проходит и Трубная улица, также упоминающаяся у Акунина.

Окрестности Трубной площади - одно из первых мест на территории столицы, где начали селиться люди (так называемое Драчевское городище). Глядя на городскую застройку и поток автотранспорта, трудно представить себе убогие землянки на берегу медленно катившей свои воды реки Неглинной. Впрочем, местные обитатели издавна называли ее Самотекой - память об этом дошла до наших дней в названиях расположенных неподалеку Самотечных улиц. Протекала здесь (до XIX в.) и еще одна московская речушка - Напрудная.

Во время постройки стен Белого города в них был предусмотрен водосток для вод Неглинки - так называемая «труба», а выражаясь современным языком, тоннель. Для того чтобы через эту «трубу» на территорию города не проникали непрошеные гости, она была с обоих концов закрыта коваными решетками. Поэтому передовое для своего времени гидротехническое сооружение и возникшая впоследствии площадь именовалась Трубной, или попросту Трубой.

Дав волю юмору, можно предположить, что, подобно тому как древняя «труба» уносила в себе воды Неглинки, Трубная площадь стала собирать все, что не умещалось в центре города. Так, в 1840 г. сюда перевели из Охотного ряда так называемый Птичий ряд - лавочки, в которых продавались живые птицы (как обычные домашние, так и певчие). В 1851 г. от Китайгородской стены было решено убрать мешавшие проезду лавки, торговавшие саженцами деревьев, рассадой, семенами, срезанными цветами. Им тоже нашлось место на Трубе. Эти «новоселы» положили начало долгие годы шумевшему на площади Птичьему рынку, метко обрисованному А. П. Чеховым (рассказ «В Москве на Трубной площади»). Е. Иванов отмечает: «Пестрота посетителей этого рынка конкурировала с Сухаревкой».

В обе стороны от Трубы шел Неглиненский канал. Городские власти заботливо обсадили его берега деревцами, но гулять под ними желающих не находилось. Подземная галерея, в которую была спрятана Неглинка, проходила непосредственно под Трубной площадью, а для стока вод в начале современного Цветного бульвара был устроен водопад.

Цветной бульвар по-своему уникален. Он, единственный из всех московских бульваров, не образован после сноса стен Белого города. Он - память об осушенном и засыпанном Неглиненском канале. В1844 г. М. Н. Загоскин восхищенно замечал: «Придет ли кому в голову, что этот широкий бульвар на Трубе, со своими зелеными полянами и гладкими дорожками, был не так еще давно почти непроходимым и зловонным болотом!» («Москва и москвичи»).

Сначала бульвар назывался Трубным, а с 1851 г., когда на Трубе появились цветочные лавки, стал Цветным.

Цветной бульвар стал местом гуляний «простого народа»; благодаря этому на нем размещалось множество балаганов и паноптикумов, «в которых за сходную плату показывались ярмарочные диковинки вроде говорящих пауков с человечьей головой» (В. П. Сытин). Во второй половине XIX в. Трубная площадь и прилегающие к ней Цветной и Рождественский бульвары обстроились каменными домами, в которых сдавались внаем квартиры и комнаты. «Жилье-то Сенька, конечно, сыскал - чай Москва, не Сибирь. Сел в Театральном проезде на лихача, спросил, где способнее обустроиться приезжему человеку, чтоб прилично было, ну и доставил его извозчик с ветерком в нумера мадам Борисенко на Трубной» («Любовник Смерти»).

Акунин, опираясь на того же Сытина, описывает Рождественский бульвар как вполне респектабельное местечко: «Сошли на круто идущей вверх зеленой улице, которую Петя назвал Рождественским бульваром. Свернули в переулок.

Был уже десятый час, стемнело, и зажглись фонари.

Вот он, дом Просперо, - тихонько сказал Петя, показав на одноэтажный особнячок» («Любовница смерти»; спутница Пети - Маша-Коломбина).

Но в то же время место это и достаточно оживленное: «Самоубийца выбрал для своего отчаянного поступка весьма приметное место - Рождественский бульвар, откуда рукой подать до Трубной площади. По всему, кто-то из поздних прохожих, или городовой, или ночной извозчик должны были заметить висящее на осине тело, к тому же освещенное стоящим неподалеку газовым фонарем» (там же).

И в то же время окрестности Трубы долгие годы имели славу «городского дна». Трудно сказать, что больше привлекало в эти места, так близко расположенные к центру, подонков общества - лабиринты проходных дворов или лабиринты подземелий Неглинки. На соседней Трубной улице, имевшей еще одно название - Грачевна, или Драчевка, как поганые грибы, выросли публичные дома. «Инеска - б-барышня с Грачевки, и ее зона влияния объемлет Трубную площадь с окрестностями», - рассказывает Фандорин о своем «прикрытии» («Декоратор»). Некоторые остряки выводили этимологию названия улицы от слова «драть», вкладывая в него непристойный смысл. На самом деле Драчевка - пожалуй, наиболее старое название Трубной улицы - происходит от профессии обитателей некогда располагавшейся здесь слободы: они «драли» зерно, превращая его в крупу на мельницах-круцорушках. В XVII в. на Драчевке (или, как еще говорили тогда, Драчихе) стали селиться мастера, изготовлявшие «грачи» - разновидность пушечных снарядов. Именно этим объясняется двойственность старого названия улицы.

Сейчас, когда читаешь воспоминания современников об истории окрестностей Трубной площади, поражаешься тому, как мирно уживались здесь, казалось бы, полярные проявления городского быта. Днем здесь прогуливались мирные горожане, а ночью их сменяли профессиональные преступники (достаточно вспомнить очерк Гиляровского «Ночь на Цветном бульваре»). Вспомним и Акунина: нашедший клад преобразившийся Сенька Скориков, не стесняясь местом, сводит счеты со знакомцем с Хитровки: «…на углу Цветного бульвара обернулся - так, померещилось что-то.

Глядь - под фонарем фигура знакомая. Проха! От Хитровки следил, что ли?

Скорик к нему, ворюге, бросился, ухватил за грудки.

Отдавай котлы, паскуда!» («Любовник Смерти»).

Ксаверий Феофилактович Грушин, передавая юному Фандорину свои познания о жизни городского дна, недаром демонстрировал Грачевку наравне с Хитровкой: «Стар Грушин, давно в отставке, но всю воровскую Москву знает, изучил за многолетнюю службу и вдоль и поперек.

Бывало, идет с ним двадцатилетний Фандорин по Хитровке или, скажем, по разбойничьей Грачевке и только диву дается» («Смерть Ахиллеса»).

На Трубную площадь выходил «Эрмитаж», а буквально напротив, по нечетной стороне, ближе к Цветному бульвару, стоял скандально известный трактир «Крым», о котором рассказывал Гиляровский. Именно сюда приводит Фандорина Ахтырцев («Азазель»): «Они свернули со Сретенки в другой переулок, невидный собой, но все-таки уже не с керосиновыми, а с газовыми фонарями, и впереди показался трехэтажный дом с ярко освещенными окнами. Должно быть, это и есть «Крым», с замиранием сердца подумал Эраст Петрович, много слышавший про это известное на Москве злачное заведение». Там вместе с Фандориным, «впервые попавшим в настоящий вертеп разврата», читатель имеет возможность видеть «публику… самую пеструю… трезвых… не наблюдалось совсем. Тон задавали купчики и биржевики с напомаженными проборами - известно, у кого нынче деньги-то, но попадались и господа несомненно барского вида, где-то даже блеснул золотом флигель-адъютантский вензель на погоне. Но главный интерес у коллежского регистратора вызвали девицы, подсаживавшиеся к столам по первому же жесту. Декольте у них были такие, что Эраст Петрович покраснел, а юбки - с разрезами, сквозь которые бесстыдно высовывались круглые коленки в ажурных чулках». На выходе из трактира Ахтырцева и Фандорина уже ждет переодетый чиновником «белоглазый» Ахимас, и только «новейший американский корсет «Лорд Байрон» из прочнейшего китового уса» помогает Эрасту Петровичу избежать гибели.

А вот как описывает «Крым» Гиляровский: «В свободный вечер попал на Грачевку.

Послушав венгерский хор в трактире «Крым» на Трубной площади, где встретил шулеров - постоянных посетителей скачек - и кой-кого из знакомых купцов, я пошел по грачевским притонам, не официальным, с красными фонарями, а по тем, которые ютятся в подвалах на темных, грязных дворах и в промозглых «фатерах» «Колосовки», или «Безымянки», как ее еще иногда называли.

К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен, гудел своим обычным шумом, в котором прорывались звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись двери под красным фонарем, то неслись пьяные песни.

В одном из глухих, темных дворов свет из окон почти не проникал, а по двору двигались неясные тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань…

Передо мной одна из тех трущоб, куда заманиваются пьяные, которых обирают дочиста и выбрасывают на пустыре.

Около входов стоят женщины, показывают «живые картины» и зазывают случайно забредших пьяных, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену…

Задолго до постройки «Эрмитажа» на углу между Грачевкой и Цветным бульваром, выходя широким фасадом на Трубную площадь, стоял, как и теперь стоит, трехэтажный дом Внукова. Теперь он стал ниже, потому что глубоко осел в почву. Еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а в дождливое время часть Трубной площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до дома Внукова никогда не доходила.

…Разгульный «Крым» занимал два этажа. В третьем этаже трактира второго разряда гуляли барышники, шулера, аферисты и всякое жулье, прилично сравнительно одетое. Публику утешали песенники и гармонисты.

…Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, ахитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».

Много лет на глазах уже вошедшего в славу «Эрмитажа» гудел пьяный и шумный «Крым» и зловеще молчал «Ад», из подземелья которого не доносился ни один звук на улицу. Еще в семи- и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку» («Москва и москвичи»).

Этот живописующий нравы Грачевки (и Трубы) отрывок, помимо прочего, рассеивает невесть кем популяризовавшееся среди любителей-москвоведов убеждение, что «Эрмитаж» и «Крым» с «Адом» располагались в одном здании. Конечно же, слова «задолго до ресторана «Эрмитаж» уравновешиваются рассказом о параллельно действующих ресторане и трактире.

Одна из причин подобного заблуждения - то, что окрестности Трубной площади за годы советской власти претерпели сильные изменения. Можно сказать, что новая власть «возродила» традицию спихивать на Трубу все то, что уже не годилось для центра, но тем не менее продолжало приносить городу пользу. Например, в 1930 г. сюда был перемещен рынок Охотного ряда - так в Москве возник знаменитый Центральный рынок… Тем не менее надо отдать должное тем, кто покончил с трущобами Драчевки и притонами Цветного бульвара. От трактира «Крым» не осталось и следа, и точно установить, где он находился, затруднительно.

Но вернемся к романам Акунина. В них большая роль отводится транспорту, и в отрывках, посвященных окрестностям Трубы, мы читаем немало тому подтверждений. Здесь находилось несколько извозчичьих стоянок. «На Рождественском бульваре Заика остановил ваньку» («Любовница смерти»), - пишет в одном из своих крайне эмоциональных донесений некто «Ф. Ф. Вельтман, патологоанатом, д-р медицины» - добровольный помощник полиции, тоже своего рода детектив-любитель («Заика» - оперативная кличка, присвоенная им для удобства Фандорину). Моральный уровень этого «радетеля за справедливость» характеризует задуманный Вельтманом хитроумный план по разоблачению председателя клуба самоубийц Просперо: «Хозяин собственноручно предложит Заике чашу с отравленным вином… Ради интересов дела Заикой придется пожертвовать…

Когда Заика выпьет яд и выйдет умирать на бульвар… я вызову городового, который всегда стоит на Трубной площади. Факт смерти от отравления будет зарегистрирован официальным представителем власти, а если Заика к моменту появления полицейского еще не потеряет сознания и если у него есть хоть капля совести, то он успеет дать показания…» Под бульваром подразумевается Рождественский.

Сам Фандорин разъезжает по здешним краям на собственноручно сконструированном «диковинном трехколесном экипаже, движущемся безо всякой конной тяги», как определяет его все тот же Вельтман. Недалекий Вельтман и автомобиль, которому Фандорин дал название «Ковер-самолет», «герои» сразу двух романов серии - «Любовник Смерти» и «Любовница смерти». Схожесть их названий не случайна - описанные события развиваются параллельно, и мы как бы рассматриваем действия Фандорина, одновременно распутывающего два дела, под различными углами зрения. Столь редко встречающийся тип организации сюжета позволяет читателю получить дополнительное удовольствие, сравнивая оба текста. Вот, например, Фандорин со своим протеже Сенькой Скориковым, изображающим «еврейского мальчика Мотю», навещает Вельтмана («Любовник Смерти»): «Доктор был щупленький, взъерошенный и все моргал глазами. На Сеньку устави лея с испугом, в ответ на вежливое «доброго здоровьица» неопределенно кивнул.

Это кто? - шепотом спросил Скорик инженера, когда мухортик, кряхтя, полез садиться.

Неважно, - мрачно ответил Эраст Петрович. - Это п-персонаж из совсем другой истории, нашего сегодняшнего дела не касающейся. Едем на Рождественский бульвар. Марш-марш!»

А вот продолжение этой поездки, но уже из романа «Любовница смерти», на этот раз в восприятии самого Вельтмана: «Мы доехали до Рождественского бульвара на моторе. Я сидел между Гэндзи и его странным спутником, вцепившись обеими руками в поручни. Кошмарным агрегатом управлял еврейчик…»

А сейчас вспомним о событии, которое непосредственного отношения к Фандорину не имеет, но тем не менее представляет для нас интерес и вполне вписываются в тему. В доме на углу Рождественского бульвара и Малого Кисельного переулка в 1881 г. умер богатый чаеторговец Алексей Семенович Губкин. По Москве пронесся слух, что во время поминок будет роздана богатая «благостиня». Профессиональные нищие и просто бедный люд со всего города в назначенный час собрались у Губкинских ворот. Полиция не сумела организовать порядок в возбужденной толпе, и в начавшейся давке погибло 10 человек. До сходной трагедии на Ходынке (1896 г.) москвичи рассказывали о случившемся как об одном из самых страшных эпизодов жизни города. До сих пор многие исследователи, упоминая о Ходынке, проводят параллель между ней и похоронами Губкина. Однако 9 марта 1953 г. на Трубной площади произошла другая трагедия, описания которой не столь широко известны и не так популярны, но ужасы Ходынки перед ней бледнеют.

Была сделана попытка упорядочить людские потоки, стекавшиеся к Колонному залу для прощания с выставленным там телом И. Сталина, - часть улиц перекрыли, а вдоль оставленных для прохода стояли ограждавшие проход грузовики. На Трубной площади этот «коридор» поворачивал, образуя угол. Здесь произошло то же, что и за 57 лет до этого на Ходынке. Вот что рассказывал в 2002 г. корреспонденту газеты «Факты и комментарии» Олег Кузнецов, оказавшийся в тот день в гуще событий: «Крики раздавались все чаще. Я видел, как солдаты втаскивали за поднятые вверх руки детей и женщин, прижатых к автомашинам «ущелья», и ставили их рядом с собой в кузовах. Можно было уйти с площади, проползая под автомашинами, но не все догадывались об этом и не все могли это сделать. Меня уже мало интересовало происходящее вокруг, я понял, что надо спасаться. Грудь была сдавлена, я, как многие другие, стал задыхаться… Как вдруг началось что-то совсем непонятное, почти мистическое: плотная, спрессованная толпа начала медленно раскачиваться. Сначала испуганные орущие люди наклонялись вперед, как мне показалось, до 45 градусов над землей, а затем так же наклонялись назад.

После двух-трех сильных наклонов, неестественных для человека, я почувствовал, что, если сейчас же не вырвусь из этого адского потока, мне конец. Вот тогда я впервые узнал, что такое панический страх толпы. Люди заражались им друг от друга… Утром следующего дня на площади лежала огромная куча разной обуви…

…Мне посоветовали не спускаться на Трубную площадь, уверяя, что туда меня не пустят - ее якобы моют с ночи… В то утро мыли «трупную площадь», как ее некоторое время шепотом называли москвичи. Ходили упорные слухи, что на тризне вождя погибло несколько сот человек. Сложно сегодня с уверенностью сказать о количестве жертв. Но одно я знал точно: если из спрессованного людского пласта кто-то падал на асфальт, шансов подняться у него не было - человека просто растаптывали».

Как видим, в чем-то История повторяется…

Нас ждет следующий пункт экскурсии. Проходим по Рождественскому бульвару, не забыв на площади Сретенских ворот бросить взгляд на улицу Большая Лубянка. Это на нее сворачивал фаэтон Амалии-Клеопатры («Азазель») в эпизоде, когда Фандорин старается выяснить адрес красавицы. Следуя за фаэтоном, Эраст Петрович отмечает, «как тот поворачивает на Большую Лубянку». Вы знаете, что погоня привела Фандорина в один из переулков, прилегающих к улице Сретенка. Туда и лежит наш путь.