Рассказы евгения чарушина для школьников 2. Рассказы евгения чарушина для школьников. Вот так птица попугай
Чарушин Евгений Иванович
Рассказы о животных
Чарушин Е. И. Рассказы о животных.
Что за зверь?
Выпал первый снег. И всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце -- всё покрылось снегом. Девочке Кате захотелось по снежку погулять. Вот она вышла на крыльцо, хочет по ступенькам спуститься в сад и вдруг видит: на крыльце, в снегу, какие-то ямки. Какой-то зверёк ходил по снегу. И на ступеньках следы, и на крыльце следы, и в саду следы.
"Вот интересно-то! -- подумала девочка Катя. -- Что за зверёк, тут ходил? Это надо узнать". Взяла Катя котлетку, положила ее на крыльцо и убежала. День прошёл, ночь прошла. Настало утро. Проснулась Катя -- и скорее на крыльцо: смотреть, съел ли зверёк её котлетку. Смотрит -- котлетка цела! Где её положила, тут она и лежит. А следов ещё больше стало. Значит, зверёк снова приходил. Тогда убрала Катя котлетку и положила вместо неё косточку. Из супа. Утром опять бежит Катя на крыльцо. Смотрит -- косточку зверёк тоже не трогал. Так что же это за зверёк такой? И косточек не ест. Тогда положила Катя вместо косточки красную морковку. Утром глядит -- морковки нет! Зверёк приходил и всю морковку съел! Тогда Катин папа сделал западню. Опрокинул на крыльце ящик кверху дном, подпёр его лучинкой, а к лучинке привязал бечёвкой морковь. Если морковку дёрнуть -- лучинка отскочит, ящик упадёт и накроет зверька. На следующий день и папа пошёл, и мама, и даже бабушка -- все пошли смотреть, не попался ли зверь в западню. А Катя впереди всех. Есть в западне зверь! Прихлопнул кого-то ящик, упал с подставки! Заглянула Катя в щёлочку, видит -- сидит там зверь. Белый-белый, пушистый-пушистый, глаза розовые, уши длинные, прижался в угол, морковку дожёвывает. Это кролик! Унесли его домой, на кухню. А потом сделали большую клетку. И он стал в ней жить. А Катя его кормила морковкой, сеном, овсом и сухарями.
Медвежонок
Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк.
В зоопарке их всех посадили в одну клетку - бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом - кто побольше, кто поменьше.
Самый маленький - самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит.
А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят - мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки.
Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему.
Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Страшно так!
Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие - два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше - никак. Устал. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит - вниз съезжает.
Придумал. Вцепился зубами в железный прут и висит - лапы отдыхают.
Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом.
Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит.
Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать.
Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят.
Вдруг опять кто-то закричал.
Орёт во всё горло, надрывается.
А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле - у клетки метла стояла.
Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила.
Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает.
Дали ему опять соску.
Медвежата съели кашу. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь - все в каше. Стали полосатые, пятнистые. Поели и снова давай играть.
Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают.
Медведь-рыбак
В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему.
Как побегут ручьи, как вскроются камчатские речки, прилетает из Индии красный воробей-чечевица и везде поёт свою песню чистым, флейтовым свистом:
Чавычу видел?
Чавычу видел?
Чавычу видел?
А чавыча - это такая рыба лососёвой породы. И тут-то начинается самое интересное в камчатской весне.
В это самое время вся рыба из океана заходит в речки, в ручьи, чтобы в самых истоках, в проточной пресной воде метать икру.
Идёт рыба табунами, косяками, стаями; рыбы лезут, торопятся, толкаются, - видно, тяжело им: животы у них раздуты, полны икрой или молоками. Иногда они плывут так густо, что нижние по дну ползут, а верхних из воды выпирает.
Ох, как много идёт рыбы!
А говорят, в старину, когда на Камчатке было совсем мало людей, рыба шла ещё гуще. В старинных записях так и сказано, что весло в реках стояло и против течения шло «попом».
Все радуются, галдят. И тоже спрашивают друг друга:
Чавычу видел?
Чавычу видел?
Чавычу видел?
А она изредка проплывёт - эта чавыча - огромный, драгоценный лосось.
Плывёт она по дну среди мелкой рыбы - горбуши. Будто свинья с поросятами по двору проходит.
А через несколько дней вся эта рыба сваливается обратно, в солёную воду. Только уж не косяками, не табунами плывёт она, а вразброд, каждая по-своему. Кто - хвостом вперёд, а кого и по дну катит и выкатывает на берег, как гнилое полешко. Вся рыба еле живая, больная, «снулая». Выметала она икру и обессилела.
И теперь уже по всей Камчатке другие рыбаки орудуют. Кто каркает, кто крякает, кто рычит, кто мяучит.
Дикие рыбаки рыбачат.
Пойду-ка, думаю, в лес, отдохну, да и посмотрю лесных рыбаков. Как-то они с делом справляются. И ушёл далеко-далеко от селения.
Хорошо весной в лесу! Берёзы распускают свои клейкие листья, стоят прозрачные, будто не деревья, а дымок зелёный. Среди них темнеют плотные ели и высокий можжевельник.
Воздух чистый, лёгкий, еловой смолой пахнет, молодым листом, прелой землёй.
И хор птичий... И флейта поёт, и трель рассыпается, и чеканье, и посвисты.
Солнце печёт вовсю. А тень ещё холодная.
Я подошёл к берегу речки, притаился и сразу увидел рыбака.
Ай да мужик-богатырь! Ростом с воробья. Рыба его в тридцать раз больше.
Это голоногий куличишка рыбачит. Вокруг рыбы бегает, суетится, суетится, клюёт. А рыбу из воды на берег выкинуло - дохлая.
Пищит кулик, ногами семенит.
Потом прилетели две вороны. Спугнули кулика, а сами рыбу не трогают.
Видно, уже поели досыта. Как сели на отмель, так и заснули. Сидят, носатые, глаза закрыли. Налетели чайки с криком, с гамом. Стали потрошить эту рыбину. Одна голова осталась.
Как удачно я выбрал место!
Тут у речки крутая излучина, и всё, что поверху плывёт, вода выкидывает на берег.
Пока я тут был, трёх рыб к берегу прибило течением.
Гляжу - с того берега по камням спускается лиса. Паршивая такая. Шерсть клочьями на боках висит - сбрасывает зимнюю шубу Лиса Патрикеевна.
Спустилась она к воде, воровато схватила ближнюю рыбу и спряталась с нею за камень.
Потом опять показалась, облизывается. И вторую рыбу утащила.
Вдруг лай, вой, визг поднялся: прибежали собаки деревенские да как бросятся с обрыва к воде, к лисице. Видно, учуяли её сверху. Лиса берегом, берегом наверх - и в лес. Собаки за ней.
Евгений Иванович Чарушин (1901-1965) стал известен прежде всего как талантливый художник – анималист. Любовь и теплота, с которыми он изображал животных, принесли ему поистине мировое признание. Однако не только умение реалистично отобразить на холсте окружающий мир прославило его, но и безусловный писательский талант. Рассказы Евгения Чарушина отличаются детской непосредственностью и свежим взглядом. Простыми и яркими образами он доносит до юных читателей волшебный мир птиц и зверей. Талант Чарушина своими корнями уходит далеко в детство. С первых лет жизни писатель много времени проводил с охотниками, умельцами-кустарями, лесниками. Мама писателя, Любовь Александровна, привила сыну горячую любовь к природному миру. Вместе с ней он работал в саду, ухаживал за животными. |
Мальчик Женя не умел говорить букву «р». Читать...
Выпал первый снег, и всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце - всё покрылось снегом. Читать...
В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему. Читать...
Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк. Читать...
Есть такая деревня, называется Малые Сосны. Малые не потому, что сосны в лесу невелики, а потому, что ближняя деревня зовётся Большие Сосны. В отличие, значит, от той. Читать...
У Шарика шуба густая, тёплая, - он всю зиму по морозу бегает. Читать...
У нас в клетке жила ручная перепёлка. Такая маленькая дикая курочка. Вся коричневая, в светлых полосках. Читать...
Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит... Читать...
Я давно приметил в лесу одну полянку с рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Читать...
Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашёл я за ним утром. Он в большом доме живёт - на улице Пестеля. Читать...
Хорошо и привольно на Волге-реке! Читать...
Однажды лесник расчищал в лесу просеку и высмотрел лисью нору. Читать...
Жил в лесу волчишко с матерью. Читать...
Томка не любит, когда над ним смеются, - обидится, отвернётся. Читать...
Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит - кто-то чирикает... Читать...
Когда Тюпа очень удивится или увидит непонятное и интересное, он двигает губами и тюпает: «Тюп-тюп-тюп-тюп...» Читать...
Тюпу побили. Это Непунька, Тюпкина мамка, его отшлёпала. Сейчас ей не до него. Читать...
Видит Тюпа, недалеко от него сидит воробей и песни поёт-чирикает...
Ребячий восторг, который Чарушин на протяжении всей жизни испытывал перед природой, он передал в своих рассказах. «Что за зверь?», «Медведь-рыбак», «Перепёлка» - эти и многие другие произведения помогают воспитать в детях чувство сострадания, любви к природе и ответственности в отношениях с окружающим миром.
С первых лет жизни рассказы Евгения Чарушина сопровождают детей в чудесном путешествии в страну под названием Природа. Увлекательные тексты, сопровождаемые талантливыми иллюстрациями, пробуждают в юных читателях яркие чувства.
Главная / Библиотека / Чарушин Е. И.
Чарушин Е. И. Художественные произведения о мире животных.
Чарушин Е. И.
Чарушин Е. И. (1901 - 1965) -- один из самых любимых детьми художников мира животных. Он был лучшим художником анималистом. Равных ему не было. Но Евгений Чарушин был и одним из тех добрых и гуманных детских писателей, которые сохранили непосредственность и свежесть детского взгляда на мир животных и детского восприятия жизни, которые сумели по-доброму и с ясной простотой донести этот взгляд до детского сознания. Искусство Евгения Чарушина, доброе, человечное, радует уже не одно поколение маленьких читателей и учит их любить волшебный мир зверей и птиц.
В Чарушине все было удивительно . Начиная с фамилии. Казалось бы, этимология фамилии «Чарушин» восходит к словам «чара», «чародей», «очаровывать». Это очень соблазнительная версия, ведь сам художник и писатель Чарушин Е. И. очаровал несколько поколений детей своими добрыми, гуманными рассказами и рисунками о жизни животных. На самом же деле фамилия ЧАРУШИН связана с существительным ЧАРУША. Так в диалектных говорах Урала называли форму для выпечки сдобного теста. Прозвище ЧАРУША, от которого и произошла фамилия, получал человек пышнотелый, дородный.
Евгений Иванович Чарушин родился в 1901 году на Урале, в Вятке в семье Ивана Аполлоновича Чарушина, одного из видных архитекторов Урала. По его проектам построено более 300 зданий в Сарапуле, Ижевске, Вятке. Он оказал существенное влияние на застройку городов Прикамья и Предуралья, огромного региона, где он был ведущим архитектором в том числе и из-за своего статуса -- главный губернский архитектор. Профессия архитектора требует, как необходимого условия, быть хорошим рисовальщиком. Как и его отец, архитектор, сам юный Чарушин великолепно рисовал с детства. Рисовал начинающий художник по его собственным словам «преимущественно зверей, птиц да индейцев на лошадях».
Живой натуры для юного художника вполне хватало. Она была повсюду. Во-первых, сам родительский дом с огромным заросшим садом был густо населён всевозможной живностью. Это был настоящий домашний зоопарк -- кудахчущий, хрюкающий, ржущий, мяукающий и лающий. Во дворе обитали поросята, индюшата, кролики, цыплята, котята и всяческая птица -- чижи, свиристели, щеглы, разные подстреленные кем-то на охоте птицы, которых выхаживали и лечили. В самом доме жили кошки, на окнах висели клетки с птицами, стояли аквариумы и банки с рыбками, а ещё в доме жил некто Бобка.
Это был пес о трех лапах, закадычный друг маленького Жени Чарушина. Этот пес «лежал всегда на лестнице. Все об него спотыкались и бранились. Я же ласкал его и часто рассказывал ему о своих детских огорчениях». Во-вторых, кроме всего этого движущегося и шевелящегося изобилия натуры всегда можно было сбегать в мастерскую чучельника, находившуюся в двух шагах от дома Чарушиных. Там зверей можно было рассмотреть в состоянии покоя.
Любимым чтением Жени Чарушина были книги о жизни животных. Сетон-Томпсон, Лонг, Биар -- вот его любимые авторы. Но однажды отец подарил ему на день рождения 7 тяжелых фолиантов. Это была книга А. Э. Брема «Жизнь животных». Такое уж это было совпадение, что Чарушин родился в день смерти великого немецкого зоолога Альфреда Эдмунда Брема. Его фундаментальный труд в семи томах была самая дорогая для Евгений Иванович Чарушина книга. Ее он берег и перечитывал всю жизнь. «Я читал его запоем, - вспоминал Чарушин, - и никакие «Нат Пинкертоны» и «Ник Картеры» не могли сравниться с Бремом». И то, что рисовал начинающий художник все больше зверей да птиц, в этом тоже немалая доля влияния Брэма.
После окончания в 1918 году средней школы, где он учился вместе с Юрием Васнецовым, Чарушин был призван в Красную Армию. Там его использовали «по специальности», и он был назначен помощником декоратора в культпросвете Политотдела штаба Красной Армии Восточного фронта. Отслужив 4 года, практически всю гражданскую войну, он вернулся домой и решил учиться на профессионального художника. В Вятке можно было учиться только в декоративных мастерских Вятского губвоенкомата Но это было не серьезно, настоящей школы рисования губвоенкомат дать не мог. Юный Чарушин это понимал, и осенью того же года он уехал в Петербург. Заветная цель любого начинающего художника -- это Академия. И Евгений Чарушин поступил на живописный факультет в Петербургскую Академию художеств (ВХУТЕИН), где занимался пять лет, с1922 по 1927 год, у А.Карева, А.Савинова, М.Матюшина, А.Рылова.
По окончании учёбы Чарушин пришёл со своими наработками в Детский отдел Госиздата, которым заведовал в тогда знаменитый художник Владимир Лебедев.
В это время, начиная с 20-х годов, перед руководителями страны, разоренной войной, встала задача воспитания новых поколений строителей общества социальной справедливости, не имевшая аналогов в мировой практике. Конечно, предприятие это было весьма утопическим, ибо предстояло перевоспитать целый народ. Перед ними стояла задача формирования мировоззрения человека нового типа, советского. Технологией эффективного влияния на развитие личности будущих строителей общества справедливости стала разветвленная сеть детских газет и журналов. Предстояло создать принципиально новые книги специально для маленьких граждан советского государства. Книги должны были быть высокохудожественными и, в то же время, информативными и интересно-познавательными. Среди многочисленных газет и журналов, созданных по заказу партии и правительства, в Ленинграде появились на свет журналы "ЕЖ" и "ЧИЖ".
Эти названия - абревиатуры, которые появились в русском языке в первые годы Советской власти и которые популярны до сих пор. Да, эти журналы не про зверушек и не про птичек, не про ежей и чижей. Но так может показаться только на первый взгляд. Они именно как раз и про зверей, и про птичек тоже, хотя "Еж" -- это всего лишь "Ежемесячный журнал" , а "Чиж" -- "Чрезвычайно интересный журнал" , но значение их для воспитания у детей доброты и любви к животным непреходяще.
Авторский состав журналов отбирался в детском отделе ленинградского филиала государстванного издательства (ГИЗ) в Ленинграде. Журналы "Еж" и "Чиж" при ленинградском филиале ГИЗа был создан в 1924 г. по инициативе К. И. Чуковского. Официальным заведующим журналов значился некто С. Н. Гусин, человек "начисто лишенный юмора и литературных дарований", а неофициальным властителем журналов, их душой и главным консультантом стал С. Я. Маршак, благодаря которому к концу 20-х годов здесь было сосредоточено уникальное по своему составу созвездие писателей и художников: Николай Олейников, Евгений Шварц, Ираклий Андроников, Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Корней Чуковский, Виталий Бианки, Мизаил Пришвин, Борис Житков. Среди которых был и молодой уральский художник Евгений Чарушин. Именно Маршак увидел в молодом художнике не только чудесного рисовальщика, но и замечательного рассказчика. И именно с благословения Маршака Чарушин начал писать свои чудесные детские рассказы, которые не вредно иногда перечитывать и взрослым.
Пятый этаж Дома Книги на Невском проспекте, где размещались "Чиж" и "Еж" все знали как "АкадемиюМаршака". Атмосфера редакции никак не вязалась с именно редакционной работой по разработкой методик перевоспитания и воспитания народа, кропотливой и усидчивой. И меньше она была похожа на казенную атмосферу государственного учреждения. Она скорее напоминала богемную сходку, безалаберную литературную студию, где неумолчно звучали веселые импровизации, шутки, пародии, эпиграммы…Один из сотрудников, работавших тогда в веселой Академии, вспоминал: "Весь этот пятый этаж ежедневно и в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые посетители детского отдела до того ослабевали от смеха, что, покончив свои дела, выходили на лестничную клетку, держась руками за стены, как пьяные". Как ни странно, молодые писатели этим упражняли свою фантазию, воображение и остроумие. Такая атмосфера помогала им поддерживать свой высочайший творческий тонус и приобретать уникальные профессиональные качества для создания веселой и познавательной детской литературы, ибо молодые таланты, работавшие в журнале, всерьез восприняли идею о воспитании веселых и добрых строителей счастливого, справедливого, "светлого будущего".
Евгений Иванович Чарушин прекрасно влился в эту веселую "Академию". Он активно сотрудничал с детскими журналами - с журналом "Мурзилка" (с 1924 г.), с "Ежом" (1928-1935 гг.) и "Чижом" (1930-1941 гг.), работая порой задаром, для идеи, без авансов и гонораров.
Поселился он недалеко от Дома Книги, на набережной Фонтанки, в доме 9, недалеко от Летнего сада, сначала в одной комнате, а потом в просторной квартире. И здесь, в Ленинградской квартире, он устроил такое же общежитие для своих любимых зверушек, персонажей его рисунков и рассказов. Там жили и охотничья собака, и зайчата, и коты Пуня и Тюпа, волчата и лисята, которых он приносил из зоопарка, где любил бывать и делать зарисовки с натуры.
В доме Евгения Ивановича всегда было полным-полно, кроме животных, и птиц: чижей, галок, овсянок, чечёток, перепёлок, попугаев. В квартире на Фонтанке Чарушиным был воссоздан тот микромир, что окружал его в детстве. А про детство свое он сам вспоминал так:
"Как я утром проснулся, так и вспомнил, что сегодня мой день рожденья и мне что-то подарят. Вскочил с кровати и вижу - на столе у кровати две птицы в клетке, ростом с воробья, зеленые, забавные, головы круглые, клювы загнуты... Ух! Я обрадовался! Это, наверно, дядя подарил. Он сам птичник, всяких птиц разводит.А под клеткой - книжка громадная: "Атлас птиц в картинках"...
Выхожу я в столовую чай пить - может, еще что хорошее подарят. А мне папа дает книгу - Некрасова "Сочинения", мама - штаны, бабушка - чулки. Плохо!
Показал я отцу своих американских попугаев. Отец спрашивает:
- Эти тоже поют?
- Тоже поют!
Он и говорит:
- Ну так вот. Ты всех этих крикунов немедленно выпустишь на волю. Я из-за них второй месяц по утрам не сплю!...
Птиц у меня было, правда, много. Штук двадцать. Все в моей комнате жили, в клетках. Щеглы, чижи, чечетки, щур, клесты, синицы, пищуха. Все наши русские. Которых я сам поймал в клетку-западню, которых подарили, которых купил. Стрекотали они здорово. На весь дом! Из-за этого я их и держал. А отец рядом спал. С двух часов ночи они его будили.
Вот тебе и день рожденья! Ничего не подарили, а только все отняли. И так мне обидно стало... И я ушел в сад. Пришел к малине, а малины не ем. Вот тебе и день рожденья!...
Думаю, как бы это все устроить. Хожу по саду… Места не нахожу… В саду старая-престарая теплица стояла - амбар. Прежде там рассаду выводили, а теперь всякий хлам сбрасывают - сор, стулья ломаные, тряпье, сучье. Вместо крыши у теплицы парниковые рамы со стеклами. Залез я туда и сижу.
Жарища, духота. Солнце через рамы жарит. Как в джунглях! Вот деревьев только нет да птиц. А что, кабы сюда моих джунглевых попугаев? Ведь им жарища в самый раз. Тут они наверняка птенцов выведут. Думал я, думал и придумал. Обрадовался. Никуда птиц не выпущу! Замечательную штуку сделаю. Джунгли! Птичий рай! В этой самой теплице!
Закричал я даже от радости.
И устроил я джунгли - птичий рай. В земляной пол натыкал кустов - чащу сделал, песку насыпал - птицам купаться. У железного листа загнул края - получился противень такой, -- налил туда воды. Развесил скворечники по углам и гнезда сам свил из соломы. На клестов, снегирей и щура выменял у Витьки двух канареек - тоже тропические птицы.
В одном углу у меня густые джунгли были - даже стены не видно... И в этих джунглях, в самой гуще, повесил я на веревке блюдо с водой. Назвал его "горное озеро"... В другом углу у меня шкаф стоял. Старый, ломаный. Нарезал я лопатой дерна, гвозди достал и дерном со всех сторон шкаф обил. А в дерн я ветки воткнул, чтобы птицам было на что садиться.
Устроил все и стал птиц носить. Принесу клетку и открою. Сначала канареек выпустил... Вжить! - вылетели. Лётом летали, на елку садились, да не сели, - видно, колется хвоя. Лапки-то у них нежные, тропические, хвоя не подходит.
Потом выпустил я чижей. Они сразу залезли в противень и стали купаться. Вымокли совсем, летать не могут - по низу прыгают…Чечеток выпустил, пищуху, зяблика - всех! Потом пошел за попугайчиками...
Сначала все птицы боялись, молчали, а потом такой писк в теплице подняли! И пошло - пенье, драка, купанье. В песке купаются, в воде. Мокриц в стенах ловят. Принес я им в мешке целый муравейник. Ешьте! Только зря принес муравьев, не стали есть. Сижу я, слушаю, смотрю - и правда, будто джунгли. И так хорошо становится..." ("Джунгли - птичий рай").
Конечно, в городской квартире такого рая не было возможности создать, но в доме на Фонтанке было уютно всем зверушкам и птицам, и все становились героями рассказов и рисунков Чарушина для малышей. Кто-то подсчитал, что Чарушин за десять лет сделал 2,5 тысячи изображений разных зверей и птиц. Это удивительно добрые и оригинальные рисунки, и недаром его работы украшают экспозицию графики Русского музея.
В те годы власть перед художниками задачу -- создать принципиально новые книги специально для маленьких граждан советского государства. Книги должны были быть высокохудожественными и, в то же время, информативными и интересно-познавательными. Чарушинские рисунки из мира животных понравились Лебедеву, и он поддержал молодого художника в его исканиях и творчестве. Первая книга, иллюстрированная Евгением Ивановичем, был рассказ В.Бианки «Мурзук». Она привлекла внимание не только маленьких читателей, но и знатоков книжной графики, а рисунок из неё был приобретён Государственной Третьяковской галереей.
В 1930 году, «преисполненный до краёв наблюдениями детства и охотничьими впечатлениями я стал, при горячем участии и помощи С.Я.Маршака, писать сам» . Чарушин Е. попробовал писать небольшие рассказы для детей о жизни животных. Очень тепло о рассказах начинающего автора отозвался Максим Горький. Но это оказалось самым трудным делом в его жизни, так как по его собственному признанию, иллюстрировать чужие тексты ему было много проще, чем свои собственные. В своих текстах очень часто возникали споры между Чарушиным-писателем и Чарушиным-художником.
До войны Евгений Иванович Чарушин создал около двух десятков книг: «Птенцы» , «Волчишко и другие» , «Облава» , «Цыплячий город» , «Джунгли - птичий рай» , «Животные жарких стран» . Продолжал он иллюстрировать других авторов -- С.Я.Маршака, М.М.Пришвина, В.В.Бианки.
Во время войны Чарушина эвакуировали из Ленинграда на родину, в Киров (Вятку). Он рисовал плакаты для «Окон ТАСС», писал картины на партизанскую тему, оформлял спектакли в Кировском театре драмы, расписывал помещение детского сада одного из заводов и фойе дома пионеров и школьников. И занимался с детьми рисованием.
В 1945 году художник вернулся в Ленинград. Помимо работы над книгами, он создал серию эстампов с изображениями животных. Ещё до войны он увлёкся скульптурой, расписывал чайные сервизы, а в послевоенные годы делал из фарфора фигурки животных и целые декоративные группы.
Последней книгой Чарушина стали «Детки в клетке» С.Я.Маршака. А в 1965 году ему посмертно была присуждена золотая медаль на международной выставке детской книги в Лейпциге.
На всю жизнь художник и писатель Чарушин сохранил детское мироощущение и какой-то ребяческий восторг перед красотой мира природы. Он сам рассказывал о себе:«Я очень благодарен моим родным за моё детство, потому что все впечатления его остались для меня и сейчас наиболее сильными, интересными и замечательными. И если я сейчас художник и писатель, то только благодаря моему детству...
Моя мать -- садовод-любитель. Копаясь в своем садике, она делала прямо чудеса… Конечно, я принимал деятельное участие в ее работе. Вместе с ней ходил в лес собирать семена цветов, выкапывать разные растения, чтобы их «одомашнить» в своем саду, вместе с ней выкармливал уток и тетеревов, и моя мать, очень любящая все живое, передала мне эту любовь. Цыплята, поросята и индюшата, с которыми всегда было много хлопот; козы, кролики, голуби, цесарка с перебитым крылом, которое мы лечили; ближайший мой приятель - трехногий пес Бобка; война с котами, съедавшими моих крольчат, ловля певчих птиц - чижей, щеглов, свиристелей, … и … голубей… Вот со всем этим связано мое раннее детство, к этому обращаются мои воспоминания.
Как Томка научился плавать.
Томка испугался.
Томкины сны.
Как Томка не показался глупым.
Никита-доктор.
Евгений Чарушин
Советский график, скульптор и писатель. Сын архитектора И. А. Чарушина. Википедия
Родился11 ноября 1901 г., Киров, Российская империя
Умер18 февраля 1965 г. (63 года), Санкт-Петербург, РСФСР, СССР
Рассказы Евгения Чарушина
Про зайчат
Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит:
— Папа, отдай кроликов! Папа, отдай кроликов!
А я не понимаю, каких кроликов ему отдать. И отдавать я никого не собираюсь, и кроликов у меня нет.
— Да что ты, Никитушка, — говорю, — что с тобой?
А Никита прямо плачет: отдай да отдай ему кроликов.
Тут пришла мама и всё мне рассказала. Оказывается, деревенские ребята принесли с лугов двух зайчат: они их на сенокосе поймали. А Никита всё перепутал. Надо было сказать: «Возьми зайчат», а он говорит: «Отдай кроликов».
Взяли мы зайчат, стали они у нас жить.
Ну и славные были зайчата! Этакие мохнатые шарики! Уши врозь, глаза коричневые, большие. А лапки мягкие-мягкие — будто зайчата в валеночках ходят.
Захотели мы зайчат покормить. Дали им травы — не едят. Налили молока в блюдце — и молоко не пьют… Сыты, что ли?
А спустили их на пол — они шагу никому не дают ступить. Прямо наскакивают на ноги. Тычутся мордочками в сапоги и лижут их… Должно быть, ищут мать-зайчиху.
Видно, голодные, а есть не умеют. Сосунки ещё.
Тут в комнату пришёл Томка, наш пёс. Тоже захотел посмотреть на зайчат. Они, бедняжки, на Томку наскочили, лезут на него… Томка зарычал, огрызнулся и убежал.
Как же нам накормить зайчат? Ведь они, бедняги, умрут с голоду.
Думали мы, думали, и придумали, наконец. Пошли мы искать им кормилицу-кошку.
Кошка лежала на лавке у соседнего дома, кормила своих котят. Она такая пёстрая, расписная, даже нос у неё разноцветный.
Притащили мы кошку к зайчатам, она как зафыркает на них, как заворчит басом, чуть не воет. Да ну её!
Пошли мы другую кормилицу искать.
Видим, на завалинке лежит кошка, вся чёрная, с белой лапой. Мурлычет кошка, нежится на солнышке… А как взяли да подложили к ней зайчат, она сразу же все когти выпустила и ощетинилась. Тоже не годится в кормилицы! Отнесли мы её обратно.
Стали третью кошку искать.
Уж в самом конце деревни нашли. На вид такая хорошая, ласковая. Только эта ласковая-то чуть-чуть наших зайчат не съела. Как увидела их, вырвалась из рук да как бросится на зайчат, как на мышей.
Насилу мы её оттащили и за дверь выбросили.
Наверное, наши зайчата так и умерли бы с голоду, если бы, на наше счастье, не нашлась ещё одна кошка — четвёртая. Она сама к нам пришла. А пришла потому, что котят искала. У неё котята умерли, и она по всей деревне ходила и искала их… Рыженькая такая, худая; мы накормили её, напоили и уложили на подоконник и принесли к ней зайчат. Сперва одного зайчонка, потом и другого.
Сунулись к ней зайчата и сразу присосались, даже зачмокали — нашли молоко!
А кошка сначала задёргалась, забеспокоилась, а потом вылизывать их стала — и даже песенку замурлыкала.
Значит, всё в порядке.
Много дней кормила кошка зайчат.
Лежит с ними на подоконнике, а народ останавливается у окошка, смотрит:
— Вот так чудо, кошка зайцев кормит!
Потом зайчата подросли, научились сами есть траву и убежали в лес. Им там вольнее жить.
А кошка завела себе настоящих котят.
Медвежонок
Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк.
В зоопарке их всех посадили в одну клетку — бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом — кто побольше, кто поменьше.
Самый маленький — самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит.
А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят — мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки.
Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему.
Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Страшно так!
Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие — два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше — никак. Устал. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит — вниз съезжает.
Придумал. Вцепился зубами в железный прут и висит — лапы отдыхают.
Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом.
Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит.
Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать.
Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят.
Вдруг опять кто-то закричал.
Орёт во всё горло, надрывается.
А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле — у клетки метла стояла.
Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила.
Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает.
Дали ему опять соску.
Медвежата съели кашу. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь — все в каше. Стали полосатые, пятнистые. Поели и снова давай играть.
Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают.
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Чарушин Евгений Иванович
Рассказы о животных
Чарушин Е. И. Рассказы о животных.
Что за зверь?
Выпал первый снег. И всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце – всё покрылось снегом. Девочке Кате захотелось по снежку погулять. Вот она вышла на крыльцо, хочет по ступенькам спуститься в сад и вдруг видит: на крыльце, в снегу, какие-то ямки. Какой-то зверёк ходил по снегу. И на ступеньках следы, и на крыльце следы, и в саду следы.
"Вот интересно-то! – подумала девочка Катя. – Что за зверёк, тут ходил? Это надо узнать". Взяла Катя котлетку, положила ее на крыльцо и убежала. День прошёл, ночь прошла. Настало утро. Проснулась Катя – и скорее на крыльцо: смотреть, съел ли зверёк её котлетку. Смотрит – котлетка цела! Где её положила, тут она и лежит. А следов ещё больше стало. Значит, зверёк снова приходил. Тогда убрала Катя котлетку и положила вместо неё косточку. Из супа. Утром опять бежит Катя на крыльцо. Смотрит – косточку зверёк тоже не трогал. Так что же это за зверёк такой? И косточек не ест. Тогда положила Катя вместо косточки красную морковку. Утром глядит – морковки нет! Зверёк приходил и всю морковку съел! Тогда Катин папа сделал западню. Опрокинул на крыльце ящик кверху дном, подпёр его лучинкой, а к лучинке привязал бечёвкой морковь. Если морковку дёрнуть – лучинка отскочит, ящик упадёт и накроет зверька. На следующий день и папа пошёл, и мама, и даже бабушка – все пошли смотреть, не попался ли зверь в западню. А Катя впереди всех. Есть в западне зверь! Прихлопнул кого-то ящик, упал с подставки! Заглянула Катя в щёлочку, видит – сидит там зверь. Белый-белый, пушистый-пушистый, глаза розовые, уши длинные, прижался в угол, морковку дожёвывает. Это кролик! Унесли его домой, на кухню. А потом сделали большую клетку. И он стал в ней жить. А Катя его кормила морковкой, сеном, овсом и сухарями.
Медвежонок
Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк.
В зоопарке их всех посадили в одну клетку – бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом – кто побольше, кто поменьше.
Самый маленький – самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит.
А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят – мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки.
Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему.
Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Страшно так!
Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие – два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше – никак. Устал. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит – вниз съезжает.
Придумал. Вцепился зубами в железный прут и висит – лапы отдыхают.
Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом.
Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит.
Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать.
Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят.
Вдруг опять кто-то закричал.
Орёт во всё горло, надрывается.
А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле – у клетки метла стояла.
Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила.
Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает.
Дали ему опять соску.
Медвежата съели кашу. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь – все в каше. Стали полосатые, пятнистые. Поели и снова давай играть.
Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают.
Медведь-рыбак
В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему.
Как побегут ручьи, как вскроются камчатские речки, прилетает из Индии красный воробей-чечевица и везде поёт свою песню чистым, флейтовым свистом:
Чавычу видел?
Чавычу видел?
Чавычу видел?
А чавыча – это такая рыба лососёвой породы. И тут-то начинается самое интересное в камчатской весне.
В это самое время вся рыба из океана заходит в речки, в ручьи, чтобы в самых истоках, в проточной пресной воде метать икру.
Идёт рыба табунами, косяками, стаями; рыбы лезут, торопятся, толкаются, – видно, тяжело им: животы у них раздуты, полны икрой или молоками. Иногда они плывут так густо, что нижние по дну ползут, а верхних из воды выпирает.
Ох, как много идёт рыбы!
А говорят, в старину, когда на Камчатке было совсем мало людей, рыба шла ещё гуще. В старинных записях так и сказано, что весло в реках стояло и против течения шло «попом».
Все радуются, галдят. И тоже спрашивают друг друга:
– Чавычу видел?
– Чавычу видел?
– Чавычу видел?
А она изредка проплывёт – эта чавыча – огромный, драгоценный лосось.
Плывёт она по дну среди мелкой рыбы – горбуши. Будто свинья с поросятами по двору проходит.
А через несколько дней вся эта рыба сваливается обратно, в солёную воду. Только уж не косяками, не табунами плывёт она, а вразброд, каждая по-своему. Кто – хвостом вперёд, а кого и по дну катит и выкатывает на берег, как гнилое полешко. Вся рыба еле живая, больная, «снулая». Выметала она икру и обессилела.
И теперь уже по всей Камчатке другие рыбаки орудуют. Кто каркает, кто крякает, кто рычит, кто мяучит.
Дикие рыбаки рыбачат.
Пойду-ка, думаю, в лес, отдохну, да и посмотрю лесных рыбаков. Как-то они с делом справляются. И ушёл далеко-далеко от селения.
Хорошо весной в лесу! Берёзы распускают свои клейкие листья, стоят прозрачные, будто не деревья, а дымок зелёный. Среди них темнеют плотные ели и высокий можжевельник.
Воздух чистый, лёгкий, еловой смолой пахнет, молодым листом, прелой землёй.
И хор птичий... И флейта поёт, и трель рассыпается, и чеканье, и посвисты.
Солнце печёт вовсю. А тень ещё холодная.
Я подошёл к берегу речки, притаился и сразу увидел рыбака.
Ай да мужик-богатырь! Ростом с воробья. Рыба его в тридцать раз больше.
Это голоногий куличишка рыбачит. Вокруг рыбы бегает, суетится, суетится, клюёт. А рыбу из воды на берег выкинуло – дохлая.
Пищит кулик, ногами семенит.
Потом прилетели две вороны. Спугнули кулика, а сами рыбу не трогают.
Видно, уже поели досыта. Как сели на отмель, так и заснули. Сидят, носатые, глаза закрыли. Налетели чайки с криком, с гамом. Стали потрошить эту рыбину. Одна голова осталась.
Как удачно я выбрал место!
Тут у речки крутая излучина, и всё, что поверху плывёт, вода выкидывает на берег.
Пока я тут был, трёх рыб к берегу прибило течением.
Гляжу – с того берега по камням спускается лиса. Паршивая такая. Шерсть клочьями на боках висит – сбрасывает зимнюю шубу Лиса Патрикеевна.
Спустилась она к воде, воровато схватила ближнюю рыбу и спряталась с нею за камень.
Потом опять показалась, облизывается. И вторую рыбу утащила.
Вдруг лай, вой, визг поднялся: прибежали собаки деревенские да как бросятся с обрыва к воде, к лисице. Видно, учуяли её сверху. Лиса берегом, берегом наверх – и в лес. Собаки за ней.
Ну и я ушёл. Кого мне тут ждать?
Ни один зверь теперь не придёт сюда: собачьих следов испугается.
Снова я пошёл по ручьям и по речкам.
Видал, как другая лиса рыбу ела – смаковала. Выедала только спинки.
Ещё крохаля видал большого – с гуся. Он спал среди объедков. До отвалу наглотался рыбы.
А потом я прилёг и заснул незаметно. Разморило меня. Долго ли спал – не знаю. Только вижу сон: будто делаю я какую-то замечательную вещь, не то самолёт, не то молотилку, а может, и башню какую. По порядку видится сон: сначала работал я, потом устал и тоже лёг спать. Лёг и громко-громко захрапел.
И потом во сне соображаю:
«Да как же это так? Ведь я никогда не храплю. Не умею».
И тут у меня всё как-то спуталось. Уж я наполовину проснулся, а сон продолжаю видеть, что будто лежу и храплю.
Знаю, что это неправда. Сержусь даже.
Рассердился, проснулся, открыл глаза. Что за чудо? Храплю. Я даже испугался. Как так? Что такое?
Потом очнулся... Да нет, это не я храплю... И на храп совсем не похоже.
Это кто-то рычит неподалёку, фыркает, плещется.
Поднял я голову. Смотрю – в речке медведь сидит. Здоровенный медведь – старик-камчадал. Вот тебе и сон с храпом!
А ружья у меня нет. Что делать? Убираться надо подобру-поздорову.
Начал я осторожно-осторожно отползать от речки... И вдруг задел за какой-то камень. Камень этот покатился и в воду – плюх! Я так и замер. Лежу не дышу и глаза закрыл. Сейчас задерёт меня медведь. Вот выберется на берег, увидит – и конец.
Долго я лежал, пошелохнуться боялся. Потом слышу: будто всё ладно. Медведь порявкивает на старом месте, ворчит. Неужели он не слышал, как камень плюхнулся в воду?
Глухой он, что ли?
Я осмелел и выглянул из-за кустов. А потом присмотрелся немного и совсем страх забыл. Этот медведь тоже рыбу ловил. И до чего чудно!
Сидит Михайло Иванович по горло в воде, только голова сухая из воды торчит, как пень. Башка у него громадная, мохнатая, с мокрой бородой. Он её то на один бок наклонит, то на другой: рыбу высматривает.
А вода совсем прозрачная, мне медведя всего видно, как он там орудует лапами, и туловище медвежье вижу.
К туловищу шерсть прилипла, и тело у медведя кажется не по голове. Головастый он такой получается. Маленький и головастый.
Сидит этот медведь. И вдруг что-то лапами стал в воде хватать.
Вижу – достаёт рыбу-горбушу. Прикусил он горбушу и... сел на неё.
Зачем это он, я думаю, на рыбу-то сел?
Сел и сидит в воде на рыбе. Да ещё и проверяет лапами: тут ли, под ним ли?
Вот плывёт мимо вторая рыба, и её медведь поймал. Прикусил и тоже на неё садится. А когда садился, так, конечно, привстал. И первую рыбу течением из-под него утащило. Мне-то сверху всё видно, как эта горбуша покатилась по дну. А медведь как рявкнет! Потерялась рыба. Ах ты! Непонятно ему, бедняге, что такое с его запасом делается, куда он девается. Посидит, посидит, да и пощупает лапой под собой: тут ли рыба, не убежала ли? А как схватит новую, опять я вижу: старая выкатилась из-под него и ищи-свищи!
Ведь на самом деле обида какая: теряется рыба, и всё тут!
Долго-долго сидел он на рыбе, ворчал, даже пропустил две рыбины, не решился ловить; я видел, как они проплыли мимо. Потом опять – р-раз! Подцепил лапой горбушу. И опять всё по-старому: нет прежней рыбы.
Я лежу на берегу, хочется мне посмеяться, а смеяться нельзя. Попробуй-ка посмейся! Тут тебя медведь со злости съест вместе с пуговицами.
Громадную сонную чавычу натащило на медведя. Сгрёб он её, кладёт под себя...
Ну, конечно, под ним пусто.
Тут медведь так обиделся, что и чавычу забыл, заревел во всю мочь, прямо как паровоз. Поднялся на дыбы, лапами бьёт по воде, воду сбивает в пену. Ревёт, захлёбывается.
Ну уж тут и я не вытерпел. Как прысну! Как захохочу! Услыхал меня медведь, увидал. Стоит в воде, как человек, на двух лапах, и на меня смотрит.
А мне до того смешно, что я уж ничего не боюсь – хохочу-заливаюсь, руками машу: уходи, мол, дурак, мочи больше нет! Уходи!
И на моё счастье, верно, так и вышло.
Рявкнул медведь, вылез из воды, отряхнулся и ушёл в лес.
А чавычу опять потащило течение.
Пунька и птицы
Кошки – они охотники. Они любят словить пичужку.
Наш Пуня тоже не прочь поохотиться, но только не дома. Дома он никого не трогает.
Принесли мне как-то в маленькой клетке несколько певчих птиц. Щеглы, канарейки.
«Куда, – думаю, – мне их деть, чего с ними делать?»
Выпустить на волю – на дворе вьюжно-морозно. В клетке – тоже не годится.
Поставил я в уголке ёлку. Закрыл мебель бумажками, чтобы не пачкали, и... делайте, что хотите. Только не мешайте мне работать.
Щеглы, канарейки вылетели из клетки – и к ёлке.
Копошатся в ёлке, поют! Нравится!
Пришёл Пунька, глядит – интересуется.
«Ну, – думаю, – сейчас надо Пуньку ловить да из комнаты выкинуть».
Непременно начнётся охота.
А Пуньке только ёлка понравилась. Он её понюхал, на птиц и внимания не обратил.
Щеглы, канарейки побаиваются. Не подскакивают близко к Пуньке.
А тому безразлично, есть тут птицы или нет их. Он лёг и спит около ёлки.
Но Пуньку я всё-таки прогнал. Кто его знает. Хоть и не смотрит на птиц, а вдруг невзначай и словит.
Прошло время. Птицы начали вить гнёзда: ищут пушинки разные, нитки из тряпок выдёргивают.
Пунька к ним ходит. Спит у них. Щеглы, канарейки его не боятся: чего его бояться, если он их не ловит.
И так расхрабрились пичужки, что начали у Пуньки теребить шерсть.
Пунька спит. А птицы из него шерсть дёргают.
Страшный рассказ
Мальчики Шура и Петя остались одни. Они жили на даче – у самого леса, в маленьком домике. В этот вечер папа и мама у них ушли к соседям в гости. Когда стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои постельки. Лежат и молчат. Ни папы, ни мамы нет. В комнате темно. И в темноте по стене кто-то, ползает – шуршит; может быть – таракан, а может быть – кто другой!... Шура и говорит со своей кровати:
– Мне совсем и не страшно.
– Мне тоже совсем не страшно, – отвечает Петя с другой кровати.
– Мы воров не боимся, – говорит Шура.
– Людоедов тоже не боимся, – отвечает Петя.
– И тигров не боимся, – говорит Шура.
– Они сюда и не придут, – отвечает Петя. И только Шура хотел сказать, что он и крокодилов не боится, как вдруг они слышат – за дверью, в сенях, кто-то негромко топает ногами по полу: топ.... топ.... топ.... шлёп.... шлёп... топ... топ.... Как бросится Петя к Шуре на кровать! Они закрылись с головой одеялом, прижались друг к другу. Лежат тихо-тихо, чтобы их никто не услышал.
– Не дыши, – говорит Шура Пете.
– Я не дышу.
Топ... топ... шлёп... шлёп... топ... топ... шлёп... шлёп... А через одеяло всё равно слышно, как кто-то за дверью ходит и ещё пыхтит вдобавок. Но тут пришли папа с мамой. Они открыли крыльцо, вошли в дом, зажгли свет. Петя и Шура им всё рассказали. Тут мама с папой зажгли ещё одну лампу и стали смотреть по всем комнатам, во всех углах. Нет никого. Пришли в сени. Вдруг в сенях вдоль стены кто-то как пробежит в угол... Пробежал и свернулся в углу шариком. Смотрят – да это ёжик! Он, верно, из леса забрался в дом. Хотели его взять в руки, а он дёргается и колет колючками. Тогда закатали его в шапку и унесли в чулан. Дали молока в блюдце и кусок мяса. А потом все заснули. Этот ёжик так и жил с ребятами на даче всё лето. Он и потом пыхтел и топал ногами по ночам, но никто уже его не боялся.
Удивительный почтальон
Мальчик Вася со своим папой поехал на дачу. А Васина мама осталась в городе: ей надо было ещё чего-то купить. Мама хотела приехать с покупками вечером. Вот идёт поезд. Вася сидит в вагоне на скамейке рядом со своим папой и глядит в окно. А в окне бегут деревья, и заборы, и разные дома. Напротив Васи на скамеечке тоже сидит мальчик, с часами на левой руке. Он везёт какую-то корзинку. Этот мальчик уже большой; ему, наверно, лет пятнадцать. Как поезд подъедет к станции, мальчик посмотрит на свои часы, запишет что-то карандашом в записной книжке, наклонится над своей корзиной, что-то вытащит из неё и выбежит из вагона. А потом снова придёт и сидит, в окно поглядывает. Вася сидел-сидел, смотрел-смотрел на мальчика с корзиной, да вдруг как заплачет во весь голос! Он вспомнил, что свой велосипед дома забыл.
– Как же я без велосипеда-то? – плачет. – Я всю зиму думал, как по лесам на нём буду ездить.
– Ну-ну, не плачь, – сказал его папа. – Мама поедет и привезёт тебе велосипед.
– Да нет, не привезёт, – плачет Вася. – Она его не любит. Он скрипит...
– Ну, ты, паренёк, перестань, не плачь, – вдруг сказал мальчик с часами на руке. – Я тебе сейчас, устрою это дело. Я сам люблю ездить на велосипеде. Только он настоящий, двухколёсный. У вас есть дома телефон? – спрашивает он у Васиного папы.
– Есть, – отвечает папа. – Номер пять пятьдесят пять ноль шесть.
– Ну, так всё в порядке, – говорит мальчик. – Мы сейчас срочно отправим почтальона с письмом. Он вытащил из кармана крохотную бумажную ленточку из тонкой папиросной бумажки и написал на ней: "Позвоните по телефону 5-55-06, передайте: "Маме надо взять на дачу Васин велосипед". Потом вложил это письмо в какую-то блестящую маленькую трубочку, открыл свою корзинку. А там, в корзине, сидит голубь – длинноносый, сизый.
Вытащил мальчик голубя и привязал к его ноге трубочку с письмом.
– Вот мой почтальон, – говорит. – Готов к полёту. Смотри.
И только поезд остановился на станции, мальчик посмотрел на часы, отметил время в своей записной книжке и выпустил голубя в окно. Голубь как взлетит прямо вверх – только его и видели!
– Я сегодня учу почтовых голубей, – говорит мальчик. – На каждой станции выпускаю по одному и записываю время. Голубь полетит прямо в город, на свою голубятню. А там уж его ждут. А на этом, последнем, увидят трубочку, прочтут письмо и позвонят к вам на квартиру. Только бы его по пути ястреб не поймал. И верно: Вася приехал на дачу, ждет-пождет маму – и вечером мама приехала с велосипедом. Получили письмо. Значит, не словил голубя ястреб.
Кот Епифан
Хорошо и привольно на Волге-реке! Посмотри, ширина-то какая! Другой берег еле видно! Блестит эта живая, текучая вода. И все небо в эту воду смотрится: и облака, и голубая лазурь, и кулички, что, пересвистываясь, перелетают кучкой с песка на песок, и стаи гусей и уток, и самолет, на котором человек куда-то летит по своим делам, и белые пароходы с черным дымом, и баржи, и берега, и радуга на небе. Посмотришь на это текучее море, посмотришь на облака ходячие, и кажется тебе, что и берега тоже куда-то идут – тоже ходят и двигаются, как и все кругом. Вот там, на Волге, в землянке, на самом волжском берегу – в крутом обрыве, живет сторож-бакенщик. Посмотришь с реки – увидишь только окно да дверь. Посмотришь с берега – одна железная труба торчит из травы. Весь дом у него в земле, как звериная нора. По Волге день и ночь плывут пароходы. Пыхтят буксиры, дымят, тянут на канатах за собой баржи-беляны, везут разные грузы или тащат длинные плоты. Медленно поднимаются они против течения, шлепают по воде колесами. Вот идет такой пароход, везет яблоки – и запахнет сладким яблоком на всю Волгу. Или рыбой запахнет, значит, везут воблу из Астрахани. Бегут почтово-пассажирские пароходы, одноэтажные и двухэтажные. Эти плывут сами по себе. Но быстрее всех проходят двухэтажные скорые пароходы с голубой лентой на трубе. Они останавливаются только у больших пристаней, и после них высокие волны расходятся по воде, раскатываются по песку. Старый бакенщик около мелей и перекатов расставляет по реке красные и белые бакены. Это такие плавучие плетеные корзины с фонарем наверху. Бакены показывают верную дорогу. Ночью старик ездит на лодке, зажигает на бакенах фонари, а утром тушит. А в другое время старик бакенщик рыбачит. Он завзятый рыбак. Однажды старик рыбачил весь день. Наловил себе рыбы на уху: лещей, да подлещиков, да ершей. И приехал обратно. Открыл он дверь в землянку и смотрит: вот так штука! К нему, оказывается, гость пришёл! На столе рядом с горшком картофеля сидит весь белый-белый пушистый кот. Гость увидал хозяина, выгнул спину и стал тереться боком о горшок. Весь свой белый бок испачкал в саже.
– Ты откуда пришел, из каких местностей? А кот мурлычет и глаза щурит и еще больше себе бок пачкает, натирает сажей. И глаза у него разные. Один глаз совсем голубой, а другой совсем желтый.
– Ну, угощайся, – сказал бакенщик и дал коту ерша. Кот схватил в когти рыбку, поурчал немного и съел ее. Съел и облизывается, – видно, еще хочет. И кот съел еще четыре рыбки. А потом прыгнул на сенник к старику и задремал. Развалился на сеннике, мурлычет, то одну лапу вытянет, то другую, то на одной лапе выпустит когти, то на другой. И так ему, видно, тут понравилось, что он остался совсем жить у старика. А старик бакенщик и рад. Вдвоем куда веселее. Так и стали они жить. Бакенщику не с кем было раньше поговорить, а теперь он стал разговаривать с котом, назвал его Епифаном. Не с кем было раньше рыбу ловить, а теперь кот стал с ним на лодке ездить. Сидит в лодке на корме и будто правит. Вечером старик говорит:
– Ну, как, Епифанушка, не пора ли нам бакены зажигать, – ведь, пожалуй, скоро темно будет? Не зажжем бакены – сядут наши пароходы на мель. А кот будто и знает, что такое бакены зажигать. Ни слова не говоря, идет он к реке, залезает в лодку и ждет старика, когда тот придет с веслами да с керосином для фонарей. Съездят они, зажгут фонари на бакенах – и обратно. И рыбачат они вместе. Удит старик рыбу, а Епифан сидит рядом. Поймалась маленькая рыбка – ее коту. Поймалась большая – старику на уху. Так уж и повелось. Вместе служат, вместе и рыбачат. Вот однажды сидел бакенщик со своим котом Епифаном на берегу и удил рыбу. И вот сильно клюнула какая-то рыба. Выдернул ее старик из воды, смотрит: да это жадный ершишка заглотил червяка. Ростом с мизинец, а дергает, как большая щука. Старик снял его с крючка и протянул коту.
– На, – говорит, – Епифаша, пожуй немножко. А Епифаши-то и нет. Что такое, куда девался? Потом видит старик, что его кот ушел далеко-далеко по берегу, белеется на плотах. "С чего это он туда пошел, – подумал старик, – и что он там делает? Пойду взгляну". Смотрит, а его кот Епифан сам рыбу ловит. Лежит пластом на бревне, опустил лапу в воду, не шевелится, даже не моргает. А когда рыбешки выплыли стайкой из-под бревна, он – раз! – и подцепил когтями одну рыбку. Очень удивился старик бакенщик.
– Вот ты какой у меня ловкач, – говорит, – ай да Епифан, ай да рыбак! А ну, поймай-ка мне, – говорит, – стерлядку на уху, да пожирнее. А кот на него и не глядит. Рыбу съел, перешел на другое место, снова лег с бревна рыбу удить. С тех пор так они и ловят рыбу: врозь – и каждый по-своему. Рыбак снастями да удочкой с крючком, а кот Епифан лапой с когтями. А бакены вместе зажигают.
