Тексты для конкурса "живая классика". Лучшие тексты в прозе для заучивания наизусть (средний школьный возраст)

Николай Гоголь. «Похождения Чичикова, или Мертвые души». Москва, 1846 год Университетская типография

Павла Ивановича Чичикова знакомят с сыновьями помещика Манилова:

«В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонив-шийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяи-ном и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.

— Какие миленькие дети, — сказал Чичиков, посмотрев на них, — а который год?

— Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть, — сказала Манилова.

— Фемистоклюс! — сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.

Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на „юс“, но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.

— Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?

Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и, казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: „Париж“.

— А у нас какой лучший город? — спросил опять Манилов.

Учитель опять настроил внимание.

— Петербург, — отвечал Фемистоклюс.

— А еще какой?

— Москва, — отвечал Фемистоклюс.

— Умница, душенька! — сказал на это Чичиков. — Скажите, однако ж… — продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, — в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности.

— О, вы еще не знаете его! — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазен-ки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внима-ние. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продол-жал он, снова обратясь к нему, — хочешь быть посланником?

— Хочу, — отвечал Фемистоклюс, жуя хлеб и болтая головой направо и налево.

В это время стоявший позади лакей утер посланнику нос, и очень хорошо сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля».

2 Федор Достоевский. «Бесы»

Федор Достоевский. «Бесы». Санкт-Петербург, 1873 год Типография К. Замысловского

Хроникер пересказывает содержание философской поэмы, которую в молодости написал постаревший ныне либерал Степан Трофимович Верховенский:

«Сцена открывается хором женщин, потом хором мужчин, потом каких-то сил, и в конце всего хором душ, еще не живших, но которым очень бы хотелось пожить. Все эти хоры поют о чем-то очень неопреде-ленном, большею частию о чьем-то проклятии, но с оттенком высшего юмора. Но сцена вдруг переменяется, и наступает какой-то „Праздник жизни“, на котором поют даже насекомые, является черепаха с каки-ми-то латинскими сакрамен-тальными словами, и даже, если припомню, пропел о чем-то один минерал, — то есть предмет уже вовсе неодушевленный. Вообще же все поют беспрерывно, а если разговари-вают, то как-то неопределенно бранятся, но опять-таки с оттенком высшего значения. Наконец сцена опять переменяется, и является дикое место, а между утесами бродит один цивилизованный молодой человек, который срывает и сосет какие-то травы, и на вопрос феи: зачем он сосет эти травы? ответствует, что он, чувствуя в себе избыток жизни, ищет забвения и находит его в соке этих трав; но что главное желание его — поскорее потерять ум (желание, может быть, и излишнее). Затем вдруг въезжает неописанной красоты юноша на черном коне, и за ним следует ужасное множество всех народов. Юноша изображает собою смерть, а все народы ее жаждут. И, наконец, уже в самой последней сцене вдруг появляется Вавилонская башня, и какие-то атлеты ее наконец достраивают с песней новой надежды, и когда уже достраивают до самого верху, то обладатель, положим хоть Олимпа, убегает в комическом виде, а догадавшееся человечество, завладев его местом, тотчас же начинает новую жизнь с новым проникновением вещей».

3 Антон Чехов. «Драма»

Антон Чехов. Сборник «Пестрые рассказы». Санкт-Петербург, 1897 год Издание А. С. Суворина

Мягкосердечный литератор Павел Васильевич принужден выслушивать длиннейшее драматическое сочинение, которое вслух зачитывает ему писательница-графоманка Мурашкина:

«— Вы не находите, что этот монолог несколько длинен? — спросила вдруг Мурашкина, поднимая глаза.

Павел Васильевич не слышал монолога. Он сконфузился и сказал таким виноватым тоном, как будто не барыня, а он сам написал этот монолог:

— Нет, нет, нисколько… Очень мило…

Мурашкина просияла от счастья и продолжала читать:

— „Анна . Вас заел анализ. Вы слишком рано перестали жить сердцем и доверились уму. — Валентин . Что такое сердце? Это понятие анатомическое. Как условный термин того, что называется чувствами, я не признаю его. — Анна (смутившись). А любовь? Неужели и она есть продукт ассоциации идей? Скажите откровенно: вы любили когда-нибудь? — Валентин (с горечью). Не будем трогать старых, еще не заживших ран (пауза). О чем вы задумались? — Анна . Мне кажется, что вы несчастливы“.

Во время XVI явления Павел Васильевич зевнул и нечаянно издал зубами звук, какой издают собаки, когда ловят мух. Он испугался этого неприличного звука и, чтобы замаскировать его, придал своему лицу выражение умилительного внимания.

„XVII явление… Когда же конец? — думал он. — О, боже мой! Если эта мука продолжится еще десять минут, то я крикну караул… Невыносимо!“

Павел Васильевич легко вздохнул и собрался подняться, но тотчас же Мурашкина перевернула страницу и продолжала читать:

— „Действие второе. Сцена представляет сельскую улицу. Направо школа, налево больница. На ступенях последней сидят поселяне и поселянки“.

— Виноват… — перебил Павел Васильевич. — Сколько всех действий?

— Пять, — ответила Мурашкина и тотчас же, словно боясь, чтобы слушатель не ушел, быстро продолжала: „Из окна школы глядит Валентин. Видно, как в глубине сцены поселяне носят свои пожитки в кабак“».

4 Михаил Зощенко. «В пушкинские дни»

Михаил Зощенко. «Избранное». Петрозаводск, 1988 год Издательство «Карелия»

На литературном вечере, приурочен-ном к столетнему юбилею со дня гибели поэта, советский управдом выступает с торжественной речью о Пушкине:

«Конечно, я, дорогие товарищи, не историк литературы. Я позволю себе подойти к великой дате просто, как говорится, по-человечески.

Такой чистосердечный подход, я полагаю, еще более приблизит к нам образ великого поэта.

Итак, сто лет отделяют нас от него! Время действительно бежит неслыханно быстро!

Германская война, как известно, началась двадцать три года назад. То есть, когда она началась, то до Пушкина было не сто лет, а всего семьдесят семь.

А я родился, представьте себе, в 1879 году. Стало быть, был еще ближе к великому поэту. Не то чтобы я мог его видеть, но, как говорится, нас отделяло всего около сорока лет.

Моя же бабушка, еще того чище, родилась в 1836 году. То есть Пушкин мог ее видеть и даже брать на руки. Он мог ее нянчить, и она могла, чего доброго, плакать на руках, не предполагая, кто ее взял на ручки.

Конечно, вряд ли Пушкин мог ее нянчить, тем более что она жила в Калуге, а Пушкин, кажется, там не бывал, но все-таки можно допустить эту волнующую возможность, тем более что он мог бы, кажется, заехать в Калугу повидать своих знакомых.

Мой отец, опять-таки, родился в 1850 году. Но Пушкина тогда уже, к сожалению, не было, а то он, может быть, даже и моего отца мог бы нянчить.

Но мою прабабушку он наверняка мог уже брать на ручки. Она, представьте себе, родилась в 1763 году, так что великий поэт мог запросто приходить к ее родителям и требовать, чтобы они дали ему ее подержать и ее понянчить… Хотя, впрочем, в 1837 году ей было, пожалуй, лет этак шестьдесят с хвостиком, так что, откровенно говоря, я даже и не знаю, как это у них там было и как они там с этим устраивались… Может быть, даже и она его нянчила… Но то, что для нас покрыто мраком неизвестности, то для них, вероятно, не составляло никакого труда, и они прекрасно разбирались, кого нянчить и кому кого качать. И если старухе действительно было к тому времени лет под шесть-десят, то, конечно, смешно даже и подумать, чтобы ее кто-нибудь там нянчил. Значит, это уж она сама кого-нибудь нянчила.

И, может быть, качая и напевая ему лирические песенки, она, сама того не зная, пробудила в нем поэтические чувства и, может быть, вместе с его пресловутой нянькой Ариной Родионовной вдохновила его на сочинение некоторых отдельных стихотворений».

5 Даниил Хармс. «Что теперь продают в магазинах»

Даниил Хармс. Сборник рассказов «Старуха». Москва, 1991 год Издательство «Юнона»

«Коратыгин пришел к Тикакееву и не застал его дома.

А Тикакеев в это время был в магазине и покупал там сахар, мясо и огурцы. Коратыгин потоптался у дверей Тикакеева и собрался уже писать записку, вдруг смотрит, идет сам Тикакеев и несет в руках клеенчатую кошелку. Коратыгин увидел Тикакеева и кричит ему:

— А я вас уже целый час жду!

— Неправда, — говорит Тикакеев, — я всего двадцать пять минут как из дома.

— Ну уж этого я не знаю, — сказал Коратыгин, — а только я тут уже целый час.

— Не врите! — сказал Тикакеев. — Стыдно врать.

— Милостивейший государь! — сказал Коратыгин. — Потрудитесь выбирать выражения.

— Я считаю… — начал было Тикакеев, но его перебил Коратыгин:

— Если вы считаете… — сказал он, но тут Коратыгина перебил Тикакеев и сказал:

— Сам-то ты хорош!

Эти слова так взбесили Коратыгина, что он зажал пальцем одну ноздрю, а другой ноздрей сморкнулся в Тикакеева. Тогда Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец и ударил им Коратыгина по голове. Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер.

Вот какие большие огурцы продаются теперь в магазинах!»

6 Илья Ильф и Евгений Петров. «Чувство меры»

Илья Ильф и Евгений Петров. «Чувство меры». Москва, 1935 год Издательство «Огонек»

Свод гипотетических правил для тупых советских бюрократов (один из них, некий Басов, является антигероем фельетона):

«Нельзя же все приказы, распоряжения и инструкции сопровождать тысячью оговорок, чтобы Басовы не наделали глупостей. Тогда скромное постановление, скажем, о запрещении провоза живых поросят в вагонах трамвая должно будет выглядеть так:

Однако при взимании штрафа не следует держателей поросят:

а) толкать в грудь;
б) называть мерзавцами;
в) сталкивать на полном ходу с площадки трамвая под колеса встречного грузовика;
г) нельзя приравнивать их к злостным хулиганам, бандитам и растратчикам;
д) нельзя ни в коем случае применять это правило в отношении граждан, везущих с собой не поросят, а маленьких детей в возрасте до трех лет;
е) нельзя распространять его на граждан, вовсе не имеющих поросят;
ж) а также на школьников, поющих на улицах революционные песни“».

7 Михаил Булгаков. «Театральный роман»

Михаил Булгаков. «Театральный роман». Москва, 1999 год Издательство «Голос»

Драматург Сергей Леонтьевич Максудов читает великому режиссеру Ивану Васильевичу, ненавидящему, когда на сцене стреляют, свою пьесу «Черный снег». Прототипом Ивана Васильевича послужил Константин Станиславский, Максудова — сам Булгаков:

«Вместе с надвигающимися сумерками наступила и катастрофа. Я прочитал:

— „Б а х т и н (Петрову). Ну, прощай! Очень скоро ты придешь за мною…

П е т р о в. Что ты делаешь?!

Б а х т и н (стреляет себе в висок, падает, вдали послышалась гармони…)“.

— Вот это напрасно! — воскликнул Иван Васильевич. — Зачем это? Это надо вычеркнуть, не медля ни секунды. Помилуйте! Зачем же стрелять?

— Но он должен кончить самоубийством, — кашлянув, ответил я.

— И очень хорошо! Пусть кончит и пусть заколется кинжалом!

— Но, видите ли, дело происходит в гражданскую войну… Кинжалы уже не применялись…

— Нет, применялись, — возразил Иван Васильевич, — мне рассказывал этот… как его… забыл… что применялись… Вы вычеркните этот выстрел!..

Я промолчал, совершая грустную ошибку, и прочитал дальше:

— „(…моника и отдельные выстрелы. На мосту появился человек с винтовкой в руке. Луна…)“

— Боже мой! — воскликнул Иван Васильевич. — Выстрелы! Опять выстрелы! Что за бедствие такое! Знаете что, Лео… знаете что, вы эту сцену вычеркните, она лишняя.

— Я считал, — сказал я, стараясь говорить как можно мягче, — эту сцену главной… Тут, видите ли…

— Форменное заблуждение! — отрезал Иван Васильевич. — Эта сцена не только не главная, но ее вовсе не нужно. Зачем это? Ваш этот, как его?..

— Бахтин.

— Ну да… ну да, вот он закололся там вдали, — Иван Васильевич махнул рукой куда-то очень далеко, — а приходит домой другой и говорит матери — Бехтеев закололся!

— Но матери нет… — сказал я, ошеломленно глядя на стакан с крышечкой.

— Нужно обязательно! Вы напишите ее. Это нетрудно. Сперва кажется, что трудно — не было матери, и вдруг она есть, — но это заблуждение, это очень легко. И вот старушка рыдает дома, а который принес известие… Назовите его Иванов…

— Но… ведь Бахтин герой! У него монологи на мосту… Я полагал…

— А Иванов и скажет все его монологи!.. У вас хорошие монологи, их нужно сохранить. Иванов и скажет — вот Петя закололся и перед смертью сказал то-то, то-то и то-то … Очень сильная сцена будет».

8 Владимир Войнович. «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»

Владимир Войнович. «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Париж, 1975 год Издательство YMCA-Press

Полковник Лужин пытается выудить из Нюры Беляшовой сведения о мифическом фашистском резиденте по имени Курт:

«— Ну что же. — Заложив руки за спину, он прошелся по кабинету. — Вы все-таки. Откровенно со мной не хотите. Ну что ж. Мил насильно. Не будешь. Как говорится. Мы вам помочь. А вы нам не хотите. Да. А между прочим, Курта случайно не знаете, а?

— Кур-то? — удивилась Нюра.

— Ну да, Курта.

— Да кто ж кур-то не знает? — Нюра пожала плечами. — Да как же это можно в деревне без кур-то?

— Нельзя? — быстро переспросил Лужин. — Да. Конечно. В деревне без Курта. Никак. Нельзя. Невозможно. — Он придвинул к себе настольный календарь и взял ручку. — Как фамилия?

— Беляшова, — сообщила Нюра охотно.

— Беля… Нет. Не это. Мне нужна фамилия не ваша, а Курта. Что? — насупился Лужин. — И это не хотите сказать?

Нюра посмотрела на Лужина, не понимая. Губы ее дрожали, на глазах опять появились слезы.

— Не понимаю, — сказала она медленно. — Какие же могут быть у кур фамилии?

— У кур? — переспросил Лужин. — Что? У кур? А? — Он вдруг все понял и, спрыгнув на пол, затопал ногами. — Вон! Вон отсюда».

9 Сергей Довлатов. «Заповедник»

Сергей Довлатов. «Заповедник». Анн-Арбор, 1983 год Издательство «Эрмитаж»

Автобиографический герой работает экскурсоводом в Пушкинских Горах:

«Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:

— Извините, могу я задать вопрос?

— Слушаю вас.

— Это дали?

— То есть?

— Я спрашиваю, это дали? — Тиролец увлек меня к распахнутому окну.

— В каком смысле?

— В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.

— Не понимаю.

Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:

— У меня была открытка… Я — филокартист…

— Филокартист. Собираю открытки… Филос — любовь, картос…

— У меня есть цветная открытка — „Псковские дали“. И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить — это дали?

— В общем-то, дали, — говорю.

— Типично псковские?

— Не без этого.

Мужчина, сияя, отошел…»

10 Юрий Коваль. «Самая легкая лодка в мире»

Юрий Коваль. «Самая легкая лодка в мире». Москва, 1984 год Издательство «Молодая гвардия»

Группа друзей и приятелей главного героя рассматривает скульптурную композицию художника Орлова «Люди в шляпах»:

«— Люди в шляпах, — сказала Клара Курбе, задумчиво улыбаясь Орлову. — Какой интересный замысел!

— Все в шляпах, — заволновался Орлов. — И у каждого под шляпой свой внутренний мир. Видите этого носатого? Носатый-то он носатый, а под шляпой у него все равно свой мир. Как думаете, какой?

Девушка Клара Курбе, а за нею и остальные пристально оглядели носатого члена скульптурной группы, прикидывая, какой у него внутренний мир.

— Ясно, что в этом человеке происходит борьба, — сказала Клара, — но борьба непростая.

Все снова вперились в носатого, размышляя, какая в нем может происходить такая уж борьба.

— Мне кажется, это борьба неба и земли, — пояснила Клара.

Все замерли, и Орлов растерялся, не ожидая, видно, от девушки такой силы взгляда. Милиционер же художник отчетливо остолбенел. Ему, пожалуй, и в голову не приходило, что небо и земля могут бороться. Краешком глаза глянул он на пол, а после на потолок.

— Все это правильно, — чуть заикаясь, сказал Орлов. — Точно подмечено. Именно — борьба…

— А под той кривой шляпой, — продолжала Клара, — под той борьба огня с водой.

Милиционер с граммофоном окончательно пошатнулся. Силою своих взглядов девушка Клара Курбе решилась затмить не только граммофон, но и скульптурную группу. Милиционер-художник обеспокоился. Выбравши одну из шляп попроще, он ткнул в нее пальцем и сказал:

— А под этой происходит борьба добра со злом.

— Хэ-хэ, — ответила Клара Курбе. — Ничего подобного.

Милиционер поежился и, закрыв рот, воззрился на Клару.

Орлов толкнул локтем Петюшку, который чем-то хрустел в кармане.

Вглядываясь в скульптурную группу, Клара молчала.

— Под этой шляпой происходит нечто иное, — замедленно начала она. — Это… борьба борьбы с борьбой!»

Тексты для заучивания наизусть к конкурсу «Живая классика-2017»

В.Розов «Дикая утка» из цикла «Прикосновение к войне»)

Кормили плохо, вечно хотелось есть. Иногда пищу давали раз в сутки, и то вечером. Ах, как хотелось есть! И вот в один из таких дней, когда уже приближались сумерки, а во рту не было ещё ни крошки, мы, человек восемь бойцов, сидели на высоком травянистом берегу тихонькой речушки и чуть не скулили. Вдруг видим, без гимнастёрки. Что-то держа в руках. К нам бежит ещё один наш товарищ. Подбежал. Лицо сияющее. Свёрток – это его гимнастёрка, а в неё что-то завёрнуто.

Смотрите! – победно восклицает Борис. Разворачивает гимнастёрку, и в ней … живая дикая утка.

Вижу: сидит, притаилась за кустиком. Я рубаху снял и – хоп! Есть еда! Зажарим.

Утка была некрепкая, молодая. Поворачивая голову по сторонам, она смотрела на нас изумлёнными бусинками глаз. Она просто не могла понять, что это за странные милые существа её окружают и смотрят на неё с таким восхищением. Она не вырывалась, не крякала, не вытягивала натужно шею, чтобы выскользнуть из державших её рук. Нет, она грациозно и с любопытством озиралась. Красавица уточка! А мы – грубые, нечисто выбритые, голодные. Все залюбовались красавицей. И произошло чудо, как в доброй сказке. Как-то просто произнёс:

Отпустим!

Было брошено несколько логических реплик, вроде: «Что толку, нас восемь человек, а она такая маленькая», «Ещё возиться!», «Боря, неси её обратно». И, уже ничем не покрывая, Борис бережно понёс утку обратно. Вернувшись, сказал:

Я её в воду пустил. Нырнула. А где вынырнула, не видел. Ждал-ждал, чтоб посмотреть, но не увидел. Уже темнеет.

Когда меня заматывает жизнь, когда начинаешь клясть всех и всё, теряешь веру в людей и тебе хочется крикнуть, как я однажды услыхал вопль одного очень известного человека: «Я не хочу быть с людьми, хочу с собаками!» - вот в эти минуты неверия и отчаяния я вспоминаю дикую утку и думаю: нет-нет, в людей можно верить. Это всё пройдёт, всё будет хорошо.

Мне могут сказать; «Ну да, это были вы, интеллигенты, артисты, о вас всего можно ожидать». Нет, на войне всё перемешалось и превратилось в одно целое – единое и невидимое. Во всяком случае, та, где я служил. Были в нашей группе два вора, только что выпущенные из тюрьмы. Один с гордостью рассказывал, как ему удалось украсть подъёмный кран. Видимо, был талантлив. Но и он сказал: «Отпустить!»

Притча о жизни - Жизненные ценности

Как-то один мудрец, стоя перед своими учениками, сделал следующее. Он взял большой стеклянный сосуд и наполнил его до краев большими камнями. Проделав это, он спросил учеников, полон ли сосуд. Все подтвердили, что полон.

Тогда мудрец взял коробку с мелкими камушками, высыпал ее в сосуд и несколько раз легонько встряхнул его. Камушки раскатились в промежутки между большими камнями и заполнили их. После этого он снова спросил учеников, полон ли сосуд теперь. Они снова подтвердили факт - полон.

И, наконец, мудрец взял со стола коробку с песком и высыпал его в сосуд. Песок, конечно же, заполнил последние промежутки в сосуде.

Теперь, - обратился мудрец к ученикам, - я хотел бы, чтобы вы смогли распознать в этом сосуде свою жизнь!

Крупные камни олицетворяют важные вещи в жизни: ваша семья, ваш любимый человек, ваше здоровье, ваши дети - те вещи, которые, даже не будь всего остального, все еще смогут наполнить вашу жизнь. Мелкие камушки представляют менее важные вещи, такие как, например, ваша работа, ваша квартира, ваш дом или ваша машина. Песок символизирует жизненные мелочи, повседневную суету. Если же вы наполните ваш сосуд вначале песком, то уже не останется места для более крупных камней.

Также и в жизни - если вы всю вашу энергию израсходуете на мелкие вещи, то для больших вещей уже ничего не останется.

Поэтому обращайте внимание прежде всего на важные вещи - находите время для ваших детей и любимых, следите за своим здоровьем. У вас останется еще достаточно времени для работы, для дома, для празднований и всего остального. Следите за вашими большими камнями - только они имеют цену, все остальное - лишь песок.

А.Грин. Алые паруса

Она села, подобрав ноги, с руками вокруг колен. Внимательно наклоняясь к морю, смотрела она на горизонт большими глазами, в которых не осталось уже ничего взрослого, - глазами ребенка. Все, чего она ждала так долго и горячо, делалось там - на краю света. Она видела в стране далеких пучин подводный холм; от поверхности его струились вверх вьющиеся растения; среди их круглых листьев, пронизанных у края стеблем, сияли причудливые цветы. Верхние листья блестели на поверхности океана; тот, кто ничего не знал, как знала Ассоль, видел лишь трепет и блеск.

Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже, встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.

Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль была еще во власти ее звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза, уснула - по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений.

Ее разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцо Грэя напомнило о себе, но считая его не более, как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их; так как помеха не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана.

На ее пальце блестело лучистое кольцо Грэя, как на чужом, - своим не могла признать она в этот момент, не чувствовала палец свой. - «Чья это штука? Чья шутка? - стремительно вскричала она. - Разве я сплю? Может быть, нашла и забыла?» Схватив левой рукой правую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном море не было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее «да». Не было объяснений случившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своем, и уже близким ей стало кольцо. Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она - всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.

Так, - случайно, как говорят люди, умеющие читать и писать, - Грэй и Ассоль нашли друг друга утром летнего дня, полного неизбежности.

"Записка". Татьяна Петросян

Записка имела самый безобидный вид.

В ней по всем джентльменским законам должна была обнаружиться чернильная рожа и дружеское пояснение: "Сидоров - козёл".

Так что Сидоров, не заподозрив худого, мгновенно развернул послание... и остолбенел.

Внутри крупным красивым почерком было написано: "Сидоров, я тебя люблю!".

В округлости почерка Сидорову почудилось издевательство. Кто же ему такое написал?

Прищурившись, он оглядел класс. Автор записки должен был непременно обнаружить себя. Но главные враги Сидорова на сей раз почему-то не ухмылялись злорадно.

(Как они обычно ухмылялись. Но на сей раз - нет.)

Зато Сидоров сразу заметил, что на него не мигая глядит Воробьёва. Не просто так глядит, а со значением!

Сомнений не было: записку писала она. Но тогда выходит, что Воробьёва его любит?!

И тут мысль Сидорова зашла в тупик и забилась беспомощно, как муха в стакане. ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТ??? Какие последствия это повлечёт и как теперь Сидорову быть?..

"Будем рассуждать логически,- рассуждал Сидоров логически.- Что, к примеру, люблю я? Груши! Люблю - значит, всегда хочу съесть..."

В этот момент Воробьёва снова обернулась к нему и кровожадно облизнулась. Сидоров окоченел. Ему бросились в глаза её давно не стриженные... ну да, настоящие когти! Почему-то вспомнилось, как в буфете Воробьёва жадно догрызала костлявую куриную ногу...

"Нужно взять себя в руки, - взял себя в руки Сидоров. (Руки оказались грязными. Но Сидоров игнорировал мелочи.) - Я люблю не только груши, но и родителей. Однако не может быть и речи о том, чтобы их съесть. Мама печет сладкие пирожки. Папа часто носит меня на шее. А я их за это люблю..."

Тут Воробьёва снова обернулась, и Сидоров с тоской подумал, что придётся ему теперь день-деньской печь для неё сладкие пирожки и носить её в школу на шее, чтобы оправдать такую внезапную и безумную любовь. Он пригляделся и обнаружил, что Воробьёва - не худенькая и носить её будет, пожалуй, нелегко.

"Ещё не всё потеряно,- не сдавался Сидоров.-Я также люблю нашу собаку Бобика. Особенно когда дрессирую его или вывожу гулять..." Тут Сидорову стало душно при одной мысли о том, что Воробьёва может заставить его прыгать за каждым пирожком, а потом выведет на прогулку, крепко держа за поводок и не давая уклоняться ни вправо, ни влево...

"...Люблю кошку Мурку, особенно когда дуешь ей прямо в ухо...- в отчаянии соображал Сидоров,- нет, это не то... мух люблю ловить и сажать в стакан... но это уж слишком... люблю игрушки, которые можно сломать и посмотреть, что внутри..."

От последней мысли Сидорову стало нехорошо. Спасение было только в одном. Он торопливо вырвал листок из тетрадки, сжал решительно губы и твердым почерком вывел грозные слова: "Воробьёва, я тебя тоже люблю". Пусть ей станет страшно.

________________________________________________________________________________________

Ч.Айтматов. «И дольше века длится день»

В этом противоборстве чувств она вдруг увидела, перевалив через пологую гряду, многочисленное стадо верблюдов, вольно выпасавшихся по широкому долу Найман-Ана приударила свою Акмаю, пустилась со всех ног и вначале прямо-таки захлебнулась от радости, что наконец-то отыскала стадо, потом испугалась, озноб прошиб, до того страшно стало, что увидит сейчас сына, превращённого в манкурта. Потом снова обрадовалась и уже не понимала толком, что с ней происходит.

Вот оно пасётся, стадо, но где же пастух? Должен быть где-то здесь. И увидела на другом краю дола человека. Издали не различить было, кто он. Пастух стоял с длинным посохом, держа на поводу позади себя верхового верблюда с поклажей, и спокойно смотрел из-под нахлобученной шапки на её приближение.

И когда приблизилась, когда узнала сына, не помнила Найман-Ана, как скатилась со спины верблюдицы. Показалось ей, что она упала, но до того ли было!

Сын мой, родной! А я ищу тебя кругом! - Она бросилась к нему как через чащобу, разделявшую их. - Я твоя мать!

И сразу всё поняла и зарыдала, топча землю ногами, горько и страшно, кривя судорожно прыгающие губы, пытаясь остановиться и не в силах справиться с собой. Чтобы устоять на ногах, цепко схватилась за плечо безучастного сына и всё плакала и плакала, оглушённая горем, которое давно нависло и теперь обрушилось, подминая и погребая её. И, плача, всматривалась сквозь слёзы, сквозь налипшие пряди седых мокрых волос, сквозь трясущиеся пальцы, которыми размазывала дорожную грязь по лицу, в знакомые черты сына и всё пыталась поймать его взгляд, всё ещё ожидая, надеясь, что он узнает её, ведь это же так просто - узнать собственную мать!

Но её появление не произвело на него никакого действия, точно бы она пребывала здесь постоянно и каждый день навещала его в степи. Он даже не спросил, кто она и почему плачет. В какой-то момент пастух снял с плеча её руку и пошёл, таща за собой неразлучного верхового верблюда с поклажей, на другой край стада, чтобы взглянуть, не слишком ли далеко убежали затеявшие игру молодые животные.

Найман-Ана осталась на месте, присела на корточки, всхлипывая, зажимая лицо руками, и так сидела, не поднимая головы. Потом собралась с силами, пошла к сыну, стараясь сохранить спокойствие. Сын-манкурт как ни в чём не бывало бессмысленно и равнодушно посмотрел на неё из-под плотно нахлобученной шапки, и что-то вроде слабой улыбки скользнуло по его измождённому, начерно обветренному, огрубевшему лицу. Но глаза, выражая дремучее отсутствие интереса к чему бы то ни было на свете, остались по-прежнему отрешёнными.

Садись, поговорим, - с тяжёлым вздохом сказала Найман-Ана.

И они сели на землю.

Ты узнаёшь меня? - спросила мать.

Манкурт отрицательно покачал головой.

А как тебя звать?

Манкурт, - ответил он.

Это тебя теперь так зовут. А прежнее имя своё помнишь? Вспомни своё настоящее имя.

Манкурт молчал. Мать видела, что он пытался вспомнить, на переносице от напряжения выступили крупные капли пота и глаза заволоклись дрожащим туманом. Но перед ним возникла, должно, глухая непроницаемая стена, и он не мог её преодолеть.

А как звали твоего отца? А сам ты кто, откуда родом? Где ты родился, хоть знаешь?

Нет, он ничего не помнил и ничего не знал.

Что они сделали с тобой! - прошептала мать, и опять губы её запрыгали помимо воли, и, задыхаясь от обиды, гнева и горя, она снова стала всхлипывать, тщетно пытаясь унять себя. Горести матери никак не трогали манкурта.

МОЖНО ОТНЯТЬ ЗЕМЛЮ, МОЖНО ОТНЯТЬ БОГАТСТВО, МОЖНО ОТНЯТЬ И ЖИЗНЬ, ПРОГОВОРИЛА ОНА ВСЛУХ, - НО КТО ПРИДУМАЛ, КТО СМЕЕТ ПОКУШАТЬСЯ НА ПАМЯТЬ ЧЕЛОВЕКА?! О ГОСПОДИ, ЕСЛИ ТЫ ЕСТЬ, КАК ВНУШИЛ ТЫ ТАКОЕ ЛЮДЯМ? РАЗВЕ МАЛО ЗЛА НА ЗЕМЛЕ И БЕЗ ЭТОГО?

И тогда вырвались из души её причитания, долгие безутешные вопли среди безмолвных бескрайних сарозеков…

Но ничто не трогало сына её, манкурта.

В это время вдали завиднелся человек, едущий на верблюде. Он направлялся к ним.

Кто это? - спросила Найман-Ана.

Он везёт мне еду, - ответил сын.

Найман-Ана забеспокоилась. Надо было поскорее скрыться, пока объявившийся некстати жуаньжуан не увидел её. Она осадила свою верблюдицу на землю и взобралась в седло.

Ты ничего не говори. Я скоро приеду, - сказала Найман-Ана.

Сын не ответил. Ему было всё равно.

Это был один из врагов, захвативших сарозеки, угнавших немало народа в рабство и причинивших столько несчастий её семье. Но что могла она, невооружённая женщина, против свирепого воина-жуаньжуана? НО ДУМАЛОСЬ ЕЙ О ТОМ, КАКАЯ ЖИЗНЬ, КАКИЕ СОБЫТИЯ ПРИВЕЛИ ЭТИХ ЛЮДЕЙ К ТАКОЙ ЖЕСТОКОСТИ, ДИКОСТИ - ВЫТРАВИТЬ ПАМЯТЬ РАБА…

Порыскав взад-вперёд, жуаньжуан вскоре удалился назад к стаду.

Был уже вечер. Солнце закатилось, но зарево ещё долго держалось над степью. Потом разом смерклось. И наступила глухая ночь.

И к ней пришло решение не оставлять сына в рабстве, попытаться увезти его с собой. Пусть он манкурт, пусть не понимает что к чему, но лучше пусть он будет у себя дома, среди своих, чем в пастухах у жуаньжуаней в безлюдных сарозеках. Так подсказывала ей материнская душа. Примириться с тем, с чем примирялись другие, она не могла. Не могла она оставить кровь свою в рабстве. А вдруг в родных местах вернётся к нему рассудок, вспомнит вдруг детство…

Не знала она, однако, что, вернувшись, озлобленные жуаньжуаны стали избивать манкурта. Но какой с него спрос. Только и отвечал:

Она говорила, что она моя мать.

Никакая она тебе не мать! У тебя нет матери! Ты знаешь, зачем она приезжала? Ты знаешь? Она хочет содрать твою шапку и отпарить твою голову! - запугивали они несчастного манкурта.

При этих словах манкурт побледнел, серым-серым стало его чёрное лицо. Он втянул шею в плечи и, схватившись за шапку, стал озираться вокруг, как зверь.

Да ты не бойся! На-ка, держи! - Старший жуаньжуан вложил ему в руки лук со стрелами.

А ну целься! - Младший жуаньжуан подкинул свою шляпу высоко в воздух. Стрела пробила шляпу. - Смотри! - удивился владелец шляпы. - В руке память осталась!

Поехали прочь рядком, не оглядываясь. Найман-Ана долго не спускала с них глаз и, когда они скрылись вдали, решила вернуться к сыну. Теперь она во что бы то ни стало хотела увезти его с собой. Какой он ни есть

Не его вина, что судьба так обернулась, что изглумились над ним враги, но в рабстве мать его не оставит. И пусть найманы, увидев, как увечат нашественники пленённых джигитов, как унижают и лишают их разума, пусть вознегодуют и возьмутся за оружие. Не в земле дело. Земли всем хватило бы. Однако жуаньжуанское зло нетерпимо даже для отчуждённого соседства…

С этими мыслями возвращалась Найман-Ана к сыну и всё обдумывала, как его убедить, уговорить бежать этой же ночью.

Жоламан! Сын мой, Жоламан, где ты? - стала звать Найман-Ана.

Никто не появился и не откликнулся.

Жоламан! Где ты? Это я, твоя мать! Где ты?

И, озираясь по сторонам в беспокойстве, не заметила она, что сын её, манкурт, прячась в тени верблюда, уже изготовился с колена, целясь натянутой на тетиве стрелой. Отсвет солнца мешал ему, и он ждал удобного момента для выстрела.

Жоламан! Сын мой! - звала Найман-Ана, боясь, что с ним что-то случилось. Повернулась в седле. - Не стреляй! - успела вскрикнуть она и только было понукнула белую верблюдицу Акмаю, чтобы развернуться лицом, но стрела коротко свистнула, вонзаясь в левый бок под руку.

То был смертельный удар. Найман-Ана наклонилась и стала медленно падать, цепляясь за шею верблюдицы. Но прежде упал с головы её белый платок, который превратился в воздухе в птицу и полетел с криком: "Вспомни, чей ты? Как твоё имя? Твой отец Доненбай! Доненбай! Доненбай!"

С тех пор, говорят, стала летать в сарозеках по ночам птица Доненбай. Встретив путника, птица Доненбай летит поблизости с возгласом: "Вспомни, чей ты? Чей ты? Как твоё имя? Имя? Твой отец Доненбай! Доненбай, Доненбай, Доненбай, Доненбай!.."

То место, где была похоронена Найман-Ана, стало называться в сарозеках кладбищем Ана-Бейит - Материнским упокоем…

_______________________________________________________________________________________

Марина Дружинина. Лекарство от контрольной

Классный выдался денёк! Уроки закончились рано, погода отличная. Мы ка-а-ак выскочили из школы! Ка-а-ак начали кидаться снежками, прыгать по сугробам и хохотать! Всю жизнь бы так веселился!

Вдруг Владик Гусев спохватился:

- Братцы! Завтра же контроша по математике! Готовиться нужно! - и, отряхиваясь от снега, поспешил к дому.

- Подумаешь, контроша! - Вовка швырнул снежок вслед Владику и развалился на снегу. - Я предлагаю её пр-ропустить!

- Как это? - не понял я.

- А вот так! - Вовка запихнул в рот снег и широким жестом обвёл сугробы. - Вон сколько тут антиконтролина! Препарат сертифицирован! Лёгкая простуда на время контрольной гарантирована! Завтра поболеем - в школу не пойдём! Здорово?

- Здорово! - одобрил я и тоже принял противоконтрольного лекарства.

Потом мы ещё попрыгали по сугробам, слепили снеговика в виде нашего завуча Михаила Яковлевича, съели по дополнительной порции антиконтролинчика - для верности - и отправились по домам.

Утром я проснулся и сам себя не узнал. Одна щека стала раза в три толще другой, и при этом ужасно болел зуб. Ничего себе лёгкая простуда на один день!

- Ой, какой флюс! - всплеснула руками бабушка, увидев меня. - Немедленно к врачу! Школа отменяется! Я позвоню учительнице.

В общем, противоконтрольное средство сработало безотказно. Это, конечно, меня порадовало. Но не совсем так, как хотелось бы. У кого хоть когда-нибудь болели зубы, кто попадал в руки к зубным врачам, тот меня поймёт. А доктор к тому же «утешил» напоследок:

- Зуб поболит ещё пару дней. Так что терпи и не забывай полоскать.

Вечером звоню Вовке:

- Как дела?

В трубке раздалось какое-то шипение. Я с трудом разобрал, что это Вовка отвечает:

Разговора не получилось.

На следующий день, в субботу, зуб, как и было обещано, продолжал ныть. Каждый час бабушка давала мне лекарство, и я старательно полоскал рот. Болеть ещё и в воскресенье никак не входило в мои планы: мы с мамой собирались идти в цирк.

В воскресенье я вскочил чуть свет, чтоб не опоздать, но мама тут же испортила мне настроение:

- Никакого цирка! Сиди дома и полощи, чтоб к понедельнику выздороветь. Не пропускать же опять занятия - конец четверти!

Я - скорей к телефону, Вовке звонить:

- Твой антиконтролин, оказывается, ещё и антицирколин! Цирк из-за него отменился! Предупреждать надо!

- Он ещё и антикинол! - сипло подхватил Вовка. - Из-за него меня в кино не пустили! Кто же знал, что будет столько побочных действий!

- Думать надо! - возмутился я.

- Сам дурак! - отрезал он!

Короче говоря, мы совсем разругались и отправились полоскать: я - зуб, Вовка - горло.

В понедельник подхожу к школе и вижу: Вовка! Тоже, значит, подлечился.

- Как жизнь? - спрашиваю.

- Отлично! - хлопнул меня по плечу Вовка. - Главное, контрошу-то проболели!

Мы расхохотались и пошли в класс. Первый урок - математика.

- Ручкин и Семечкин! Выздоровели! - обрадовалась Алевтина Васильевна. - Очень хорошо! Скорее садитесь и доставайте чистые листочки. Сейчас будете писать контрольную работу, которую пропустили в пятницу. А мы пока займёмся проверкой домашнего задания.

Вот так номер! Антиконтролин оказался форменным обдурином!

Или, может, дело не в нём?

______________________________________________________________________________________

И.С. Тургенев
Стихотворение в прозе «Милостыня»
Вблизи большого города, по широкой проезжей дороге шел старый, больной человек.
Он шатался на ходу; его исхудалые ноги, путаясь, волочась и спотыкаясь, ступали тяжко и слабо, словно чужие; одежда на нем висела лохмотьями; непокрытая голова падала на грудь... Он изнемогал.
Он присел на придорожный камень, наклонился вперед, облокотился, закрыл лицо обеими руками - и сквозь искривленные пальцы закапали слезы на сухую, седую пыль.
Он вспоминал...
Вспоминал он, как и он был некогда здоров и богат - и как он здоровье истратил, а богатство роздал другим, друзьям и недругам... И вот теперь у него нет куска хлеба - и все его покинули, друзья еще раньше врагов... Неужели ж ему унизиться до того, чтобы просить милостыню? И горько ему было на сердце и стыдно.
А слезы всё капали да капали, пестря седую пыль.
Вдруг он услышал, что кто-то зовет его по имени; он поднял усталую голову - и увидал перед собою незнакомца.
Лицо спокойное и важное, но не строгое; глаза не лучистые, а светлые; взор пронзительный, но не злой.
- Ты всё свое богатство роздал, - послышался ровный голос... - Но ведь ты не жалеешь о том, что добро делал?
- Не жалею, - ответил со вздохом старик, - только вот умираю я теперь.
- И не было бы на свете нищих, которые к тебе протягивали руку, - продолжал незнакомец, - не над кем было бы тебе показать свою добродетель, не мог бы ты упражняться в ней?
Старик ничего не ответил - и задумался.
- Так и ты теперь не гордись, бедняк, - заговорил опять незнакомец, - ступай, протягивай руку, доставь и ты другим добрым людям возможность показать на деле, что они добры.
Старик встрепенулся, вскинул глазами... но незнакомец уже исчез; а вдали на дороге показался прохожий.
Старик подошел к нему - и протянул руку. Этот прохожий отвернулся с суровым видом и не дал ничего.
Но за ним шел другой - и тот подал старику малую милостыню.
И старик купил себе на данные гроши хлеба - и сладок показался ему выпрошенный кусок - и не было стыда у него на сердце, а напротив: его осенила тихая радость.

______________________________________________________________________________________

Неделя просвещения. Михаил Булгаков

Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:

- Сидоров!

А я ему:

- Я!

Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:

- Ты, - говорит, - что?

- Я, - говорю, - ничего…

- Ты, - говорит, - неграмотный?

Я ему, конечно:

- Так точно, товарищ военком, неграмотный.

Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:

- Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на «Травиату»[опера Дж. Верди (1813–1901), написанная им в 1853 г.]!

- Помилуйте, - говорю, - за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.

А он отвечает:

- Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.

А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк пойти.

Я и говорю:

- А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?

А он прищурил глаз и спрашивает:

- В цирк?.. Это зачем же такое?

- Да, - говорю, - уж больно занятно… Ученого слона выводить будут, и опять же рыжие, французская борьба…

Помахал он пальцем.

- Я тебе, - говорит, - покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут… Мило, хорошо… Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать… Получай билет, и марш!

Делать нечего - взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в «Первый советский театр».

Видим, у загородки, где впускают народ, - столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет, а тот ее и спрашивает:

- Позвольте, - говорит, - товарищ мадам, вы грамотная?

А та сдуру обиделась:

- Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!

- А, - говорит контролер, - в гимназии. Очень приятно. В таком случае позвольте вам пожелать до свидания!

И забрал у нее билет.

- На каком основании, - кричит барышня, - как же так?

- А так, - говорит, - очень просто, потому пускаем только неграмотных.

- Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.

- Ну, если вы, - говорит, - хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех ваших грамотных собрали - доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы поет.

Так и ушла барышня.

Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в партер и посадили во второй ряд.

Сидим.

Представление еще не начиналось, и потому от скуки по стаканчику семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.

Смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез, сел и первым делом на себя пенсне одел.

Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):

- Это кто же такой будет?

А он отвечает:

- Это дери, - говорит, - жер. Он тут у них самый главный. Серьезный господин!

- Что ж, - спрашиваю, - почему ж это его напоказ сажают за загородку?

- А потому, - отвечает, - что он тут у них самый грамотный в опере. Вот его для примеру нам, значит, и выставляют.

- Так почему ж его задом к нам посадили?

- А, - говорит, - так ему удобнее оркестром хороводить!..

А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках. Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.

Ну, а дирижер этот действительно в грамоте оказался не последний человек, потому два дела сразу делает - и книжку читает, и прутом размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше - больше! За скрипками на дудках, а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет с правой стороны… Я глянул в оркестр и кричу:

- Пантелеев, а ведь это, побей меня Бог, Ломбард[Б. А. Ломбард (1878–1960), известный тромбонист], который у нас на пайке в полку!

А он тоже заглянул и говорит:

- Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!

Ну, я обрадовался и кричу:

- Браво, бис, Ломбард!

Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:

- Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!

Ну, замолчали мы.

А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене - дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое.

Одним словом, старый режим!

Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тозке пьет, закусывает.

И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. Но только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему то же в ответ.

И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть, оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг, откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.

Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос крепкий, густой - беривтон.

И сейчас же и запел Альфреду:

- Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?

Ну, пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию, к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии, и устрой он, братцы вы мои, скандал здоровеннейший - этой Травиате своей.

Обругал ее, на чем свет стоит, при всех.

Поет:

- Ты, - говорит, - и такая и эдакая, и вообще, - говорит, - не желаю больше с тобой дела иметь.

Ну, та, конечно, в слезы, шум, скандал!

И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали, конечно, за доктором.

Приходит доктор.

Ну, вижу я, хоть он и в сюртуке, а по всем признакам наш брат - пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки.

Подошел к Травиате и запел:

- Будьте, - говорит, - покойны, болезнь ваша опасная, и непременно вы помрете!

И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел.

Ну, видит Травиата, делать нечего - надо помирать.

Ну, тут пришли и Альфред и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!

- Извините, - говорит Травиата, - не могу, должна помереть.

И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.

А дирижер книгу закрыл, пенсне снял и ушел. И все разошлись. Только и всего.

Ну, думаю: слава Богу, просветились, и будет с нас! Скучная история!

И говорю Пантелееву:

- Ну, Пантелеев, айда завтра в цирк!

Лег спать, и все мне снится, что Травиата поет и Ломбард на своем тромбоне крякает.

Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю:

- Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером в цирк увольниться…

А он как рыкнет:

- Все еще, - говорит, - у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат, пойдешь сегодня в Совпроф на концерт. Там вам, - говорит, - товарищ Блох со своим оркестром Вторую рапсодию играть будет![Скорее всего, Булгаков имеет в виду Вторую венгерскую рапсодию Ф. Листа, которую писатель любил и часто исполнял на фортепьяно.]

Так я и сел, думаю: «Вот тебе и слоны!»

- Это что ж, - спрашиваю, - опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет?

- Обязательно, - говорит.

Оказия, прости Господи, куда я, туда и он с своим тромбоном!

Взглянул я и спрашиваю:

- Ну, а завтра можно?

- И завтра, - говорит, - нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю.

- Ну, а послезавтра?

- А послезавтра опять в оперу!

И вообще, говорит, довольно вам по циркам шляться. Настала неделя просвещения.

Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадешь совсем. И спрашиваю:

- Это что ж, всю нашу роту гонять так будут?

- Зачем, - говорит, - всех! Грамотных не будут. Грамотный и без Второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны!

Ушел я от него и задумался. Вижу, дело табак! Раз ты неграмотный, выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия…

Думал, думал и придумал.

Пошел к военкому и говорю:

- Позвольте заявить!

- Заявляй!

- Дозвольте мне, - говорю, - в школу грамоты.

Улыбнулся тут военком и говорит:

- Молодец! - и записал меня в школу.

Ну, походил я в нее, и что вы думаете, выучили-таки!

И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!

___________________________________________________________________________________

Анатолий Алексин. Раздел имущества

Когда я была в девятом классе, учительница литературы придумала необычную тему домашнего сочинения: «Главный человек в моей жизни».

Я написала про бабушку.

А потом пошла с Федькой в кино… Было воскресенье, и у кассы, прижимаясь к стене, выстроилась очередь. Федькино лицо, по моему мнению и по мнению бабушки, было красивым, но всегда таким напряженным, будто Федька изготовился прыгать с вышки вниз, в воду. Увидев хвост возле кассы, он прищурился, что предвещало готовность к действиям чрезвычайным. «Я тебя по любому следу найду», – говорил он, когда был мальчишкой. Стремление добиваться своих целей немедленно и любой ценой осталось опасным признаком Федькиного характера.

Стоять в очереди Федька не мог: это его унижало, ибо сразу присваивало ему некий порядковый номер, и, безусловно, не первый.

Федька рванулся к кассе. Но я остановила его:

– Пойдем лучше в парк. Такая погода!..

– Ты точно хочешь? – обрадовался он: тут уж не надо было стоять в очереди.

– Никогда больше не целуй меня во дворе, – сказала я. – Маме это не нравится.

– А я разве…

– Под самыми окнами!

– Точно?

– А ты забыл?

– Тогда уж я имею полное право… – изготовился к прыжку Федька. – Раз было, значит, все! Тут уж цепная реакция…

Я повернула к дому, поскольку свои намерения Федька осуществлял любой ценой и на долгий срок не откладывал.

– Ты куда? Я пошутил… Это точно. Я пошутил.

Если люди, не привыкшие унижаться, должны это делать, их становиться жаль. И все-таки я любила, когда Федька След, гроза дома, суетился возле меня: пусть все видят, какая я теперь полноценная !

Федька умолял пойти в парк, обещал даже, что не поцелует меня больше ни разу в жизни, чего я от него вовсе не требовала.

– Домой! – гордо сказала я. И повторила: – Только домой…

Но повторила уже растерянно, потому что в эту минуту с ужасом вспомнила о том, что оставила сочинение «Главный человек в моей жизни» на столе, хотя вполне могла бы сунуть его в ящик или в портфель. Что, если мама его прочтет?

Мама уже прочла.

– А кто я в твоей жизни? – не дожидаясь, пока я сниму пальто, голосом, который, словно с обрыва, вот-вот готов был сорваться в крик, спросила она. – Кто я? Не главный человек… Это бесспорно. Но все же какой ?!

Я так и стояла в пальто. А она продолжала:

– Больше я не могу, Вера! Возникла несовместимость. И я предлагаю разъехаться… Это бесспорно.

– Нам с тобой?

– Нам?! Ты бы не возражала?

– А с кем же тогда? – искренне не поняла я.

Всегда безупречно выдержанная, мама, потеряв власть над собой, зарыдала. Слезы часто плачущего человека не потрясают нас. А мамины слезы я видела первый раз в жизни. И стала ее утешать.

Ни одно литературное сочинение, наверно, не произвело на маму такого сильного впечатления, как мое. Она до вечера не могла успокоиться.

Когда я была в ванной комнате, готовясь ко сну, пришла бабушка. Мама и ей не дала снять пальто. Голосом, который вернулся на край обрыва, не стремясь что-либо скрыть от меня, она стала говорить сбивчиво, как некогда говорила я:

– Вера написала… А я случайно прочла. «Главный человек в моей жизни»… Школьное сочинение. Все у них в классе посвятят его матерям. Это бесспорно! А она написала о вас… Если бы ваш сын в детстве… А? Нам надо разъехаться! Это бесспорно. Я не могу больше. Моя мама ведь не живет с нами… И не пытается отвоевывать у меня мою дочь!

Я могла бы выйти в коридор и объяснить, что прежде, чем отвоевывать меня, маминой маме надо было бы отвоевать мое здоровье, мою жизнь, как это сделала бабушка. И что совершить это по телефону вряд ли бы удалось. Но мама опять зарыдала. И я притаилась, затихла.

– Мы с вами должны разъехаться. Это бесспорно, – сквозь слезы, но уже твердо сказала мама. – Все сделаем по закону, по справедливости…

– Как же я без Верочки? – не поняла бабушка.

– А как же мы все… под одной крышей? Я напишу заявление. В суд! Там поймут, что надо спасти семью. Что практически разлучаются мать и дочь… Я напишу! Когда Вера закончит учебный год… чтобы у нее не было нервного срыва.

Я и тут осталась в ванной комнате, не приняв всерьез угрозы насчет суда.

…В борьбе за существование часто не выбирают средств… Когда я перешла в десятый класс, мама, не боясь уже моего нервного срыва, выполнила свое обещание. Она написала о том, что мы с бабушкой должны разлучиться. Разъехаться… И о разделе имущества «согласно существующим судебным законам».

– Поймите, я ничего лишнего не хочу! – продолжал доказывать мужчина, выдавленный из тюбика.

– Судиться с матерью – самое лишнее на земле дело. А вы говорите: не надо лишнего… – произнесла она бесстрастным, не подлежащим обжалованию тоном.

«Нужен тот, кто нужен. Нужен, когда нужен… Нужен, пока нужен!» – мысленно повторяла я слова, которые, как врезавшиеся в память стихи, были все время у меня на уме.

Уйдя утром из дома, я оставила на кухонном столе письмо, а вернее, записку, адресованную маме и папе: «Я буду той частью имущества, которая по суду отойдет к бабушке».

Сзади кто-то дотронулся до меня. Я обернулась и увидела папу.

– Пойдем домой. Мы ничего не будем делать! Пойдем домой. Пойдем… – судорожно повторял он, оглядываясь, чтобы никто не услышал.

Бабушки дома не было.

– Где она? – тихо спросила я.

– Ничего не случилось, – ответил папа. – Она уехала в деревню. Вот видишь, на твоей бумажке внизу написано: «Уехала в деревню. Не волнуйтесь: ничего страшного».

– К тете Мане?

– Почему к тете Мане? Ее давно уже нет… Просто в деревню уехала. В свою родную деревню!

– К тете Мане? – повторила я. – К тому дубу?..

Окаменевшая на диване мама вскочила:

– К какому дубу? Тебе нельзя волноваться! Какой дуб?

– Она просто уехала… Ничего страшного! – заклинал папа. – Ничего страшного!

Он посмел успокаивать меня бабушкиными словами.

– Ничего страшного? Она к тете Мане уехала? К тете Мане? К тете Мане, да?! – кричала я, чувствуя, что земля, как это бывало прежде, уходит у меня из-под ног.

Самое лучшее. Николай Телешов

Бродил однажды пастух Демьян по лужайке с длинным кнутом на плече. Делать ему было нечего, а день стоял жаркий, и решил Демьян искупаться в речке.

Разделся и только влез в воду, глядит - на дне под ногами что-то блестит. Место было мелкое; он окунулся и достал с песка маленькую светлую подковку, величиной с человеческое ухо. Вертит ее в руках и не понимает на что она может годиться.

- Разве козла подковать, - смеется Демьян сам с собою, - а то куда годна такая малявка?

Взял он подковку обеими руками за оба конца и только хотел попробовать разогнуть или сломать, как на берегу появилась женщина, вся в белой серебряной одежде. Демьян даже смутился и ушел в воду по самую шею. Глядит из речки одна Демьянова голова и слушает, как женщина его поздравляет:

- Твое счастье, Демьянушка: нашел ты такой клад, какому равного нет во всем белом свете.

- А что мне с ним делать? - спрашивает Демьян ил воды и глядит то на белую женщину, то на подковку.

- Иди отпирай скорей двери, входи в подземный дворец и бери оттуда все, что захочется, что понравится.

Сколько хочешь бери. Но только одно помни: не оставь там самого лучшего.

- А что там самое лучшее?

- Прислони-ка подкову вот к этому камню, - указала рукой женщина. И опять повторила: - Бери всего сколько хочешь, покуда не будешь доволен. Но когда назад пойдешь, то не забудь унести с собой самое лучшее.

И исчезла белая женщина.

Ничего не понимает Демьян. Огляделся по сторонам: видит перед собой на берегу большой камень, у самой воды лежит. Шагнул к нему и прислонил подковку, как говорила женщина.

И вдруг разломился камень надвое, открылись за ним железные двери, широко распахнулись сами собой, и перед Демьяном - роскошный дворец. Как только протянет он куда свою подковку, как только прислонит ее к чему, так все затворы перед ним растворяются, все замки отпираются, и идет Демьян, как хозяин, куда только вздумается.

Куда ни войдет, везде несметные богатства лежат.

В одном месте громадная гора овса, да какого: тяжелого, золотистого! В другом месте рожь, в третьем пшеница; такого зерна белоярого Демьян никогда и во сне не видывал.

«Ну, дело! - думает он. - Тут не то что себя самого прокормишь, а на целый город на сто лет хватит, да еще останется!»

«Ну-ну! - радуется Демьян. - Раздостал я себе богатство!»

Беда только в том, что взошел он сюда прямо из речки, как был нагишом. Ни карманов, ни рубашки, ни шапки - ничего нет; не во что положить.

Вокруг него великое множество всякого добра, а вот насыпать во что, или во что завернуть, или в чем унести - этого ничего нет. А в две горсти много не положишь.

«Надо бы сбегать домой, мешков натаскать да к берегу подвести лошадь с телегой!»

Идет дальше Демьян - полны комнаты серебра; дальше - полны комнаты золота; еще дальше - драгоценные камни - зеленые, красные, синие, белые - все блестят, горят самоцветными лучами. Глаза разбегаются; неизвестно на что и глядеть, чего желать, что брать. И что здесь самое лучшее - не понимает Демьян, не может впопыхах разобраться.

«Надо скорей за мешками бежать», - одно только и ясно ему. Да еще досадно, что не во что сейчас положить хоть немножко.

«И чего я, дурак, шапку давеча не надел! Хоть бы в нее!»

Чтоб не ошибиться и не забыть взять самое лучшее, Демьян нахватал в обе горсти драгоценных камней всех сортов и пошел скорей к выходу.

Идет, а из горстей камешки сыплются! Жаль, что руки малы: кабы каждая горсть да с горшок!

Идет он мимо золота - думает: а вдруг оно самое лучшее? Надо взять и его. А взять нечем и не во что: горсти полны, а карманов нет.

Пришлось сбросить лишние камешки и взять хоть немножко золотого песочку.

Пока менял Демьян впопыхах камни на золото, все мысли у него разбрелись. Сам не знает, что брать, что оставить. Оставить - всякую малость жалко, а унести нет никакой возможности: у голого человека ничего, кроме двух горстей, для этого нет. Побольше наложит - валится из рук. Опять приходится подбирать да укладывать. Измучился Демьян, наконец, и решительно пошел к выходу.

Вот вылез он на берег, на лужайку. Увидал свою одежду, шапку, кнут - и обрадовался.

«Вернусь сейчас во дворец, насыплю в рубашку добычу и кнутом завяжу вот и готов первый мешок! А потом и за телегой сбегаю!»

Выложил он свои драгоценности из горстей в шапку и радуется, глядя на них, как они блестят и играют на солнце.

Поскорее оделся, повесил кнут на плечо и хотел было идти опять в подземный дворец за богатством, но никаких дверей перед ним уже нет, а лежит по-прежнему на берегу большой серый камень.

- Батюшки мои! - закричал Демьян, и даже голос его взвизгнул. - Где же моя маленькая подковка?

Он позабыл ее в подземном дворце, когда спешно менял камни на золото, ища самого лучшего.

Только теперь он понял, что самое лучшее-то он и оставил там, куда теперь без подковки никогда и ни за что не войдешь.

- Вот тебе и подковка!

Бросился он в отчаянии к шапке, к своим драгоценностям, с последней надеждой: а не лежит ли среди них «самое лучшее»?

Но в шапке была теперь только горсть речного песку да горсть мелких полевых камешков, какими полон весь берег.

Опустил Демьян и руки и голову:

- Вот тебе и самое лучшее!..

______________________________________________________________________________________

Свеча горела. Майк Гелприн

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

- Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет - костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло сердце, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

- Д-даю уроки, - запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. - Н-на дому. Вас интересует литература?

Интересует, - кивнул собеседник. - Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

«Задаром!» - едва не вырвалось у Андрея Петровича.

- Оплата почасовая, - заставил себя выговорить он. - По договорённости. Когда бы вы хотели начать?

- Я, собственно… - собеседник замялся.

- Первое занятие бесплатно, - поспешно добавил Андрей Петрович. - Если вам не понравится, то…

- Давайте завтра, - решительно сказал Максим. - В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.

- Устроит, - обрадовался Андрей Петрович. - Записывайте адрес.

- Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

- Вы слишком узкий специалист, - сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. - Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники - вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом - затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский - две недели. Бунин - полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг - самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, - беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, - если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».

Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.

- Проходите, - засуетился Андрей Петрович. - Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?

Максим помялся, осторожно уселся на край стула.

- С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.

- Да-да, естественно, - закивал Андрей Петрович. - Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.

- Нигде? - спросил Максим тихо.

- Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия - в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… - Андрей Петрович махнул рукой. - Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

- Да, продолжайте, пожалуйста.

- В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал - стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем - люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше - за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.

Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

- Мне нелегко об этом говорить, - сказал он наконец. - Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!

- Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.

- У вас есть дети?

- Да, - Максим замялся. - Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?

- Да, - сказал Андрей Петрович твёрдо. - Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.

- Пастернак, - сказал он торжественно. - Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

- Вы придёте завтра, Максим? - стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.

- Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, - Максим обвёл глазами помещение, - могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?

Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.

- Конечно, Максим, - сказал он. - Спасибо. Жду вас завтра.

- Литература - это не только о чём написано, - говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. - Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.

- Пушкин, - говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.

«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».

Лермонтов «Мцыри».

Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…

Максим слушал.

- Не устали? - спрашивал Андрей Петрович.

- Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.

Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.

Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.

Классика, беллетристика, фантастика, детектив.

Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.

- Номер отключён от обслуживания, - поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.

- А, Петрович! - приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. - Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.

- В каком смысле стыжусь? - оторопел Андрей Петрович.

- Ну, что этого, твоего, - Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. - Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.

- Вы о чём? - у Андрея Петровича похолодело внутри. - С какой публикой?

- Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.

- С кем с ними-то? - взмолился Андрей Петрович. - О чём вы вообще говорите?

- Ты что ж, в самом деле не знаешь? - всполошился Нефёдов. - Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, - с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, - в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.

- Вы даёте уроки литературы? - глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.

- Что? - Андрей Петрович опешил. - Вы кто?

- Я Павлик, - сделал шаг вперёд мальчик. - Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.

- От… От кого?!

- От Макса, - упрямо повторил мальчик. - Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

- Мело, мело по всей земле во все пределы! - звонко выкрикнула вдруг девочка.

Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.

- Ты шутишь? - тихо, едва слышно выговорил он.

- Свеча горела на столе, свеча горела, - твёрдо произнёс мальчик. - Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?

Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.

- Боже мой, - сказал он. - Входите. Входите, дети.

____________________________________________________________________________________

Леонид Каминский

Сочинение

Лена сидела за столом и делала уроки. Смеркалось, но от снега, лежавшего во дворе сугробами, в комнате было ещё светло.
Перед Леной лежала раскрытая тетрадь, в которой было написано всего две фразы:
Как я помогаю маме.
Сочинение.
Дальше работа не шла. Где-то у соседей играл магнитофон. Слышно было, как Алла Пугачёва настойчиво повторяла: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось!..».
«А правда, – мечтательно подумала Лена, – хорошо, если бы лето не кончалось!.. Загорай себе, купайся, и никаких тебе сочинений!».
Она снова прочла заголовок: «Как я помогаю маме». «А как я помогаю? И когда тут помогать, если на дом столько задают!».
В комнате загорелся свет: это вошла мама.
– Сиди, сиди, я тебе мешать не буду, я только в комнате немного приберу. – Она стала протирать книжные полки тряпкой.
Лена начала писать:
«Я помогаю маме по хозяйству. Убираю квартиру, вытираю тряпкой пыль с мебели».
– Что же ты свою одежду разбросала по всей комнате? – спросила мама. Вопрос был, конечно, риторическим, потому что мама и не ждала ответа. Она стала складывать вещи в шкаф.
«Раскладываю вещи по местам», – написала Лена.
– Кстати, передник твой постирать бы нужно, – продолжала мама разговаривать сама с собой.
«Стираю бельё», – написала Лена, потом подумала и добавила: «И глажу».
– Мама, у меня там на платье пуговица оторвалась, – напомнила Лена и написала: «Пришиваю пуговицы, если нужно».
Мама пришила пуговицу, потом вышла на кухню и вернулась с ведром и шваброй.
Отодвигая стулья, стала протирать пол.
– Ну-ка подними ноги, – сказала мама, проворно орудуя тряпкой.
– Мама, ты мне мешаешь! – проворчала Лена и, не опуская ног, написала: «Мою полы».
Из кухни потянуло чем-то горелым.
– Ой, у меня картошка на плите! – крикнула мама и бросилась на кухню.
«Чищу картошку и готовлю ужин», – написала Лена.
– Лена, ужинать! – позвала из кухни мама.
– Сейчас! – Лена откинулась на спинку стула и потянулась.
В прихожей раздался звонок.
– Лена, это к тебе! – крикнула мама.
В комнату, румяная от мороза, вошла Оля, одноклассница Лены.
– Я ненадолго. Мама послала за хлебом, и я решила по дороге – к тебе.
Лена взяла ручку и написала: «Хожу в магазин за хлебом и другими продуктами».
– Ты что, сочинение пишешь? – спросила Оля. – Дай-ка посмотреть.
Оля заглянула в тетрадь и прыснула:
– Ну ты даёшь! Да это же всё неправда! Ты же всё это сочинила!
– А кто сказал, что нельзя сочинять? – обиделась Лена. – Ведь поэтому так и называется: со-чи-не-ние!

_____________________________________________________________________________________

Грин Александр Четырнадцать футов

I

- Итак, она вам отказала обоим? - спросил на прощанье хозяин степной гостиницы. - Что вы сказали?

Род молча приподнял шляпу и зашагал; так же поступил Кист. Рудокопы досадовали на себя за то, что разболтались вчера вечером под властью винных паров. Теперь хозяин пытался подтрунить над ними; по крайней мере, этот его последний вопрос почти не скрывал усмешки.

Когда гостиница исчезла за поворотом, Род, неловко усмехаясь, сказал:

- Это ты захотел водки. Не будь водки, у Кэт не горели бы щеки от стыда за наш разговор, даром что девушка за две тысячи миль от нас. Какое дело этой акуле...

- Но что же особенного узнал трактирщик? - хмуро возразил Кист. Ну... любил ты... любил я... любили одну. Ей - все равно... Вообще, был ведь разговор этот о женщинах.

- Ты не понимаешь, - сказал Род. - Мы сделали нехорошо по отношению к ней: произнесли ее имя в... за стойкой. Ну, и довольно об этом.

Несмотря на то, что девушка крепко сидела у каждого в сердце, они остались товарищами. Неизвестно, что было бы в случае предпочтения. Сердечное несчастье даже сблизило их; оба они, мысленно, смотрели на Кэт в телескоп, а никто так не сроден друг другу, как астрономы. Поэтому их отношения не нарушились.

Как сказал Кист, "Кэт было все равно". Но не совсем. Однако она молчала.

II

"Кто любит, тот идет до конца". Когда оба - Род и Кист - пришли прощаться, она подумала, что вернуться и снова повторить объяснение должен самый сильный и стойкий в чувстве своем. Так, может быть, немного жестоко рассуждал восемнадцатилетний Соломон в юбке. Между тем оба нравились девушке. Она не понимала, как можно отойти от нее далее четырех миль без желания вернуться через двадцать четыре часа. Однако серьезный вид рудокопов, их плотно уложенные мешки и те слова, какие говорятся только при настоящей разлуке, немного разозлили ее. Ей было душевно трудно, и она отомстила за это.

- Ступайте, - сказала Кэт. - Свет велик. Не все же будете вы вдвоем припадать к одному окошку.

Говоря так, думала она вначале, что скоро, очень скоро явится веселый, живой Кист. Затем прошел месяц, и внушительность этого срока перевела ее мысли к Роду, с которым она всегда чувствовала себя проще. Род был большеголов, очень силен и малоразговорчив, но смотрел на нее так добродушно, что она однажды сказала ему: "цып-цып"...

III

Прямой путь в Солнечные Карьеры лежал через смешение скал - отрог цепи, пересекающий лес. Здесь были тропинки, значение и связь которых путники узнали в гостинице. Почти весь день они шли, придерживаясь верного направления, но к вечеру начали понемногу сбиваться. Самая крупная ошибка произошла у Плоского Камня - обломка скалы, некогда сброшенного землетрясением. От усталости память о поворотах изменила им, и они пошли вверх, когда надо было идти мили полторы влево, а затем начать восхождение.

На закате солнца, выбравшись из дремучих дебрей, рудокопы увидели, что путь им прегражден трещиной. Ширина пропасти была значительна, но, в общем, казалась на подходящих для того местах доступной скачку коня.

Видя, что заблудились, Кист разделился с Родом: один пошел направо, другой - налево; Кист выбрался к непроходимым обрывам и возвратился; через полчаса вернулся и Род - его путь привел к разделению трещины на ложа потоков, падавших в бездну.

Путники сошлись и остановились в том месте, где вначале увидели трещину.

IV

Так близко, так доступно коротенькому мостку стоял перед ними противоположный край пропасти, что Кист с досадой топнул и почесал затылок. Край, отделенный трещиной, был сильно покат к отвесу и покрыт щебнем, однако, из всех мест, по которым они прошли, разыскивая обход, это место являло наименьшую ширину. Забросив бечевку с привязанным к ней камнем, Род смерил досадное расстояние: оно было почти четырнадцать футов. Он оглянулся: сухой, как щетка, кустарник полз по вечернему плоскогорью; солнце садилось.

Они могли бы вернуться, потеряв день или два, но далеко впереди, внизу, блестела тонкая петля Асценды, от закругления которой направо лежал золотоносный отрог Солнечных Гор. Одолеть трещину - значило сократить путь не меньше, как дней на пять. Между тем обычный путь с возвращением на старый свой след и путешествие по изгибу реки составляли большое римское "S", которое теперь предстояло им пересечь по прямой линии.

- Будь дерево, - сказал Род, - но нет этого дерева. Нечего перекинуть и не за что уцепиться на той стороне веревкой. Остается прыжок.

Кист осмотрелся, затем кивнул. Действительно, разбег был удобен: слегка покато он шел к трещине.

- Надо думать, что перед тобой натянуто черное полотно, - сказал Род, - только и всего. Представь, что пропасти нет.

- Разумеется, - сказал Кист рассеянно. - Немного холодно... Точно купаться.

Род снял с плеч мешок и перебросил его; так же поступил и Кист. Теперь им не оставалось ничего другого, как следовать своему решению.

- Итак... - начал Род, но Кист, более нервный, менее способный нести ожидание, отстраняюще протянул руку.

- Сначала я, а потом ты, - сказал он. - Это совершенные пустяки. Чепуха! Смотри.

Действуя сгоряча, чтобы предупредить приступ простительной трусости, он отошел, разбежался и, удачно поддав ногой, перелетел к своему мешку, брякнувшись плашмя грудью. В зените этого отчаянного прыжка Род сделал внутреннее усилие, как бы помогая прыгнувшему всем своим существом.

Кист встал. Он был немного бледен.

- Готово, - сказал Кист. - Жду тебя с первой почтой.

Род медленно отошел на возвышение, рассеянно потер руки и, нагнув голову, помчался к обрыву. Его тяжелое тело, казалось, рванется с силой птицы. Когда он разбежался, а затем поддал, отделившись на воздух, Кист, неожиданно для себя, представил его срывающимся в бездонную глубину. Это была подлая мысль - одна из тех, над которыми человек не властен. Возможно, что она передалась прыгавшему. Род, оставляя землю, неосторожно взглянул на Киста, - и это сбило его.

Он упал грудью на край, тотчас подняв руку и уцепившись за руку Киста. Вся пустота низа ухнула в нем, но Кист держал крепко, успев схватить падающего на последнем волоске времени. Еще немного - рука Рода скрылась бы в пустоте. Кист лег, скользя на осыпающихся мелких камнях по пыльному закруглению. Его рука вытянулась и помертвела от тяжести тела Рода, но, царапая ногами и свободной рукой землю, он с бешенством жертвы, с тяжелым вдохновением риска удерживал сдавленную руку Рода.

Род хорошо видел и понимал, что Кист ползет вниз.

- Отпусти! - сказал Род так страшно и холодно, что Кист с отчаянием крикнул о помощи, сам не зная кому. - Ты свалишься, говорю тебе! продолжал Род. - Отпусти меня и не забывай, что именно на тебя посмотрела она особенно.

Так выдал он горькое, тайное свое убеждение. Кист не ответил. Он молча искупал свою мысль - мысль о прыжке Рода вниз. Тогда Род вынул свободной рукой из кармана складной нож, открыл его зубами и вонзил в руку Киста.

Рука разжалась...

Кист взглянул вниз; затем, еле удержавшись от падения сам, отполз и перетянул руку платком. Некоторое время он сидел тихо, держась за сердце, в котором стоял гром, наконец, лег и начал тихо трястись всем телом, прижимая руку к лицу.

Зимой следующего года во двор фермы Карроля вошел прилично одетый человек и не успел оглянуться, как, хлопнув внутри дома несколькими дверьми, к нему, распугав кур, стремительно выбежала молодая девушка с независимым видом, но с вытянутым и напряженным лицом.

- А где Род? - поспешно спросила она, едва подала руку. - Или вы одни, Кист?!

"Если ты сделала выбор, то не ошиблась", - подумал вошедший.

- Род... - повторила Кэт. - Ведь вы были всегда вместе...

Кист кашлянул, посмотрел в сторону и рассказал все.

Месть фокусника. Стивен Ликок

- А теперь, леди и джентльмены, - сказал фокусник, - когда вы убедились, что в этом платке ничего нет, я выну из него банку с золотыми рыбками. Раз, два! Готово.

Все в зале повторяли с изумлением:

- Просто поразительно! Как он делает это?

Но Смышленый господин, сидевший в первом ряду, громким шёпотом сообщил своим соседям:

- Она… была… у него… в рукаве.

И тогда все обрадованно взглянули на Смышленого господина и сказали:

- Ну, конечно. Как это мы сразу не догадались?

И по всему залу пронёсся шепот:

- Она была у него в рукаве.

- Следующий мой номер, - сказал фокусник, - это знаменитые индийские кольца. Прошу обратить внимание на то, что кольца, как вы можете убедиться сами, не соединены между собой. Смотрите - сейчас они соединятся. Бум! Бум! Бум! Готово!

Раздался восторженный гул изумления, но Смышленый господин снова прошептал:

- Очевидно, у него были другие кольца - в рукаве.

И все опять зашептали:

- Другие кольца были у него в рукаве.

Брови фокусника сердито сдвинулись.

- Сейчас, - продолжал он, - я покажу вам самый - интересный номер. Я выну из шляпы любое количество яиц. Не желает ли кто-нибудь из джентльменов одолжить мне свою шляпу? Так! Благодарю вас. Готово!

Он извлек из шляпы семнадцать яиц, и в продолжение тридцати пяти секунд зрители не могли прийти в себя от восхищения, но Смышленый нагнулся к своим соседям по первому ряду и прошептал:

- У него курица в рукаве.

И все зашептали друг другу:

- У него дюжина кур в рукаве.

Фокус с яйцами потерпел фиаско.

Так продолжалось целый вечер. Из шепота Смышлёного господина явствовало, что, помимо колец, курицы и рыбок, в рукаве фокусника были спрятаны несколько карточных колод, каравай хлеба, кроватка для куклы, живая морская свинка, пятидесятицентовая монета и кресло-качалка.

Вскоре репутация фокусника упала ниже нуля. К концу представления он сделал последнюю отчаянную попытку.

- Леди и джентльмены, - сказал он. - В заключение я покажу вам замечательный японский фокус, недавно изобретённый уроженцами Типперэри. Не угодно ли будет вам, сэр, - продолжал он, обращаясь к Смышленому господину, - не угодно ли вам передать мне ваши золотые часы?

Часы были немедленно переданы ему.

- Разрешаете вы мне положить их вот в эту ступку и растолочь на мелкие кусочки? - с ноткой жестокости в голосе спросил он.

Смышленый утвердительно кивнул головой и улыбнулся.

Фокусник бросил часы в огромную ступку и схватил со стола молоток. Раздался странный треск.

- Он спрятал их в рукаве, - прошептал Смышлёный.

- Теперь, сэр, - продолжал фокусник, - разрешите мне взять ваш носовой платок и проткнуть в нем дырки. Благодарю вас. Вы видите, леди и джентльмены, тут нет никакого обмана, дырки видны простым глазом.

Лицо Смышлёного сияло от восторга. На этот раз все казалось ему действительно загадочным, и он был совершенно очарован.

- А теперь, сэр, будьте так любезны передать мне ваш цилиндр и разрешите потанцевать на нем. Благодарю вас.

Фокусник поставил цилиндр на пол, проделал на нем какие-то па, и через несколько секунд цилиндр стал плоским, как блин.

- Теперь, сэр, снимите, пожалуйста, ваш целлулоидный воротничок и разрешите мне сжечь его на свечке. Благодарю вас, сэр. Не позволите ли вы также разбить молотком ваши очки? Благодарю вас.

На этот раз лицо Смышлёного приняло выражение полной растерянности.

- Ну и ну! - прошептал он. - Теперь уж я решительно ничего не понимаю.

В зале стоял гул. Наконец фокусник выпрямился во весь рост и, бросив уничтожающий взгляд на Смышленого господина, сказал:

- Леди и джентльмены! Вы имели возможность наблюдать, как с разрешения вот этого джентльмена я разбил его часы, сжёг его воротничок, раздавил его очки и протанцевал фокстрот на его шляпе. Если он разрешит мне ещё разрисовать зелёной краской его пальто или завязать узлом его подтяжки, я буду счастлив и дальше развлекать вас… Если нет - представление окончено.

Раздались победоносные звуки оркестра, занавес упал, и зрители разошлись, убеждённые, что все же существуют и такие фокусы, к которым рукав фокусника не имеет никакого отношения.

М.Зощенко «Находка»

Однажды мы с Лелей взяли коробку от конфет и положили туда лягушку и паука.

Потом мы завернули эту коробку в чистую бумагу, перевязали её шикарной голубой ленточкой и положили этот пакет на панель против нашего сада. Как будто бы кто-то шёл и потерял свою покупку.

Положив этот пакет возле тумбы, мы с Лелей спрятались в кустах нашего сада и, давясь от смеха, стали ждать, что будет.

И вот идёт прохожий.

Увидев наш пакет, он, конечно, останавливается, радуется и даже от удовольствия потирает себе руки. Ещё бы: он нашёл коробку конфет - это не так-то часто бывает в этом мире.

Затаив дыхание, мы с Лелей смотрим, что будет дальше.

Прохожий нагнулся, взял пакет, быстро развязал его и, увидев красивую коробку, ещё того более обрадовался.

И вот крышка открыта. И наша лягушка, соскучившись сидеть в темноте, выскакивает из коробки прямо на руку прохожего.

Тот ахает от удивления и швыряет коробку подальше от себя.

Тут мы с Лелей стали так смеяться, что повалились на траву.

И мы смеялись до того громко, что прохожий обернулся в нашу сторону и, увидев нас за забором, тотчас всё понял.

В одно мгновенье он ринулся к забору, одним махом перепрыгнул его и бросился к нам, чтобы нас проучить.

Мы с Лелей задали стрекача.

Мы с визгом бросились через сад к дому.

Но я запнулся о грядку и растянулся на траве.

И тут прохожий довольно сильно отодрал меня за ухо.

Я громко закричал. Но прохожий, дав мне ещё два шлепка, спокойно удалился из сада.

На крик и шум прибежали наши родители.

Держась за покрасневшее ухо и всхлипывая, я подошёл к родителям и пожаловался им на то, что было.

Моя мама хотела позвать дворника, чтобы с дворником догнать прохожего и арестовать его.

И Леля уже было кинулась за дворником. Но папа остановил её. И сказал ей и маме:

- Не зовите дворника. И не надо арестовывать прохожего. Конечно, это не дело, что он отодрал Миньку за уши, но на месте прохожего я, пожалуй, сделал бы то же самое.

Услышав эти слова, мама рассердилась на папу и сказала ему:

- Ты ужасный эгоист!

И мы с Лелей тоже рассердились на папу и ничего ему не сказали. Только я потёр своё ухо и заплакал. И Лелька тоже захныкала. И тогда моя мама, взяв меня на руки, сказала папе:

- Вместо того, чтобы заступаться за прохожего и этим доводить детей до слёз, ты бы лучше объяснил им, что есть плохого в том, что они сделали. Лично я этого не вижу и всё расцениваю как невинную детскую забаву.

И папа не нашёлся, что ответить. Он только сказал:

- Вот дети вырастут большими и когда-нибудь сами узнают, почему это плохо.

И вот проходили годы. Прошло пять лет. Потом десять лет прошло. И наконец прошло двенадцать лет.

Прошло двенадцать лет, и из маленького мальчика я превратился в молодого студентика лет так восемнадцати.

Конечно, я забыл и думать об этом случае. Более интересные мысли посещали тогда мою голову.

Но однажды вот что произошло.

Весной, по окончании экзаменов, я поехал на Кавказ. В то время многие студенты брали на лето какую-нибудь работу и уезжали кто куда. И я тоже взял себе должность - контролёра поездов.

Я был бедный студентик и денег не имел. А тут давали бесплатный билет на Кавказ и вдобавок платили жалованье. И вот я взял эту работу. И поехал.

Приезжаю сначала в город Ростов, для того чтобы зайти в управление и получить там деньги, документы и щипчики для пробивания билетов.

А наш поезд опоздал. И вместо утра пришёл в пять часов вечера.

Я сдал мой чемодан на хранение. И на трамвае поехал в канцелярию.

Прихожу туда. Швейцар мне говорит:

- К великому сожалению, опоздали, молодой человек. Канцелярия уже закрыта.

- Как так,- говорю,- закрыта. Мне же надо сегодня получить деньги и удостоверение.

Швейцар говорит:

- Все уже ушли. Приходите послезавтра.

- Как так,- говорю,- послезавтра? Тогда лучше уж завтра зайду.

Швейцар говорит:

- Завтра праздник, канцелярия не работает. А послезавтра приходите и всё, что надо, получите.

Я вышел на улицу. И стою. Не знаю, что мне делать.

Впереди два дня. Денег в кармане нет - всего осталось три копейки. Город чужой - никто меня тут не знает. И где мне остановиться - неизвестно. И что кушать - непонятно.

Я побежал на вокзал, чтобы взять из моего чемодана какую-нибудь рубашку или полотенце, для того чтобы продать на рынке. Но на вокзале мне сказали:

- Прежде чем брать чемодан, заплатите за хранение, а потом уж его берите и делайте с ним что хотите.

Кроме трёх копеек, у меня ничего не было, и я не мог заплатить за хранение. И вышел на улицу ещё того более расстроенный.

Нет, сейчас бы я так не растерялся. А тогда я ужасно растерялся. Иду, бреду по улице неизвестно куда и горюю.

И вот иду по улице и вдруг на панели вижу: что такое? Маленький красный плюшевый кошелёк. И, видать, не пустой, а туго набитый деньгами.

На одно мгновенье я остановился. Мысли, одна другой радостнее, мелькнули у меня в голове. Я мысленно увидел себя в булочной за стаканом кофе. А потом в гостинице на кровати, с плиткой шоколада в руках.

Я сделал шаг к кошельку. И протянул за ним руку. Но в этот момент кошелёк (или мне это показалось) немного отодвинулся от моей руки.

Я снова протянул руку и уже хотел схватить кошелёк. Но он снова отодвинулся от меня, и довольно далеко.

Ничего не соображая, я снова бросился к кошельку.

И вдруг в саду, за забором, раздался детский хохот. И кошелёк, привязанный за нитку, стремительно исчез с панели.

Я подошёл к забору. Какие-то ребята от хохота буквально катались по земле.

Я хотел броситься за ними. И уже схватился рукой за забор, чтоб его перепрыгнуть. Но тут в одно мгновенье мне припомнилась давно забытая сценка из моей детской жизни.

И тогда я ужасно покраснел. Отошёл от забора. И медленно шагая, побрёл дальше.

Ребята! Всё проходит в жизни. Прошли и эти два дня.

Вечером, когда стемнело, я пошёл за город и там, в поле, на траве, заснул.

Утром встал, когда взошло солнышко. Купил фунт хлеба за три копейки, съел и запил водичкой. И целый день, до вечера, без толку бродил по городу.

А вечером снова пришёл в поле и снова там переночевал. Только на этот раз плохо, потому что пошёл дождь и я промок как собака.

Рано утром на другой день я уже стоял у подъезда и ожидал, когда откроется канцелярия.

И вот она открыта. Я, грязный, взлохмаченный и мокрый, вошёл в канцелярию.

Чиновники недоверчиво на меня посмотрели. И сначала не захотели мне выдать деньги и документы. Но потом выдали.

И вскоре я, счастливый и сияющий, поехал на Кавказ.

Зелёная лампа. Александр Грин

I

В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.

Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.

- Стильтон! - брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. - Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.

- Я голоден… и я жив, - пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. - Это был обморок.

Реймер! - сказал Стильтон. - Вот случай проделать шутку. У меня явился интересный замысел. Мне надоели обычные развлечения, а хорошо шутить можно только одним способом: делать из людей игрушки.

Эти слова были сказаны тихо, так что лежавший, а теперь прислонившийся к ограде человек их не слышал.

Реймер, которому было все равно, презрительно пожал плечами, простился со Стильтоном и уехал коротать ночь в свой клуб, а Стильтон, при одобрении толпы и при помощи полисмена, усадил беспризорного человека в кэб.

Экипаж направился к одному из трактиров Гайстрита. Беднягу звали Джон Ив. Он приехал в Лондон из Ирландии искать службу или работу. Ив был сирота, воспитанный в семье лесничего. Кроме начальной школы, он не получил никакого образования. Когда Иву было 15 лет, его воспитатель умер, взрослые дети лесничего уехали - кто в Америку, кто в Южный Уэльс, кто в Европу, и Ив некоторое время работал у одного фермера. Затем ему пришлось испытать труд углекопа, матроса, слуги в трактире, а 22 лет он заболел воспалением лёгких и, выйдя из больницы, решил попытать счастья в Лондоне. Но конкуренция и безработица скоро показали ему, что найти работу не так легко. Он ночевал в парках, на пристанях, изголодался, отощал и был, как мы видели, поднят Стильтоном, владельцем торговых складов в Сити.

Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии.

Когда Ив выпил вина, хорошо поел и рассказал Стильтону свою историю, Стильтон заявил:

- Я хочу сделать вам предложение, от которого у вас сразу блеснут глаза. Слушайте: я выдаю вам десять фунтов с условием, что вы завтра же наймёте комнату на одной из центральных улиц, во втором этаже, с окном на улицу. Каждый вечер, точно от пяти до двенадцати ночи, на подоконнике одного окна, всегда одного и того же, должна стоять зажжённая лампа, прикрытая зелёным абажуром. Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати не будете выходить из дому, не будете никого принимать и ни с кем не будете говорить. Одним словом, работа нетрудная, и, если вы согласны так поступить, - я буду ежемесячно присылать вам десять фунтов. Моего имени я вам не скажу.

- Если вы не шутите, - отвечал Ив, страшно изумлённый предложением,-то я согласен забыть даже собственное имя. Но скажите, пожалуйста, - как долго будет длиться такое моё благоденствие?

- Это неизвестно. Может быть, год, может быть, - всю жизнь.

- Еще лучше. Но - смею спросить - для чего понадобилась вам эта зелёная иллюминация?

- Тайна! - ответил Стильтон. - Великая тайна! Лампа будет служить сигналом для людей и дел, о которых вы никогда не узнаете ничего.

- Понимаю. То есть ничего не понимаю. Хорошо; гоните монету и знайте, что завтра же по сообщенному мною адресу Джон Ив будет освещать окно лампой!

Так состоялась странная сделка, после которой бродяга и миллионер расстались, вполне довольные друг другом.

Прощаясь, Стильтон сказал:

- Напишите до востребования так: «3-33-6». Ещё имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, - через год, - словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как - я объяснить не имею права. Но это случится…

- Черт возьми! - пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовым билет. - Или этот человек сошёл с ума, или я счастливчик особенный. Наобещать такую кучу благодати, только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина.

Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома ј 52 по Ривер-стрит сияло мягким зелёным светом. Лампа была придвинута к самой раме.

Двое прохожих некоторое время смотрели на зеленое окно с противоположного дому тротуара; потом Стильтон сказал:

- Так вот, милейший Реймер, когда вам будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит дурак. Дурак, купленный дёшево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдёт с ума… Но будет ждать, сам не зная чего. Да вот и он!

Действительно, тёмная фигура, прислонясь лбом к стеклу, глядела в полутьму улицы, как бы спрашивая: «Кто там? Чего мне ждать? Кто придёт?»

- Однако вы тоже дурак, милейший, - сказал Реймер, беря приятеля под руку и увлекая его к автомобилю. - Что весёлого в этой шутке?

- Игрушка… игрушка из живого человека, - сказал Стильтон, - самое сладкое кушанье!

II

В 1928 году больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезённый старик, грязный, скверно одетый человек с истощенным лицом. Он сломал ногу, оступившись на черной лестнице тёмного притона.

Пострадавшего отнесли в хирургическое отделение. Случай оказался серьёзный, так как сложный перелом кости вызвал разрыв сосудов.

По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги.

- Так вот как пришлось нам встретиться! - сказал доктор, серьёзный, высокий человек с грустным взглядом. - Узнаете ли вы меня, мистер Стильтон? - Я - Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зелёной лампы. Я узнал вас с первого взгляда.

- Тысяча чертей! - пробормотал, вглядываясь, Стильтон. - Что произошло? Возможно ли это?

- Да. Расскажите, что так резко изменило ваш образ жизни?

- Я разорился… несколько крупных проигрышей… паника на бирже… Вот уже три года, как я стал нищим. А вы? Вы?

- Я несколько лет зажигал лампу, - улыбнулся Ив, - и вначале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать все, что мне попадалось под руку. Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражён. Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» Но я упрямо допрашивал, и я все записал для себя на память.

К тому времени я уже два года жёг зелёную лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зелёное окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив - классический дурак! - пробормотал тот человек, не замечая меня. - Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежду, а я… я почти разорён!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».

У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным человеком…

- А дальше? - тихо спросил Стильтон.

- Дальше? Хорошо. Если желание сильно, то исполнение не замедлит. В одной со мной квартире жил студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. Как видите, я оказался способным человеком…

Наступило молчание.

- Я давно не подходил к вашему окну, - произнёс потрясённый рассказом Ива Стильтон, - давно… очень давно. Но мне теперь кажется, что там все ещё горит зелёная лампа… лампа, озаряющая темноту ночи. Простите меня.

Ив вынул часы.

- Десять часов. Вам пора спать, - сказал он. - Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда позвоните мне, - быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.

11 июля 1930 г.

Отрывок из повести
Глава II

Моя мамочка

Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы... И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:

Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.
Я радовалась и ждала весны.
К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.
- Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! - говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.
Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:
- Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!
Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.
Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.
Раз она подозвала меня к себе и сказала:
- Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда... Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и буду радоваться на добрые поступки моей девочки, а...
Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка заплакала также, а глаза у нее стали грустные-грустные, такие же точно, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.
Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:
- Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к Себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня... Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге... Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку...
Что-то больно-больно при слове "сиротка" сдавило мне горло...
Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели. Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целые девять лет, с самого года моего рождения, и любившая мамочку и меня без памяти) и увела меня к себе, говоря, что "мамаше нужен покой".
Вся в слезах уснула я в эту ночь на Марьюшкиной постели, а утром... Ах, что было утром!..
Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.
В эту минуту вошла Марьюшка и сказала:
- Молись Богу, Леночка: Боженька взял твою мамашу к себе. Умерла твоя мамочка.
- Умерла мамочка! - как эхо повторила я.
И вдруг мне стало так холодно-холодно! Потом в голове у меня зашумело, и вся комната, и Марьюшка, и потолок, и стол, и стулья - все перевернулось и закружилось в моих глазах, и я уже не помню, что сталось со мною вслед за этим. Кажется, я упала на пол без чувств...
Очнулась я тогда, когда уже мамочка лежала в большом белом ящике, в белом платье, с белым веночком на голове. Старенький седенький священник читал молитвы, певчие пели, а Марьюшка молилась у порога спальни. Приходили какие-то старушки и тоже молились, потом глядели на меня с сожалением, качали головами и шамкали что-то беззубыми ртами...
- Сиротка! Круглая сиротка! - тоже покачивая головой и глядя на меня жалостливо, говорила Марьюшка и плакала. Плакали и старушки...
На третий день Марьюшка подвела меня к белому ящику, в котором лежала мамочка, и велела поцеловать мне мамочкину руку. Потом священник благословил мамочку, певчие запели что-то очень печальное; подошли какие-то мужчины, закрыли белый ящик и понесли его вон из нашего домика...
Я громко заплакала. Но тут подоспели знакомые мне уже старушки, говоря, что мамочку несут хоронить и что плакать не надо, а надо молиться.
Белый ящик принесли в церковь, мы отстояли обедню, а потом снова подошли какие-то люди, подняли ящик и понесли его на кладбище. Там уже была вырыта глубокая черная яма, куда и опустили мамочкин гроб. Потом яму забросали землею, поставили над нею белый крестик, и Марьюшка повела меня домой.
По дороге она говорила мне, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.
- Я не хочу к дяде, - проговорила я угрюмо, - не знаю никакого дяди и боюсь ехать к нему!
Но Марьюшка сказала, что стыдно так говорить большой девочке, что мамочка слышит это и что ей больно от моих слов.
Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.
Я никогда не видела моего петербургского дяди, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в золотом шитом мундире, со множеством орденов и со звездою на груди. У него был очень важный вид, и я его невольно боялась.
После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.

Лидия Чарская
ЗАПИСКИ МАЛЕНЬКОЙ ГИМНАЗИСТКИ

Отрывок из повести
Глава XXI
Под шум ветра и свист метелицы

Ветер свистел, визжал, кряхтел и гудел на разные лады. То жалобным тоненьким голоском, то грубым басовым раскатом распевал он свою боевую песенку. Фонари чуть заметно мигали сквозь огромные белые хлопья снега, обильно сыпавшиеся на тротуары, на улицу, на экипажи, лошадей и прохожих. А я все шла и шла, все вперед и вперед...
Нюрочка мне сказала:
"Надо пройти сначала длинную большую улицу, на которой такие высокие дома и роскошные магазины, потом повернуть направо, потом налево, потом опять направо и опять налево, а там все прямо, прямо до самого конца - до нашего домика. Ты его сразу узнаешь. Он около самого кладбища, тут еще церковь белая... красивая такая".
Я так и сделала. Шла все прямо, как мне казалось, по длинной и широкой улице, но ни высоких домов, ни роскошных магазинов я не видала. Все заслонила от моих глаз белая, как саван, живая рыхлая стена бесшумно падающего огромными хлопьями снега. Я повернула направо, потом налево, потом опять направо, исполняя все с точностью, как говорила мне Нюрочка, - и все шла, шла, шла без конца.
Ветер безжалостно трепал полы моего бурнусика, пронизывая меня холодом насквозь. Хлопья снега били в лицо. Теперь я уже шла далеко не с той быстротой, как раньше. Ноги мои точно свинцом налились от усталости, все тело дрожало от холода, руки закоченели, и я едва-едва двигала пальцами. Повернув чуть ли не в пятый раз направо и налево, я пошла теперь по прямому пути. Тихо, чуть заметно мерцающие огоньки фонарей попадались мне все реже и реже... Шум от езды конок и экипажей на улицах значительно утих, и путь, по которому я шла, показался мне глухим и пустынным.
Наконец снег стал редеть; огромные хлопья не так часто падали теперь. Даль чуточку прояснела, но вместо этого кругом меня воцарились такие густые сумерки, что я едва различала дорогу.
Теперь уже ни шума езды, ни голосов, ни кучерских возгласов не слышалось вокруг меня.
Какая тишина! Какая мертвая тишина!..
Но что это?
Глаза мои, уже привыкшие к полутьме, теперь различают окружающее. Господи, да где же я?
Ни домов, ни улиц, ни экипажей, ни пешеходов. Передо мною бесконечное, огромное снежное пространство... Какие-то забытые здания по краям дороги... Какие-то заборы, а впереди что-то черное, огромное. Должно быть, парк или лес - не знаю.
Я обернулась назад... Позади меня мелькают огоньки... огоньки... огоньки... Сколько их! Без конца... без счета!
- Господи, да это город! Город, конечно! - восклицаю я. - А я ушла на окраину...
Нюрочка говорила, что они живут на окраине. Ну да, конечно! То, что темнеет вдали, это и есть кладбище! Там и церковь, и, не доходя, домик их! Все, все так и вышло, как она говорила. А я-то испугалась! Вот глупенькая!
И с радостным одушевлением я снова бодро зашагала вперед.
Но не тут-то было!
Ноги мои теперь едва повиновались мне. Я еле-еле передвигала их от усталости. Невероятный холод заставлял меня дрожать с головы до ног, зубы стучали, в голове шумело, и что-то изо всей силы ударяло в виски. Ко всему этому прибавилась еще какая-то странная сонливость. Мне так хотелось спать, так ужасно хотелось спать!
"Ну, ну, еще немного - и ты будешь у твоих друзей, увидишь Никифора Матвеевича, Нюру, их маму, Сережу!" - мысленно подбадривала я себя, как могла...
Но и это не помогало.
Ноги едва-едва передвигались, я теперь с трудом вытаскивала их, то одну, то другую, из глубокого снега. Но они двигаются все медленнее, все... тише... А шум в голове делается все слышнее и слышнее, и все сильнее и сильнее что-то бьет в виски...
Наконец я не выдерживаю и опускаюсь на сугроб, образовавшийся на краю дороги.
Ах, как хорошо! Как сладко отдохнуть так! Теперь я не чувствую ни усталости, ни боли... Какая-то приятная теплота разливается по всему телу... Ах, как хорошо! Так бы и сидела здесь и не ушла никуда отсюда! И если бы не желание узнать, что сделалось с Никифором Матвеевичем, и навестить его, здорового или больного, - я бы непременно уснула здесь часок-другой... Крепко уснула! Тем более что кладбище недалеко... Вон оно видно. Верста-другая, не больше...
Снег перестал идти, метель утихла немного, и месяц выплыл из-за облаков.
О, лучше бы не светил месяц и я бы не знала по крайней мере печальной действительности!
Ни кладбища, ни церкви, ни домиков - ничего нет впереди!.. Один только лес чернеет огромным черным пятном там далеко, да белое мертвое поле раскинулось вокруг меня бесконечной пеленой...
Ужас охватил меня.
Теперь только поняла я, что заблудилась.

Лев Толстой

Лебеди

Лебеди стадом летели из холодной стороны в тёплые земли. Они летели через море. Они летели день и ночь, и другой день и другую ночь они, не отдыхая, летели над водою. На небе был полный месяц, и лебеди далеко внизу под собой видели синеющую воду. Все лебеди уморились, махая крыльями; но они не останавливались и летели дальше. Впереди летели старые, сильные лебеди, сзади летели те, которые были моложе и слабее. Один молодой лебедь летел позади всех. Силы его ослабели. Он взмахнул крыльями и не мог лететь дальше. Тогда он, распустив крылья, пошёл книзу. Он ближе и ближе спускался к воде; а товарищи его дальше и дальше белелись в месячном свете. Лебедь спустился на воду и сложил крылья. Море всколыхнулось под ним и покачало его. Стадо лебедей чуть виднелось белой чертой на светлом небе. И чуть слышно было в тишине, как звенели их крылья. Когда они совсем скрылись из вида, лебедь загнул назад шею и закрыл глаза. Он не шевелился, и только море, поднимаясь и опускаясь широкой полосой, поднимало и опускало его. Перед зарёй лёгкий ветерок стал колыхать море. И вода плескала в белую грудь лебедя. Лебедь открыл глаза. На востоке краснела заря, и месяц и звёзды стали бледнее. Лебедь вздохнул, вытянул шею и взмахнул крыльями, приподнялся и полетел, цепляя крыльями по воде. Он поднимался выше и выше и полетел один над тёмными всколыхавшимися волнами.

Пауло Коэльо
Притча «Секрет счастья»

Один торговец отправил своего сына узнать Секрет Счастья у самого мудрого из всех людей. Юноша сорок дней шёл через пустыню и,
наконец, подошёл к прекрасному замку, стоявшему на вершине горы. Там и жил мудрец, которого он искал. Однако вместо ожидаемой встречи с мудрым человеком наш герой попал в залу, где всё бурлило: торговцы входили и выходили, в углу разговаривали люди, небольшой оркестр играл сладкие мелодии и стоял стол, уставленный самыми изысканными кушаньями этой местности. Мудрец беседовал с разными людьми, и юноше пришлось около двух часов дожидаться своей очереди.
Мудрец внимательно выслушал объяснения юноши о цели его визита, но сказал в ответ, что у него нет времени, чтобы раскрыть ему Секрет Счастья. И предложил ему прогуляться по дворцу и прийти снова через два часа.
— Однако я хочу попросить об одном одолжении, — добавил мудрец, протягивая юноше маленькую ложечку, в которую он капнул две капли масла. — Всё время прогулки держи эту ложечку в руке так, чтобы масло не вылилось.
Юноша начал подниматься и спускаться по дворцовым лестницам, не спуская глаз с ложечки. Через два часа он вернулся к мудрецу.
— Ну как, — спросил тот, — ты видел персидские ковры, которые находятся в моей столовой? Ты видел парк, который главный садовник создавал в течение десяти лет? Ты заметил прекрасные пергаменты в моей библиотеке?
Юноша в смущении должен был сознаться, что он ничего не видел. Его единственной заботой было не пролить капли масла, которые доверил ему мудрец.
— Ну что ж, возвращайся и ознакомься с чудесами моей Вселенной, — сказал ему мудрец. — Нельзя доверять человеку, если ты не знаком с домом, в котором он живёт.
Успокоенный, юноша взял ложечку и снова пошёл на прогулку по дворцу; на этот раз, обращая внимание на все произведения искусства, развешанные на стенах и потолках дворца. Он увидел сады, окружённые горами, нежнейшие цветы, утончённость, с которой каждое из произведений искусства было помещено именно там, где нужно.
Вернувшись к мудрецу, он подробно описал всё, что видел.
— А где те две капли масла, которые я тебе доверил? — спросил Мудрец.
И юноша, взглянув на ложечку, обнаружил, что всё масло вылилось.
— Вот это и есть тот единственный совет, который я могу тебе дать: Секрет Счастья в том, чтобы смотреть на все чудеса света, при этом никогда не забывая о двух каплях масла в своей ложечке.

Леонардо да Винчи
Притча «НЕВОД»

И вновь в который раз невод принес богатый улов. Корзины рыбаков были доверху наполнены головлями, карпами, линями, щуками, угрями и множеством другой снеди. Целые рыбьи семьи,
с чадами и домочадцами, были вывезены на рыночные прилавки и готовились окончить свое существование, корчась в муках на раскаленных сковородах и в кипящих котлах.
Оставшиеся в реке рыбы, растерянные и охваченные страхом, не осмеливаясь даже плавать, зарылись поглубже в ил. Как жить дальше? В одиночку с неводом не совладать. Его ежедневно забрасывают в самых неожиданных местах. Он беспощадно губит рыб, и в конце концов вся река будет опустошена.
- Мы должны подумать о судьбе наших детей. Никто, кроме нас, не позаботится о них и не избавит от страшного наваждения,- рассуждали пескари, собравшиеся на совет под большой корягой.
- Но что мы можем предпринять?- робко спросил линь, прислушиваясь к речам смельчаков.
- Уничтожить невод! - в едином порыве ответили пескари. В тот же день всезнающие юркие угри разнесли по реке весть
о принятом смелом решении. Всем рыбам от мала до велика предлагалось собраться завтра на рассвете в глубокой тихой заводи, защищенной развесистыми ветлами.
Тысячи рыб всех мастей и возрастов приплыли в условленное место, чтобы объявить неводу войну.
- Слушайте все внимательно! - сказал карп, которому не раз удавалось перегрызть сети и бежать из плена.- Невод шириной с нашу реку. Чтобы он держался стоймя под водой, к его нижним узлам прикреплены свинцовые грузила. Приказываю всем рыбам разделиться на две стаи. Первая должна поднять грузила со дна на поверхность, а вторая стая будет крепко держать верхние узлы сети. Щукам поручается перегрызть веревки, коими невод крепится к обоим берегам.
Затаив дыхание, рыбы внимали каждому слову предводителя.
- Приказываю угрям тотчас отправиться на разведку! - продолжал карп.- Им надлежит установить, куда заброшен невод.
Угри отправились на задание, а рыбьи стаи сгрудились у берега в томительном ожидании. Пескари тем временем старались ободрить самых робких и советовали не поддаваться панике, даже если кто угодит в невод: ведь рыбакам все равно не удастся вытащить его на берег.
Наконец угри возвратились и доложили, что невод уже заброшен примерно на расстоянии одной мили вниз по реке.
И вот огромной армадой рыбьи стаи поплыли к цели, ведомые мудрым карпом.
- Плывите осторожно!- предупреждал вожак.- Глядите в оба, чтобы течение не затащило в сети. Работайте вовсю плавниками и вовремя тормозите!
Впереди показался невод, серый и зловещий. Охваченные порывом гнева, рыбы смело ринулись в атаку.
Вскоре невод был приподнят со дна, державшие его веревки перерезаны острыми щучьими зубами, а узлы порваны. Но разъяренные рыбы на этом не успокоились и продолжали набрасываться на ненавистного врага. Ухватившись зубами за искалеченный дырявый невод и усиленно работая плавниками и хвостами, они тащили его в разные стороны и рвали на мелкие клочья. Вода в реке, казалось, кипела.
Рыбаки еще долго рассуждали, почесывая затылки, о таинственном исчезновении невода, а рыбы до сих пор с гордостью рассказывают эту историю своим детям.

Леонардо да Винчи
Притча «ПЕЛИКАН»
Как только пеликан отправился на поиски корма, сидевшая в засаде гадюка тут же поползла, крадучись, к его гнезду. Пушистые птенцы мирно спали, ни о чем не ведая. Змея подползла к ним вплотную. Глаза ее сверкнули зловещим блеском - и началась расправа.
Получив по смертельному укусу, безмятежно спавшие птенцы так и не проснулись.
Довольная содеянным злодейка уползла в укрытие, чтобы оттуда вдоволь насладиться горем птицы.
Вскоре вернулся с охоты пеликан. При виде зверской расправы, учиненной над птенцами, он разразился громкими рыданиями, и все обитатели леса притихли, потрясенные неслыханной жестокостью.
- Без вас нет мне теперь жизни!- причитал несчастный отец, смотря на мертвых детишек.- Пусть я умру вместе с вами!
И он начал клювом раздирать себе грудь у самого сердца. Горячая кровь ручьями хлынула из разверзшейся раны, окропляя бездыханных птенцов.
Теряя последние силы, умирающий пеликан бросил прощальный взгляд на гнездо с погибшими птенцами и вдруг от неожиданности вздрогнул.
О чудо! Его пролитая кровь и родительская любовь вернули дорогих птенцов к жизни, вырвав их из лап смерти. И тогда, счастливый, он испустил дух.

Везунчик
Сергей Силин

Антошка бежал по улице, засунув руки в карманы куртки, споткнулся и, падая, успел подумать: «Нос разобью!» Но вытащить руки из карманов не успел.
И вдруг прямо перед ним неизвестно оттуда возник маленький крепкий мужичок величиной с кота.
Мужичок вытянул руки и принял на них Антошку, смягчая удар.
Антошка перекатился на бок, привстал на одно колено и удивлённо посмотрел на мужичка:
- Вы кто?
- Везунчик.
- Кто-кто?
- Везунчик. Я буду заботиться о том, чтобы тебе везло.
- Везунчик у каждого человека есть? - поинтересовался Антошка.
- Нет, нас не так много, - ответил мужичок. - Мы просто переходим от одного к другому. С сегодняшнего дня я буду с тобой.
- Мне начинает везти! - обрадовался Антошка.
- Точно! - кивнул Везунчик.
- А когда вы уйдёте от меня к другому?
- Когда потребуется. Одному купцу я, помнится, несколько лет служил. А одному пешеходу помогал всего две секунды.
- Ага! - задумался Антошка. - Значит, мне надо
что-нибудь пожелать?
- Нет, нет! - протестующе поднял руки мужичок. - Я не исполнитель желаний! Я лишь немного помогаю сообразительным и трудолюбивым. Просто нахожусь рядом и делаю так, чтобы человеку везло. Куда это моя кепка-невидимка запропастилась?
Он пошарил руками вокруг себя, нащупал кепку-невидимку, надел её и исчез.
- Вы здесь? - на всякий случай спросил Антошка.
- Здесь, здесь - отозвался Везунчик. - Не обращай на
меня внимания. Антошка засунул руки в карманы и побежал домой. И надо же, повезло: успел к началу мультфильма минута в минуту!
Через час вернулась с работы мама.
- А я премию получила! - сказала она с улыбкой. -
Пройдусь-ка по магазинам!
И она ушла в кухню за пакетами.
- У мамы тоже Везунчик появился? - шёпотом спросил своего помощника Антошка.
- Нет. Ей везёт, потому что мы рядом.
- Мам, я с тобой! - крикнул Антошка.
Через два часа они вернулись домой с целой горой покупок.
- Просто полоса везения! - удивлялась мама, блестя глазами. - Всю жизнь о такой кофточке мечтала!
- А я о таком пирожном! - весело отозвался Антошка из ванной.
На следующий день в школе он получил три пятёрки, две четвёрки, нашёл два рубля и помирился с Васей Потеряшкиным.
А когда, насвистывая, вернулся домой, то обнаружил, что потерял ключи от квартиры.
- Везунчик, ты где? - позвал он.
Из-под лестницы выглянула крохотная неряшливая женщина. Волосы у неё были растрёпаны, нос грязный рукав порван, башмаки просили каши.
- А свистеть не надо было! - улыбнулась она и добавила: - Невезуха я! Что, расстроился, да?..
Да ты не переживай, не переживай! Придёт время, меня от тебя отзовут!
- Ясно, - приуныл Антошка. - Начинается полоса невезения…
- Это точно! - радостно кивнула Невезуха и, шагнув в стену, исчезла.
Вечером Антошка получил нагоняй от папы за потерянный ключ, нечаянно разбил мамину любимую чашку, забыл, что задали по русскому языку, и не смог дочитать книгу сказок, потому что оставил её в школе.
А перед самым окном раздался телефонный звонок:
- Антошка, это ты? Это я, Везунчик!
- Привет, предатель! - буркнул Антошка. - И кому же ты сейчас помогаешь?
Но Везунчик на «предателя» ни капельки не обиделся.
- Одной старушке. Представляешь, ей всю жизнь не везло! Вот мой начальник меня к ней и направил.
Завра я помогу ей выиграть миллион рублей в лотерею, и вернусь к тебе!
- Правда? - обрадовался Антошка.
- Правда, правда, - ответил Везунчик и повесил трубку.
Ночью Антошке приснился сон. Будто они с Везунчиком тащат из магазина четыре авоськи любимых Антошкиных мандаринов, а из окна дома напротив им улыбается одинокая старушка, которой повезло первый раз в жизни.

Чарская Лидия Алексеевна

Люсина жизнь

Царевна Мигуэль

"Далеко, далеко, на самом конце света находилось большое прекрасное синее озеро, похожее своим цветом на огромный сапфир. Посреди этого озера на зеленом изумрудном острове, среди мирт и глициний, перевитая зеленым плющом и гибкими лианами, стояла высокая скала. На ней красовался мраморный дворец, позади которого был разбит чудесный сад, благоухающий ароматом. Это был совсем особенный сад, который можно встретить разве в одних только сказках.

Владельцем острова и прилегавших к нему земель был могущественный царь Овар. А у царя росла во дворце дочь, красавица Мигуэль -- царевна"...

Пестрою лентой плывет и развертывается сказка. Клубится перед моим духовным взором ряд красивых, фантастических картин. Обычно звонкий голосок тети Муси теперь понижен до шепота. Таинственно и уютно в зеленой плющевой беседке. Кружевная тень окружающих ее деревьев и кустов, бросают подвижные пятна на хорошенькое личико юной рассказчицы. Эта сказка -- моя любимая. Со дня ухода от нас моей милой нянечки Фени, умевшей так хорошо рассказывать мне про девочку Дюймовочку, я слушаю с удовольствием единственную только сказку о царевне Мигуэль. Я люблю нежно мою царевну, несмотря на всю ее жестокость. Разве она виновата, эта зеленоглазая, нежно-розовая и златокудрая царевна, что при появлении ее на свет Божий, феи вместо сердца вложили кусочек алмаза в ее детскую маленькую грудь? И что прямым следствием этого было полное отсутствие жалости в душе царевны. Но зато, как она была прекрасна! Прекрасна даже в те минуты, когда движением белой крошечной ручки посылала людей на лютую смерть. Тех людей, которые нечаянно попадали в таинственный сад царевны.

В том саду среди роз и лилий находились маленькие дети. Неподвижные хорошенькие эльфы прикованные серебряными цепями к золотым колышкам, они караулили тот сад, и в то же время жалобно звенели своими голосами-колокольчиками.

Отпусти нас на волю! Отпусти, прекрасная царевна Мигуэль! Отпусти нас! -- Их жалобы звучали как музыка. И эта музыка приятно действовала на царевну, и она частенько смеялась над мольбами своих маленьких пленников.

Зато их жалобные голоса трогали сердца проходивших мимо сада людей. И те заглядывали в таинственный сад царевны. Ах, не на радость появлялись они здесь! При каждом таком появлении непрошенного гостя, стража выбегала, хватала посетителя и по приказанию царевны сбрасывали его в озеро со скалы

А царевна Мигуэль смеялась только в ответ на отчаянные вопли и стоны тонувших...

Я никак не могу понять еще и теперь, каким образом пришла в голову моей хорошенькой жизнерадостной тетки такая страшная по существу, такая мрачная и тяжелая сказка! Героиня этой сказки -- царевна Мигуэль, конечно, была выдумкою милой, немного ветреной, но очень добренькой тети Муси. Ах, все равно, пусть все думают, что выдумка эта сказка, выдумка и самая царевна Мигуэль, но она, моя дивная царевна, прочно водворилась в моем впечатлительном сердце... Существовала она когда-нибудь или нет, какое мне до этого в сущности было дело, когда я любила ее, мою прекрасную жестокую Мигуэль! Я видела ее во сне и не однажды, видела ее золотистые волосы цвета спелого колоса, ее зеленые, как лесной омут, глубокие глаза.

В тот год мне минуло шесть лет. Я уже разбирала склады и при помощи тети Муси писала вместо палочек корявые, вкось и вкривь идущие буквы. И я уже понимала красоту. Сказочную красоту природы: солнца, леса, цветов. И мой взгляд загорался восторгом при виде красивой картинки или изящной иллюстрации на странице журнала.

Тетя Муся, папа и бабушка старались с моего самого раннего возраста развить во мне эстетический вкус, обращая мое внимание на то, что для других детей проходило бесследным.

Смотри, Люсенька, какой красивый закат! Ты видишь, как чудесно тонет в пруду багряное солнце! Гляди, гляди, теперь совсем алой стала вода. И окружающие деревья словно охвачены пожаром.

Я смотрю и вся закипаю восторгом. Действительно, алая вода, алые деревья и алое солнце. Какая красота!

Ю.Яковлев Девочки с Васильевского острова

Я Валя Зайцева с Васильевского острова.

У меня под кроватью живет хомячок. Набьет полные щеки, про запас, сядет на задние лапы и смотрит черными пуговками... Вчера я отдубасила одного мальчишку. Отвесила ему хорошего леща. Мы, василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо...

У нас на Васильевском всегда ветрено. Сечет дождь. Сыплет мокрый снег. Случаются наводнения. И плывет наш остров, как корабль: слева — Нева, справа — Невка, впереди — открытое море.

У меня есть подружка — Таня Савичева. Мы с ней соседки. Она со Второй линии, дом 13. Четыре окна на первом этаже. Рядом булочная, в подвале керосиновая лавка... Сейчас лавки нет, но в Танино время, когда меня еще не было на свете, на первом этаже всегда пахло керосином. Мне рассказывали.

Тане Савичевой было столько же лет, сколько мне теперь. Она могла бы давно уже вырасти, стать учительницей, но навсегда осталась девчонкой... Когда бабушка посылала Таню за керосином, меня не было. И в Румянцевский сад она ходила с другой подружкой. Но я все про нее знаю. Мне рассказывали.

Она была певуньей. Всегда пела. Ей хотелось декламировать стихи, но она спотыкалась на словах: споткнется, а все думают, что она забыла нужное слово. Моя подружка пела потому, что когда поешь, не заикаешься. Ей нельзя было заикаться, она собиралась стать учительницей, как Линда Августовна.

Она всегда играла в учительницу. Наденет на плечи большой бабушкин платок, сложит руки замком и ходит из угла в угол. «Дети, сегодня мы займемся с вами повторением...» И тут споткнется на слове, покраснеет и повернется к стене, хотя в комнате — никого.

Говорят, есть врачи, которые лечат от заикания. Я нашла бы такого. Мы, василеостровские девчонки, кого хочешь найдем! Но теперь врач уже не нужен. Она осталась там... моя подружка Таня Савичева. Ее везли из осажденного Ленинграда на Большую землю, и дорога, названная Дорогой жизни, не смогла подарить Тане жизнь.

Девочка умерла от голода... Не все ли равно отчего умирать — от голода или от пули. Может быть, от голода еще больнее...

Я решила отыскать Дорогу жизни. Поехала на Ржевку, где начинается эта дорога. Прошла два с половиной километра — там ребята строили памятник детям, погибшим в блокаду. Я тоже захотела строить.

Какие-то взрослые спросили меня:

— Ты кто такая?

— Я Валя Зайцева с Васильевского острова. Я тоже хочу строить.

Мне сказали:

— Нельзя! Приходи со своим районом.

Я не ушла. Осмотрелась и увидела малыша, головастика. Я ухватилась за него:

— Он тоже пришел со своим районом?

— Он пришел с братом.

С братом можно. С районом можно. А как же быть одной?

Я сказала им:

— Понимаете, я ведь не так просто хочу строить. Я хочу строить своей подруге... Тане Савичевой.

Они выкатили глаза. Не поверили. Переспросили:

— Таня Савичева твоя подруга?

— А чего здесь особенного? Мы одногодки. Обе с Васильевского острова.

— Но ее же нет...

До чего бестолковые люди, а еще взрослые! Что значит «нет», если мы дружим? Я сказала, чтобы они поняли:

— У нас все общее. И улица, и школа. У нас есть хомячок. Он набьет щеки...

Я заметила, что они не верят мне. И чтобы они поверили, выпалила:

— У нас даже почерк одинаковый!

— Почерк? — Они удивились еще больше.

— А что? Почерк!

Неожиданно они повеселели, от почерка:

— Это очень хорошо! Это прямо находка. Поедем с нами.

— Никуда я не поеду. Я хочу строить...

— Ты будешь строить! Ты будешь для памятника писать Таниным почерком.

— Могу, — согласилась я. — Только у меня нет карандаша. Дадите?

— Ты будешь писать на бетоне. На бетоне не пишут карандашом.

Я никогда не писала на бетоне. Я писала на стенках, на асфальте, но они привезли меня на бетонный завод и дали Танин дневник — записную книжку с алфавитом: а, б, в... У меня есть такая же книжка. За сорок копеек.

Я взяла в руки Танин дневник и открыла страничку. Там было написано:

Мне стало холодно. Я захотела отдать им книжку и уйти.

Но я василеостровская. И если у подруги умерла старшая сестра, я должна остаться с ней, а не удирать.

— Давайте ваш бетон. Буду писать.

Кран опустил к моим ногам огромную раму с густым серым тестом. Я взяла палочку, присела на корточки и стала писать. От бетона веяло холодом. Писать было трудно. И мне говорили:

— Не торопись.

Я делала ошибки, заглаживала бетон ладонью и писала снова.

У меня плохо получалось.

— Не торопись. Пиши спокойно.

Пока я писала про Женю, умерла бабушка.

Если просто хочешь есть, это не голод — поешь часом позже.

Я пробовала голодать с утра до вечера. Вытерпела. Голод — когда изо дня в день голодает голова, руки, сердце — все, что у тебя есть, голодает. Сперва голодает, потом умирает.

У Леки был свой угол, отгороженный шкафами, он там чертил.

Зарабатывал деньги черчением и учился. Он был тихий и близорукий, в очках, и все скрипел у себя своим рейсфедером. Мне рассказывали.

Где он умер? Наверное, на кухне, где маленьким слабым паровозиком дымила «буржуйка», где спали, раз в день ели хлеб. Маленький кусочек, как лекарство от смерти. Леке не хватило лекарства...

— Пиши, — тихо сказали мне.

В новой раме бетон был жидкий, он наползал на буквы. И слово «умер» исчезло. Мне не хотелось писать его снова. Но мне сказали:

— Пиши, Валя Зайцева, пиши.

И я снова написала — «умер».

Я очень устала писать слово «умер». Я знала, что с каждой страничкой дневника Тане Савичевой становилось все хуже. Она давно перестала петь и не замечала, что заикается. Она уже не играла в учительницу. Но не сдавалась — жила. Мне рассказывали... Наступила весна. Зазеленели деревья. У нас на Васильевском много деревьев. Таня высохла, вымерзла, стала тоненькой и легкой. У нее дрожали руки и от солнца болели глаза. Фашисты убили половину Тани Савичевой, а может быть, больше половины. Но с ней была мама, и Таня держалась.

— Что же ты не пишешь? — тихо сказали мне. — Пиши, Валя Зайцева, а то застынет бетон.

Я долго не решалась открыть страничку на букву «М». На этой страничке Таниной рукой было написано: «Мама 13 мая в 7.30 час.

утра 1942 года». Таня не написала слово «умерла». У нее не хватило сил написать это слово.

Я крепко сжала палочку и коснулась бетона. Не заглядывала в дневник, а писала наизусть. Хорошо, что почерк у нас одинаковый.

Я писала изо всех сил. Бетон стал густым, почти застыл. Он уже не наползал на буквы.

— Можешь еще писать?

— Я допишу, — ответила я и отвернулась, чтобы не видели моих глаз. Ведь Таня Савичева моя... подружка.

Мы с Таней одногодки, мы, василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо. Не будь она василеостровской, ленинградкой, не продержалась бы так долго. Но она жила — значит, не сдавалась!

Открыла страничку «С». Там было два слова: «Савичевы умерли».

Открыла страничку «У» — «Умерли все». Последняя страничка дневника Тани Савичевой была на букву «О» — «Осталась одна Таня».

И я представила себе, что это я, Валя Зайцева, осталась одна: без мамы, без папы, без сестренки Люльки. Голодная. Под обстрелом.

В пустой квартире на Второй линии. Я захотела зачеркнуть эту последнюю страницу, но бетон затвердел, и палочка сломалась.

И вдруг про себя я спросила Таню Савичеву: «Почему одна?

А я? У тебя же есть подруга — Валя Зайцева, твоя соседка с Васильевского острова. Мы пойдем с тобой в Румянцевский сад, побегаем, а когда надоест, я принесу из дома бабушкин платок, и мы сыграем в учительницу Линду Августовну. У меня под кроватью живет хомячок. Я подарю его тебе на день рождения. Слышишь, Таня Савичева?»

Кто-то положил мне руку на плечо и сказал:

— Пойдем, Валя Зайцева. Ты сделала все, что нужно. Спасибо.

Я не поняла, за что мне говорят «спасибо». Я сказала:

— Приду завтра... без своего района. Можно?

— Приходи без района, — сказали мне. — Приходи.

Моя подружка Таня Савичева не стреляла в фашистов и не была разведчиком у партизан. Она просто жила в родном городе в самое трудное время. Но, может быть, фашисты потому и не вошли в Ленинград, что в нем жила Таня Савичева и жили еще много других девчонок и мальчишек, которые так навсегда и остались в своем времени. И с ними дружат сегодняшние ребята, как я дружу с Таней.

А дружат ведь только с живыми.

Владимир Железняков «Чучело»

Передо мной мелькал круг из их лиц, а я носилась в нем, точно белка в колесе.

Мне бы надо остановиться и уйти.

Мальчишки набросились на меня.

«За ноги ее! — орал Валька. — За ноги!..»

Они повалили меня и схватили за ноги и за руки. Я лягалась и дрыгалась изо всех сил, но они меня скрутили и вытащили в сад.

Железная Кнопка и Шмакова выволокли чучело, укрепленное на длинной палке. Следом за ними вышел Димка и стал в стороне. Чучело было в моем платье, с моими глазами, с моим ртом до ушей. Ноги сделаны из чулок, набитых соломой, вместо волос торчала пакля и какие-то перышки. На шее у меня, то есть у чучела, болталась дощечка со словами: «ЧУЧЕЛО — ПРЕДАТЕЛЬ».

Ленка замолчала и как-то вся угасла.

Николай Николаевич понял, что наступил предел ее рассказа и предел ее сил.

— А они веселились вокруг чучела, — сказала Ленка. — Прыгали и хохотали:

«Ух, наша красавица-а-а!»

«Дождалась!»

«Я придумала! Я придумала! — Шмакова от радости запрыгала. — Пусть Димка подожжет костер!..»

После этих слов Шмаковой я совсем перестала бояться. Я подумала: если Димка подожжет, то, может быть, я просто умру.

А Валька в это время — он повсюду успевал первым — воткнул чучело в землю и насыпал вокруг него хворост.

«У меня спичек нет», — тихо сказал Димка.

«Зато у меня есть!» — Лохматый всунул Димке в руку спички и подтолкнул его к чучелу.

Димка стоял около чучела, низко опустив голову.

Я замерла — ждала в последний раз! Ну, думала, он сейчас оглянется и скажет: «Ребята, Ленка ни в чем не виновата… Все я!»

«Поджигай!» — приказала Железная Кнопка.

Я не выдержала и закричала:

«Димка! Не надо, Димка-а-а-а!..»

А он по-прежнему стоял около чучела — мне была видна его спина, он ссутулился и казался каким-то маленьким. Может быть, потому, что чучело было на длинной палке. Только он был маленький и некрепкий.

«Ну, Сомов! — сказала Железная Кнопка. — Иди же, наконец, до конца!»

Димка упал на колени и так низко опустил голову, что у него торчали одни плечи, а головы совсем не было видно. Получился какой-то безголовый поджигатель. Он чиркнул спичкой, и пламя огня выросло над его плечами. Потом вскочил и торопливо отбежал в сторону.

Они подтащили меня вплотную к огню. Я, не отрываясь, смотрела на пламя костра. Дедушка! Я почувствовала тогда, как этот огонь охватил меня, как он жжет, печет и кусает, хотя до меня доходили только волны его тепла.

Я закричала, я так закричала, что они от неожиданности выпустили меня.

Когда они меня выпустили, я бросилась к костру и стала расшвыривать его ногами, хватала горящие сучья руками — мне не хотелось, чтобы чучело сгорело. Мне почему-то этого страшно не хотелось!

Первым опомнился Димка.

«Ты что, очумела? — Он схватил меня за руку и старался оттащить от огня. — Это же шутка! Ты что, шуток не понимаешь?»

Я сильная стала, легко его победила. Так толкнула, что он полетел вверх тормашками — только пятки сверкнули к небу. А сама вырвала из огня чучело и стала им размахивать над головой, наступая на всех. Чучело уже прихватилось огнем, от него летели в разные стороны искры, и все они испуганно шарахались от этих искр.

Они разбежались.

А я так закружилась, разгоняя их, что никак не могла остановиться, пока не упала. Рядом со мной лежало чучело. Оно было опаленное, трепещущее на ветру и от этого как живое.

Сначала я лежала с закрытыми глазами. Потом почувствовала, что пахнет паленым, открыла глаза — у чучела дымилось платье. Я прихлопнула тлеющий подол рукой и снова откинулась на траву.

Послышался хруст веток, удаляющиеся шаги, и наступила тишина.

«Аня из Зеленых Мезонинов» Люси Мод Монтгомери

Было уже совсем светло, когда Аня проснулась и села на постели, растерянно глядя в окно, через которое лился поток радостного солнечного света и за которым покачивалось что-то белое и пушистое на фоне ярко-голубого неба.

В первое мгновение она не могла вспомнить, где находится. Сначала она ощутила восхитительный трепет, словно произошло что-то очень приятное, затем явилось ужасное воспоминание Это были Зеленые Мезонины, но здесь не хотели ее оставить, потому что она не мальчик!

Но было утро, и за окном стояла вишня, вся в цвету. Аня выскочила из постели и одним прыжком оказалась у окна. Затем она толкнула оконную раму — рама подалась со скрипом, будто ее давно не открывали, что, впрочем, и было на самом деле, — и опустилась на колени, вглядываясь в июньское утро. Глаза ее блестели от восторга. Ах, разве это не прекрасно? Разве это не прелестное место? Если бы она могла здесь остаться! Она вообразит, что остается. Здесь есть простор для воображения.

Огромная вишня росла так близко к окну, что ее ветки касались дома. Она была так густо усыпана цветами, что не было видно ни одного листика. С обеих сторон от дома тянулись большие сады, с одной стороны — яблоневый, с другой — вишневый, все в цвету. Трава под деревьями казалась желтой от цветущих одуванчиков. Чуть поодаль в саду виднелись кусты сирени, все в гроздьях ярко-фиолетовых цветов, и утренний ветерок доносил до Аниного окна их головокружительно сладкий аромат.

Дальше за садом зеленые луга, покрытые сочным клевером, спускались к долине, где бежал ручей и росло множество белых березок, стройные стволы которых поднимались над подлеском, наводившим на мысль о чудесном отдыхе среди папоротников, мхов и лесных трав. За долиной виднелся холм, зеленый и пушистый от елей и пихт. Среди них был небольшой просвет, и в него проглядывал серый мезонин того домика, который накануне Аня видела с другой стороны Озера Сверкающих Вод.

Слева виднелись большие амбары и другие хозяйственные постройки, а за ними спускались вниз к сверкающему голубому морю зеленые поля.

Глаза Ани, восприимчивые к красоте, медленно переходили от одной картины к другой, жадно впитывая все, что было перед ней. Бедняжка в своей жизни видела так много некрасивых мест. Но то, что открылось перед ней теперь, превосходило самые буйные ее мечты.

Она стояла на коленях, забыв обо всем на свете, кроме красоты, окружавшей ее, пока не вздрогнула, почувствовав на своем плече чью-то руку. Маленькая мечтательница не слышала, как вошла Марилла.

— Давно пора одеваться, — сказала Марилла коротко.

Марилла просто не знала, как говорить с этим ребенком, и это неприятное ей самой незнание делало ее резкой и решительной помимо ее воли.

Аня встала с глубоким вздохом.

— Ах. разве это не чудесно? — спросила она, указывая рукой на прекрасный мир за окном.

— Да, это большое дерево, — сказала Марилла, — и цветет обильно, но сами вишни никуда не годятся — мелкие и червивые.

— О, я говорю не только о дереве; конечно, оно прекрасно… да, оно ослепительно прекрасно… оно цветет так, будто для него самого это необычайно важно… Но я имела в виду все: и сад, и деревья, и ручей, и леса — весь большой прекрасный мир. Вы не чувствуете в такое утро, будто любите весь мир? Я даже здесь слышу, как ручей смеется вдали. Вы когда-нибудь замечали, какие радостные создания эти ручьи? Они всегда смеются. Даже зимой я слышу их смех из-подо льда. Я так рада, что здесь, возле Зеленых Мезонинов, есть ручей. Может быть, вы думаете, что это не имеет для меня значения, раз вы не хотите оставить меня здесь? Но это не так. Мне всегда будет приятно вспомнить, что возле Зеленых Мезонинов есть ручей, даже если я никогда больше его не увижу. Если бы здесь не было ручья, меня всегда преследовало бы неприятное чувство, что он должен был здесь быть. Сегодня утром я не в пучине горя. Я никогда не бываю в пучине горя по утрам. Разве это не замечательно, что бывает утро? Но мне очень грустно. Я только что воображала, что вам все-таки нужна именно я и что я останусь здесь навсегда-навсегда. Было большим утешением это вообразить. Но самое неприятное в воображаемых вещах — это то, что наступает момент, когда приходится перестать воображать, а это очень больно.

— Лучше одевайся, спускайся вниз и не думай о своих воображаемых вещах, — заметила Марилла, как только ей удалось вставить словечко. — Завтрак ждет. Умой лицо и причешись. Оставь окно открытым и разверни постель, чтобы она проветрилась. И побыстрее, пожалуйста.

Аня, очевидно, могла действовать быстро, когда это требовалось, потому что уже через десять минут она спустилась вниз, аккуратно одетая, с расчесанными и заплетенными в косы волосами, умытым лицом; душу ее при этом наполняло приятное сознание, что она выполнила все требования Мариллы. Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что она все-таки забыла раскрыть постель для проветривания.

— Я сегодня очень голодная, — объявила она, проскользнув на стул, указанный ей Мариллой. — Мир уже не кажется такой мрачной пустыней, как вчера вечером. Я так рада, что утро солнечное. Впрочем, я люблю и дождливые утра тоже. Любое утро интересно, правда? Неизвестно, что ждет нас в этот день, и так много простора для воображения. Но я рада, что сегодня нет дождя, потому что легче не унывать и стойко переносить превратности судьбы в солнечный день. Я чувствую, что мне сегодня предстоит многое перенести. Очень легко читать о чужих несчастьях и воображать, что и мы могли бы героически их преодолеть, но это не так легко, когда приходится и в самом деле с ними столкнуться, правда?

— Ради Бога, придержи язык, — сказала Марилла. — Маленькая девочка не должна так много говорить.

После этого замечания Аня совсем умолкла, столь послушно, что ее продолжающееся молчание стало несколько раздражать Мариллу, как нечто не совсем естественное. Мэтью тоже молчал — но это, по крайней мере, было естественно — так что завтрак прошел в полном молчании.

По мере того как он приближался к концу, Аня становилась все более и более рассеянной. Она ела машинально, а ее большие глаза неотрывно, невидящим взглядом смотрели на небо за окном. Это раздражало Мариллу еще сильнее. У нее было неприятное чувство, что в то время, как тело этого странного ребенка находилось за столом, дух его парил на крыльях фантазии в какой-то заоблачной стране. Кто захотел бы иметь в доме такого ребенка?

И однако, что было самым непостижимым, Мэтью желал оставить ее! Марилла чувствовала, что он хочет этого сегодня утром так же сильно, как вчера вечером, и собирается и дальше хотеть этого. Это была его обычная манера — вбить себе в голову какую-нибудь причуду и цепляться за нее с поразительным молчаливым упорством — упорством в десять раз более мощным и действенным благодаря молчанию, чем если бы он говорил о своем желании с утра до вечера.

Когда завтрак кончился, Аня вышла из задумчивости и предложила вымыть посуду.

— Ты умеешь мыть посуду как следует? — спросила Марилла недоверчиво.

— Довольно неплохо. Правда, я лучше умею нянчить детей. У меня большой опыт в этом деле. Жаль, что у вас здесь нет детей, которыми я могла бы заняться.

— Зато я совсем не хотела бы, чтобы здесь было больше детей, чем в данный момент. С тобой одной вполне достаточно хлопот. Ума не приложу, что с тобой делать. Мэтью такой смешной.

— Мне он показался очень милым, — сказала Аня с упреком. — Он очень доброжелательный и совсем не возражал, сколько бы я ни говорила — ему это, кажется, нравилось. Я почувствовала в нем родственную душу, как только увидела его.

— Оба вы чудаки, если ты это имеешь в виду, говоря о родстве душ, — фыркнула Марилла. — Хорошо, можешь вымыть посуду. Не жалей горячей воды и вытри как следует. У меня и так полно работы сегодня с утра, потому что придется поехать после обеда в Уайт Сендс — повидать миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там решим, что с тобой делать. Когда кончишь с посудой, пойди наверх и застели кровать.

Аня довольно проворно и тщательно вымыла посуду, что не осталось не замеченным Мариллой. Затем она застелила кровать, правда с меньшим успехом, потому что никогда не училась искусству бороться с периной. Но все же кровать была застелена, и Марилла, чтобы на время избавиться от девочки, сказала, что разрешает ей пойти в сад и поиграть там до обеда.

Аня бросилась к двери, с оживленным лицом и сияющими глазами. Но на самом пороге она внезапно остановилась, круто повернула назад и села возле стола, выражение восторга исчезло с ее лица, словно его сдул ветер.

— Ну, что еще случилось? — спросила Марилла.

— Я не осмеливаюсь выйти, — сказала Аня тоном мученика, отрекающегося от всех земных радостей. — Если я не могу остаться здесь, мне не стоит влюбляться в Зеленые Мезонины. А если я выйду и познакомлюсь со всеми этими деревьями, цветами, и с садом, и с ручьем, я не смогу не полюбить их. Мне и так тяжело на душе, и я не хочу, чтобы стало еще тяжелее. Мне так хочется выйти — все, кажется, зовет меня: "Аня, Аня, выйди к нам! Аня, Аня, мы хотим поиграть с тобой!" — но лучше не делать этого. Не стоит влюбляться в то, от чего предстоит быть оторванным навсегда, ведь так? И так тяжело удержаться и не полюбить, правда? Вот почему я была так рада, когда думала, что останусь здесь. Я думала, что здесь так много всего, что можно полюбить, и ничто не помешает мне. Но этот краткий сон миновал. Теперь я примирилась с моим роком, так что мне лучше не выходить. Иначе, боюсь, я не сумею снова с ним примириться. Как зовут этот цветок в горшке на подоконнике, скажите, пожалуйста?

— Это герань.

— О, я не имею в виду это название. Я имею в виду имя, которое вы ей дали. Вы не дали ей имени? Тогда можно мне это сделать? Можно, я назову ее… о, дайте подумать… Милочка подойдет… можно мне называть ее Милочка, пока я здесь? О, позвольте мне ее так называть!

— Да ради Бога, мне все равно. Но какой же смысл в том, чтобы давать имя герани?

— О, я люблю, чтобы предметы имели имена, даже если это только герань. Это делает их больше похожими на людей. Откуда вы знаете, что не задеваете чувства герани, когда называете ее просто «герань» и никак больше? Ведь вам не понравилось бы, если бы вас всегда называли просто женщиной. Да, я буду называть ее Милочкой. Я дала имя сегодня утром и этой вишне под окном моей спальни. Я назвала ее Снежной Королевой, потому что она такая белая. Конечно, она не всегда будет в цвету, но ведь всегда можно это вообразить, правда?

— Никогда в жизни не видела и не слышала ничего подобного, — бормотала Марилла, спасаясь бегством в подвал за картошкой. — Она действительно интересная, как Мэтью говорит. Я уже чувствую, как меня занимает, что еще она скажет. Она и на меня напускает чары. И уже напустила их на Мэтью. Этот взгляд, который он бросил на меня, когда выходил, снова выражал все, о чем он говорил и на что намекал вчера. Лучше бы он был как другие мужчины и говорил обо всем открыто. Тогда было бы можно ответить и переубедить его. Но что сделаешь с мужчиной, который только смотрит?

Когда Марилла вернулась из своего паломничества в подвал, она застала Аню снова впавшей в мечтательность. Девочка сидела, опустив подбородок на руки и устремив взгляд в небо. Так Марилла и оставила ее, пока обед не появился на столе.

— Могу я взять кобылу и кабриолет после обеда, Мэтью? — спросила Марилла.

Мэтью кивнул и печально взглянул на Аню. Марилла перехватила этот взгляд и сказала сухо:

— Я собираюсь поехать в Уайт Сендс и решить этот вопрос. Я возьму Аню с собой, чтобы миссис Спенсер могла сразу отправить ее обратно в Новую Шотландию. Я оставлю тебе чай на плите и вернусь домой как раз к дойке.

И опять Мэтью ничего не сказал. Марилла почувствовала, что зря тратит слова. Ничто так не раздражает, как мужчина, который не отвечает… кроме женщины, которая не отвечает.

В положенное время Мэтью запряг гнедую, и Марилла с Аней сели в кабриолет. Мэтью открыл пред ними ворота двора и, когда они медленно проезжали мимо, сказал громко, ни к кому, кажется, не обращаясь:

— Здесь был утром один паренек, Джерри Буот из Крик, и я сказал ему, что найму его на лето.

Марилла не ответила, но хлестнула несчастную гнедую с такой силой, что толстая кобыла, не привыкшая к подобному обращению, возмущенно рванула галопом. Когда кабриолет уже катил по большой дороге, Марилла обернулась и увидела, что несносный Мэтью стоит, прислонившись к воротам, и печально смотрит им вслед.

Сергей Куцко

ВОЛКИ

Так уж устроена деревенская жизнь, что если и до полудня не выйдешь в лес, не прогуляться по знакомым грибным да ягодным местам, то к вечеру и бежать нечего, всё попрячется.

Так рассудила и одна девушка. Солнце только поднялось до верхушек елей, а в руках уже полное лукошко, далеко забрела, но зато грибы какие! С благодарностью она посмотрела вокруг и только собралась было уходить, как дальние кусты неожиданно вздрогнули и на поляну вышел зверь, глаза его цепко следили за фигурой девушки.

— Ой, собака! — сказала она.

Где-то недалеко паслись коровы, и знакомство в лесу с пастушьей собакой не было им большой неожиданностью. Но встреча с ещё несколькими парами звериных глаз ввела в оцепенение…

“Волки, — мелькнула мысль, — недалеко дорога, бежать…” Да силы исчезли, корзинка невольно выпала из рук, ноги стали ватными и непослушными.

— Мама! — этот внезапный крик приостановил стаю, которая дошла уже до середины поляны. — Люди, помогите! — троекратно пронеслось над лесом.

Как потом рассказывали пастухи: “Мы слышали крики, думали, дети балуются…” Это в пяти километрах от деревни, в лесу!

Волки медленно подступали, впереди шла волчица. Бывает так у этих зверей — волчица становится во главе стаи. Только у неё глаза были не столь свирепы, сколь изучающи. Они словно вопрошали: “Ну что, человек? Что ты сделаешь сейчас, когда нет в твоих руках оружия, а рядом нет твоих сородичей?”

Девушка упала на колени, закрыла глаза руками и заплакала. Внезапно к ней пришла мысль о молитве, словно что-то встрепенулось в душе, словно воскресли слова бабушки, памятные с детства: “Богородицу проси! ”

Девушка не помнила слов молитвы. Осеняя себя крёстным знамением, она просила Матерь Божию, словно свою маму, в последней надежде на заступничество и спасение.

Когда она открыла глаза, волки, минуя кусты, уходили в лес. Впереди не спеша, опустив голову, шла волчица.

Борис Ганаго

ПИСЬМО БОГУ

Это произошло в конце XIX столетия.

Петербург. Канун Рождества. С залива дует холодный, пронизывающий ветер. Сыплет мелкий колючий снег. Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома.

Только маленький мальчик медленно бредет по заснеженной улице. Он то и дело достает из карманов ветхого пальто озябшие покрасневшие руки и пытается согреть их своим дыханием. Затем снова засовывает их поглубже в карманы и идет дальше. Вот останавливается у витрины булочной и разглядывает выставленные за стеклом кренделя и баранки.

Дверь магазина распахнулась, выпуская очередного покупателя, и из нее потянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Мальчик судорожно сглотнул слюну, потоптался на месте и побрел дальше.

Незаметно опускаются сумерки. Прохожих становится все меньше и меньше. Мальчик приостанавливается у здания, в окнах которого горит свет, и, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Немного помедлив, он открывает дверь.

Старый писарь сегодня задержался на службе. Ему некуда торопиться. Уже давно он живет один и в праздники особенно остро чувствует свое одиночество. Писарь сидел и с горечью думал о том, что ему не с кем встречать Рождество, некому делать подарки. В это время дверь отворилась. Старик поднял глаза и увидел мальчика.

— Дяденька, дяденька, мне надо написать письмо! — быстро проговорил мальчик.

— А деньги у тебя есть? — строго спросил писарь.

Мальчик, теребя в руках шапку, сделал шаг назад. И тут одинокий писарь вспомнил, что сегодня канун Рождества и что ему так хотелось сделать кому-нибудь подарок. Он достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел: “Петербург. 6 января. Господину...”

— Как фамилия господина?

— Это не господин, — пробормотал мальчик, еще не до конца веря своей удаче.

— Ах, это дама? — улыбнувшись, спросил писарь.

Нет-нет! — быстро проговорил мальчик.

Так кому же ты хочешь написать письмо? — удивился старик,

— Иисусу.

— Как ты смеешь насмехаться над пожилым человеком? — возмутился писарь и хотел указать мальчику на дверь. Но тут увидел в глазах ребенка слезы и вспомнил, что сегодня канун Рождества. Ему стало стыдно за свой гнев, и уже потеплевшим голосом он спросил:

— А что ты хочешь написать Иисусу?

— Моя мама всегда учила меня просить помощи у Бога, когда трудно. Она сказала, что Бога зовут Иисус Христос. — Мальчик подошел ближе к писарю и продолжал: — А вчера она уснула, и я никак ее не могу разбудить. Дома нет даже хлеба, мне так хочется есть, — он ладонью вытер набежавшие на глаза слезы.

— А как ты ее будил? — спросил старик, поднявшись из-за своего стола.

— Я ее целовал.

— А она дышит?

— Что ты, дяденька, разве во сне дышат?

— Иисус Христос уже получил твое письмо, — сказал старик, обнимая мальчика за плечи. — Он велел мне заботиться о тебе, а твою маму забрал к Себе.

Старый писарь подумал: “Мать моя, уходя в мир иной, ты велела мне быть добрым человеком и благочестивым христианином. Я забыл твой наказ, но теперь тебе не будет стыдно за меня”.

Борис Ганаго

СКАЗАННОЕ СЛОВО

На окраине большого города стоял старенький домик с садом. Их охранял надёжный сторож — умный пёс Уран. Он зря никогда ни на кого не лаял, зорко следил за незнакомцами, радовался хозяевам.

Но вот этот дом попал под снос. Его обитателям предложили благоустроенную квартиру, и тут возник вопрос — что делать с овчаркой? Как сторож Уран уже был им не нужен, становясь лишь обузой. Несколько дней шли ожесточённые споры о собачьей судьбе. В открытое окно из дома до сторожевой конуры частенько долетали жалобные всхлипывания внука и грозные окрики деда.

Что понимал Уран из доносившихся слов? Кто знает...

Только заметили невестка и внук, выносившие ему еду, что миска собаки так и оставалась нетронутой более суток. Уран не ел и в последующие дни, как его ни уговаривали. Он уже не вилял хвостом, когда к нему подходили, и даже отводил взгляд в сторону, словно не желая больше смотреть на людей, предававших его.

Невестка, ожидавшая наследника или наследницу, предположила:

— А не заболел ли Уран? Хозяин в сердцах бросил:

— Вот было бы и лучше, если бы пёс сам издох. Не пришлось бы тогда пристреливать.

Невестка вздрогнула.

Уран посмотрел на сказавшего взглядом, который хозяин потом долго не мог забыть.

Внук уговорил соседа ветеринара посмотреть своего любимца. Но ветеринар не обнаружил никакой болезни, только задумчиво сказал:

— Может быть, он о чем-то затосковал... Уран вскоре умер, до самой смерти чуть шевеля хвостом лишь невестке и внуку, навещавших его.

А хозяин по ночам часто вспоминал взгляд Урана, преданно служившего ему столько лет. Старик уже пожалел о жестоких словах, убивших пса.

Но разве сказанное вернуть?

И кто знает, как ранило озвученное зло внука, привязанного к своему четвероногому другу?

А кто знает, как оно, разлетясь по миру подобно радиоволне, повлияет на души ещё не родившихся детей, будущие поколения?

Слова живут, слова не умирают...

В старинной книжке рассказывалось: у одной девочки умер папа. Девочка тосковала о нем. Он всегда был ласков с ней. Этой теплоты ей не хватало.

Однажды папа приснился ей и сказал: теперь ты будь ласкова с людьми. Каждое доброе слово служит Вечности.

Борис Ганаго

МАШЕНЬКА

Святочный рассказ

Однажды много лет назад девочку Машу приняли за Ангела. Случилось это так.

В одной бедной семье было трое детей. Их папа умер, мама работала, где могла, а потом заболела. В доме не осталось ни крошки, а есть так хотелось. Что делать?

Вышла мама на улицу и стала просить милостыню, но люди, не замечая её, проходили мимо. Приближалась Рождественская ночь, и слова женщины: “Не себе прошу, детям моим… Христа ради! ” тонули в предпраздничной суете.

В отчаянии она вошла в церковь и стала просить о помощи Самого Христа. Кого же ещё оставалось просить?

Вот тут, у иконы Спасителя, Маша и увидела женщину, стоявшую на коленях. Лицо её было залито слезами. Девочка никогда раньше не видела таких страданий.

У Маши было удивительное сердце. Когда рядом радовались, и ей хотелось прыгать от счастья. Но если кому-то было больно, она не могла пройти мимо и спрашивала:

Что с тобой? Почему ты плачешь? И чужая боль проникала в её сердце. Вот и теперь она склонилась к женщине:

У вас горе?

И когда та поделилась с ней своей бедой, Маша, которая никогда в жизни не испытывала чувства голода, представила себе троих одиноких, давно не видевших еды малышей. Не задумываясь, она протянула женщине пять рублей. Это были все её деньги.

По тем временам это была значительная сумма, и лицо женщины просияло.

А где ваш дом? - на прощание спросила Маша. С удивлением она узнала, что живёт бедная семья в соседнем подвале. Девочка не понимала, как можно жить в подвале, но она твёрдо знала, что ей нужно сделать в этот рождественский вечер.

Счастливая мать, как на крыльях, летела домой. Она накупила еды в ближайшем магазине, и дети радостно встретили её.

Вскоре запылала печка и закипел самовар. Дети согрелись, насытились и притихли. Стол, уставленный едой, был для них неожиданным праздником, почти чудом.

Но тут Надя, самая маленькая, спросила:

Мама, а правда, что в Рождественскую мочь Бог посылает детям Ангела, и тот приносит им много-много подарков?

Мама прекрасно знала, что гостинцев им ждать не от кого. Слава Богу и за то, что Он уже им дал: все сыты и согреты. Но малыши есть малыши. Им так хотелось иметь в Рождественский праздник ёлку, такую же, как у нсех остальных детей. Что она, бедная, могла им сказать? Разрушить детскую веру?

Дети настороженно смотрели на неё, ожидая ответа. И мама подтвердила:

Это правда. Но Ангел приходит только к тем, кто всем сердцем верит в Бога и от всей души молится Ему.

А я всем сердцем верю в Бога и от всей души молюсь Ему, - не отступала Надя. - Пусть он пошлёт нам Своего Ангела.

Мама не знала, что сказать. В комнате установилась тишина, только поленья потрескивали в печке. И вдруг раздался стук. Дети вздрогнули, а мама перекрестилась и дрожащей рукой открыла дверь.

На пороге стояла маленькая светловолосая девочка Maшa, а за ней - бородатый мужик с ёлкой в руках.

С Рождеством Христовым! - радостно поздравила хозяев Машенька. Дети замерли.

Пока бородач устанавливал ёлку, в комнату вошла Машина няня с большой корзиной, из которой сразу же стали появляться подарки. Малыши не верили своим глазам. Но ни они, ни мама не подозревали, что девочка отдала им свою ёлку и свои подарки.

А когда неожиданные гости ушли, Надя спросила:

Эта девочка и была Ангел?

Борис Ганаго

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

По мотивам рассказа А. Добровольского «Серёжа»

Обычно кровати братьев стояли рядом. Но когда Серёжа заболел воспалением легких, Сашу переселили в другую комнату и запре-тили тревожить малыша. Только просили молиться за братишку, которому становилось всё хуже и хуже.

Как-то вечером Саша заглянул в комнату больного. Серёжа лежал с открытыми, ниче-го не видящими глазами и едва дышал. Ис-пугавшись, мальчик кинулся к кабинету, из которого доносились голоса родителей. Дверь была приоткрыта, и Саша услышал, как ма-ма, плача, сказала, что Серёжа умирает. Па-па с болью в голосе ответил:

— Что ж теперь плакать? Его уже не спа-сти...

В ужасе Саша бросился в комнату сест-рёнки. Там никого не было, и он с рыдания-ми упал на колени перед иконой Божией Матери, висевшей на стене. Сквозь всхлипы-вания прорывались слова:

— Господи, Господи, сделай так, чтобы Серёжа не умер!

Лицо Саши было залито слезами. Вокруг всё расплывалось, как в тумане. Мальчик ви-дел перед собой лишь лик Божией Матери. Чувство времени исчезло.

— Господи, Ты всё можешь, спаси Серёжу!

Уже совсем стемнело. Обессиленный, Саша с трупом встал и зажёг настольную лампу. Перед ней лежало Евангелие. Мальчик пере-вернул несколько страниц, и вдруг взгляд его упал на строку: «Иди, и как ты веровал, да будет тебе...»

Словно услышав приказ, он пошёл к Се-рёже. У постели любимого брата молча сиде-ла мама. Она подала знак: «Не шуми, Серё-жа уснул».

Слова не были произнесены, но этот знак был, как луч надежды. Уснул — значит, жив, значит, будет жить!

Через три дня Серёжа уже мог сидеть в постели, и детям разрешили бывать у него. Они принесли любимые игрушки брата, кре-пость и домики, которые он до болезни вы-резал и склеивал, — всё, чем можно было по-радовать малыша. Сестрёнка с большой кук-лой встала около Серёжи, а Саша, ликуя, сфотографировал их.

Это были мгновения настоящего счастья.

Борис Ганаго

ТВОЙ ПТЕНЧИК

Выпал из гнезда птенчик - совсем маленький, беспомощный, даже крылышки ещё не выросли. Ничего не умеет, только пищит и клювик раскрывает - есть просит.

Взяли его ребята и принесли в дом. Соорудили ему гнёздышко из травы и веточек. Вова кормил малыша, а Ира поила и выносила на солнышко.

Вскоре птенчик окреп, и вместо пушка у него стали перышки вырастать. Ребята нашли на чердаке старую птичью клетку и для надежности посадили в неё своего любимца - уж очень выразительно стал на него кот поглядывать. Целыми днями у дверей дежурил, момента удобного дожидался. И сколько его дети ни гнали, глаз с птенчика не сводил.

Лето пролетело незаметно. Птенчик на глазах у детей вырос и начал по клетке летать. А вскоре ему в ней тесно стало. Когда клетку на улицу выносили, он бился о прутья и просился на волю. Вот и решили ребята своего питомца выпустить. Конечно, жалко им было с ним расставаться, но лишать свободы того, кто создан для полёта, они не могли.

Однажды солнечным утром простились дети со своим любимцем, вынесли клетку во двор и открыли. Птенчик выпрыгнул на траву и оглянулся на своих друзей.

В этот момент появился кот. Притаившись в кустах, он приготовился к прыжку, бросился, но… Птенчик взлетел высоко-высоко…

Святой старец Иоанн Кронштадтский сравнивал нашу душу с птицей. За каждой душой враг охотится, поймать хочет. Ведь поначалу душа человеческая, совсем как птенец неоперившийся, беспомощна, летать не умеет. Как же нам сохранить её, как вырастить, чтобы не разбилась она о камни острые, не попала в сети ловца?

Господь создал спасительную ограду, за которой растёт и крепнет наша душа, - дом Божий, Церковь святую. В ней душа учится возлетать высоко-высоко, к самому небу. И познаёт она там такую светлую радость, что ей никакие земные сети не страшны.

Борис Ганаго

ЗЕРКАЛО

Точка, точка, запятая,

Минус, рожица кривая.

Палка, палка, огуречик -

Вот и вышел человечек.

С этим стишком Надя закончила рисунок. Потом, боясь, что её не поймут, подписала под ним: “Это я”. Она внимательно осмотрела своё творение и решила, что ему чего-то не хватает.

Юная художница подошла к зеркалу и стала разглядывать себя: что ещё нужно дорисовать, чтобы любой мог понять, кто изображён на портрете?

Надя очень любила наряжаться и вертеться перед большим зеркалом, пробовала разные причёски. На этот раз девочка примерила мамину шляпку с вуалью.

Ей захотелось выглядеть загадочной и романтичной, как длинноногие девушки, показывающие моды по телевизору. Надя представила себя взрослой, бросила в зеркало томный взгляд и попробовала пройтись походкой манекенщицы. Получилось не очень красиво, а когда она резко остановилась, шляпа съехала ей на нос.

Хорошо, что никто не видел её в этот момент. Вот бы посмеялись! В общем, быть манекенщицей ей совсем не понравилось.

Девочка сняла шляпу, и тут её взгляд упал на бабушкину шапочку. Не удержавшись, она примерила её. И замерла, сделав удивительное открытие: как две капли воды она была похожа на свою бабулю. Только морщин у неё пока не было. Пока.

Теперь Надя знала, какой она станет через много лет. Правда, это будущее казалось ей очень далёким…

Наде стало понятно, почему бабушка так любит её, почему с нежной грустью наблюдает за её шалостями и украдкой вздыхает.

Раздались шаги. Надя торопливо положила шапку на место и побежала к дверям. На пороге она встретила… саму себя, только не такую резвую. А вот глаза были совсем такие же: по-детски удивленные и радостные.

Наденька обняла себя будущую и тихо спросила:

Бабушка, а правда, что в детстве ты была мной?

Бабушка помолчала, потом загадочно улыбнулась и достала с полки старинный альбом. Перелистав несколько страниц, она показала фотографию маленькой девочки, очень похожей на Надю.

Вот какой я была.

Ой, и правда, ты похожа на меня! - в восторге воскликнула внучка.

А может, это ты похожа на меня? - лукаво прищурившись, спросила бабушка.

Это не важно, кто на кого похож. Главное - похожи, - не уступала малышка.

Разве не важно? А ты посмотри, на кого была похожа я…

И бабушка стала листать альбом. Каких там только не было лиц. И каких лиц! И каждое было по-своему красиво. Покой, достоинство и тепло, излучаемые ими, притягивали взгляд. Надя заметила, что все они - маленькие дети и седые старики, юные дамы и подтянутые военные - были чем-то похожи друг на друга… И на неё.

Расскажи мне о них, - попросила девочка.

Бабушка прижала к себе свою кровинку, и заструился рассказ об их роде, идущем из давних веков.

Уже подошло время мультиков, но девочке не захотелось их смотреть. Она открывала что-то удивительное, бывшее давно, но живущее в ней.

А ты знаешь историю своих дедов, прадедов, историю своего рода? Может быть, эта история и есть твоё зеркало?

Борис Ганаго

ПОПУГАЙЧИК

Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:

Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.

Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?

Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Mania ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль - купить попугайчика для тёти Маши.

Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?

Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:

Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?

Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:

Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:

А разве раньше я человеком не был?

Был, конечно был, - улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!

А что такое душа? — насторожился мальчик.

Это способность любить.

Мама испытующе посмотрела на сына:

Может, сам позвонишь?

Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.

Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:

Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?

Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.

Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.

Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…

В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.

Тексты для конкурса «Живая классика»

«А вдруг?» Ольга Тихомирова

С утра прошёл дождь. Алёшка прыгал через лужи и быстро – быстро шагал. Нет, он вовсе не опаздывал в школу. Просто он ещё издали заметил синюю шапочку Тани Шибановой.

Бежать нельзя: запыхаешься. А она может подумать, что бежал за ней всю дорогу.

Ничего, он и так её догонит. Догонит и скажет… Только вот что сказать? Больше недели, как поссорились. А может, взять да и сказать: «Таня, пойдём в кино сегодня?» А может, подарить ей гладкий чёрный камушек, который он привёз с моря?...

А вдруг Таня скажет: «Убери, Вертишеев, свой булыжник. На что он мне нужен?!»

Алёша сбавил, было, шаг, но, взглянув на синюю шапочку, вновь заторопился.

Таня шла себе преспокойно и слушала, как машины шуршат колёсами по мокрой мостовой. Вот она оглянулась и увидела Алёшку, который как раз перепрыгивал через лужу.

Она пошла тише, но больше не оглядывалась. Хорошо бы он догнал её возле палисадника. Они пошли бы вместе, и Таня спросила бы: «Не знаешь, Алёша, почему у одних клёнов листья красные, а у других жёлтые?» Алёшка посмотрит, посмотрит и… А может, и не посмотрит совсем, а буркнет только: «Читай, Шиба, книжки. Тогда всё будешь знать». Ведь поссорились…

За углом большого дома была школа, и Таня подумала, что Алёшка не успеет догнать её.. Нужно остановиться. Только ведь не встанешь просто так посреди тротуара.

В большом доме был магазин «Одежда», Таня подошла к витрине и принялась рассматривать манекены.

Алёшка подошёл и встал рядом… Таня посмотрела на него и чуть улыбнулась… «Сейчас что-нибудь сказанёт»,- подумал Алёшка и, чтобы опередить Таню, проговорил:

А-а, это ты, Шиба.. Здравствуй…

Привет, Вертишеев, - бросила она.

Шипилов Андрей Михайлович «Правдивая история»

Васька Петухов придумал такой приборчик, нажмешь на кнопочку, – и все вокруг только правду начинают говорить. Сделал Васька этот прибор и в школу принес. Вот заходит Марья Ивановна в класс и говорит: – Здравствуйте ребята, очень рада вас видеть! А Васька на кнопочку – раз! – А если по правде, – продолжает Марья Ивановна, – то вовсе я и не рада, с чего бы это мне радоваться! Надоели вы мне хуже горькой редьки за две четверти! Учишь вас, учишь, вкладываешь в вас душу – и никакой благодарности. Надоело! Не буду больше с вами церемониться. Чуть что – сразу пару!

А на перемене к Ваське подходит Косичкина и говорит: – Васька, давай с тобой дружить. – Давай, – говорит Васька, а сам на кнопочку – раз! – Только я с тобой не просто так собираюсь дружить, – продолжает Косичкина, а с определённой целью. Я знаю, у тебя дядя в Лужниках работает; так вот, когда "Иванушки- интернешнл" или Филипп Киркоров в очередной раз выступать будут, тогда ты меня с собой бесплатно на концерт проведешь.

Грустно Ваське стало. Ходит весь день по школе, кнопочку нажимает. Пока кнопочка не нажата – все нормально, но стоит нажать – такое начинается!..

А после уроков – новогодний вечер. Заходит в зал Дед Мороз и говорит: – Здравствуйте, ребята, я – Дед Мороз! Васька на кнопочку – раз! – Хотя, – продолжает Дед Мороз, – на самом деле я вовсе никакой не Дед Мороз, а школьный сторож Сергей Сергеевич. У школы денег нет, чтобы настоящего артиста нанять для дедморозовской роли, вот меня директор и попросил выступить за отгулы. Одно выступление – пол отгула. Только, я думаю, что прогадал, надо было мне не по половине, а по целому отгулу брать. Как считаете, ребята?

Совсем плохо на душе у Васьки сделалось. Приходит домой грустный-грустный. – Что случилось, Васька? – спрашивает мама, – совсем лица на тебе нет. – Да так, – говорит Васька, – ничего особенного, просто меня постигло разочарование в людях. – Ох, Васька, – засмеялась мама, – до чего же ты смешной; как же я тебя люблю! – Правда? – спрашивает Васька, – а сам на кнопочку – Раз! – Правда! – смеется мама. – Правда-правда? – говорит Васька, а сам ещё сильнее на кнопочку давит. – Правда-правда! – отвечает мама. – Ну, тогда вот что, – говорит Васька, – я тоже тебя люблю. Очень-очень!

«Жених из 3 Б» Постников Валентин

Вчера днём, на уроке математики, я твёрдо решил, что мне пора жениться. А что? Я уже в третий класс хожу, а невесты у меня до сих пор нет. Когда же, если не сейчас. Ещё пару лет и поезд ушёл. Вот папа мне часто говорит: В твои годы люди уже полком командовали. И это правда. Но сначала я должен жениться. Об этом я сообщил своему лучшему другу Петьке Амосову. Он со мной за одной партой сидит.

– Ты абсолютно прав, – решительно сказал Петька. – Будем тебе на большой перемене невесту выбирать. Из нашего класса.

На перемене мы с ним первым делом список невест составили и стали думать, на ком же мне из них жениться.

– Женись на Светке Федуловой, – говорит Петька.

– Почему на Светке? – удивился я.

– Чудак! Она же отличница, – говорит Петька. – Будешь у неё всю жизнь списывать.

– Нет, – говорю. – На Светке неохота. Она же зубрила. Будет меня уроки заставлять учить. Будет шнырять по квартире, как заводная и ныть противным голосом: – Учи уроки, учи уроки.

– Вычёркиваем! – решительно сказал Петька.

– А может мне на Соболевой жениться? – спрашиваю я.

– На Насте?

– Ну да. Она ведь живёт рядом со школой. Мне её провожать удобно, – говорю. – Не то, что Катька Меркулова – за железной дорогой живёт. Если я на ней женюсь, мне что же всю жизнь в такую даль таскаться? Мне мама вообще не разрешает в том районе гулять.

– Верно, – покачал головой Петька. – Но у Настиного папы машины даже нет. А вот у Машки Кругловой есть. Самый настоящий Мерседес, будете на нём в кино ездить.

– Но ведь Машка толстая.

– А ты видел когда-нибудь Мерседес? – спрашивает Петька. – Туда три Машки влезут.

– Да не в этом дело, – говорю. – Машка мне не нравится.

– Тогда давай на Ольге Бубликовой тебя женим. У неё бабушка готовит – пальчики оближешь. Помнишь, Бубликова нас бабушкиными пирожками угощала? Ох, и вкусные. С такой бабушкой не пропадёшь. Даже в старости.

– Не в пирожках счастье, – говорю.

– А в чём же? – удивляется Петька.

– Мне бы на Варьке Королёвой жениться, – говорю. – Вот это да!

– А что у Варьки? – удивляется Петька. – Ни пятёрок, ни Мерседеса, ни бабушки. Что это за жена такая?

– За то у неё глаза красивые.

– Ну, ты даёшь, – засмеялся Петька. – В жене самое главное – приданое. Это ещё великий русский писатель Гоголь сказал, я сам слышал. А что это за приданое такое – глаза? Смех, да и только.

– Ничего ты не понимаешь, – махнул рукой я. – Глаза – это и есть приданое. Самое лучшее!

На том дело и кончилось. Но жениться я не передумал. Так и знайте!

Виктор Голявкин. Не везёт

Однажды прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то будут спрашивать ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый?»

Отец говорит:

- Что это он так поёт?

А мама говорит:

- У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт.

Отец говорит:

- Наверное, пятёрку получил, вот и весело человеку. Всегда весело, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь.

Я как это услышал, ещё громче запел.

Тогда отец говорит:

- Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи дневник.

Тут я сразу петь перестал.

- Зачем? - спрашиваю.

- Я вижу, - говорит отец, - тебе очень хочется дневник показать.

Берёт у меня дневник, видит там двойку и говорит:

- Удивительно, получил двойку и поёт! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя, случайно, нет температуры?

- Нет у меня, - говорю, - никакой температуры...

Отец развёл руками и говорит:

- Тогда нужно тебя наказать за это пение...

Вот как мне не везёт!

Притча «Сделанное тобой к тебе же и вернётся»

В начале двадцатого века один шотландский фермер возвращался домой и проходил мимо болотистой местности. Вдруг он услышал крики о помощи. Фермер бросился на помощь и увидел мальчика, которого засасывала в свои жуткие бездны болотная жижа. Мальчик пытался выкарабкаться из страшной массы болотной трясины, но каждое его движение приговаривало его к скорой гибели. Мальчик кричал. от отчаяния и страха.

Фермер быстро срубил толстый сук, осторожно

приблизился и протянул спасительную ветку утопающему. Мальчик выбрался на безопасное место. Его пробивала дрожь, он долго не мог унять слезы, но главное - он был спасен!

- Пойдем ко мне в дом, - предложил ему фермер. - Тебе надо успокоиться, высушиться и согреться.

- Нет–нет, - мальчик покачал головой, - меня папа ждет. Он очень волнуется, наверное.

С благодарностью посмотрев в глаза своему спасителю, мальчик убежал…

Утром, фермер увидел, что к его дому подъехала богатая карета, запряженная роскошными породистыми скакунами. Из кареты вышел богато одетый джентльмен и спросил:

- Это вы вчера спасли жизнь моему сыну?

- Да, я, - ответил фермер.

- Сколько я вам должен?

- Не обижайте меня, господин. Вы мне ничего не должны, потому что я поступил так, как должен был поступить нормальный человек.

Класс замер. Изабелла Михайловна склонилась над журналом и, наконец, произнесла:
- Рогов.
Все облегченно вздохнули и захлопнули учебники. А Рогов вышел к доске, почесался и почему-то сказал:
- Хорошо выглядите сегодня, Изабелла Михайловна!
Изабелла Михайловна сняла очки:
- Ну-ну, Рогов. Начинай.
Рогов шмыгнул носом и начал:
- Прическа у вас аккуратная! Не то, что у меня.
Изабелла Михайловна встала и подошла к карте мира:
- Ты что, не выучил урок?
- Да! - с жаром воскликнул Рогов. - Каюсь! Ничего от вас не скроешь! Опыт работы с детьми - колоссальный!
Изабелла Михайловна улыбнулась и сказала:
- Ой, Рогов, Рогов! Покажи хоть, где Африка находится.
- Там, - сказал Рогов и махнул рукой за окно.
- Ну, садись, - вздохнула Изабелла Михайловна. - Тройка...
На перемене Рогов давал товарищам интервью:
- Главное - этой кикиморе про глазки запустить...
Изабелла Михайловна как раз проходила мимо.
- А, - успокоил товарищей Рогов. - Эта глухая тетеря дальше двух шагов не слышит.
Изабелла Михайловна остановилась и глянула на Рогова так, что Рогов понял: тетеря слышит дальше двух шагов.
На следующий же день Изабелла Михайловна опять вызвала к доске Рогова.
Рогов стал белым как полотно и прохрипел:
- Вы ж меня вчера вызывали!
- А я ещё хочу, - сказала Изабелла Михайловна и прищурилась.
- Эх, такая улыбка у вас ослепительная, - промямлил Рогов и затих.
- Ещё что? - сухо спросила Изабелла Михайловна.
- Ещё голос у вас приятный, - выдавил из себя Рогов.
- Так, - сказала Изабелла Михайловна. - Урок ты не выучил.
- Всё-то вы видите, всё-то вы знаете, - вяло сказал Рогов. - А зачем-то в школу пошли, на таких, как я, здоровье гробите. Вам бы к морю сейчас, стихи писать, человека хорошего встретить...
Склонив голову, Изабелла Михайловна задумчиво водила по бумаге карандашом. Потом вздохнула и тихо сказала:
- Ну, садись, Рогов. Тройка.

КОТИНА ДОБРОТА Фёдор Абрамов

Николай К., по прозвищу Котя-рюмочка, в войну хватил лиха. Отец на фронте, мать умерла, и в детдом не берут: дядя родной есть. Правда, дядя инвалид, но при хорошем деле (портной), - что ему стоит сироту пригреть?

Дядя, однако, сироту не пригрел, и сын фронтовика частенько кормился с помойки. Насобирает картофельных очисток, сварит в консервной б анке па костерике у реки, в которой иной раз удастся изловить какого-нибудь пескарика, да тем и жил.

После войны Котя отслужился в армии, выстроил дом, завел семью, а потом и дядю к себе взял - тот к тому времени совсем одряхлел, на девятый десяток

перевалило.

Дяде Котя ни в чем не отказывал. Что сам с семьей ел, то и дяде в чашку. И даже рюмочкой не обносил, ежели когда сам причащался.

- Ешь, пей, дядя! Я родню не забываю,- приговаривал всякий раз Котя.

- Не забываешь, не забываешь, Миколаюшко.

- Не обидел в части еды и питья?

- Не обидел, не обидел.

- Оприютил, значит, беспомощного старика?

- Оприютил, оприютил.

- А вот как же ты-то меня в войну не оприютил? В газетах пишут, чужих детей брали на воспитание, потому как война. Народная. Помнишь, как в песне-то пели? «Идет война народная, священная война...» А я-то тебе разве чужой?

- Ох, ох, правда твоя, Миколаюшко.

- Да ты не охай! Тогда надо было охать-то, когда я в яме помойной рылся...

Завершал Котя застольный разговор обычно слезой:

- Ну, дядюшка, дядюшка, спасибо! Отец-покойник в ноги бы тебе поклонился, ежели бы с войны вернулся. Ведь он-то думал, сын евонный, сирота горемычная, под крылом у дяди, а меня ворона своим крылом больше грела, чем дядя. Понимаешь ты это своей старой-то башкой? Ведь лоси и те от волков малых лосят всема защищают, а ты-то ведь не лось. Ты дядя родной... Эх!..

И тут уж начинал в голос голосить и старик. Ровно два месяца так изо дня в день воспитывал Котя дядю, а на третий месяц дядя повесился.

Отрывок из романа Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна»

Я затворил за собой дверь. Потом повернулся, смотрю - вот он, папаша! Я его всегда боялся - уж очень здорово он меня драл. Отцу было лет около пятидесяти, и на вид не меньше того. Волосы у него длинные, нечесаные и грязные, висят космами, и только глаза светятся сквозь них, словно сквозь кусты. В лице нет ни кровинки - оно совсем бледное; но не такое бледное, как у других людей, а такое, что смотреть страшно и противно, - как рыбье брюхо или как лягва. А одежда - сплошная рвань, глядеть не на что. Я стоял и глядел на него, а он глядел на меня, слегка покачиваясь на стуле. Он осмотрел меня с головы до пяток, потом говорит:
- Ишь ты как вырядился - фу-ты ну-ты! Небось думаешь, что ты теперь важная птица, - так, что ли?
- Может, думаю, а может, и нет, - говорю я.
- Ты смотри, не очень-то груби! - Понабрался дури, пока меня не было! Я с тобой живо разделаюсь, собью с тебя спесь! Тоже, образованный стал, - говорят, читать и писать умеешь. Думаешь, отец тебе и в подметки теперь не годится, раз он неграмотный? Это всё я из тебя выколочу. Кто тебе велел набираться дурацкого благородства? Скажи, кто это тебе велел?
- Вдова велела.
- Вдова? Вот оно как! А кто это вдове позволил совать нос не в свое дело?
- Никто не позволял.
- Ладно, я ей покажу, как соваться, куда не просят! А ты, смотри, школу свою брось. Слышишь? Я им покажу! Выучили мальчишку задирать нос перед родным отцом, важность на себя напустил какую! Ну, если только я увижу, что ты околачиваешься возле этой самой школы, держись у меня! Твоя мать ни читать, ни писать не умела, так неграмотная и померла. И все твои родные так и померли неграмотные. Я ни читать, ни писать не умею, а он, смотри ты, каким франтом вырядился! Не таковский я человек, чтобы это стерпеть, слышишь? А ну-ка, почитай, я послушаю.
Я взял книжку и начал читать что-то такое про генерала Вашингтона и про войну. Не прошло и полминуты, как он хватил по книжке кулаком, и она полетела через всю комнату.
- Правильно. Читать ты умеешь. А я было тебе не поверил. Ты смотри у меня, брось задаваться, я этого не потерплю! Следить за
тобой буду, франт этакий, и ежели только поймаю около этой самой
школы, всю шкуру спущу! Всыплю тебе - опомниться не успеешь! Хорош сынок, нечего сказать!
Он взял в руки синюю с желтым картинку, где был нарисован мальчик с коровами, и спросил:
- Это еще что такое?
- Это мне дали за то, что я хорошо учусь. Он разодрал картинку и сказал:
- Я тебе тоже дам кое-что: ремня хорошего!
Он долго бормотал и ворчал что-то себе под нос, потом сказал:
- Подумаешь, какой неженка! И кровать у него, и простыни, и зеркало, и ковер на полу, - а родной отец должен валяться на кожевенном заводе вместе со свиньями! Хорош сынок, нечего сказать! Ну да я с тобой живо разделаюсь, всю дурь повыбью! Ишь напустил на себя важность …

Раньше мне не больно-то нравилось учиться, а теперь я решил, что
непременно буду ходить в школу, отцу назло.

СЛАДКАЯ РАБОТА Сергей Степанов

Мальчишки сидели за столиком во дворе и изнывали от безделья. В футбол играть - жарко, на речку идти - далеко. И так уже два раза сегодня ходили.
Подошел Димка с кульком конфет. Дал каждому по конфете и сказал:
- Вот вы тут дурака валяете, а я на работу устроился.
- На какую работу?
- Дегустатором на кондитерскую фабрику. Вот работу на дом взял.
- Ты что, серьезно? - разволновались мальчишки.
- Ну вы же видите.
- А что у тебя там за работа?
- Конфеты пробую. Их ведь как делают? Высыпают в большой чан мешок сахарного песка, мешок сухого молока, потом ведро какао, ведро орехов... А если кто-то лишний килограмм орехов засыплет? Или наоборот...
- Скорее наоборот, - вставил кто-то.
- Надо же, в конце концов, попробовать, что получилось, Нужен человек с хорошим вкусом. А они уже сами не могут это есть. Не то что есть - смотреть уже не могут на эти конфеты! Поэтому у них там всюду автоматические линии. А результат несут нам, дегустаторам. Ну, мы попробуем и говорим: все нормально, можно везти в магазин. Или: а вот сюда неплохо бы добавить изюм и сделать новый сорт под названием "Зю-зю".
- Ух ты, здорово! Димка, а ты спроси, не нужны им еще дегустаторы?
- Я спрошу.
- Я бы на участок шоколадных конфет пошел. Я в них хорошо разбираюсь.
- А я и на карамели согласен. Димка, а зарплату там платят?
- Нет, только конфетами расплачиваются.
- Димка, а давай мы сейчас новый сорт конфет придумаем, а ты им завтра предложишь!
Подошел Петров, постоял немного рядом и сказал:
- Кого вы слушаете? Мало он вас обманывал? Димка, признайся: лапшу на уши вешаешь!
- Вот ты всегда такой, Петров.Придешь и все испортишь. Помечтать не дашь.

Иван Якимов «Странная процессия»

Осенью на Настасею-овчарницу, когда кормили по дворам пастухов – благодарили за то, что они скот сберегли, - пропал у Митрохи Ванюгина баран. Поискал, поискал Митроха, нет нигде барана, хоть убей. Стал ходить по домам и дворам. У пяти хозяев побывал, а потом направил стопы к Макриде и Епифану. Заходит, а они всей семьёй суп жирный из баранины хлебают, только ложки мелькают.

Хлеб-соль, - говорит Митроха, косясь на стол.

Проходи, Митрофан Кузьмич, гостем будешь. Садись суп с нами хлебать, - приглашают хозяева.

Спасибо. Никак, барана зарезали?

Слава богу, зарезали, хватит ему жир копить.

А я ума не приложу, куды мог запропаститься баран,- вздохнул Митроха и, помолчав спросил: - К вам он не попал случаем?

А может, и попал, надо поглядеть в хлеве.

А может и под нож попал? – сощурил глаза гость.

Может и под нож попал, - ничуть не смутившись, отвечает хозяин.

Ты не шути, Епифан Аверьянович, вы ведь не в темноте, чай, резали барана, должны отличить своего от чужого.

Да эти бараны все серые, как волки, дак кто их разберёт, высказалась Макрида.

Кажите шкуру. Я своего барана кряду узнаю.

Хозяин несёт шкуру.

Ну точно, мой баран-то!- рванулся с лавки Митроха.- На спине вот чёрное пятно, а на хвосте, гляньте, шерсть подпалена: Манёха слепая, лучиной подпалила, когда поила. - Что ж это получается , гребёж средь бела дня?

Не нарочно мы, прости, Кузьмич. У самых дверей стоял он окоянный, кто ж его знал, что он твой, - пожимают хозяева плечами.- Не говори уж, ради бога никому. Забирай нашего барана и делу конец.

Нет, не конец! – запрыгал Митроха. – Ваш баран заморыш, ягнёнок против моего. Вертайте моего барана!

Да как его вернёшь, коли он наполовину съеден? – недоумевают хозяева.

Вертайте всё, что осталось, за остальное деньги платите.

Через час от дома Макриды и Епифана к дому Митрохи на глазах у всей деревни двигалась странная процессия.. Впереди шёл, припадая на правую ногу, Епифан с бараньей шкурой под мышкой, за ним важно вышагивал Митроха с мешком баранины на плече, а замыкала шествие Макрида. Она семенила с чугуном на вытянутых руках - несла недоеденный суп из Митрохиного барана. Баран, хоть и в разобранном виде, но снова вернулся к хозяину.

Бобик в гостях у Барбоса Н. Носов

Бобик увидел на столе гребешок и спросил:

А что это у вас за пила?

Какая пила! Это гребешок.

А для чего он?

Эх ты! - сказал Барбос. - Сразу видно, что весь век в конуре прожил. Не знаешь, для чего гребешок? Причесываться.

Как это - причесываться?

Барбос взял гребешок и стал причесывать у себя на голове шерсть:

Вот смотри, как надо причесываться. Подойди к зеркалу и причешись.

Бобик взял гребешок, подошел к зеркалу и увидел в нем свое отражение.

Послушай, - закричал он, показывая на зеркало, - там собака какая-то!

Да это ведь ты сам в зеркале! - засмеялся Барбос.

Как - я? Я ведь здесь, а там другая собака. Барбос тоже подошел к зеркалу. Бобик увидел его отражение и закричал:

Ну вот, теперь их уже двое!

Да нет! - сказал Барбос.- Это не их двое, а нас двое. Они там, в зеркале, неживые.

Как неживые? - закричал Бобик. - Они же ведь двигаются!

Вот чудак! - ответил Барбос.- Это мы двигаемся. Видишь, там одна собака на меня похожа! - Верно, похожа! - обрадовался Бобик. Точь-в-точь как ты!

А другая собака похожа на тебя.

Что ты! - ответил Бобик. - Там какая-то противная собака, и лапы у нее кривые.

Такие же лапы, как у тебя.

Нет, это ты меня обманываешь! Посадил туда каких-то двух собак и думаешь, я тебе поверю, - сказал Бобик.

Он принялся причесываться перед зеркалом, потом вдруг как засмеется:

Глянь-ка, а этот чудак в зеркале тоже причесывается! Вот умора!

Барбос только фыркнул и отошел в сторону.

Виктор Драгунский «Шиворот- навыворот»

Один раз я сидел, сидел и ни с того ни с сего вдруг такое надумал, что даже сам удивился. Я надумал, что вот как хорошо было бы, если бы все вокруг на свете было устроено наоборот. Ну вот, например, чтобы дети были во всех делах главные и взрослые должны были бы их во всем, во всем слушаться. В общем, чтобы взрослые были как дети, а дети как взрослые. Вот это было бы замечательно, очень было бы интересно.

Во-первых, я представляю себе, как бы маме «понравилась» такая история, что я хожу и командую ею как хочу, да и папе небось тоже бы «понравилось», а о бабушке и говорить нечего. Что и говорить, я все бы им припомнил! Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:

«Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди на себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе говорят! - И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал команду: - Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!»

И тут вошел бы папа после работы, и не успел бы он даже раздеться, а я бы уже закричал:

«Ага, явился! Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует, как следует мой, нечего грязь размазывать. После тебя на полотенце страшно смотреть. Щеткой три и не жалей мыла. Ну-ка, покажи ногти! Это ужас, а не ногти. Это просто когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не режу, а стригу очень осторожно. Не хлюпай носом, ты не девчонка... Вот так. Теперь садись к столу».

Он бы сел и потихоньку сказал маме:

«Ну как поживаешь?»

А она бы сказала тоже тихонько:

«Ничего, спасибо!»

А я бы немедленно:

«Разговорчики за столом! Когда я ем, то глух и нем! Запомните это на всю жизнь. Золотое правило! Папа! Положи сейчас же газету, наказание ты мое!»

И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы прищурился, всплеснул руками и заголосил:

«Папа! Мама! Полюбуйтесь-ка на нашу бабуленьку! Каков вид! Пальто распахнуто, шапка на затылке! Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего сказать. Признавайся, опять в хоккей гоняла! А это что за грязная палка? Ты зачем ее в дом приволокла? Что? Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих глаз - на черный ход!»

Тут я бы прошелся по комнате и сказал бы им всем троим:

«После обеда все садитесь за уроки, а я в кино пойду!»

Конечно, они бы сейчас же заныли и захныкали:

«И мы с тобой! И мы тоже хотим в кино!»

А я бы им:

«Нечего, нечего! Вчера ходили на день рождения, в воскресенье я вас в цирк водил! Ишь! Понравилось развлекаться каждый день. Дома сидите! Нате вам вот тридцать копеек на мороженое, и все!»

Тогда бы бабушка взмолилась:

«Возьми хоть меня-то! Ведь каждый ребенок может провести с собой одного взрослого бесплатно!»

Но я бы увильнул, я сказал бы:

«А на эту картину людям после семидесяти лет вход воспрещен. Сиди дома, гулена!»

И я бы прошелся мимо них, нарочно громко постукивая каблуками, как будто я не замечаю, что у них у всех глаза мокрые, и я бы стал одеваться, и долго вертелся бы перед зеркалом, и напевал бы, и они от этого еще хуже бы мучились, а я бы приоткрыл дверь на лестницу и сказал бы...

Но я не успел придумать, что бы я сказал, потому что в это время вошла мама, самая настоящая, живая, и сказала:

- Ты еще сидишь. Ешь сейчас же, посмотри, на кого ты похож? Вылитый Кощей!

Джанни Родари

Вопросы наизнанку

Жил-был один мальчик, который целые дни только и делал, что приставал ко всем с вопросами. В этом, конечно, нет ничего плохого, напротив, любознательность - дело похвальное. Но беда в том, что на вопросы этого мальчика никому не удавалось ответить.
Например, приходит он однажды и спрашивает:
- Почему у ящиков есть стол?
Конечно, люди только удивленно открывали глаза или на всякий случай отвечали:
- Ящики служат для того, чтобы в них что-нибудь класть. Ну, скажем, обеденные приборы.
- Я знаю, зачем ящики. А вот почему у ящиков есть столы?
Люди качали головами и спешили уйти. В другой раз он спрашивал:
- Почему у хвоста есть рыба?
Или еще:
- Почему у усов есть кошка?
Люди пожимали плечами и спешили уйти, потому что у всех были свои дела.
Мальчик подрастал, но по-прежнему оставался почемучкой, и не простым, а почемучкой наизнанку. Даже став взрослым, он ходил и приставал ко всем с вопросами. Само собой понятно, что никто, ни один человек, не мог на них ответить. Совсем отчаявшись, почемучка наизнанку удалился на вершину горы, построил себе хижину и придумывал там на свободе все новые и новые вопросы. Придумывал, записывал их в тетрадку, а потом ломал голову, стараясь найти ответ Однако ни разу в жизни он не ответил ни на один из своих вопросов.
Да и как было ответить, если в тетрадке у него было написано: "Почему у тени есть сосна?" "Почему облака не пишут писем?" "Почему почтовые марки не пьют пива?" От напряжения у него начались головные боли, но он не обращал на это внимания и все придумывал и придумывал свои бесконечные вопросы. Мало-помалу у него отросла длинная борода, но он даже не думал ее подстригать. Вместо этого он придумал новый вопрос: "Почему у бороды есть лицо?"
Одним словом, это был чудак, каких мало. Когда он умер, один ученый стал исследовать его жизнь и сделал удивительное научное открытие. Оказалось, что этот почемучка с детства привык надевать чулки наизнанку и надевал их так всю жизнь. Ни разу ему не удавалось надеть их как полагается. Поэтому-то он до самой смерти не мог научиться задавать правильные вопросы.
А посмотри-ка на свои чулки, верно ли ты их надел?

ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЙ ПОЛКОВНИК О. Генри

Солнце ярко светит и птицы весело поют на ветвях. Во всей природе разлиты мир и гармония. У входа в небольшую пригородную гостиницу сидит приезжий и, тихо покуривая трубочку, ждет поезда.

Но вот высокий мужчина в сапогах и в шляпе с широкими, опущенными вниз полями выходит из гостиницы с шестизарядным револьвером в руке и стреляет. Человек на скамье скатывается с громким воплем. Пуля оцарапала ему ухо. Он вскакивает на ноги в изумлении и ярости и орет:
- Почему вы в меня стреляете?
Высокий мужчина приближается с широкополой шляпой в руке, кланяется и говорит:
- П"ошу п"ощения, сэ". Я полковник Джэй, сэ", мне показалось, что вы оско"бляете меня, сэ", но вижу, что я ошибся. Очень "ад, что не убил вас, сэ".
- Я оскорбляю вас - чем? - вырывается у приезжего. - Я не сказал ни единого слова.
- Вы стучали по скамье, сэ", словно хотели сказать, что вы дятел,
сэ", а я - п"инадлежу к д"угой по"оде. Я вижу тепе"ь, что вы п"осто
выколачивали пепел из вашей т"убки, сэ". П"ошу у вас п"ощения, сэ", а также, чтобы вы пошли и де"нули со мной по стаканчику, сэ", дабы показать, что у вас нет никакого осадка на душе п"отив джентльмена, кото"ый п"инес вам свои извинения, сэ".

«ПАМЯТНИК СЛАДКОГО ДЕТСТВА» О.Генри

Он был стар и слаб, и песок в часах его жизни почти истек. Он
двигался неверными шагами вдоль одной из самых фешенебельных улиц Хаустона.

Он оставил город двадцать лет тому назад, когда последний был немногим больше влачащей полунищее существование деревни, и теперь, устав странствовать по свету и полный мучительного желания поглядеть еще раз на места, где протекало его детство, он вернулся и нашел, что шумный деловой город вырос на месте дома его предков.

Он тщетно искал какой-нибудь знакомый предмет, могущий напомнить ему минувшие дни. Все изменилось. Там,
где стояла хижина его отца, высились стены стройного небоскреба; пустырь, где он играл ребенком, был застроен современными зданиями. По обе стороны расстилались великолепные лужайки, подбегавшие к роскошным особнякам.

Внезапно, с радостным криком, он бросился вперед с удвоенной энергией. Он увидел перед собой - нетронутый рукой человека и неизменимый временем - старый знакомый предмет, вокруг которого он бегал и играл ребенком.

Он простер руки и кинулся к нему с глубоким вздохом удовлетворенности.
Позже его нашли спящим с тихой улыбкой на лице на старой мусорной куче посередине улицы - единственном памятнике его сладкого детства!

Эдуард Успенский «Весна в Простоквашино»

Однажды Дяде Фёдору в Простоквашино посылка пришла, а в ней письмо лежало:

«Дорогой дядя Фёдор! Пишет тебе твоя любимая тётя Тамара, бывший полковник Красной Армии. Тебе пора заняться сельским хозяйством – как для воспитательности, так и для урожая.

Морковь надо сажать по стойке «смирно». Капусту – в шеренгу через одного.

Тыкву – по команде «вольно». Желательно около старой помойки. Тыква всю помойку «высосет» и станет огроменной. Подсолнух хорошо растёт подальше от забора, чтобы его не съели соседи. Помидоры надо сажать прислонёнными к палкам. Огурцы и чеснок требуют постоянного удобрения.

Это я всё прочитала в уставе сельскохозяйственной службы.

Семена я покупала стаканами на рынке и все ссыпала в один мешочек. Но ты на месте разберёшься.

Не увлекайся гигантизмом. Помни о трагической участи товарища Мичурина, который погиб, упав с огурца.

Всё. Мы всей семьёй тебя целуем».

От такой посылки дядя Фёдор пришёл в ужас.

Он отобрал себе несколько семечек, которые хорошо знал. Он посадил на солнечном месте семечки подсолнуха. Посадил около помойки семечки тыквы. И всё. Скоро у него всё выросло вкусное, свежее, как в учебнике.

Марина Дружинина. ЗВОНИТЕ, ВАМ СПОЮТ!

В воскресенье мы пили чай с вареньем и слушали радио. Как всегда в это время, радиослушатели в прямом эфире поздравляли своих друзей, родственников, начальников с днём рождения, днём свадьбы или ещё с чем-нибудь знаменательным; рассказывали, какие они расчудесные, и просили исполнить для этих прекрасных людей хорошие песни.

- Ещё один звонок! - в очередной раз ликующе провозгласил диктор. - Алло! Мы слушаем вас! Кого будем поздравлять?

И тут... Я ушам своим не поверил! Раздался голос моего одноклассника Владьки:

- Это говорит Владислав Николаевич Гусев! Поздравляю Владимира Петровича Ручкина, ученика шестого класса «Б»! Он получил пятёрку по математике! Первую в этой четверти! И вообще первую! Передайте для него лучшую песню!

- Замечательное поздравление! - восхитился диктор. - Мы присоединяемся к этим тёплым словам и желаем уважаемому Владимиру Петровичу, чтобы упомянутая пятёрка была не последней в его жизни! А сейчас - «Дважды два - четыре»!

Заиграла музыка, а я чуть чаем не поперхнулся. Шутка ли - в честь меня песню поют! Ведь Ручкин - это я! Да ещё и Владимир! Да ещё и Петрович! И вообще, в шестом «Б» учусь! Всё совпадает! Всё, кроме пятёрки. Никаких пятёрок я не получал. Никогда. А в дневнике у меня красовалось нечто прямо противоположное.

- Вовка! Неужели ты пятёрку получил?! - Мама выскочила из-за стола и бросилась меня обнимать-целовать. - Наконец-то! Я так мечтала об этом! Что же ты молчал? Скромный какой! А Владик-то - настоящий друг! Как за тебя радуется! Даже по радио поздравил! Пятёрочку надо отпраздновать! Я испеку что-нибудь вкусное! - Мама тут же замесила тесто и начала лепить пирожки, весело напевая: «Дважды два - четыре, дважды два - четыре».

Я хотел крикнуть, что Владик - не друг, а гад! Всё врёт! Никакой пятёрки не было! Но язык совершенно не поворачивался. Как я ни старался. Уж очень мама обрадовалась. Никогда не думал, что мамина радость так действует на мой язык!

- Молодец, сынок! - замахал газетой папа. - Покажи пятёрочку!

- У нас дневники собрали, - соврал я. - Может, завтра раздадут, или послезавтра...

- Ну ладно! Когда раздадут, тогда и полюбуемся! И пойдём в цирк! А сейчас я сбегаю за мороженым для всех нас! - Папа умчался как вихрь, а я кинулся в комнату, к телефону.

Трубку снял Владик.

- Привет! - хихикает. - Радио слушал?

- Ты что, совсем очумел? - зашипел я. - Родители тут голову потеряли из-за твоих дурацких шуток! А мне расхлёбывать! Где я им пятёрку возьму?

- Как это где? - серьёзно ответил Владик. - Завтра в школе. Приходи ко мне прямо сейчас уроки делать.

Скрипя зубами, я отправился к Владику. А что мне ещё оставалось?..

В общем, целых два часа мы решали примеры, задачи... И всё это вместо моего любимого триллера «Арбузы-людоеды»! Кошмар! Ну, Владька, погоди!

На следующий день на уроке математики Алевтина Васильевна спросила:

- Кто хочет разобрать домашнее задание у доски?

Владик ткнул меня в бок. Я ойкнул и поднял руку.

Первый раз в жизни.

- Ручкин? - удивилась Алевтина Васильевна. - Что ж, милости просим!

А потом... Потом случилось чудо. Я всё решил и объяснил правильно. И в моём дневнике заалела гордая пятёрка! Честное слово, я даже не представлял, что получать пятёрки так приятно! Кто не верит, пусть попробует...

В воскресенье мы, как всегда, пили чай и слушали

передачу «Звоните, вам споют». Вдруг радиоприёмник опять затараторил Владькиным голосом:

- Поздравляю Владимира Петровича Ручкина из шестого «Б» с пятёркой по русскому языку! Прошу передать для него лучшую песню!

Чего-о-о-о?! Только русского языка мне ещё не хватало! Я вздрогнул и с отчаянной надеждой посмотрел на маму - может, не расслышала. Но её глаза сияли.

- Какой же ты у меня умница! - счастливо улыбаясь, воскликнула мама.

Марина Дружинина рассказ «Гороскоп»

Учительница вздохнула и раскрыла журнал.

Ну что ж, «дерзайте ныне ободрённы»! А точнее, Ручкин! Перечисли птиц, пожалуйста, которые живут на опушках леса, на открытых местах.

Вот так номер! Этого я никак не ожидал! Почему я? Меня сегодня не должны вызывать! Гороскоп обещал «всем Стрельцам, а стало быть мне, невероятного везения, безудержного веселья и стремительного взлёта по служебной лестнице».

Может передумает Мария Николаевна, но она выжидающе смотрела именно на меня. Пришлось встать.

Только вот что говорить – я понятия не имел, ведь уроки то я не учил – поверил гороскопу.

Овсянка! – зашептал мне в спину Редькин.

Овсянка! – машинально повторил я, не слишком доверяя Петьке.

Правильно! – обрадовалась учительница. – Есть такая птичка! Давай дальше!

«Молодец Редькин! Правильно подсказал! Всё - таки везучий у меня сегодня день! Гороскоп не подвёл!» - радостно пронеслось у меня в голове, и я уже без всяких сомнений на одном дыхании выпалил вслед за спасительным Петькиным шёпотом:

Пшёнка! Манка! Гречка! Перловка!

Взрыв хохота заглушил «перловку». А Мария Николаевна укоризненно покачала головой:

Ручкин, ты, наверное, очень любишь каши. Но при чём тут птицы? Садись! «Два»!

Я прямо-таки закипел от негодования. Я показал

Редькину кулак и начал думать, как ему отомстить. Но возмездие немедленно настигло злодея без моего участия.

Редькин, к доске!- скомандовала Мария Николаевна. – Ты, кажется, что-то нашёптывал Ручкину ещё и про пельмешки, окрошку. Это тоже, по-твоему, птицы открытых мест?

Да нет!- ухмыльнулся Петька. – Это я пошутил.

Неправильно подсказывать – подло! Это гораздо хуже, чем не выучить урок! – возмутилась учительница. – Надо будет поговорить с твоей мамой. А сейчас назови птиц - родственников вороны.

Наступила тишина. Редькин явно был не в курсе.

Владику Гусеву стало жалко Петьку, и он зашептал:

Грач, галка, сорока, сойка…

Но Редькин, видимо, решил, что Владик мстит ему за своего друга, то есть за меня, и подсказывает неправильно. Каждый ведь по себе судит – я читал об этом в газете… В общем, Редькин махнул Владику рукой: мол, замолчи, и объявил:

У вороны, как и у любой другой птицы, есть большая родня. Это мама, папа, бабушка – старая ворона, - дедушка…

Тут мы прямо- таки завыли от хохота и попадали под парты. Что и говорить, безудержное веселье удалось на славу! Даже двойка не испортила настроения!

Это всё?! – грозно спросила Мария Николаевна.

Нет, не всё! – не унимался Петька.- У вороны есть ещё тёти, дяди, сёстры, братья, племянники…

Хватит! – закричала учительница.- «Два» И чтоб завтра же в школу пришла вся твоя родня! Ох, что я говорю!... Родители!

(Мартынов Алёша)

1.Виктор Голявкин. Как я под партой сидел(Воликов Захар)

Только к доске отвернулся учитель, а я раз - и под парту. Как заметит учитель, что я исчез, ужасно, наверное, удивится.

Интересно, что он подумает? Станет спрашивать у всех, куда я делся, - вот смеху-то будет! Уже пол-урока прошло, а я всё сижу. «Когда же, - думаю, - он увидит, что меня в классе нет?» А под партой трудно сидеть. Спина у меня заболела даже. Попробуй-ка так просиди! Кашлянул я - никакого внимания. Не могу больше сидеть. Да ещё Серёжка мне в спину ногой всё время тычет. Не выдержал я. Не досидел до конца урока. Вылезаю и говорю: - Извините, Пётр Петрович...

Учитель спрашивает:

- В чём дело? Ты к доске хочешь?

- Нет, извините меня, я под партой сидел...

- Ну и как, там удобно сидеть, под партой? Ты сегодня сидел очень тихо. Вот так бы всегда на уроках.

3.Рассказ «Находка» М. Зощенко

Однажды мы с Лелей взяли коробку от конфет и положили туда лягушку и паука.

Потом мы завернули эту коробку в чистую бумагу, перевязали её шикарной голубой ленточкой и положили этот пакет на панель против нашего сада. Как будто бы кто-то шёл и потерял свою покупку.

Положив этот пакет возле тумбы, мы с Лелей спрятались в кустах нашего сада и, давясь от смеха, стали ждать, что будет.

И вот идёт прохожий.

Увидев наш пакет, он, конечно, останавливается, радуется и даже от удовольствия потирает себе руки. Ещё бы: он нашёл коробку конфет - это не так-то часто бывает в этом мире.

Затаив дыхание, мы с Лелей смотрим, что будет дальше.

Прохожий нагнулся, взял пакет, быстро развязал его и, увидев красивую коробку, ещё того более обрадовался.

И вот крышка открыта. И наша лягушка, соскучившись сидеть в темноте, выскакивает из коробки прямо на руку прохожего.

Тот ахает от удивления и швыряет коробку подальше от себя.

Тут мы с Лелей стали так смеяться, что повалились на траву.

И мы смеялись до того громко, что прохожий обернулся в нашу сторону и, увидев нас за забором, тотчас всё понял.

В одно мгновенье он ринулся к забору, одним махом перепрыгнул его и бросился к нам, чтобы нас проучить.

Мы с Лелей задали стрекача.

Мы с визгом бросились через сад к дому.

Но я запнулся о грядку и растянулся на траве.

И тут прохожий довольно сильно отодрал меня за ухо.

Я громко закричал. Но прохожий, дав мне ещё два шлепка, спокойно удалился из сада.

На крик и шум прибежали наши родители.

Держась за покрасневшее ухо и всхлипывая, я подошёл к родителям и пожаловался им на то, что было.

Моя мама хотела позвать дворника, чтобы с дворником догнать прохожего и арестовать его.

И Леля уже было кинулась за дворником. Но папа остановил её. И сказал ей и маме:

- Не зовите дворника. И не надо арестовывать прохожего. Конечно, это не дело, что он отодрал Миньку за уши, но на месте прохожего я, пожалуй, сделал бы то же самое.

Услышав эти слова, мама рассердилась на папу и сказала ему:

- Ты ужасный эгоист!

И мы с Лелей тоже рассердились на папу и ничего ему не сказали. Только я потёр своё ухо и заплакал. И Лелька тоже захныкала. И тогда моя мама, взяв меня на руки, сказала папе:

- Вместо того, чтобы заступаться за прохожего и этим доводить детей до слёз, ты бы лучше объяснил им, что есть плохого в том, что они сделали. Лично я этого не вижу и всё расцениваю как невинную детскую забаву.

И папа не нашёлся, что ответить. Он только сказал:

- Вот дети вырастут большими и когда-нибудь сами узнают, почему это плохо.

4.

БУТЫЛКА

Давеча на улице какой-то молодой парнишка бутылку разбил.

Чегой-то он нёс. Я не знаю. Керосин или бензин. Или, может быть, лимонад. Одним словом, какой-то прохладительный напиток. Время жаркое. Пить хочется.

Так вот, шёл этот парнишка, зазевался и трюхнул бутылку на тротуар.

И такая, знаете, серость. Нет того, чтобы ногой осколки с тротуара стряхнуть. Нет! Разбил, чёрт такой, и пошёл дальше. А другие прохожие так, значит, и ходи по этим осколкам. Очень мило.

Присел я тогда нарочно на трубу у ворот, гляжу, что дальше будет.

Вижу - народ ходит по стёклам. Чертыхается, но ходит. И такая, знаете, серость. Ни одного человека не находится общественную повинность исполнить.

Ну что стоит? Ну взял бы остановился на пару секунд и стряхнул бы осколки с тротуара той же фуражкой. Так нет, идут мимо.

«Нет, думаю, милые! Не понимаем мы ещё общественных заданий. Прём по стёклам».

А тут ещё, вижу, кой-какие ребята остановились.

- Эх, говорят, жаль, что босых нынче мало. А то, говорят, вот бы здорово напороться можно.

И вдруг идёт человек.

Совершенно простого, пролетарского вида человек.

Останавливается этот человек вокруг этой битой бутылки. Качает своей милой головой. Кряхтя, нагибается и газетиной сметает осколки в сторону.

«Вот, думаю, здорово! Зря горевал. Не остыло ещё сознание в массах».

И вдруг подходит до этого серого, простого человека милиционер и его ругает:

- Ты что ж это, говорит, куриная голова? Я тебе приказал унести осколки, а ты в сторону сыплешь? Раз ты дворник этого дома, то должон свой район освобождать от своих лишних стёкол.

Дворник, бубня что-то себе под нос, ушёл во двор и через минуту снова явился с метлой и жестяной лопаткой. И начал прибирать.

А я долго ещё, пока меня не прогнали, сидел на тумбе и думал о всякой ерунде.

А знаете, пожалуй, самое удивительное в этой истории то, что милиционер велел прибрать стёкла.

Я проходил по улице... меня остановил нищий, дряхлый старик.

Воспаленные, слезливые глаза, посинелые губы, шершавые лохмотья, нечистые раны... О, как безобразно обглодала бедность это несчастное существо!

Он протягивал мне красную, опухшую, грязную руку... Он стонал, он мычал о помощи.

Я стал шарить у себя во всех карманах... Ни кошелька, ни часов, ни даже платка... Я ничего не взял с собою.

А нищий ждал... и протянутая его рука слабо колыхалась и вздрагивала.

Потерянный, смущенный, я крепко пожал эту грязную, трепетную руку...

- Не взыщи, брат; нет у меня ничего, брат.

Нищий уставил на меня свои воспаленные глаза; его синие губы усмехнулись - и он в свою очередь стиснул мои похолодевшие пальцы.

- Что же, брат, - прошамкал он, - и на том спасибо. Это тоже подаяние, брат.

Я понял, что и я получил подаяние от моего брата.

12.Рассказ «Козёл» Тварк Мэн

Выехали мы рано утром. Нас с Фофаном посадили на заднее сиденье и мы стали глядеть в окно.

Ехал папа осторожно, никого не обгонял и рассказывал нам с Фофаном про правила дорожного движения. Не про то, как и где надо переходить дорогу чтобы тебя не переехали. А про то как надо ехать, чтобы самому никого не переехать.

Видите, трамвай остановился - говорил папа. - И мы должны остановиться, чтобы пропустить пассажиров. А сейчас, когда они прошли можно трогаться. А вот этот знак говорит о том, что дорога будет сужаться и вместо трех полос движения останется только две. Посмотрим вправо, влево и если никого нет, перестроимся.

Мы с Фофаном слушали, глядели в окно и я чувствовал как ноги и руки у меня сами шевелятся. Будто это я, а не папа сидел за рулем.

Па! - сказал я. - А ты научишь нас с Фофаном машину водить?

Папа немного помолчал.

Вообще-то это взрослое дело - сказал он. - Вот подрастете немного и тогда обязательно.

Мы стали подъезжать к повороту.

А вот этот желтый квадрат дает нам право проехать первыми. - сказал папа. - Основная дорога. Светофора нет. Поэтому показываем поворот и...

Выехать до конца он не успел. Слева раздался рев мотора и мимо нашей машины пронеслась черная "десятка". Она вильнула два раза туда-сюда, заскрипела тормозами, перегородила нам дорогу и остановилась. Из нее выскочил молодой парень в синей форме и быстро зашагал к нам.

Ты что-то нарушил?! - испугалась мама. - Тебя сейчас штрафовать будут?

Желтый квадрат - растерянно сказал папа. - Основная дорога. Ничего я не нарушал! Может он спросить что-то хочет?

Папа опустил стекло, а парень почти бегом подбежал к дверце. Он наклонился и я увидел, что лицо у него злое. Или нет, даже не злое. Он смотрел на нас так, будто мы были самыми главными врагами в его жизни.

Ты что творишь, козел!? - заорал он так громко, что мы с Фофаном вздрогнули. - Ты же меня на встречку выгнал! Ну, козел! Тебя кто ездить так учил? Кто, я спрашиваю? Понасадят, блин, за руль козлов! Жалко, я сегодня не на службе, я бы тебе выписал! Чего уставился?

Мы все вчетвером молча смотрели на него, а он все орал и орал через слово повторяя "козел". Потом плюнул на колесо нашей машине и пошел к своей "десятке". На спине у него желтыми буквами было написано ДПС.

Черная "десятка" взвизгнула колесами, рванула с места как ракета и умчалась.

Мы еще немного посидели молча.

Кто это такой? - спросила мама. - Почему он такой нервный?

Дурак Потому что Совсем - ответил я. - ДПС. А нервный потому, что ехал быстро и чуть в нас не врезался. Он сам виноват. Мы ехали правильно.

На моего брата тоже на прошлой неделе наорали - сказал Фофан. - А ДПС это дорожно-патрульная служба.

Он сам виноват и на нас же наорал? - сказала мама. - Тогда это не ДПС. Это ХАМ.

А как это переводится? - спросил я.

Никак - ответила мама. - Хам, он и есть хам.

Папа тронул машину и мы поехали дальше.

Расстроился? - спросила мама. - Не надо. Ты ведь правильно ехал?

Да - ответил папа.

Ну и забудь - сказала мама. - Мало ли хамов на свете. Хоть в форме, хоть без формы. Ну, сэкономили родители на его воспитании. Так это их беда. Он и на них так же, наверное, орет.

Да - снова ответил папа.

Потом он замолчал и всю дорогу до дачи больше не сказал ни слова.

13.В. Суслов «ПОДЗАТЫЛЬНИК»

Шестиклассник восьмикласснику на ногу наступил.

Случайно.

В столовой за пирожками без очереди полез - и наступил.

И получил подзатыльник.

Отскочил шестиклассник на безопасное расстояние и выразился:

- Дылда!

Расстроился шестиклассник. И про пирожки забыл. Пошёл из столовой прочь.

В коридоре с пятиклассником встретился. Дал ему подзатыльник -полегче стало. Потому как ежели тебе подзатыльник дали, а ты его никому отдать не можешь, то уж очень обидно.

- Сильный, да? - насупился пятиклассник. И в другую сторону по коридору потопал.

Мимо девятиклассника прошёл. Мимо семиклассника проследовал. Встретил мальчишку из четвёртого класса.

И дал ему подзатыльник. По той же самой причине.

Дальше, как вы уже сами догадываетесь, согласно древней пословице «сила есть - ума не надо», подзатыльник получил третьеклассник. И тоже не стал его держать при себе - второкласснику отвесил.

А второкласснику подзатыльник зачем? Ни к чему вовсе. Шмыгнул он носом и побежал искать первоклассника. Кого же ещё? Не старшим же подзатыльники давать!

Первоклассника мне больше всего жалко. У него положение безвыходное: не бежать же из школы в детский сад драться!

Первоклассник от подзатыльника задумчивым сделался.

Дома его папа встретил.

Спрашивает:

- Ну, что сегодня получил наш первоклассник?

- Да что, - отвечает, - подзатыльник получил. А отметок не ставили.

(Красавин)

Антон Павлович Чехов ДАЧНИКИ
По дачной платформе взад и вперёд прогуливалась парочка недавно поженившихся супругов. Он держал её за талию, а она жалась к нему, и оба были счастливы. Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно на своё скучное, никому не нужное девство. Неподвижный воздух был густо насыщен запахом сирени и черёмухи. Где-то, по ту сторону рельсов, кричал коростель...
- Как хорошо, Саша, как хорошо! - говорил жена.- Право, можно подумать, что всё это снится. Ты посмотри, как уютно и ласково глядит этот лесок! Как милы эти солидные, молчаливые телеграфные столбы! Они, Саша, оживляют ландшафт и говорят, что там, где-то, есть люди... цивилизация... А разве тебе не нравится, когда до твоего слуха ветер слабо доносит шум идущего поезда?
- Да... Какие, однако, у тебя руки горячие! Это оттого, что ты волнуешься, Варя... Что у нас сегодня к ужину готовили?
- Окрошку и цыплёнка... Цыплёнка нам на двоих довольно. Тебе из города привезли сардины и балык.
Луна, точно табаку понюхала, спряталась за облако. Людское счастье напомнило ей об её одиночестве, одинокой постели за лесами и долами...
- Поезд идёт!- сказала Варя. - Как хорошо!
Вдали показались три огненные глаза. На платформу вышел начальник полустанка. На рельсах там и сям замелькали сигнальные огни.
- Проводим поезд и пойдём домой, - сказал Саша и зевнул.- Хорошо нам с тобой живётся, Варя, так хорошо, что даже невероятно!
Тёмное страшилище бесшумно подползло к платформе и остановилось. В полуосвещённых вагонных окнах замелькали сонные лица, шляпки, плечи...
- Ах! Ах! - послышалось из одного вагона.- Варя с мужем вышла нас встретить! Вот они! Варенька!.. Варечка! Ах!
Из вагона выскочили две девочки и повисли на шее у Вари. За ними показались полная, пожилая дама и высокий, тощий господин с седыми бачками, потом два гимназиста, навьюченные багажом, за гимназистами гувернантка, за гувернанткой бабушка.
- А вот и мы, а вот и мы, дружок!- начал господин с бачками, пожимая Сашину руку. - Чай, заждался! Небось бранил дядю за то, что не едет! Коля, Костя, Нина, Фифа... дети! Целуйте кузена Сашу! Все к тебе, всем выводком, и денька на три, на четыре. Надеюсь, не стесним? Ты, пожалуйста, без церемонии.
Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят, тётушка целые дни толкуют о своей болезни (солитёр и боль под ложечкой) и о том, что она урождённая баронесса фон Финтих...
И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептал ей:
- Это они к тебе приехали... чёрт бы их побрал!
- Нет, к тебе! - отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой.- Это не мои, а твои родственники!
И обернувшись к гостям, она сказала с приветливой улыбкой:
- Милости просим!
Из-за облака опять выплыла луна. Казалось, она улыбалась; казалось, ей было приятно, что у неё нет родственников. А Саша отвернулся, чтобы скрыть от гостей своё сердитое, отчаянное лицо, и сказал, придавая голосу радостное, благодушное выражение: - Милости просим! Милости просим, дорогие гости!

Виктор ДРАГУНСКИЙ
Слава Ивана Козловского

У меня в табеле одни пятерки. Только по чистописанию четверка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть настоящая пятерочная страница. Утром показал ее Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю...
А так у меня одни пятерки. Только по пению тройка. Это вот как получилось. Был у нас урок пения. Сначала мы пели все хором "Во поле березонька стояла". Выходило очень красиво, но Борис Сергеевич все время морщился и кричал:
Тяните гласные, друзья, тяните гласные!..
Тогда мы стали тянуть гласные, но Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и сказал:
Настоящий кошачий концерт! Давайте-ка займемся с каждым инди-виду-ально.
Это значит с каждым отдельно.
И Борис Сергеевич вызвал Мишку.
Мишка подошел к роялю и что-то такое прошептал Борису Сергеевичу.
Тогда Борис Сергеевич начал играть, а Мишка тихонечко запел:

Как на тоненький ледок
Выпал беленький снежок...

Ну и смешно же пищал Мишка! Так пищит наш котенок Мурзик. Разве ж так поют! Почти ничего не слышно. Я просто не мог выдержать и рассмеялся.
Тогда Борис Сергеевич поставил Мишке пятерку и поглядел на меня.
Он сказал:
Ну-ка, хохотун, выходи!
Я быстро подбежал к роялю.
Ну-с, что вы будете исполнять? вежливо спросил Борис Сергеевич.
Я сказал:
Песня гражданской войны "Веди ж, Буденный, нас смелее в бой".
Борис Сергеевич тряхнул головой и заиграл, но я его сразу остановил:
Играйте, пожалуйста, погромче! сказал я.
Борис Сергеевич сказал:
Тебя не будет слышно.
Но я сказал:
Будет. Еще как!
Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как запою:

Высоко в небе ясном
Вьется алый стяг...

Мне очень нравится эта песня.
Так и вижу синее-синее небо, жарко, кони стучат копытами, у них красивые лиловые глаза, а в небе вьется алый стяг.
Тут я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил:

Мы мчимся на конях туда,
Где виден враг!
И в битве упоительной...
Я хорошо пел, наверное, даже было слышно на другой улице:

Лавиною стремительной! Мы мчимся вперед!.. Ура!..
Красные всегда побеждают! Отступайте, враги! Даешь!!!

Я нажал себе кулаками на живот, вышло еще громче, и я чуть не лопнул:

Мы врезалися в Крым!

Тут я остановился, потому что я был весь потный и у меня дрожали колени.
А Борис Сергеевич хоть и играл, но весь как-то склонился к роялю, и у него тоже тряслись плечи...
Я сказал:
Ну как?
Чудовищно! похвалил Борис Сергеевич.
Хорошая песня, правда? спросил я.
Хорошая, сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза.
Только жаль, что вы очень тихо играли, Борис Сергеевич, сказал я, можно бы еще погромче.
Ладно, я учту, сказал Борис Сергеевич. А ты не заметил, что я играл одно, а ты пел немножко по-другому!
Нет, сказал я, я этого не заметил! Да это и не важно. Просто надо было погромче играть.
Ну что ж, сказал Борис Сергеевич, раз ты ничего не заметил, поставим тебе пока тройку. За прилежание.
Как тройку? Я даже опешил. Как же это может быть? Тройку это очень мало! Мишка тихо пел и то получил пятерку... Я сказал:
Борис Сергеевич, когда я немножко отдохну, я еще громче смогу, вы не думайте. Это я сегодня плохо завтракал. А то я так могу спеть, что тут у всех уши позаложит. Я знаю еще одну песню. Когда я ее дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось.
Это какая же? спросил Борис Сергеевич.
Жалостливая, сказал я и завел:

Я вас любил...
Любовь еще, быть может...

Но Борис Сергеевич поспешно сказал:
Ну хорошо, хорошо, все это мы обсудим в следующий раз.
И тут раздался звонок.
Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошел Борис Сергеевич.
Ну, сказал он, улыбаясь, возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или какой-нибудь боксер, но в одном могу заверить вас абсолютно твердо: славы Ивана Козловского он не добьется. Никогда!
Мама ужасно покраснела и сказала:
Ну, это мы еще увидим!
А когда мы шли домой, я все думал:
"Неужели Козловский поет громче меня?"

"ОН ЖИВОЙ И СВЕТИТСЯ..."

Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она, наверно, задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла на автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже пришли, и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой, а моей мамы все еще не было...
И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки, и радио заиграло музыку, и в небе задвигались темные облака - они были похожи на бородатых стариков...
И мне захотелось есть, а мамы все не было, и я подумал, что, если бы я знал, что моя мама хочет есть и ждет меня где-то на краю света, я бы моментально к ней побежал, а не опаздывал бы и не заставлял ее сидеть на песке и скучать.
И в это время во двор вышел Мишка. Он сказал:
- ЗдорОво!
И я сказал:
- ЗдорОво!
Мишка сел со мной и взял в руки самосвал.
- Ого! - сказал Мишка. - Где достал? А он сам набирает песок? Не сам? А сам сваливает? Да? А ручка? Для чего она? Ее можно вертеть? Да? А? Ого! Дашь мне его домой?
Я сказал:
- Нет, не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом.
Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало еще темнее.
Я смотрел на ворота, чтоб не пропустить, когда придет мама. Но она все не шла. Видно, встретила тетю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про меня. Я лег на песок.
Тут Мишка говорит:
- Не дашь самосвал?
- Отвяжись, Мишка.
Тогда Мишка говорит:
- Я тебе за него могу дать одну Гватемалу и два Барбадоса!
Я говорю:
- Сравнил Барбадос с самосвалом...
А Мишка:
- Ну, хочешь, я дам тебе плавательный круг?
Я говорю:
- Он у тебя лопнутый.
А Мишка:
- Ты его заклеишь!
Я даже рассердился:
- А плавать где? В ванной? По вторникам?
И Мишка опять надулся. А потом говорит:
- Ну, была не была! Знай мою доброту! На!
И он протянул мне коробочку от спичек. Я взял ее в руки.
- Ты открой ее, - сказал Мишка, - тогда увидишь!
Я открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел маленький светло-зеленый огонек, как будто где-то далеко-далеко от меня горела крошечная звездочка, и в то же время я сам держал ее сейчас в руках.
- Что это, Мишка, - сказал я шепотом, - что это такое?
- Это светлячок, - сказал Мишка. - Что, хорош? Он живой, не думай.
- Мишка, - сказал я, - бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насовсем! А мне отдай эту звездочку, я ее домой возьму...
И Мишка схватил мой самосвал и побежал домой. А я остался со своим светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог наглядеться: какой он зеленый, словно в сказке, и как он хоть и близко, на ладони, а светит, словно издалека... И я не мог ровно дышать, и я слышал, как стучит мое сердце, и чуть-чуть кололо в носу, как будто хотелось плакать.
И я долго так сидел, очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про всех на белом свете.
Но тут пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли домой. А когда стали пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила:
- Ну, как твой самосвал?
А я сказал:
- Я, мама, променял его.
Мама сказала:
- Интересно! А на что?
Я ответил:
- На светлячка! Вот он, в коробочке живет. Погаси-ка свет!
И мама погасила свет, и в комнате стало темно, и мы стали вдвоем смотреть на бледно-зеленую звездочку.
Потом мама зажгла свет.
- Да, - сказала она, - это волшебство! Но все-таки как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?
- Я так долго ждал тебя, - сказал я, - и мне было так скучно, а этот светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете.
Мама пристально посмотрела на меня и спросила:
- А чем же, чем же именно он лучше?
Я сказал:
- Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..

ЗЕЛЕНЧАТЫЕ ЛЕОПАРДЫ

Учительница написала на доске тему сочинения: «Твой товарищ».
«А есть ли у меня НАСТОЯЩИЙ товарищ? подумал Андрюша. С кем можно и в горы полезть, и в разведку пойти, и на дно Мирового океана нырнуть. Да и вообще хоть на край света отправиться!..»
Андрюша подумал-подумал, потом еще раз подумал-подумал и решил: есть у него такой товарищ! И тут же в тетрадке большими буквами написал:
МОЙ ТОВАРИЩ БАБУШКА

Зовут ее Клавдия Степановна, или просто бабушка Клава. Она родилась давным-давно, а когда выросла, то стала железнодорожницей. Бабушка Клава принимала участие в различных физкультурных парадах. Поэтому она такая смелая и ловкая
Андрюша прочитал сочинение и вздохнул: не понравилось оно ему. Разве можно так скучно про бабушку писать?
«Нельзя», подумал он.
И стал мечтать. О настоящих горах, в которых ни разу не был. Вот бы забраться на самые вершины!..

Туда, где вечные ледники не тают.
Где снежная лавина
срывается со скалы.
Где холодно даже в июле
А в небе парят орлы

Там горные тропы опасны.
В ущелье гремит камнепад.
Вот появляются снежные барсы –
в снегу от макушки до пят.

Выходят они на дорогу,
отменный у них аппетит!
И каждый из барсов за ногу
тебя ухватить норовит.

Приблизилась барсов орава.
От страха сползает ремень
Но тут на вершину
вскарабкалась бабушка Клава
проворная, будто олень.

Рюкзак у нее за спиною,
а в нем 28 котлет,
кусок африканского сыра
и даже китайский браслет.

И бабушка барсов кормила
минуты, наверное, две
и трудолюбивой рукою
их гладила по голове.

Насытились снежные барсы
и вежливо так говорят:
«Спасибо Вам, бабушка Клава,
за вкусный и сытный обед!..»
А потом почистили зубы и
отправились в логово подремать.

«Вот так бабушка! – подумал Андрюша. – С таким товарищем не то что в горах, но и в разведке ни капельки не страшно»
И тут же представилось ему:
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека
Нет, лучше так:
Ночь. Озеро. Луна. Дубрава. А посредине – овраг. Одним словом, типичная военная обстановка

В разведке чихать не положено!
Вон видишь чернеет овраг?
Скрывается там неприятель –
народа советского враг.

Как выскочит он из канавы,
как вытащит свой пистолет,
как спросит у бабушки Клавы:
«А сколько Вам, бабушка, лет?».

Но бабушка Клава не дрогнет –
такой уж она человек!
(нет, лучше так:
она человек уж такой!)
Поэтому даже не дрогнет,
снимая мешок вещевой.

А в том вещмешке по уставу
положено: 20 котлет,
бутылка топленого масла
и даже трамвайный билет.

Покормится наш неприятель,
вздохнет не по-нашему он:
«Спасибо Вам, бабушка Клава!
Это быль отшень питательный
угощенье»
И сразу же свой пистолет подальше в море выбросит.

Андрюше теперь мечталось хорошо: он ясно представил себе, как пистолет медленно опускается на самое дно Мирового океана. Ух, и глубоко же!..

Водой омывая полмира,
бурлит океан Мировой.
На дне у него очень сыро
бывает ночною порой.

Вода там и слева, и справа
поэтому нечем дышать
Но славная бабушка Клава
отважно умеет нырять!

А в глубоководной долине
усатый лежит кашалот.
Он думает горькую думу
и косточку тихо грызет:

«А кто это там плавниками
шевелит, как рыба-пила?
Позвольте, да это же сами
да это же бабушка Кла»

От радости у кашалота
дыхание сперло в зобу –
не может он вымолвить слова,
а только бубнит: БУ-БУ-БУ

А бабушка из акваланга
достала 12 котлет,
вишневую банку варенья
и даже ромашек букет.

А кашалот знай себе бубнит: «Спаси-БУ БУ-БУ-шка, спаси-БУ БУ-БУ-шка» и от счастия лишь пузыри разноцветные пускает.
И поднимаются те пузыри на поверхность туда, где край воды. Или край воздуха в общем, настоящий край света. И Анрюша вместе с ними поднимается. Уж ни земли, ни воды, ни воздуха не видно. Сплошное безвоздушное пространство. Космосом оно называется. А Земля где-то далеко тусклым огоньком мерцает. И тает, тает

Растаяла наша планета,
а с нею и наша страна.
Не видно тут белого света,
но бабушка Клава видна!

Она возле звездных окраин,
среди межпланетных миров летает,
как Юрий Гагарин,
а может, как Герман Титов.

В скафандре у бабушки Клавы
припрятано 8 котлет,
кастрюля с куриным бульоном
и даже будильник «Рассвет».

Глядят астрономы Вселенной
на вкусный и сытный обед
в большие свои телескопы
и шлют благодарный привет:

СПАСИБО ВАМ ЗПТ
БАБУШКА КЛАВДИЯ СТЕПАНОВНА ЗПТ
ВАШУ МАТЕРИНСКУЮ ЗАБОТУ
ИМЕНИ МИРОВОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ
ТЧК

Гремит всенародная слава –
гремящий разносится звук:
«Да здравствует бабушка Клава,
а также и бабушкин внук!».

И даже созвездия в небе
Весы, Скорпион и Стрелец –
приветствуют бабушку с внуком
На этом закончу:
КОНЕЦ

И вовремя! Потому что как раз звонок прозвенел.
«Эх, жаль, вздохнул Андрюша, урок такой короткий»
Он вспомнил, что у него есть еще одна бабушка. Зовут ее Елена Герасимовна, или просто бабушка Лена. Она тоже родилась давным-давно. И тоже
«Ладно, решил Андрюша. Обязательно напишу о ней в другой раз»
И подписал сочинение: Андрюша ИВАНОВ, внук бабушки Клавы (и бабушки Лены тоже)

Татьяна ПЕТРОСЯН
ЗАПИСКА

Записка имела самый безобидный вид.
В ней по всем джентельменским законам должна была обнаружиться чернильная рожа и дружеское пояснение: «Сидоров – козёл».
Так что Сидоров, не заподозрив худого, мгновенно развернул послание и остолбенел.
Внутри крупным красивым почерком было написано: «Сидоров, я тебя люблю!»
В округлости почерка Сидорову почудилось издевательство. Кто же ему такое написал? Прищурившись, он оглядел класс. Автор записки должен был непременно обнаружить себя. Но главные враги Сидорова на сей раз почему-то не ухмылялись злорадно.(Вот так они обычно ухмылялись. Но на сей раз нет.)
Зато Сидоров сразу заметил, что на него не мигая смотрит Воробьева. Не просто так глядит, а со значением! Сомнений не было: записку писала она. Но тогда выходит, что Воробьева его любит?!
И тут мысль Сидорова зашла в тупик и забилась беспомощно, как муха в стакане. ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТ??? Какие последствия это повлечет и как теперь Сидорову быть?..
«Будем рассуждать логически, рассуждал Сидоров логически. Что, к примеру, люблю я? Груши! Люблю значит, всегда хочу съесть»
В этот момент Воробьева снова обернулась к нему и кровожадно облизнулась. Сидоров окоченел. Ему бросились в глаза ее давно не стриженные ну да, настоящие когти! Почему-то вспомнилось, как в буфете Воробьева жадно догрызала костлявую куриную ногу
«Нужно взять себя в руки, взял себя в руки Сидоров. (Руки оказались грязными. Но Сидоров игнорировал мелочи.) Я люблю не только груши, но и родителей. Однако не может быть и речи о том, чтобы их съесть. Мама печет сладкие пирожки. Папа часто носит меня на шее. А я их за это люблю»
Тут Воробьева снова обернулась, и Сидоров с тоской подумал, что придется ему теперь день-деньской печь для нее сладкие пирожки и носить ее в школу на шее, чтобы оправдать такую внезапную и безумную любовь. Он пригляделся и обнаружил, что Воробьева не худенькая и носить ее будет, пожалуй, нелегко.
«Еще не все потеряно, не сдавался Сидоров. Я также люблю нашу собаку Бобика. Особенно когда дрессирую его или вывожу гулять»
Тут Сидорову стало душно при одной мысли о том, что Воробьева может заставить его прыгать за каждым пирожком, а потом выведет на прогулку, крепко держа за поводок и не давая уклоняться ни вправо, ни влево
«Люблю кошку Мурку, особенно когда дуешь ей прямо в ухо в отчаянии соображал Сидоров, нет, это не то мух люблю ловить и сажать в стакан но это уж слишком люблю игрушки, которые можно сломать и посмотреть, что внутри»
От последней мысли Сидорову стало нехорошо. Спасение было только в одном. Он торопливо вырвал листок из тетрадки, сжал решительно губы и твердым почерком вывел грозные слова: «Воробьёва, я тебя люблю».
Пусть ей станет страшно.

О. КОШКИН
НАДОЕЛО ВОЕВАТЬ!

Ровно в 13 часов 13 минут секретный разведчик был рассекречен. Он бежал по улицам, спасаясь от погони. За ним гнались двое в штатском, стреляя на ходу. Разведчик уже успел проглотить три шифровки и теперь торопливо дожевывал четвертую. «Эх, газировки бы сейчас!..» думал он. Как ему надоело воевать!
Топ-топ-топ!.. все ближе стучали башмаки преследователей.
И вдруг о, счастье! разведчик увидел дыру в заборе. Он, не раздумывая, прыгнул в нее и оказался в зоопарке.
Мальчик, вернись!- сердито замахала руками билетерша.
Как бы не так! Бывший разведчик Мухин побежал по дорожке, перелез через одну решетку, через другую и очутился в слоновнике.
Я тут у вас спрячусь, ладно? отдуваясь, крикнул он.
Прячься, мне не жалко, ответил слон. Он стоял, шевеля ушами, и слушал по радио о событиях в Африке. Как-никак родина!
Воюете? спросил он, когда последние известия кончились.
Ага, все шифровки съел! хлопнув по животу, похвастался Мухин.
Детские забавы, вздохнул слон и грустно потоптался на месте. Вот мой прадедушка воевал, это да!
Чи-во-о? удивился Мухин. У вас прадедушка танком был, что ли?
Глупый мальчик! обиделся слон. Мой прадедушка был боевым слоном Ганнибала.
Кого-о? опять не понял Мухин.
Слон оживился. Он очень любил рассказывать историю своего прадедушки.
Садись, слушай! сказал он и отпил воды из железной бочки. В 246 году до новой эры у карфагенского полководца Гамилькара Барки родился сын Ганнибал. Его отец без конца воевал с римлянами и потому поручил воспитание сына боевому слону. Это и был мой дорогой прадедушка!
Слон вытер хоботом слезы. Звери в соседних вольерах притихли и тоже слушали.
О, это был слон-гора! Когда в жаркие дни он обмахивался ушами, поднимался такой ветер, что трещали деревья. Так вот, прадедушка полюбил Ганнибала, как собственного сына. Не смыкая глаз следил он, чтобы ребенка не похитили римские лазутчики. Заметив лазутчика, он хватал его хоботом и перебрасывал через море назад в Рим.
«Эге, лазутчики летят! глядя в небо, говорили жители Карфагена. Должно быть, к войне!»
И точно, к войне к Первой Пунической! Гамилькар Барка уже воевал с римлянами в Испании.
Тем временем мальчик рос под присмотром боевого слона. Ах, как они любили друг друга! Ганнибал по шагам узнавал слона и кормил его отборным изюмом. Кстати, у тебя нет изюма? спросил у Мухина слон.
Не-а! помотал тот головой.
Жаль. Так вот, когда Ганнибал стал полководцем, то фазу же решил начать Вторую Пуническую войну. «Может, не надо? отговаривал его мой прадедушка. Может, пойдем лучше искупаемся?» Но Ганнибал и слушать ничего не хотел. Тогда слон затрубил, созывая войско, и карфагеняне двинулись в поход.
Ганнибал повел армию через Альпы, намереваясь ударить в тыл римлянам. Да-а, это был тяжелый переход! Горные орлы уносили солдат, а с неба падал град величиной с дыню. Но вот дорогу преградила пропасть. Тогда прадедушка встал над ней, и войско перешло по нему, как по мосту.
Появление Ганнибала застало римлян врасплох. Не успели они развернуть строй, как слон уже бежал на них, сметая все на пути. За ним двигалась пехота, ас флангов конница Победа! Армия ликовала. Боевого Слона подхватили и стали качать.
«Братцы, пошли купаться!» снова предложил слон.
Но солдаты не слушали его: «Еще чего, воевать охота!»
Римляне тоже не собирались мириться. Консул Гай Фламиний собрал войско и выступил против карфагенян. Тогда Ганнибал пошел на новую хитрость. Он посадил армию на слона и повел через болота в обход противника. Прадедушка шел по уши в воде. С боков, как гроздья винограда, свисали солдаты. В пути многие промочили ноги, а полководец потерял глаз.
И снова Ганнибал одержал победу! Тогда римляне собрались на совет и решили решили голос у слона дрогнул, он поднял бочку и, чтобы успокоиться, вылил всю воду на себя, убить прадедушку! В ту же ночь в лагерь карфагенян прокрался лазутчик в одежде Ганнибала. В кармане у него лежал отравленный изюм. Подобравшись к слону, он встал с подветренной стороны и молвил голосом Ганнибала: «Ешь, слон-отец!» Прадедушка проглотил всего лишь одну изюминку и упал замертво
Звери в соседних вольерах рыдали. Из глаз крокодила текли крокодиловы слезы.
А что Ганнибал? спросил Мухин.
Три дня и три ночи оплакивал он своего слона. С тех пор удача изменила ему. Войско его было разбито. Карфаген разрушен, а сам он умер в изгнании в 183 году до новой эры.
Слон кончил рассказ.
А я думал, одни только лошади воевали, вздохнул Мухин.
Все мы тут воевали! Все мы боевые!.. наперебой закричали звери: и верблюды, и жирафы, и даже бегемот, всплывший, как подводная лодка.
А крокодил громче всех:
Хвать за брюхо, хвост закрутят и несут! Как таран. Да еще кусай неприятеля. Все зубы обломаешь!..
А мышей под латы запускали, осуждающе вставил слон. Это чтоб рыцарей щекотать!
А нас-то, нас-то! надрывались в террариуме лягушки. Привяжут на всю ночь на передовой сиди, квакай на разведчиков!..
Мухин прямо за голову схватился: это что ж получается, всех зверей воевать заставляли?..
Вот он! раздался вдруг позади голос. Попался! Руки вверх!
Мухин обернулся. У решетки стояли его приятели Волков и Зайцев и целились из ружей.
Да ну вас, надоело! отмахнулся Мухин. Пошли лучше купаться!
Правильно, одобрил крокодил. Айда ко мне в бассейн, тут всем места хватит! И вода теплая
Мухин стал расстегивать пальто.
Я вам завтра изюм принесу, сказал он слону. Хороший изюм, не отравленный. У мамы попрошу.
И полез в воду.

Татьяна ПЕТРОСЯН
МАМА, БУДЬ МАМОЙ!

У Юрика не было папы. И однажды он сказал маме:
Вот был бы папа, он бы мне клюшку сделал.
Мама ничего не ответила. Но на следующий день на ее тумбочке появился набор «Юный столяр». Мама что-то пилила, строгала, клеила И однажды вручила Юрику замечательную полированную клюшку.
Хорошая клюшка, вздохнул Юрик. Только папа со мной на футбол бы ходил. На следующий день мама принесла два билета на матч в Лужниках.
Ну что я с тобой пойду, вздохнул Юрик. Ты даже свистнуть не умеешь. Через неделю мама на всех матчах бешено свистела в два пальца и требовала отдать судью на мыло. Тогда как раз начинались трудности с мылом. Но Юрик вздохнул:
Вот был бы папа, он бы меня одной левой поднимал и приемчикам бы учил
На следующий день мама купила штангу и боксерскую грушу. Она добилась отличных спортивных результатов. По утрам поднимала штангу и Юрика одной левой, потом лупила грушу, потом бежала на работу, а вечером ее ждал полуфинал розыгрыша кубка мира. А когда футбола-хоккея не было, мама до глубокой ночи склонялась над радиосхемой с паяльником в руках.
Наступило лето, и Юрик поехал в деревню к бабушке. А мама осталась. На прощанье Юрик вздохнул:
Вот был бы папа, он говорил бы басом, носил тельняшку и трубку курил
Когда Юрик вернулся от бабушки, на вокзале его встречала мама. Только Юрик ее поначалу даже не узнал. Под тельняшкой у мамы вздувались бицепсы, а затылок был коротко острижен. Мозолистой рукой мама вынула изо рта трубку и сказала нежным басом:
Ну, здравствуй, сынок!
Но Юрик только вздохнул:
У папы была бы борода
Ночью Юрик проснулся. В маминой спальне горел свет. Он встал, подошел к двери и увидел маму с помазком в руке. Лицо у нее было усталое. Она мылила себе щеки. Потом взяла бритву и увидела в зеркале Юрика.
Я попробую, сынок, тихо сказала мама. Говорят, если каждый день бриться, борода вырастет.
Но Юрик кинулся к ней и заревел, уткнувшись в мамин жесткий пресс.
Нет, нет всхлипывал он. Не нужно. Стань обратно мамой. У тебя же все равно не вырастит папина!.. У тебя вырастит мамина бородка!
С той ночи мама забросила штангу. А через месяц пришла домой с каким-то худеньким дядей. Он не курил трубку. И не носил бороду. И уши у него были оттопыренные.
Он расстегнул пальто, под которым вместо тельняшки обнаружилась кошка. Он размотал кашне это был маленький удав. Он снял шляпу там копошилась белая мышь. Он вручил Юрику коробку из-под торта. В ней сидел цыпленок.
Папа! просиял Юрик. И потащил папу в комнату штангу показывать.

Александр ДУДОЛАДОВ
БАЦ И ГОТОВО!

Пусть все останется таким же, а у меня будет испанское имя Педро.
Бах!..
Все осталось таким же. И я испанец чернобровый. Улыбка, как фотовспышка.
Привет, Педро!
Улыбка.
Салют, Педро!
Улыбка в ответ. Я ж языка не понимаю. Гость из дружественной страны. Иду, таращу глаза на достижения.
Эх, хорошо быть зарубежным гостем Москвы! Гораздо лучше, чем Ниткиным Эм. Только как это сделать. Тут без волшебной палочки не обойтись.
А пусть я сам буду волшебной палочкой! Такой деревянной, тоненькой. И волшебной!
Бах!
Я волшебная палочка! Приношу пользу людям. Стоит мною взмахнуть, возникает всякая польза.
А что, если стать пользой?
Бац!
И вот я польза! Все мне рады. Все улыбаются. Старики и молодежь. Нет! Бац!
Я улыбка молодежи!
Я хохот! Ха-ха-ха-ха!
Ниткин! Ты где находишься? Почему ты хохочешь на уроке? Ниткин, встань! Какова тема сочинения?
Тема сочинения, Ольга Васильевна, сочинения «Кем я хочу стать, когда вырасту?»
Ну и кем же ты хочешь стать, когда вырастешь?
Я хочу стать хочу стать
Снегирев, не подсказывай Ниткину!
Я хочу стать ученым.
Вот, хорошо. Садись и пиши: ученым.
Ниткин сел и начал выводить в тетради: «Хочу стать котом ученым, чтобы ходить по цепи кругом»
А Ольга Васильевна пошла к столу и тоже стала писать. Отчет для районо: «В третьем «Б» была проведена контрольная работа на тему «Кем я хочу стать». По результатам сочинения сообщаю следующие данные: врачей один, певцов восемь, кооператоров пять, ученых »
Ммя-ууу!
Ниткин! Встань сейчас же! И сними с себя эту глупую цепочку!

Эрнст Теодор Амадей Гофман. Щелкунчик и Мышиный Король

Двадцать четвертого декабря детям советника медицины Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату, а уж в смежную с ней гостиную их совсем не пускали. В спальне, прижавшись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стемнело, и им было очень страшно, потому что в комнату не внесли лампы, как это и полагалось в сочельник. Фриц таинственным шепотом сообщил сестренке (ей только что минуло семь лет), что с самого утра в запертых комнатах чем-то шуршали, шумели и тихонько постукивали. А недавно через прихожую прошмыгнул маленький темный человечек с большим ящиком под мышкой; но Фриц наверное знает, что это их крестный, Дроссельмейер. Тогда Мари захлопала от радости в ладоши и воскликнула:
- Ах, что-то смастерил нам на этот раз крестный?
Старший советник суда Дроссельмейер не отличался красотой: это был маленький, сухонький человечек с морщинистым лицом, с большим черным пластырем вместо правого глаза и совсем лысый, почему он и носил красивый белый парик. Всякий раз у крестного в кармане находилось что-нибудь занимательное для ребят: то человечек, ворочающий глазами и шаркающий ножкой, то коробочка, из которой выскакивает птичка, то еще какая-нибудь штучка. А к рождеству он всегда мастерил красивую, затейливую игрушку, над которой много трудился. Поэтому родители заботливо убирали его подарок.
- Ах, что-то смастерил нам на этот раз крестный! - воскликнула Мари.
Фриц решил, что в нынешнем году это непременно будет крепость, а в ней будут маршировать и выкидывать артикулы прехорошенькие солдатики, а потом появятся другие солдатики и пойдут на приступ, но те солдаты, что в крепости, отважно выпалят в них из пушек, и поднимется шум и грохот.
- Нет, нет, - перебила Фрица Мари, - крестный рассказывал мне о прекрасном саде. Там большое озеро, по нему плавают чудо какие красивые лебеди с золотыми ленточками на шее и распевают красивые песни. Потом из сада выйдет девочка, подойдет к озеру, приманит лебедей и будет кормить их сладким марципаном...
- Лебеди не едят марципана, - не очень вежливо перебил ее Фриц, - а целый сад крестному и не сделать.Да и какой толк нам от его игрушек? У нас тут же их отбирают. Нет, мне куда больше нравятся папины и мамины подарки: они остаются у нас, мы сами ими распоряжаемся.
И вот дети принялись гадать, что им подарят родители. Мари сказала, что мамзель Трудхен (ее большая кукла) совсем испортилась: она стала такой неуклюжей, то и дело падает на пол, так что у нее теперь все лицо в противных отметинах. И потом, мама улыбнулась, когда Мари так восхищалась Гретиным зонтичком. А Фриц уверял, что у него в придворной конюшне как раз не хватает гнедого коня, а в войсках маловато кавалерии. Папе это хорошо известно.
Итак, дети отлично знали, что родители накупили им всяких чудесных подарков и сейчас расставляют их на столе; но в то же время они не сомневались, что добрый младенец Христос осиял всё своими ласковыми и кроткими глазами и что рождественские подарки, словно тронутые его благостной рукой, доставляют больше радости, чем все другие.

ЁЛКА Зощенко
Дети с нетерпением ожидали весёлый праздник. И даже в щёлочку двери подглядывали, как мама украшает ёлку.
Сестрёнке Леле было в то время семь лет. Она была бойкая девочка.
Она однажды сказала:
Минька, мама ушла на кухню. Давай пойдём в комнату, где стоит ёлка, и поглядим, что там делается.
Вот дети вошли в комнату. И видят: очень красивая ёлка. А под ёлкой лежат подарки. А на ёлке разноцветные бусы, флаги, фонарики, золотые орехи, пастилки и крымские яблочки.
Леля говорит:
Не будем глядеть подарки. А вместо того давай лучше съедим по одной пастилке.
И вот она подходит к ёлке и моментально съедает одну пастилку, висящую на ниточке.
Леля, если ты съела пастилочку, то я тоже сейчас что-нибудь съем.
И Минька подходит к ёлке и откусывает маленький кусочек яблока.
Леля говорит:
Минька, если ты яблоко откусил, то я сейчас другую пастилку съем и вдобавок возьму себе ещё эту конфетку.
А Леля была такая высокая, долговязая девочка. И она могла высоко достать. Она встала на цыпочки и своим большим ртом стала поедать вторую пастилку.
А Минька был удивительно маленького роста. И ему почти что ничего нельзя было достать, кроме одного яблока, которое висело низко.
Если ты, Лелища, съела вторую пастилку, то я ещё раз откушу это яблоко.
И Минька снова взял руками это яблочко и снова его немножко откусил.
Леля говорит:
Если ты второй раз откусил яблоко, то я не буду больше церемониться и сейчас съем третью пастилку и вдобавок возьму себе на память хлопушку и орех.
Минька чуть не заревел. Потому что она могла до всего дотянуться, а он нет.
А я, Лелища, как поставлю к ёлке стул и как достану себе тоже что-нибудь, кроме яблока.
И вот он стал своими худенькими ручонками тянуть к ёлке стул. Но стул упал на МИньку. он хотел поднять стул. Но тот снова упал. И прямо на подарки.
Минька, ты, кажется, разбил куклу. Так и есть. Ты отбил у куклы фарфоровую ручку.
Тут раздались мамины шаги, и дети убежали в другую комнату.
Вскоре пришли гости. Много детей с их родителями.
И тогда мама зажгла все свечи на ёлке, открыла дверь и сказала:
Все входите.
И все дети вошли в комнату, где стояла ёлка.
Теперь пусть каждый ребёнок подходит ко мне, и я каждому буду давать игрушку и угощение.
Дети стали подходить к маме. И она каждому дарила игрушку. Потом снимала с ёлки яблоко, пастилку и конфету и дарила ребёнку.
И все дети были очень рады. Потом мама взяла в руки то яблоко, которое откусил Минька.
Леля и Минька, подойдите сюда. Кто из вас двоих откусил это яблоко?
Это Минькина работа.
Это меня Лелька научила.
Лелю я поставлю в угол носом, а тебе я хотела подарить заводной паровозик. Но теперь этот заводной паровозик я подарю тому мальчику, которому я хотела дать откусанное яблоко.
И она взяла паровозик и подарила его одному четырёхлетнему мальчику. И тот моментально стал с ним играть.
Минькаа рассердился на этого мальчика и ударил его по руке игрушкой. И он так отчаянно заревел, что его собственная мама взяла его на ручки и сказала:
С этих пор я не буду приходить к вам в гости с моим мальчиком.
Можете уходить, и тогда паровозик мне останется.
И та мама удивилась таким словам и сказала:
Наверное, ваш мальчик будет разбойник.
И тогда мама взяла Миньку на ручки и сказала той маме:
Не смейте так говорить про моего мальчика. Лучше уходите со своим золотушным ребёнком и никогда к нам больше не приходите.
Я так и сделаю. С вами водиться что в крапиву садиться.
И тогда ещё одна, третья мама, сказала:
И я тоже уйду. Моя девочка не заслужила того, чтобы
·ей дарили куклу с обломанной рукой.
И Леля закричала:
Можете тоже уходить со своим золотушным ребёнком. И тогда кукла со сломанной ручкой мне останется.
И тогда Минька, сидя на маминых руках, закричал:
Вообще можете все уходить, и тогда все игрушки нам останутся.
И тогда все гости стали уходить. Тут в комнату вошёл папа.
Такое воспитание губит моих детей. Я не хочу, чтобы они дрались, ссорились и выгоняли гостей. Им будет трудно жить на свете, и они умрут в одиночестве.
И папа подошёл к ёлке и потушил все свечи.:
Моментально ложитесь спать. А завтра все игрушки я отдам гостям.
И вот прошло с тех пор тридцать пять лет, и до сих пор не забывается эта ёлка.

Бажов Малахитовая шкатулка
От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то.
Двое парнишечки. Робята как робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчонку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:
- Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала В кого только зародилась! Сама черненька да бассенька, а глазки зелененьки. На наших девчонок будто и вовсе не походит.
Степан пошутит, бывало:
- Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле скыркался. А что глазки зеленые - тоже дивить не приходится. Мало ли я малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.
Так эту девчоночку Памяткой и звал. - Ну-ка ты, Памятка моя! - И когда случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.
Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала - далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим людям ластилась, а всяк ей - Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки и те любовались. Ну, как, - красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:
- Красота-то - красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку.
По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову - пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, - с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво - которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:
- Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.
Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: "Неспроста это. Ой, неспроста!" - да поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:
- Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!
Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце - пожалеет, достанет шкатулку, только накажет:
- Не изломай чего!
Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.

Война и мир
В Можайске везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.

25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой горы, ведущей из города мимо собора, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался конный полк с песельниками впереди. Навстречу поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.

Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле Пьера. Один раненый старый солдат оглянулся на него.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы?
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых.Один был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера.Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала да ежова голова Да на чужой стороне живучи – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. Но под откосом, у телеги с ранеными, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.

«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть!» – думал Пьер, направляясь дальше.

Въехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые что то работали на огромном кургане. Увидав этих мужиков, Пьер вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят.

Как папа учился в школе

КАК ПАПА ПОШЁЛ В ШКОЛУ

Когда папа был маленьким, он очень много болел. Он не пропустил ни одной детской болезни. Он болел корью, свинкой, коклюшем. После каждой болезни у него были осложнения. А когда они проходили, маленький папа быстро заболевал новой болезнью.

Когда ему нужно было пойти в школу, маленький папа тоже лежал больной. Когда он выздоровел и в первый раз пошёл на занятия, все дети уже давно учились. Они все уже перезнакомились, и учительница тоже их всех знала. А маленького папу никто не знал. И все на него смотрели. Это было очень неприятно. Тем более, что некоторые даже высовывали язык.

А один мальчишка подставил ему ножку. И маленький папа упал. Но он не заплакал. Он встал и толкнул того мальчишку. Тот тоже упал. Потом он встал и толкнул маленького папу. И маленький папа опять упал. Он опять не заплакал. И опять толкнул мальчишку. Так они, наверно, толкались бы весь день. Но тут зазвонил звонок. Все пошли в класс и сели на свои места. А у маленького папы не было своего места. И его посадили рядом с девочкой. Весь класс начал смеяться. И даже эта девочка засмеялась.

Тут маленькому папе очень захотелось заплакать. Но вдруг ему стало смешно, и он сам засмеялся. Тогда засмеялась и учительница.
Она сказала:
Вот это ты молодец! А я уж боялась, что ты заплачешь.
Я сам боялся, сказал папа.
И все опять засмеялись.
Запомните, дети, сказала учительница. Когда вам хочется плакать, непременно попробуйте засмеяться. Это мой совет вам на всю жизнь! А теперь давайте учиться.

Маленький папа узнал в этот день, что он читает лучше всех в классе. Но тут же он узнал, что пишет хуже всех. Когда же выяснилось, что он лучше всех разговаривает на уроке, то учительница погрозила ему пальцем.

Это была очень хорошая учительница. Она была и строгая и весёлая. Учиться у неё было очень интересно. И её совет маленький папа запомнил на всю жизнь. Ведь это был его первый школьный день. А этих дней потом было много. И так много было весёлых и грустных, хороших и плохих историй в школе маленького папы!

КАК ПАПА ОТОМСТИЛ НЕМЕЦКОМУ ЯЗЫКУ
Александр Борисович Раскин (19141971)

Когда папа был маленьким и учился в школе, у него были разные отметки. По русскому языку «хорошо». По арифметике «удовлетворительно». По чистописанию «неудовлетворительно». По рисованию «плохо» с двумя минусами. И учитель рисования обещал папе третий минус.

Но вот однажды в класс вошла новая учительница. Она была очень симпатичная. Молодая, красивая, весёлая, в каком-то очень нарядном платье.
Меня зовут Елена Сергеевна, а вас как? сказала она и улыбнулась.
И все закричали:
Женя! Зина! Лиза! Миша! Коля!
Елена Сергеевна зажала себе уши, и все умолкли. Тогда она сказала:
Я буду вас учить немецкому языку. Согласны?
Да! Да! закричал весь класс.
И вот маленький папа начал учиться немецкому языку. Сначала ему очень понравилось, что стул по-немецки дер штуль, стол дер тыш, книга дас бух, мальчик дер кнабе, девочка дас метхен.

Это было похоже на какую-то игру, и всему классу было интересно это узнать. Но когда начались склонения и спряжения, некоторые кнабен и метхен заскучали. Оказалось, что заниматься немецким языком надо серьезно. Оказалось, что это не игра, а такой же предмет, как арифметика и русский язык. Надо было сразу учиться трём вещам: писать по-немецки, читать по-немецки и говорить по-немецки. Елена Сергеевна очень старалась, чтобы на её уроках было интересно. Она приносила в класс книжки с весёлыми историями, учила ребят петь немецкие песенки и шутила на уроке тоже по-немецки. И тем, кто занимался как следует, было действительно интересно. А те ученики, которые не занимались и не готовили уроков, ничего не понимали. И, конечно, им было скучно. Они всё реже заглядывали в дас бух и всё чаще молчали, как дер тыш, когда Елена Сергеевна их опрашивала. И иногда, перед самым уроком немецкого языка, раздавался дикий крик: «Их хабе шпацирен!» Что в переводе на русский язык означало: «Я имею гулять!». А в переводе на школьный язык означало: «Я имею прогуливать!».

Услышав этот вопль, многие ученики подхватывали: «Шпацирен! Шпацирен!» И бедная Елена Сергеевна, придя на урок, замечала, что все мальчики изучают глагол «шпацирен», а за партами сидят одни девочки. И это её, понятно, очень огорчало. Маленький папа тоже занимался главным образом шпациреном. Он даже написал стихи, которые начинались так:
Нет приятней для уха детского Слов знакомых: «Бежим с немецкого!»

Он не хотел обидеть этим Елену Сергеевну. Просто очень весело было убегать с урока, прятаться от директора и учителей, скрываться на школьном чердаке от Елены Сергеевны. Это было гораздо интереснее, чем сидеть в классе, не выучив урока, и на вопрос Елены Сергеевны: «Хабен зи ден федермессер?» («Есть ли у тебя перочинный нож?») отвечать после долгого раздумья: «Их нихт»... (что по-русски звучало очень глупо: «Я нет...»). Когда маленький папа так ответил, над ним смеялся весь класс. Потом смеялась вся школа. А маленький папа очень не любил, когда над ним смеялись. Он гораздо больше любил сам смеяться над другими. Если бы он был умнее, то начал бы заниматься немецким языком, и над ним перестали бы смеяться. Но маленький папа очень обиделся. Он обиделся на учительницу. Он обиделся на немецкий язык. И он отомстил немецкому языку. Маленький папа никогда им серьёзно не занимался. Потом он не занимался как следует французским языком в другой школе. Потом он почти не занимался английским языком в институте. И теперь папа не знает ни одного иностранного языка. Кому же он отомстил? Теперь папа понимает, что он обидел самого себя. Он не может читать многие свои любимые книги на том языке, на котором они написаны. Ему очень хочется поехать в туристское путешествие за границу, но ему стыдно ехать туда, не умея говорить ни на одном языке. Иногда папу знакомят с разными людьми из других стран. Они плохо говорят по-русски. Но все они учат русский язык, и все они спрашивают папу:
Шпрехен зи дейч? Парле ву франсе? Ду ю спик инглиш?
А папа только разводит руками и качает головой. Что он может ответить им? Только: «Их нихт». И ему очень стыдно.

КАК ПАПА ГОВОРИЛ ПРАВДУ

Когда папа был маленьким, он очень плохо врал.У других детей это как-то лучше получалось А маленькому папе говорили сразу: «Ты врёшь!»И всегда угадывали.
Маленький папа очень удивлялся. Он спрашивал: «Откуда вы знаете?»
И все ему отвечали: «Это написано у тебя на носу».

Услышав это несколько раз, маленький папа решил проверить свой нос. Он подошёл к зеркалу и сказал:
Я самый сильный, самый умный, самый красивый! Я собака! Я крокодил! Я паровоз!..
Сказав все это, маленький папа долго и терпеливо смотрел в зеркало на свой нос. На носу по-прежнему ничего не было написано.
Тогда он решил, что нужно врать ещё сильнее. Продолжая смотреть в зеркало, он довольно громко сказал:
Я умею плавать! Я очень хорошо рисую! У меня красивый почерк!
Но даже эта наглая ложь ничего не достигла. Как маленький папа ни смотрел в зеркало, на его носу ничего не было написано. Тогда он пошёл к своим родителям и сказал:
Я очень много врал и смотрел на себя в зеркало, а на носу ничего нет. Почему же вы говорите, что там написано, что я вру?

Родители маленького папы очень смеялись над своим глупым ребенком. Они сказали:
Никто не может увидеть, что у него написано на носу. И зеркало никогда этого не показывает. Ведь это всё равно, что укусить свой собственный локоть. Ты не пробовал?
Нет, сказал маленький папа. Но я попробую...

И он попробовал укусить свой локоть. Он очень старался, но ничего не получалось. И тогда он решил не смотреть больше в зеркало на свой нос, не кусать свой локоть и не врать.
Маленький папа решил с понедельника говорить всем только правду. Он решил, что с этого дня на его носу будет написана одна только чистая правда.

И вот настал этот понедельник. Едва маленький папа умылся и сел пить чай, его сразу спросили:
А уши ты мыл?
И он сразу сказал правду:
Нет.
Потому что все мальчики не любят мыть уши. Их слишком много, этих ушей. Сначала мои одно ухо, а потом ещё другое. И всё равно вечером они грязные.
Но взрослые этого не понимают. И они закричали:

Позор! Неряха! Немедленно вымой!
Пожалуйста... тихо сказал маленький папа.
Он вышел и очень быстро вернулся.
Уши мыл? спросили его.
Мыл, ответил он.
И тогда ему задали совершенно лишний вопрос:
Оба или одно?

Одно...
И тогда его послали мыть второе ухо. Потом его спросили:
А рыбин жир ты пил?
И маленький папа ответил правду:
Пил.
Чайную ложку или столовую?
До этого дня маленький папа всегда отвечал: «Столовую», хотя пил чайную. Всякий, кто хоть раз пробовал рыбий жир, должен его понять. И это была единственная неправда, которая не была написана на носу. Тут все верили маленькому папе. Тем более, что он всегда наливал рыбий жир сначала в столовую ложку, а потом уже переливал его в чайную, а остаток сливал обратно.
Чайную... сказал маленький папа. Ведь он решил говорить только правду. И за это он получил еще одну чайную ложку рыбьего жира.
Говорят, что есть дети, которые любят рыбий жир. Вы видели когда-нибудь таких детей? Я никогда их не встречал.

Маленький папа пошел в школу. И там тоже ему было несладко. Учительница спросила:
Кто сегодня не сделал уроков?
Все молчали. И только маленький папа сказал правду:
Я не сделал.
Почему? спросила учительница. Конечно, можно было сказать, что болела голова, что был пожар, а потом началось землетрясение, а потом... В общем, можно было соврать что-нибудь, хотя это обычно мало помогает.
Но ведь маленький папа решил не врать. И он сказал чистую правду:
Я читал Жюля Верна...
И тут весь класс засмеялся.
Очень хорошо, сказала учительница, придётся мне поговорить с твоими родителями об этом писателе.
Все опять засмеялись, но маленькому папе стало грустно.

А вечером пришла в гости одна тётя. Она спросила маленького папу:
Ты любишь шоколад?
Очень люблю, сказал честный маленький папа.
А меня ты любишь? спросила тётя сладким голосом.
Нет, сказал маленький папа, не люблю.
Почему?
Во-первых, у вас на щеке чёрная бородавка. А потом вы очень кричите, и мне всё время кажется, что вы ругаетесь.
Что долго рассказывать? Маленький папа не получил шоколада.
А родители маленького папы сказали ему так:
Врать, конечно, нехорошо. Но говорить все время только правду, по всякому случаю, кстати и некстати, тоже не следует. Ведь тётя не виновата, что у неё бородавка. И если она не умеет тихо говорить, то ей уже поздно учиться. И если она пришла в гости да ещё принесла шоколад, можно было бы не обижать её.

И маленький папа совсем запутался, потому что иногда бывает очень трудно понять, можно ли сказать правду или лучше не нужно.
Но всё-таки он решил говорить правду.
И с тех пор маленький папа всю жизнь старался никогда и никому не врать. Он всегда старался говорить только правду.И часто за это он получал горькое вместо сладкого. И до сих пор ему говорят, что когда он врёт, у него это написано на носу. Ну, что же! Написано так написано! Тут уж ничего не поделаешь!

В.Голявкин. Мой добрый папа

3. На балконе

Я иду на балкон. Вижу девочку с бантом. Она живёт вон в том парадном. Ей можно свистнуть. Она глянет вверх и увидит меня. Это мне и нужно. "Привет, - скажу я, - тра-ля-ля, три-ли-ли!" Она скажет: "Дурак!" - или что-то другое. И дальше пойдёт. Как ни в чём не бывало. Как будто бы я не дразнил её. Тоже мне! Что мне бант! Будто я её жду! Я жду папу. Он мне принесёт гостинцев. Он будет мне рассказывать про войну. И про разное старое время. Папа знает столько историй! Никто лучше не может рассказывать. Я всё слушал и слушал бы!

Папа знает про всё на свете. Но иногда он не хочет рассказывать. Он тогда грустный и всё говорит: "Нет, не то написал я, не то, не ту музыку Но ты-то! - Это он мне говорит. - Ты-то уж не подведёшь, я надеюсь?" Мне не хочется папу обидеть. Он мечтает, чтоб я композитором стал. Я молчу. Что мне музыка? Он понимает. "Это печально, - говорит он. - Ты даже представить себе не можешь, как это печально!" Почему это печально, когда мне совсем не печально? Ведь папа мне не желает плохого. Тогда почему так? "Кем ты будешь?" - говоритон. "Полководцем", - говорю я. "Опять война?" - Папа мой недоволен. А сам воевал. Сам скакал на коне, стрелял из пулемёта

Папа мой очень добрый. Мы с братом однажды сказали папе: "Купи нам мороженое. Но побольше. Чтобы мы наелись". - "Вот тебе таз, - сказал папа, - беги за мороженым". Мама сказала: "Они ведь простудятся!" - "Сейчас лето, - ответил папа, - с чего бы им простудиться!" - "Но горло, горло!" - сказала мама. Папа сказал: "У всех горло. Однако мороженое все едят". - "Но не в таком количестве!" - сказала мама. "Пусть едят сколько хотят. При чём тут количество! Больше они не съедят, чем смогут!" Так сказал папа. И мы взяли таз и пошли за мороженым. И принесли целый таз. Мы поставили таз на стол. Из окон светило солнце. Мороженое стало таять. Папа сказал: "Вот что значит лето!" - велел нам взять ложки и сесть за стол. Мы все сели за стол - я, папа, мама, Боба. Мы с Бобой были в восторге! Мороженое течёт по лицу, по рубахам. У нас такой добрый папа! Он столько купил мороженого! Что теперь нам не скоро захочется

Двадцать деревьев посадил папа на нашей улице. Сейчас они выросли. Огромное дерево перед балконом. Если я потянусь, я достану ветку.

Я жду папу. Сейчас он появится. Мне трудно глядеть сквозь ветки. Они закрывают улицу. Но я нагибаюсь и вижу всю улицу.

"Записки выдающегося двоечника" Артур Гиваргизов

УЧИТЕЛЯ ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУТ

Всем известно, что учителя друг друга терпеть не могут они только делают вид, что любят, потому что все считают свой предмет самым главным. А самым-самым главным считает свой предмет учительница по русскому языку. Поэтому она и задала сочинение на тему «Самый-самый главный предмет». Достаточно было написать всего одно предложение: «Самый главный предмет это русский язык», даже с ошибками, и получить пятерку; и все так и сделали, кроме Серёжи; потому что Серёжа не понял, о каких вообще предметах идет речь, он думал, что предмет это что-то твердое, и написал о зажигалке.
«Самый главный предмет, читала вслух серёжино сочинение учительница, это зажигалка. Без зажигалки не прикуришь». Подумаешь, остановилась она, не прикуришь. Попросил огонька у прохожего, и все.
А если в пустыне? спокойно возразил Серёжа.
В пустыне и от песка можно прикурить, спокойно ответила учительница. В пустыне раскаленный песок.
Хорошо, спокойно согласился Серёжа, а в тундре, при минус 50??
В тундре да, согласилась учительница по русскому языку.
Тогда за что два? спросил Серёжа.
-- Потому что мы не в тундре, спокойно вздохнула учительница по русскому языку. А не в тундре, вдруг закричала она, самый главный предмет это великий и могучий русский язык!!!

ИТОГИ Всероссийского конкурса «Живая классика»
19 век
1. Гоголь Н.В. "Тарас Бульба" (2), «Заколдованное место», «Ревизор», «Ночь перед Рождеством» (3), «Вечера на хуторе близ Диканьки».
2. Чехов А.П. «Толстый и тонкий» (3), «Хамелеон», «Налим», «Радость», «Дачники».
3. Толстой Л.Н. «Война и мир» (отрывки «Петя Ростов», «Перед боем», «Смерть Пети», монолог Наташи Ростовой (5)), "Лев и собачка"
4. Тургенев И.С. Стихотворение в прозе "Голуби", «Воробей» (2), «Щи», «Русский язык».
5. Пушкин А.С. «Барышня-крестьянка» (3).
Аксаков С.Т. «Начало лета».
Глинка Ф.Н."Партизан Давыдов".
Достоевский Ф.М. «Неточка Незванова».
Короленко В. «Слепой музыкант».
Островский Н.А. «Гроза».
20 век
1. Грин А."Алые паруса" (7)
2. Паустовский К.Г. «Корзина с еловыми шишками» (3), «Старый повар», «Жильцы старого дома».
3. Платонов А.П. «Неизвестный цветок» (2),"Цветок на земле"
4. М. Горький (1), «Сказки об Италии»
5. Куприн А.И. (2)
Алексеевич С. «Последние свидетели»
Айтматов Ч.Т. «Плаха»
Бунин И.А. «Лапти»
Закруткин В. «Матерь человеческая»
Распутин В.Г. «Уроки французского».
Толстой А. Н. «Детство Никиты»
Шолохов М.А. "Нахаленок".
Шмелёв И.С. «Лето Господне», отрывок из главы «Разговенье»
Троепольский Г.Н. "Белый Бим черное ухо"
Фадеев А. «Молодая Гвардия» отрывок «Мама»
Оригинальное произведение (поисковые системы по названию не дают ссылки)
«Сказка об Аймио, Северном ветре и Фее реки Така – тике»
Детская литература
Александрова Т. «Светофор»
Гайдар А.П. "Дальние страны", «Горячий камень».
Георгиев С. «Саша+ Таня»
Железников В.К. «Чучело»
Носов Н. «Федина задача»
Пивоварова И. «День защиты природы»
Черный Саша «Дневник мопса Микки»
Зарубежная литература
1. Антуан де Сент –Экзюпери «Маленький принц» (4).
2. Гюго В. «Отверженные».
3. Линдгрен А. «Пеппи, Длинный чулок».
4. Санд Ж. «О чем говорят цветы».
5. С.-Томпсон «Лобо».
6. Твен М. «Приключения Тома Сойера»
7. Уайльд О. «Мальчик-звезда».
8. Чапек Карел «Собачья жизнь».

Например, Лев Кассиль прославился книжкой «Кондуит и Швамбрания», Николай Носов – романами про Незнайку, Виталий Бианки – «Лесной газетой», Юрий Сотник – рассказом «Как я был самостоятельным»

А вот у Радия Погодина такой книги нет. Даже его повесть «Дубравка», повесть «Включите северное сияние» рассказ «Чижи»

Юрий Коваль стал после«Алого» писать один за другим свои замечательные рассказы и повести:«Приключения Васи Куролесова»,«Недопёсок Наполеон III»,«Пять похищенных монахов»,«Полынные сказки». Роман«Суер-Выер».

Ну, Лизавета Григорьевна, видела молодого Берестова; нагляделась довольно; целый день были вместе.
Как это? Расскажи, расскажи по порядку.
Извольте-с: пошли мы, я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька
Хорошо, знаю. Ну потом?
Позвольте-с, расскажу всё по порядку. Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские
Ну! а Берестов?
Погодите-с. Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее а дочери и надулись, да мне наплевать на них
Ах Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями!
Да как же вы нетерпеливы! Ну вот вышли мы изо стола а сидели мы часа три, и обед был славный; пирожное бланманже синее, красное и полосатое Вот вышли мы из-за стола, и пошли в сад играть в горелки, а молодой барин тут и явился.
Ну что ж? правда ли, что он так хорош собой?
Удивительно хорош, красавец, можно сказать. Стройный, высокий, румянец во всю щеку
Право? А я так думала, что у него лицо бледное. Что же? Каков он тебе показался? Печален, задумчив?
Что вы? Да этакого бешеного я и сроду не видывала. Вздумал он с нами в горелки бегать.
С вами в горелки бегать! Невозможно!
Очень возможно! Да что еще выдумал! Поймает, и ну целовать!
Воля твоя, Настя, ты врешь.
Воля ваша, не вру. Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился.
Да как же, говорят, он влюблен и ни на кого не смотрит?
Не знаю-с, а на меня так уж слишком смотрел да и на Таню, приказчикову дочь, тоже; да и на Пашу колбинскую, да грех сказать, никого не обидел, такой баловник!
Это удивительно! А что в доме про него слышно?
Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: со временем остепенится.
Как бы мне хотелось его видеть! сказала Лиза со вздохом.
Да что же тут мудреного? Тугилово от нас не далеко, всего три версты: подите гулять в ту сторону, или поезжайте верхом; вы верно встретите его. Он же всякой день, рано по утру, ходит с ружьем на охоту.
Да нет, не хорошо. Он может подумать, что я за ним гоняюсь. К тому же отцы наши в ссоре, так и мне всё же нельзя будет с ним познакомиться Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!
И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает.
А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя милая Настя! Какая славная выдумка!

Виктор Голявкин
ВОТ ЧТО ИНТЕРЕСНО!
Когда Гога начал ходить в первый класс, он знал только две буквы: О кружочек, и Т - молоточек. И всё. Других букв не знал. И читать не умел. Бабушка пыталась его учить, но он сейчас же придумывал уловку: - Сейчас, сейчас, бабуся, я тебе вымою посуду. И он тут же бежал на кухню мыть посуду. И старенькая бабушка забывала про учёбу и даже покупала ему подарки за помощь в хозяйстве. А Гогины родители были в длительной командировке и надеялись на бабушку. И конечно, не знали, что их сын до сих пор читать не научился. Зато Гога часто мыл пол и посуду, ходил за хлебом, и бабушка всячески хвалила его в письмах родителям. И читала ему вслух. А Гога, устроившись поудобней на диване, слушал с закрытыми глазами. "А зачем мне учиться читать, - рассуждал он, если бабушка мне вслух читает". Он и не старался. И в классе он увиливал как мог. Учительница ему говорит: - Прочти-ка вот здесь. Он делал вид, что читает, а сам рассказывал по памяти, что ему бабушка читала. Учительница его останавливала. Под смех класса он говорил: - Хотите, я лучше закрою форточку, чтобы не дуло. Или: - У меня так кружится голова, что я сейчас, наверное, упаду... Он так искусно притворялся, что однажды учительница его к врачу послала. Врач спросил: - Как здоровье? - Плохо, - сказал Гога. - Что болит? - Всё. - Ну, иди тогда в класс. - Почему? - Потому что у тебя ничего не болит. - А вы откуда знаете? - А ты откуда знаешь? - засмеялся врач. И он слегка подтолкнул Гогу к выходу. Больным Гога больше никогда не притворялся, но увиливать продолжал. И старания одноклассников ни к чему не привели. Сначала к нему Машу-отличницу прикрепили.
- Давай будем серьёзно учиться, - сказала ему Маша. - Когда? - спросил Гога. - Да хоть сейчас. - Сейчас я приду, - сказал Гога. И он ушёл и не вернулся. Потом к нему Гришу-отличника прикрепили. Они остались в классе. Но как только Гриша открыл букварь, Гога полез под парту. - Ты куда? - спросил Гриша. - Иди сюда, - позвал Гога. - Зачем? - А здесь нам никто мешать не будет. - Да ну тебя! - Гриша, конечно, обиделся и сейчас же ушёл. Больше к нему никого не прикрепляли.
Время шло. Он увиливал. Приехали Гогины родители и обнаружили, что их сын не может прочесть ни строчки. Отец схватился за голову, а мать за книжку, которую она привезла своему ребёнку. - Теперь я каждый вечер, - сказала она, - буду читать вслух эту замечательную книжку своему сыночку. Бабушка сказала: - Да, да, я тоже каждый вечер читала вслух Гогочке интересные книжки. Но отец сказал: - Очень даже напрасно вы это делали. Наш Гогочка разленился до такой степени, что не может прочесть ни строчки. Прошу всех удалиться на совещание. И папа вместе с бабушкой и мамой удалились на совещание. А Гога сначала заволновался по поводу совещания, а потом успокоился, когда мама стала ему читать из новой книжки. И даже заболтал ногами от удовольствия и чуть не сплюнул на ковёр. Но он не знал, что это было за совещание! Что там постановили! Итак, мама прочла ему полторы страницы после совещания. А он, болтая ногами, наивно воображал, что так и будет дальше продолжаться. Но когда мама остановилась на самом интересном месте, он опять заволновался. А когда она протянула ему книгу, он ещё больше заволновался. - А дальше читай сам, - сказала ему мама. Он сразу предложил: - Давай я тебе, мамочка, вымою посуду. И он побежал мыть посуду. Но и после этого мама отказывалась читать. Он побежал к отцу. Отец строго сказал, чтобы он никогда больше не обращался к нему с такими просьбами. Он сунул книгу бабушке, но она зевнула и выронила её из рук. Он поднял с пола книгу и опять отдал бабушке. Но она опять выронила её из рук. Нет, раньше она никогда так быстро не засыпала в своём кресле! "Действительно ли, - думал Гога, - она спит, или ей на совещании поручили притворяться?" Гога дёргал её, тормошил, но бабушка и не думала просыпаться. А ему так хотелось узнать, что дальше происходит в этой книжке! В отчаянии он сел на пол и стал рассматривать картинки. Но по картинкам трудно было понять, что там дальше происходит. Он принёс книгу в класс. Но одноклассники отказывались ему читать. Даже мало того: Маша тут же ушла, а Гриша вызывающе полез под парту. Гога пристал к старшекласснику, но тот щёлкнул его по носу и засмеялся. Как дальше быть? Ведь он так никогда и не узнает, что дальше в книге написано, пока не прочтёт её.
Оставалось учиться. Читать самому. Вот что значит домашнее совещание! Вот что значит общественность! Он вскорости прочёл всю книгу и много других книг, но по привычке никогда не забывал сходить за хлебом, вымыть пол или посуду. Вот что интересно!

Виктор Голявкин

ДВА ПОДАРКА
В день рождения папа подарил Алёше ручку с золотым пером. На ручке были выгравированы золотые слова: "Алёше в день рождения от папы". На другой день Алёша со своей новой ручкой пошёл в школу. Он был очень горд: ведь не у каждого в классе ручка с золотым пером и золотыми буквами! А тут учительница забыла дома свою ручку и попросила на время у ребят. И Алёша первый протянул ей своё сокровище. И при этом подумал: "Мария Николаевна обязательно заметит, какая замечательная у него ручка, прочтёт надпись и скажет что-нибудь вроде: "Ах, каким красивым почерком написано!" или: "Какая прелесть!" Тогда Алёша скажет: "А вы взгляните на золотое перо, Мария Николаевна, самое настоящее золотое!" Но учительница не стала разглядывать ручку и ничего такого не сказала. Она спросила урок у Алёши, но он его не выучил. И тогда Мария Николаевна поставила в журнал двойку золотым пером и вернула ручку. Алёша, растерянно глядя на своё золотое перо, сказал: - Как же так получается?.. Вот так получается!.. - Ты о чём, Алёша? - не поняла учительница. - О золотом пере... - сказал Алёша. - Разве можно ставить двойки золотым пером?
- Значит, сегодня у тебя не золотые знания, - сказала учительница. - Выходит, папа подарил мне ручку, чтобы мне ею двойки ставили? - сказал Алёша. - Вот так номер! Какой же это подарок?! Учительница улыбнулась и сказала: - Ручку тебе папа подарил, а сегодняшний подарок ты себе сам сделал.

БЫСТРЕЙ, БЫСТРЕЙ! (В. Голявкин)

Заголовок 5Заголовок 615