Романность в лирике Ахматовой. Жанр прозаической миниатюры в русской литературе второй половины хх века Лирическая миниатюра

Миниатюра как жанр

Чаще всего для определения произведений, вошедших в названные выше сборники, используют термин «миниатюра» (иногда «лирическая миниатюра», тем самым подчеркивая ее сходство с лирической прозой), однако единого представления о том, что стоит за этим понятием, до сих пор нет. Научные исследования не выделяют миниатюру как жанр, а краткая литературная энциклопедия дает следующее определение этому явлению:

«Миниатюра - маленькое по объему, но композиционно и содержательно завершенное произведение, обычно заключающее в себе мысль (образ) широкого обобщения или яркой характерности… соответствие большому литературному жанру (новелле, повести, поэме и т. д.) выражается в композиционной полноте и тематической законченности, а так же масштабности идеи или образа» (21, 844).

То есть, миниатюра понимается как новелла, повесть или рассказ (если рассматривать прозаическую миниатюру), но в сильно сжатом, сгущенном виде. И далее Л. А. Левицкий (автор словарной статьи) отмечает, что «жанровые признаки миниатюры весьма относительны, а сам термин в значительной мере условен» (21, 844). Однако, в 80 - 90 гг. термин «миниатюра» все чаще употребляется как наименование определенного жанра. Так, например, многие работы Ю. Орлицкого посвящены именно жанру прозаической миниатюры (отметим попутно, что активно изучается и жанр лирической (стихотворной) миниатюры, например в публикациях Г. С. Меркина). По нашему мнению, такое выделение миниатюры как жанра вполне обоснованно.

Главное, что объединяет все перечисленные выше произведения и позволяет говорить о принадлежности к одному жанру - размер текста (меньше рассказа) и вследствие этого особая «сгущенность», «концентрированность» художественного текста. Миниатюра сочетает в себе черты как эпоса, так и лирики, поэтому необходимо сказать несколько слов о самом феномене лирической прозы.

Лирическая проза - это стилистическая разновидность художественной прозы, совмещает в себе черты как лирики, так и эпоса. Эпическая выраженность фабулы, элементы характерологии, неритмизованная речь сочетаются с характерным для лирики значительным элементом субъективности в изображении реальности. Лирическую прозу отличает специфическая роль субъекта повествования, который является композиционным центром произведения, а так же резкая выделенность какой-либо детали, слова, особая значимость лейтмотива. Эпические моменты (события, характеры) «растворяются» в потоке ассоциаций, лирических отступлений, так как для лирической прозы главное не изображение объекта, а выявление ассоциативного строя, который вызван этим, реально существующим объектом (21).

Определение, данное лирической прозе, во многом совпадает с тем, которое мы могли бы дать жанру прозаической миниатюры. В произведениях, написанных в этом жанре, во всем (в избранной манере повествования, в интонациях, в композиционной организации текста) сказывается отчетливо выраженное личностное, субъективное начало. Во многих миниатюрах именно субъект повествования является композиционным центром произведения, общая установка таких миниатюр - на выражение субъективного впечатления, переживания. В других миниатюрах хорошо выражена фабула, есть элементы характерологии действующих лиц, но в них особое значение приобретает лирическая интонация повествования, настроение, которым проникнуто произведение. Часто используется прием «скрытого сюжета», когда внешняя интрига отступает на второй план и главенствующую роль приобретает изменение психологического состояния героя, его нравственное самопознание.

Миниатюра отличается лаконичностью повествования, четкостью и отточенностью сюжета, особенной смысловой нагрузкой, которая вкладывается в некоторые слова и детали. Поток сознания, внутренний монолог, условно-ассоциативное мышление, импрессионистичность повествования свободно сосуществует в миниатюрах с образно-логическим рядом. Все это сочетается с обостренным интересом к философско-этическим, так называемым, вечным проблемам, что позволяет достигать в небольших по объему и очень лаконичных произведениях высокой степени художественных обобщений.

Необходимо отметить также, что многие миниатюры написаны в эссеистской форме, что казалось бы дает повод причислять их к жанру эссе, однако, этот жанр предполагает несколько большую строгость и логичность в рассуждениях и аргументации, а главное - достаточно развернутую цепочку умозаключений (что невозможно в миниатюре). Поэтому, по нашему мнению, применительно к миниатюре мы можем говорить лишь об эссеистской форме, понимая под этим «непринужденно-свободное соединение суммирующих сообщений о единичных фактах, описаний реальности и (что особенно важно) размышлений о ней. Мысли, высказываемые в эссеистской форме, как правило, не претендуют на исчерпывающую трактовку предмета, они допускают возможность совсем иных суждений. Эссеистика тяготеет к синкретизму: начала собственно художественные здесь легко соединяются с публицистическими и философскими» (36, 317).

Столь развернутое и в чем-то противоречивое определение жанра объясняется тем, что миниатюра предоставляет на редкость большие возможности для экспериментов, для проявления авторской индивидуальности. Отсутствие жестких рамок, сложившихся канонов составляет основное отличие миниатюры от других малых прозаических жанров.

Размышляя о жанре как литературоведческом понятии, В. Е. Хализев отмечает, что «литература последних двух столетий (в особенности ХХ в.) побуждает говорить о наличии в ее составе произведений, лишенных жанровой определенности, каковы многие драматические произведения с нейтральным подзаголовком «пьеса», художественная проза эссеистического характера, а так же многочисленные лирические стихотворения, не укладывающиеся в рамки каких-либо жанровых классификаций» (36, 335). Далее, он выделяет два рода жанровых структур: во-первых, готовые, твердые, завершенные канонические жанры (например, сонет), и, во-вторых, жанровые формы неканонические: гибкие, открытые для проявления индивидуально-авторской инициативы (например, эллегия); эти жанровые структуры соприкасаются и сосуществуют с названными выше внежанровыми образованиями.

Следуя этому разделению и принимая во внимание определение, данное нами миниатюре, мы считаем возможным отнести ее к неканоническим жанровым образованиям. Отсутствие жестких жанровых канонов определяет многообразие индивидуально-авторских моделей миниатюры, поэтому особый интерес представляет история формирования этого жанра. (Среди исследований, посвященных этой теме, необходимо отметить работы Ю. Орлицкого.)

Как жанр миниатюра сформировалась не сразу. Долгие годы считалось, что миниатюры (стихотворения в прозе) И.С. Тургенева едва ли не единственный прецедент этого рода в русской классике, причем прецедент удачный, но удавшийся только одному писателю. Для литературы же ХХI века миниатюры в духе Тургенева неактуальны и невозможны, и до сих пор критики спорят о том, как их правильно называть.

Действительно, цикл прозаических миниатюр, написанный И. С. Тургеневым в начале 1880-х годов и самим им названный, как известно, совсем по-другому - «Senilia», то есть «Старческое», стал образцовым для русской словесности. Второе название «Стихотворения в прозе» предложил издатель «Вестника Европы» Стасюлевич, с которым Тургенев вполне согласился. Произошло это, очевидно, потому, что к тому времени существовало достаточно большое количество опытов с тем же названием, под которыми стояли имена известных французских поэтов, Лотреамона, Ш. Бодлера, А. Рембо, Э. Парни. При этом современные исследователи жанра стихотворений в прозе называют основоположником его обычно Алоизиуса Бертрана (1807-1841), чья книга "Гаспар из тьмы" увидела свет в 1842 году, уже после смерти ее автора. Именно его памяти Шарль Бодлер посвятил книгу своих стихотворений в прозе "Парижский сплин" (1869), с которой связано мировое признание нового жанра. Следующим классиком нового жанра во французской традиции принято считать Артюра Рембо, стихотворения в прозе составили два его последних сборника - "Озарения" и "Сезон в аду" (1872-1873).

По-мнению Ю.Орлицкого, и в России все тоже началось задолго до Тургенева. Так, прямые аналоги прозаической миниатюры в духе Тургенева можно обнаружить еще у Батюшкова, Жуковского, Теплякова, Сомова. А в 1826 году вышла в свет книга Федора Глинки "Опыты аллегорий, или иносказательных описаний, в стихах и прозе", в составе которой автор публикует целых двадцать пять прозаических миниатюр-аллегорий.

Ф. Глинка называет свои миниатюры "аллегориями", однако в них можно выделить разные намечающиеся (и развитые затем в "Стихотворениях" Тургенева) жанровые варианты:

с одной стороны, это собственно аллегория, объективно изображающая ту или иную ситуацию и делающая из этого изображения назидательный вывод;

с другой - аллегорический сон или видение, окрашенное присутствием повествователя и его субъективными лирическими переживаниями ("Неосязательная утешительница", "Вожатый"). Напомним, что "сон" и "видение" часто встречаются (в том числе и как заглавия и подзаголовки) и в последней книге Тургенева.

Похожим на тургеневский оказывается и набор "персонажей" в "Опытах" Глинки: это Смерть, Надежда, Фантазия, Нищета, Слепец, Путник; наряду с аллегорическими в цикл-книгу Глинки входит и чисто лирическая "Картина залива", что тоже находит свое соответствие в нарочитой жанровой разноголосице тургеневского цикла; и там и здесь активно используется диалог; и у Глинки и у Тургенева близость к стиховой культуре подчеркивается включением в единый цикл прозаических и стихотворных произведений (правда, в тургеневском цикле находим только одно стихотворение, а у Глинки они занимают половину книги); сближает обе книги и взаимозависимость текстов в цикле, что затем надолго становится законом жанра стихотворной миниатюры.

Но есть и отличия, Глинка в отличие от Тургенева пользуется в своих "Опытах" традиционной "большой" прозаической строфой, в то время как одним из главных открытий автора "Стихотворений в прозе" становится введение в оборот миниатюрной прозы малых строф двух типов: версейной, в которой строфа состоит из одного предложения "нормальной" прозаической длины, и специфической именно для этого жанра строфы, использующей в основном короткие предложения. Такая трансформация строфики свидетельствует о выработке жанром специфических черт, что возможно уже только на определенной стадии жанровой рефлексии. Традиционное стихотворение в прозе принадлежит двум культурам и традициям - стихотворной и прозаической - одновременно, поэтому может использовать приемы, мотивы, сюжеты и образы стихов и прозы, порой причудливо и прихотливо монтируя их в рамках одного произведения или цикла

Вообще же в начале ХХ века, то есть всего через двадцать лет после публикации первых русских стихотворений в прозе, без прозаических миниатюр не обходился ни один журнал, их писали многие авторы, а некоторые отдавали этой форме решительное предпочтение перед всеми остальными - например, такие интересные, хотя и совершенно забытые ныне писатели, как А. Галунов, М. Марьянова, Д. Шепеленко. Обращались к жанру стихотворений в прозе и более известные авторы, например, П. Соловьева, Л. Зиновьева-Аннибал, А. Серафимович, Н. Рерих, Елена Гуро, Вас. Каменский, Н. Бурлюк, А. Белый, Д. Ратгауз, Б. Садовской, А. Гастев, С. Клычков.

Характерная черта многих опытов серебряного века - активный поиск дополнительных средств создания иллюзии стиха. В связи с этим появляются многочисленные опыты полностью метрических (М. Шкапская) или частично метризованных (А. Белый) стихотворений в прозе, версейных произведений (М. Марьянова). Стихотворения в прозе включаются в стихотворные сборники, объединяются в общие циклы со стихами.

Разрабатываются новые виды миниатюр:

развиваются собственно лирические, впрямую имитирующие «стихотворения в стихах»,

все чаще встречаются собственно прозаические, то есть безусловно эпические, фабульные миниатюрные,

возникают эссеистические стихотворения в прозе - например, в творчестве Н. Рериха.

(Эволюцию от лирической и повествовательной к эссеистической миниатюре можно увидеть на примере творчества А. Галунова, В.Розанова)

Таким образом, в первые десятилетия ХХ века жанр пережил явный расцвет, правда, скорее количественный, чем качественный, что вызвало резко отрицательное отношение к малой прозе многих писателей начала века (в частности В. Брюсова,Ю. Балтрушайтиса, а так же В. Набокова). Активизация жанра находит свое подтверждение в практике литературного пародирования, с одной стороны (В. Буренин, А. Измайлов, А. Архангельский, авторы "Парнаса дыбом"), и в усилении исследовательского интереса к тургеневскому эталону (А. Пешковский, Г. Шенгели) - с другой.

Наиболее значительные образцы жанра принадлежат здесь И. Бунину, создавшему в начале 1930-х гг., вслед за своими более ранними опытами, большой цикл миниатюр и вплотную примыкающих к ним маленьких рассказов «Божье дерево». При этом прозаические миниатюры И. Бунина начала 1930-х гг. первоначально публиковались автором на страницах парижских «Последних новостей» в небольших подборках-циклах «Краткие рассказы». В «Божьем дереве» явно преобладают лирические миниатюры, которые скорее можно назвать стихотворениями в прозе. Сближение стиха и прозы проявляется у Бунина не только в использовании традиционно поэтических художественных средств и приемов, но и в использовании метризации («Муравский шлях»), однако в целом Бунин, так же как Тургенев, обычно избегает метризации в малой прозе, перенося главный ритмический акцент на строфическую композицию.

В советский период развития русской литературы стихотворения в прозе, как и все прочие неканонические формы, окончательно отступают на второй план, а потом практически исчезают из книг и журналов. В Советской России миниатюра используется главным образом в «связанной» форме, в циклах и целостных книгах, прежде всего, «природоописателями» и философами М. Пришвиным и И. Соколовым-Микитовым. Хотя во многих случаях у Пришвина вообще невозможно провести строгой границы между собственно прозаической миниатюрой, способной полноценно существовать вне циклического образования, и равной ей по объему относительно самостоятельной главкой повести или очерка. Еще в большей степени это относится к вводимым писателем в ткань его прозы дневниковым записям.

Новый всплеск интереса к возможностям миниатюрного жанра, равно как и многих других новаций на стыке стиха и прозы, в русской советской литературе происходит в 1960 - 1990-е гг. (Хотя, как отмечает Ю. Орлицкий, в литературе неофициальной эта традиция, очевидно, никогда не прерывалась, достаточно назвать имена Н. Глазкова, Е. Кропивницкого.) В подцензурной советской литературе инициаторами выступили поэты старшего поколения: С. Щипачев, О. Колычев, П. Антокольский, В. Боков, начавшие включать прозаические миниатюры в состав собственных стихотворных книг. Но вскоре их сменили прозаики, причем сначала ориентированные на лирическую прозу (В. Солоухин, В. Астафьев), а за ними и прочие. При этом создаются достаточно отличные друг от друга структурно-жанровые авторские модели миниатюры, что подчеркивается индивидуальными жанровыми подзаголовками, которые должны были показать их независимость от тургеневской традиции. Например, "Крохотки", как у Солженицына, или "Мгновения", как у Бондарева. Большая часть из них четко вписываются в традиционную структурно-жанровую модель стихотворений в прозе, созданную И. Тургеневым и развитую в первую очередь И. Буниным. Это проявляется в господстве лирического начала и соответствующего ему типа повествования от первого лица; в избегании диалогической речи (в отличие даже от И. Тургенева); в последовательном использовании соразмерных, небольших по объему, строф, метрические фрагменты возникают чаще всего в началах предложений и строф, то есть в позициях, где их появление особенно заметно и, строго говоря, уже не может считаться чисто случайным.

В 90-е гг. миниатюра продолжает активно развиваться, к ней все чаще обращаются «молодые» авторы. Ю.Орлицкий отмечает следующие особенности современной прозаической миниатюры: если раньше в ней преобладала лирика, то теперь миниатюра может быть и нарративной, и лирической, и драматической; и эссеистической, и философской, и юмористической, причем чистые случаи встречаются все реже и реже, постмодернистская ирония последовательно съедает пафос, образуя некое единство принципиально нового качества (в качестве примера приводятся миниатюры И. Холина, А. Сергеева, Г. Сапгира и В. Тучкова). Нельзя не заметить и того, что прозаическая миниатюра в современной русской литературе - это чаще всего «проза поэта». Об этом свидетельствуют, кроме всего прочего, и чисто внешние, формальные признаки: последовательный отказ от заглавий (как в лирике) и публикация миниатюр в составе стихотворных книг и журнальных подборок стихов. Причем в этом преуспели не только литераторы модернистской и постмодернистской ориентации, но и традиционалисты.

Последовательно менялась строфика миниатюры. Здесь Ю. Орлицкий отмечает постепенное изменение принципов вертикального членения прозаического целого от использования нейтральной «большой» строфы к так называемой версейной: короткой и стремящейся к равенству одному предложению. Строго говоря, использование в малой прозе больших строф, часто охватывающих весь текст и тем самым вообще снимающих вопрос о строфической организации целого, оказывается приемом не менее значимым, чем пропорциональное уменьшение размеров строфы и/или составляющих ее предложений; в таком случае целый текст выступает как аналог астрофической композиции в стиховой традиции, как правило, напрямую отсылающей к идее моментальности впечатления или переживания и органической нечленимости мирообраза. (29)

Таким образом, в процессе своего развития жанр миниатюры активно взаимодействовал с другими малыми жанрами (с рассказом, новеллой, с эссе), в результате чего появились названные выше жанровые разновидности, поэтому иногда сложно разграничить где собственно миниатюра, а где короткий рассказ, микроновелла или миниэссе.

МИНИАТЮ́РА - (от итал. ) - небольшое прозаическое, стихотворное или драматическое (скетч, интермедия) произведение строго законченной формы. Термин широко употребляется в живописи и музыке. В русской прозе миниатюры часто носят название "картинок", "зарисовок", "набросков", "заметок", "записей" и т.п. Вот одна из многочисленных лирических заметок, вошедшая в книгу миниатюр В.А. Солоухина "Камешки на ладони": "Существует много попыток определять поэзию. Наверно, ее определяет еще и то, что нельзя пересказать словами стихотворение, строфу или строку, не затратив на пересказ гораздо больше слов, чем содержится в стихотворении, строфе, строке". Стихотворные миниатюры, являющиеся труднейшей формой лирики, доступной только подлинным мастерам, встречаются у многих русских поэтов. Примеры лирической миниатюры:

Из полутемной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали - Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг... (О.Э. Мандельштам) Неслыханный голос в молчанье живет - о радости зов! Безмолвное древо в сознанье растет на кладбище слов. Незримого мира невидимый пост огнем утвержден. Всеобщее благо встает во весь рост - и счастлив закон! (Э.В. Балашов)

К поэтическим миниатюрам относятся философские четверостишия Омара Хайяма, японские танки, русские частушки.

Письма…Эти исписанные листки бумаги в конвертах… Их можно читать и перечитывать, над ними можно смеяться и плакать, их можно скомкать и отдать идущему навстречу ветру, их можно сунуть в томик Чехова и забыть…
А можно просто прижать к сердцу, и тогда в этом безумном мире станет теплее и светлее…
И жёлтый фон на картине художницы-осени не покажется больше цветом уныния, а хмурое серое небо разгладит морщины и скорчит что-то наподобие улыбки…
И капля воды, стекающая по окну, будет не слезой безнадёжности, а всего лишь дождинкой, прилетевшей сверху…
Это я о твоих письмах…
Между нами триста километров. Много это или мало? Это ничто, пока ты мне пишешь такие письма!
сентябрь 1999

Когда наступает время и над городом сгущаются ранние зимние сумерки, приходит Разлука…
И цокот её каблуков совпадает со стуком колёс поезда, увозящего от тебя любимого человека… И ты уже не можешь согреть своим дыханием даже себя: пальцы рук сводит от холода, горло – от слёз.
Медленно темнеет пустое небо.
Бездушно нависают над тобой дома.
Холодным светом горят фонари.
Куда-то идут люди. Но что с того? Ведь ты знаешь, что сейчас и здесь ты ОДНА…
28.01.2000

Белое с жёлтым – странное сочетание, не правда ли?
Когда падает мокрый белый снег на озябшие пожелтевшие листья, иногда кажется, что это безнадёжность покрывает твои мечты до следующих вспышек надежды – до следующей весны. Кажется, что всё пропало и ждать нечего…
Этот человек далёк не в расстоянии – он далёк так… Неизмеримо далёк, потому что я для него случайная прохожая, он же для меня…
И хочется ворваться вихрем в его жизнь, растопить этот холодный белый снег и закружить листья в радостном хороводе. Именно так. Иначе не стоит и врываться!..
сентябрь 1999

Я боюсь нелюбви, но зачем мне любовь?
Она не спасёт от однообразия повседневности, не уведёт в заоблачные дали, не перевернёт мир, не бросит слишком ярких красок на палитру жизни и не склеит осколки розовых очков…
Мир содрогнулся: вчера во мне родился циник… Родился, нахмурил брови и вопросил: « А смысл?»
И вправду: где смысл?
в чём смысл?
чего смысл?
зачем смысл?
а смысл смысла?

В конце концов всё просто:
радуга – не более, чем семь разноцветных полосок
море – это просто большой объём солёной воды
звёзды –это горячая плазма
глаза – да почитайте вы в самом деле анатомию глаза!
дружба – завуалированная форма использования человека человеком
а любовь – это всего лишь ненависть циника к самому себе…

Я боюсь любви, но зачем мне НЕлюбовь?!.
04.11.2001

Зачем мне свобода, если у меня была любовь?
Зачем мне опыт о мире, если у меня был сам мир?
Зачем мне я, если у меня был Ты?
Зачем ты позволил любви раствориться в этой мелочности наших с тобой сознаний? Зачем ты позволил пустоте занять её место? Она теперь забивает время и пространство, сворачивает в жгут мою душу, насилует меня… эта пустота…
Мы с тобой играли в шахматы на красно-чёрной доске моей любви-боли, и ты ставил мне шах за шахом, забирая все мои фигуры… По крайней мере, тогда всё было настоящим. Тогда всё было осязаемым, как солоноватый привкус крови на обкусанных губах, как соль слезы, разъедающая нежную кожу на щеке…
Помнишь, уезжая, ты сказал мне: «Смотри на Марс…»? Где теперь эта маленькая красная планета? Почему же ты позволил ей закатиться за горизонт?

Так скажи же мне, что не любишь меня – пусть эта пустота будет обоюдна… Тогда я буду отомщена…
8.07.2002

Лирика Ахматовой периода ее первых книг ("Вечер","Четки","Белая стая") - почти исключительно лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной,многократно и, казалось бы до конца разыгранной теме.

Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов,опубликованных еще в "Аполлоне",но,к сожалению,тяжелое знамя акмеизма,под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих ее истинный,оригинальный облик и заставляло постоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом,то с символизмом,то с теми или иными почему-либо выходившими на первый план лингвистическими или литературоведческими теориями.

Выступавший на вечере Ахматовой(в Москве в 1924 году), Леонид Гроссман остроумно и справедливо говорил: "Сделалось почему - то модным проверять новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на "Четках" и "Белой стае". Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин начали разрешаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных образцов любовной элегии.К поэтессе можно было применить горестный стих Блока: ее лирика стала "достоянием доцента".Это, конечно, почетно и для всякого поэта совершенно неизбежно, но это менее всего захватывает то неповторяемое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским поколениям".

И действительно, две вышедшие в 20-х годах книги об Ахматовой,одна из которых принадлежала В.Виноградову,а другая Б.Эйхенбауму,почти не раскрывали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства,то есть воплотившегося в слове человеческого содержания.Книга Эйхенбаума,по сравнению с работой Виноградова,конечно,давала несравненно больше возможностей составить себе представление об Ахматовой - художнике и человеке.

Важнейшей и,может быть,наиболее интересной мыслью Эйхенбаума было его соображение о "романности" ахматовской лирики,о том,что каждая книга ее стихов представляет собой как бы лирический роман,имеющий к тому же в своем генеалогическом древе русскую реалистическую прозу. Доказывая эту мысль,он писал в одной из своих рецензий: "Поэзия Ахматовой - сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий,можем говорить об его композиции,вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету - к тому,как разовьется этот роман".

О "романности" лирики Ахматовой интересно писал и Василий Гиппиус(1918). Он видел разгадку успеха и влияния Ахматовой(а в поэзии уже появились ее подголоски) и вместе с тем объективное значение ее любовной лирики в том,что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей в то время форме романа. И действительно, рядовой читатель может недооценить звукового и ритмического богатства таких,например,строк:"и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов",- но он не может не плениться своеобразием этих повестей - миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие миниатюры - рассказ о сероглазой девочке и убитом короле и рассказ о прощании у ворот(стихотворение "Сжала руки под темной вуалью..."),напечатанный в первый же год литературной известности Ахматовой.

Потребность в романе - потребность,очевидно,насущная. Роман стал необходимым элементом жизни,как лучший сок,извлекаемый,говоря словами Лермонтова,из каждой ее радости. В нем увековечивались сердца с неприходящими особенностями,и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно,что роман помогает жить. Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, стал встречаться все реже,стал сменяться сначала стремительными ручейками("новелла"),а там и мгновенными "гейзерами". Примеры можно найти, пожалуй,у всех поэтов: так, особенно близок ахматовской современности лермонтовский "роман" - "Ребенку",с его загадками,намеками и недомолвками. В этом роде искусства,в лирическом романе - миниатюре, в поэзии "гейзеров" Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов:

" Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнулся. Полулаского, полулениво Поцелуем руки коснулся. И загадочных древних ликов На меня посмотрели очи. Десять лет замираний и криков. Все мои бессонные ночи Я вложила в тихое слово И сказала его напрасно. Отошел ты. И стало снова На душе и пусто и ясно". Смятение.

Роман кончен. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, одном жесте,взгляде,слове.

Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, принципиально не завершены и подходили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде.

" Хочешь знать, как все это было?- Три в столовой пробило, И прощаясь, держась за перила, Она словно с трудом говорила: "Это все... Ах, нет, я забыла, Я люблю вас, я вас любила Еще тогда!" "Да"." Хочешь знать, как все это было?

Возможно, именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и называл "гейзерами", поскольку в подобных стихах - фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпения, безнадежности и отчаяния.

Стихотворение "Хочешь знать, как все это было?.." написано в 1910 году, то есть еще до того, как вышла первая ахматовская книжка "Вечер"(1912), но одна из самых характерных черт поэтической манеры Ахматовой в нем уже выразилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала "фрагмент" связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом;кроме того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность: ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашей невольной нескромности.

Нередко стихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не "обработанную"запись в дневнике:

" Он любил три вещи на свете: За вечерней пенье, белых павлинов И стертые карты Америки. Не любил, когда плачут дети, Не любил чая с малиной И женской истерики. ...А я была его женой". Он любил...

Иногда такие любовные "дневниковые" записи были более распространенными, включали в себя не двух, как обычно, а трех или даже четырех лиц, а также какие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похожесть на "романную страницу" неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:

" Там тень моя осталась и тоскует, Все в той же синей комнате живет, Гостей из города за полночь ждет И образок эмалевый целует. И в доме не совсем благополучно: Огонь зажгут, а все-таки темно... Не оттого ль хозяйке новой скучно, Не оттого ль хозяин пьет вино И слышит, как за тонкою стеною Пришедший гость беседует со мною". Там тень моя осталась и тоскует...

В этом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего монолога, та текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в своей психологической прозе Толстой.

Особенно интересны стихи о любви, где Ахматова - что, кстати, редко у нее - переходит к "третьему лицу", то есть, казалось бы, использует чисто повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже описательность, но и в таких стихах она все же предпочитает лирическую фрагментарность, размытость и недоговоренность. Вот одно из таких стихотворений, написанное от лица мужчины:

" Подошла. Я волненья не выдал, Равнодушно глядя в окно. Села словно фарфоровый идол, В позе, выбранной ею давно. Быть веселой - привычное дело, Быть внимательной - это трудней... Или томная лень одолела После мартовских пряных ночей? Утомительный гул разговоров, Желтой люстры безжизненный зной И мельканье искусных проборов Над приподнятой легкой рукой. Улыбнулся опять собеседник И с надеждой глядит на нее... Мой счастливый богатый наследник, Ты прочти завещанье мое". Подошла. Я волненья не выдал...

ПО КРАЮ ПРОПАСТИ

Никогда не знаешь, куда выведет тебя твоя дорога жизни: в поле широкое, привольное, где дышится полной грудью свободно, где солнце светит, щедро рассыпая лучи свои на землю, где прошлое приводит тебя к порогу сего дня и устремляется в будущее. Тихо колышутся травы, и весны сменяют одна другую.Все понятно в этой жизни, стабильно и успокоено. Но не все дороги пройдены. Не закончились еще испытания. И, пройдя поле широкое, привела Судьба тебя к Любви - краю пропасти, где каждый шаг – риск, каждое движение обусловлено… Неверный шаг – обрыв. Страшно вниз глянуть - без дна та пропасть. Осыпается земля под ногами, уносит эхо твой голос. Нельзя кричать, нельзя сотрясать воздух. Эхо теперь твой недруг, разбудит страсть в Душе. Хлынут лавиной чувства, и размеренность твоей жизни рухнет в одночасье. Только и осталось: возносить молитву к Небу: Спаси и Сохрани. Да просить уже опоздала. Не запретить теперь сердцу своему любить, не уберечься от бессонных ночей. А мысли о нем, бесконечно любимом, обреченно далеком, стали постоянными спутниками. Не покинут уже никогда, став воспоминаниями со временем. Теперь не для себя прошу. Для него. Нельзя ему в ту лавину попасть. Не готов, не может, не для него эта лавина. Не легко Душе его выбраться из лабиринта своих испытаний, не выдержать ей двойной тяжести...
А мне надо, чтобы он жил. Просто видел солнце, дышал и радовался каждому новому дню. Только знать я должна: он есть, и звезда его горит на небе. Тогда я вниз смотреть не буду, чтобы не кружилась моя голова от бесконечности в неё падения, а поднимался бы мой взор к небу, Звезду свою путеводную находя.
– О чем же просишь ты тогда?
- Спаси и сохрани его...от меня.
Печально опустились ее ресницы. Замерла слеза на щеке. Вдруг коснулись руки ее ласково, увлекая от края, где стояла она, как зачарованная. Узнала она Ангела с глазами своей матери. Уводил он ее от края ее горечи. Светилась в его глазах вечная любовь. Помнила она эти глаза из далекого детства.
-Ты не одна, - шепнул ей Ангел. В мире много дорог. Вот эта - дорога к людям, иди, ничего не бойся, не покидаю тебя в минуту горечи, и в счастье я буду рядом с тобой. Смеркалось. Зажигались на небе звезды. Но ярче других горела ее Путеводная Звезда.

ТЕБЕ ОДНОМУ ПОСВЯЩАЮ... Свечи горели на столе, вздрагивая мерцали. Огонек вдруг начинал метаться и тени беспокойно тревожились. Особенная ночь. Раз в году. Завтра пресветлый праздник. Может, это Души наши остались наедине? Там, за мерцанием свечей, твои глаза. Разве сон это? Можно протянуть руку, дотронуться до твоего плеча. Одно лишь прикосновение, чтобы понять, осознать и увериться: ты тут, рядом со мной, и любимые глаза твои напротив. Скажи мне, кто нам начертал на судьбе встретиться так случайно, так неожиданно и так навсегда... Узнать тебя среди множества. Теперь мы можем разговаривать молча. Мы знаем мысли друг друга. Слова... Боюсь говорить, боюсь терять время. Секунды уходят. А мне нужно запомнить тебя, запомнить это мгновение. Может быть, вся моя предыдущая жизнь была прологом этой встречи. Дано мне было встретить тебя, чтобы измерить глубину своей души. Повлажнел мой взгляд. Так близко ты еще никогда не был. Сейчас исчезнет видение. Знаю, привыкла. Ты приходишь из сна, покидая меня на светлый день, чтобы снова вернуться. Сколько это продолжается? Годы уже... Еще секунду, еще, чтобы запомнить тебя.Сегодня особенная ночь перед возрождением в пресветлый праздник жизни… От сутолоки жизни воскреснет душа и поймет: нет, невозможно уже нам исчезнуть, уйти или потеряться… Хочешь, я буду каплей дождя в твое окно, или мотыльком невесомым сяду к тебе на ладонь, чтобы крылышком тебя коснуться своей лаской, или утренним лучиком солнца мне быть,чтобы душа твоя согрелась от сумерек ночи. А полночью звездочкой тебе светить я буду, мечта чтобы твоя была высокой. Но более хочу я радугой твоею стать над твоим домом, чтобы был ты всегда уверен: мир разноцветный, если радуга ярко светит. Музыкой звучит нам эта ночь, окутывая нас, сокращая расстояние. Да и нет его вовсе, если есть единение Душ. Мы с тобой будем жить долго. Всегда. Никогда не теряя. Всегда обретая друг друга, любимый мой...

Фредерик Шопен Прелюдия №4.

ОСЕННИЙ ТРЕПЕТ САДА

Старый сад прощался с летом. Шумели под осенним ветром ветви. Замирал он в своем раздумье. Листья печально прощались с последними лучами теплого солнца. Все проходит… Было лето, страстным зноем дышала земля.Аромат цветов пьянил, кружил голову своей нежностью. Еще совсем недавно…. Теперь последние краски лета блекнут, никнут к земле цветы.Покинула их любовь. Шелестела листва…прожила она целую жизнь от возрождения весеннего до печали осенней, прощальной. Падала, кружась по ветру. Отдал сад свои плоды весенней трепетной страсти…. Остались в прошлом летние дожди, очищающие своим свежим дыханием. Замолкали птицы, улетая…

Замирает вот так и сердце человеческое, прощаясь со своим прошлым, как этот сад. Все проходит: и горечь, и радость. Ложится на дно души воспоминаниями о былом. Неизбежность. Закон природы – закон жизни - уходить… Пора созерцания на смену бушующим страстям молодости. Раздумья осени о своих счастливых днях, ошибках и потерях. А жизнь человеческая – тот же сад осенний.

Вдруг порыв ветра тронул оголенные ветви, тревожно вздрогнули они, теряя свои последние листья. Вздрогнуло сердце, вспомнив, оживив дорогой образ на мгновение. Значит, ничего не ушло в забвение, только замерло до весны, до встречи, до весенних лучей солнца, до прикосновения его взгляда. Не исчезает память, не покидает Любовь …Старый сад, мудрый, терпеливый. Постою среди твоих ветвей оголенных. Мы с тобой дождемся весны…Белого твоего цветения и новой надежды. Не засыпает Душа, лишь замирает в ожидании...

ФЕВРАЛЬСКИЕ ВЬЮГИ Он торопился домой. Казалось, этой командировке не будет конца. Область большая. Проверки, акты, напряжение противостояния,усталость. Но не это сейчас его угнетало. Как там она? Пять дней ни звонка, ни ответа...Февраль таким вьюжным, холодным выдался. Из тьмутаракани окраин области не так – то просто домой вернуться.

Да не может же с ней что – то за пять дней произойти, - пытался он успокаивать себя, но аргументов сильных найти не мог для уверенности своей, а потому последние километры до города были для него испытанием терпения.
-Как там она говорила: «Некоторое время я без тебя могу, а потом не могу совсем. «. Ну потерпи, родная, минут сорок еще…
Она застряла на даче. Здесь было теплее и надежнее одной пережить эти морозы, дожидаясь его. Каждый день стояла у запорошенного окна. Была видна дорожка. Тут она его обычно ждала с работы вечерами. Он шел к дому, видел её в окне, весело махал рукой, что означало:
-Вот он я. Разрешаю себя целовать, кормить и сразу говорить обо всех женских глупостях и умностях, от которых мне всегда весело…потому что я только голос твой слушаю, а умности твои уже не анализирую – не могу, отключаю рядом с тобой интеллект свой, отпускаю и его на отдых до утра…
Она грустно улыбнулась. Вздохнула прерывисто. Пять дней отключен телефон, дороги занесло и от мира отрезало. Пять дней она стоит у окна…бесполезно. Ждет. Будет ждать всегда.
Входную дверь открывал, торопясь. Ключ не хотел слушаться замерзших его рук. В доме было тревожно – тихо. В кресле у окна увидел её, хрупкую, спящую, закутанную в его серый домашний халат…Не раздеваясь, присел на корточки перед ней.
-Ты говорила, какое – то время можешь без меня, а потом не можешь СОВСЕМ. Вот это СОВСЕМ сегодня со мной случилось, - думал, глядя в осунувшееся ее лицо. Ладошки её были теплыми по – детски. Он прижался к ним губами.
- Ты...выдохнула она, не открывая глаз. Наконец – то… Солнце мое, - просияли её глаза
–Как мне плохо без тебя, невыносимо мне без тебя, -взгляд его был задумчивым.
Вдруг он извлек из недр своего пальто нечто, разжал её руку, и положил ей это НЕЧТО на ладонь. Это было маленькое сердце. Сувенир. Символ.
–Пять дней думал я о тебе. Не было мне покоя. Сердце свое тебе отдаю. Хочу, чтобы оно в ладонях твоих было. Только им доверяю. Это тебе безвозвратный мой дар. Не могу без тебя, СОВСЕМ не могу, -удивился своему тихому голосу, своему прозрению…
Вьюги, что этим двоим теперь до вас? Можете гулять по миру, кружиться, заносить снегом дороги…Что им теперь до вас? Они нашли друг друга, дождались….
Успокоенным засыпал заснеженный мир февральский…А весна…Для неё свои сроки в душе каждого …

НОЧНАЯ СЕРЕНАДА Она проснулась. Вдруг. Что – то изменилось в тишине ночи. Проникло в ее сон. Беспокоило ее сознание. Открыла глаза,прислушалась... Простоволосая, босая, в длинном ночном одеянии, распахнула окно. Сад обрушил на нее свое цветение.Ворвался в комнату, закружил голову пьянящий аромат.Пел мужской голос. Ветви цветущих деревьев заслоняли его лицо. Присев на подоконник,слушала. Она узнала бы этот голос из множества, тот далекий и родной, узнаваемый тембр. Тихо переливы гитары вторили ему. О чем пел он? О красоте ночи и звездах, о небе и первых лучах солнца...Не разбирая всех слов,понимала: это он, ее странник. Шел он всю жизнь к ней навстречу сквозь жизненные лишения и тяготы пыльными дорогами судьбы. Теперь он рядом. Не видно в темноте его глаз – не надо. Она знала их,изучив до мельчайших подробностей лицо, могла бы по памяти написать его портрет. Долгими бессонными ночами вглядывалась она в его глаза на старых фотографиях, разговаривала. Да не мог он ответить на все вопросы, оставляя ей право самой находить ответы. Стоило ей только закрыть глаза и раньше – он был рядом, всегда с ней. А теперь пел у неё под окном о странствиях своих и прежней тоске. Как долга была его дорога к этому саду, к ней, как шел он наугад по жизни, и только ее путеводная звезда никогда не угасала, ориентиром была всю жизнь. Пел, не надеясь, что она проснется и услышит его серенаду. Услышала не она – Душа ее.Ночная прохлада обнимала ее плечи, а голос пел, как утренним ветром касается ее губ и солнечным лучиком согревает ее, ложась у ее изголовья. В полночь ей стало тепло. Тот, кого ждала, о ком мечтала перед дерзким морским прибоем, или у горящей свечи, или глядя на плывущие облака, теперь был рядом. Так близко за долгие годы впервые.В сиянии яркого серебряного света луны не спали двое. …Пел мужчина о своей любви...Трепетало женское тело то ли от ночной прохлады сада, то ли от пробуждающейся в ней желания ощутить его сильные руки,прильнуть к нему и отдать себя его ласкам.Не было теперь между ними долгих лет разлуки и неумолимого расстояния. Сердце ее радостно внимало этим звукам нехитрой мелодии. Одни они оставались в эти мгновения, и мир вокруг отступил, замер, затих, чтобы эти истосковавшиеся две души поняли: дождались они друг друга. Что это? Сказка? Нет.Это сбывшаяся их мечта...Не могла женщина оторваться от этой ночной серенады, чтобы вот так,босой сейчас же сбежать по ступеням. Голос завораживал. Мысли их, как прежде, так и теперь,пульсировали в такт сердцу: одна у них теперь дорога, одна стезя.

Я тебя никому никогда не отдам...
-Я его никогда не отпущу от своего сердца...
А луна все лила свой свет, ночь оберегала их в этом признании. Тонкие серебряные нити счастья соединяли уставшие от долгого пути две души.
-Ты вернешься через час, через день или через вечность, - помнила она его слова.
Вернулись они оба, теперь уже навсегда…

Кавычки – хитромудрое создание, не иначе. Говоришь одно, смысл другой вкладываешь. Догадайся, попробуй, доберись до смысла через эту кольчугу. Ирония там, насмешка или просто переносное значение. «Люблю «. Если в кавычках – значит - ненавижу. Разница - всего лишь две маленьких кавычки. Однако, меняют смысл на противоположный. Вот ведь, недоразумение.

Запятая – это остановка дыхания, пауза или бесконечный повтор до головокружения. Если остановить себя – задохнуться можно. Люблю, люблю, люблю… И хочется бесконечно твердить одно и то же, как заговор или как мантру

Многоточие - открытый финал, недосказанность, и есть надежда еще что – то совершить, еще отдать или еще принять. Многоточие - это время, текущее рекой между двумя берегами - тобой и мной. Разве все сказано, все решено? Многоточие - шанс дописать открытый финал отношений

Точка - это конец. Без возврата. Невозможность исправить. Безысходность. Приговор. Сказал, как отрезал.Все. Точка. Не ставь её, не торопись, задержи дыхание, засомневайся, замри. Не опусти ручку на бумагу, не стряхни чернил кляксой в конце. Не смоги её поставить. Удержись. Переживали мы невзгоды, преодолевали отчуждение, уходили, возвращались. Обиды претерпевали. Разве не причина её , беспощадную, не поставить, разве не оправдание, разве...даром все, что было?
Многоточие или точка. Вечный выбор.

Вот они, знаки. Так уж они и ничтожны? Каждый из них может означать решение или отказ от действия, насмешку или мучительные поиск. Может быть, они становятся вехами в судьбе? Никогда не задумывались?
Кого звать на помощь в выборе знака? Вечные истины.
"Любовь не перестает" - нельзя опровергнуть. Вот тут поставим точку. ЛЮБОВЬ НЕ ПЕРЕСТАЕТ. Тогда и знаки ставим в соответствии с этой истиной. Разве ошибемся?

ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ ИЛИ ЗНАКИ СУДЬБЫ? Слово - живительная влага. Возвращает к жизни. Вдохновляет поверить в невозможное. Отдает свою энергию надежды. Оно же яд, пощечина. Заставляет содрогнуться от жестокости сказанного, брошенного смысла тебе в лицо. Пыль, слепящая глаза. Вода, разбавляющая смысл главного, хаос мыслей.

А знаки препинания? Что есть они, поставленные после слова?

Восклицание – восторг, многократность радости. Люблю! Хочется слушать и слушать эту мелодию звуков. Это порыв Души, признание. Повторяй его, любимый. Не устану я слушать это восклицание. Сколько оттенков: радость до восторга, тихий шепот, до замирания души. Эхо памяти. Никуда не деться, не спрятаться, не обмануть себя. Открытие, вдруг озарившее тебя. Самое важное, самое удивительное в твоей жизни.Решение после мучительных раздумий. Вывод: Люблю!

Знак вопроса – бессонные ночи. Мучительные раздумья, когда вся сущность твоя ищет ответа, а он все ускользает. Ничего не можешь делать. Ходишь по замкнутому кругу. Все решаешь эту задачу. Избавляешься от сомнений, но…никак не дается тебе ответ.Люблю?

Тире – бесконечное сравнение. Поиск радужных красок, или горькое прозрение. Любовь – горечь. Любовь – счастье. Любовь – мечта. Любовь – надежда

Скобки – вынесенное размышление «за кадр» текущих событий. Не представляю я себя без этих глаз напротив, без его голоса, без его тревоги и его нежности (не мыслю уже себя по – другому) Сколько остается несказанных слов, спрятанных чувств в этих таинственных скобках. Не дают они воли словам, ограждают своими скобами, связывают, тормозят недосказанностью. Замирает слово, потом прячется за их прикрытием. Куда бы деть их? Куда забросить?

ДВА БЕРЕГА Что наша жизнь? Река. Течет. Бурно преодолевает пороги проблем. Разливается спокойной гладью, как будто останавливаясь. Полнится талыми водами наших чувств. Мы с тобой - два берега, две судьбы. Вот только мосты все сожгли сами, не глядя, не думая. Но и теперь есть выход: в брод эту реку перейти. На ощупь, шаг за шагом, медленно преодолевая эти подводные провалы и течение обстоятельств. Ты с одного берега, я – с другого. Навстречу. Рискуя. Легко по мосту было ходить. Привыкли, ценить перестали, самонадеянны в своей гордыне. Наказаны. Теперь брод - спасение, новое постижение друг друга. Не страшен тебе холод этой воды? Нет? Обжигает она неизвестностью Да что спрашивать, вошли мы снова в эту реку. Снова идем навстречу друг другу.

Где ты –ы –ы -? -Эхо по реке.
-Рядом я, здесь… Слыши-и-и-шь?! – мечется голос в ответ.
Иду на твой голос. Не боюсь я ничего. Если и не вижу тебя, все равно знаю: ты тоже шаг за шагом постигаешь дно моей души. Уготовило Провиденье нам еще одно испытание. Ничего, мы его пройдем. Имеем мы эту магию притяжения. Не ослабевает. Не покидает нас. И ориентир у меня есть – твое сердце, а у тебя – мое. Рады мы, что брод этот нашли, в бездну пустоты не провалились оба, и омуты равнодушия нас пощадили. Ты сильный, а я вдруг замру от страха тебя потерять. Тогда прошепчу в очередной раз
- Где ты? А ветер принесет мне с твоего берега:
- Дотерпи.Там остров есть посреди реки – наша Надежда. Иди, не останавливайся
- День за днем, минута за минутой постигаю тебя, мой родной, преодолевая этот брод, потому что люблю…
-Тебя…тебя… тебя… - откликается эхо

ПОЗДНИЙ ЗВОНОК Сколько дней таких было в ее учительской судьбе? Дней Последнего звонка, выпуска, конца учебного года …Множество. Но в эту весну она прощалась со своим последним классом. Семь лет жизни и они, маленькие, разные, в бантиках и вихрастые, «голуби ее сизокрылые « теперь стояли рядом с ней на линейке, прекрасные в своей юности. Сейчас прозвенит Последний звонок,и сердце ее замрет от горечи расставания. Таков закон жизни: не удержать их, ее учеников, нельзя не отпустить.Неизбежен этот круг жизни от малого до великого, от босоногого детства до высокой мечты юности...Она сегодня их отпустит, как сейчас из рук выпустит трепещущего голубя в небо. Разомкнулись ладони,и голуби взметнулись облачком белым со школьного крыльца высоко в небо. Стояли они, как завороженные на школьном крыльце: класс и их учитель. Таяли звуки последнего школьного вальса.

Тишина класса…нет родных глаз, нет детских шалостей и напряжения урока, нет их…
Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть
- Поздравляю...Еще один выпуск...у Вас,- голос из далекого прошлого грустно вздохнул.
- Я узнала тебя.Поняла откуда ты дозвонился…Я помню эту степь твоей юности…нашей юности.И себя девчонкой с университетским дипломом помню. Тюльпаны ты мне охапками носил,а высоко в небе пел жаворонок. Первый наш выпускной, и голуби,улетающие в небо, как и сегодня. Далека она, эта весенняя степь сейчас.
- Хочу признаться...я влюблен был в Вас по уши, а сказать не мог это учителю своему - трубка замолчала,- тебе, - торопливо поправил голос себя. Я влюблен был в тебя. Не посмел сказать
Она оторопела. Трубка едва не выпала из ее рук.
- Это как?
- Но не то сейчас главное, что влюблен был. Я тебя всю жизнь люблю. Хочешь, по памяти портрет твой нарисую, как ты тетради проверяла, волосы падали волной с плеч твоих. Седой я уже. И времени мне хватило, чтобы понять эту правду: ты - единственная женщина для меня с тех пор. Понимаешь …ты и сейчас такая для меня, - он замолчал
Она прикрыла глаза, вспоминая тот первый свой экзамен в одиннадцатом классе. И стихи, которые он читал: « Я вас любил…» Отчетливо всплыло в памяти, как она трепетала, тогда молодая учительница, радуясь его успеху. Оказывалось через десятилетия – он это ей говорил стихами поэта…
- У меня сегодня был Последний звонок,- вздохнула,- а твой...уже Поздний. Опоздавший. Мы это оставим в прошлом в светлой дымке воспоминаний.
- Ничего подобного, какое прошлое? Через пять часов перелета встречай меня в аэропорту. Я тебя из тысячи узнаю, да вот меня, седого своего ученика, тебе вряд ли удастся глазами найти, как бывало. Я понял: уходит жизнь. Не будем больше мы последних звонков ждать,любимая …
Трубка замолчала. Там торопились.Ничего как будто не произошло за эти минуты.Так казалось…Но она теперь знала: там, в вышине чистого неба, их голуби нашли друг друга однажды...много лет спустя.

ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ - На кого я похож!? Что это я в зеркале вижу? Чьё лицо? Мое? Нет, я хочу другое,- знакомые вопросы отражению своему в зеркале, не правда ли? А что ждем в ответ?

Как же, покину я тебя, размечтался. Уж какое есть – терпи. Не маска – лицо твое родное. А нужно ли тебе другое? Ну шрам небольшой, ну морщинки у глаз, ну родинка не на том месте, и что? Так ведь знают тебя по твоему лицу, узнают.
- Большое дело – по лицу узнавать. Это визитная карточка:посмотрел – узнал. У меня в запасе еще одно лицо есть. Для других надобностей.
- А про надобности нельзя ли подробнее узнать?
- Ну как же, надобности разные бывают. В офис придешь – там лицо без улыбки доставать нужно,чтоб даже глаза не улыбались. У друга на кухне расслабиться можно. Больше естественности.На кухне разницы нет, что в глазах твоих таится, да там и не таится ничего. С девушкой общаться – вообще вывалять лицо нужно в сахарной пудре. Улыбаться сладостно, многообещающе. И надеяться – вдруг поверит? Экзамен пойдешь сдавать - умное лицо нужно, с оттенком трагизма ночей, что недоспал.
- Долго издеваться над собой собираешься? Про утюг забыл.
- А это еще зачем?
- Что ж тут непонятного – морщины разглаживать, чтобы глянцевой обложкой с журнала было лицо!
- Издеваешься. Понимаю. Знаешь, отражение, иногда сам устаю от своей многоликости. И так тоскливо иногда станет, хоть плачь!
- А плакать - то еще не разучился? Чтобы плакать – мало лицо только иметь. Душа нужна.
- Да, зеркало, я умел когда – то смеяться и плакать тоже умел. Когда лиц у меня много стало,Душа меня бросила, и я себя потерял. Если бы не ты, старое зеркало, я бы сам себя узнавать перестал. Почему я стал таким многоликим? Зачем?
- Лукавишь опять! Приспособился ты, и лица свои под все случаи жизни приспособил.Самому себе противен стал. Не все потеряно, значит, с тобой.
- Как же мне себя вернуть? Лицо своё найти? Мое, единственное? То,со шрамом и морщинами?
- Думай, ты ведь человек, думать способен. А я – только отражение твое в зеркале.
Может,о том, как себя не потерять среди многих лиц, стоит загодя позаботиться, пока душа от тебя не ушла? И не осталось от тебя отражение в зеркале - только и всего...

мои асоциации на миниатюру

("Отражение в зеркале" Людмила Григоращук.)

ОТРАЖЕНИЕ ЗЕРКАЛ

Зеркала судьбы, целой жизни отраженье,

Прожитому за личинами хранят ответ,

Многоликое печальное наважденье,

Создаёт на все случаи удобный портрет.

Зеркальные лица потерянных величий,

В многоликости пафосные одеваются,

Мелькают каруселью маскарад обличий.

Галереей жизни застывшей... живу ли я?.

Растаяло настоящее отраженье,

Я потерян среди множества ненужных лиц,

Как должное воспринимаю пораженье,

Ушла душа, проигран целой жизни блиц.

ЭТИ ГЛАЗА НАПРОТИВ Сад был старым. Сумрак от раскидистых деревьев не пугал, приносил отдохновение в жаркий день, радовал золотом листвы осенью. Он обладал удивительным свойством - умиротворением тишины. Там можно было не произносить слов и сидеть напротив друг друга у костра. Можно было думать каждому о своем, когда убирали сад, сжигали сухую листву, высохшую траву, иногда кипятили чайник на огне. Она собирала с веток поздние яблоки, пахнущие уходящим летом. Костер горел неярко, пламя охватывало сухие веточки, доставало дно висевшего над ним чайника, и заваривать его можно каждый раз по – новому из этих даров летнего тепла. Это молчание было нужно им обоим. Почему - они и сами не знали. Просто сидели по разные стороны неяркого пламени, глядя друг на друга. Слушали свой сад.
- Не устаю смотреть в твои глаза. Отчего грустные они? Как будто познал ты несовершенство мира. Проницателен взгляд твой,душу мою видит. О ней не разговаривают, слова излишни. Душу познают...Согласен?
Ветер, меняя направление, иногда заслонял белой завесой дыма молчаливого собеседника, прерывал ее мысль, но языки пламени вновь оживали. Чайник закипая, шумел.
- Может, нужны нам такие мгновения: посидеть вот так под старыми деревьями, без слов, вдвоем. Главное часто ускользает. Закрывают его декорации жизни. Какие – то дела, проблемы. Телефонные звонки…Мишура. И только так, молча, можно сверить биение сердца в унисон, понимая при этом: если есть эти родные глаза напротив, и не нужны слова – значит, доверие тут, рядом с нами сидит, и температура сердца стабильная. Тишина в мире. Покой окутывает теплом, знаю: не одна я в этом времени, пространстве среди зыбких теней вечерних. Твои руки не отпустят, не предадут, не исчезнут. Надежны они – опора в жизни. Мир не пошатнется, не рухнет в одночасье, а эти глаза будут всегда напротив.
Сидя у затухающего костра вдвоем,.не замечали вечерней прохлады. Чистый сад благодарно вздыхал. Звезды загорались. А им не нужен был никто. Сейчас они сами были двумя частями единства их мироздания.

Оглянувшее мгновение...

Оглянувшее мгновение уходящего лета,

Остановившееся отображение в дымке костра.

А грусть в глазах напротив, познанием души задета,

Взглядом утопая, проницательностью остра.

Вечернего времени покой, в зыбком пространстве теней,

Свет костра порождает танец химерных изваяний…

Покой счастья в глазах напротив… и нет опоры сильней,

Дым тишины окутан теплом душевных созерцаний…

Жизнь бежит мимо, и за суетой главное ускользает,

За мишурой вечных декораций сознанье как долгий сон.

Здесь слова излишны, лишь глаза напротив душу познают,

Биением сердец сливается мелодия душ в унисон.

И надежда не исчезнет, не предаст любовь за награды,

А глаза напротив, в душу, в вечность, смотреть будут всегда.

Жизнь прошла… и мы смотрящие друг в друга ей рады,

Единством хрупких мирозданий, зажжена ещё одна звезда…

Асоциации на миниатюру "эти глаза напротив"

Наше лето суетой прожитой жизни истомилось,

Томно, ленью над старым садом дымкой костра нависает,

Тайной единения в яблочном аромате разлилось,

Родственные души проницательностью сближает.

Кряжесты деревья, нашей радости отдохновенья сад,

И тени прохладой сумрачно-раскидасты старостью.

Несовершенством мира оттачиваем влюблённый взгляд,

Молчащий диалог глаз наполняет душу радостью

И в глазах напротив два мироздания утопают,

Блёклому пламени костра покачиваясь в такт,