Михаил мессерер. Михаил Мессерер: жизнь как триллер. Интервью Михаил мессерер главный балетмейстер михайловского театра

Вы получили имя в честь деда, который был зубным врачом, но стал основателем театральной династии?

Да, это так. Он был образованным человеком, говорил на восьми европейских языках, не знал лишь английского, а в возрасте семидесяти пяти лет решил прочитать Шекспира в подлиннике, пошел на курсы и выучил английский. Дед увлекался театром, водил на спектакли своих восьмерых детей, которые потом в лицах разыгрывали увиденное. Его старший сын, мой дядя Азарий Азарин, стал актером и режиссером, работал со Станиславским и Немировичем-Данченко и возглавлял московский Театр имени Ермоловой. Старшая дочь, Рахиль, была звездой немого кино, но оставила карьеру, когда вышла замуж и родила троих детей Михаилу Плисецкому, советскому консулу на Шпицбергене, который был репрессирован и расстрелян. Елизавета Мессерер была талантливой комической актрисой. Асаф Мессерер - выдающийся танцовщик Большого театра, а впоследствии великий педагог. В возрасте шестнадцати лет, побывав на балете «Коппелия», он влюбился в этот жанр и, проучившись всего два года, поступил в Большой театр, тут же став его премьером. Балет выбрала и моя мама, Суламифь Мессерер, ставшая примой Большого театра, народной артисткой. Следом пришли в искусство мои кузены и кузины: всем известная Майя Плисецкая, выдающийся театральный художник Борис Мессерер, балетмейстеры Наум Азарин, Александр и Азарий Плисецкие. Мы с Азарием хоть и двоюродные братья, но я отношусь к нему как к родному. Он много лет работает репетитором в Балете Бежара в Лозанне, дает мастер-классы во многих других труппах.

Выбор профессии был для вас предопределен?

В хореографическое училище меня отдала мама. Это была престижная и хорошо оплачиваемая работа для мужчины: артисты балета могли, в отличие от простых смертных, ездить за границу, имели очень приличные деньги, им давали квартиры в центре Москвы. Я не был ни за, ни против поступления в балетную школу, но оказавшись в ней, понял, что это мое.

А почему мама дала вам свою фамилию?

Мой отец, Григорий Левитин, был известным артистом, у него был собственный цирковой аттракцион в парке культуры имени Горького, где он гонял по вертикальной стене на мотоциклах и автомобилях. Я носил его фамилию, но в училище и педагоги, и одноклассники упорно называли меня Мессерером - все знали, что я сын Суламифи Михайловны и племянник Асафа Мессерера. Когда я в шестнадцать лет получал паспорт, мама с папой решили записать меня как Мессерера.

Вы были танцовщиком Большого театра, но очень рано решили получить образование педагога. Почему?

Я перфекционист. Моя карьера складывалась успешно, но рядом находились два гиганта мужского танца - Николай Фадеечев и Владимир Васильев. Я не понимал, как другие артисты не видят своей ущербности по сравнению с ними. При этом я лет с пяти наблюдал, как дает уроки мама: меня не с кем было оставить дома, и она брала меня в класс Большого театра. Еще учась в балетной школе, я преподавал своим одноклассникам, когда не приходил заболевший педагог, и эти уроки ребята любили. Кстати, с тех пор моя задача именно в том, чтобы урок нравился артистам. Танцуя в Большом, а в качестве приглашенного солиста еще и в ленинградском Кировском театре, в Перми и Праге, я просто рвался быть педагогом - окончил ГИТИС и в тридцать лет получил специальность педагога-балетмейстера.

В 1980-м вы вместе с матерью оказались в Японии и уже не вернулись в СССР. Как вы пришли к такому решению?

Конечно, мы с мамой обсуждали это годами: несмотря на наличие всех материальных благ, хотелось быть хозяином самому себе, говорить то, что думаешь, ездить куда хочешь. Я приехал с труппой Большого театра в Нагою, а мама в это время преподавала в Токио - уже много лет ездила туда, помогая создавать театр балета. Она позвонила мне, сказала: «Приезжай, поговорим», - и я по ее интонации понял, о чем пойдет речь. Поздним вечером вышел из отеля с маленьким полиэтиленовым пакетиком в руках, внизу дежурил человек, работавший на КГБ, который спросил, куда я собрался на ночь глядя. Ответ пришел мне в голову мгновенно, я сказал, что иду сдавать пустые бутылки из-под молока, - наши артисты практиковали и такой вариант добычи валюты. Он не знал, что молока я не пью, и мой ответ его удовлетворил. В то время в Японии не было надписей на латинице и почти никто не говорил по-английски, на поезд в Токио я сел только потому, что немного знал японский: бывал ребенком в Токио вместе с мамой, общался с навещавшими ее в Москве японцами. Приехал к маме, всю ночь мы проговорили, а наутро пошли в посольство США. У мамы было приглашение преподавать в Нью-Йорке, в Американском балетном театре, мы решили воспользоваться этой возможностью и оба получили визы. Мы не просили политического убежища, как об этом писали в советской прессе. Мама преподавала по всему свету, прожила девяносто пять лет. Чемпионка СССР по плаванию в юности, она до последних дней жизни ежедневно посещала бассейн. Меня сразу пригласили профессором в Нью-Йоркскую консерваторию танца, затем я стал постоянным приглашенным педагогом в Лондонском королевском балете, давал уроки практически во всех ведущих балетных труппах мира. Тем временем началась перестройка, не стало Советского Союза, и друзья все настойчивее звали меня приехать в Москву. Поначалу это казалось невозможным, но в 1993 году российский консул принес мне визу прямо в Ковент-Гарден, и я решился. В Москве я щипал себя каждые десять минут, чтобы убедиться, не сплю ли, потому что прежде приезд в Россию мог только присниться мне в кошмаре. Тогда я познакомился с балериной Ольгой Сабадош, влюбился, женился, теперь у нас двое детей - дочке пятнадцать лет, сыну шесть. Дочь учится в Великобритании, а жена выступает в Ковент-Гардене.

С 2009 года вы работаете в Михайловском театре. Как вам удается существовать на две страны?

Это тяжело, но я стараюсь ездить в Лондон по крайней мере на два-три дня каждые две недели. Иногда семья приезжает ко мне в Петербург.

Предпочтя Петербург Лондону, вы руководствовались возможностью ставить здесь спектакли?

Прежде всего я педагог. Принимая должность главного балетмейстера, я ставил перед собой задачу поднять уровень труппы. Свои постановки рассматриваю и в этом ракурсе тоже: важно, чтобы они давали артистам возможность совершенствоваться, способствовали росту их профессионального мастерства. И конечно, при подготовке спектакля думаю о том, чтобы его можно было показывать не только в Петербурге, но и возить на зарубежные гастроли.
Много лет я давал мастер-классы для балета Мариинского театра. На одном из приемов в Петербурге познакомился с Владимиром Кехманом, который искал вариант «Лебединого озера» для постановки в Михайловском театре и попросил моего совета. Я сказал ему, что самое главное - не совершить ошибки и не взять ту же версию, что идет в Мариинке, театры должны отличаться. Предложил поставить одну из западных версий - Мэтью Боурна или Матса Эка. Но Владимир Абрамович считал, что классическая постановка на тот момент была важнее, и пригласил меня подготовить с труппой так называемую старомосковскую версию «Лебединого озера», а в процессе предложил стать главным балетмейстером. Как показала жизнь, Кехман принял верное решение: мы имели большой успех с этим балетом на гастролях в Великобритании, он стал первым спектаклем Михайловского театра, номинированным на «Золотую маску».

Сейчас вы репетируете «Корсар». В какой редакции он пойдет в театре?

Спектакль был поставлен в 1856 году в Париже Жозефом Мазилье, затем множество раз ставился в России, и наиболее известной является версия Мариуса Петипа, которая дошла до наших дней в нескольких редакциях других хореографов. Новую жизнь «Корсару» в 1973 году дал замечательный мастер Константин Михайлович Сергеев. Его элегантный спектакль, к сожалению, долгие годы нельзя было увидеть в Петербурге: в Мариинском театре сейчас идет версия Петра Гусева, созданная им в 1950-е - кстати, для МАЛЕГОТа, то есть нынешнего Михайловского. А мы выбрали именно редакцию Петипа - Сергеева. Но я не считаю необходимым делать абсолютно точную копию этого спектакля. Жизнь меняется, для того чтобы балет смотрелся интересно, нужно поставить себя на место авторов-постановщиков и представить, что бы они придумали сегодня. Если балетный спектакль не обновляется, он умирает. Петипа поставил по-новому «Жизель», а Вахтанг Чабукиани и Владимир Пономарев отредактировали «Баядерку», в результате оба балета живы. Тот же «Корсар» существует до сих пор потому, что переделывался разными хореографами. Именно по этой причине мы решили не восстанавливать «историческую» сценографию и облегчить визуальный ряд - у нас будут легкие костюмы и минималистские декорации.

Обилие редакций характерно для многих классических балетов, но такого количества фамилий композиторов нет на афише ни одного другого.

Да, по мере того как все новые хореографы добавляли в балет все новые вставные номера, рос и список композиторов-«соавторов». В него попали Адан, Делиб, Дриго, Пуни и еще несколько менее известных. На нашей афише будут перечислены все имена.

В качестве приглашенного педагога он работал в Американском балетном театре, Парижской национальной опере, в труппе Мориса Бежара, Австралийском балете, Балете Монте-Карло, миланском театре Ла Скала, неаполитанском театре Сан-Карло, флорентийском Оперном театре, Королевском театре в Турине, театре Арена ди Верона, театре Колон (Буэнос-Айрес), в балетных труппах Берлина, Мюнхена, Штутгарта, Лейпцига, Дюссельдорфа, Токио-балете, Английском национальном балете, Бирмингемском Королевском балете, Королевском шведском балете, Королевском датском балете, Балете Чикаго, Национальном балете Турции, Балете Гётеборга, Кульберг-балете, Национальном балете в Будапеште, Национальном балете Марселя.

В копилке Михаила Мессерера такие постановки, как «Баядерка» Л. Минкуса (Пекин, Анкара), «Золушка» Прокофьева (Токио — совместно с Суламифь Мессерер), а также «Лебединое озеро» Чайковского (Гётеборг), «Коппелия» Делиба (Лондон), «Щелкунчик» Чайковского (Люксембург).

Михаил Мессерер из знаменитой династии. Его дядя Асаф Мессерер был замечательным танцовщиком и вел «класс звезд» в Большом театре. Прославленная балерина Майя Плисецкая — его двоюродная сестра. Азарий Плисецкий, педагог в труппе Мориса Бежара, и московский художник Борис Мессерер — его двоюродные братья. Отец Григорий Левитин был артистом цирка, гонщиком по вертикальной стене. Мать — Суламифь Мессерер — блистательная балерина Большого театра и педагог с мировым именем.
Уже год Михаил Мессерер — главный балетмейстер Михайловского театра. Мы беседуем с ним в редкие свободные от работы минуты.

— Михаил Григорьевич, ваше детство прошло в атмосфере балета. Можно ли сказать, что ваше будущее было предопределено, или мама, Суламифь Мессерер, как никто другой знавшая подводные камни этой профессии, не очень хотела, чтобы вы связали свою жизнь с этим видом искусства?
— Как раз мама и отдала меня в одиннадцать лет в балетную школу, а я не сопротивлялся. Стать танцовщиком было естественным — в семье все было подчинено балету. Профессия артиста балета в то время считалась очень престижной и экономически выгодной, хоть и непростой: благодаря гастролям можно было посмотреть мир, посетить разные страны, что в застойные годы было невозможно для большинства из-за пресловутого «железного» занавеса.

Проучившись в балетной школе какое-то время, я понял, что мне нравится танцевать, нравится атмосфера театра, театральная жизнь, несмотря на строгий режим, бесконечные репетиции, выступления, снова репетиции… Мы с удовольствием участвовали в детских спектаклях Большого театра, впитывали прекрасное вокруг нас, учились мастерству у корифеев балетной сцены. Прошло много лет с тех пор, но детские впечатления остались на всю жизнь. Хорошо помню первые ученические выступления в спектаклях Большого театра «Ромео и Джульетта» (сейчас этой постановки уже нет), в «Дон Кихоте» — танцевать было интересно и весело. В балетной школе мы частенько шалили, а на переменах с удовольствием играли в футбол, одним словом, вели себя так, как и все ребята нашего возраста.

Затем окончил Московское хореографическое училище, поступил в балетную труппу Большого театра, в классе усовершенствования артистов занимался у своего дяди, Асафа Мессерера.
Прекрасно понимая, что век танцовщика недолог и существует предел возможностей, в 1978 году я получил специальность педагога-балетмейстера, окончив ГИТИС, где был самым молодым выпускником: обычно артисты балета заканчивали институт уже на излете своей танцевальной деятельности.

— Приняв решение остаться на Западе в 80-м году, вы более тридцати лет проработали в качестве педагога во многих труппах мира и все эти годы были необыкновенно востребованы. В чем секрет такого успеха?
— Российская классическая балетная школа и опыт преподавания, накопленный веками, всегда ценились за границей. Кроме того, после моего побега на Запад в прессе поднялась шумиха, что сослужило мне неплохую службу: в балетных кругах Запада я стал популярной личностью. Какое-то время еще танцевал в спектаклях, но постепенно педагогика захватила меня целиком. Первые мастер-классы дал в нью-йоркской консерватории, они имели успех, стали поступать предложения от многих театров. Я очень благодарен моим учителям в ГИТИСе Е. Валукину, Р. Стручковой, А. Лапаури, Р. Захарову, которые помогли мне обрести уверенность в себе, в своих педагогических силах. Часто вспоминаю их заветы, когда преподаю в лондонском Ковент-Гардене и даю мастер-классы. Вообще, педагогика привлекала меня с самого детства. Еще в хореографическом училище я «давал классы» своим однокашникам, когда наш педагог пропускал занятия, и уже тогда видел, что ребятам они интересны. Мне и сейчас важно, чтобы мой мастер-класс нравился артистам, тогда это и для меня большая радость. Считаю своим долгом облегчить жизнь танцовщика, научить его владеть своими мышцами, эмоциями, нервами, научить получать удовольствие от своего труда. Ведь не секрет, что профессия артиста балета — существование на пределе человеческих возможностей, каждодневное преодоление себя, накопившейся усталости и стрессов.

— Вам посчастливилось работать с удивительными людьми, нет ли желания написать книгу о вашей жизни, насыщенной и полной событий?
— Сотрудничество с великими мастерами, скажем с Марией Рамбер или Морисом Бежаром, было незабываемым и, безусловно, не прошло для меня бесследно. Каждый из них —
необыкновенная и яркая личность. Работая в труппах под руководством Нинетт де Валуа, Фредерика Аштона, Кеннета Мак-Миллана, Ролана Пети, Михаила Барышникова, Матса Эка, Жана-Кристофа Майо, многому научился и многое постиг.

Мысль написать книгу гоню прочь, потому что, к сожалению, совершенно нет для этого времени, ведь работа в Михайловском театре занимает меня без остатка.

— Чем отличается российский балет от западных трупп?
— Там работают четче, суше, в труппе цария железная дисциплина и порядок. Западный артист балета не вкладывает в свой танец столько души и эмоций, как российский. Когда вернулся в Россию, меня многое удивляло, например вольница, царящая в театральных труппах.

— Михаил Григорьевич, вы — главный балетмейстер Михайловского театра. Чем балетмейстер отличается от хореографа?
И над чем вы работаете в настоящее время?
— Для меня балетмейстер означает то же самое, что хормейстер в опере, то есть человек, помогающий артистам хора. Балетмейстер — это руководитель, подсказывающий артистам балета направление, в котором нужно двигаться, помогающий артисту стать лучше и профессиональнее. А хореограф — это сочинитель танцев, человек, который создает новые движения.

Когда меня пригласили в Михайловский, я поставил несколько старинных концертных номеров, которые понравились руководству театра. Так началось наше сотрудничество. Следующей постановкой стал балет «Лебединое озеро». Первой своей задачей я счел необходимость не повторять постановки этого спектакля, идущие сегодня на других сценах Петербурга. И предложил версию Александра Горского — Асафа Мессерера. Наша постановка получила высокую оценку критиков и зрителей, что очень важно. Продолжается профессиональный рост труппы Михайловского, у нас прекрасные артисты. Надеюсь на их дальнейшие успехи. Недавно я пригласил в театр молодого хореографа Вячеслава Самодурова, ведущего танцовщика Королевского балета Ковент-Гарден, для постановки одноактного спектакля, премьера которого планируется в июле. Также мы работаем над собственной версией советского балета «Лауренсия» в трех действиях композитора А. А. Крейна по мотивам великолепной хореографии легендарного танцовщика Вахтанга Чабукиани, чье столетие танцевальный мир отмечает в этом году. Из постановки Чабукиани сохранилось не так много, пришлось серьезно поработать с архивом. Премьера спектакля также планируется в июле этого года. В будущем сезоне мы хотим поставить современный балет английского хореографа Марриотта. Отличительная особенность его сочинений — оригинальность хореографического стиля. Полагаю, спектакль будет интересен нашим зрителям.

— Почему-то думается, что балет поглощает танцовщика целиком, возможно, это ошибочное представление. Чем вы любите заниматься в свободное время?
— Вы правы, балет, как и любое искусство, требует постоянных размышлений и преданного служения. Но я живой человек, и в разные периоды жизни возникают разные интересы.
Я люблю кино, литературу. Скупил огромное количество книг в Питере, а читать некогда. Читаю в основном во время перелетов в Лондон, где живет моя семья, или в Москву. Радуюсь, если рейс задерживается, потому что появляется еще одна возможность углубиться в чтение. Каждый день общаюсь с сыном и дочкой посредством Интернета, благо современные технологии позволяют это делать.

Жизнь Михаила Мессерера с её темпом и неожиданными поворотами напоминает мне триллер. Он как бы мчится по скоростной полосе, принимая мгновенные решения. Порой делает ошибки, но чаще удача сопутствует ему. Я не раз восхищался его находчивостью и быстротой реакции. Приведу один пример:

7 февраля 1980 года Михаил выходит ночью из отеля в японском городе Нагоя, продумывая план побега. Он знает, что судьба предоставила ему и его матери Суламифи, женщине необыкновенно мужественной, уникальный шанс - случайно, по недосмотру КГБ, они вдруг оказались вместе в капстране. Случайно, потому что после скандала с Александром Годуновым и его женой Людмилой Власовой (Годунов остался в США, а Власову чуть ли не насильно, после нескольких дней противостояния американским властям на аэродроме, отправили из Нью-Йорка в Москву), КГБ ввело предписание: не выпускать за границу артистов вместе с членами их семей. Фактически имелось в виду - во всех случаях оставлять заложников. Обстоятельства, однако, сложились так, что когда Михаил в составе труппы Большого театра приехал в Японию, Суламифь преподавала там в «Токио-балет» - недаром ее называют матерью японского классического балета. Правда, артисты Большого в те дни проводили гастроли в другом японском городе.

Ночью Суламифь позвонила сыну и сказала: «Приезжай». Выйдя из отеля в Нагоя, Михаил столкнулся с артистом балета, выполнявшим функции кегебешного соглядатая: «Куда это ты отправился, на ночь глядя?» - насторожился тот, покосившись на пластиковый пакет в руках Михаила. Лично я, как и многие другие, не нашел бы, что ответить в подобной ситуации. Миша, так я его по-родственному буду здесь называть, небрежно бросил: «Сдавать бутылки из-под молока». Такой, казалось бы, невероятный ответ, как ни странно, успокоил гебешника: он прекрасно знал, что артисты получали мизерные суточные, и им приходилось экономить буквально на всем, чтобы привезти домой подарки, так что пустые бутылки тоже шли в дело.

Побег семидесятилетней Суламифи и ее сына грянул как гром среди ясного неба. Выпуски новостей по Би-би-си и «Голосу Америки» начинались с интервью, которое беглецы дали репортерам, сойдя с трапа самолета в Нью-Йорке. За «железным занавесом» в Москве я, само собой, слушал их ответы с превеликим волнением. Отметил, что они избегали политики, повторяя раз за разом, что не просят политического убежища, - наверняка, беспокоились о нас, родственниках. Причиной же своего ухода называли желание обрести на Западе больше возможностей для свободного творчества. О том же, впрочем, говорили и Михаил Барышников, и Наталья Макарова, и Александр Годунов - все они осуждали застойную атмосферу в советском искусстве, препятствовавшую их творческому росту. В Большом театре, например, главный балетмейстер Юрий Григорович не допускал к постановкам талантливых западных и советских балетмейстеров, хотя сам уже давно творчески выдох­ся и почти ничего нового не ставил.

Безусловно, побег на Запад стал переломным моментом в жизни Миши. Однако, по-моему, самый поразительный поворот в его судьбе произошел спустя четверть века, когда его, уже известного на Западе педагога-балетмейстера, пригласили ставить балет в Большом театре. Новая карьера Михаила Мессерера в России развивалась настолько успешно, что через несколько лет, продолжая жить в Лондоне, он становится главным балетмейстером Михайловского театра в Петербурге. Сейчас он волен ставить все, что захочет. Тем не менее, первые его постановки в Михайловском - это восстановленные классические советские балеты. Не противоречит ли это сказанному им в интервью американским репортерам в 1980 году, не видит ли он тут парадокса? Именно с этого вопроса я начал записывать на диктофон беседу с Мишей в кабинете главного балетмейстера в недавно отреставрированном Михайловском театре, который через 12 лет должен отметить свое двухсотлетие.

Нет, я не вижу парадокса в том, что мне удалось возродить любимые произведения своей юности, такие, как «Класс-концерт», «Лебединое озеро» и «Лауренсия». Приехав в Россию, я застал здесь зияющую брешь - лучшие спектакли, созданные почти за 70 лет существования СССР, потеряны. Истории воссоздания мной этих немногих шедевров в каждом случае различны. Скажем, в Большом театре меня попросили восстановить «Класс-концерт» Асафа Мессерера потому, что я уже ставил этот спектакль в нескольких западных странах: в школе Королевского балета в Англии, в школе при театре Ла Скала в Италии, а также в Швеции и Японии. Алексей Ратманский, в то время художественный руководитель Большого, придерживался схожих со мной позиций: считал, что лучшие спектакли того времени нужно возродить из небытия - если еще не поздно.

Во втором случае Владимир Кехман, генеральный директор Михайловского театра, пожелал, чтобы в его репертуаре непременно появилась новая версия «балета балетов» - «Лебединого озера». Он спросил меня, какой вариант «Лебединого» я мог бы порекомендовать. В Михайловском была мысль поставить тот же спектакль, что идет на сцене Мариинского театра. Я сказал, что эта идея мне не нравится, потому что два одинаковых спектакля в одном городе ставить неразумно, и стал перечислять постановки современных западных хореографов: Джона Ноймайера, Матса Эка, Мэтью Боурна... Но Кехман предпочитал иметь в репертуаре «Лебединое озеро», рассказанное языком классического балета. Тогда я упомянул, что хорошее «Лебединое» шло в Москве в постановке Александра Горского-Асафа Мессерера.

Разве ты не знал, что в Петербурге с давних пор относятся, мягко говоря, недоверчиво к балетам, поставленным в Москве? Наоборот, стало традицией, что хорошие постановки возникают сначала в Петербурге, а потом переносятся в Москву.

Да, это верно, но ведь пригласили же они меня, зная заведомо, что я представляю московскую школу, хотя и работал тридцать лет на Западе. Конечно, я сомневался, что Кехман заинтересуется так называемым «старомосковским» спектаклем. Однако он, как человек широких взглядов, принял эту идею с энтузиазмом. Мы решили делать спектакль в тех же декорациях и костюмах 1956 года, в каких он был показан во время исторических гастролей Большого в Англии. Запад впервые тогда познакомился с «Лебединым озером» и «Ромео и Джульеттой» в исполнении российской труппы, и Большой театр имел бешеный успех.

Мы обратились в Большой с просьбой дать нам эскизы костюмов и декораций 56-го года художника Симона Вирсаладзе, но нам ответили, что все эскизы Вирсаладзе находились в личном пользовании Юрия Григоровича и хранились у него на даче. И что, увы, дача эта сгорела вместе с содержимым... Но недаром Михаил Булгаков писал, что «рукописи не горят». Существует фильм, сделанный Асафом Мессерером в 1957-м году, с Майей Плисецкой и Николаем Фадеечевым, и в этом фильме, хоть и коротком, показаны все персонажи спектакля. Кропотливую работу проделал наш главный художник Вячеслав Окунев: с кадров фильма он срисовывал костюмы и декорации. Сам я много раз смотрел тот спектакль и танцевал в нем, так что за точность восстановления вполне могу поручиться.

Здесь стоит привести несколько исторических фактов, описанных в программке к этой знаковой постановке. Мы знаем о великом спектакле Петипа-Иванова, шедшем в Петербурге в конце ХIХ века. Тем не менее, впервые «Лебединое» было поставлено все-таки в Москве, хотя не известно доподлинно, каков был тот спектакль. В 1901 году Александр Горский перенес петербургский спектакль в Москву, но при этом создал собственную версию. Он много раз потом переделывал свою постановку, а Асаф Мессерер принимал участие в редактуре работы Горского. Спектакль был капитально переделан Асафом в 1937-м году, потом в 1956-м, и в Михайловском идет сейчас именно эта последняя версия, причем идет с аншлагом. А спустя полвека спектакль возвратился в Англию и был с триумфом показан в лондонском Колизее, куда Михайловский отвез его летом 2010 года.

Как говорится, лиха беда начало: вслед за «Лебединым озером» ты восстановил «Лауренсию» Александра Крейна, тоже вопреки традиции, перенеся московский вариант постановки в Петербург.

Работу над «Лебединым» я начинал, являясь лишь приглашенным балетмейстером, поэтому не мог выбирать, просто предложил данный вариант, тогда как «Лауренсию» я ставил уже в качестве главного балетмейстера. Мне очень хотелось отметить столетие со дня рождения великого танцовщика и крупнейшего хореографа советского периода Вахтанга Чабукиани. Поначалу я задумал поставить всего один акт, даже не целый акт, а свадебный дивертисмент из него, восстановив хореографию Чабукиани. В театре согласились, что идея хорошая, но выяснилось, что у меня в распоряжении всё про всё четыре недели на репетиции, а театр едет в Лондон в конце сезона, и английский импресарио просит привезти еще один полнометражный классический спектакль. Этот затор возник в мои первые дни, когда я только что заступил. Что делать? Пригласить какого-нибудь знаменитого западного хореографа, чтобы поставить новый спектакль? Но кто же согласится выполнить заказ в такие сжатые сроки? И если ставить новый спектакль, где взять время на репетиции концерта в память Чабукиани? В расстройстве я вышел из кабинета директора, и тут меня осенило, что единственным выходом из положения может быть объединение обоих проектов - вместо одного акта, поставить целиком весь спектакль «Лауренсия» и отвезти его в Лондон. Так и получилось. Успех в Лондоне был неоспорим, английские критики номинировали «Лауренсию» на лучший спектакль года, и мы затем вышли в финал этого конкурса. Это особенно почетно, если учесть, что Британия знаменита не столько танцовщиками, сколько собственными хореографами, так что для них признать иностранный спектакль одним из лучших - это немало, и мне было тем более приятно, что параллельно с нами в Лондоне выступал балет Большого театра. Они удостоились этой премии, но за исполнительские достижения, а не за постановочные, хотя привезли четыре новых спектакля.

Поразительно, что твои две предыдущих постановки тоже были номинированы - на почетный российский приз «Золотая маска». Правда, только номинированы, но не удостоены его. Не повергло ли тебя это в уныние?.. Особенно если учесть, что многие российские критики писали о вопиющей необъективности к тебе членов жюри. Например, критик Aнна Гордеева восклицала: «Перфекционист Михаил Мессерер добился такого качества лебединого кордебалета, что это не снилось ни Большому, ни Мариинке». А журналист Дмитрий Циликин писал о «символическом и трогательном возвращении Москве ее главного балета».

Важно было получить номинацию - Михайловский театр много лет не выдвигался на «Золотую маску», а уже сам приз - дело вторичное. Как ты заметил, про нас, акцентируя на несправедливость жюри, писали больше, чем про лауреатов, которых упоминали кратко. Так что поневоле сделаешь вывод, что иногда лучше не победить. Статьи в прессе, высокая оценка специалистов, ажиотаж московской публики... Билеты были мгновенно распроданы. У спекулянтов они стоили по 1000 долларов (при номинальной цене в 100 долларов); знаю точно, ибо мне самому пришлось купить билет за такую баснословную цену, так как в последний момент надо было пригласить друга, с которым не виделся десять лет.

Разумеется, этот успех меня сильно обрадовал, ведь мы показали спектакль в том городе, где он был создан, а потом незаслуженно забыт. Между прочим, я также пригласил хореографа из Великобритании Славу Самодурова, бывшего российского танцовщика, поставить в Михайловском театре одноактный современный балет, и этот спектакль также был номинирован на «Золотую маску».

Миша рано повзрослел. В 15 лет он пережил трагедию - покончил жизнь самоубийством его отец. Григорий Левитин (Михаил взял фамилию матери) был талантливым инженером-механиком, создавшим собственный аттракцион, в котором он поражал бесстрашием - автомобильно-мотоциклетные гонки по вертикальной стене. Аттракцион этот собирал тысячи зрителей в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького и принес «московскому супермену» целое состояние. Но жил он, что называется, на острие ножа, ежедневно подвергая себя смертельной опасности. Миша винит во всем молодого напарника, воспитанного и обученного Григорием. Вместо благодарности, напарник подстроил своему учителю аварию, чтобы завладеть выгодным аттракционом (Григорий был уверен в его вине, хотя она и не была доказана). Григорий Левитин получил тяжелые травмы, вынудившие его бросить работу. Оказавшись не у дел, он впал в депрессию, и Суламифь делала все возможное, чтобы не оставлять его одного. Но в тот роковой день ей никак нельзя было пропустить репетицию своего выпускного класса в Хореографическом училище Большого, а заменить ее дома на несколько часов было некому. Недавно в очерке Юрия Нагибина об Адександре Галиче я прочитал такие слова: «Левитин покончил самоубийством в приступе умственного помрачнения. Ежедневный риск расшатал психику крепкого, как из стали литого, жестокосердного супермена».

После смерти мужа, чтобы заглушить душевную боль, Суламифь стала много ездить по свету, давая мастер-классы, благо отовсюду приходили приглашения - ее считали одним из лучших в мире педагогов. Миша, понятно, скучал без матери, но его всячески поддерживали родственники. Его взяла к себе Рахиль Мессерер-Плисецкая, старшая сестра Суламифи, и он близко общался с ее сыновьями Азарием и Александром, солистами Большого. В какой-то степени старшие двоюродные братья, по словам Миши, возместили для него отсутствие отца. Он делился с ними своими школьными переживаниями и заботами, тем более, что когда-то они учились в той же школе, у тех же педагогов.

Я приходил в их коммунальную квартиру в Щепкинском проезде, что за Большим театром, и хорошо помню, как Миша с жаром рассказывал старшим кузенам о танцах, в которых он поучаствовал или видел на репетициях. Он выразительно показывал на пальцах всевозможные пируэты, а кузены задавали ему уточняющие вопросы. Уже в те ранние годы меня поражала Мишина память на подробности балетной хореографии.

Если смелость и предприимчивость у тебя от отца, то память, надо думать, от матери?

До мамы мне далеко: она обладала фотографической памятью, запоминала очень многое без всякой видеозаписи, которой в то время просто не существовало. А у меня память избирательная: я хорошо запоминаю только то, что мне нравится и, в самом деле, на всю жизнь. А если не интересно, запоминаю из рук вон плохо, ну, может быть, суть, а букву - нет. Было довольно трудно запоминать балеты в Большом как раз потому, что многие из них мне не нравились. Зато, как выяснилось, четко запомнилось то, что нравилось, и через много лет это пригодилось.

Ты выглядишь совсем еще молодым, а уже вправе отмечать солидные юбилеи. Вспомни, как рано ты стал гастролировать по городам СССР, а до этого принимал участие в спектаклях, поставленных Суламифью в Японии.

Да, страшно подумать, что это было полвека назад... Мама поставила в Токио «Щелкунчика» и заняла меня в спектакле, когда я приехал к ней погостить. Мне было тогда 11 лет, и я танцевал па-де-труа с двумя японскими девочками из школы имени Чайковского, которую мама основала в Японии. Мы гастролировали с этим спектаклем по многим городам страны.

Несколько лет спустя, по просьбе мамы, находившейся по-прежнему в Японии, ее приятельница, администратор Муся Мульяш, включила меня в бригаду гастролеров, чтобы я не оставался летом один. Мне было 15 лет, и я сам себе поставил сольную вариацию на музыку Минкуса из «Дон-Кихота» - слышал, что Вахтанг Чабукиани на эту «женскую» вариацию танцевал эффектный прыжковый номер, но никогда его не видел. Я ее исполнял в концертах в сибирских городах, наряду с адажио из «Лебединого» и Мазуркой в постановке Сергея Кореня, которые мы танцевали с моей юной партнершей Наташей Седых.

В которую ты тогда был влюблен, но о первой любви многие предпочитают не рассказывать.

Вот именно. Надо сказать, что это были трудные гастроли: некоторые артисты не выдерживали стресса и после спектаклей напивались. На следующее утро они вовсе не возражали на мое предложение их заменить, мне же тогда чем больше удавалось танцевать, тем было лучше.

Ты, как говорится, был молодым, да ранним. И не только на сцене, но и в педагогике. Обычно артисты балета задумываются о педагогической карьере, когда их артистическая карьера подходит к концу, а ты поступил в ГИТИС, помнится, лет в 20. Может быть, причиной стали притеснения со стороны Григоровича в Большом?

По натуре я перфекционист, поэтому критически относился к своему будущему танцовщика. В Большом я танцевал несколько сольных партий, например, Моцарта в спектакле «Моцарт и Сальери», но даже это меня не удовлетворяло, ибо знал, что Владимира Васильева из меня не выйдет. Наверное, это понимал и Григорович - только сейчас, сам руководя большим коллективом, я могу более объективно оценить его действия. Мне тоже теперь приходится отказывать артистам, возмечтавшим исполнять неподходящие для них партии. Правда, Григорович на словах мог разрешить, а когда я у режиссёров просил репетиционный зал, мне отказывали, дескать, худрук им ничего не говорил. По-моему, с артистами надо всегда быть честным, не кривить душой.

Так вот, я действительно стал самым молодым студентом педагогического факультета ГИТИСа. Подтолкнула меня к этому решению реакция соучеников на мои уроки, ведь я пытался преподавать еще в школе. Когда учитель по болезни или другим причинам не приходил и большинство ребят разбегалось поиграть в футбол во дворе, несколько человек все же оставалось, и я давал им класс, который им явно нравился. И сегодня, как и тогда, в юности, мне очень важно знать, что мой класс нравится занимающимся в нём.

В школе я внимательно следил, как выстраивала свои классы мама, наблюдал за действиями других педагогов - учеников Асафа Мессерера. Я даже застал в школе самого Асафа Михайловича в последний год его преподавания там. Я еще был в первом классе, и нам не разрешалось открывать двери в другие залы, но пару раз во время перемены оставляли открытой дверь, за которой продолжал заниматься его выпускной класс. Я видел мельком, как он делал замечания и показывал, как нужно танцевать. На меня это произвело грандиозное впечатление. И в дальнейшем, когда я, уже работая в Большом, занимался 15 лет в классе Асафа, то всегда примерял на себя, как я, руководствуясь его методом, стану преподавать самостоятельно.

Мне лично посчастливилось лишь раз быть в классе Асафа в Большом. Я пришел к нему в качестве переводчика знаменитого премьера Американского театра балета Игоря Юшкевича. Он тогда, как и я, выделил из всего класса только двух танцовщиков - Александра Годунова и тебя. А было это за два года до вашего побега на Запад.

Да, я танцевал тогда неплохо, но все же мне был уже 31 год, когда я остался в Японии, а в этом возрасте начинать карьеру танцовщика на Западе уже поздно. Что касается Барышникова, Годунова и Нуреева, то они были известны на Западе еще до побега и, конечно, обладали колоссальным талантом. С другой стороны, сам репертуар Большого не очень способствовал моей карьере на Западе. Я несколько лет танцевал знакомые мне главные партии в театрах Нью-Йорка, Питтсбурга, Сент-Луиса, Индианаполиса, но как только мне предложили преподавать вместе с мамой в лондонском Королевском балете, я оставил сцену.

В педагогике ты явно стал продолжателем семейных традиций, следуешь методам Асафа и Суламифи Мессерер. Ты также выполняешь благородную миссию по сохранению их творческого наследия...

Московская мессереровская система мне действительно кровно близка. Я очень благодарен Асафу за полученные от него знания и неимоверно ценю созданный им великий метод логического построения урока, а балетный класс - это ведь база хореографического образования. Все его и мамины комбинации упражнений были красивыми - от простейших до самых сложных, их правильней было бы назвать маленькими хореографическими этюдами. А мамин метод к тому же оказал мне огромную помощь в ведении женских уроков. Как ты сам видел, в моем классе даже больше женщин, чем мужчин.

Что касается творческого наследия, то, помимо «Лебединого» и «Класс-концерта», я также восстановил «Весенние воды» Асафа Мессерера и его «Мелодию» на музыку Глюка. Наш артист Марат Шемиунов будет вскоре танцевать этот номер в Лондоне с выдающейся балериной Ульяной Лопаткиной. А «Мелодию Дворжака», также в постановке Асафа, танцует выпускающаяся из питерской Академии Ольга Смирнова, очень талантливая девушка, у которой, я думаю, большое будущее. Я рад, что эти номера были исполнены в нашем театре, в частности, на Гала-концерте, посвященном столетию Галины Улановой, великой балерины, которая ежедневно в течение десятилетий занималась в классе Асафа.

Итак, ты доказал, что умеешь ювелирно восстанавливать старые балеты, а как обстоит дело с новыми постановками?

Даже в старых балетах, при всем стремлении быть скрупулезно точным, что-то приходилось менять. Например, в «Лебедином» Асаф показал мне дивную вариацию Принца, которую он станцевал в 1921-м году, но из-за трудности - из-за того, что потом в течение многих лет никто не мог ее повторить, она из спектакля выпала. Я ее вернул, но кроме этого не внёс почти никаких изменений в спектакль 1956-го года. В «Лауренсии», напротив, мне пришлось ставить некоторые танцы самому, поскольку материала сохранилось значительно меньше - долгое время никто особенно не пекся о наследии. В отличие от «Лебединого», в «Лауренсии» - балете в принципе совсем ином - я не ставил себе задачу восстановить всё, как было, а стремился сделать спектакль, который бы хорошо смотрелся сегодня, и сохранил примерно процентов на 80 хореографию Вахтанга Чабукиани.

Знаешь, восстановление старого сродни педагогике. В классе я оттачиваю с артистами традиционную технику и стиль исполнения, а при восстановлении старых балетов стремлюсь сохранить стилистику периода и манеру автора. Причем, чтобы невозможно было определить шов, то есть, указать, где оригинальный хореографический текст, а где мои добавления. Работа эта в высшей степени кропотливая: нужно найти записи, которые зачастую оказываются плохого качества, почистить старую хореографию, чтобы грани заблестели, но главное - заинтересовать современных артистов и современного зрителя. Вот это многотрудное дело я люблю, а постановка совершенно новых балетов меня не очень привлекает.

Я провел несколько часов в твоем кабинете и видел, что тебе все время приходится решать массу всевозможных проблем, сталкиваться с непредвиденными обстоятельствами. По-видимому, в твоей должности нельзя расслабиться ни на минуту.

В самом деле, каждый день приносит что-то неординарное. Главное тут не паниковать. К тому же я по натуре человек эмоциональный, легко могу поддаться настроению, чего в моем положении делать никак нельзя. Недавно, к примеру, по ходу спектакля получила травму исполнительница главной роли Одетты-Одиллии. Я смотрел спектакль из зрительного зала, о том, что она не сможет танцевать мне сообщили по телефону буквально за три минуты до ее выхода на сцену. Сообразил, что одна из солисток, танцующая в тот вечер в Трех лебедях, знала главную партию. Я бросился за кулисы, сказал ей, что через минуту она будет танцевать вариацию Одетты. «Но мне же надо выходить в трио!» - возразила она. «Пусть танцуют вдвоем, а ты выйдешь Одеттой». Костюм - пачка Одетты - мало, чем отличается от пачек Трёх лебедей. Уверен, что многие в публике даже не заметили подмены. А в антракте девушка переоделась в черный костюм и станцевала в третьем акте Одиллию. Но к таким происшествиям относишься как к чему-то само собой разумеющемуся.

Когда я заступил на должность главного балетмейстера, у нас оставалось всего семь месяцев, по истечении которых предстояло отвезти труппу на гастроли в Лондон с внушительной программой из четырёх полнометражных и трех одноактных балетов. Работали мы все семь месяцев, как одержимые, по 12 часов в день. Зато нам действительно удалось показать труппу в достойном виде, получить прекрасную прессу. Мне приходилось быть предельно требовательным к артистам, но они меня поддерживали. В отличие от артистов Большого и Мариинки, наши не зазнаются, а наоборот, очень осознанно подходят к своей профессии.

А тот факт, что ты когда-то убежал из СССР, никак не помешал тебе в отношениях с артистами?

Помнится, одна знатная дама, представительница старшего поколения, после успеха «Класс-концерта» в Большом возмущалась: «Кому они аплодируют, он же - диссидент!» Не знаю, был ли я диссидентом, но для артистов нового поколения термин «диссидент», если они его слышали, по моему, не имеет отрицательного значения.

Главный балетмейстер Михайловского театра в Петербурге Михаил Мессерер (справа) с директором Михайловского театра Владимиром Кехманом (слева), хореографом Вячеславом Самодуровым и балериной Антониной Чапкиной, 2011 г. Фото Николая Круссера.

Я знаю, какая нагрузка лежит сегодня на артистах балета, так что стараюсь разрядить обстановку, призываю на помощь юмор, чтобы помочь побороть их усталость. Ведь ребятам порой приходится работать по 12 часов в день. Думаю, даже продавцам в магазине было бы трудно выстаивать столько часов на ногах, что же говорить об артистах балета, которые не только постоянно на ногах, но, как говорится, на головах стоят! К сожалению, их тяжелый труд в России оплачивается неадекватно.

И другое: мама часто повторяла, что заниматься балетом нужно только после того, как снят зажим, когда тело находится в свободном состоянии. Атмосфера на уроках и репетициях должна быть достаточно серьезной, но в то же время легкой, ненатянутой.

Мне показалось во время твоего класса, что каждый из более 30 танцовщиков, ждал, что ты подойдешь к нему и посоветуешь нечто важное, что поможет ему или ей танцевать на более высоком уровне. И тебя хватило на всех - ты никого не забыл. Один артист, Артем Марков, сказал мне потом, что ему «теперь очень интересно работать, потому что мастерство танцовщиков на глазах улучшается и все время происходит нечто новое, а значит, театр развивается».

Уверен, что без индивидуального подхода к каждому исполнителю не многого можно добиться в коллективе. Считаю своей обязанностью не делать различия между артистами в классе, уделять внимание каждому. Опять же в этом плане я следую примеру Асафа и Суламифи Мессерер.

Уважение и любовь Михаила к традициям семейным, как и вообще к традициям, естественным образом гармонируют с окружающей его обстановкой. В Лондоне он живет с женой Ольгой, балериной Королевского оперного театра, и двумя детьми близ Кенсингтонского парка, где находится знаменитый дворец, в котором жила принцесса Диана со своими сыновьями. В мои прежние приезды в Лондон мы часто уходили с Суламифью, моей тетей, в этот парк, посмотреть на величавых лебедей, полюбоваться прудами, аллеями, беседками, описанными в стихах Байрона, Китса, Уордсворта и других классиков английской поэзии. По прямой аналогии, рядом с петербургским театром, где работает Миша, находится тенистый Михайловский сад. Весной там царит аромат цветущих лип. В саду любили гулять и Пушкин, и Тургенев, и Толстой, и Достоевский, и Чехов. Великие русские писатели ходили на премьеры в Михайловский театр, записывали в дневниках свои впечатления от новых опер и балетов. Сегодня Михаилу Мессереру должно быть приятно сознавать, что он может вдохнуть новую жизнь в произведения классиков балета.u

Балетмейстер Михаил Мессерер в интервью "ДП" вспомнил, как в детстве играл с самолетиком Василия Сталина, и поведал, как генеральный директор Михайловского театра Владимир Кехман относится к титулу "банановый король".

С кого начались Мессереры как знаменитая артистическая семья?

С моего деда Михаила Борисовича. Зубной врач по профессии, он был безумно театральным человеком. Из восьми его детей пятеро стали заметными деятелями искусств. Старший - Азарий - был выдающимся актером. По совету Вахтангова взял звучный псевдоним Азарин Азарий. Михаил Чехов писал ему: "Ты, дорогой Азарич, мудр своим талантом".

Следующая - Рахиль. Потрясающей красоты женщина, звезда немого кино, под псевдонимом Ра Мессерер в 1920-е сыграла с десяток главных ролей. Выйдя замуж за Михаила Плисецкого, стала Рахиль Мессерер-Плисецкая. Дальше по возрасту - Асаф Мессерер. Он первый, кто в нашей семье пошел в балет. Премьер , Асаф был идеально профессионален, добился небывалой по тем временам виртуозности. Многие движения, которые теперь делают практически все, придумал он. Потом стал знаменитейшим педагогом, 45 лет вел класс усовершенствования, где занимались все звезды Большого театра 1950-1960-х годов: Уланова, Плисецкая, Васильев, Лиепа…

Наконец, младшая сестра - Суламифь, моя мама, прима-балерина Большого театра и чемпионка СССР по плаванию. Помню, у нас дома стоял приз - фигурка пловчихи - в 1928 году мама выиграла всесоюзную спартакиаду.

Следующее поколение - дети Ра и Михаила Плисецкого: Майя, Александр и Азарий. Все трое танцевали в Большом театре. Александр умер довольно рано. Азарий после Большого уехал на Кубу, сейчас он педагог в знаменитой труппе Мориса Бежара Bejart Вallet Lausanne. Про Майю (Плисецкую. - Ред.) все знают. Сын Асафа - театральный художник Борис Мессерер. Как известен брак Майи с Родионом Щедриным, так известен и брак Бориса с Беллой Ахмадулиной, которая не так давно ушла из жизни.

Говорят, отношения вашей мамы и Майи Плисецкой были не безоблачны.

После того как мы убежали из Советского Союза (1980 г. - Ред.), мама из своих воспоминаний о родных вычеркнула все неприятное и оставила только положительное, обо всех отзывалась с любовью. Мама обожала Майю. Когда ее отца, крупного советского чиновника, расстреляли, а мать отправили в ГУЛАГ, Майя жила у моей мамы, которая ее воспитывала, следила за тем, чтобы девочка продолжала учиться в школе Большого театра. И, когда пришли забирать Майю в детский дом для детей врагов народа, где, разумеется, ни о каком балете не могло быть речи - то есть мир лишился бы великой Плисецкой, - мама легла на пороге: "Через мой труп!" Можете себе представить: в 1938-м! Как сказали маме, единственным законным путем избежать детского дома было усыновить (дурацкое слово, но именно так, а не удочерить) Майю. Что она и сделала. Когда люди открещивались от мужей, жен, родителей, детей, мама ходила и пробивала это усыновление. Мама была героиней!

Вашей маме, народной артистке РСФСР, лауреату Сталинской премии, по рангу было положено танцевать правительственные спектакли. Вы Сталина не видели из-за кулис?

Все-таки я родился в 1948-м, а он сдох в 1953-м. Но зато к маме в гости ходил Василий Сталин, до того как его арестовали после смерти отца. Он, будучи генералом, командующим ВВС Московского военного округа, дружил с ней. И внучки, уже третье поколение Сталиных, у нас бывали, когда мне было года три-четыре. До сих пор вспоминаю любимую игрушку - потрясающий самолетик от Васи Сталина.

Приходила Светлана Аллилуева, которая была любительницей театра и тоже дружила с мамой. Когда в феврале 1980-го в Японии мы с мамой убежали от советской власти и прилетели в Нью-Йорк, одной из первых нас встретила Светлана. Мудрейшая женщина, она рассказывала, как вести себя в эмиграции, - я просто подчинился этим наставлениям, запомнил ее советы и много раз внутренне к ним обращался.

Как вы решились на побег из СССР?

Конечно, решиться трудно. Хотя мы с мамой давно это обсуждали. Сейчас молодежи не понять того времени. Было противно без конца слышать ложь из ящика, от коллег. Люди были вынуждены постоянно врать друг другу и, в конце концов, врать самим себе, заставляя себя верить в то, как они обожают режим, боясь, что иначе вранье получится не очень убедительным. Когда солист Большого Саша Годунов остался в Америке, по возвращении труппы в Москву на собрании все обязаны были заклеймить "мерзавца-отщепенца". Помню, главный балетмейстер театра Юрий Григорович произнес речь, над которой артисты моего поколения потом долго смеялись: "Он скатится туда же, куда скатились их ленинградские предшественники Макарова и Нуреев…" А что ему, бедному, оставалось говорить?

Главная сенсация последнего российского балетного сезона - переход из Большого в Натальи Осиповой и Ивана Васильева…

С глубочайшим уважением отношусь к Большому театру, к его директору господину Иксанову, я сам из Большого, у меня много друзей там, поэтому не считаю правильным это комментировать. Но мне кажется, для российского искусства важно, чтобы ребята имели базу в России, а не переехали, допустим, в Нью-Йорк.

Но можно ли сказать, что они инвестировали в Михайловский театр свои талант и славу?

Безусловно, для нашего театра это ценнейшее приобретение.

В этом сезоне они станцевали ваши "Лебединое озеро", "Лауренсию" и новые редакции "Баядерки" и "Дон Кихота". Понятно, что вы, педагог, можете им дать. А что они вам?

Работать с ними - удовольствие. Даже на репетициях порой дух захватывает - обращаюсь в благодарного зрителя, вынужден заставлять себя делать замечания, повод для которых, несомненно, есть. Я ведь и сам всегда стараюсь учиться у своих учеников. И у Сильви Гиллем, и у Тамары Рохо - называю звездные имена, потому что они известны, но иногда и у начинающей девочки, у молодого мальчика есть чему поучиться. И у коллег нужно учиться всю жизнь, нельзя останавливаться.

Как распределяются обязанности между вами и художественным руководителем балета Михайловского театра Начо Дуато?

У нашего театра свой путь. Вектор развития нашей труппы - стать самой современной в России, а желательно - и в Европе. С этой целью Начо ставит спектакли: переносит свои известные работы и создает новые. Что может быть лучше для наших артистов, чем работать с корифеем современной хореографии? Сам я новых текстов не сочиняю, моя специальность - классика. Мне важно, чтобы качество ее исполнения у нас не уступало качеству исполнения современной хореографии. Мне очень помогают наши педагоги-репетиторы. Но каким бы замечательным ни был репетитор, он неизбежно будет тянуть в свою сторону. Каждый - творческий человек, и он точно знает, как лучше. А если его не менее выдающийся коллега на то же самое имеет противоположный взгляд, кто-то должен принимать решение. Если не следишь за спектаклем как единым целым, он расползется на лоскуты.

Отечественные балетные консерваторы считают, что все лучшее - в советском прошлом. Но тоска по тому времени - это ведь обыкновенная тоска по молодости. Как провести грань между действительно ценным и рухлядью, памятной с детства, а потому любимой?

Да, пожалуй, молодость лучше старости… Но неверно зацикливаться на том, что было в твои лучшие годы. Придя в Михайловский театр, я сначала предложил директору поставить "Лебединое озеро" Матса Эка или Мэтью Боурна. Однако он выбрал классическую "старомосковскую" редакцию Александра Горского, которую я действительно знаю и люблю с детства. И это решение Кехмана оказалось правильным, спектакль получился удачным.

Как вы находите общий язык с Кехманом - человеком совершенно другой среды и опыта?

Но он на этой должности уже 5 лет, из которых я близко наблюдаю его года четыре. Идеальных людей не существует, однако должен заметить, что лучшего директора театра мне трудно представить. От него - бизнесмена (Владимир Кехман владеет компанией - импортером фруктов . - Ред.) можно было ожидать организаторского таланта, но то, что человек в кратчайший срок поймет столько про музыкальный театр, причем в мельчайших деталях, стало приятной неожиданностью.

Мне кажется, Кехман стал разбираться в предмете лучше многих окружающих его профессионалов.

Притом все эти годы про него принято писать: "Банановый король занялся театром…"

Что до этого дурацкого ярлыка, то, во-первых, его бизнес - не только бананы, и даже далеко не только фрукты, а во-вторых, Володя относится к таким вещам с самоиронией. У него, слава Богу, прекрасное чувство юмора, выгодно отличающее его от множества директоров, с которыми жизнь сводила меня на Западе. Правда, если он сталкивается с малейшим разгильдяйством, то людям становится не до шуток… Он никогда не кричит, это не его стиль менеджмента, но одного его взгляда порой бывает достаточно.

Недавно Кехман объявил, что в январе 2013 г. выйдет ваше "Пламя Парижа". То есть вы продолжаете линию восстановления сталинских драмбалетов.

Работая 30 лет на Западе, со стороны я видел зияющую брешь: в российском балете потеряны замечательные спектакли 1930-1950-х. Потому приветствую , восстановивший "Спартака" и "Шурале" Леонида Якобсона. Это не значит, что должны идти только такие спектакли, но не годно их терять. Если кто-то обвинит меня в ретроградстве, то не приму этот упрек. Четыре года назад, возглавив Михайловский балет, я сразу договорился с французским хореографом Жаном-Кристофом Майо, чтобы он поставил у нас свою гениальную "Золушку", то есть первым в России его пригласил Михайловский. И только теперь Большой позвал его на постановку. Договорился я и с молодыми английскими хореографами Алистером Мариоттом и Лиамом Скарлетом - только что они потрясли лондонских зрителей и критиков своими работами в программе, посвященной многолетнему художественному руководителю Королевского балета Монике Мейсон.

Коротко

Михаил Мессерер - главный приглашенный балетмейстер Михайловского театра. Один из самых авторитетных балетных педагогов в мире. Работал в Ковент-Гарден, Американском театре балета, Парижской опере, Ла Скала, Английской национальной опере и других балетных компаниях Европы, Азии, Америки, Австралии. Среди его постановок в Михайловском театре: "Лебединое озеро", "Лауренсия", "Баядерка", "Дон Кихот".

Выделите фрагмент с текстом ошибки и нажмите Ctrl+Enter

Новости партнеров